Страница:
– Ты ещё не забыл?
– Как мы на водопаде эсу делали? Конечно, помню.
– Да нет же! В среду утром в клинику отвезёшь, ёси?
– Ёси-ёси.
Мы ещё пару часов поплясали, доели гохан и выпили бочку сакэ. Пытались ещё в «мацубая» поиграть, Флора нам предложила как самая подкованная в попсе. Нужно было подобрать песню из виртуальных табличек, на которых каной слова песни записаны. Только никто не справился. В общем, мы ещё закинулись, уж не помню чем – то ли дитраном, то ли просто апоморфином. Долго же потом вся эта дурь выветривалась. Хорошо, у нас Гриб есть, а то бы так и заночевали у него на яхте. А так все разъехались, кроме Флоры. Она слишком круто закосела, Гриб решил больше не пичкать её химией и уложить в гостевой каюте. Думаю, у него были на её счёт планы, но Тони, конечно, не возражал. Тем более у Гриба день рождения. Флора ещё долго смеялась на палубе, пока мы прогревали моторы, и ловила на язык снежинки.
Да, отличная вышла дзасики.
13. Вторник
14. Среда
15. Среда продолжается
– Как мы на водопаде эсу делали? Конечно, помню.
– Да нет же! В среду утром в клинику отвезёшь, ёси?
– Ёси-ёси.
Мы ещё пару часов поплясали, доели гохан и выпили бочку сакэ. Пытались ещё в «мацубая» поиграть, Флора нам предложила как самая подкованная в попсе. Нужно было подобрать песню из виртуальных табличек, на которых каной слова песни записаны. Только никто не справился. В общем, мы ещё закинулись, уж не помню чем – то ли дитраном, то ли просто апоморфином. Долго же потом вся эта дурь выветривалась. Хорошо, у нас Гриб есть, а то бы так и заночевали у него на яхте. А так все разъехались, кроме Флоры. Она слишком круто закосела, Гриб решил больше не пичкать её химией и уложить в гостевой каюте. Думаю, у него были на её счёт планы, но Тони, конечно, не возражал. Тем более у Гриба день рождения. Флора ещё долго смеялась на палубе, пока мы прогревали моторы, и ловила на язык снежинки.
Да, отличная вышла дзасики.
13. Вторник
Получается, на работе я отдыхал от наших жутковатых развлечений. Люди тут были какие-то нормальные, даже Давид. Но сегодня он выглядел нервным. Я застукал его в компании Урсулы, рядом с клеткой Генки, они о чём-то громко спорили. Я лихо тормознул повер, подняв веер брызг – ночью опять шёл дождь.
– Охаё, Егор, – сказала Урсула. Она как-то робко и просительно улыбнулась, словно я уже приготовился рассказать нагвалю о нашей с девушкой «оргии». Но Давид хоть и учитель, всё-таки не ками, чтобы такие интимные предметы с ним обсуждать.
– О чём дискуссия?
– Да вот, Давид возражает против опытов с людьми. К нам же сегодня добровольцы въезжают, будут на себе эксперименты ставить. А он против.
– Естественно! – вспылил нагваль. – Чтобы разместить людей, придётся передвинуть часть законных обитателей клеток. И пострадают невинные птицы, кошки и собаки, потому что они наверняка перегрызутся между собой. А во-вторых, опыты на людях – это безнравственно. Погляди хотя бы на этих мутантов. – Он повёл вокруг механической рукой с оттопыренным пальцем.
– Один философ по фамилии Ионас в прошлом веке сказал, что человеческий материал – самый доступный, – заметила Урсула. – Потому что людям легко внушить что угодно. Даже то, что сомнительный опыт безопасен для их здоровья. Но это не тот случай, – утешила она свирепого нагваля.
– Зачем их тут-то рассаживать, симатта?
– Потому что торчать на виду посетителей – это стресс. В этом и смысл. Комплексный эксперимент, ясно тебе?
Часов в десять суета у нас и началась. Мне пришлось робококов отзывать, менять им программу, чтобы учёные и посетители не особо на них отвлекались. Давид торчал на своём участке и не хотел показываться из ангара, наверное, опять грибами баловался от досады. Чем уж ему добровольцы досадили, непонятно. А доход у нашей конторы точно возрастёт.
Я видел, как Урсула вместе с диром и психологами из какого-то института подопытных размещала. Кажется, биоэтик из МКБ тоже тут крутился, как же без него? И такой же хмурый был, как нагваль. Лучше бы они летом сюда нагрянули, а то ночью подопытные мёрзнуть будут, по-моему.
Ближе к вечеру я всё-таки выловил нагваля и уговорил его прогуляться между клетками, поговорить с добровольцами. Он подумал и согласился. И ещё я у него один сушёный гриб выпросил, чтобы завтра Херми предложить или самому слопать.
В клетке, где раньше сидел пёс непонятной породы, сейчас жила гражданка в особых очках. На табличке было написано, что через них мир виден перевёрнутым. Не хотел бы я в таких разгуливать. Тепло одетая онна сидела на пеньке с растерянным видом. На видимых частях её кожи виднелись блестящие нашлепки датчиков.
– Ну и как оно? – сердито спросил её Давид. Девушка вздрогнула и наклонила голову, будто мечтала слезть с потолка на пол. – Жалеете?
– Не нервируй человека, – выступил я. – Вам не холодно, онако-сама?
– Тётто, у нас одежда с подогревом. Неудобно только пищу принимать и на бумеле писать, а так нормально. Знаете, как необычно видеть вас перевёрнутыми, ребята?
– Нет у людей важнее задачи, чем расшифровать божественную информацию, – сообщил нагваль. – А ты перевернула её с ног на голову и превратила в свою противоположность. Будду в таких очках не разглядеть, только ками абсолютного зла!
– Вы рэйдзи?
Давид фыркнул и потащил меня прочь от глупой онако. В двух других клетках по соседству сидели парни учёного вида. Они сказали нам, что должны продержаться без сна сорок часов. Это заинтересовало моего учителя намного больше.
– И что, сегодня и завтра спать не собираетесь?
– Денег же иначе не заплатят.
– Тогда лучше раздеться, холод бодрит… – Но смелые отоко отказались. – Вообще-то сиддхи не имеют такого особенного значения, как принято думать, – заявил нагваль. – Ты можешь не спать сутками, а потом отрубиться в самый важный момент. Навык бодрствования не заработать, просто отказываясь от сна. Тут химия потребна.
