Страница:
— Я в командировке, правда, не знаю, надолго ли.
— Ну, стало быть, вместе коротать будем. Тут, Михаил Терентьевич, нормальному человеку и поговорить не с кем. Один ненец с Большой Земли, один чухонец, или лопарь, как там его, по-русски с пятого на десятое понимают. Полячишка — генерала из себя строит, фырчит через губу, грузин есть — вообще меня не замечает, а профессор как начнет говорить — тут уже я ушами хлопаю. Вроде слова понятные, а о чем толкует — не разберешь. Ассистент, правда, у него — нормальный парнишка, но молодой, зеленый.
— А женщины? — спросил Кривокрасов, снова поглядев в сторону женского барака.
— Бабка Серафима — божий одуванчик, все Ванюшей меня кличет, Майя Геннадиевна — хорошая женщина, только она ведь из бывших. Строга, как вертухай на кичмане. Есть еще Мария, такая, скажу вам краля! Все при себе, царская женщина, хоть и косоглазая малость, но не про меня. Мне бы попроще кого.
— Ладно, разберемся, Иван. А что это у тебя? — Кривокрасов кивнул на мешок.
— Яиц набрал вот в гнездах. Заходите через часок на яичницу. Если пожелаете — я вам здесь все места покажу. Особо смотреть, правда, нечего, но красиво — аж за душу хватает.
— Договорились. Ну, бывай, — Михаил протянул Межевому руку, тот с поклоном пожал, подмигнул и потопал к своему бараку. Оглянувшись, он вернулся на несколько шагов и, понизив голос, сказал, — а вы попробуйте к Марии подъехать. Век свободы не видать — скучает баба.
Кривокрасов хмыкнул, постаравшись скрыть смущение, покосился на Марию. Боровская направилась к бараку профессора, Иван галантно распахнул перед ней дверь, пропуская вперед. Мария стояла одна, обхватив руками плечи, глядя в его сторону. Михаил поклонился, она ответила легким кивком. «А чего я теряю? Просто подойду, познакомлюсь — как-никак рядом жить будем», — подумал Михаил, и двинулся к женщине. Немного покачивая бедрами, она пошла навстречу.
Глава 14
Глава 15
— Ну, стало быть, вместе коротать будем. Тут, Михаил Терентьевич, нормальному человеку и поговорить не с кем. Один ненец с Большой Земли, один чухонец, или лопарь, как там его, по-русски с пятого на десятое понимают. Полячишка — генерала из себя строит, фырчит через губу, грузин есть — вообще меня не замечает, а профессор как начнет говорить — тут уже я ушами хлопаю. Вроде слова понятные, а о чем толкует — не разберешь. Ассистент, правда, у него — нормальный парнишка, но молодой, зеленый.
— А женщины? — спросил Кривокрасов, снова поглядев в сторону женского барака.
— Бабка Серафима — божий одуванчик, все Ванюшей меня кличет, Майя Геннадиевна — хорошая женщина, только она ведь из бывших. Строга, как вертухай на кичмане. Есть еще Мария, такая, скажу вам краля! Все при себе, царская женщина, хоть и косоглазая малость, но не про меня. Мне бы попроще кого.
— Ладно, разберемся, Иван. А что это у тебя? — Кривокрасов кивнул на мешок.
— Яиц набрал вот в гнездах. Заходите через часок на яичницу. Если пожелаете — я вам здесь все места покажу. Особо смотреть, правда, нечего, но красиво — аж за душу хватает.
— Договорились. Ну, бывай, — Михаил протянул Межевому руку, тот с поклоном пожал, подмигнул и потопал к своему бараку. Оглянувшись, он вернулся на несколько шагов и, понизив голос, сказал, — а вы попробуйте к Марии подъехать. Век свободы не видать — скучает баба.
Кривокрасов хмыкнул, постаравшись скрыть смущение, покосился на Марию. Боровская направилась к бараку профессора, Иван галантно распахнул перед ней дверь, пропуская вперед. Мария стояла одна, обхватив руками плечи, глядя в его сторону. Михаил поклонился, она ответила легким кивком. «А чего я теряю? Просто подойду, познакомлюсь — как-никак рядом жить будем», — подумал Михаил, и двинулся к женщине. Немного покачивая бедрами, она пошла навстречу.
Глава 14
Боровская зашла в барак. Барченко что-то писал при свете керосиновой лампы, Панкрашин валялся на койке, глядя в потолок.
— Ну, кому деликатеса? — громко спросил вошедший за Боровской Межевой, — свежие яйца, — загнусил он на манер базарной торговки, — только что снеслися!
— О, это дело, — Панкрашин приподнялся на койке, — а у нас пополнение, видел?
— Еще бы! Старого знакомца встретил. Он меня в тридцать шестом на четыре года на зону определил. Серьезный мужчина.
— Это кто же это?
— Кривокрасов Михаил Терентьевич.
— Так он не из ГУЛАГа?
— Был в МУРе, а сейчас — не знаю.
Межевой подошел к столу и стал осторожно выгружать яйца из мешка.
— Александр Васильевич, можно вас на минутку, — Боровская показала глазами на дверь.
— Да, конечно, — профессор закрыл тетрадь, убрал ее в тумбочку и последовал за ней.
Боровская поджидала его на улице.
— Ну, что я могу сказать, — начала она, — девушка здорова, нервы немного не в порядке, но это объяснимо.
— А, э-э, как обстоит дело с…, м-м, — замялся профессор.
— Вы о чем? А-а, — Боровская немного улыбнулась, — да, она девственница. Сейчас она отдыхает — Серафима Григорьевна напоила ее своим отваром, а завтра, думаю, вы сможете с ней поговорить.
Оглядевшись, Барченко взял ее под руку и отвел от барака.
— Как по-вашему, она проявляет интерес к Назарову?
— Определенно проявляет. Так, что ваша задача облегчается.
— Да-да, — рассеянно подтвердил профессор, — только бы он не затягивал с э-э…, черт, как вам просто — вы, как врач, можете называть вещи своими именами.
— Вы имеете в виду половой акт?
— Да, — с раздражением сказал Барченко, — именно его я и имею в виду, черт возьми. Ох, простите, нервы сдают. Времени осталось совсем немного, а тут еще кое-какие проблемы возникли. Как вы полагаете, не стоит ли нам поспособствовать, так сказать? Создать условия для …э-э, уединения, может, Серафима Григорьевна использует травы.
— Афродизиак? — Боровская задумалась, — думаю, не стоит. После может наступить нервный срыв — у девушки ведь это будет первый опыт. Предлагаю подождать.
