Нестеренко Евгений. Тень ведьмы

   Стальное сердце не стучит,
   В нем страха нет, и грусти нет.
   Стальное сердце не болит,
   Не старится под гнетом лет...
   В стране далекой жил давно
   Король, чье имя я забыл.
   Желанье он имел одно
   Народ ему чтоб верен был.
   Ему повсюду день и ночь
   Мерещились кинжал и яд.
   Свой страх не в силах превозмочь
   И жизни был он уж не рад.
   Призвал он мага своего,
   Спросил его: "Скажи, мудрец,
   Что надо сделать для того,
   Чтоб свой не потерять венец?"
   "Есть средство, - маг ему сказал.
   Но слишком высока цена.
   Тому, кто душу Злу продал,
   Над миром будет власть дана..."
   И вот король ко Тьме воззвал,
   Прося корону сохранить.
   И Демон власть ему отдал,
   Но сердце взял, чтоб погубить.
   Взял Демон сердце короля,
   Во сталь его он превратил
   И жаром адским раскаля,
   Обратно в грудь ему вложил.
   Король с тех пор тираном стал,
   Он кровью трон свой укрепил.
   В груди его сидел металл,
   Который душу холодил.
   Стальное сердце не стучит,
   В нем страха нет, и грусти нет.
   Стальное сердце не болит,
   Не старится под гнетом лет...
   Но только нет в нем и любви,
   Нет счастья, радости и слез.
   Нет в замороженной крови
   Мечты, волненья, сладких грез.
   И тот король доселе жив,
   Король, чье сердце, словно лед.
   Он ни печален, ни счастлив,
   В нем жизни нет, но он живет.
   Стальное сердце не стучит,
   В нем страха нет, и грусти нет.
   Стальное сердце не болит,
   Не старится под гнетом лет...
   - Поучительная история, - усмехнулась графиня, когда менестрель умолк. Только не советовала бы я петь эту песню при дворе моего братца...
   - Но ведь это аллегория, ваше высочество, - с улыбкой ответил менестрель. - К тому же, не мной сочиненная. Это, в общем-то, народная песня, а устами народа, как известно, глаголет истина.
   - Истина глаголет устами того, кто сильнее, - возразила графиня. - Хорошо, конечно, если им оказывается народ, но чаще всего в этом мире правыми бывают именно такие вот короли со стальными сердцами.
   - Валерия, вы слишком прагматично относитесь к искусству, - заметил герцог. - Ведь музыка не ставит своей целью решение философских дилемм, она всего лишь услаждает слух, тревожит либо веселит душу. Улучшает настроение.
   - Да, действительно, музыка проблем не решает, - согласилась графиня. - Но она их ставит. Задача любого искусства - поднять из глубин человеческой истории, либо из глубин человеческой души вопросы, над которыми следует призадуматься. Вопросы, над которыми люди, погрязшие в суете житейских проблем, не задумываются, которые они не замечают. Или не хотят замечать. Только их нельзя не замечать. Без стремления к познанию, без самоанализа человечество рискует потерять культуру и вообще цивилизацию. Стремление к познанию (и, в первую очередь, к самопознанию) движет прогрессом. Искусство задает вопросы. А уж решать эти вопросы человек должен сам. Ты согласен со мной, музыкант?
   Борислав поправил волосы.
   - Раз вы, ваше высочество, так утверждаете, - хитро сказал он, - то не могу не согласиться...
   - А свое собственное мнение ты имеешь?
   - Да у меня и мнения-то никакого нет. Я не задумываюсь над жизнью, я просто живу. Почему цветет липа, почему поет птица и светит солнце? Не знаю. Я тоже пою, как та птица, но не могу объяснить смысла жизни. Да и нужно ли оно мне?
   - Быть может ты и прав. А может ты просто и сам не знаешь, что тебе нужно?
   - Нет, не знаю, - ответил менестрель. - Мой разум действительно не знает, чего же ему надобно. Требуют только чувства. Если бы не было у людей простых и понятных телесных потребностей, тогда, возможно, и жизни бы не было. По-моему, чистое сознание - это химера.
   - Да-а-а, ты действительно поэт, - протянула графиня. - Небось, и песня у тебя про химеры есть?