Ребята не поняли его и попросили разъяснить мысль, но Давид лишь загадочно усмехнулся. Мы обогнули кленовую рощицу и очутились возле спортсменов. Один методично обстреливал футбольным мячом деревянный щит, а второй махал теннисной ракеткой. Эти добровольцы привлекли нескольких посетителей, не убоявшихся снега и ветра. Надпись на клетке извещала, что испытуемые будут ловить момент, когда мозг приказывает им совершить движение, и фиксировать его ударом по спортивному снаряду или махом ракеткой.
– Это уже кое-что, – сказал Давид. – Грамотная работа со своим сознанием бывает куда полезнее, чем сиддхи. Может быть, этим парням повезёт, и они найдут границы разума? Хотя я думаю, что движение тела вредит мысли, недаром же медитируют сидя, а не при ходьбе.
Выспрашивать нагваля о смысле его речей не хотелось, а сам он не стал углубляться. Мы погуляли ещё, всё равно из ангаров не приходили сигналы тревоги. Давид словно приглядывался к деревьям и особенно забору, что территорию ограждал.
– Я матери сказал про исторические записи, но она не захотела такой подарок отцу, – поделился я.
– Ну и правильно, – рассеянно ответил учитель. – Ты не сделаешь сознание бессмертным, пока не вспомнишь все события жизни сам, без помощи посторонних. Каждый день должен предстать перед тобой таким же ярким, как в первый раз. Тогда после смерти твой разум отделится от мёртвого тела и обретёт собственную жизнь… Ты достигнешь полной свободы, сможешь путешествовать по вселенной как по собственному городу. – Какой-то он был сегодня загадочный. Грибов, что ли, вчера переел? – Но это бесконечно трудно, заново прожить в памяти каждую прошедшую минуту. Оттого и Будда только один.
Перед уходом я возле Генки постоял. Точнее, рядом с его клеткой – они как раз семьей погулять вышли, перед ужином. Мать-шимпанзе на ребёнка внимания почти не обращала, потому что он не особо стремился по ветвям прыгать. А сам Генки заботливо укутал мальца в одежонку, что им в начале заморозков принесли, даже обувь сумел на него надеть. Помню, как Урсула восхищалась смекалкой этого монстра. Сам-то урод шерстью оброс, ему и матери маленького мутанта холод нипочём.
Хорошо ещё, что им в халупу отопление провели, а то бы малыш так и жил в тулупчике. Я глядел, как он машет ручонками и пытается повиснуть на ветке, чтобы покачаться как мамаша. Но напрасно.
«Пора начинать взрослую жизнь, – сказал я ему мысленно. – Ты готов, браток? Завтра у тебя начнётся новый этап. Только не вздумай проснуться». Так я взбадривал себя, но нервы у меня дрожали будто струны у лютни. Неужели я так боялся? Мне стало стыдно, и возникла злость на себя. Я должен был вырваться из этой глупой зависимости от Тони и его камайну, стать равным среди них.
После работы я поехал к предкам. С утра не собирался, а к вечеру понял, что мне нужно побыть с ними и успокоиться…
– Сынок! – обрадовался папаша и перевернулся на футоне.
Опять он голик смотрел, а мать читала электронный журнал с экрана и делала какие-то пометки на бумеле. Я поздоровался с ними и к оядзи подошёл, потому что он поманил меня с таинственным видом.
– Дай экстази, – прошептал он мне в ухо.
– Кончились, симатта!
Отец нахмурился едва не до слез и схватил меня сухими пальцами за воротник суйкана. А я тут же стянул его, не париться же в куртке в помещении. Отдавать папаше мухомор смысла не было, какой кайф от психоделика?
– Ну, уважил старика. Жалко, нет у нас больше костюмчиков напрокат, что раньше выдавали, а то бы я заказал тебе! – Я выпучил на него глаза, не понимая. – Девки ещё когда тут работали няньками, были такие, «эйджи» назывались. Специально для тупых прислужниц сделаны! В шлемаке затычки для ушей, стекло мутное и в трещинах, а суставы скрипучие и несмазанные. Забыл, что ли, или не видел? Понятно, кто их в рассудке таскать будет? У них ещё перчатки с иголками были.
– Чтобы наркотик впрыскивать?
– Просто колоть! Наркотик им ещё подавай. Старикам и то не хватает.
– Ну и где теперь твои «эйджи»? Я бы поносил для шутки или продал.
– Разобрали их уж лет пять назад, или выбросили. Людей-то не осталось среди персонала…
Тут подошла мать и уселась рядом, и разговор о странном костюме и дури сам собой прекратился. Она стала интересоваться, как у меня с одзёсамой дела, да про Урсулу. Тут я и вспомнил, что забыл спросить про лечение, когда Урсулу сегодня встретил. Но мамаша и сама об этом забыла, похоже, так что я промолчал, но зарубку в мозгах ещё раз постарался сделать.
– Про чипы толкует, – проворчала офукуро. – То ли в черепушку себе воткнуть хочет, то ли в мышцы, чтобы опять прыгать по лестницам.
– Равный человеку компьютер-чип – силиконовое тело, датчики органов чувств и волноводы вместо нервов! – громогласно объявил оядзи. – Пара лет, и все мои мысли и переживания перетекут в андроида. Чем не новая жизнь в новом теле?
– Тьфу ты, прости Будда. Ты не слушай, Егор, вечно рекламы дурацкой насмотрится и планы строит.
– А то вот ещё что говорят, – гнул своё отец. – У долгожителей температура тела пониженная, инсулина меньше, зато гормона ди-хис, наоборот, больше. Давай гормоном закинемся, ёси? Егор нам в аптеке или в автомате купит. А температуру будем морозилкой понижать, и окна прорубим вместо кондишена. Добудь ди-хиса, Егор!
– Лишь бы всякой дрянью колоться, наркоман, – рассердилась мать. – Морозилку ему открывай. Про жидкий азот ещё вспомни, уж у него-то температура ниже некуда.
– Ну и обливайся им, раз такая глупая!
Они ещё немного поспорили, а я слушал и понимал, что тревога отпускает и словно растворяется в целебной атмосфере родительской квартиры. Да, хорошая штука эти лампы-картины, правильное у них излучение.
Из дискуссии родителей я между делом узнал, что папаша собрался голосовать за Партию вечной жизни, она за тотальное клонирование и пересадку мозга выступает. Оядзи даже успел подключиться к виртуальному референдуму по этому вопросу и проголосовал «за». А мать, оказывается, вынесла суровый приговор новому луддиту, который крушил зарядные устройства для смартов и базовые станции в фонарях. Да уж, старики по полной развлекаются.
– В старости мозги слабеют, и плохие воспоминания пропадают из них первыми. – Отец вздумал пересказать мне какую-то рекламу. – Так что не бойся совершать разные поступки, Егор! Голова сама всё рассортирует. Положительные эмоции гарантированы, особенно если с химией проблем не будет.