— У нас есть две, максимум, две с половиной недели, Майя Геннадиевна.
— Полагаю, этого вполне хватит нашим молодым людям, чтобы открыться друг другу. Ну, а там уже все зависит от настойчивости Александра Владимировича и согласия Лады Алексеевны, — она повернулась, собираясь уходить, — да, кстати, зачем понадобилось привлечение этого …м-м, Николая Кривокрасова, кажется?
— Исключительно, как запасной вариант. Любовь, знаете ли, слишком тонкая материя, чтобы полагаться на случай. Но я рад, что Назаров и Белозерская заинтересовались друг другом. А что касается Кривокрасова, то боюсь, его услуги не понадобятся.
— Вам — возможно, — улыбнулась Боровская.
Она поманила Барченко, указывая на что-то глазами.
Михаил Кривокрасов прогуливался по территории лагеря рядом с Марией Санджиевой, что-то с увлечением ей рассказывая.
— О-о, — сказал профессор, — ну, что ж, тем лучше!
Назаров подхватил с печки сковороду с яичницей, бегом донес ее до стола и грохнул на плетенную подставку.
— Так, ну, что, давай, пробуй местный деликатес: гагаринная…., или гагарья, а может и крачья, от крачек, в смысле. Словом — яичница, со шкварками из моржового сала!
— Один момент, — сказал Кривокрасов, поднимаясь со шкур на полу, на которых спал, — только вот снежком оботрусь.
Он скинул нательную рубаху и выскочил из дома. Низкое солнце било в глаза, от тела на легком морозце поднимался пар. Помахав руками, Михаил сделал несколько ударов по воображаемому противнику, ухватил горсть снега и, крякнув, стал растирать его по груди и плечам.
— Ох, хорошо! — крикнул он и замер, ощутив на себе чей-то взгляд.
Возле женского барака стояла Мария Санджиева и с интересом наблюдала за ним. Михаил помахал ей рукой, она склонила в ответ голову и скрылась в доме.
— Ух, прямо заново родился! — Михаил ворвался в избу, растерся полотенцем, — так, где тут деликатес?
— Садись, пока не остыло, — пригласил его Назаров, разливая по кружкам чай.
Кривокрасов подхватил со сковороды кусок яичницы, подняв глаза к потолку, пожевал.
— А ничего, — согласился он, — очень даже ничего! Неплохо вы тут живете.
— Стараемся. А ты чего сияешь, как медный чайник?
Михаил отхлебнул чая, задумался на мгновение.
— Ты знаешь, — отправил в рот еще кусок яичницы, — сон приснился. Сроду такого не видал — будто наяву все пережил.
— Что за сон? — заинтересовался Назаров.
— Ох, — Кривокрасов замотал головой, — сказка. Такие сны больше пристало какому-нибудь пацану видеть. Ну, начитался, там, Фенимора Купера, или Дюма, или Майн Рида. В общем так, — он отложил вилку, мечтательно прикрыл глаза, — представь себе озеро лесное…, даже не лесное — леса я там не видел, но сосны здоровущие были. Озеро, вокруг папоротник растет, водопад, туман такой над озером. И все будто наяву! И вот, туман поднимается, все выше, выше и, представь себе, на берег…
— Выходит женщина. Не женщина, а прямо царевна-лебедь, — продолжил Назаров, — снимает платье, входит в воду, плывет к водопаду… Глотни чайку, полегчает, — сказал он, видя изумление Кривокрасова. — А потом она плывет к тебе…
— Черт возьми, — пробормотал Михаил, — ты что, подсматривал?
— Твой сон?
— Гм… Ну, тогда я ничего не понимаю.
— Ты рассказывай дальше.
— Ну, что, подошла она. Я таких женщин даже не представлял себе. Ну, и, это… в общем, любовь у нас была. А потом проснулся я, хоть и не хотелось, ей-богу. Жалко просыпаться было.
— Значит, тебе повезло больше. А женщину узнал? — спросил Назаров.
— Ты знаешь, вроде, узнал! Но…, не знаю. Очень похожа, во всяком случае. А у тебя чем закончилось?
— Закончилось у меня таким кошмаром, что чуть сердце не выскочило, — поморщился Назаров, — и все, как отрезало. Вижу ее теперь, здороваюсь. Ну, красивая женщина, но и все! Ничего не чувствую, словно на картину гляжу. Ладно, — он побарабанил пальцами по столу, — я готовил, посуду мыть тебе. А мне надо с профессором и с Ладой кое-куда наведаться. Что-то Барченко ей показать хочет.
Одевшись, он вышел, оставив Кривокрасова с дурацкой улыбкой на лице и недоеденной яичницей.
«Круг Семи камней»
Назаров попробовал ногой подтаявший снег — сапог без сопротивления ушел в наст, выступила вода. Отступив на камень, он покачал головой.
— Сейчас ближе не подойти, профессор.
— И не надо. Я просто хотел показать Ладе Алексеевне это место. Вы ничего не чувствуете? — обратился он к девушке.
Прищурившись, она оглядела подтаявший снег на равнине. Они отошли на три-четыре километра от лагеря, перевалили через сопку, спустились по каменной осыпи и теперь стояли на огромной базальтовой плите, среди нагромождения больших, словно скатившихся сверху, камней. Впереди, на небольшой возвышенности, отделенной от сопки месивом снега и воды, снег растаял, из травы на равных промежутках, торчали ушедшие в грунт валуны. Покатые бока камней выглядывали из земли, будто спины затаившихся в прошлогодней траве животных.
— Я не знаю, — задумчиво сказала Лада, — мне кажется, я уже видела это место. Только воспоминания какие-то обрывочные, смазанные.
— Очень хорошо, — кивнул Барченко, — я не ошибся в вас.
— А в чем дело? — спросил Назаров.
— На Земле есть несколько мест, где сохранились культовые места, так или иначе связанные с працивилизацией нашей планеты. К примеру, всем известный Стоунхендж в Британии, Иддавиль-поле под Ашхабадом, в преддверии Копетдага, Чертово Городище в Козельском районе Калужской области. И здесь, на архипелаге Новая Земля! Но, если все упомянутые места известны многим исследователям, то это место, — он с гордостью повел вокруг рукой, — вычислил я лично! Вы не представляете, сколько лет жизни я потратил, роясь в архивах, изучая древнейшие манускрипты культур, которые канули в лету, народов, само имя которых забылось! И вот результат.
— Знаете, Александр Васильевич, — усмехнулся Назаров, — а не проще было ли проводить научные изыскания в Калужской области? Или, скажем, под Ашхабадом?
