Страница:
В горах расцветают опять эдельвейсы,
В долине послышался крик коростели,
Мы скоро увидимся, будем мы вместе,
Дорога к тебе мою песню несет.
О, Белла, чао! О, Белла, чао…
В конце концов, ну, привидился неприятный сон, ну, и черт с ним! Александр снял с лица последний клочок пены, полюбовался своей работой, холодной водой смыл остатки мыла и вытерся полотенцем. Когда осколком по башке двинуло — еще и не то снилось, эка невидаль. Назаров плеснул на ладонь одеколон, зашипев, протер скулы.
Одевшись, он туго подпоясал гимнастерку, накинул сверху малицу и вышел из дома. Ворота в лагерь были закрыты, возле будки прохаживался часовой с закинутой за плечо винтовкой с примкнутым штыком.
Назаров пошел к казарме — самое время проверить, как исполняются его распоряжения.
В помещении пахло хозяйственным мылом, вымытый пол был еще влажным. Дремавший возле тумбочки дневальный, выкатил глаза, увидев начальство.
— Товарищ капитан, — начал Умаров, — …
— Тихо, боец. Устав забыл? До подъема рапорт отдается в полголоса.
— Так точно!
— Вольно.
Назаров прошелся по казарме, мягко ступая пимамими по дощатому полу. Табуреты стояли ровными рядами, отутюженная форма аккуратно разложена. С последней койки в ряду поднялся Войтюк с гимнастеркой в руках.
— Вот, подворотничок подшиваю, — прогудел он, — пришлось простыню распустить — больше нечем.
В его чисто выбритом лице не осталось ничего бандитского — типичный старшина, хозяйственный и деловитый. Лишь покрасневшие глаза выдавали его вчерашнее состояние.
— Слушай, Войтюк. Что у тебя Умаров вечный дневальный, что ли?
— Так получилось, товарищ капитан. Мужики все с похмелья, а он не пьет — вера не позволяет. Вот и отдувался за всех. Утром сменю.
— Ладно. Выйди-ка на двор, разговор есть.
— Слушаюсь.
Назаров вышел из казармы, закурил. Падал снежок, бараки стояли темные — сотрудники «бестиария», видимо, еще спали. Низкие облака будто застыли над лагерем. Тишина стояла такая, что закладывало уши.
Хлопнула дверь, Войтюк, в тулупе и черной шапке-финке, приблизился, хрустя снегом, отдал честь.
— Товарищ капитан, командир взвода…
— Ладно, не тянись, — остановил его Назаров, — чего не спишь?
— А-а, как дня три гульну, так бессонница, — пожаловался тот.
— Вы же воинское подразделение…, — начал было Назаров, потом, махнув рукой, достал папиросы, — закуривай.
Войтюк осторожно взял папиросу толстыми пальцами.
— Сто лет «Казбек» не курил, — сказал он, — тут папирос не найдешь — самокрутки в ходу.
— Заканчивай этот бардак, понял? Ты — командир, у тебя вся власть. Если не сможешь сам — обращайся ко мне.
— Так точно. Да я и сам смогу, — Войтюк сжал ладонь в кулак, покачал, будто взвешивая, — у меня не забалуешь. От безделья это, товарищ капитан. Бойцу оно что? Дело ему нужно, тогда не разбалуется.
— Ты в линейных частях не служил?
— Как же. В пехоте, восемь лет старшиной роты.
— А чего ж в охрану лагерей подался?
— Брат, дурачок, спер жменю зерна в колхозе, дали ему пять лет. Мать отписала, плачет. Помоги, пишет, если сможешь. Ну, я подал рапорт, думал, попрошусь туда, где Митька сидит. А меня вишь, сюда загнали. А Митька на Колыме. Не судьба, видать. — Войтюк покосился на Назарова, — как вы меня в морду. Ловко. Только вот, при всем народе-то…
— Сам нарвался, — усмехнулся Александр, — выбирать не приходилось: либо я тебя уложу, либо ты меня.
— Это точно, — вздохнул Войтюк.
— Ладно, кто старое помянет… Там я видел, винтовки, как дрова валяются. Непорядок, старшина.
— Не стреляют винтовки в лагере, товарищ капитан. Вроде и не нужны, значит.
— Как это не стреляют?
— Никак не стреляют. За проволокой — пожалуйста, а здесь — ни в какую. Ваш «ТТ» тоже не стрельнет, попробуйте.
Назаров достал пистолет, снял с предохранителя и, передернув затвор, поднял ствол в небо. Раздался сухой треск бойка.
— Что за черт, — Назаров передернул затвор еще раз, выбрасывая патрон, поднял пистолет.
Снова осечка.
— И как же это понимать?
— Не знаю, — пожал плечами Войтюк, — с профессором поговорите. Думаю, он знает, в чем дело.
— С Барченко? Поговорю, — пообещал Назаров, — только все равно: винтовки почистить, проверить. Стрелять бойцы не разучились?
— Можно попробовать, патронов много.
— Вот и хорошо. Завтра проведем стрельбы. Давай, организуй нормальный армейский быт. Пусть проводят политинформацию, в караулы ходят, ну, сам знаешь.
— Разберемся, — прогудел Войтюк, — разрешите идти?
— Давай, действуй.
Старшина затоптал окурок и ушел, а Назаров, еще раз оглядев спящие бараки, вернулся к себе. Нерчу уже проснулся, вскипятил чайник и, сидя на ковре, прихлебывал кипяток, макая в кружку ржаной сухарь.
— Здравствуй, Саша, — сказал он, отдуваясь, — садись, чаю попей. А мне скоро ехать надо. Жена ждать будет, нельзя, чтобы женщина долго скучала.
После чая он пошел запрягать собак, а Назаров заглянул в казарму. Там уже кипела нормальная армейская жизнь — бойцы, выстроившись, предъявляли Войтюку выглаженную форму. Придирчиво проверяя подворотнички, он обходил строй замерших в нижнем белье стрелков. Назаров поманил его.
— Слушай, старшина, ты говорил — патронов много. Отсыпь на десяток обойм — ненцу, что меня привез.
— Сейчас сделаем.
Войтюк провел Назарова в каптерку, вскрыл деревянный ящик и отсчитал пять десятков замасленных патронов калибра семь-шестьдесят два.
— Вас ведь Нерчу привез, товарищ капитан? — спросил он, — я его знаю — он в ближайшем стойбище, что на Гусиной Земле, один более-менее по-русски разговаривает. Спирт любит, хотя, они все не дураки выпить. У него как раз винтовка под этот патрон, вот, отдайте.
Войтюк передал ему патроны, завернутые в кусок старой газеты.
Нерчу, готовый к дороге, ждал Назарова за воротами. Увидев патроны, он заулыбался так, что узкие глаза превратились едва различимые щелочки.