– Опять за своё! Гормоны уже не бурлят, вот человек и добреет на пенсии.
– Что же тогда ты такая злая?
– Нет, это невозможно! – совсем рассердилась обасама.
В общем, я зарядился хорошими эмоциями и был готов к свершениям. Только бы до завтрашней ночи мой настрой не испарился… Мать проводила меня до двери, а там показала свои заметки на бумеле.
– Вот, хорошее лекарство появилось, в гранулах, – сказала она. – Как раз для нашего «добряка». Видишь, ожирение, гипертонию, атеросклероз и ещё что-то лечит, и составлено из трав и ягод. Таблетки эти уже надоели. Погляди в автоматах, ёси? На упаковках должно быть про солодку, ревень и крушину написано, запомнишь? Вот, возьми файл с названием. И ты тоже поешь, профилактика лучше лечения. А где твой толмач? – удивилась мамаша.
– В седельной сумке бросил.
На самом деле я старался без толмача ходить и оставил его дома. Теперь я всё время мозг напрягал, старался запомнить разные вещи самостоятельно. Вывески разные, рекламные слоганы и так далее. Получалось пока не очень хорошо, но успех всё равно придёт, верно? Главное – тренироваться.
Я вырулил со стоянки пансионата и почти вырвался на скоростной рукав эстакады, как опять угодил в какое-то непонятное шествие. Что у них тут, любимая дорога для прогулок? Мимо ворот пансионата текла жидкая речушка из укутанных в тёплые плащи демонстрантов с электрическими факелами. Ещё они несли огромные пластиковые корзинки и плакаты. На них было написано: «Сдай смарт!», «Новая жизнь – старым смартам!» и все в таком духе.
– Помогите нуждающимся, – подступили ко мне две девчонки и один отоко. – Бросьте свой смарт не в урну, а в специальный контейнер! Средства пойдут на гохан для бедных. Не засоряйте электроникой окружающую среду. Вступайте в партию новых луддитов!
Парень протянул руку к моему поясу и схватил смарт за питающий провод. А девчонка вцепилась мне в запястья, которые я снял с рогов байка.
– Эй! – осадил я отоко. Пришлось вырвать руки из слабенького захвата девушки.
– Не желаешь помочь нуждающимся? – прошипели демонстранты. – Бакаяро!
Они насели на меня в шесть рук, но я умело оборонил имущество от загребущих рук «помощников». Особенно трудно не было, даже смешно, потому что ребята возились вокруг словно дети. Они могли бы все трое повиснуть на мне, и то бы я не упал, наверное. В общем, я оттолкнул их и крутанул ручку газа.
Ругаясь и потирая ушибы, демонстранты встали в хвосте своей колонны. Тут и путь для меня освободили, я сорвался с места и въехал на скоростную эстакаду, чтобы влиться в поток машин.
– Охаё, Егор, – сказала Урсула. Она как-то робко и просительно улыбнулась, словно я уже приготовился рассказать нагвалю о нашей с девушкой «оргии». Но Давид хоть и учитель, всё-таки не ками, чтобы такие интимные предметы с ним обсуждать.
– О чём дискуссия?
– Да вот, Давид возражает против опытов с людьми. К нам же сегодня добровольцы въезжают, будут на себе эксперименты ставить. А он против.
– Естественно! – вспылил нагваль. – Чтобы разместить людей, придётся передвинуть часть законных обитателей клеток. И пострадают невинные птицы, кошки и собаки, потому что они наверняка перегрызутся между собой. А во-вторых, опыты на людях – это безнравственно. Погляди хотя бы на этих мутантов. – Он повёл вокруг механической рукой с оттопыренным пальцем.
– Один философ по фамилии Ионас в прошлом веке сказал, что человеческий материал – самый доступный, – заметила Урсула. – Потому что людям легко внушить что угодно. Даже то, что сомнительный опыт безопасен для их здоровья. Но это не тот случай, – утешила она свирепого нагваля.
– Зачем их тут-то рассаживать, симатта?
– Потому что торчать на виду посетителей – это стресс. В этом и смысл. Комплексный эксперимент, ясно тебе?
Часов в десять суета у нас и началась. Мне пришлось робококов отзывать, менять им программу, чтобы учёные и посетители не особо на них отвлекались. Давид торчал на своём участке и не хотел показываться из ангара, наверное, опять грибами баловался от досады. Чем уж ему добровольцы досадили, непонятно. А доход у нашей конторы точно возрастёт.
Я видел, как Урсула вместе с диром и психологами из какого-то института подопытных размещала. Кажется, биоэтик из МКБ тоже тут крутился, как же без него? И такой же хмурый был, как нагваль. Лучше бы они летом сюда нагрянули, а то ночью подопытные мёрзнуть будут, по-моему.
Ближе к вечеру я всё-таки выловил нагваля и уговорил его прогуляться между клетками, поговорить с добровольцами. Он подумал и согласился. И ещё я у него один сушёный гриб выпросил, чтобы завтра Херми предложить или самому слопать.
В клетке, где раньше сидел пёс непонятной породы, сейчас жила гражданка в особых очках. На табличке было написано, что через них мир виден перевёрнутым. Не хотел бы я в таких разгуливать. Тепло одетая онна сидела на пеньке с растерянным видом. На видимых частях её кожи виднелись блестящие нашлепки датчиков.
– Ну и как оно? – сердито спросил её Давид. Девушка вздрогнула и наклонила голову, будто мечтала слезть с потолка на пол. – Жалеете?
– Не нервируй человека, – выступил я. – Вам не холодно, онако-сама?
– Тётто, у нас одежда с подогревом. Неудобно только пищу принимать и на бумеле писать, а так нормально. Знаете, как необычно видеть вас перевёрнутыми, ребята?
– Нет у людей важнее задачи, чем расшифровать божественную информацию, – сообщил нагваль. – А ты перевернула её с ног на голову и превратила в свою противоположность. Будду в таких очках не разглядеть, только ками абсолютного зла!
– Вы рэйдзи?
Давид фыркнул и потащил меня прочь от глупой онако. В двух других клетках по соседству сидели парни учёного вида. Они сказали нам, что должны продержаться без сна сорок часов. Это заинтересовало моего учителя намного больше.
– И что, сегодня и завтра спать не собираетесь?
– Денег же иначе не заплатят.
– Тогда лучше раздеться, холод бодрит… – Но смелые отоко отказались. – Вообще-то сиддхи не имеют такого особенного значения, как принято думать, – заявил нагваль. – Ты можешь не спать сутками, а потом отрубиться в самый важный момент. Навык бодрствования не заработать, просто отказываясь от сна. Тут химия потребна.