   - Есть... - подхватил музыкант. - Вот, послушайте...
   Цветут ромашки у ручья,
   От ветра голову склонив.
   Зачем цветут? Не знаю я.
   Я только знаю, что я жив...
   Один мудрец решил познать:
   В чем жизни кроется секрет?
   Он стал науки изучать,
   Потратил много зим и лет.
   Ему казалось, что вот-вот
   С небес польется сладкий звон
   И истина к нему придет,
   И смысл узреет жизни он.
   Цветут ромашки у ручья,
   От ветра голову склонив.
   Зачем цветут? Не знаю я.
   Я только знаю, что я жив...
   Он в башне день и ночь сидел,
   Он в книги взор свой погружал.
   И никаких не знал он дел,
   А лишь читал и размышлял.
   И вот когда он думал, что
   Открыл секрет людской души,
   Его забрала Смерть в ничто,
   Загадки ж он не разрешил.
   Так и не понял тот мудрец
   Пока он вел свои дела,
   Пока он думал, наконец,
   Вся мимо жизнь его прошла...
   Цветут ромашки у ручья,
   От ветра голову склонив.
   Зачем цветут? Не знаю я.
   Я только знаю, что я жив...
   Менестрель взял сложный аккорд и смолк.
   Управляющий пошел провожать музыканта, а герцог остался с графиней. Он подошел к окну и бросил быстрый взгляд. Задумался.
   - Что там такого интересного? - спросила графиня, подходя.
   - Все то же - вечные горы и небо.
   Графиня пристально посмотрела на герцога.
   - Вы знаете, Владимир, - сказала она, - сегодня вы раскрыли свое истинное лицо. Вы никакой не бесчувственный вояка, а неисправимый романтик. Я догадывалась об этом и раньше, но сегодня решила вам сказать, зная, что вам не удастся увильнуть.
   - Почему же мне не удастся увильнуть?
   - Не станете же вы отрицать явное. Я видела, какое неизгладимое впечатление производят на вас все эти баллады и саги... Вы впечатлительный и ранимый человек.
   - Что ж, как говорил менестрель, раз вы так утверждаете, то не буду отрицать, - произнес герцог шутливо, но с некоторой досадой.
   - Позвольте я дам вам совет, - предложила графиня. - Конечно.
   - Бросьте вы эти лирические утопии. В этом мире нет лирики. Вернее, ее нет самой по себе. Если вас восхищает красота и грация горного льва, то он от этого не становится ягненком. Смотрите на вещи...
   - Проще?
   - Нет. Проще - значит глупее. Смотрите на вещи реалистичнее. Мир, в котором мы живем, несовершенен и полон зла. Жизнь и смерть идут рядом, плечом к плечу. И лики их настолько схожи, что нередко могут быть перепутаны.
   - Я не хочу смотреть на все через маску смерти. Зачем тогда жить?
   - А я и не предлагаю вам смотреть через маску смерти. Смотрите на мир через маску вечности. Ибо жизнь и смерть в сумме создают вечность. В своем бесконечном чередовании они творят историю.
   - Скажите, Валерия, - спросил герцог, - а вы смотрите на мир с высоты вечности?
   - Можно сказать и так.
   - И каково оно? Что видно с такой высоты?
   Графиня коварно улыбнулась.
   - Я скажу вам, что видно с такой высоты: с такой высоты все кажется одинаково мелким...
   Герцог приблизился к графине.
   - Валерия, - начал он, - я давно хочу вам сказать...
   - А я давно догадываюсь, что вы хотите мне сказать, - перебила графиня.
   - Так ответьте мне, - попросил герцог дрогнувшим голосом.
   - Вы забыли, о чем мы с вами договорились? - напомнила графиня. - Сначала вы должны пройти Испытание. - Когда?
   - Скоро, очень скоро. И до того времени я рекомендую вам воспользоваться моим советом и забыть про лирику.
   - Я постараюсь, чтобы угодить вам, - герцог склонил голову. - Но вряд ли это мне удастся. Человек рождается один раз. И тот характер, что дается ему при этом, изменить он не в силах.
   Герцог посмотрел в окно.
   - Мне, пожалуй, пора домой. Приятно было провести у вас время. Когда можно еще навестить вас?
