Страница:
— Угу, — отвечал занятый делом Михаил.
— Или на променад?
— Угу.
— Шнурки погладил?
— Угу…, слушай, Сань, чего пристал. Лучше бы помог — меня там женщина ждет, а у меня не получается ни черта!
— Такая доля у женщин — ждать, — философски рассудил Назаров. — Давай, — он отложил собранный автомат и взял у Кривокрасова утюг, — во, намочил-то как, хоть выжимай, — он сноровисто прогладил галифе с одной стороны, перевернул, прошелся с другой.
Кривокрасов, напевая, встряхнул в руках гимнастерку, придирчиво осмотрел подворотничок. Назаров отставил утюг, развернул галифе, чтобы прогладить с внутренней стороны.
— Везет же людям, — проворчал он.
— А ты чего тянешь? — Михаил натянул гимнастерку и теперь проверял чистоту сапог. Сапоги блестели, как зеркало, — такая девушка его любит…
— Если б наверняка знать, — вздохнул Назаров.
— Ну, ты же по Европам, по Парижам всяким гулял, должен знать обхождение.
— Не тот случай. На, получай. — Назаров сложил галифе на табурете, — не могу я с ней объясниться, понимаешь? Все мысли вылетают. Единственно, что в голову приходит: как здоровье, Лада Алексеевна?
Кривокрасов фыркнул.
— Тоже неплохо для начала, — он надел галифе, присел, натягивая сапоги, — главное — начни, а там видно будет.
— Ничего там видно не будет. Она смотрит, как на блаженного, я у меня язык к зубам прилип. Только пялюсь на нее, будто на икону. Даже по имени назвать не могу, только по имени-отчеству.
В дверь постучали. Кривокрасов засуетился, накинул шинель, подхватил портупею.
— О, это за мной! Ну, бывай, страдалец.
— Да иди ты… А кстати, куда вы пойдете? Это я так, на будущее.
— Да мы тут, рядом, — смутился Кривокрасов, — возле лагеря погуляем. Если что — я услышу.
— Ну, бывай.
Кривокрасов выскочил за дверь, Назаров прислушался к удаляющимся голосам, снова вздохнул и взглянул на часы. Одиннадцать вечера, а на улице светло. Сходить посты проверить? Войтюк проверяет. К Барченко, на чай? Нет, он после гибели Панкрашина замкнулся, смотрит исподлобья, будто кто-то виноват, что Сергей со скалы упал. Что он там говорил, когда Межевой поднял тело на скалу: блокада, это блокада. Бормотал, как во сне. А парня жалко, хороший паренек был…
Назаров закурил, разобрал постель и, загасив керосинку, улегся в койку. Тусклый серый свет сочился в низкие окна, тлела красным огоньком папироса. Назаров затянулся, потер лоб. Десант еще, черт бы его побрал. Может, ошибся профессор? А то, что же получается, с войны — на войну. И здесь, за Полярным Кругом достала? Ведь если и вправду десант такой будет, как профессор сказал — не удержим берег. Придется к Кармакулам отходить, а то и дальше, в Белушью Губу. Дня три-четыре продержаться, ну, от силы — пять, а там с Большой Земли помогут. Собачников должен уже в поселок дойти. А профессор силен! Сказал — Данилов с погодой разберется и вот, пожалуйста: нагнал Илья тучи, уж не знаю, как у него получается. Над морем буран, будто зима вернулась. Назаров вспомнил, как они пробивались сквозь метель от Гусиной Земли в лагерь. Тогда Данилов тоже помог — угомонил стихию, а теперь, получается, наоборот. Чудно.
Он почувствовал, что веки налились тяжестью, сунул окурок в приспособленную вместо пепельницы банку возле кровати, и укрылся одеялом — печь сегодня не топили, и в доме было прохладно.
Сквозь сон он услышал, вроде бы поскребся кто-то. Мыши что ли? Какие мыши на вечной мерзлоте! Суслики здесь…, лемминги. Такие пушистые, мягкие. Серенькие, кажется. Говорят, иной раз в море топятся всем стадом… стаей… косяком… Придет на берег, встанет и зовет, руки протягивает: Александр Владимирович… Саша…
Назаров рывком сел на койке, помотал головой, прогоняя наваждение, но наваждение не пропало — возле стола стояла Лада Белозерская.
