Страница:
Так Ленин пользуется каждым случаем, чтобы обнажить фразерство, удержать от неосторожного обращения со словом, подчеркнуть чрезмерное увлечение лозунгами или ярлыками: "Если нам удастся привлечь новых работников для культурно-просветительной работы, тогда уже будет дело не только в новом названии и тогда можно будет примириться с "советской" слабостью наклеивать ярлычки на каждое новое дело и каждое новое учреждение". (Там же, стр. 36).
3.
Итак, основная стилевая тенденция Ленина - борьба с "фразами", с "краснобайством", с "большими словами". Одна из постоянных его задач, формулированная еще в 1903 г., - "разоблачать фразерство и мистификацию, где бы они ни проявлялись, в "программах" ли революционных авантюристов, в блестках ли их беллетристики, или в возвышенных предиках о правде-истине, об очистительном пламени, о кристальной чистоте и о многом прочем". ("Искра" 1903 г., N 48 и Собр. соч. IV, 245). Все, что носит на себе отпечаток "поэтичности" или философской возвышенности, возбуждает в Ленине гнев и насмешку. Он в этом смысле так же аскетичен и суров, как Толстой. Если поставить его стиль на фоне того пышного философского и публицистического стиля, который господствовал в русской интеллигенции начала XX века (Вл. Соловьев, Мережковский, Бердяев и т. д.), то разница станет особенно ясной. Ленин избегает всякой абстракции квалифицируя ее как "болтовню". Большие слова он тщательно охраняет от затаскивания, от превращения их в название: "диктатура есть большое слово. А больших слов нельзя бросать на ветер". ("Известия В. Ц. И. К." 1918 г., N 85 и Собр. соч. XV, 215).
В связи с этим естественно, что в речи Ленина нет больших слов, нет высокой лексики. Основной слой его речи - деловой, иногда намеренно сухой научный язык. Когда же ему нужно возражать или убеждать, т.-е. когда на первом плане оказывается не рассуждение, а речевой пафос, тогда он прибегает к особым приемам, соответствующим основной тенденции.
Прежде всего - ввод разговорно-обиходных слов и выражений, в том числе так-называемых "крепких слов". Сестра Ленина, А. И. Елизарова, рассказывает, как она разыскивала его реферат о Михайловском, читанный им в 1894 г. в Самаре и распространившийся потом без его подписи. "Помню, что когда я стала разыскивать среди московских знакомых интересующий меня реферат, я натолкнулась на то затруднение, что в Москве вращался не один, а несколько анонимных рефератов против Михайловского. - Который вам? спросила меня некая Юрковская. Затрудняясь определить точнее, я стала спрашивать ее мнение относительно прочитанных ею трех. Об одном она отозвалась, как о наиболее интересном, но "выражения уж очень недопустимые". - А например? - спросила я невинно. - Да например: Михайловский сел в калошу. - Вот, пожалуйста, этот мне достаньте, - заявила тогда я, прекратив дальнейшие расспросы, ибо решила для меня совершенно определенно, что это и есть тот, который я ищу. Потом я смеялась с братом по поводу признака, по которому определила его работу". ("Страничка воспоминаний" - "Пролетарская революция", N 2. Цитирую по журналу "На посту" 1923, N 4, стр. 19).
Эти "недопустимые выражения", действительно, один из резких стилевых признаков Ленинской речи.
Какова же их стилевая функция? Они, очевидно, нужны Ленину не как простая "ругань", а как особый лексический слой, который он вводит в свою деловую, книжную, лексику, создавая резкий контраст и отступая от норм письменной интеллигентской речи. Вводом этих разговорно-обиходных выражений и поговорок он переходит в область устной речи, устного спора. "Откуда сие, Аллах ведает", "Положение, можно сказать, хуже губернаторского", "Сапоги в смятку", "Это сплошной вздор" и т. д. - все эти выражения, попадая в лексический слой книжного языка, действуют как цитаты из языка разговорного и в связи с этим получают особый смысл и силу.
Особенно характерны случаи, когда такая цитата использована не только лексически, как разговорный штамп, но и семантически - получается нечто в роде каламбура, свидетельствующего об языковом внимании Ленина: "Ты увертывался всеми правдами и неправдами (особенно неправдами!) от ответа на вопросы", говорит Ленин, обращаясь к кадетам. ("Победа кадетов и задачи рабочей партии" - брошюра 1906 г. и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 91). С этим можно сопоставить другие случаи, как: "Да, да, недаром, совсем не даром лобзают теперь кадеты Плеханова. Цена этим лобзаниям очевидная. Do, ut des, как говорит латинская пословица". (Там же). Латинскими пословицами Ленин пользуется довольно часто, ценя в них, повидимому, сжатость и силу выражения. В данном случае следует отметить, что пословица сопровождается целым комментарием, который продолжает латинскую конструкцию с обращением на "ты". Приведу еще пример звукового каламбура: "Надо этот политический переворот переварить, сделать его доступным массам населения, добиться, чтобы этот политический переворот остался не только декларацией". (Речь "О новой экономической политике и задачах Политпросветов" на II Всероссийском Съезде Политпросветов 1921 г. - сборник "Социалистическая революция и задачи просвещения". Изд. "Красная Новь", стр. 59).
Основная тенденция Ленина - пользоваться в письменной и ораторской речи формами разговорно-обиходного языка - не ограничивается областью лексики, а захватывает и область синтаксиса, интонации. Обычная ораторская форма синтаксических повторений, образующих период, встречается у Ленина довольно часто, но, в соединении с обычной для него лексикой, периоды эти не имеют патетического, "высокого" характера, а реализуют лишь интонацию сильного категорического утверждения, действуя как периодические удары молотком: "При крепкой организованной партии отдельная стачка может превратиться в политическую демонстрацию, в политическую победу над правительством. При крепкой организованной партии восстание в отдельной местности может разрастись в победоносную революцию. Мы должны помнить... Мы должны взять....." (IV, 15.) "Говорят о чрезмерной высоте выкупных платежей, о благодетельной мере понижения и пересрочки их правительством. Мы скажем на это, что..... Мы выдвинем требование..... Говорят о малоземельи крестьян..... Мы скажем на это, что..... Мы выдвинем требование..... Мы выдвинем требование..... Мы потребуем..... Мы будем стараться....." (IV, 29).