   - Заезжайте на следующей неделе, в любой день.
   Герцог поклонился и вышел.
   В дверях он столкнулся с Иосифом.
   - Все в порядке, ваше высочество? - спросил управляющий графиню.
   - Да, Иосиф, да.
   Графиня посмотрела, как удаляется герцог и прошептала ему вслед:
   - Что ж, ваша светлость, если вы не в силах изменить свой характер, то могу гарантировать вам, что Испытание вы не пройдете...
   Борислав перекинул через плечо инструмент, поправил волосы и зашагал через парк. Ярко светило солнце. Горный воздух был сухим. В кармане менестреля позвякивали монеты, тускло поблескивала серьга в ухе.
   Нельзя сказать, чтобы он был счастлив - впереди длинная дорога и неясная цель. И нет уверенности, что завтра ему будет что есть. Будет кому петь. Но он был весел. Он привык жить одним днем. Что будет завтра? Об этом он не думал. Менестрель смотрел по сторонам. Вот озеро. Вода застыла в ожидании ветра. Озеру не надо никуда идти, не надо думать про хлеб насущный. Оно может погрузиться в созерцание и размышлять о природе вещей. О человечестве. И о Вселенной.
   Но менестрель не завидовал озеру. Ведь это, наверное, ужасно скучно неподвижно лежать и ворочать громоздкими, тяжелыми и многозначными мыслями. А то и вовсе неподъемными.
   Не лучше ли весело плеснуть волной и обдать веером брызг раскаленные камни. Смыть с берега песок. И выйти из каменной чаши на сушу вместе с ночным туманом. А утром осторожно, незаметно вернуться обратно и рассказать водорослям, которые шевелятся на дне, про беспокойные золотые поля, про густые задумчивые леса, про странных существ, живущих под солнцем.
   Рассказать словами, интонацией, мимикой и жестами. А затем музыкой. Потому что там, где заканчиваются слова, начинается музыка. Только музыка может рассказать, как шумит ветер, только музыка может объяснить, как ворчит море в шторм, только музыка может изобразить чистоту небесной лазури. И только музыка может передать настроение и открыть душу.
   Менестрель шел узкой горной тропой.
   Он шел, и в такт шагам слагал новую мелодию. Он еще не знал слов, не знал названия, но знал, о чем будет эта песня. О старом замке. О принцессе. И о страхе.
   ГЛАВА 17
   Гонец спрыгнул с лошади и отдал повод подбежавшему слуге. Конь был весь покрыт мылом и, покачиваясь на ослабевших ногах, тяжело дышал.
   - Не давай! Не давай ложиться! - закричал гонец слуге. - Если ляжет, то уж и не встанет более...
   Слуга тянул повод вверх, чмокал, но обессиленный конь не обращал на него внимания. Тяжело вздохнув, он подогнул ноги и рухнул на землю.
   - Эх, загубил коня! - гонец ударил кулаком по раскрытой ладони.
   - Я тут ни при чем, - испуганно заявил слуга.
   - Да кто о тебе говорит? - поморщился гонец, снимая перчатки. - Ты лучше сбегай за коновалом, пускай дорежет.
   - Так он же еще дышит, - указал слуга на коня.
   - Вот-вот, поэтому и поторопись. Когда дышать перестанет, кровь уже не спустишь, придется собакам выкидывать.
   Слуга убежал.
   Гонец поднялся по ступеням и вошел в гостиницу под вывеской "Двадцать верст". В зале было пустынно. Одиноко стояли столики, где-то жужжала муха. Комнаты для гостей располагались на втором этаже, куда и вела лестница.
   За стойкой ковырялся хозяин гостиницы. Увидев посетителя, он состроил благостную мину.
   - Желаете снять комнату? - спросил он, оглядывая гостя.
   Гонец покривился.
   - Нет, я проездом. Послушай-ка, любезный, - быстро заговорил он, - мне нужна свежая лошадь. Срочно. Плачу любые деньги. - А лошадка-то вам дюже резвая нужна? - вкрадчиво поинтересовался хозяин.
   - Ну, ясное дело - чем быстрее, тем лучше. Но на крайний случай сойдет хоть какая-нибудь.