— Вот спасибо, Саша! Теперь вижу: ты большой начальник. Однако, поеду, пожалуй.
Они пожали друг другу руки, Нерчу присел на нарты, взмахнул хореем.
— Хо!
Собаки рванули под гору, дружно виляя хвостами. Внизу, в долине, Нерчу оглянулся на ходу, вскинул руку. Назаров помахал в ответ. Сумерки скрыли нарты из глаз и Александр, кивнув в ответ на приветствие часового, вернулся в лагерь.
Александр Васильевич Барченко пришел к нему около одиннадцати часов дня, когда Назаров, повесив ковер на стену и прибравшись в избе, присел перекурить.
— Войдите, — крикнул он в ответ на стук в дверь.
— Позвольте? — Барченко шагнул через порог, снял шапку, — доброе утро, Александр Владимирович. Вы ведь позволите так вас называть?
— Ради бога. Проходите, садитесь. Чаю не желаете? Или, может, спирту?
— Нет уж, увольте, — отказался профессор, вешая телогрейку на гвоздь в стене возле двери, — в такую рань, да еще и спирт? А вот от чаю не откажусь.
— Слушаю вас, профессор, — сказал Назаров, ставя чайник на печку.
— Вы не любите терять время даром. Что ж, похвально. Я подумал, что лучше будет сразу ввести вас в курс происходящего в лагере. Во избежание, так сказать, непонимания процессов, проистекающих здесь.
— Я, приблизительно, представляю…
— Простите, что перебиваю вас. Боюсь, что приблизительного представления будет недостаточно. С вашего позволения, я хотел бы вкратце познакомить вас с обитателями «бестиария». Что вас так удивило, уважаемый Александр Владимирович?
— Я полагал, что «бестиарий» — это неофициальное название, которое в ходу среди курирующих вашу работу органов.
Барченко улыбнулся.
— Здесь вы ошибаетесь. Это название предложил я. Дело в том, что наша работа настолько далека от обычных представлений о природе человека, его предках, о происхождении гомо сапиенс, как вида, об окружающем нас мире, как физическом, так и метафизическом, что слово «бестиарий» наиболее полно отражает суть проводимых нами экспериментов.
— В чем же они заключаются? — спросил Назаров, разливая по кружкам крепкий чай, — или ваша работа настолько секретна, что даже я не могу знать о ней?
— Нет, дорогой Александр Владимирович, от вас у меня секретов нет, и быть не может. Позже вы поймете, почему, а сейчас я хотел бы кратко охарактеризовать каждого из состава нашей научной группы.
— Сахар?
— Да, пожалуйста.
Назаров расколол сахарную голову на несколько частей рукоятью подаренного Нерчу ножа, разбил их на более мелкие и, сложив сахар в блюдце, присел напротив Барченко.
— Прошу, профессор. Я весь внимание.
Барченко снял очки, тщательно протер их носовым платком, водрузил их на нос и, доброжелательно взглянув на Александра, спросил:
— Скажите, вы ничего необычного не ощутили по прибытии на архипелаг Новая Земля?
— М-м, — Назаров окунул кусочек сахара в чай, откусил, хлебнул из кружки, — пожалуй, да. Было очень необычное природное явление, когда я уже ехал сюда, к лагерю из берегового стойбища.
— Сильнейший буран и вдруг, среди бури, полоса безветрия. Так?
— Как вы узнали? — Назаров застыл с поднятой кружкой, — вы что, общались с Нерчу?
— Нет, я с ним не разговаривал. Дело в том, Александр Владимирович, что наши э-э…, оппоненты, назовем их так, были весьма решительно настроены, чтобы помешать вам прибыть сюда. Мы, со своей стороны, то есть, я и мои товарищи, вмешались, чтобы обеспечить вам безопасное путешествие.
— Вы работаете с погодой? Вы хотите сказать, что умеете управлять такими природными явлениями, как буран?
— И это тоже, хотя, это далеко не все, на что мы способны. Позвольте, я все же дам характеристики моим товарищам, а вопрос, верить моим словам, или нет, целиком оставлю на ваше усмотрение.
— Прошу вас.
— Начну, пожалуй, с себя. Барченко, Александр Васильевич, тезка ваш, как видите. Ну, родился, крестился, учился и так далее, это мы опустим. В настоящее время сотрудник Института изучения мозга и Психической деятельности, рекомендовал меня для работы в институте сам Владимир Михайлович Бехтерев, если вам что-то говорит это имя.
— Да, конечно, — кивнул Назаров, — товарищ Бехтерев — большой ученый.
— Так вот, до тысяча девятьсот тридцать восьмого года я работал вполне официально, проводил опыты, ставил эксперименты в частности, по созданию универсального учения о ритме, применимом к космологии, космогонии, кристаллографии и, наряду с этим, к явлениям общественной жизни. Видимо, в связи с осложнившейся международной обстановкой партия и правительство решили, что продолжать наши исследования, так сказать, в открытую, более не представляется возможным. Кроме того, ряд курирующих наше научное направление людей был изобличен, как участники антисоветских организаций. В результате, наша работа была засекречена, а в прошлом году даже пришлось перенести изыскания вот сюда, на архипелаг Новая Земля. Вот вы говорите: управлять погодой. По сравнению с задачами, над которыми мы здесь трудимся, это все равно, что игра в куличики в детской песочнице. В тонкости я вас посвящать не стану — требуется определенная подготовка, но скажу, что мы надеемся, нет, уверены, что нам удастся изменить не только общественное устройство мирового социума, но и само понятие «цивилизация». Возможно даже, что придется многое начать сначала, пересмотру подвергнутся все основные понятия о строении мира, о возможностях человека…, — профессор перевел дух, отхлебнул остывшего чаю, — простите, кажется, я немного увлекся. В общем, здесь я, скорее, в качестве администратора, комиссара, если хотите. Осуществляю общее руководство и определяю направление изысканий.
Барченко помолчал, собираясь с мыслями. Назаров добавил ему кипятку в кружку и профессор продолжил.
— Итак, мои товарищи: Санджиева Мария. Она из древнейшего рода бурятских шаманов, одним из представителей которого была знаменитая Эхэ-Удаган — мать-шаманка. О ее силе до сих пор ходят легенды среди забайкальских эвенков. По преданию род взял свое начало после э-э…, соития посланного богами орла с бурятской женщиной. Ее сын и стал первым шаманом. По моим сведениям, Санджиева прошла семилетнее посвящение, обязательное для вступающего на путь общения с богами. До конца возможности этой женщины непонятны даже мне, могу лишь сказать, что сила ее воздействия на человеческое сознание, а также на окружающий мир, исключительна…
— Простите, профессор, — перебил Назаров, — знаете, сегодня у меня был довольно необычный сон. Не знаю, как сказать, это довольно личное…
— Голубчик мой, поверите ли вы мне, если я скажу, что знаю о ваших ночных страданиях? Видите ли, Мария — женщина молодая, а вы — мужчина видный, крепкий, решительный. Есть некая методика э-э…, привлечения внимания определенного человека, основанная на проникновении в его сознание определенных образов. Это, так сказать, наведенное сновидение. Методика несложная для того, кто владеет хотя бы основами передачи психической энергии. Шаман, или шаманка, приходила во сне к выбранному человеку в своем собственном виде, либо в виде прекрасной девушки, юноши, совокуплялась с человеком, после чего избранный полностью переходил под власть шаманки.