Иногда функция этих повторений несколько иная - не столько стилистическая (интонационная), сколько конструктивная. Есть примеры, когда при их помощи речь Ленина слагается в своего рода "строфы", с полным синтаксическим параллелизмом, оставаясь в лексическом отношении обычной. Приведу такой пример без сокращений: "Вы видите они бедны они выступают только с маленьким листиком, изданным хуже рабочих и студенческих листков. Мы богаты. Опубликуем его печатно. Огласим новую пощечину царям Обмановым. Эта пощечина тем интереснее, чем "солиднее" люди ее дающие. Вы видите: они слабы, у них так мало связей в народе, что их письмо ходит по рукам, точно в самом деле копия с частного письма. Мы - сильны, мы можем и должны пустить это письмо "в народ" и прежде всего в среду пролетариата, готового к борьбе и начавшего уже борьбу за свободу всего народа. Вы видите: они робки, они только еще начинают расширять свою профессионально-земскую агитацию. Мы смелее их, наши рабочие уже пережили "стадию" (навязанную им стадию) одной только профессионально-экономической агитации. Покажем же им пример борьбы". ("Письмо к земцам" "Искра" 1902 г., N 18 и Собр. соч. IV, 107). Здесь особенно резко выступает установка на определенную конструкцию, напоминающую классические речи римских ораторов.
4.
Есть еще один интересный пример определенной стилистической и конструктивной установки. Это - статья "Главная задача наших дней", написанная в тяжелый момент после заключения Брестского мира. ("Известия ВЦИК" 1918, N 84 и Собр. соч. XV, стр. 164-168). Статья эта отличается от многих (если не от всех) других наличностью в ней большого ораторского пафоса - вплоть до "больших слов". Здесь Ленин не иронизирует и не нападает, как обычно, а защищается - и не от врагов, а от своих же ближайших товарищей. В связи с этим речь его достигает высокого ораторского напряжения - пример в этом смысле почти исключительный, но от этого не менее характерный, а наоборот - особенно показательный. Обычно рассеянные и как бы случайно появляющиеся ораторские приемы здесь сгущены и приведены в систему.
Статья бросается в глаза прежде всего стихотворным эпиграфом (кажется - единственный случай у Ленина) - и притом таким, который в устах Ленина звучит несколько неожиданно и возвращает к приведенным выше словам "больно становится за родную русскую речь":
Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная
- Матушка-Русь!
Эпиграф этот не стоит только над текстом, как motto, но и отражается в самом тексте, превращаясь в лейт-мотив. В середине статьи читаем: "чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной". И в следую щем абзаце: "У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, - чтобы создать действительно могучую и обильную Русь" (стр. 165) Конец: "Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать бы ть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и обильной". (стр. 168).
Синтаксический параллелизм пронизывает всю эту статью, образуя повторения не только в крупных участках речи, но и в мелких - в частях фраз, и создавая ритмико-интонационные членения и соответствия. Статья делится на абзацы, между которыми явственно обнаруживаются корреспонденции, динамизирующие речь.
В центре первого абзаца, построенного на развернутых повторениями слов и конструкций фразах, появляются слова: "неудивительно, что на самых крутых пунктах столь крутого поворота" и т. д. Отсюда - начало второго абзаца: "России пришлось особенно отчетливо наблюдать, особенно остро и мучительно переживать наиболее крутые из крутых изломов истории, поворачивающей от империализма к коммунистической революции". Все дальнейшее движение этого абзаца образуется повторениями и параллелизмом: "Мы в несколько дней разрушили..... Мы в несколько месяцев прошли..... Мы в несколько недель, свергнув буржуазию, победили..... Мы прошли победным триумфальным шествием..... Мы подняли к свободе..... Мы ввели и упрочили Советскую Республику..... Мы установили диктатуру пролетариата..... Мы пробудили веру в свои силы..... Мы бросили повсюду клич..... Мы бросили вызов империалистским хищникам всех стран". Следующий абзац подхватывает начальную конструкцию предидущего - "И в несколько дней нас бросил на землю империалистский хищник, напавший на безоружных". Слово "хищник", повторенное еще дальше, возвращает нас к первому абзацу - "от войны к миру; от войны между хищниками" и т. д. Таким образом, третий абзац играет роль коды по отношению к первым двум и вместе с ними образует первую ораторскую "строфу".
Четвертым абзацем начинается новая "строфа": "Мы принуждены были подписать "Тильзитский мир". Конец ее, процитированный выше ("Чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной"), переходит в начало следующего, пятого абзаца "Она может стать таковой" - и в то же время, как я уже и указывал, повторяется в конце его: "чтобы создать действительно могучую и обильную Русь". Шестой абзац, открывающийся словами, которые восходят к концу четвертого и к началу пятого и в то же время подхватывают последние слова пятого абзаца, являются тоже своего рода кодой по отношению к двум предыдущим: IV - конец: "чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной; V - начало: "Она может стать таковой"; конец: "чтобы создать действительно могучую и обильную Русь"; VI - начало: "Русь станет таковой, если" и т. д.
Этими двумя ораторскими строфами (I-II-III и IV-V-VI) путь речи пройден до середины, что и отмечено особой вехой - возвращением к эпиграфу. Движение приостанавливается: "таков путь к созданию мощи военной и социалистической". Как видим, перед нами - сложная ценная конструкция, обнаруживающая ораторскую технику Ленина.
Седьмой абзац начинает собой новое движение: "Недостойно настоящего социалиста, если ему нанесено тяжелое поражение, ни хорохориться, ни впадать в отчаяние". Отметим здесь появление слова "хорохориться", взятого из разговорной лексики - обычный и характерный для Ленина прием снижения, здесь особенно резкий. Дальше являются новые повторения: "Неправда, будто у нас нет выхода..... Неправда, будто мы продали свои идеалы или своих друзей, подписав "Тильзитский" мир. Мы ничего и никого не продали, ни одной лжи не освятили и не прикрыли, ни одному другу и товарищу по несчастью не отказались помочь всем, что было в нашем распоряжении". Продолжение этого абзаца, построенное на сравнении с полководцем, "который уводит в глубь страны остатки разбитой или заболевшей паническим бегством армии", следует выделить в особый, восьмой, абзац - как отступление. Эти два абзаца образуют особую среднюю строфу, являясь как бы разбегом для нового движения.