— Извините, товарищ Назаров, — оскорбленно вскинул голову Барченко, — в вас говорит дилетант! Да-с, уважаемый. Не зная сути проблемы, вы позволяете себе рассуждать…
— Прошу прощения, — поднял руки Назаров, — я просто хотел понять, почему именно…
— Вот если хотите понять, так слушайте и не перебивайте!
Лада сделала круглые глаза, знаками показывая Назарову, чтобы он не спорил.
— Все, молчу.
Барченко подозрительно покосился на девушку, но она сделала вид, что внимательно слушает его.
— Итак, на чем я остановился?
— На культурах канувших в лету народов, — смиренно подсказала Лада.
— Благодарю вас. Так вот: я придерживаюсь мнения, что и Стоунхендж, и Чертово Городище, и Иддавиль-поле, есть не что иное, как оставленные в нашем мире ворота, через которые представители цивилизации, давшей начало человечеству, рано или поздно войдут с нами в контакт. Это уже случалось не раз — свидетельства о таких контактах можно найти и в тибетских рукописях, и в письменах, оставленных древними египтянами, и даже в библии. Скорее всего, человечество не было подготовлено принять мудрость наших предков, и контакты окончились ничем. По моим представлениям, ворота, я называю их « Золотые врата», открываются с периодичностью в несколько веков в четко установленной последовательности и в ближайшее время они откроются именно здесь, — Барченко с торжеством указал на возвышенность.
Назаров кашлянул.
— Позвольте вопрос? Вы сказали, что человечество было не готово принять мудрость предков, а вы полагаете, что со времени написания тибетских манускриптов, или хотя бы библии человечество поумнело?
— Хороший вопрос, — кивнул Барченко, — прекрасный вопрос, мой друг, — он снисходительно похлопал Назарова по плечу. — Здесь вы правы, ума у людей не прибавилось ни на йоту. Но я задался другим вопросом. Для чего собственно наши пращуры основали человеческую цивилизацию? Что это было: эксперимент? Игра?
— Эксперимент, затянувшийся на миллионы лет?
— А почему нет? У них могут быть свои понятия о времени. И здесь возникает вполне уместное предположение: они создали человека по своему образу и подобию, стало быть, должны остаться люди, напрямую продолжающие род наших прародителей! Именно с ними и вступают в контакт представители працивилизации при помощи «Золотых врат».
Назаров посмотрел на Ладу. Девушка нахмурилась, не спуская взгляда с Барченко.
— Так, — медленно сказал Назаров, — пожалуй, я понимаю, к чему вы клоните. Одна из этих людей — Лада Алексеевна?
— Да! У вас прекрасно развито аналитическое мышление, Александр Владимирович. Лада Алексеевна Белозерская — одна из прямых потомков…
— Так вот почему я оказалась здесь, в лагере, — тихо сказала девушка. — Но почему именно таким образом: арест, ссылка. Неужели вы не могли организовать это по-другому.
По ее лицу было видно, что она заново переживает все случившееся с ней за последние месяцы. Губы ее задрожали, она резко отвернулась, и Назарову показалось, что на глазах девушки проступили слезы.
— Обстоятельства, дорогая моя, — покровительственно сказал Барченко, — иногда они выше нас. Кроме того, не забудьте, какое сейчас время.
Назаров с досадой посмотрел на него и взял девушку за руку.
— Лада Алексеевна, сделанного не вернешь. Обещаю вам, что после окончания затеянного профессором эксперимента, я сам буду ходатайствовать о вашем освобождении.
— Не обещайте того, чего не сможете выполнить, товарищ Назаров, — глухо сказал Барченко, — будущее зависит не только от ваших желаний. Не вынуждайте меня обращаться к вашему руководству — проведение наших работ санкционировано на очень высоком уровне.
— Я не верю в ваши теории, профессор, — сказал Назаров, — вызывать снег, или менять направление ветра — это одно, а то, о чем вы сейчас рассказали, основано на слишком многих допущениях. Стоит в цепочку ваших заключений вкрасться одному ложному факту и ваша теория рухнет. Впрочем, я не уверен, что она вообще обоснована изначально. С вашего разрешения, мы вернемся в лагерь.
— Ваше право верить, или нет. Ответ мы получим в ближайшие дни.
Назаров взял Ладу под руку и повел прочь. Барченко посмотрел им вслед, пожал плечами и, опершись на палку, стал смотреть на спрятавшиеся в земле камни.
На вершине сопки Лада оглянулась. На мгновение ей стало жаль профессора — уж очень одиноко выглядела его фигура среди нагромождения валунов, перед пустынной тундрой, с проплешинами растаявшего снега.
Назаров погладил ее по руке.
— Не думайте об этом, Лада, — сказал он, — если поверить в то, что он сказал, то можно просто сойти с ума.
— Нет, мне кажется, он прав. Я чувствую это. Что-то мешает мне полностью поверить в его теорию, что-то должно открыться во мне. В любом случае, скоро мы узнаем, прав он, или нет.
— Ну, кому деликатеса? — громко спросил вошедший за Боровской Межевой, — свежие яйца, — загнусил он на манер базарной торговки, — только что снеслися!
— О, это дело, — Панкрашин приподнялся на койке, — а у нас пополнение, видел?
— Еще бы! Старого знакомца встретил. Он меня в тридцать шестом на четыре года на зону определил. Серьезный мужчина.
— Это кто же это?
— Кривокрасов Михаил Терентьевич.
— Так он не из ГУЛАГа?
— Был в МУРе, а сейчас — не знаю.
Межевой подошел к столу и стал осторожно выгружать яйца из мешка.
— Александр Васильевич, можно вас на минутку, — Боровская показала глазами на дверь.
— Да, конечно, — профессор закрыл тетрадь, убрал ее в тумбочку и последовал за ней.
Боровская поджидала его на улице.
— Ну, что я могу сказать, — начала она, — девушка здорова, нервы немного не в порядке, но это объяснимо.
— А, э-э, как обстоит дело с…, м-м, — замялся профессор.
— Вы о чем? А-а, — Боровская немного улыбнулась, — да, она девственница. Сейчас она отдыхает — Серафима Григорьевна напоила ее своим отваром, а завтра, думаю, вы сможете с ней поговорить.
Оглядевшись, Барченко взял ее под руку и отвел от барака.
— Как по-вашему, она проявляет интерес к Назарову?
— Определенно проявляет. Так, что ваша задача облегчается.