Ребята не поняли его и попросили разъяснить мысль, но Давид лишь загадочно усмехнулся. Мы обогнули кленовую рощицу и очутились возле спортсменов. Один методично обстреливал футбольным мячом деревянный щит, а второй махал теннисной ракеткой. Эти добровольцы привлекли нескольких посетителей, не убоявшихся снега и ветра. Надпись на клетке извещала, что испытуемые будут ловить момент, когда мозг приказывает им совершить движение, и фиксировать его ударом по спортивному снаряду или махом ракеткой.
– Это уже кое-что, – сказал Давид. – Грамотная работа со своим сознанием бывает куда полезнее, чем сиддхи. Может быть, этим парням повезёт, и они найдут границы разума? Хотя я думаю, что движение тела вредит мысли, недаром же медитируют сидя, а не при ходьбе.
Выспрашивать нагваля о смысле его речей не хотелось, а сам он не стал углубляться. Мы погуляли ещё, всё равно из ангаров не приходили сигналы тревоги. Давид словно приглядывался к деревьям и особенно забору, что территорию ограждал.
– Я матери сказал про исторические записи, но она не захотела такой подарок отцу, – поделился я.
– Ну и правильно, – рассеянно ответил учитель. – Ты не сделаешь сознание бессмертным, пока не вспомнишь все события жизни сам, без помощи посторонних. Каждый день должен предстать перед тобой таким же ярким, как в первый раз. Тогда после смерти твой разум отделится от мёртвого тела и обретёт собственную жизнь… Ты достигнешь полной свободы, сможешь путешествовать по вселенной как по собственному городу. – Какой-то он был сегодня загадочный. Грибов, что ли, вчера переел? – Но это бесконечно трудно, заново прожить в памяти каждую прошедшую минуту. Оттого и Будда только один.
Перед уходом я возле Генки постоял. Точнее, рядом с его клеткой – они как раз семьей погулять вышли, перед ужином. Мать-шимпанзе на ребёнка внимания почти не обращала, потому что он не особо стремился по ветвям прыгать. А сам Генки заботливо укутал мальца в одежонку, что им в начале заморозков принесли, даже обувь сумел на него надеть. Помню, как Урсула восхищалась смекалкой этого монстра. Сам-то урод шерстью оброс, ему и матери маленького мутанта холод нипочём.
Хорошо ещё, что им в халупу отопление провели, а то бы малыш так и жил в тулупчике. Я глядел, как он машет ручонками и пытается повиснуть на ветке, чтобы покачаться как мамаша. Но напрасно.
«Пора начинать взрослую жизнь, – сказал я ему мысленно. – Ты готов, браток? Завтра у тебя начнётся новый этап. Только не вздумай проснуться». Так я взбадривал себя, но нервы у меня дрожали будто струны у лютни. Неужели я так боялся? Мне стало стыдно, и возникла злость на себя. Я должен был вырваться из этой глупой зависимости от Тони и его камайну, стать равным среди них.
После работы я поехал к предкам. С утра не собирался, а к вечеру понял, что мне нужно побыть с ними и успокоиться…
– Сынок! – обрадовался папаша и перевернулся на футоне.
Опять он голик смотрел, а мать читала электронный журнал с экрана и делала какие-то пометки на бумеле. Я поздоровался с ними и к оядзи подошёл, потому что он поманил меня с таинственным видом.
– Дай экстази, – прошептал он мне в ухо.
– Кончились, симатта!
Отец нахмурился едва не до слез и схватил меня сухими пальцами за воротник суйкана. А я тут же стянул его, не париться же в куртке в помещении. Отдавать папаше мухомор смысла не было, какой кайф от психоделика?
– Ну, уважил старика. Жалко, нет у нас больше костюмчиков напрокат, что раньше выдавали, а то бы я заказал тебе! – Я выпучил на него глаза, не понимая. – Девки ещё когда тут работали няньками, были такие, «эйджи» назывались. Специально для тупых прислужниц сделаны! В шлемаке затычки для ушей, стекло мутное и в трещинах, а суставы скрипучие и несмазанные. Забыл, что ли, или не видел? Понятно, кто их в рассудке таскать будет? У них ещё перчатки с иголками были.
– Чтобы наркотик впрыскивать?
– Просто колоть! Наркотик им ещё подавай. Старикам и то не хватает.
– Ну и где теперь твои «эйджи»? Я бы поносил для шутки или продал.
– Разобрали их уж лет пять назад, или выбросили. Людей-то не осталось среди персонала…
Тут подошла мать и уселась рядом, и разговор о странном костюме и дури сам собой прекратился. Она стала интересоваться, как у меня с одзёсамой дела, да про Урсулу. Тут я и вспомнил, что забыл спросить про лечение, когда Урсулу сегодня встретил. Но мамаша и сама об этом забыла, похоже, так что я промолчал, но зарубку в мозгах ещё раз постарался сделать.
– Про чипы толкует, – проворчала офукуро. – То ли в черепушку себе воткнуть хочет, то ли в мышцы, чтобы опять прыгать по лестницам.
– Равный человеку компьютер-чип – силиконовое тело, датчики органов чувств и волноводы вместо нервов! – громогласно объявил оядзи. – Пара лет, и все мои мысли и переживания перетекут в андроида. Чем не новая жизнь в новом теле?
– Тьфу ты, прости Будда. Ты не слушай, Егор, вечно рекламы дурацкой насмотрится и планы строит.
– А то вот ещё что говорят, – гнул своё отец. – У долгожителей температура тела пониженная, инсулина меньше, зато гормона ди-хис, наоборот, больше. Давай гормоном закинемся, ёси? Егор нам в аптеке или в автомате купит. А температуру будем морозилкой понижать, и окна прорубим вместо кондишена. Добудь ди-хиса, Егор!
– Лишь бы всякой дрянью колоться, наркоман, – рассердилась мать. – Морозилку ему открывай. Про жидкий азот ещё вспомни, уж у него-то температура ниже некуда.
– Ну и обливайся им, раз такая глупая!
Они ещё немного поспорили, а я слушал и понимал, что тревога отпускает и словно растворяется в целебной атмосфере родительской квартиры. Да, хорошая штука эти лампы-картины, правильное у них излучение.
Из дискуссии родителей я между делом узнал, что папаша собрался голосовать за Партию вечной жизни, она за тотальное клонирование и пересадку мозга выступает. Оядзи даже успел подключиться к виртуальному референдуму по этому вопросу и проголосовал «за». А мать, оказывается, вынесла суровый приговор новому луддиту, который крушил зарядные устройства для смартов и базовые станции в фонарях. Да уж, старики по полной развлекаются.