Начальная фраза девятого абзаца - "Мы подписали "Тильзитский мир" сцепляется как с предыдущим абзацем (подписав "Тильзитский мир"), так и с началом четвертого ("Мы принуждены были подписать "Тильзитский мир") цепь становится еще более сложной. Десятый абзац, продолжая тему "Тильзитского мира", вводит новый параллелизм: "Тогда историческая обстановка не давала иного выхода..... Тогда, сто с лишним лет тому назад, историю творили..... Тогда история могла ползти..... Разрешением этого хода служит одиннадцатый абзац, замыкающий движение двух предыдущих: "Теперь капитализм поднял много и много выше..... Война подтолкнула историю, и она летит теперь..... Историю творят теперь..... Капитализм дорос теперь до социализма".
Три следующие абзаца ясно объединяются в новую (пятую) строфу, после которой идет особая заключительная кода (пятнадцатый абзац), вся пронизанная повторениями: "А это как раз то, чего нам недостает. Это как раз то, чему нам надо учиться. Это как раз то, чего нехватает нашей великой революции, чтобы от победоносного начала притти, через ряд тяжелых испытаний, к победному концу. Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать быть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и сильной". Для наглядности приведу конструктивную схему этой статьи (буква a - эпиграф, римские цифры - абзацы):
a {[(I+II+III) + (IVa+Va+VIa)] + (VII+VIII) +
[(IX+X+XI) + (XII+XIII+XIV)] + XVa}
Или в более простом виде (по строфам, которые обозначаю большими буквами):
a [(A+Ba)+C+(D+E)-Fa]
5.
Ясное деление на абзацы - одна из характерных черт речи Ленина, связанная с общим его стремлением к расчлененности и к последовательности. Отсюда - частое движение по пунктам ("Троякого рода обстоятельства" и т. д.). Средний размер его абзацев 15-20 строк. Это не те абзацы, которые характерны для речи импрессионистического или экспрессионистического стиля, где абзацы коротки и резко отделены друг от друга. Наоборот у Ленина они обычно связываются особыми выражениями - вроде "мало того" или "но вот беда".
Никогда не отступая в сторону, Ленин начинает свои статьи обыкновенно прямо с основной темы или повода: "Россия заканчивает войну с Китаем", "Минуло сорок лет со времени освобождения крестьян", "Рабочие волнения в последнее время снова заставили повсюду усиленно говорить о себе", "Еще одни "временные правила!" и т. д.
Надо еще отметить, что иногда заглавие статьи служит само началом и, таким образом, втягивается в текст. Статья "Почему я вышел из редакции "Искры" (отдельный листок 1903 г. и Собр. соч. IV, стр. 300) начинается словами, продолжающими заглавие: "Это - вовсе не личный вопрос". Статья "Не кверху нужно глядеть, а книзу" ("Вперед" 1906 г. N 7 и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 298) начинается словами: "Так говорит сегодня в газете левых кадетов, "Нашей Жизни", г. И. Жилкин". Статья "Кадетская Дума дала денег правительству погромщиков" ("Эхо" 1906 г., N 4, и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 324) начинается словами: "Это должно было случиться и это случилось". Статья "Пролетариат и его союзник в русской революции" ("Пролетарий", 1906 г. N 10 и Собр. соч. VIII, стр. 51) начинается словами: "Так озаглавил К. Каутский последнюю главу своей статьи..."
Это придает стилю характер сжатости и энергии, к которым всегда стремился Ленин. Не даром в статье "О характере наших газет" ("Правда" 1918 г., N 220 и Собр. соч. XV, стр. 418) он упрекает журналистов в политической трескотне "Почему бы, вместо 200-400 строк, не говорить в 20-10 строках о таких простых, общеизвестных, ясных, усвоенных уже в значительной степени массой явлениях, как..... Говорить об этом надо, каждый новый факт в этой области отмечать надо, но не статью писать, не рассуждения повторять, а в нескольких строках, "в телеграфном стиле" клеймить новые проявления старой, уже известной, уже оцененной политики..... Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни".
Остается указать еще на некоторые особенности полемического стиля у Ленина. Очень часто в этих случаях Ленин пользуется не столько лексическими средствами, сколько интонационными. Обрушиваясь на противника, он строит целую систему гневно-иронических восклицаний, высмеивающих его слова, или превращает полемику в своеобразный диалог. Так выражается его полемический пафос. Издеваясь над политикой царского правительства по отношению к Китаю, он восклицает: "Бедное императорское правительство! Оно так христиански бескорыстно, а его так несправедливо обижают!" ("Китайская война" - "Искра" 1900 г., N 1 и Собр. соч. IV, стр. 18). И так постоянно: "Жалкие актеры! Они слишком хладнокровно подлы, чтобы "от нутра" разыграть пьесу"..... Или: "Превосходно, восхитительно, господа писатели из "Речи"!..... Пора бы бросить галантерейное наивничанье, господа!..... Нечего играть в прятки, господа! Это не умно и не достойно..... Продолжайте в том же духе, господа!..... Очень хорошо, господа!..... Полноте, господа!..... Великолепно, бесподобно, г. кадеты!" и т. д.
Классический пример полемического натиска, опять напоминающий образцы римских речей "contra", представляет собою один абзац в брошюре "Победа кадетов и задачи рабочей партии" (1906 г. Собр. соч. VII, ч. I, стр. 99): "Вы зовете себя партией народной свободы? Подите вы! Вы - партия мещанского обмана народной свободы, партия мещанских иллюзий насчет народной свободы, ибо вы хотите подчинить свободу монарху и верхней, помещичьей палате. Вы - партия народа, ибо вы боитесь победы народа, т. е. полной победы крестьянского восстания, полной свободы рабочей борьбы за рабочее дело. Вы - партия борьбы, ибо вы прячетесь за кисло-сладкие профессорские отговорки всякий раз, когда разгорается настоящая, прямая, непосредственная революционная борьба против самодержавия. Вы - партия слов, а не дела, обещаний, а не исполнений, конституционных иллюзий, а не серьезной борьбы за настоящую (не бумажную) конституцию".