Назаров прикрыл глаза и словно наяву увидел выходящую из воды женщину, ощутил ее руки на своей груди, но тут же задохнулся воспоминанием скользящего внутрь тела змеиного языка и поспешно хлебнул чай, придавливая поднимающуюся тошноту.
— Было еще что-то, — задумчиво сказал он, — был разговор женщины с кем-то, кто не позволил ей…
Барченко одной рукой размешивавший сахар в кружке, прищурился, снял очки, наклонился вперед и заглянул Назарову в глаза.
— Друг мой, — мягко сказал он, — вы говорите: разговор?
Постукивая ложечкой по кружке, он продолжал размешивать сахар, но ритм звуков изменился — Назарову показалось, что он совпадает со стуком его сердца, отзывается в мозгу, совмещается с током крови, бегущей по телу. Взгляд профессора, казалось застыл, впившись в глаза Назарова.
— Ну да, — нахмурившись, повторил Александр, — мужчина…, — Назаров потер лоб, — черт, что я хотел сказать? Мы, правда, выпили вчера с Нерчу.
— И пили, конечно, спирт? — весело спросил Барченко, — ну, дорогой мой, после ректификата не только голоса прислышатся могут. Сон — это одно, забывать его не следует, но я уверен, что последующего разговора не было. Ведь так?
— Пожалуй, да, не было, — согласился Назаров.
— Ну, вот и отлично. Пойдем дальше: Иван Тихонович Межевой. Откровенно говоря, это уголовник. Вор, или уж не знаю, как это именуется в определенных кругах. Зарабатывал на жизнь м-м, дай бог памяти, как это называется… ага, гоп-стоп!
— Грабеж с применением насилия, — кивнул Назаров.
— Вот-вот. Попал в мое поле зрения после того, как ему почти удалось бежать из тюрьмы, внушив охранникам, будто он — проверяющий тюрьмы в ранге, чуть ли не Наркома Внутренних Дел. Оказалось, на его счету не один такой побег. По совокупности преступлений ему грозила высшая мера и, естественно, он согласился сотрудничать со мной. Подозреваю, что Иван надеялся сбежать при первом удобном случае, но отсюда бежать некуда. Надо признать, что его таланты весьма полезны в наших исследованиях. Следующий: Сергей Алексеевич Панкрашин, мой ассистент по работе в Институте мозга. Весьма способный молодой человек, обширные знания по истории средневековых обществ розенкрейцеров, тамплиеров, выдающийся знаток теософии, изучал обряды и таинства уничтоженного в средние века ордена катаров. Позвольте еще чаю — в горле пересохло.
— Пожалуйста, — Назаров наполнил кружку профессора, — если честно, я не верю своим ушам: средневековые ордена, потомственные шаманы.
— Это издержки современного воспитания, дорогой Александр Владимирович, — вздохнул Барченко, — впрочем, древние знания и не должны становиться предметом изучения для широких масс. Это — удел избранных. Но, продолжим: целительница, знахарка, травница и ведунья не знаю уж в котором поколении Серафима Григорьевна Панова. Камчадалка с большой примесью славянской крови. Привлекла внимание мое внимание способностью прикрывать обширные территории неким куполом, искажающим, по моим представлениям, время и пространство. Во время русско-японской войны тысяча девятьсот пятого года, во время японского вторжения на Камчатку, прикрыла таким образом родную деревню. Японцы так и не обнаружили ни жителей, ни самой деревни, хотя карты у них были не в пример российским военным картам, весьма подробные. Майя Геннадиевна Боровская — из бывших дворян, хотя, понятие «бывшие» применительно к аристократии звучит, по крайней мере, странно. На Большой Земле была врачом. Ученица основательницы теософии Елены Петровны Блаватской. Сопровождала ее почти во всех экспедициях, в том числе и на Тибет, в поисках Шамбалы. Исходя из возможностей Майи Геннадиевны, неоднократно продемонстрированных, полагаю, что ей удалось отыскать эту сказочную страну, или, хотя бы, почерпнуть что-то из древних знаний людей, ее населяющих. Шота Георгиевич Гагуа. Человек, в высшей степени примечательный! Соратник самого Георгия Гурджиева — известнейшего мистика суфийского толка. Шота Георгиевич, собственно, координирует наши действия с находящимися на Большой земле нашими сподвижниками, по разным причинам избежавшими внимания органов НКГБ.
— А вы не боитесь рассказывать мне, что некоторые из ваших «сподвижников», как вы их называете, предпочли остаться вне поле зрения государственных структур? — спросил Назаров.
— Нет, знаете ли, любезнейший Александр Владимирович, не боюсь. Эти люди настолько законспирированы, что вряд ли могут быть выявлены методами, применяемыми государством. Кроме того, если даже вы сообщите о них своему начальству, чего я вам делать не советую, предупреждение ваше послужит им сигналом о прекращении всякой деятельности. А это вызовет необратимые последствия как для страны, так и для российского этноса, многонационального, вобравшего в себя культуры многих народов, но, тем не менее, оставшегося ближайшим к корням працивилизации нашей планеты.
Назаров, усмехнувшись, закурил, внимательно разглядывая собеседника.
— В ваших словах прозвучало, как мне показалось, предупреждение, если не сказать — угроза, уважаемый профессор?
— Что вы, Александр Владимирович, — Барченко удивленно вскинул брови, — какое же это предупреждение, а тем паче, угроза? Это просто дружеский совет, не более того. Позвольте объяснить: во первых, вам просто не поверят — ваше сообщение будет интерпретировано людьми, о которых я вам говорил, и только после этого ляжет на стол вашему начальству. А во вторых, скажу вам прямо: ваше появление здесь инспирировано нами, в том числе мной, профессором Барченко. Со временем вы вольетесь в наш коллектив и мы вместе поработаем на благо нашей Родины. Вы ведь не против такой работы?
— Знать бы еще, что она пойдет именно на пользу, — пробормотал Назаров.
— А вот в этом вам придется довериться мне и своему здравому смыслу.
— После сегодняшних ночных кошмаров, какой уж здравый смысл. С ума бы не сойти.