– В старости мозги слабеют, и плохие воспоминания пропадают из них первыми. – Отец вздумал пересказать мне какую-то рекламу. – Так что не бойся совершать разные поступки, Егор! Голова сама всё рассортирует. Положительные эмоции гарантированы, особенно если с химией проблем не будет.
– Опять за своё! Гормоны уже не бурлят, вот человек и добреет на пенсии.
– Что же тогда ты такая злая?
– Нет, это невозможно! – совсем рассердилась обасама.
В общем, я зарядился хорошими эмоциями и был готов к свершениям. Только бы до завтрашней ночи мой настрой не испарился… Мать проводила меня до двери, а там показала свои заметки на бумеле.
– Вот, хорошее лекарство появилось, в гранулах, – сказала она. – Как раз для нашего «добряка». Видишь, ожирение, гипертонию, атеросклероз и ещё что-то лечит, и составлено из трав и ягод. Таблетки эти уже надоели. Погляди в автоматах, ёси? На упаковках должно быть про солодку, ревень и крушину написано, запомнишь? Вот, возьми файл с названием. И ты тоже поешь, профилактика лучше лечения. А где твой толмач? – удивилась мамаша.
– В седельной сумке бросил.
На самом деле я старался без толмача ходить и оставил его дома. Теперь я всё время мозг напрягал, старался запомнить разные вещи самостоятельно. Вывески разные, рекламные слоганы и так далее. Получалось пока не очень хорошо, но успех всё равно придёт, верно? Главное – тренироваться.
Я вырулил со стоянки пансионата и почти вырвался на скоростной рукав эстакады, как опять угодил в какое-то непонятное шествие. Что у них тут, любимая дорога для прогулок? Мимо ворот пансионата текла жидкая речушка из укутанных в тёплые плащи демонстрантов с электрическими факелами. Ещё они несли огромные пластиковые корзинки и плакаты. На них было написано: «Сдай смарт!», «Новая жизнь – старым смартам!» и все в таком духе.
– Помогите нуждающимся, – подступили ко мне две девчонки и один отоко. – Бросьте свой смарт не в урну, а в специальный контейнер! Средства пойдут на гохан для бедных. Не засоряйте электроникой окружающую среду. Вступайте в партию новых луддитов!
Парень протянул руку к моему поясу и схватил смарт за питающий провод. А девчонка вцепилась мне в запястья, которые я снял с рогов байка.
– Эй! – осадил я отоко. Пришлось вырвать руки из слабенького захвата девушки.
– Не желаешь помочь нуждающимся? – прошипели демонстранты. – Бакаяро!
Они насели на меня в шесть рук, но я умело оборонил имущество от загребущих рук «помощников». Особенно трудно не было, даже смешно, потому что ребята возились вокруг словно дети. Они могли бы все трое повиснуть на мне, и то бы я не упал, наверное. В общем, я оттолкнул их и крутанул ручку газа.
Ругаясь и потирая ушибы, демонстранты встали в хвосте своей колонны. Тут и путь для меня освободили, я сорвался с места и въехал на скоростную эстакаду, чтобы влиться в поток машин.
14. Среда
Хермелинда жила в том же районе города, что и Аоки, буквально за десяток домов от неё. Она позвонила мне часов в девять и сбросила карту, как к ней добраться. Лицо у неё было решительное и испуганное одновременно.
– Может, передумаешь? – спросил я. – Ты хорошая девушка, а отоко будешь слабая и… как Пец, короче. Давай ты лучше гормонов женских поешь, и станешь красивой онна.
– Я давно решила, – возразила Херми. – И тесты уже прошла, психологические и медицинские. По всем показаниям я должна была мальчиком родиться. Так надо, Егор, не спорь. И мне вчера не понравилось, когда что-то в варэмэ втыкается.
– Да? Ну, в первый же раз… А что родители скажут?
– Отец только рад будет, сразу к себе в компанию возьмёт.
Вместо того, чтобы разубедить её, я только придал ей решимости… Клиника была дорогая, в престижном районе города. На стоянке под ней сплошь дорогие кары стояли, но для моего «демона» местечко, конечно, нашлось. Не будь со мной Херми, меня бы сюда даже не пустили, робарт на входе проверял допуск. Только сотрудники и пациенты с друзьями, в общем. А Херми уже, считай, была пациентом.
Плащи и обувь пришлось оставить в автоматическом гардеробе, и к тому же нас густо опрыскали чем-то дезинфицирующим. Воняло невыносимо. Херми оделась по-мужски – в джинсы с нашивками-заплатками и полосатую рубашку без воротника. Но всё равно нас обрядили поверх одежды в белые халаты, а на ноги заставили напялить таби – белые же носки с отделённым большим пальцем. Будь на нас кольца или ещё какие украшения, наверняка бы сдёрнули, я так думаю.
Мы поднялись на лифте на первый этаж и очутились в стерильном холле. Нас встретил всего один человек – полноватый, благородного вида отоко в очках смарта и с бумелем.
– Охаё годзаймасу, госпожа Хермелинда. – Мы поклонились друг другу с вежливыми физиономиями. На халате у врача был пришпилен бэджик со словами «доктор Дзюитиро». – Это ваш друг и свидетель? Вы хотите, чтобы он присутствовал на операции?
– Иэ! – испугалась она. – Ни в коем случае.
– Что ж, приступим к процедуре информированного согласия. – Он пригласил нас в маленький кабинет, один из многих тут, и мы уселись на низкий диванчик под искусственной пальмой.
И не только это дерево тут имелось. По углам и стенам красовались разнообразные букеты из пластиковых ярких цветов, настоящая икэбана. На полках шкафа и столике живописно валялись потёртые папирусные свитки. Я такие комнаты в исторических сериалах видал, в них чайные церемонии «са-до» проводились. И точно, Дзюитиро достал из шкафа корявые чаши с цветочным рисунком и вскрыл жестяную банку зелёного чая. Мы с умиротворенными физиономиями отхлебнули горького до ужаса пойла, похожего на грязную пену. С детства не люблю церемониальный чай, но что было делать?