Лев Якубинский.
О СНИЖЕНИИ ВЫСОКОГО СТИЛЯ У ЛЕНИНА.
1.
Приступая к исследованию языка нехудожественной прозы - в частности прозы публицистической - чувствуешь себя довольно беспомощно. Действительно, мы ведь не имеем никакой научной традиции в этой области.
В порядке даже первоначального наблюдения фактов возникает ряд вопросов, из которых каждый, в сущности, требует специального исследования. Особенно сказывается неразработанность синтаксиса, который, поскольку не стал на путь отчетливого разграничения функционально различных видов речи, неспособен дать нужную помощь. Между тем исследование языка публицистической прозы представляется настоятельно необходимым не только потому, что мы находим здесь материал еще почти незатронутый наукой, но потому особенно, что именно подобный материал способен дать науке о языке тот уклон, к которому она несомненно стремится в наше время (на ряду с другими науками) - уклон прикладности, уклон технологический. Задача науки не только исследовать действительность, но и участвовать в ее преобразовании; языкознание отчасти выполняло эту задачу, поскольку оно давало и дает теоретическую основу для разработки практики воспитания и обучения речи в школе; но его значение - значение прикладное - неизмеримо возрастет, если оно направит свое внимание на такие объективно существующие в быту и обусловленные им технически различные формы организованного речевого поведения человека, как - устная публичная (т.-н. "ораторская") речь или речь письменная публичная, в частности публицистическая. Поскольку эти - социально чрезвычайно важные - речевые разновидности (и разновидности этих разновидностей) обладают каждая своей особой технической специфичностью, поскольку они подразумевают свое особое орудование, обращение с языковым материалом - постольку они подразумевают некую выучку, воспитание, обучение для тех, кто в данных направлениях хочет практически работать в обществе. Отсюда совершенно ясно вытекает необходимость организации технического образования в области речи, которое будет жалким кустарничеством, если не будет основано на науке, как своей базе: техника речи подразумевает технологию речи; технология речи - вот то, что должно родить из себя современное научное языкознание, что заставляет его родить действительность. Для того, чтобы сшить сапоги, нужно уметь, нужно знать это ремесло, для того, чтобы построить дом, тоже нужно уметь, для того, чтобы агитировать посредством речи, нужно тоже уметь, и это умение не просто падает с неба, а достигается выучкой организовать эту выучку - определенная задача современности, которая вообще хочет сделать человеческий быт организованным. Ссылка на то, что, дескать, имеются же хорошие ораторы-агитаторы и публицисты, которые не проходили "курс" в каких-нибудь соответствующих техникумах, столь же нелепа, как утверждение, что не нужно актерского технического образования, потому что есть же актеры - имя рек, которые не "кончали" никаких театральных школ, или что не нужно архитекторов, потому что строили же раньше дома "просто так". Отрицание технического образования в области речи есть типичная отрыжка идеалистического миросозерцания, которое, если и готово признать, что нужно обучать людей, как строить дома, то в области речи всецело полагается на "талант", "вдохновение", "природные склонности", "нутро" и всякие другие штуки, может быть и очень важные (для сапожника тоже), но в данном споре только запутывающие. Бить талантом и вдохновением выучку - неприемлемо для материалиста и марксиста.
В связи с вышесказанным приходится с особенным вниманием отмечать тот живой интерес, который обнаружился в наших научных кругах к ораторской и публицистической прозе В. И. Ленина. Образование соответствующей комиссии при научно-исследовательском Институте Ленинградского Университета, присоединение к этой работе словесного разряда Института Истории Искусств, соответствующая работа на отделении публичной речи Института Живого Слова, - все это позволяет думать, что языкознание, наконец, захватывает в свое ведение столь важный материал устной и письменной публичной речи. Исследование языка - например, публицистической речи - уже серьезный шаг к построению соответствующей технологической лингвистической науки. Исследование же такого материала, как язык В. И. Ленина, имеет особенно важное значение, потому что мы здесь имеем дело с таким речевым поведением, которое крепко и наверняка достигало и достигло цели. То, что возникло в данном случае, как естественное реагирование на смерть В. И. со стороны ученых-филологов, вместе с тем является и важным продвижением науки на пути ее сближения с запросами жизни.
2.
Во многих статьях В. И. Ленина можно найти материал для обнаружения его стилистического credo. Высказываясь о явлении "революционной фразы", Ленин особенно ополчается на некоторые ее языковые признаки, употребляя в этом отношении, как это и понятно, термины хотя и не совсем определенные, но не оставляющие сомнения в том, что он в сущности вел борьбу с эмоционально-повышенным, высокостильным, пафосным, декламационным строем речи. Его нападки на "громкие фразы", на "гордые фразы", на "лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие", на "жонглированье эффектными фразами", на всяческую "декламацию", на "опьянение звуками слов" - как будто бы позволяют сделать такой вывод.
Будущим исследователям языка Ленина предстоит сделать проэкцию этих и многих других подобных высказываний В. И. на язык его собственных произведений. Я в этой короткой статье нисколько не претендую на выполнение такой задачи, но пытаюсь с этой точки зрения рассмотреть материал одной статьи Ленина, а именно статьи "О национальной гордости великороссов" [Г. Зиновьев и Н. Ленин - "Против течения", сборник статей. Издание Петр. Совета 1918. Стр. 33-36, статья относится к 1914 году].
Выбранная мною статья любопытна потому, что по-своему содержанию, особенно в определенной части - абзацы III-VI (в статье всего девять абзацев; в дальнейших ссылках цифры I-IX, римские, обозначают соответствующие абзацы по указанному изданию) она особенно благодарна для развертывания пафосных, высокостильных, декламационных приемов изложения. Эти приемы там и имеются (я не касаюсь вопроса об исторической обусловленности этих приемов у Ленина), но они даны в комбинации с такими лексическими и синтаксическими фактами, которые объективно снижают эту декламационность. В разбираемой статье, Ленин, высказываясь отрицательно вначале о так пышно росцветшем в четырнадцатом году, в разных странах Европы, шовинизме, противопоставляет ему ту "национальную гордость", которая "не чужда нам, великорусским сознательным пролетариям". Выяснению того, что такое составляет эта "национальная гордость", и посвящены, главным образом, III-VI абзацы статьи.