— Ничего, ничего. Все образуется. Однако, я продолжаю: Стефан Дмитриевич Бельский. В прошлом — подполковник польской армии, после раздела Польши сделал выбор в пользу Советского Союза, поскольку, по его мнению, с нацистами договориться вообще невозможно. Во всяком случае, пока он на нашей стороне.
— Вы упомянули ваших оппонентов, стремящихся помешать работе «бестиария», кто они?
— Пока я не готов сформулировать их цели и задачи, но, надеюсь, в ближайшее время, мы вернемся к вашему вопросу. Итак, Бельский — принадлежит к масонской ложе «Союз Бельвиля», входящей в «Великий Восток Франции». По моим сведениям, достиг степени «учитель» и возможности его в деле создания психотронного оружия и использования психической энергии весьма обширны. Пока он сотрудничает с нами, но что будет дальше, я сказать затрудняюсь. Особняком стоят в ряду наших сотрудников Василий Ептеевич Собачников и Илья Петрович Данилов. Первый — ненецкий шаман с северо-востока Таймырского полуострова. Местные ненцы готовы молиться на него — Собачников управляет представителями местной фауны, как своей собачьей упряжкой. Ненецкие шаманы
различаются по направлению их священных путей: шаманы, «чьи духи живут на
небе»; второе — шаманы, «чьи духи живут под землей» и третьи — шаманы,
провожающий души умерших по ледяной дороге в страну мертвых. Михаил
Ептеевич соединяет в себе все три направления. Насколько я могу судить — он и
сам еще не до конца постиг свои возможности.
— Ненцы с Гусиной земли весьма его уважают, — подтвердил Назаров.
— И неудивительно. Наконец, Илья Петрович Данилов. Я с ним познакомился еще в тысяча девятьсот двадцатом, или двадцать первом году, когда был с экспедицией Института мозга в Лапландии, для изучения феномена «мяреченья», проявлявшегося особенно активно на берегах Ловозера. Данилов из семьи знаменитых шаманов-нойд. Тогда он был еще подростком, но его способности просто поразили меня.
Барченко допил чай, поставил кружку на стол.
— Все находящиеся в «бестиарии» так, или иначе, собраны здесь, в единый центр, по моей просьбе. Все они об этом знают, и хочу надеяться, понимают, что иначе их участь была бы незавидной. Два-три года назад НКГБ серьезно взялось за последователей эзотерических учений любых толков. Вы, конечно, понимаете, что это значит. Работа нам предстоит огромная, вы, Александр Владимирович, как человек здравомыслящий, полагаю будете помогать мне по мере сил. В последнее время меня несколько беспокоило поведение солдат, но с вашим появлением картина изменилась в лучшую сторону. Это очевидно. Сложно пришлось?
— У меня есть опыт в общении с таким контингентом, — улыбнулся Назаров, — в свое время мне пришлось плотно пообщаться с анархистами из числа интербригадовцев в Испании.
— О-о, — протянул профессор, — так вы боевой офицер! Весьма кстати, хотя надеюсь, ваши специфические знания нам не пригодятся. За сим позвольте откланяться. Спасибо за чай.
— А вам спасибо за лекцию.
Назаров помог Барченко одеться, проводил на улицу.
— Профессор, — спросил он, задержав его руку в своей, — погоду в расположении лагеря тоже вы делаете?
— Конечно.
— Да-а… Еще один вопрос: гибель Тимофеева и Рахманича, что это? Несчастный случай?
— Дорогой мой Александр Владимирович! Любой случай можно предвидеть и предупредить.
— И что?
Промолчав, Барченко улыбнулся и зашагал к своему бараку.
Дни пролетали за днями, складывались в недели. Жизнь в лагере была однообразна, во всяком случае, для Назарова. Неделю он погонял стрелков охраны — надо было привести их в чувство после месяца вольной жизни, три раза устаивал стрельбы. За лагерем винтовки стреляли, как и положено. Впрочем, стрельбой бойцов Назаров остался недоволен — редко кто попадал в мишень. Разве что Умаров, который стрелял с видимым удовольствием. На территории лагеря погода была мягкая, будто в средней полосе России, в то время, как за проволокой бушевали метели. Назаров выставил пост на воротах лагеря, еще один боец обходил лагерь по периметру, проверяя, нет ли медвежьих следов, подходящих вплотную к проволоке. Барченко, узнав, что Назаров озабочен проникновением хищников непосредственно в лагерь — все-таки жильем пахнет, пищей, постарался успокоить его, сказав, что медведи больше не появятся. Назаров пожал плечами — береженого Бог бережет. В редкие дни, когда погода была ясной, он ходил к морю — Иван Межевой взялся показать ему птичьи базары и лежбища моржей и тюленей. Берег окружал ледяной припай шириною в несколько десятков метров. Штормы ломали лед, но он нарастал вновь. Один раз они взяли винтовку, и Назаров с первого выстрела завалил моржа. Разделывать зверя они не стали — Иван сбегал, позвал Василия Собачникова. Тот хоть и был из тундровых ненцев, но все же опыт кое-какой имел. Лишь под вечер с помощью стрелков, они разделали тушу и перетащили ее в лагерь.
Однажды Барченко сводил Назарова в тундру, к обнаруженным им круглым камням. Камни они не нашли — все замело снегом, но Собачников успокоил профессора, с обидой объяснив, что ни один охотник не забудет место в тундре, где хоть раз побывал.
Понемногу стало чувствоваться приближение весны — почти все обитатели «бестиария» ходили на скалы над морем, поджидая появления солнца, и когда это наконец случилось, устроили шумный праздник.
В один из вечеров в середине мая, профессор сказал Назарову, что, видимо скоро ему придется вновь побывать на Большой Земле — доставить в лагерь новую сотрудницу. Назаров пожал плечами: будет приказ — поедем, доставим, хотя в радиограммах, каждые две недели доставляемых ему из Малых Кармакул, ничего такого не сообщалось. Барченко оказался прав. Однажды утром Назаров услышал возбужденные голоса возле ворот. Выйдя на шум, он обнаружил часового, спорящего с рулевым «Самсона» — Вениамином. Парнишка рвался к Назарову, но часовой отказывался позвать коменданта, мотивирую тем, что не имеет права покидать пост. Увидав идущего к воротам Назарова, Венька исхитрился, шмыгнул мимо часового и подбежал к Александру.
— Здравствуйте, товарищ Назаров!
— Здорово, Вениамин. Что случилось?
— Так радиограмма пришла — срочно вам в Архангельск ехать, встречать кого-то. Евсеич сказал: чего время терять — пока бумажку ему отвезете, пока он приедет. Вот мы и подошли к берегу. Гудели, гудели, а никто не слышит. Пришлось, вот, мне за вами на шлюпке ехать.