   - Если так, то есть для вас животинка. Семь лет, не слишком быстрая, но выносливая. И всего за... - хозяин задумался. - А, чего там! За десять дукатов отдам.
   - По рукам! - кивнул гонец, отсчитывая деньги.
   - Так тут только девять... - сосчитал хозяин.
   - Вместо десятого заберешь моего коня.
   - Так дешево? - удивился хозяин.
   - Не торопись - ты же его еще не видел, - предупредил гонец.
   Хозяин с самыми нехорошими предчувствиями пожевал губами и спрятал деньги. Но говорить ничего не стал - ему в голову пришла мысль, что гонец тоже еще не видел его лошади.
   - Велеть заседлать? - предложил хозяин.
   - Да-да, и, по возможности, быстрее.
   Хозяин кликнул слугу.
   - Седлай гостю Ромашку, - приказал он слуге и тот скрылся.
   Гонец принялся надевать перчатки.
   - Может, перекусить по быстренькому подать?
   Гонец что-то прикинул в уме.
   - Ну, давай!
   Хозяин сбегал на кухню.
   - Что, гостей нет? - спрашивал гонец, жуя.
   - Да есть два человека - торговцы мукой из Нареса. Но, конечно, такого наплыва, как зимой бывает, сейчас не дождешься. Лето на дворе. На улице тепло, любой проезжий может под открытым небом заночевать.
   Гонец понимающе покивал. - А вы у кого на службе состоите? - с любопытством спросил хозяин.
   - Ну, допустим, у короля, - небрежно бросил гонец, поглядывая на хозяина.
   - Как, неужто у самого короля? - изумился хозяин. - Скажи пожалуйста! Небось, важные вести везете?
   Гонец доел и отодвинул тарелку.
   - Ты думай, что спрашивать...
   - А что я? Я - ничего! - испуганно сказал хозяин. - Просто так спросил, по глупости.
   Гонец натянул перчатки, поправил пояс.
   Хозяин проводил его до крыльца.
   - Слушай, а почему гостиница называется "Двадцать верст"? - спросил гонец, садясь на лошадь.
   Хозяин взглянул на вывеску.
   - Так ведь отсюда до Столицы как раз двадцать верст и будет... - ответил он.
   Монах развернул пакет с орехами.
   - Ох и любишь же ты орехи! - сказал его напарник по караулу, усаживаясь на маленькую скамеечку. - Это грешно.
   - Да почему ж грешно-то? - спросил первый монах, хрустя скорлупой.
   - Потому что чревоугодие - это грех, - важно заявил второй.
   - Так то чревоугодие, а то орехи. Я ведь их не для сытости ем, а так просто, со скуки. Другие вон семечки грызут, только я орехи предпочитаю. В них пользы поболее будет. Они память укрепляют.
   - Так прям и укрепляют... - засомневался второй монах. - От них только зубы портятся.
   - Точно говорю. Не веришь - возьми, попробуй.
   Первый монах протянул второму горсть лесных орехов.
   - Да ну тебя к лешему с твоими орехами! - отмахнулся тот.
   - Как хочешь...
   За воротами застучали подковы и всхрапнула лошадь.
   - Стой, чтоб тебя...
   Голос за воротами прибавил несколько ругательств.
   Монахи неодобрительно покачали головами.
   - Эй, отцы, открывайте! - одновременно с голосом раздался стук в ворота.
   Первый монах продолжал равнодушно щелкать орехи, собирая скорлупу в специально свернутый бумажный пакет. Второй приоткрыл окошечко в воротах и выглянул.
   За воротами стоял человек в одежде гонца. Вид у него был усталый, но лошадь выглядела бодрой.
   - Ну? - спросил монах.
   Он знал, какой ответ последует. Спросил просто так, для порядку.
   - Письмо к аббату, - сказал гонец.
   Монах захлопнул окошко. Открыл ворота.
   - Заезжай.
   Гонец завел лошадь, держа за ее за повод, привязал к столбу у ворот.
   - Идем, - без лишних вопросов сказал гонцу второй монах и пошел к зданию аббатства.
   Гонец, разминая ноги, последовал за ним.