3.
Итак, основная стилевая тенденция Ленина - борьба с "фразами", с "краснобайством", с "большими словами". Одна из постоянных его задач, формулированная еще в 1903 г., - "разоблачать фразерство и мистификацию, где бы они ни проявлялись, в "программах" ли революционных авантюристов, в блестках ли их беллетристики, или в возвышенных предиках о правде-истине, об очистительном пламени, о кристальной чистоте и о многом прочем". ("Искра" 1903 г., N 48 и Собр. соч. IV, 245). Все, что носит на себе отпечаток "поэтичности" или философской возвышенности, возбуждает в Ленине гнев и насмешку. Он в этом смысле так же аскетичен и суров, как Толстой. Если поставить его стиль на фоне того пышного философского и публицистического стиля, который господствовал в русской интеллигенции начала XX века (Вл. Соловьев, Мережковский, Бердяев и т. д.), то разница станет особенно ясной. Ленин избегает всякой абстракции квалифицируя ее как "болтовню". Большие слова он тщательно охраняет от затаскивания, от превращения их в название: "диктатура есть большое слово. А больших слов нельзя бросать на ветер". ("Известия В. Ц. И. К." 1918 г., N 85 и Собр. соч. XV, 215).
В связи с этим естественно, что в речи Ленина нет больших слов, нет высокой лексики. Основной слой его речи - деловой, иногда намеренно сухой научный язык. Когда же ему нужно возражать или убеждать, т.-е. когда на первом плане оказывается не рассуждение, а речевой пафос, тогда он прибегает к особым приемам, соответствующим основной тенденции.
Прежде всего - ввод разговорно-обиходных слов и выражений, в том числе так-называемых "крепких слов". Сестра Ленина, А. И. Елизарова, рассказывает, как она разыскивала его реферат о Михайловском, читанный им в 1894 г. в Самаре и распространившийся потом без его подписи. "Помню, что когда я стала разыскивать среди московских знакомых интересующий меня реферат, я натолкнулась на то затруднение, что в Москве вращался не один, а несколько анонимных рефератов против Михайловского. - Который вам? спросила меня некая Юрковская. Затрудняясь определить точнее, я стала спрашивать ее мнение относительно прочитанных ею трех. Об одном она отозвалась, как о наиболее интересном, но "выражения уж очень недопустимые". - А например? - спросила я невинно. - Да например: Михайловский сел в калошу. - Вот, пожалуйста, этот мне достаньте, - заявила тогда я, прекратив дальнейшие расспросы, ибо решила для меня совершенно определенно, что это и есть тот, который я ищу. Потом я смеялась с братом по поводу признака, по которому определила его работу". ("Страничка воспоминаний" - "Пролетарская революция", N 2. Цитирую по журналу "На посту" 1923, N 4, стр. 19).
Эти "недопустимые выражения", действительно, один из резких стилевых признаков Ленинской речи.
Какова же их стилевая функция? Они, очевидно, нужны Ленину не как простая "ругань", а как особый лексический слой, который он вводит в свою деловую, книжную, лексику, создавая резкий контраст и отступая от норм письменной интеллигентской речи. Вводом этих разговорно-обиходных выражений и поговорок он переходит в область устной речи, устного спора. "Откуда сие, Аллах ведает", "Положение, можно сказать, хуже губернаторского", "Сапоги в смятку", "Это сплошной вздор" и т. д. - все эти выражения, попадая в лексический слой книжного языка, действуют как цитаты из языка разговорного и в связи с этим получают особый смысл и силу.
Особенно характерны случаи, когда такая цитата использована не только лексически, как разговорный штамп, но и семантически - получается нечто в роде каламбура, свидетельствующего об языковом внимании Ленина: "Ты увертывался всеми правдами и неправдами (особенно неправдами!) от ответа на вопросы", говорит Ленин, обращаясь к кадетам. ("Победа кадетов и задачи рабочей партии" - брошюра 1906 г. и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 91). С этим можно сопоставить другие случаи, как: "Да, да, недаром, совсем не даром лобзают теперь кадеты Плеханова. Цена этим лобзаниям очевидная. Do, ut des, как говорит латинская пословица". (Там же). Латинскими пословицами Ленин пользуется довольно часто, ценя в них, повидимому, сжатость и силу выражения. В данном случае следует отметить, что пословица сопровождается целым комментарием, который продолжает латинскую конструкцию с обращением на "ты". Приведу еще пример звукового каламбура: "Надо этот политический переворот переварить, сделать его доступным массам населения, добиться, чтобы этот политический переворот остался не только декларацией". (Речь "О новой экономической политике и задачах Политпросветов" на II Всероссийском Съезде Политпросветов 1921 г. - сборник "Социалистическая революция и задачи просвещения". Изд. "Красная Новь", стр. 59).
Основная тенденция Ленина - пользоваться в письменной и ораторской речи формами разговорно-обиходного языка - не ограничивается областью лексики, а захватывает и область синтаксиса, интонации. Обычная ораторская форма синтаксических повторений, образующих период, встречается у Ленина довольно часто, но, в соединении с обычной для него лексикой, периоды эти не имеют патетического, "высокого" характера, а реализуют лишь интонацию сильного категорического утверждения, действуя как периодические удары молотком: "При крепкой организованной партии отдельная стачка может превратиться в политическую демонстрацию, в политическую победу над правительством. При крепкой организованной партии восстание в отдельной местности может разрастись в победоносную революцию. Мы должны помнить... Мы должны взять....." (IV, 15.) "Говорят о чрезмерной высоте выкупных платежей, о благодетельной мере понижения и пересрочки их правительством. Мы скажем на это, что..... Мы выдвинем требование..... Говорят о малоземельи крестьян..... Мы скажем на это, что..... Мы выдвинем требование..... Мы выдвинем требование..... Мы потребуем..... Мы будем стараться....." (IV, 29).