— А-а… как здоровье, Лада Алексеевна?
— Я больше не могу так, Александр Владимирович, — Лада говорила тихо, торопясь, будто спешила высказать все, пока хватает решимости, — вы ничего не говорите, но я вижу…, может, я ошибаюсь, но мне кажется…, ох, — она закрыла лицо ладонями, плечи ее задрожали, — ну, что я делаю — пришла и набиваюсь, будто…
Назаров вскочил с койки, бросился к ней, повернул к себе и обнял за хрупкие плечи.
— Лада, Лада моя, прости дурака, никак я не мог решиться, — он отвел ладони от ее лица, она всхлипнула, уткнулась лицом ему в грудь, — хотел ведь, сто раз клялся, что вот сейчас, вот сию минуту скажу, что не могу без тебя… Ну прости, прости…, — он приподнял ей голову.
Глаза девушки были закрыты, на губах дрожала несмелая улыбка. Призрачный свет делал ее лицо таинственным и печальным. Он осторожными поцелуями осушил слезинки, дрожавшие на ее ресницах, коснулся уголка милых губ, таких мягких, теплых, зовущих. Она открыла глаза и потянулась к нему, как цветок к солнцу, он прильнул к ее губам, продолжая смотреть в серые, загадочно мерцавшие глаза…
Она только на мгновения опускала ресницы, словно проверяла себя, свои ощущения, но тут же ее глаза открывались, будто наполняясь радостью прикосновения к неизведанному, к тому, чем была сама жизнь, без чего она никогда бы не возникла. Только раз она вздрогнула, закусила губу, сдержав стон, но тотчас вновь распахнула глаза, будто была не в силах не смотреть на того, кто даровал ей это счастье…
«Врата» захлопнулись, оставляя в новом мире беспомощное существо, избранное для основания рода, несущего в себе ключ сквозь время и пространство. Калейдоскоп событий промелькнул вспышкой молнии: поля Британии, леса Скифии, плоскогорья Патагонии… нет, время не пришло, но оно близится. Она войдет в «Золотые врата», соединяя миры, связывая прошлое с будущим, обреченная изменить судьбу цивилизации…
«Нет, потом, все потом, — Лада отогнала от себя некстати пробуждающуюся память, — сейчас только я и он, и больше никого и ничего рядом быть не должно!»
Они лежали рядом, не в силах пошевелиться, касаясь друг друга разгоряченными телами и мир кружился, уносил их прочь, будто подхватывая порывом ветра. Постепенно дыхание выравнивалось, они уже понимали, что именно так должно было случиться, если только есть в мире хоть какая-то справедливость, если верна древняя легенда, об ищущих друг друга половинках, разделенных вечностью, но стремящихся отыскать среди миллионов единственное, что принесет веру в жизнь…
Лада потерлась о его плечо, и Александр почувствовал, что она улыбается.
— Ты чего?
— «Как здоровье, Лада Алексеевна»? — передразнила она и рассмеялась, — боже мой, какой ты был неуклюжий и смешной!
— Ну вот, — с притворной обидой сказал он, — человек мучался, не знал, как признаться ей в любви, а она смеется!
— Все-таки вы, мужчины, пугливее женщин. Вот видишь, я взяла, и сама пришла! Господи, ты бы знал, чего мне это стоило… Плакала весь вечер в подушку, потом решилась. Почему-то взбрело в голову, что ты ждешь. Пришла, а ты спишь. Ноги не держат, голова кругом идет…
— Ну все, все, хорошая моя. Я больше никогда спать не буду, пока ты рядом.
Она крепко зажмурилась, прижалась к нему.
— Не хочу, чтобы ночь кончалась, не хочу уходить.
— Не уходи.
Слышно было, как завывает метель за воротами лагеря, наверно от этого вдруг стало зябко. Александр укрыл Ладу одеялом, обнял обеими руками. Она счастливо вздохнула.