В долине послышался крик коростели,
Мы скоро увидимся, будем мы вместе,
Дорога к тебе мою песню несет.
О, Белла, чао! О, Белла, чао…
В конце концов, ну, привидился неприятный сон, ну, и черт с ним! Александр снял с лица последний клочок пены, полюбовался своей работой, холодной водой смыл остатки мыла и вытерся полотенцем. Когда осколком по башке двинуло — еще и не то снилось, эка невидаль. Назаров плеснул на ладонь одеколон, зашипев, протер скулы.
Одевшись, он туго подпоясал гимнастерку, накинул сверху малицу и вышел из дома. Ворота в лагерь были закрыты, возле будки прохаживался часовой с закинутой за плечо винтовкой с примкнутым штыком.
Назаров пошел к казарме — самое время проверить, как исполняются его распоряжения.
В помещении пахло хозяйственным мылом, вымытый пол был еще влажным. Дремавший возле тумбочки дневальный, выкатил глаза, увидев начальство.
— Товарищ капитан, — начал Умаров, — …
— Тихо, боец. Устав забыл? До подъема рапорт отдается в полголоса.
— Так точно!
— Вольно.
Назаров прошелся по казарме, мягко ступая пимамими по дощатому полу. Табуреты стояли ровными рядами, отутюженная форма аккуратно разложена. С последней койки в ряду поднялся Войтюк с гимнастеркой в руках.
— Вот, подворотничок подшиваю, — прогудел он, — пришлось простыню распустить — больше нечем.
В его чисто выбритом лице не осталось ничего бандитского — типичный старшина, хозяйственный и деловитый. Лишь покрасневшие глаза выдавали его вчерашнее состояние.
— Слушай, Войтюк. Что у тебя Умаров вечный дневальный, что ли?
— Так получилось, товарищ капитан. Мужики все с похмелья, а он не пьет — вера не позволяет. Вот и отдувался за всех. Утром сменю.
— Ладно. Выйди-ка на двор, разговор есть.
— Слушаюсь.
Назаров вышел из казармы, закурил. Падал снежок, бараки стояли темные — сотрудники «бестиария», видимо, еще спали. Низкие облака будто застыли над лагерем. Тишина стояла такая, что закладывало уши.
Хлопнула дверь, Войтюк, в тулупе и черной шапке-финке, приблизился, хрустя снегом, отдал честь.
— Товарищ капитан, командир взвода…
— Ладно, не тянись, — остановил его Назаров, — чего не спишь?
— А-а, как дня три гульну, так бессонница, — пожаловался тот.
— Вы же воинское подразделение…, — начал было Назаров, потом, махнув рукой, достал папиросы, — закуривай.
Войтюк осторожно взял папиросу толстыми пальцами.
— Сто лет «Казбек» не курил, — сказал он, — тут папирос не найдешь — самокрутки в ходу.
— Заканчивай этот бардак, понял? Ты — командир, у тебя вся власть. Если не сможешь сам — обращайся ко мне.
— Так точно. Да я и сам смогу, — Войтюк сжал ладонь в кулак, покачал, будто взвешивая, — у меня не забалуешь. От безделья это, товарищ капитан. Бойцу оно что? Дело ему нужно, тогда не разбалуется.
— Ты в линейных частях не служил?
— Как же. В пехоте, восемь лет старшиной роты.
— А чего ж в охрану лагерей подался?
— Брат, дурачок, спер жменю зерна в колхозе, дали ему пять лет. Мать отписала, плачет. Помоги, пишет, если сможешь. Ну, я подал рапорт, думал, попрошусь туда, где Митька сидит. А меня вишь, сюда загнали. А Митька на Колыме. Не судьба, видать. — Войтюк покосился на Назарова, — как вы меня в морду. Ловко. Только вот, при всем народе-то…
— Сам нарвался, — усмехнулся Александр, — выбирать не приходилось: либо я тебя уложу, либо ты меня.
— Это точно, — вздохнул Войтюк.
— Ладно, кто старое помянет… Там я видел, винтовки, как дрова валяются. Непорядок, старшина.
— Не стреляют винтовки в лагере, товарищ капитан. Вроде и не нужны, значит.
— Как это не стреляют?
— Никак не стреляют. За проволокой — пожалуйста, а здесь — ни в какую. Ваш «ТТ» тоже не стрельнет, попробуйте.
Назаров достал пистолет, снял с предохранителя и, передернув затвор, поднял ствол в небо. Раздался сухой треск бойка.
— Что за черт, — Назаров передернул затвор еще раз, выбрасывая патрон, поднял пистолет.
Снова осечка.
— И как же это понимать?
— Не знаю, — пожал плечами Войтюк, — с профессором поговорите. Думаю, он знает, в чем дело.
— С Барченко? Поговорю, — пообещал Назаров, — только все равно: винтовки почистить, проверить. Стрелять бойцы не разучились?
— Можно попробовать, патронов много.
— Вот и хорошо. Завтра проведем стрельбы. Давай, организуй нормальный армейский быт. Пусть проводят политинформацию, в караулы ходят, ну, сам знаешь.
— Разберемся, — прогудел Войтюк, — разрешите идти?
— Давай, действуй.
Старшина затоптал окурок и ушел, а Назаров, еще раз оглядев спящие бараки, вернулся к себе. Нерчу уже проснулся, вскипятил чайник и, сидя на ковре, прихлебывал кипяток, макая в кружку ржаной сухарь.
— Здравствуй, Саша, — сказал он, отдуваясь, — садись, чаю попей. А мне скоро ехать надо. Жена ждать будет, нельзя, чтобы женщина долго скучала.
После чая он пошел запрягать собак, а Назаров заглянул в казарму. Там уже кипела нормальная армейская жизнь — бойцы, выстроившись, предъявляли Войтюку выглаженную форму. Придирчиво проверяя подворотнички, он обходил строй замерших в нижнем белье стрелков. Назаров поманил его.
— Слушай, старшина, ты говорил — патронов много. Отсыпь на десяток обойм — ненцу, что меня привез.
— Сейчас сделаем.
Войтюк провел Назарова в каптерку, вскрыл деревянный ящик и отсчитал пять десятков замасленных патронов калибра семь-шестьдесят два.
— Вас ведь Нерчу привез, товарищ капитан? — спросил он, — я его знаю — он в ближайшем стойбище, что на Гусиной Земле, один более-менее по-русски разговаривает. Спирт любит, хотя, они все не дураки выпить. У него как раз винтовка под этот патрон, вот, отдайте.
Войтюк передал ему патроны, завернутые в кусок старой газеты.
Нерчу, готовый к дороге, ждал Назарова за воротами. Увидев патроны, он заулыбался так, что узкие глаза превратились едва различимые щелочки.