Иногда функция этих повторений несколько иная - не столько стилистическая (интонационная), сколько конструктивная. Есть примеры, когда при их помощи речь Ленина слагается в своего рода "строфы", с полным синтаксическим параллелизмом, оставаясь в лексическом отношении обычной. Приведу такой пример без сокращений: "Вы видите они бедны они выступают только с маленьким листиком, изданным хуже рабочих и студенческих листков. Мы богаты. Опубликуем его печатно. Огласим новую пощечину царям Обмановым. Эта пощечина тем интереснее, чем "солиднее" люди ее дающие. Вы видите: они слабы, у них так мало связей в народе, что их письмо ходит по рукам, точно в самом деле копия с частного письма. Мы - сильны, мы можем и должны пустить это письмо "в народ" и прежде всего в среду пролетариата, готового к борьбе и начавшего уже борьбу за свободу всего народа. Вы видите: они робки, они только еще начинают расширять свою профессионально-земскую агитацию. Мы смелее их, наши рабочие уже пережили "стадию" (навязанную им стадию) одной только профессионально-экономической агитации. Покажем же им пример борьбы". ("Письмо к земцам" "Искра" 1902 г., N 18 и Собр. соч. IV, 107). Здесь особенно резко выступает установка на определенную конструкцию, напоминающую классические речи римских ораторов.
4.
Есть еще один интересный пример определенной стилистической и конструктивной установки. Это - статья "Главная задача наших дней", написанная в тяжелый момент после заключения Брестского мира. ("Известия ВЦИК" 1918, N 84 и Собр. соч. XV, стр. 164-168). Статья эта отличается от многих (если не от всех) других наличностью в ней большого ораторского пафоса - вплоть до "больших слов". Здесь Ленин не иронизирует и не нападает, как обычно, а защищается - и не от врагов, а от своих же ближайших товарищей. В связи с этим речь его достигает высокого ораторского напряжения - пример в этом смысле почти исключительный, но от этого не менее характерный, а наоборот - особенно показательный. Обычно рассеянные и как бы случайно появляющиеся ораторские приемы здесь сгущены и приведены в систему.
Статья бросается в глаза прежде всего стихотворным эпиграфом (кажется - единственный случай у Ленина) - и притом таким, который в устах Ленина звучит несколько неожиданно и возвращает к приведенным выше словам "больно становится за родную русскую речь":
Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная
- Матушка-Русь!
Эпиграф этот не стоит только над текстом, как motto, но и отражается в самом тексте, превращаясь в лейт-мотив. В середине статьи читаем: "чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной". И в следую щем абзаце: "У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, - чтобы создать действительно могучую и обильную Русь" (стр. 165) Конец: "Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать бы ть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и обильной". (стр. 168).
Синтаксический параллелизм пронизывает всю эту статью, образуя повторения не только в крупных участках речи, но и в мелких - в частях фраз, и создавая ритмико-интонационные членения и соответствия. Статья делится на абзацы, между которыми явственно обнаруживаются корреспонденции, динамизирующие речь.
В центре первого абзаца, построенного на развернутых повторениями слов и конструкций фразах, появляются слова: "неудивительно, что на самых крутых пунктах столь крутого поворота" и т. д. Отсюда - начало второго абзаца: "России пришлось особенно отчетливо наблюдать, особенно остро и мучительно переживать наиболее крутые из крутых изломов истории, поворачивающей от империализма к коммунистической революции". Все дальнейшее движение этого абзаца образуется повторениями и параллелизмом: "Мы в несколько дней разрушили..... Мы в несколько месяцев прошли..... Мы в несколько недель, свергнув буржуазию, победили..... Мы прошли победным триумфальным шествием..... Мы подняли к свободе..... Мы ввели и упрочили Советскую Республику..... Мы установили диктатуру пролетариата..... Мы пробудили веру в свои силы..... Мы бросили повсюду клич..... Мы бросили вызов империалистским хищникам всех стран". Следующий абзац подхватывает начальную конструкцию предидущего - "И в несколько дней нас бросил на землю империалистский хищник, напавший на безоружных". Слово "хищник", повторенное еще дальше, возвращает нас к первому абзацу - "от войны к миру; от войны между хищниками" и т. д. Таким образом, третий абзац играет роль коды по отношению к первым двум и вместе с ними образует первую ораторскую "строфу".
Четвертым абзацем начинается новая "строфа": "Мы принуждены были подписать "Тильзитский мир". Конец ее, процитированный выше ("Чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной"), переходит в начало следующего, пятого абзаца "Она может стать таковой" - и в то же время, как я уже и указывал, повторяется в конце его: "чтобы создать действительно могучую и обильную Русь". Шестой абзац, открывающийся словами, которые восходят к концу четвертого и к началу пятого и в то же время подхватывают последние слова пятого абзаца, являются тоже своего рода кодой по отношению к двум предыдущим: IV - конец: "чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной; V - начало: "Она может стать таковой"; конец: "чтобы создать действительно могучую и обильную Русь"; VI - начало: "Русь станет таковой, если" и т. д.
Этими двумя ораторскими строфами (I-II-III и IV-V-VI) путь речи пройден до середины, что и отмечено особой вехой - возвращением к эпиграфу. Движение приостанавливается: "таков путь к созданию мощи военной и социалистической". Как видим, перед нами - сложная ценная конструкция, обнаруживающая ораторскую технику Ленина.
Седьмой абзац начинает собой новое движение: "Недостойно настоящего социалиста, если ему нанесено тяжелое поражение, ни хорохориться, ни впадать в отчаяние". Отметим здесь появление слова "хорохориться", взятого из разговорной лексики - обычный и характерный для Ленина прием снижения, здесь особенно резкий. Дальше являются новые повторения: "Неправда, будто у нас нет выхода..... Неправда, будто мы продали свои идеалы или своих друзей, подписав "Тильзитский" мир. Мы ничего и никого не продали, ни одной лжи не освятили и не прикрыли, ни одному другу и товарищу по несчастью не отказались помочь всем, что было в нашем распоряжении". Продолжение этого абзаца, построенное на сравнении с полководцем, "который уводит в глубь страны остатки разбитой или заболевшей паническим бегством армии", следует выделить в особый, восьмой, абзац - как отступление. Эти два абзаца образуют особую среднюю строфу, являясь как бы разбегом для нового движения.