— Да-да, — рассеянно подтвердил профессор, — только бы он не затягивал с э-э…, черт, как вам просто — вы, как врач, можете называть вещи своими именами.
— Вы имеете в виду половой акт?
— Да, — с раздражением сказал Барченко, — именно его я и имею в виду, черт возьми. Ох, простите, нервы сдают. Времени осталось совсем немного, а тут еще кое-какие проблемы возникли. Как вы полагаете, не стоит ли нам поспособствовать, так сказать? Создать условия для …э-э, уединения, может, Серафима Григорьевна использует травы.
— Афродизиак? — Боровская задумалась, — думаю, не стоит. После может наступить нервный срыв — у девушки ведь это будет первый опыт. Предлагаю подождать.
— У нас есть две, максимум, две с половиной недели, Майя Геннадиевна.
— Полагаю, этого вполне хватит нашим молодым людям, чтобы открыться друг другу. Ну, а там уже все зависит от настойчивости Александра Владимировича и согласия Лады Алексеевны, — она повернулась, собираясь уходить, — да, кстати, зачем понадобилось привлечение этого …м-м, Николая Кривокрасова, кажется?
— Исключительно, как запасной вариант. Любовь, знаете ли, слишком тонкая материя, чтобы полагаться на случай. Но я рад, что Назаров и Белозерская заинтересовались друг другом. А что касается Кривокрасова, то боюсь, его услуги не понадобятся.
— Вам — возможно, — улыбнулась Боровская.
Она поманила Барченко, указывая на что-то глазами.
Михаил Кривокрасов прогуливался по территории лагеря рядом с Марией Санджиевой, что-то с увлечением ей рассказывая.
— О-о, — сказал профессор, — ну, что ж, тем лучше!
Назаров подхватил с печки сковороду с яичницей, бегом донес ее до стола и грохнул на плетенную подставку.
— Так, ну, что, давай, пробуй местный деликатес: гагаринная…., или гагарья, а может и крачья, от крачек, в смысле. Словом — яичница, со шкварками из моржового сала!
— Один момент, — сказал Кривокрасов, поднимаясь со шкур на полу, на которых спал, — только вот снежком оботрусь.
Он скинул нательную рубаху и выскочил из дома. Низкое солнце било в глаза, от тела на легком морозце поднимался пар. Помахав руками, Михаил сделал несколько ударов по воображаемому противнику, ухватил горсть снега и, крякнув, стал растирать его по груди и плечам.
— Ох, хорошо! — крикнул он и замер, ощутив на себе чей-то взгляд.
Возле женского барака стояла Мария Санджиева и с интересом наблюдала за ним. Михаил помахал ей рукой, она склонила в ответ голову и скрылась в доме.
— Ух, прямо заново родился! — Михаил ворвался в избу, растерся полотенцем, — так, где тут деликатес?
— Садись, пока не остыло, — пригласил его Назаров, разливая по кружкам чай.
Кривокрасов подхватил со сковороды кусок яичницы, подняв глаза к потолку, пожевал.
— А ничего, — согласился он, — очень даже ничего! Неплохо вы тут живете.
— Стараемся. А ты чего сияешь, как медный чайник?
Михаил отхлебнул чая, задумался на мгновение.
— Ты знаешь, — отправил в рот еще кусок яичницы, — сон приснился. Сроду такого не видал — будто наяву все пережил.
— Что за сон? — заинтересовался Назаров.
— Ох, — Кривокрасов замотал головой, — сказка. Такие сны больше пристало какому-нибудь пацану видеть. Ну, начитался, там, Фенимора Купера, или Дюма, или Майн Рида. В общем так, — он отложил вилку, мечтательно прикрыл глаза, — представь себе озеро лесное…, даже не лесное — леса я там не видел, но сосны здоровущие были. Озеро, вокруг папоротник растет, водопад, туман такой над озером. И все будто наяву! И вот, туман поднимается, все выше, выше и, представь себе, на берег…
— Выходит женщина. Не женщина, а прямо царевна-лебедь, — продолжил Назаров, — снимает платье, входит в воду, плывет к водопаду… Глотни чайку, полегчает, — сказал он, видя изумление Кривокрасова. — А потом она плывет к тебе…
— Черт возьми, — пробормотал Михаил, — ты что, подсматривал?
— Твой сон?
— Гм… Ну, тогда я ничего не понимаю.
— Ты рассказывай дальше.
— Ну, что, подошла она. Я таких женщин даже не представлял себе. Ну, и, это… в общем, любовь у нас была. А потом проснулся я, хоть и не хотелось, ей-богу. Жалко просыпаться было.
— Значит, тебе повезло больше. А женщину узнал? — спросил Назаров.
— Ты знаешь, вроде, узнал! Но…, не знаю. Очень похожа, во всяком случае. А у тебя чем закончилось?
— Закончилось у меня таким кошмаром, что чуть сердце не выскочило, — поморщился Назаров, — и все, как отрезало. Вижу ее теперь, здороваюсь. Ну, красивая женщина, но и все! Ничего не чувствую, словно на картину гляжу. Ладно, — он побарабанил пальцами по столу, — я готовил, посуду мыть тебе. А мне надо с профессором и с Ладой кое-куда наведаться. Что-то Барченко ей показать хочет.
Одевшись, он вышел, оставив Кривокрасова с дурацкой улыбкой на лице и недоеденной яичницей.
«Круг Семи камней»
Назаров попробовал ногой подтаявший снег — сапог без сопротивления ушел в наст, выступила вода. Отступив на камень, он покачал головой.
— Сейчас ближе не подойти, профессор.
— И не надо. Я просто хотел показать Ладе Алексеевне это место. Вы ничего не чувствуете? — обратился он к девушке.
Прищурившись, она оглядела подтаявший снег на равнине. Они отошли на три-четыре километра от лагеря, перевалили через сопку, спустились по каменной осыпи и теперь стояли на огромной базальтовой плите, среди нагромождения больших, словно скатившихся сверху, камней. Впереди, на небольшой возвышенности, отделенной от сопки месивом снега и воды, снег растаял, из травы на равных промежутках, торчали ушедшие в грунт валуны. Покатые бока камней выглядывали из земли, будто спины затаившихся в прошлогодней траве животных.
— Я не знаю, — задумчиво сказала Лада, — мне кажется, я уже видела это место. Только воспоминания какие-то обрывочные, смазанные.
— Очень хорошо, — кивнул Барченко, — я не ошибся в вас.
— А в чем дело? — спросил Назаров.