   Первый монах равнодушно посмотрел им вслед и достал из пакета очередной орех. - Есть! Три-два.
   - Да ладно, ты мне только слегка руку зацепил, - возмутился Петр. - Это не считается!
   - Ну, да, хорош "зацепил"! Был бы у меня меч, а не эта палка, тогда б я на тебя посмотрел...
   Петр рассмеялся.
   - Чего смеешься?
   - Да так, просто. Ты когда сердишься, так чудно глаза выпячиваешь... Словно рак вареный.
   - Иди ты! - Иоанн улыбнулся.
   - Ты бы поменьше горячился, - посоветовал Петр. - Оно и мирянину не подобает, а священнослужителю тем более.
   - Да какой из меня священнослужитель? Я обычный убийца. И ты, между прочим, тоже.
   - Я с этим не согласен... - возразил Петр.
   - Ой, да брось ты! - Иоанн в сердцах отбросил деревянный меч. Единственная разница между нами, палачами, и разбойниками с большой дороги заключается в том, что мы убиваем во имя бога, палачи - во имя правосудия, а разбойники убивают с целью ограбить. Да, цели у нас разные. Но вот методы, боюсь, одинаковые... Если не худшие.
   - Что ты хочешь мне доказать? - холодно спросил Петр.
   - Ничего я не хочу доказать. Я лишь констатирую факт. По-моему, глупо и подло прикидываться святошами, если руки запачканы кровью. Да-да, кровью, и не имеет значения, чья это кровь - ведьмы, или же примерного прихожанина.
   - В таком случае зачем же ты выбрал такую службу? Шел бы себе в проповедники.
   Иоанн с досадой поморщился.
   - Ты, я вижу, все никак не поймешь... Я никого не сужу, никого не порицаю. Пусть Господь решает, кто грешник, а кто праведник. Я же только говорю правду. Правду, понимаешь?
   - Я-то понимаю. Но это твоя правда. Меня такая правда не устраивает. Я считаю, что следует четко проводить различие между людьми и демонами. Между ошибкой и преступлением. Между глупостью и злобой.
   - Даже если результаты ошибки и преступления одинаковы?
   - Да. Умышленный грех и грех случайный - две большие разницы. Умышленный грех - грех вдвойне.
   - Не все ли равно дереву, кто его повалит - удар молнии, или топор дровосека?
   Петр хмыкнул.
   - Так недолго договориться и до того, что нет разницы между делающими благо. Пастух, мол, спасает овец от волков, выходит, он хороший. А мотивы, значит, им руководящие, не имеют значения!
   - Почему бы и нет? Только Бог может бескорыстно желать людям добра и творить его. Человек же по природе своей грешен, и все его благие поступки вытекают из корысти и выгоды. Для выживания добро не менее нужно людям, чем зло.
   - Так, по-твоему, и зло необходимо?
   Петр хмуро посмотрел на Иоанна.
   - Подумай сам, - рассудительно сказал Иоанн, - стал бы Господь позволять дьяволу творить зло, если бы в этом не было необходимости? Нет сомнений, что Бог несравненно могущественнее сатаны и при желании мог бы вообще запретить ему вмешиваться в людские дела. Но ведь этого не происходит. Значит, зло необходимо. Хотя бы для того, чтобы отличать его от добра. Кроме того, нередко бывает, что зло оборачивается добром.
   Петр с сомнением покачал головой, но ничего не сказал.
   - Да вот взять хотя бы нас... - продолжал Иоанн. - Мы с тобой творим зло. Не надо, не кивай, - убийство всегда зло. Это смертный грех. Но наше зло оборачивается добром для тех людей, которых мы таким образом защищаем.
   - Я не считаю, что мы совершаем смертный грех, убивая ведьм, - отрезал Петр. - Наоборот, этим мы очищаем свою душу от зла.
   - Ну что ж, я буду только рад, если так оно и есть... - усмехнулся Иоанн.
   - Брат Петр! Брат Петр!
   К Петру подбежал монах.
   - Вас срочно зовет отец Люцер!
   - Только меня?
   - Нет, - монах перевел дыхание. - Еще было велено позвать вас, брат Иоанн, и брата Луку.
   Иоанн и Петр переглянулись.