Доктор поморщился и стал зачитывать с бумеля:
– «Все лицензированные клиникой операции одобрены независимым этическим комитетом и Международной комиссией по биоэтике. Вы можете отказаться от операции до её начала, если не желаете, чтобы врачебный опыт при её проведении был использован для совершенствования методик. Вы имеете право получить полный список особенностей вашего организма, дополнительно выявленных во время операции…» – У меня чуть мозги не задымились. Хорошо ещё, что понимать это нет нужды, ведь не меня же резать собираются. – «Клиника обязуется не использовать для пересадки органы несовершеннолетних и невменяемых граждан. Материалом для гомопластических пересадок живых тканей будет только тело взрослого человека, находящегося в состоянии полной вменяемости или завещавшего свои органы на медицинские цели, или искусственные и животные органы, полностью совместимые с тканями пациента. Клиника гарантирует, что наносимый вам вред скоропроходящ, а случайности и опасности для здоровья полностью исключены…»
Так он читал свою заумную инструкцию ещё минут пять, а мы слушали и кивали. Потом Дзюитиро подвинул бумель мне и сказал:
– Подписывайте.
Херми кивнула, и я черкнул пальцем по шершавой электронной бумаге, оставляя ген-материал. Херми тоже поставила автограф.
– Грибок сушёный хочешь? – спросил я и показал ей шляпку мухомора. – В улёте будет легче, наверное…
– Спасибо, молодой человек, об анестезии мы позаботимся, – усмехнулся врач.
– Скажите хоть, что вы делать собираетесь, – обиделся я.
– Срезать сетчатку, имплантировать диод, переводящий световое воздействие в слабый ток, нарастить искусственную сетчатку с чипом преобразования зрительной информации в сигналы… Неплохо? Одновременно будет изменен пол пациентки. Вряд ли сейчас уместно перечислять этапы этой сложной операции. Надеюсь, вы не из общества охраны животных, дружище?
– При чем здесь животные?
Дзюитиро и Херми рассмеялись.
– Я уже знаю, что нет, не волнуйтесь, иначе я не утвердил бы вас свидетелем добровольного согласия пациентки. – Он взглянул на часы. Видимо, ещё оставалось немного времени до начала операции. – От этих ребят, знаете ли, одни проблемы. Эти озабоченные мировыми проблемами люди уже приравняли человека к мухе-дрозофиле. Мол, он такое же животное, ничуть не лучше. А ведь как хорошо начинали! Кто же против гуманных правил оперирования? Разве мы не создали тепличные условия жизни для подопытных мышей? Но им всё было мало.
– Доктор Дзюитиро работал в компании моего отца, руководил лабораторией биомедицинских исследований. Оядзи помог найти ему новое место работы, когда лабораторию закрыли…
– А я уже слышал про МКБ, – похвалился я, – что они тоже мешают настоящим учёным.
– Верно, – немного удивился доктор Дзюитиро. – Особенно сомнология от этих поборников страдает. Как получить новое лекарство, если со всех сторон тебе в шею сопят биоэтики и защитники людей-животных? – Он развёл руки и глянул на Херми. – Пришлось уйти в практическую медицину, иначе свистун грозил возбудить против меня преследование… Я уверен, что этическое регулирование – только средство в неявной конкурентной борьбе, этот факт чуть ли не светится в их «Бюллетене медицинской этики»! – Доктор раскраснелся и потёр окуляры, словно они запотели.
– Не волнуйтесь так, – сказала Херми и повернулась ко мне. – Доктор Дзюитиро много натерпелся от этой братии.
Я остался в кабинете и мог наблюдать за операционной через голик. Мне показывали только самый общий план, и всё равно глядеть на него было страшновато. Вот и читал электронные журналы, пока Херми оперировали. Поначалу вообще буквы не мог узнать, хотя кану я с пяти лет учить начал. А потом притерпелся, отключил звук и перестал за неё волноваться.
Сперва мне медицинский журнал попался, но я в нём ничего не понял. Липидный обмен, сыворотка крови, патологические изменения! Вообще ни одного слова знакомого не было. А ведь я совсем недавно генетикой интересовался, образовательный канал смотрел… Может, это со мной от волнения? Я отодвинул этот журнал и взял другой, попроще. Там я прочитал заметку про тройку каких-то сумасшедших. Они соорудили ракету и поднялись на высоту в сто камэ, и вот теперь им срочно надо взлететь снова, а то премию не получат. Просят кредит, в общем, но желающих поделиться что-то не видно…
И тут мне Аоки позвонила.
– Куда это тебя занесло? – удивилась она, когда увидала интерьер клиники.
– Да так, Херми попросила меня с ней в больницу съездить, – промямлил я.
– Вот как? – нахмурилась девушка. – А то я решила, что ты на приёме у мэра. Поедешь сегодня на Полосу? Просто так, бои айбо поглядеть и всё такое?
– Сезон же закрыт.
– Пока снег там не лёг, покатушки не отменяются. Давай подъезжай к «Падшему небоскрёбу» часов в пять, ёси?
Я прикинул время и согласился. Всё равно придётся что-то возбуждающее глотать, заодно проконсультируюсь у Гриба. Или не стоит, чтобы потом у него полиция не выпытала? Я представил, как слоняюсь весь на нервах по квартире, гляжу на будильник и жду сигнала к ограблению. Нет уж, лучше забыться в развлечении.
Я взял другой электронный журнал, и мне как назло попалась статья про систему наказаний. Из неё я узнал, что бывает условное осуждение, которое называется «пробация», и «пероул», то есть условно-досрочное освобождение. Что одно, что другое звучало зловеще. И ещё я узнал, что у нас на острове за условно осужденными непрерывно следят чипы и люди. Что мне Тадаси и говорил. И таких надзирателей десятки тысяч! В смысле людей. Они командуют поднадзорными и вообще говорят им, где следует жить и с кем общаться. Если меня условно осудят, с камайну придётся распрощаться… И стоит ли тогда затевать всё это жуткое предприятие? Хотя нет, я ведь как раз собирался отделаться от камайну после ограбления. А может, остановиться пока не поздно и просто кататься с байкерами? Я поймал себя на этой мысли и поскорее отодвинул гнусный журнал.
Что за настроение перед самой кражей!
– Зачитался! – услышал я бодрый голос и вскочил. В дверях стояла Херми и слабо улыбалась. – Скучаешь без меня?
Усталый доктор Дзюитиро поддерживал пациентку под локоть.
– Ты что, передумала? – удивился я.
– Принимайте новорожденного, Егор-сан, – произнёс хирург торжественно.
– Всё уже, операция позади. Гляди, что мне подарили на память.
– Так ты теперь отоко? И как тебя называть?
– Кедзи, я уже выбрала… То есть выбрал.
Он показал бумажный кошелёк тато и крошечную бутылочку с экстрактом из крови, всё это было завёрнуто и перевязано красной лентой. На пакете крепился ломтик сушёного моллюска аваби, тот символизировал счастливое событие. Так мне «новорожденный» юноша сказал. А в тато лежали гольки с изображением варэмэ и разными этапами приживления данкона. Мне чуть дурно не стало, а Х… то есть Кедзи прямо лучился счастьем.