— На Земле есть несколько мест, где сохранились культовые места, так или иначе связанные с працивилизацией нашей планеты. К примеру, всем известный Стоунхендж в Британии, Иддавиль-поле под Ашхабадом, в преддверии Копетдага, Чертово Городище в Козельском районе Калужской области. И здесь, на архипелаге Новая Земля! Но, если все упомянутые места известны многим исследователям, то это место, — он с гордостью повел вокруг рукой, — вычислил я лично! Вы не представляете, сколько лет жизни я потратил, роясь в архивах, изучая древнейшие манускрипты культур, которые канули в лету, народов, само имя которых забылось! И вот результат.
— Знаете, Александр Васильевич, — усмехнулся Назаров, — а не проще было ли проводить научные изыскания в Калужской области? Или, скажем, под Ашхабадом?
— Извините, товарищ Назаров, — оскорбленно вскинул голову Барченко, — в вас говорит дилетант! Да-с, уважаемый. Не зная сути проблемы, вы позволяете себе рассуждать…
— Прошу прощения, — поднял руки Назаров, — я просто хотел понять, почему именно…
— Вот если хотите понять, так слушайте и не перебивайте!
Лада сделала круглые глаза, знаками показывая Назарову, чтобы он не спорил.
— Все, молчу.
Барченко подозрительно покосился на девушку, но она сделала вид, что внимательно слушает его.
— Итак, на чем я остановился?
— На культурах канувших в лету народов, — смиренно подсказала Лада.
— Благодарю вас. Так вот: я придерживаюсь мнения, что и Стоунхендж, и Чертово Городище, и Иддавиль-поле, есть не что иное, как оставленные в нашем мире ворота, через которые представители цивилизации, давшей начало человечеству, рано или поздно войдут с нами в контакт. Это уже случалось не раз — свидетельства о таких контактах можно найти и в тибетских рукописях, и в письменах, оставленных древними египтянами, и даже в библии. Скорее всего, человечество не было подготовлено принять мудрость наших предков, и контакты окончились ничем. По моим представлениям, ворота, я называю их « Золотые врата», открываются с периодичностью в несколько веков в четко установленной последовательности и в ближайшее время они откроются именно здесь, — Барченко с торжеством указал на возвышенность.
Назаров кашлянул.
— Позвольте вопрос? Вы сказали, что человечество было не готово принять мудрость предков, а вы полагаете, что со времени написания тибетских манускриптов, или хотя бы библии человечество поумнело?
— Хороший вопрос, — кивнул Барченко, — прекрасный вопрос, мой друг, — он снисходительно похлопал Назарова по плечу. — Здесь вы правы, ума у людей не прибавилось ни на йоту. Но я задался другим вопросом. Для чего собственно наши пращуры основали человеческую цивилизацию? Что это было: эксперимент? Игра?
— Эксперимент, затянувшийся на миллионы лет?
— А почему нет? У них могут быть свои понятия о времени. И здесь возникает вполне уместное предположение: они создали человека по своему образу и подобию, стало быть, должны остаться люди, напрямую продолжающие род наших прародителей! Именно с ними и вступают в контакт представители працивилизации при помощи «Золотых врат».
Назаров посмотрел на Ладу. Девушка нахмурилась, не спуская взгляда с Барченко.
— Так, — медленно сказал Назаров, — пожалуй, я понимаю, к чему вы клоните. Одна из этих людей — Лада Алексеевна?
— Да! У вас прекрасно развито аналитическое мышление, Александр Владимирович. Лада Алексеевна Белозерская — одна из прямых потомков…
— Так вот почему я оказалась здесь, в лагере, — тихо сказала девушка. — Но почему именно таким образом: арест, ссылка. Неужели вы не могли организовать это по-другому.
По ее лицу было видно, что она заново переживает все случившееся с ней за последние месяцы. Губы ее задрожали, она резко отвернулась, и Назарову показалось, что на глазах девушки проступили слезы.
— Обстоятельства, дорогая моя, — покровительственно сказал Барченко, — иногда они выше нас. Кроме того, не забудьте, какое сейчас время.
Назаров с досадой посмотрел на него и взял девушку за руку.
— Лада Алексеевна, сделанного не вернешь. Обещаю вам, что после окончания затеянного профессором эксперимента, я сам буду ходатайствовать о вашем освобождении.
— Не обещайте того, чего не сможете выполнить, товарищ Назаров, — глухо сказал Барченко, — будущее зависит не только от ваших желаний. Не вынуждайте меня обращаться к вашему руководству — проведение наших работ санкционировано на очень высоком уровне.
— Я не верю в ваши теории, профессор, — сказал Назаров, — вызывать снег, или менять направление ветра — это одно, а то, о чем вы сейчас рассказали, основано на слишком многих допущениях. Стоит в цепочку ваших заключений вкрасться одному ложному факту и ваша теория рухнет. Впрочем, я не уверен, что она вообще обоснована изначально. С вашего разрешения, мы вернемся в лагерь.
— Ваше право верить, или нет. Ответ мы получим в ближайшие дни.
Назаров взял Ладу под руку и повел прочь. Барченко посмотрел им вслед, пожал плечами и, опершись на палку, стал смотреть на спрятавшиеся в земле камни.
На вершине сопки Лада оглянулась. На мгновение ей стало жаль профессора — уж очень одиноко выглядела его фигура среди нагромождения валунов, перед пустынной тундрой, с проплешинами растаявшего снега.
Назаров погладил ее по руке.
— Не думайте об этом, Лада, — сказал он, — если поверить в то, что он сказал, то можно просто сойти с ума.
— Нет, мне кажется, он прав. Я чувствую это. Что-то мешает мне полностью поверить в его теорию, что-то должно открыться во мне. В любом случае, скоро мы узнаем, прав он, или нет.
Глава 15
Солнце падало в океан. Еще играли его розовые блики на перистых облаках, еще искрились в его прощальном свете барашки волн, но уже зажигались первые звезды, уже наплывала с западачернота ночи, подгоняя в порт запоздавшие рыбачьи лодки. Стены старого испанского форта с навеки замолкшими пушками в амбразурах теряли белизну, приобретая серый неживой оттенок, словно форт прятался в темноте, готовя засаду морским разбойникам. Теплый вечерний ветер взъерошил волосы, зашуршал листьями пальм, развеял дымок скрученной наспех сигареты. Я шел вперед вдоль берега, оставляя на мокром песке следы босых ног.