Начальная фраза девятого абзаца - "Мы подписали "Тильзитский мир" сцепляется как с предыдущим абзацем (подписав "Тильзитский мир"), так и с началом четвертого ("Мы принуждены были подписать "Тильзитский мир") цепь становится еще более сложной. Десятый абзац, продолжая тему "Тильзитского мира", вводит новый параллелизм: "Тогда историческая обстановка не давала иного выхода..... Тогда, сто с лишним лет тому назад, историю творили..... Тогда история могла ползти..... Разрешением этого хода служит одиннадцатый абзац, замыкающий движение двух предыдущих: "Теперь капитализм поднял много и много выше..... Война подтолкнула историю, и она летит теперь..... Историю творят теперь..... Капитализм дорос теперь до социализма".
Три следующие абзаца ясно объединяются в новую (пятую) строфу, после которой идет особая заключительная кода (пятнадцатый абзац), вся пронизанная повторениями: "А это как раз то, чего нам недостает. Это как раз то, чему нам надо учиться. Это как раз то, чего нехватает нашей великой революции, чтобы от победоносного начала притти, через ряд тяжелых испытаний, к победному концу. Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать быть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и сильной". Для наглядности приведу конструктивную схему этой статьи (буква a - эпиграф, римские цифры - абзацы):
a {[(I+II+III) + (IVa+Va+VIa)] + (VII+VIII) +
[(IX+X+XI) + (XII+XIII+XIV)] + XVa}
Или в более простом виде (по строфам, которые обозначаю большими буквами):
a [(A+Ba)+C+(D+E)-Fa]
5.
Ясное деление на абзацы - одна из характерных черт речи Ленина, связанная с общим его стремлением к расчлененности и к последовательности. Отсюда - частое движение по пунктам ("Троякого рода обстоятельства" и т. д.). Средний размер его абзацев 15-20 строк. Это не те абзацы, которые характерны для речи импрессионистического или экспрессионистического стиля, где абзацы коротки и резко отделены друг от друга. Наоборот у Ленина они обычно связываются особыми выражениями - вроде "мало того" или "но вот беда".
Никогда не отступая в сторону, Ленин начинает свои статьи обыкновенно прямо с основной темы или повода: "Россия заканчивает войну с Китаем", "Минуло сорок лет со времени освобождения крестьян", "Рабочие волнения в последнее время снова заставили повсюду усиленно говорить о себе", "Еще одни "временные правила!" и т. д.
Надо еще отметить, что иногда заглавие статьи служит само началом и, таким образом, втягивается в текст. Статья "Почему я вышел из редакции "Искры" (отдельный листок 1903 г. и Собр. соч. IV, стр. 300) начинается словами, продолжающими заглавие: "Это - вовсе не личный вопрос". Статья "Не кверху нужно глядеть, а книзу" ("Вперед" 1906 г. N 7 и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 298) начинается словами: "Так говорит сегодня в газете левых кадетов, "Нашей Жизни", г. И. Жилкин". Статья "Кадетская Дума дала денег правительству погромщиков" ("Эхо" 1906 г., N 4, и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 324) начинается словами: "Это должно было случиться и это случилось". Статья "Пролетариат и его союзник в русской революции" ("Пролетарий", 1906 г. N 10 и Собр. соч. VIII, стр. 51) начинается словами: "Так озаглавил К. Каутский последнюю главу своей статьи..."
Это придает стилю характер сжатости и энергии, к которым всегда стремился Ленин. Не даром в статье "О характере наших газет" ("Правда" 1918 г., N 220 и Собр. соч. XV, стр. 418) он упрекает журналистов в политической трескотне "Почему бы, вместо 200-400 строк, не говорить в 20-10 строках о таких простых, общеизвестных, ясных, усвоенных уже в значительной степени массой явлениях, как..... Говорить об этом надо, каждый новый факт в этой области отмечать надо, но не статью писать, не рассуждения повторять, а в нескольких строках, "в телеграфном стиле" клеймить новые проявления старой, уже известной, уже оцененной политики..... Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни".
Остается указать еще на некоторые особенности полемического стиля у Ленина. Очень часто в этих случаях Ленин пользуется не столько лексическими средствами, сколько интонационными. Обрушиваясь на противника, он строит целую систему гневно-иронических восклицаний, высмеивающих его слова, или превращает полемику в своеобразный диалог. Так выражается его полемический пафос. Издеваясь над политикой царского правительства по отношению к Китаю, он восклицает: "Бедное императорское правительство! Оно так христиански бескорыстно, а его так несправедливо обижают!" ("Китайская война" - "Искра" 1900 г., N 1 и Собр. соч. IV, стр. 18). И так постоянно: "Жалкие актеры! Они слишком хладнокровно подлы, чтобы "от нутра" разыграть пьесу"..... Или: "Превосходно, восхитительно, господа писатели из "Речи"!..... Пора бы бросить галантерейное наивничанье, господа!..... Нечего играть в прятки, господа! Это не умно и не достойно..... Продолжайте в том же духе, господа!..... Очень хорошо, господа!..... Полноте, господа!..... Великолепно, бесподобно, г. кадеты!" и т. д.
Классический пример полемического натиска, опять напоминающий образцы римских речей "contra", представляет собою один абзац в брошюре "Победа кадетов и задачи рабочей партии" (1906 г. Собр. соч. VII, ч. I, стр. 99): "Вы зовете себя партией народной свободы? Подите вы! Вы - партия мещанского обмана народной свободы, партия мещанских иллюзий насчет народной свободы, ибо вы хотите подчинить свободу монарху и верхней, помещичьей палате. Вы - партия народа, ибо вы боитесь победы народа, т. е. полной победы крестьянского восстания, полной свободы рабочей борьбы за рабочее дело. Вы - партия борьбы, ибо вы прячетесь за кисло-сладкие профессорские отговорки всякий раз, когда разгорается настоящая, прямая, непосредственная революционная борьба против самодержавия. Вы - партия слов, а не дела, обещаний, а не исполнений, конституционных иллюзий, а не серьезной борьбы за настоящую (не бумажную) конституцию".
Лев Якубинский.