– Ладно, скорее вези меня домой, пока анестезия действует. А то упаду прямо посреди коридора, потащишь на себе.
– Ничего, не надорвусь.
– Будьте осторожны, молодой человек, берегите вашего юного друга, – напутствовал меня врач.
И мы отправились обратно. По дороге Кедзи то и дело трогал левый глаз, туда ему воткнули линзу с живительным раствором. Тот понемногу выделялся и уже начал заживлять роговицу глаза. А ещё ему «ампличипы» вживили, в паху – чтобы они отслеживали реакцию организма на изменения. В общем, непростое это дело оказалось. А Кедзи отчего-то радовался. Поехать на покатушки, само собой, он сегодня не мог.
Я пристегнул Кедзи к седлу и уселся за рога. Глупые белые носки с торчащим пальцем и халаты мы бросили в мойку.
– Держись крепче!
Камайну обхватил меня за пояс и прижался лицом к спине. Я ощутил под его суйканом крошечные бугорки грудей. Наверное, пройдёт ещё не одна неделя, прежде чем они пропадут.
– Ты меня не разлюбишь? – вдруг спросил он, когда мы вырулили по пандусу в пасмурный день.
– О чём речь! Только сексом больше не будем заниматься, ладно? Не хочу быть буру секкасу. Мне яой-манга никогда не нравилась.
Кедзи, кажется, надулся, или же углубился в новые переживания.
– Может, передумаешь? – спросил я. – Ты хорошая девушка, а отоко будешь слабая и… как Пец, короче. Давай ты лучше гормонов женских поешь, и станешь красивой онна.
– Я давно решила, – возразила Херми. – И тесты уже прошла, психологические и медицинские. По всем показаниям я должна была мальчиком родиться. Так надо, Егор, не спорь. И мне вчера не понравилось, когда что-то в варэмэ втыкается.
– Да? Ну, в первый же раз… А что родители скажут?
– Отец только рад будет, сразу к себе в компанию возьмёт.
Вместо того, чтобы разубедить её, я только придал ей решимости… Клиника была дорогая, в престижном районе города. На стоянке под ней сплошь дорогие кары стояли, но для моего «демона» местечко, конечно, нашлось. Не будь со мной Херми, меня бы сюда даже не пустили, робарт на входе проверял допуск. Только сотрудники и пациенты с друзьями, в общем. А Херми уже, считай, была пациентом.
Плащи и обувь пришлось оставить в автоматическом гардеробе, и к тому же нас густо опрыскали чем-то дезинфицирующим. Воняло невыносимо. Херми оделась по-мужски – в джинсы с нашивками-заплатками и полосатую рубашку без воротника. Но всё равно нас обрядили поверх одежды в белые халаты, а на ноги заставили напялить таби – белые же носки с отделённым большим пальцем. Будь на нас кольца или ещё какие украшения, наверняка бы сдёрнули, я так думаю.
Мы поднялись на лифте на первый этаж и очутились в стерильном холле. Нас встретил всего один человек – полноватый, благородного вида отоко в очках смарта и с бумелем.
– Охаё годзаймасу, госпожа Хермелинда. – Мы поклонились друг другу с вежливыми физиономиями. На халате у врача был пришпилен бэджик со словами «доктор Дзюитиро». – Это ваш друг и свидетель? Вы хотите, чтобы он присутствовал на операции?
– Иэ! – испугалась она. – Ни в коем случае.
– Что ж, приступим к процедуре информированного согласия. – Он пригласил нас в маленький кабинет, один из многих тут, и мы уселись на низкий диванчик под искусственной пальмой.
И не только это дерево тут имелось. По углам и стенам красовались разнообразные букеты из пластиковых ярких цветов, настоящая икэбана. На полках шкафа и столике живописно валялись потёртые папирусные свитки. Я такие комнаты в исторических сериалах видал, в них чайные церемонии «са-до» проводились. И точно, Дзюитиро достал из шкафа корявые чаши с цветочным рисунком и вскрыл жестяную банку зелёного чая. Мы с умиротворенными физиономиями отхлебнули горького до ужаса пойла, похожего на грязную пену. С детства не люблю церемониальный чай, но что было делать?
Доктор поморщился и стал зачитывать с бумеля:
– «Все лицензированные клиникой операции одобрены независимым этическим комитетом и Международной комиссией по биоэтике. Вы можете отказаться от операции до её начала, если не желаете, чтобы врачебный опыт при её проведении был использован для совершенствования методик. Вы имеете право получить полный список особенностей вашего организма, дополнительно выявленных во время операции…» – У меня чуть мозги не задымились. Хорошо ещё, что понимать это нет нужды, ведь не меня же резать собираются. – «Клиника обязуется не использовать для пересадки органы несовершеннолетних и невменяемых граждан. Материалом для гомопластических пересадок живых тканей будет только тело взрослого человека, находящегося в состоянии полной вменяемости или завещавшего свои органы на медицинские цели, или искусственные и животные органы, полностью совместимые с тканями пациента. Клиника гарантирует, что наносимый вам вред скоропроходящ, а случайности и опасности для здоровья полностью исключены…»
Так он читал свою заумную инструкцию ещё минут пять, а мы слушали и кивали. Потом Дзюитиро подвинул бумель мне и сказал:
– Подписывайте.
Херми кивнула, и я черкнул пальцем по шершавой электронной бумаге, оставляя ген-материал. Херми тоже поставила автограф.
– Грибок сушёный хочешь? – спросил я и показал ей шляпку мухомора. – В улёте будет легче, наверное…
– Спасибо, молодой человек, об анестезии мы позаботимся, – усмехнулся врач.
– Скажите хоть, что вы делать собираетесь, – обиделся я.
– Срезать сетчатку, имплантировать диод, переводящий световое воздействие в слабый ток, нарастить искусственную сетчатку с чипом преобразования зрительной информации в сигналы… Неплохо? Одновременно будет изменен пол пациентки. Вряд ли сейчас уместно перечислять этапы этой сложной операции. Надеюсь, вы не из общества охраны животных, дружище?
– При чем здесь животные?
Дзюитиро и Херми рассмеялись.
– Я уже знаю, что нет, не волнуйтесь, иначе я не утвердил бы вас свидетелем добровольного согласия пациентки. – Он взглянул на часы. Видимо, ещё оставалось немного времени до начала операции. – От этих ребят, знаете ли, одни проблемы. Эти озабоченные мировыми проблемами люди уже приравняли человека к мухе-дрозофиле. Мол, он такое же животное, ничуть не лучше. А ведь как хорошо начинали! Кто же против гуманных правил оперирования? Разве мы не создали тепличные условия жизни для подопытных мышей? Но им всё было мало.