Сегодня ты обещала придти пораньше — отец приболел и не выходил в море, так, что тебе не придется перебирать улов. Вот здесь, где три пальмы спустились к самой воде, мы впервые встретились. Ты была в светлом платье и белая роза в черных, как ночь волосах оттеняла твое смуглое лицо, соперничая белизной с застенчивой улыбкой…
Когда из родной Гаваны отплыл я вдаль,
Лишь ты угадать сумела мою печаль!
Заря золотила ясных небес края,
И ты мне в слезах шепнула, любовь моя…
Почему я не встречал тебя раньше? Нет, как я мог жить без тебя? Я каждый день просыпаюсь, мечтая о нашей встрече и день тянется, как целый год, и друзья уже смеются, когда я прихожу с моря с сухими сетями, но что я могу? Что я могу, если я сплю наяву и лодку несет волна, и лишь перед закатом ветер, что поет в провисших фалах, напоминает о нашей скорой встрече.
Где б ты не плавал, всюду к тебе, мой милый,
Я прилечу голубкой сизокрылой!
Парус я твой найду над волной морскою,
Ты мои перья нежно погладь рукою…
Ты прикроешь глаза, ты доверишься мне… твои губы покорные и теплые, твоя кожа, как бархат…
О, голубка моя…
— Сергей! Да что же это такое.
Панкрашин открыл глаза. В маленькое оконце сочился тусклый свет полярного дня. Бревенчатый потолок с торчащей паклей нависал, казалось, над самой головой. Малица, которой он прикрылся, щекотала мехом лицо, а неприкрытые ноги заледенели. Профессор Барченко снова потряс его за плечо.
— Сергей! Вставайте же, наконец, я уже десять минут не могу вас добудиться.
Увидев, что Панкрашин очнулся, профессор перестал его теребить, присел на табуретку возле кровати и, сняв пенсне, стал раздраженно его протирать. Давно не стриженные волосы его были растрепаны, седая борода воинственно топорщилась.
— Удивительная беспечность, молодой человек. Я же просил вас не отлучаться надолго.
Сергей приподнялся на локтях, с улыбкой глядя на профессора.
— Голубка…
Барченко замер с раскрытым ртом и поднесенным к нему пенсне.
— Э-э…, простите?
Рассмеявшись, Панкрашин сел на лежанке и сладко потянулся.
— Извините, Александр Васильевич, это я не вам.
— Надеюсь, что не мне, — профессор водрузил пенсне на нос и оглядел Сергея из под нависших бровей, — ну-с, молодой человек, где вы были на этот раз?
— Санта-Крус-дель-Норте.
— Вот как. И где же это?
— Это, профессор, между Гаваной и Варакадеро. Небольшой рыбачий поселок. И как раз сейчас должна была придти моя любимая. Очаровательная девушка, как я полагаю.
— М-м… однако! — пробормотал профессор. — Надеюсь, вас не заметили?
— Как можно!
— И как м-м…, — Барченко смутился, — как долго вы собирались там оставаться? Я, конечно, понимаю, молодость, гормоны бурлят, но все-таки это несколько неприлично.
— Ах, Александр Васильевич, мы с вами здесь полтора года и понятие приличий немного, знаете ли, размылось. Прошу прощенья.
Кашлянув, профессор отвел взгляд. «Может быть, Сергей прав, — подумал он, — в конце концов, я тоже скучал по нормальной жизни. Не до такой степени, естественно, но это уже возраст сказывается». Он поднялся с табуретки и развернул чайник, закутанный в облезлую песцовую шкурку.
— Не знаю, не знаю, — пробормотал профессор, — какой в этом смысл? Удовольствие, испытываемое вашим астральным телом, все равно никак не повлияет на физиологические процессы, протекающие в теле физическом. Чаю хотите?
— Не откажусь, — Панкрашин поставил на стол железные кружки.
Профессор разлил чай. В избе было холодно. Грея руки, Сергей обхватил исходящую паром кружку. Чай был жидким, едва желтоватым, даже вкуса почти не ощущалось, но хотя бы давал иллюзию домашнего чаепития. Обжигая губы, Сергей отхлебнул почти безвкусную жидкость.
— Где наш шаман?
— Ушел в тундру. Сказал: где снег сошел — трава свежая, соки молодые, кипят жизнью, однако, собирать пора, — подражая говору Собачникова, сказал Барченко. — А Иван договорился с охраной и пошел на птичий базар, так, что возможно, сегодня у нас будет яичница.
С приходом весны обитатели «Бестиария» старались разнообразить свой скудный рацион за счет птичьих базаров. Это было опасно — всегда существовала угроза сорваться со скал, добычи едва хватало на день-другой, но уж очень всем приелась рыба. Конечно, иногда ненцы приносили в лагерь мясо нерпы или моржа, но львиная доля доставалась охране, а лишний раз напрягать с ней отношения не хотелось никому. Так и жили: вы нас не трогаете — все равно не убежим, благо некуда, а мы ведем себя смирно и прилично.
Посмотрев на профессора, Панкрашин улыбнулся: Барченко прихлебывал чай маленькими глоточками, словно смаковал его вкус, пенсне его, с треснувшим левым стеклышком, запотели от поднимавшегося из кружки пара. Потертый на локтях пиджак был надет на толстый шерстяной свитер, отчего казался раздутым спасательным жилетом, ватные штаны с потемневшими пузырястыми коленями дополняли костюм. Каждый раз, делая глоток чая, профессор смешно поднимал вверх брови, словно удивляясь вкусу напитка.
— Вот вы смеетесь, молодой человек, — оказалось, профессор тоже наблюдал за Сергеем поверх запотевших стекол, — а между тем, радоваться нечему. Да-с, совершенно нечему.
— Что-то случилось? — Панкрашин отставил кружку и захлопал по карманам в поисках табака и трубки.
— Именно, случилось. Сегодня я снял защиту острова, чтобы кое-что проверить. Так вот: наши «друзья» из «Аненербе» приготовили нам неприятный сюрприз.
— А именно? — насторожился Панкрашин.
— Против нас готовится операция. Помните, я вас предупреждал, что война не за горами? Начать решили с нас.
— Позвольте, а Виллигут? У вас, кажется, была с ним договоренность.
Барченко вздохнул.
— Я общался с ним. Он тоже весьма удручен, но, с тех пор, как он устранился от активных действий, правят бал другие. Вы же знаете, что «Аненербе» интегрировано в структуру СС и теперь командуют там Хильшер [10] и полковник Зиверс [11]. Все остальные на подхвате. Приказ провести операцию отдан лично Гиммлером.
— Так, — Сергей задумчиво примял табак, чиркнул спичкой. В воздухе поплыл запах махорки, — детали операции вам известны?