— Надо же, какой ветер на берегу. В море шторм, наверное. Представляешь, если «Самсон» сейчас в море, Евсеич в рубке…
— Не замерзнет Евсеич, помнишь, какой чай у него?
— С коньяком! Говорят, весной самые сильные грозы. Вот, как сейчас. Гром гремит, слышишь?
— Слышу, — сонно подтвердил Александр, — конечно слышу, — внезапно сонливость слетела с него. Он приподнялся на локте, сел, посмотрел на Ладу, свернувшуюся калачиком под одеялом, — это не гроза, Лада.
Глава 23
— Или на променад?
— Угу.
— Шнурки погладил?
— Угу…, слушай, Сань, чего пристал. Лучше бы помог — меня там женщина ждет, а у меня не получается ни черта!
— Такая доля у женщин — ждать, — философски рассудил Назаров. — Давай, — он отложил собранный автомат и взял у Кривокрасова утюг, — во, намочил-то как, хоть выжимай, — он сноровисто прогладил галифе с одной стороны, перевернул, прошелся с другой.
Кривокрасов, напевая, встряхнул в руках гимнастерку, придирчиво осмотрел подворотничок. Назаров отставил утюг, развернул галифе, чтобы прогладить с внутренней стороны.
— Везет же людям, — проворчал он.
— А ты чего тянешь? — Михаил натянул гимнастерку и теперь проверял чистоту сапог. Сапоги блестели, как зеркало, — такая девушка его любит…
— Если б наверняка знать, — вздохнул Назаров.
— Ну, ты же по Европам, по Парижам всяким гулял, должен знать обхождение.
— Не тот случай. На, получай. — Назаров сложил галифе на табурете, — не могу я с ней объясниться, понимаешь? Все мысли вылетают. Единственно, что в голову приходит: как здоровье, Лада Алексеевна?
Кривокрасов фыркнул.
— Тоже неплохо для начала, — он надел галифе, присел, натягивая сапоги, — главное — начни, а там видно будет.
— Ничего там видно не будет. Она смотрит, как на блаженного, я у меня язык к зубам прилип. Только пялюсь на нее, будто на икону. Даже по имени назвать не могу, только по имени-отчеству.
В дверь постучали. Кривокрасов засуетился, накинул шинель, подхватил портупею.
— О, это за мной! Ну, бывай, страдалец.
— Да иди ты… А кстати, куда вы пойдете? Это я так, на будущее.
— Да мы тут, рядом, — смутился Кривокрасов, — возле лагеря погуляем. Если что — я услышу.
— Ну, бывай.
Кривокрасов выскочил за дверь, Назаров прислушался к удаляющимся голосам, снова вздохнул и взглянул на часы. Одиннадцать вечера, а на улице светло. Сходить посты проверить? Войтюк проверяет. К Барченко, на чай? Нет, он после гибели Панкрашина замкнулся, смотрит исподлобья, будто кто-то виноват, что Сергей со скалы упал. Что он там говорил, когда Межевой поднял тело на скалу: блокада, это блокада. Бормотал, как во сне. А парня жалко, хороший паренек был…
Назаров закурил, разобрал постель и, загасив керосинку, улегся в койку. Тусклый серый свет сочился в низкие окна, тлела красным огоньком папироса. Назаров затянулся, потер лоб. Десант еще, черт бы его побрал. Может, ошибся профессор? А то, что же получается, с войны — на войну. И здесь, за Полярным Кругом достала? Ведь если и вправду десант такой будет, как профессор сказал — не удержим берег. Придется к Кармакулам отходить, а то и дальше, в Белушью Губу. Дня три-четыре продержаться, ну, от силы — пять, а там с Большой Земли помогут. Собачников должен уже в поселок дойти. А профессор силен! Сказал — Данилов с погодой разберется и вот, пожалуйста: нагнал Илья тучи, уж не знаю, как у него получается. Над морем буран, будто зима вернулась. Назаров вспомнил, как они пробивались сквозь метель от Гусиной Земли в лагерь. Тогда Данилов тоже помог — угомонил стихию, а теперь, получается, наоборот. Чудно.