— Вот спасибо, Саша! Теперь вижу: ты большой начальник. Однако, поеду, пожалуй.
Они пожали друг другу руки, Нерчу присел на нарты, взмахнул хореем.
— Хо!
Собаки рванули под гору, дружно виляя хвостами. Внизу, в долине, Нерчу оглянулся на ходу, вскинул руку. Назаров помахал в ответ. Сумерки скрыли нарты из глаз и Александр, кивнув в ответ на приветствие часового, вернулся в лагерь.
Александр Васильевич Барченко пришел к нему около одиннадцати часов дня, когда Назаров, повесив ковер на стену и прибравшись в избе, присел перекурить.
— Войдите, — крикнул он в ответ на стук в дверь.
— Позвольте? — Барченко шагнул через порог, снял шапку, — доброе утро, Александр Владимирович. Вы ведь позволите так вас называть?
— Ради бога. Проходите, садитесь. Чаю не желаете? Или, может, спирту?
— Нет уж, увольте, — отказался профессор, вешая телогрейку на гвоздь в стене возле двери, — в такую рань, да еще и спирт? А вот от чаю не откажусь.
— Слушаю вас, профессор, — сказал Назаров, ставя чайник на печку.
— Вы не любите терять время даром. Что ж, похвально. Я подумал, что лучше будет сразу ввести вас в курс происходящего в лагере. Во избежание, так сказать, непонимания процессов, проистекающих здесь.
— Я, приблизительно, представляю…
— Простите, что перебиваю вас. Боюсь, что приблизительного представления будет недостаточно. С вашего позволения, я хотел бы вкратце познакомить вас с обитателями «бестиария». Что вас так удивило, уважаемый Александр Владимирович?
— Я полагал, что «бестиарий» — это неофициальное название, которое в ходу среди курирующих вашу работу органов.
Барченко улыбнулся.
— Здесь вы ошибаетесь. Это название предложил я. Дело в том, что наша работа настолько далека от обычных представлений о природе человека, его предках, о происхождении гомо сапиенс, как вида, об окружающем нас мире, как физическом, так и метафизическом, что слово «бестиарий» наиболее полно отражает суть проводимых нами экспериментов.
— В чем же они заключаются? — спросил Назаров, разливая по кружкам крепкий чай, — или ваша работа настолько секретна, что даже я не могу знать о ней?
— Нет, дорогой Александр Владимирович, от вас у меня секретов нет, и быть не может. Позже вы поймете, почему, а сейчас я хотел бы кратко охарактеризовать каждого из состава нашей научной группы.
— Сахар?
— Да, пожалуйста.
Назаров расколол сахарную голову на несколько частей рукоятью подаренного Нерчу ножа, разбил их на более мелкие и, сложив сахар в блюдце, присел напротив Барченко.
— Прошу, профессор. Я весь внимание.
Барченко снял очки, тщательно протер их носовым платком, водрузил их на нос и, доброжелательно взглянув на Александра, спросил:
— Скажите, вы ничего необычного не ощутили по прибытии на архипелаг Новая Земля?
— М-м, — Назаров окунул кусочек сахара в чай, откусил, хлебнул из кружки, — пожалуй, да. Было очень необычное природное явление, когда я уже ехал сюда, к лагерю из берегового стойбища.
— Сильнейший буран и вдруг, среди бури, полоса безветрия. Так?
— Как вы узнали? — Назаров застыл с поднятой кружкой, — вы что, общались с Нерчу?
— Нет, я с ним не разговаривал. Дело в том, Александр Владимирович, что наши э-э…, оппоненты, назовем их так, были весьма решительно настроены, чтобы помешать вам прибыть сюда. Мы, со своей стороны, то есть, я и мои товарищи, вмешались, чтобы обеспечить вам безопасное путешествие.
— Вы работаете с погодой? Вы хотите сказать, что умеете управлять такими природными явлениями, как буран?
— И это тоже, хотя, это далеко не все, на что мы способны. Позвольте, я все же дам характеристики моим товарищам, а вопрос, верить моим словам, или нет, целиком оставлю на ваше усмотрение.
— Прошу вас.
— Начну, пожалуй, с себя. Барченко, Александр Васильевич, тезка ваш, как видите. Ну, родился, крестился, учился и так далее, это мы опустим. В настоящее время сотрудник Института изучения мозга и Психической деятельности, рекомендовал меня для работы в институте сам Владимир Михайлович Бехтерев, если вам что-то говорит это имя.
— Да, конечно, — кивнул Назаров, — товарищ Бехтерев — большой ученый.
— Так вот, до тысяча девятьсот тридцать восьмого года я работал вполне официально, проводил опыты, ставил эксперименты в частности, по созданию универсального учения о ритме, применимом к космологии, космогонии, кристаллографии и, наряду с этим, к явлениям общественной жизни. Видимо, в связи с осложнившейся международной обстановкой партия и правительство решили, что продолжать наши исследования, так сказать, в открытую, более не представляется возможным. Кроме того, ряд курирующих наше научное направление людей был изобличен, как участники антисоветских организаций. В результате, наша работа была засекречена, а в прошлом году даже пришлось перенести изыскания вот сюда, на архипелаг Новая Земля. Вот вы говорите: управлять погодой. По сравнению с задачами, над которыми мы здесь трудимся, это все равно, что игра в куличики в детской песочнице. В тонкости я вас посвящать не стану — требуется определенная подготовка, но скажу, что мы надеемся, нет, уверены, что нам удастся изменить не только общественное устройство мирового социума, но и само понятие «цивилизация». Возможно даже, что придется многое начать сначала, пересмотру подвергнутся все основные понятия о строении мира, о возможностях человека…, — профессор перевел дух, отхлебнул остывшего чаю, — простите, кажется, я немного увлекся. В общем, здесь я, скорее, в качестве администратора, комиссара, если хотите. Осуществляю общее руководство и определяю направление изысканий.
Барченко помолчал, собираясь с мыслями. Назаров добавил ему кипятку в кружку и профессор продолжил.
— Итак, мои товарищи: Санджиева Мария. Она из древнейшего рода бурятских шаманов, одним из представителей которого была знаменитая Эхэ-Удаган — мать-шаманка. О ее силе до сих пор ходят легенды среди забайкальских эвенков. По преданию род взял свое начало после э-э…, соития посланного богами орла с бурятской женщиной. Ее сын и стал первым шаманом. По моим сведениям, Санджиева прошла семилетнее посвящение, обязательное для вступающего на путь общения с богами. До конца возможности этой женщины непонятны даже мне, могу лишь сказать, что сила ее воздействия на человеческое сознание, а также на окружающий мир, исключительна…
— Простите, профессор, — перебил Назаров, — знаете, сегодня у меня был довольно необычный сон. Не знаю, как сказать, это довольно личное…
— Голубчик мой, поверите ли вы мне, если я скажу, что знаю о ваших ночных страданиях? Видите ли, Мария — женщина молодая, а вы — мужчина видный, крепкий, решительный. Есть некая методика э-э…, привлечения внимания определенного человека, основанная на проникновении в его сознание определенных образов. Это, так сказать, наведенное сновидение. Методика несложная для того, кто владеет хотя бы основами передачи психической энергии. Шаман, или шаманка, приходила во сне к выбранному человеку в своем собственном виде, либо в виде прекрасной девушки, юноши, совокуплялась с человеком, после чего избранный полностью переходил под власть шаманки.