   - Ну ладно, пошли, - сказал Петр.
   Они быстро пересекли парк. Когда они вошли в келью отца Люцера, то увидели, что Лука уже ждет их там.
   Отец Люцер выглядел обеспокоенным.
   - Явились? - сказал он, оглядывая клериков. - У меня для вас плохие новости. Только что прибыл гонец с сообщением.
   Отец Люцер сделал паузу.
   - В Междулесье начали пропадать люди.
   Охотник отдыхал. Он лежал, растянувшись, на сене и покусывал травинку. За перегородкой топталась лошадь, где-то рядом шуршали куры. На дворе был знойный полдень.
   Охотник протянул руку, взял кружку с квасом. Холодная, только что из погреба. Он с наслаждением отпил, не выпуская травинки изо рта. Откинулся на сено, зажмурил глаза. Пахло лугом. Дверь сарая скрипнула.
   - Отдыхаешь? - Севастьян принялся шурша сеном рыться в углу сарая.
   Охотник открыл глаза.
   - А ты что ищешь-то?
   - Да гнезда куриные. Устроили где-то тут склад, никак найти не могу...
   Севастьян некоторое время копошился, затем что-то удовлетворенно промычал и вернулся, неся шапку, доверху наполненную куриными яйцами.
   - Вот они, родимые. Видал? - показал Охотнику.
   Охотник равнодушно кивнул.
   Севастьян не уходил. Видно, ему хотелось поговорить. Он немного потоптался на месте, а потом не выдержал.
   - Сегодня разговаривал с соседом, - сообщил он. - Приехал он вчера из Каменки - за глиной ездил. Так слышь, говорит, пропадать там девки начали, прям как в том году у нас...
   Охотник так и подскочил на сене. Выплюнув травинку и забыв про кружку с квасом, он спрыгнул на землю и подошел к Севастьяну.
   - Да ну? - произнес он, стараясь не выдать волнения. - Верно говорит?
   - Вестимо! Уж он-то врать не станет, - охотно сказал Севастьян, обрадованный интересом Охотника к разговору. - Не иначе опять упыри бесчинствовать начали.
   - Почему вдруг упыри?
   - А кому ж еще-то? - удивился Севастьян. - Ни с того, ни с сего пропали люди и следов никаких нет. Куда бы им деться? Упырей работа, не иначе!
   - Слушай, Севастьян, а далеко ль отсюда до этой самой Каменки?
   - Да не так чтобы очень... На телеге за день добраться вполне можно. Это ежели не спеша. Ну а верхом, так раза в три-четыре быстрее.
   - Скажи-ка, а ты не знаешь ли случаем, есть в Каменке церковь?
   - Церковь-то? Конечно, есть. Как же ей не быть? Село большое, богатое. Есть церковь.
   Севастьян хитро посмотрел на Охотника.
   - Ты, небось, думаешь, что ежели церковь есть, то будет кому и упырей извести? Так я тебе скажу: ерунда все это. Вон, в прошлом году приезжали к нам монахи аж из Столицы, а что толку? Поездили по округе, порасспрашивали, на том и закончилось. Да оно и понятно: что ж попы супротив такой нечисти сделают? Тут бойкие вояки нужны. Али хотя бы охотники.
   Охотник усмехнулся.
   - Вот ты, к примеру, мог бы упыря одолеть? - продолжал Севастьян.
   - Кто ж его знает? - уклончиво ответил Охотник. - Кабы хоть раз такого зверя увидеть, тогда бы уж и говорить можно было...
   - А ты попробуй. Съездил бы и вправду в Каменку. Поговорил бы с крестьянами, собрал пару-тройку лихих охотников, да и попробовали бы упырей-то выследить. Глядишь, что и получится. Подзаработал бы - там, в Каменке, заплатить есть кому.
   - Да я уж как-то предпочитаю синицу в руках упырю в небе, - сострил Охотник. - На мой век медведей да волков хватит.
   - Дело твое. Только...
   - Послушай, Севастьян, - перебил Охотник, - а где падчерица твоя?
   - Мария? А где ей быть - в саду, небось. - Ты, Севастьян, вот что... Поглядывай за ней. Да скажи, чтоб из дому сама не уходила.