Он почувствовал, что веки налились тяжестью, сунул окурок в приспособленную вместо пепельницы банку возле кровати, и укрылся одеялом — печь сегодня не топили, и в доме было прохладно.
Сквозь сон он услышал, вроде бы поскребся кто-то. Мыши что ли? Какие мыши на вечной мерзлоте! Суслики здесь…, лемминги. Такие пушистые, мягкие. Серенькие, кажется. Говорят, иной раз в море топятся всем стадом… стаей… косяком… Придет на берег, встанет и зовет, руки протягивает: Александр Владимирович… Саша…
Назаров рывком сел на койке, помотал головой, прогоняя наваждение, но наваждение не пропало — возле стола стояла Лада Белозерская.
— А-а… как здоровье, Лада Алексеевна?
— Я больше не могу так, Александр Владимирович, — Лада говорила тихо, торопясь, будто спешила высказать все, пока хватает решимости, — вы ничего не говорите, но я вижу…, может, я ошибаюсь, но мне кажется…, ох, — она закрыла лицо ладонями, плечи ее задрожали, — ну, что я делаю — пришла и набиваюсь, будто…
Назаров вскочил с койки, бросился к ней, повернул к себе и обнял за хрупкие плечи.
— Лада, Лада моя, прости дурака, никак я не мог решиться, — он отвел ладони от ее лица, она всхлипнула, уткнулась лицом ему в грудь, — хотел ведь, сто раз клялся, что вот сейчас, вот сию минуту скажу, что не могу без тебя… Ну прости, прости…, — он приподнял ей голову.
Глаза девушки были закрыты, на губах дрожала несмелая улыбка. Призрачный свет делал ее лицо таинственным и печальным. Он осторожными поцелуями осушил слезинки, дрожавшие на ее ресницах, коснулся уголка милых губ, таких мягких, теплых, зовущих. Она открыла глаза и потянулась к нему, как цветок к солнцу, он прильнул к ее губам, продолжая смотреть в серые, загадочно мерцавшие глаза…
Она только на мгновения опускала ресницы, словно проверяла себя, свои ощущения, но тут же ее глаза открывались, будто наполняясь радостью прикосновения к неизведанному, к тому, чем была сама жизнь, без чего она никогда бы не возникла. Только раз она вздрогнула, закусила губу, сдержав стон, но тотчас вновь распахнула глаза, будто была не в силах не смотреть на того, кто даровал ей это счастье…
«Врата» захлопнулись, оставляя в новом мире беспомощное существо, избранное для основания рода, несущего в себе ключ сквозь время и пространство. Калейдоскоп событий промелькнул вспышкой молнии: поля Британии, леса Скифии, плоскогорья Патагонии… нет, время не пришло, но оно близится. Она войдет в «Золотые врата», соединяя миры, связывая прошлое с будущим, обреченная изменить судьбу цивилизации…
«Нет, потом, все потом, — Лада отогнала от себя некстати пробуждающуюся память, — сейчас только я и он, и больше никого и ничего рядом быть не должно!»
Они лежали рядом, не в силах пошевелиться, касаясь друг друга разгоряченными телами и мир кружился, уносил их прочь, будто подхватывая порывом ветра. Постепенно дыхание выравнивалось, они уже понимали, что именно так должно было случиться, если только есть в мире хоть какая-то справедливость, если верна древняя легенда, об ищущих друг друга половинках, разделенных вечностью, но стремящихся отыскать среди миллионов единственное, что принесет веру в жизнь…
Лада потерлась о его плечо, и Александр почувствовал, что она улыбается.
— Ты чего?
— «Как здоровье, Лада Алексеевна»? — передразнила она и рассмеялась, — боже мой, какой ты был неуклюжий и смешной!
— Ну вот, — с притворной обидой сказал он, — человек мучался, не знал, как признаться ей в любви, а она смеется!