— В общих чертах. Планируется высадка десанта с поддержкой на астральном уровне. Кроме того, будет атака с континента силами «Аненербе» из институтов исследования Тибета и, что особенно неприятно, возможно использование артефактов, чего до сих пор старались избегать. Я имею в виду, в частности, «копье Гая Кассия». Возможно, также, участие «Ордена Нового храма». Хотя фон Либенфельс [12] здорово сдал за последнее время, у него много учеников. Теперь вы понимаете, насколько серьезно наше положение?
— Да уж, — Панкрашин выдохнул клуб дыма, — что будем делать. Может, сообщить Назарову?
— А смысл? Он немедленно даст радиограмму на Большую землю и, в лучшем случае, нас просто переведут в один из лагерей на материке. В худшем — просто уничтожат. Нет, к нему обратимся только при непосредственной опасности. Пока попробуем разобраться своими силами. Я думаю, даже Катошевского и Габуа пока подключать не стоит. Женщинам тоже говорить пока не будем…
— А Лада? — перебил его Панкрашин.
— Ни в коем случае! Ее будем беречь до последней возможности, да и не готова она. Могла бы помочь Серафима Григорьевна, но уж очень она …м-м, своеобразно понимает свою роль. — Барченко внимательно посмотрел на Сергея, — вы не очень устали во время вашей прогулки по Кубе?
— Совсем не устал.
— Очень хорошо, — профессор поднялся, — нам необходимо повлиять на одного человека. Воздействие должно быть коротким, но очень мощным.
— Я готов, — Панкрашин выколотил трубку в пустую банку из-под тушенки и тоже встал, — где он находится?
— Скорее всего, в Лондоне.
Сергей надел малицу, сунул ноги в разбитые пимы. Профессор не спеша одевался, закутывая шею лохматым из-за торчащих ниток шарфом, поверх воротника ватника. По обоюдному согласию все магические действия они проводили на открытом пространстве. Лучше всего для этого подходило высокое открытое место. Еще осенью Панкрашин отыскал на побережье скалу со спрятанной от ветров лощиной, выходящей в сторону моря. Неподалеку стоял сложенный неизвестно кем и неизвестно когда каменный обелиск, служивший ориентиром мореходам. Таких обелисков было на архипелаге было множество и кто-то, не в меру шутливый, дал им название «гурии». Только при очень большом воображении можно было принять Новую землю за «райские кущи» с «гуриями», но название прижилось.
На улице Барченко притопнул ногами, приминая ноздреватый наст.
— Однако, не жарко, — пробормотал он, — никак не привыкну, что весна здесь приходит тогда, когда на Большой земле уже лето, а осень следует сразу за весной, — пожаловался он Сергею. Ну, что, пойдемте.
Северный ветер мгновенно выдул остатки сна и Панкрашин поднял капюшон кухлянки. Низкое солнце проложило по снегу длинные тени, редкие облака на блеклом выстуженном небе были похожи на клочья ваты. На крыше барака охраны лежало несколько тушек битой птицы — на корм собакам, две нерпичьи шкуры, прибитые к стене мехом внутрь, блестели плохо снятым жиром. Лагерные ворота были приоткрыты, охранник на вышке, видимо, согреваясь, помахал им рукой.
Сегодня ты обещала придти пораньше — отец приболел и не выходил в море, так, что тебе не придется перебирать улов. Вот здесь, где три пальмы спустились к самой воде, мы впервые встретились. Ты была в светлом платье и белая роза в черных, как ночь волосах оттеняла твое смуглое лицо, соперничая белизной с застенчивой улыбкой…
Когда из родной Гаваны отплыл я вдаль,
Лишь ты угадать сумела мою печаль!
Заря золотила ясных небес края,
И ты мне в слезах шепнула, любовь моя…
Почему я не встречал тебя раньше? Нет, как я мог жить без тебя? Я каждый день просыпаюсь, мечтая о нашей встрече и день тянется, как целый год, и друзья уже смеются, когда я прихожу с моря с сухими сетями, но что я могу? Что я могу, если я сплю наяву и лодку несет волна, и лишь перед закатом ветер, что поет в провисших фалах, напоминает о нашей скорой встрече.
Где б ты не плавал, всюду к тебе, мой милый,
Я прилечу голубкой сизокрылой!
Парус я твой найду над волной морскою,
Ты мои перья нежно погладь рукою…
Ты прикроешь глаза, ты доверишься мне… твои губы покорные и теплые, твоя кожа, как бархат…
О, голубка моя…
— Сергей! Да что же это такое.
Панкрашин открыл глаза. В маленькое оконце сочился тусклый свет полярного дня. Бревенчатый потолок с торчащей паклей нависал, казалось, над самой головой. Малица, которой он прикрылся, щекотала мехом лицо, а неприкрытые ноги заледенели. Профессор Барченко снова потряс его за плечо.
— Сергей! Вставайте же, наконец, я уже десять минут не могу вас добудиться.
Увидев, что Панкрашин очнулся, профессор перестал его теребить, присел на табуретку возле кровати и, сняв пенсне, стал раздраженно его протирать. Давно не стриженные волосы его были растрепаны, седая борода воинственно топорщилась.
— Удивительная беспечность, молодой человек. Я же просил вас не отлучаться надолго.
Сергей приподнялся на локтях, с улыбкой глядя на профессора.
— Голубка…
Барченко замер с раскрытым ртом и поднесенным к нему пенсне.
— Э-э…, простите?
Рассмеявшись, Панкрашин сел на лежанке и сладко потянулся.
— Извините, Александр Васильевич, это я не вам.
— Надеюсь, что не мне, — профессор водрузил пенсне на нос и оглядел Сергея из под нависших бровей, — ну-с, молодой человек, где вы были на этот раз?
— Санта-Крус-дель-Норте.
— Вот как. И где же это?
— Это, профессор, между Гаваной и Варакадеро. Небольшой рыбачий поселок. И как раз сейчас должна была придти моя любимая. Очаровательная девушка, как я полагаю.
— М-м… однако! — пробормотал профессор. — Надеюсь, вас не заметили?
— Как можно!
— И как м-м…, — Барченко смутился, — как долго вы собирались там оставаться? Я, конечно, понимаю, молодость, гормоны бурлят, но все-таки это несколько неприлично.
— Ах, Александр Васильевич, мы с вами здесь полтора года и понятие приличий немного, знаете ли, размылось. Прошу прощенья.
Кашлянув, профессор отвел взгляд. «Может быть, Сергей прав, — подумал он, — в конце концов, я тоже скучал по нормальной жизни. Не до такой степени, естественно, но это уже возраст сказывается». Он поднялся с табуретки и развернул чайник, закутанный в облезлую песцовую шкурку.