Назаров прикрыл глаза и словно наяву увидел выходящую из воды женщину, ощутил ее руки на своей груди, но тут же задохнулся воспоминанием скользящего внутрь тела змеиного языка и поспешно хлебнул чай, придавливая поднимающуюся тошноту.
— Было еще что-то, — задумчиво сказал он, — был разговор женщины с кем-то, кто не позволил ей…
Барченко одной рукой размешивавший сахар в кружке, прищурился, снял очки, наклонился вперед и заглянул Назарову в глаза.
— Друг мой, — мягко сказал он, — вы говорите: разговор?
Постукивая ложечкой по кружке, он продолжал размешивать сахар, но ритм звуков изменился — Назарову показалось, что он совпадает со стуком его сердца, отзывается в мозгу, совмещается с током крови, бегущей по телу. Взгляд профессора, казалось застыл, впившись в глаза Назарова.
— Ну да, — нахмурившись, повторил Александр, — мужчина…, — Назаров потер лоб, — черт, что я хотел сказать? Мы, правда, выпили вчера с Нерчу.
— И пили, конечно, спирт? — весело спросил Барченко, — ну, дорогой мой, после ректификата не только голоса прислышатся могут. Сон — это одно, забывать его не следует, но я уверен, что последующего разговора не было. Ведь так?
— Пожалуй, да, не было, — согласился Назаров.
— Ну, вот и отлично. Пойдем дальше: Иван Тихонович Межевой. Откровенно говоря, это уголовник. Вор, или уж не знаю, как это именуется в определенных кругах. Зарабатывал на жизнь м-м, дай бог памяти, как это называется… ага, гоп-стоп!
— Грабеж с применением насилия, — кивнул Назаров.
— Вот-вот. Попал в мое поле зрения после того, как ему почти удалось бежать из тюрьмы, внушив охранникам, будто он — проверяющий тюрьмы в ранге, чуть ли не Наркома Внутренних Дел. Оказалось, на его счету не один такой побег. По совокупности преступлений ему грозила высшая мера и, естественно, он согласился сотрудничать со мной. Подозреваю, что Иван надеялся сбежать при первом удобном случае, но отсюда бежать некуда. Надо признать, что его таланты весьма полезны в наших исследованиях. Следующий: Сергей Алексеевич Панкрашин, мой ассистент по работе в Институте мозга. Весьма способный молодой человек, обширные знания по истории средневековых обществ розенкрейцеров, тамплиеров, выдающийся знаток теософии, изучал обряды и таинства уничтоженного в средние века ордена катаров. Позвольте еще чаю — в горле пересохло.
— Пожалуйста, — Назаров наполнил кружку профессора, — если честно, я не верю своим ушам: средневековые ордена, потомственные шаманы.
— Это издержки современного воспитания, дорогой Александр Владимирович, — вздохнул Барченко, — впрочем, древние знания и не должны становиться предметом изучения для широких масс. Это — удел избранных. Но, продолжим: целительница, знахарка, травница и ведунья не знаю уж в котором поколении Серафима Григорьевна Панова. Камчадалка с большой примесью славянской крови. Привлекла внимание мое внимание способностью прикрывать обширные территории неким куполом, искажающим, по моим представлениям, время и пространство. Во время русско-японской войны тысяча девятьсот пятого года, во время японского вторжения на Камчатку, прикрыла таким образом родную деревню. Японцы так и не обнаружили ни жителей, ни самой деревни, хотя карты у них были не в пример российским военным картам, весьма подробные. Майя Геннадиевна Боровская — из бывших дворян, хотя, понятие «бывшие» применительно к аристократии звучит, по крайней мере, странно. На Большой Земле была врачом. Ученица основательницы теософии Елены Петровны Блаватской. Сопровождала ее почти во всех экспедициях, в том числе и на Тибет, в поисках Шамбалы. Исходя из возможностей Майи Геннадиевны, неоднократно продемонстрированных, полагаю, что ей удалось отыскать эту сказочную страну, или, хотя бы, почерпнуть что-то из древних знаний людей, ее населяющих. Шота Георгиевич Гагуа. Человек, в высшей степени примечательный! Соратник самого Георгия Гурджиева — известнейшего мистика суфийского толка. Шота Георгиевич, собственно, координирует наши действия с находящимися на Большой земле нашими сподвижниками, по разным причинам избежавшими внимания органов НКГБ.
— А вы не боитесь рассказывать мне, что некоторые из ваших «сподвижников», как вы их называете, предпочли остаться вне поле зрения государственных структур? — спросил Назаров.
— Нет, знаете ли, любезнейший Александр Владимирович, не боюсь. Эти люди настолько законспирированы, что вряд ли могут быть выявлены методами, применяемыми государством. Кроме того, если даже вы сообщите о них своему начальству, чего я вам делать не советую, предупреждение ваше послужит им сигналом о прекращении всякой деятельности. А это вызовет необратимые последствия как для страны, так и для российского этноса, многонационального, вобравшего в себя культуры многих народов, но, тем не менее, оставшегося ближайшим к корням працивилизации нашей планеты.
Назаров, усмехнувшись, закурил, внимательно разглядывая собеседника.
— В ваших словах прозвучало, как мне показалось, предупреждение, если не сказать — угроза, уважаемый профессор?
— Что вы, Александр Владимирович, — Барченко удивленно вскинул брови, — какое же это предупреждение, а тем паче, угроза? Это просто дружеский совет, не более того. Позвольте объяснить: во первых, вам просто не поверят — ваше сообщение будет интерпретировано людьми, о которых я вам говорил, и только после этого ляжет на стол вашему начальству. А во вторых, скажу вам прямо: ваше появление здесь инспирировано нами, в том числе мной, профессором Барченко. Со временем вы вольетесь в наш коллектив и мы вместе поработаем на благо нашей Родины. Вы ведь не против такой работы?
— Знать бы еще, что она пойдет именно на пользу, — пробормотал Назаров.
— А вот в этом вам придется довериться мне и своему здравому смыслу.
— После сегодняшних ночных кошмаров, какой уж здравый смысл. С ума бы не сойти.