— Все-таки вы, мужчины, пугливее женщин. Вот видишь, я взяла, и сама пришла! Господи, ты бы знал, чего мне это стоило… Плакала весь вечер в подушку, потом решилась. Почему-то взбрело в голову, что ты ждешь. Пришла, а ты спишь. Ноги не держат, голова кругом идет…
— Ну все, все, хорошая моя. Я больше никогда спать не буду, пока ты рядом.
Она крепко зажмурилась, прижалась к нему.
— Не хочу, чтобы ночь кончалась, не хочу уходить.
— Не уходи.
Слышно было, как завывает метель за воротами лагеря, наверно от этого вдруг стало зябко. Александр укрыл Ладу одеялом, обнял обеими руками. Она счастливо вздохнула.
— Надо же, какой ветер на берегу. В море шторм, наверное. Представляешь, если «Самсон» сейчас в море, Евсеич в рубке…
— Не замерзнет Евсеич, помнишь, какой чай у него?
— С коньяком! Говорят, весной самые сильные грозы. Вот, как сейчас. Гром гремит, слышишь?
— Слышу, — сонно подтвердил Александр, — конечно слышу, — внезапно сонливость слетела с него. Он приподнялся на локте, сел, посмотрел на Ладу, свернувшуюся калачиком под одеялом, — это не гроза, Лада.
Глава 23
Василий Собачников дождался, пока вельботы выйдя из бухты, повернули к северу, поднялся на ноги и пошел вдоль берега по направлению к стойбищу на Гусиной Земле.
Нерчу задумчиво курил трубку, смотрел в огонь, пляшущий в очаге. Неделю назад они перенесли стойбище сюда, поближе к поселку. Видно, напрасно это сделали. Сегодня опять впустую сходили в море — ни одного моржа добыть не удалось. Не подпускают моржи охотников. Дети собрали все птичьи яйца возле стойбища, но большинство уже насиженные, есть нельзя. И вяленая рыба тоже кончается. Сегодня Саване сердитая. Ее можно понять: ребенка она кормит, а если у самой еды мало — чем кормить? Завтра придется идти на вельботах далеко — на дальнее лежбище, к мысу Большевик. Может, там посчастливится встретить охотничью удачу. Нерчу вздохнул: утром он думал, не сходить ли к Большому шаману — попросить помощи. Может, и новый комендант, Саша, помог бы. Может и спиртом бы угостил. Нерчу еще обдумывал эту мысль, когда полог чума откинулся и он выронил трубку изо рта — сам Большой шаман вошел в чум, словно духи услышали мысли Нерчу, и присел к очагу.
— Здравствуй, Нерчу.
— Здравствуй, Василий. Я думал о тебе — ты пришел.
Собачников кивнул.
— Я знаю твои мысли. В стойбище нет еды, птичьи гнезда пусты, женщина сердится.
— Да, Василий, ты правильно говоришь.
Большой шаман прилег, облокотившись на локоть, вынул трубку, не спеша набил. В воздухе поплыл аромат хорошего табака — Нерчу курил крепкий, но не такой душистый.
— Дурные новости, Нерчу, — тихо проговорил Собачников. — Плохие люди пришли, напали на поселок Малые Кармакулы. Разрушили хороший дом. Ты помнишь капитана Никиту?
— Помню, — подтвердил Нерчу.
— Он умер. И его друг, Гордей, тоже умер, а виноваты плохие люди.
Нерчу задумался.
— Надо сообщить коменданту Саше.
— Он знает, — сказал Собачников, — он послал меня предупредить людей в поселке. Я предупредил, но капитана Никиту это не спасло. Теперь плохие люди украли в поселке вельботы и плывут к лагерю. Я зашел предупредить вас: если встретите в тундре незнакомых людей — опасайтесь их.
— А те, кто плывут? Нам надо их остановить? — с сомнением спросил Нерчу.
Собачников покачал головой.
— Я это сделаю сам. Налей мне чаю, Нерчу, — попросил Большой шаман, — я долго шел. Я устал, но не хочу спать — можно упустить плохих людей.