О СНИЖЕНИИ ВЫСОКОГО СТИЛЯ У ЛЕНИНА.
1.
Приступая к исследованию языка нехудожественной прозы - в частности прозы публицистической - чувствуешь себя довольно беспомощно. Действительно, мы ведь не имеем никакой научной традиции в этой области.
В порядке даже первоначального наблюдения фактов возникает ряд вопросов, из которых каждый, в сущности, требует специального исследования. Особенно сказывается неразработанность синтаксиса, который, поскольку не стал на путь отчетливого разграничения функционально различных видов речи, неспособен дать нужную помощь. Между тем исследование языка публицистической прозы представляется настоятельно необходимым не только потому, что мы находим здесь материал еще почти незатронутый наукой, но потому особенно, что именно подобный материал способен дать науке о языке тот уклон, к которому она несомненно стремится в наше время (на ряду с другими науками) - уклон прикладности, уклон технологический. Задача науки не только исследовать действительность, но и участвовать в ее преобразовании; языкознание отчасти выполняло эту задачу, поскольку оно давало и дает теоретическую основу для разработки практики воспитания и обучения речи в школе; но его значение - значение прикладное - неизмеримо возрастет, если оно направит свое внимание на такие объективно существующие в быту и обусловленные им технически различные формы организованного речевого поведения человека, как - устная публичная (т.-н. "ораторская") речь или речь письменная публичная, в частности публицистическая. Поскольку эти - социально чрезвычайно важные - речевые разновидности (и разновидности этих разновидностей) обладают каждая своей особой технической специфичностью, поскольку они подразумевают свое особое орудование, обращение с языковым материалом - постольку они подразумевают некую выучку, воспитание, обучение для тех, кто в данных направлениях хочет практически работать в обществе. Отсюда совершенно ясно вытекает необходимость организации технического образования в области речи, которое будет жалким кустарничеством, если не будет основано на науке, как своей базе: техника речи подразумевает технологию речи; технология речи - вот то, что должно родить из себя современное научное языкознание, что заставляет его родить действительность. Для того, чтобы сшить сапоги, нужно уметь, нужно знать это ремесло, для того, чтобы построить дом, тоже нужно уметь, для того, чтобы агитировать посредством речи, нужно тоже уметь, и это умение не просто падает с неба, а достигается выучкой организовать эту выучку - определенная задача современности, которая вообще хочет сделать человеческий быт организованным. Ссылка на то, что, дескать, имеются же хорошие ораторы-агитаторы и публицисты, которые не проходили "курс" в каких-нибудь соответствующих техникумах, столь же нелепа, как утверждение, что не нужно актерского технического образования, потому что есть же актеры - имя рек, которые не "кончали" никаких театральных школ, или что не нужно архитекторов, потому что строили же раньше дома "просто так". Отрицание технического образования в области речи есть типичная отрыжка идеалистического миросозерцания, которое, если и готово признать, что нужно обучать людей, как строить дома, то в области речи всецело полагается на "талант", "вдохновение", "природные склонности", "нутро" и всякие другие штуки, может быть и очень важные (для сапожника тоже), но в данном споре только запутывающие. Бить талантом и вдохновением выучку - неприемлемо для материалиста и марксиста.
В связи с вышесказанным приходится с особенным вниманием отмечать тот живой интерес, который обнаружился в наших научных кругах к ораторской и публицистической прозе В. И. Ленина. Образование соответствующей комиссии при научно-исследовательском Институте Ленинградского Университета, присоединение к этой работе словесного разряда Института Истории Искусств, соответствующая работа на отделении публичной речи Института Живого Слова, - все это позволяет думать, что языкознание, наконец, захватывает в свое ведение столь важный материал устной и письменной публичной речи. Исследование языка - например, публицистической речи - уже серьезный шаг к построению соответствующей технологической лингвистической науки. Исследование же такого материала, как язык В. И. Ленина, имеет особенно важное значение, потому что мы здесь имеем дело с таким речевым поведением, которое крепко и наверняка достигало и достигло цели. То, что возникло в данном случае, как естественное реагирование на смерть В. И. со стороны ученых-филологов, вместе с тем является и важным продвижением науки на пути ее сближения с запросами жизни.
2.
Во многих статьях В. И. Ленина можно найти материал для обнаружения его стилистического credo. Высказываясь о явлении "революционной фразы", Ленин особенно ополчается на некоторые ее языковые признаки, употребляя в этом отношении, как это и понятно, термины хотя и не совсем определенные, но не оставляющие сомнения в том, что он в сущности вел борьбу с эмоционально-повышенным, высокостильным, пафосным, декламационным строем речи. Его нападки на "громкие фразы", на "гордые фразы", на "лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие", на "жонглированье эффектными фразами", на всяческую "декламацию", на "опьянение звуками слов" - как будто бы позволяют сделать такой вывод.
Будущим исследователям языка Ленина предстоит сделать проэкцию этих и многих других подобных высказываний В. И. на язык его собственных произведений. Я в этой короткой статье нисколько не претендую на выполнение такой задачи, но пытаюсь с этой точки зрения рассмотреть материал одной статьи Ленина, а именно статьи "О национальной гордости великороссов" [Г. Зиновьев и Н. Ленин - "Против течения", сборник статей. Издание Петр. Совета 1918. Стр. 33-36, статья относится к 1914 году].
Выбранная мною статья любопытна потому, что по-своему содержанию, особенно в определенной части - абзацы III-VI (в статье всего девять абзацев; в дальнейших ссылках цифры I-IX, римские, обозначают соответствующие абзацы по указанному изданию) она особенно благодарна для развертывания пафосных, высокостильных, декламационных приемов изложения. Эти приемы там и имеются (я не касаюсь вопроса об исторической обусловленности этих приемов у Ленина), но они даны в комбинации с такими лексическими и синтаксическими фактами, которые объективно снижают эту декламационность. В разбираемой статье, Ленин, высказываясь отрицательно вначале о так пышно росцветшем в четырнадцатом году, в разных странах Европы, шовинизме, противопоставляет ему ту "национальную гордость", которая "не чужда нам, великорусским сознательным пролетариям". Выяснению того, что такое составляет эта "национальная гордость", и посвящены, главным образом, III-VI абзацы статьи.