— Ничего, ничего. Все образуется. Однако, я продолжаю: Стефан Дмитриевич Бельский. В прошлом — подполковник польской армии, после раздела Польши сделал выбор в пользу Советского Союза, поскольку, по его мнению, с нацистами договориться вообще невозможно. Во всяком случае, пока он на нашей стороне.
— Вы упомянули ваших оппонентов, стремящихся помешать работе «бестиария», кто они?
— Пока я не готов сформулировать их цели и задачи, но, надеюсь, в ближайшее время, мы вернемся к вашему вопросу. Итак, Бельский — принадлежит к масонской ложе «Союз Бельвиля», входящей в «Великий Восток Франции». По моим сведениям, достиг степени «учитель» и возможности его в деле создания психотронного оружия и использования психической энергии весьма обширны. Пока он сотрудничает с нами, но что будет дальше, я сказать затрудняюсь. Особняком стоят в ряду наших сотрудников Василий Ептеевич Собачников и Илья Петрович Данилов. Первый — ненецкий шаман с северо-востока Таймырского полуострова. Местные ненцы готовы молиться на него — Собачников управляет представителями местной фауны, как своей собачьей упряжкой. Ненецкие шаманы
различаются по направлению их священных путей: шаманы, «чьи духи живут на
небе»; второе — шаманы, «чьи духи живут под землей» и третьи — шаманы,
провожающий души умерших по ледяной дороге в страну мертвых. Михаил
Ептеевич соединяет в себе все три направления. Насколько я могу судить — он и
сам еще не до конца постиг свои возможности.
— Ненцы с Гусиной земли весьма его уважают, — подтвердил Назаров.
— И неудивительно. Наконец, Илья Петрович Данилов. Я с ним познакомился еще в тысяча девятьсот двадцатом, или двадцать первом году, когда был с экспедицией Института мозга в Лапландии, для изучения феномена «мяреченья», проявлявшегося особенно активно на берегах Ловозера. Данилов из семьи знаменитых шаманов-нойд. Тогда он был еще подростком, но его способности просто поразили меня.
Барченко допил чай, поставил кружку на стол.
— Все находящиеся в «бестиарии» так, или иначе, собраны здесь, в единый центр, по моей просьбе. Все они об этом знают, и хочу надеяться, понимают, что иначе их участь была бы незавидной. Два-три года назад НКГБ серьезно взялось за последователей эзотерических учений любых толков. Вы, конечно, понимаете, что это значит. Работа нам предстоит огромная, вы, Александр Владимирович, как человек здравомыслящий, полагаю будете помогать мне по мере сил. В последнее время меня несколько беспокоило поведение солдат, но с вашим появлением картина изменилась в лучшую сторону. Это очевидно. Сложно пришлось?
— У меня есть опыт в общении с таким контингентом, — улыбнулся Назаров, — в свое время мне пришлось плотно пообщаться с анархистами из числа интербригадовцев в Испании.
— О-о, — протянул профессор, — так вы боевой офицер! Весьма кстати, хотя надеюсь, ваши специфические знания нам не пригодятся. За сим позвольте откланяться. Спасибо за чай.
— А вам спасибо за лекцию.
Назаров помог Барченко одеться, проводил на улицу.
— Профессор, — спросил он, задержав его руку в своей, — погоду в расположении лагеря тоже вы делаете?
— Конечно.
— Да-а… Еще один вопрос: гибель Тимофеева и Рахманича, что это? Несчастный случай?
— Дорогой мой Александр Владимирович! Любой случай можно предвидеть и предупредить.
— И что?
Промолчав, Барченко улыбнулся и зашагал к своему бараку.
* * *
Спецлагерь «Бестиарий», апрельДни пролетали за днями, складывались в недели. Жизнь в лагере была однообразна, во всяком случае, для Назарова. Неделю он погонял стрелков охраны — надо было привести их в чувство после месяца вольной жизни, три раза устаивал стрельбы. За лагерем винтовки стреляли, как и положено. Впрочем, стрельбой бойцов Назаров остался недоволен — редко кто попадал в мишень. Разве что Умаров, который стрелял с видимым удовольствием. На территории лагеря погода была мягкая, будто в средней полосе России, в то время, как за проволокой бушевали метели. Назаров выставил пост на воротах лагеря, еще один боец обходил лагерь по периметру, проверяя, нет ли медвежьих следов, подходящих вплотную к проволоке. Барченко, узнав, что Назаров озабочен проникновением хищников непосредственно в лагерь — все-таки жильем пахнет, пищей, постарался успокоить его, сказав, что медведи больше не появятся. Назаров пожал плечами — береженого Бог бережет. В редкие дни, когда погода была ясной, он ходил к морю — Иван Межевой взялся показать ему птичьи базары и лежбища моржей и тюленей. Берег окружал ледяной припай шириною в несколько десятков метров. Штормы ломали лед, но он нарастал вновь. Один раз они взяли винтовку, и Назаров с первого выстрела завалил моржа. Разделывать зверя они не стали — Иван сбегал, позвал Василия Собачникова. Тот хоть и был из тундровых ненцев, но все же опыт кое-какой имел. Лишь под вечер с помощью стрелков, они разделали тушу и перетащили ее в лагерь.
Однажды Барченко сводил Назарова в тундру, к обнаруженным им круглым камням. Камни они не нашли — все замело снегом, но Собачников успокоил профессора, с обидой объяснив, что ни один охотник не забудет место в тундре, где хоть раз побывал.
Понемногу стало чувствоваться приближение весны — почти все обитатели «бестиария» ходили на скалы над морем, поджидая появления солнца, и когда это наконец случилось, устроили шумный праздник.
В один из вечеров в середине мая, профессор сказал Назарову, что, видимо скоро ему придется вновь побывать на Большой Земле — доставить в лагерь новую сотрудницу. Назаров пожал плечами: будет приказ — поедем, доставим, хотя в радиограммах, каждые две недели доставляемых ему из Малых Кармакул, ничего такого не сообщалось. Барченко оказался прав. Однажды утром Назаров услышал возбужденные голоса возле ворот. Выйдя на шум, он обнаружил часового, спорящего с рулевым «Самсона» — Вениамином. Парнишка рвался к Назарову, но часовой отказывался позвать коменданта, мотивирую тем, что не имеет права покидать пост. Увидав идущего к воротам Назарова, Венька исхитрился, шмыгнул мимо часового и подбежал к Александру.
— Здравствуйте, товарищ Назаров!
— Здорово, Вениамин. Что случилось?
— Так радиограмма пришла — срочно вам в Архангельск ехать, встречать кого-то. Евсеич сказал: чего время терять — пока бумажку ему отвезете, пока он приедет. Вот мы и подошли к берегу. Гудели, гудели, а никто не слышит. Пришлось, вот, мне за вами на шлюпке ехать.