— Какой я глупый, — Нерчу вскочил, повесил чайник над очагом, — есть рыба, ты хочешь?
— Я съем рыбу, — согласился Большой шаман, — я сильно голоден.
Нерчу подал ему рыбу, налил чаю и, чтобы не мешать вышел из чума. Саване, скоблившая тюленью шкуру, подозвала его.
— Что хотел Большой шаман? Ты попросил его пригнать моржей к стойбищу?
— Слишком много вопросов ты задаешь, женщ…
— Если ты не попросишь — я попрошу, — Саване решительно отложила нож, — скоро мы будем голодать, а ты боишься поговорить с ним.
— Он устал, он ест, он думает.
— Он устал? — громко спросила Саване, — а я устала ждать, когда в чуме будет много мяса. Ты — толстый и ленивый, а наш ребенок — маленький, я хочу…
— Тише женщина, — зашипел Нерчу, — не позорь меня перед шаманом.
— Пусть он знает, — еще громче заговорила Саване, — какого никудышнего мужа взяла я!
За спором они не услышали, как из чума вышел Собачников.
— Нерчу, запряги упряжку, — сказал он, — в низинах еще много снега, ты отвезешь меня ближе к лагерю. Саване, моржи придут к вашему берегу. Завтра придут. Незачем так кричать.
Шаман снова ушел в чум, а Нерчу побежал ловить собак. Женщины и дети выглядывали из жилищ, провожали его глазами. Охотники собрались возле Саване, но она ничего не сказала им, только велела оставить шамана в покое, и скоро моржи сами приплывут к стойбищу.
По мокрому подтаявшему снегу собаки бежали тяжело, но все же двигались быстрее, чем если бы Собачников шел пешком. Они ехали, или бежали рядом с нартами. Остановились только один раз — дать отдых собакам и покормить их. Сами тоже пожевали рыбу. Долго отдыхать шаман не позволил и они опять пустились в путь. Наконец шаман дал знак поворачивать к берегу. Скоро снега совсем не стало, но море было уже близко. Большой шаман велел Нерчу оставаться с упряжкой и один пошел вперед.
Собачников поднялся на нависшую над морем скалу. Птичий базар гомонил под ногами, море было покрыто барашками, ветер расстилал по нему полосы белой пены. Собачников отыскал глазами вельботы — обладая хорошими мореходными качествами, они двигались слишком медленно под веслами. Собачников поднял руки к небу и, не разжимая губ, затянул однообразный тягучий мотив. Он обращался к вечным помощникам рыбаков и охотников, он просил их откликнуться: «Вы сбиваете рыбу в косяки, чтобы нам легче было ловить ее, вы пригоняете к берегу кита, и он сам кидается на берег, чтобы мы могли взять его мясо, вы обращаетесь зимой волками и помогаете нам в охоте! Помощи прошу я у вас…»
Солдаты менялись на веслах каждые два часа, ветер норовил оттеснить неуклюжие вельботы к скалам, бросал в лицо пену и брызги. Лейтенант достал карту, разложил на коленях, прикинул скорость хода.
— Еще пару часов, парни, — крикнул он так, чтобы слышали на втором вельботе.
Капрал махнул рукой, в знак того, что понял, посмотрел на угрюмые берега, на черную воду, сплюнул за борт.
— Лучше десять раз высадиться на Крите, черт бы меня побрал, — проворчал он, разглядывая стертые веслами ладони.
Волна ударила вельбот, накренила. Капрал ухватился за планшир и невольно взглянул в сторону открытого моря. Несколько высоких, черных плавников стремительно приближались к вельботам. Капрал потянул к себе автомат.
— Приключения только начинаются, — пробормотал он, — лейтенант! Смотрите, — капрал протянул руку, указывая направление. — Ну-ка, парни, навались.
Лейтенант привстал на банке, выругался и переложил руль, разворачивая вельбот к берегу. Солдаты забили веслами, с недоумением оглядываясь. Но скоро недоумение переросло в тревогу — стая касаток шла прямо на вельботы, длинные плавники уверенно резали воду, и уже можно было разглядеть под водой черные туши китов-убийц. Капрал привстал на корме вельбота, прицелился. Короткая очередь и пули веером прошлись по воде между касатками и вельботами. Вожак стаи, судя по рваным отметинам на двухметровом плавнике, побывавший не в одной схватке, ударил хвостом по воде и ушел глубже под воду.