– Доктор Дзюитиро работал в компании моего отца, руководил лабораторией биомедицинских исследований. Оядзи помог найти ему новое место работы, когда лабораторию закрыли…
– А я уже слышал про МКБ, – похвалился я, – что они тоже мешают настоящим учёным.
– Верно, – немного удивился доктор Дзюитиро. – Особенно сомнология от этих поборников страдает. Как получить новое лекарство, если со всех сторон тебе в шею сопят биоэтики и защитники людей-животных? – Он развёл руки и глянул на Херми. – Пришлось уйти в практическую медицину, иначе свистун грозил возбудить против меня преследование… Я уверен, что этическое регулирование – только средство в неявной конкурентной борьбе, этот факт чуть ли не светится в их «Бюллетене медицинской этики»! – Доктор раскраснелся и потёр окуляры, словно они запотели.
– Не волнуйтесь так, – сказала Херми и повернулась ко мне. – Доктор Дзюитиро много натерпелся от этой братии.
Я остался в кабинете и мог наблюдать за операционной через голик. Мне показывали только самый общий план, и всё равно глядеть на него было страшновато. Вот и читал электронные журналы, пока Херми оперировали. Поначалу вообще буквы не мог узнать, хотя кану я с пяти лет учить начал. А потом притерпелся, отключил звук и перестал за неё волноваться.
Сперва мне медицинский журнал попался, но я в нём ничего не понял. Липидный обмен, сыворотка крови, патологические изменения! Вообще ни одного слова знакомого не было. А ведь я совсем недавно генетикой интересовался, образовательный канал смотрел… Может, это со мной от волнения? Я отодвинул этот журнал и взял другой, попроще. Там я прочитал заметку про тройку каких-то сумасшедших. Они соорудили ракету и поднялись на высоту в сто камэ, и вот теперь им срочно надо взлететь снова, а то премию не получат. Просят кредит, в общем, но желающих поделиться что-то не видно…
И тут мне Аоки позвонила.
– Куда это тебя занесло? – удивилась она, когда увидала интерьер клиники.
– Да так, Херми попросила меня с ней в больницу съездить, – промямлил я.
– Вот как? – нахмурилась девушка. – А то я решила, что ты на приёме у мэра. Поедешь сегодня на Полосу? Просто так, бои айбо поглядеть и всё такое?
– Сезон же закрыт.
– Пока снег там не лёг, покатушки не отменяются. Давай подъезжай к «Падшему небоскрёбу» часов в пять, ёси?
Я прикинул время и согласился. Всё равно придётся что-то возбуждающее глотать, заодно проконсультируюсь у Гриба. Или не стоит, чтобы потом у него полиция не выпытала? Я представил, как слоняюсь весь на нервах по квартире, гляжу на будильник и жду сигнала к ограблению. Нет уж, лучше забыться в развлечении.
Я взял другой электронный журнал, и мне как назло попалась статья про систему наказаний. Из неё я узнал, что бывает условное осуждение, которое называется «пробация», и «пероул», то есть условно-досрочное освобождение. Что одно, что другое звучало зловеще. И ещё я узнал, что у нас на острове за условно осужденными непрерывно следят чипы и люди. Что мне Тадаси и говорил. И таких надзирателей десятки тысяч! В смысле людей. Они командуют поднадзорными и вообще говорят им, где следует жить и с кем общаться. Если меня условно осудят, с камайну придётся распрощаться… И стоит ли тогда затевать всё это жуткое предприятие? Хотя нет, я ведь как раз собирался отделаться от камайну после ограбления. А может, остановиться пока не поздно и просто кататься с байкерами? Я поймал себя на этой мысли и поскорее отодвинул гнусный журнал.
Что за настроение перед самой кражей!
– Зачитался! – услышал я бодрый голос и вскочил. В дверях стояла Херми и слабо улыбалась. – Скучаешь без меня?
Усталый доктор Дзюитиро поддерживал пациентку под локоть.
– Ты что, передумала? – удивился я.
– Принимайте новорожденного, Егор-сан, – произнёс хирург торжественно.
– Всё уже, операция позади. Гляди, что мне подарили на память.
– Так ты теперь отоко? И как тебя называть?
– Кедзи, я уже выбрала… То есть выбрал.
Он показал бумажный кошелёк тато и крошечную бутылочку с экстрактом из крови, всё это было завёрнуто и перевязано красной лентой. На пакете крепился ломтик сушёного моллюска аваби, тот символизировал счастливое событие. Так мне «новорожденный» юноша сказал. А в тато лежали гольки с изображением варэмэ и разными этапами приживления данкона. Мне чуть дурно не стало, а Х… то есть Кедзи прямо лучился счастьем.
– Ладно, скорее вези меня домой, пока анестезия действует. А то упаду прямо посреди коридора, потащишь на себе.
– Ничего, не надорвусь.
– Будьте осторожны, молодой человек, берегите вашего юного друга, – напутствовал меня врач.
И мы отправились обратно. По дороге Кедзи то и дело трогал левый глаз, туда ему воткнули линзу с живительным раствором. Тот понемногу выделялся и уже начал заживлять роговицу глаза. А ещё ему «ампличипы» вживили, в паху – чтобы они отслеживали реакцию организма на изменения. В общем, непростое это дело оказалось. А Кедзи отчего-то радовался. Поехать на покатушки, само собой, он сегодня не мог.
Я пристегнул Кедзи к седлу и уселся за рога. Глупые белые носки с торчащим пальцем и халаты мы бросили в мойку.
– Держись крепче!
Камайну обхватил меня за пояс и прижался лицом к спине. Я ощутил под его суйканом крошечные бугорки грудей. Наверное, пройдёт ещё не одна неделя, прежде чем они пропадут.
– Ты меня не разлюбишь? – вдруг спросил он, когда мы вырулили по пандусу в пасмурный день.
– О чём речь! Только сексом больше не будем заниматься, ладно? Не хочу быть буру секкасу. Мне яой-манга никогда не нравилась.
Кедзи, кажется, надулся, или же углубился в новые переживания.
15. Среда продолжается
До половины пятого я пробовал смотреть голик и вспоминал план действий на ночь. Вроде всё в памяти сохранилось, но запись толмача я всё-таки прослушал. Звучало легко и просто. Потом эту запись я тщательно стёр, конечно. Ещё я потренировался приёмы выполнять и удары, которые в прошлый раз от старца-сэнсэя в голике узнал.