— Не знаю, не знаю, — пробормотал профессор, — какой в этом смысл? Удовольствие, испытываемое вашим астральным телом, все равно никак не повлияет на физиологические процессы, протекающие в теле физическом. Чаю хотите?
— Не откажусь, — Панкрашин поставил на стол железные кружки.
Профессор разлил чай. В избе было холодно. Грея руки, Сергей обхватил исходящую паром кружку. Чай был жидким, едва желтоватым, даже вкуса почти не ощущалось, но хотя бы давал иллюзию домашнего чаепития. Обжигая губы, Сергей отхлебнул почти безвкусную жидкость.
— Где наш шаман?
— Ушел в тундру. Сказал: где снег сошел — трава свежая, соки молодые, кипят жизнью, однако, собирать пора, — подражая говору Собачникова, сказал Барченко. — А Иван договорился с охраной и пошел на птичий базар, так, что возможно, сегодня у нас будет яичница.
С приходом весны обитатели «Бестиария» старались разнообразить свой скудный рацион за счет птичьих базаров. Это было опасно — всегда существовала угроза сорваться со скал, добычи едва хватало на день-другой, но уж очень всем приелась рыба. Конечно, иногда ненцы приносили в лагерь мясо нерпы или моржа, но львиная доля доставалась охране, а лишний раз напрягать с ней отношения не хотелось никому. Так и жили: вы нас не трогаете — все равно не убежим, благо некуда, а мы ведем себя смирно и прилично.
Посмотрев на профессора, Панкрашин улыбнулся: Барченко прихлебывал чай маленькими глоточками, словно смаковал его вкус, пенсне его, с треснувшим левым стеклышком, запотели от поднимавшегося из кружки пара. Потертый на локтях пиджак был надет на толстый шерстяной свитер, отчего казался раздутым спасательным жилетом, ватные штаны с потемневшими пузырястыми коленями дополняли костюм. Каждый раз, делая глоток чая, профессор смешно поднимал вверх брови, словно удивляясь вкусу напитка.
— Вот вы смеетесь, молодой человек, — оказалось, профессор тоже наблюдал за Сергеем поверх запотевших стекол, — а между тем, радоваться нечему. Да-с, совершенно нечему.
— Что-то случилось? — Панкрашин отставил кружку и захлопал по карманам в поисках табака и трубки.
— Именно, случилось. Сегодня я снял защиту острова, чтобы кое-что проверить. Так вот: наши «друзья» из «Аненербе» приготовили нам неприятный сюрприз.
— А именно? — насторожился Панкрашин.
— Против нас готовится операция. Помните, я вас предупреждал, что война не за горами? Начать решили с нас.
— Позвольте, а Виллигут? У вас, кажется, была с ним договоренность.
Барченко вздохнул.
— Я общался с ним. Он тоже весьма удручен, но, с тех пор, как он устранился от активных действий, правят бал другие. Вы же знаете, что «Аненербе» интегрировано в структуру СС и теперь командуют там Хильшер [10] и полковник Зиверс [11]. Все остальные на подхвате. Приказ провести операцию отдан лично Гиммлером.
— Так, — Сергей задумчиво примял табак, чиркнул спичкой. В воздухе поплыл запах махорки, — детали операции вам известны?
— В общих чертах. Планируется высадка десанта с поддержкой на астральном уровне. Кроме того, будет атака с континента силами «Аненербе» из институтов исследования Тибета и, что особенно неприятно, возможно использование артефактов, чего до сих пор старались избегать. Я имею в виду, в частности, «копье Гая Кассия». Возможно, также, участие «Ордена Нового храма». Хотя фон Либенфельс [12] здорово сдал за последнее время, у него много учеников. Теперь вы понимаете, насколько серьезно наше положение?
— Да уж, — Панкрашин выдохнул клуб дыма, — что будем делать. Может, сообщить Назарову?
— А смысл? Он немедленно даст радиограмму на Большую землю и, в лучшем случае, нас просто переведут в один из лагерей на материке. В худшем — просто уничтожат. Нет, к нему обратимся только при непосредственной опасности. Пока попробуем разобраться своими силами. Я думаю, даже Катошевского и Габуа пока подключать не стоит. Женщинам тоже говорить пока не будем…
— А Лада? — перебил его Панкрашин.
— Ни в коем случае! Ее будем беречь до последней возможности, да и не готова она. Могла бы помочь Серафима Григорьевна, но уж очень она …м-м, своеобразно понимает свою роль. — Барченко внимательно посмотрел на Сергея, — вы не очень устали во время вашей прогулки по Кубе?
— Совсем не устал.
— Очень хорошо, — профессор поднялся, — нам необходимо повлиять на одного человека. Воздействие должно быть коротким, но очень мощным.
— Я готов, — Панкрашин выколотил трубку в пустую банку из-под тушенки и тоже встал, — где он находится?
— Скорее всего, в Лондоне.
Сергей надел малицу, сунул ноги в разбитые пимы. Профессор не спеша одевался, закутывая шею лохматым из-за торчащих ниток шарфом, поверх воротника ватника. По обоюдному согласию все магические действия они проводили на открытом пространстве. Лучше всего для этого подходило высокое открытое место. Еще осенью Панкрашин отыскал на побережье скалу со спрятанной от ветров лощиной, выходящей в сторону моря. Неподалеку стоял сложенный неизвестно кем и неизвестно когда каменный обелиск, служивший ориентиром мореходам. Таких обелисков было на архипелаге было множество и кто-то, не в меру шутливый, дал им название «гурии». Только при очень большом воображении можно было принять Новую землю за «райские кущи» с «гуриями», но название прижилось.
На улице Барченко притопнул ногами, приминая ноздреватый наст.
— Однако, не жарко, — пробормотал он, — никак не привыкну, что весна здесь приходит тогда, когда на Большой земле уже лето, а осень следует сразу за весной, — пожаловался он Сергею. Ну, что, пойдемте.
Северный ветер мгновенно выдул остатки сна и Панкрашин поднял капюшон кухлянки. Низкое солнце проложило по снегу длинные тени, редкие облака на блеклом выстуженном небе были похожи на клочья ваты. На крыше барака охраны лежало несколько тушек битой птицы — на корм собакам, две нерпичьи шкуры, прибитые к стене мехом внутрь, блестели плохо снятым жиром. Лагерные ворота были приоткрыты, охранник на вышке, видимо, согреваясь, помахал им рукой.