   - С чего бы это вдруг?
   - С того, что не хочешь же ты, чтобы она так вот пропала, как, например, в той же Каменке происходит. Или так, как у вас в прошлом году было.
   - Господь сохрани! - перекрестился Севастьян. - Оно, конечно, сказать правду, недолюбливаю я ее - не родная все ж таки дочь... - он понизил голос. Но зла ей не желаю. Пойду, отыщу ее, да и вправду поостерегу.
   Севастьян, не выпуская из рук шапки с яйцами, пошел в сад.
   Охотник зашел в дом. Достал из сундука свою сумку, вынул что-то, завернутое в тряпку. Развернул. Это были два тщательно заостренных кола и серебряное распятие.
   В комнату вбежал хозяйский сын. Размахивая ивовым прутом, он обежал вокруг стола, затем уселся на лавку и принялся болтать ногами.
   - Играешь? - добродушно спросил Охотник, пряча колья в сумку.
   - Ага, - заявил мальчик. - Дядя Михаил, а вы еще долго у нас пробудете?
   - Не знаю, малец, не знаю.
   - Поживите еще - меч мне деревянный сделаете.
   - Там поглядим.
   Охотнику пришла в голову одна мысль.
   - Я б тебе, малец, конечно меч сделал, - как бы с сожалением сказал он, да вот только дерева подходящего не найду.
   - Какое ж вам дерево нужно?
   - Осина мне нужна, вот какое. А у вас тут в лесах она не водится.
   - Это точно, не водится, - подтвердил хозяйский сын. - А зачем вам осина-то нужна? Вы из клена сделайте.
   - Ну, что ж это будет за меч из клена! - возразил Охотник. - Тебе ведь не просто меч нужен, а такое оружие, чтоб и против упырей, и против всякой иной нечисти годился. А для этого, окромя осины, никакое дерево не подходит...
   Хозяйский сын задумался.
   - Есть! - вскрикнул он вдруг и спрыгнул с лавки.
   Глаза его загорелись радостным огнем.
   - Знаю! - сказал он Охотнику. - Вы, дядя Михаил, сходите за огороды, там посадка есть. Вот в той посадке, с самого края, и растет одна осина, вы увидите.
   - Ну, коли так, - Охотник поднялся, - то будет тебе меч. Схожу сейчас за огороды и поищу твою осину.
   - Меч, меч!
   Мальчик восторженно вскрикнул и убежал, размахивая прутом.
   Казалось, что дороге не будет конца. А клерики торопились. Наконец-то появился шанс захватить вампиров на месте преступления. Но для этого надо было успеть добраться до Каменки раньше, чем появятся трупы.
   Пока что пропало только пять человек, все из Каменки. В принципе, это могло быть и никак не связано с вампирами, но лучше все-таки лишний раз проверить, чем снова упустить убийц.
   Решено было ехать втроем. На этом настаивал отец Люцер. Клерики не возражали. Ян хотел было присоединиться к ним, но Петр отказал ему - дело могло оказаться горячим, а под рукой должны быть только опытные и проверенные бойцы.
   Лошади начали уставать и клерики перешли на шаг. Представилась возможность поговорить - от самой Столицы они не успели даже перекинуться словом.
   - Слышь, Петр, а как ты думаешь, почему отец Люцер не захотел, чтобы мы взяли с собой подмогу?
   - Я сам не пойму. В том году, как приехали из Междулесья, так приказал сразу отряд помощников подготовить. Я их полгода тренировал, а теперь оказывается, что ехать приходится втроем.
   - Что тут непонятного? - пропел Лука. - Наша роль - разведка. Тебе, Петр, дай отряд бойцов, так ты полстраны перебьешь...
   - В таком случае зачем было отряд готовить?
   - Как зачем? На всякий случай. Если вдруг что - пошлем за подмогой.
   - Угу, - хмыкнул Иоанн. - А пока мы будем ездить за подмогой, упыри всех жертв прикончат и разбегутся.
   - Отцу Люцеру видней, - сказал Лука, поглядев на Иоанна.
   - Только на это я и надеюсь...
   Некоторое время клерики молчали.
   - Да, - вспомнил Петр, - мы, наверное, сначала в Дубраву заедем.