Капрал ухмыльнулся и обернулся к солдатам.
— Не нравится!
Он покрепче уперся ногами в борта вельбота, снова поднял автомат и тут из воды, прямо перед ним, в пене и брызгах вырвалась огромная черная с белым туша. Сметая стоявшего на ее пути человека, касатка рухнула на вельбот. На переднем вельботе закричали, солдаты, побросав весла, схватились за оружие, но было уже поздно: еще один кит-убийца ударил вельбот в борт, переворачивая его.
Люди в панике плыли прочь от страшного места, стремясь к берегу, а касатки рассекали воду между плывущими, словно играя, подбрасывали тела ударами хвостов. Вода окрашивалась красным, то тут, то там с коротким криком исчезала под водой очередная жертва.
Собачников досмотрел пиршество касаток до конца. Сверху были хорошо видны их черно-белые тела, скользящие под поверхностью моря, будто призрачные тени. Вожак взметнулся из воды, перевернулся в воздухе, показав белое брюхо, и, подняв огромный каскад брызг, рухнул обратно. Шаман кивнул, словно благодарил вожака. На волнах качались обломки вельботов, кровь быстро растворялась в соленой воде. Касатки ушли в открытое море, острые плавники растворились среди волн, и лишь тогда Собачников вернулся к нартам. Нерчу курил трубку, поджидая его.
— Поехали, Нерчу, — сказал Большой шаман, — мы сделали доброе дело. Думаю, тебе можно спросить у коменданта Саши спирта.
Казалось, кто-то раздвинул занавес — метель поднялась в небо, выше уровня скал и впереди, на много миль было свободное от ветра и снега пространство. Узкие, похожие на ножи, тела подлодок замерли в миле от берега. В бинокль было ясно видно палубу, стоящих впереди орудия людей. Они не были похожи на солдат или матросов — кто с бородой, а кто просто настолько нелепо смотрелся в форме, что было ясно — к военной службе они не имеют никакого отношения. Еще две резиновые шлюпки отвалили от подлодок. Старшина перевел взгляд на те, что уже успели приблизиться. Он приподнялся, посмотрел вправо, где в секретах лежали бойцы.
— Без команды не стрелять! Умаров, ну, сейчас попадешь?
Боец молча передернул затвор, приложился к винтовке, выцеливая солдата, на которого ему показал Войтюк. Войтюк припал к биноклю.
— Давай!
Звонко ударил винтовочный выстрел. Пуля взметнула возле лодки фонтанчик воды, солдат поднял автомат, оглядывая скалы из-под каски.
— Эх, Умаров! — Войтюк сплюнул в сердцах и перевел взгляд на подлодки.
Возле орудий суетились комендоры, наводчик склонился к прицелу, замер, затем отпрянул. Вспышка выстрела, казалось, закрыла все поле зрения, над водой прокатился гулкий раскат, послышался приближающийся свист снаряда. Войтюк нырнул за камень и тут же мощный удар потряс скалу.
— Мама родная, — пробормотал старшина.
Присевший на корточки Умаров глядел на него, словно ожидая объяснений. Небо над скалами потемнело от взлетевших птиц. Войтюк приподнялся.
— Огонь по шлюпкам, огонь! — крикнул он, жалея, что не взял винтовку, — Умаров, огонь!
Боец пугливо выглянул из-за камня, вскинул трехлинейку и, быстро выстрелив, юркнул вниз. Справа послышалась торопливая стрельба. Старшина высунул голову: лодкам оставалось пройти метров сто, потом бросок по гальке пляжа и все, их уже не удержать.
Умаров снова, с проворством кукушки из часов, приподнялся, выстрелил и снова присел на корточки. Войтюк аж застонал от злости.
— Ты хоть смотри, куда стреляешь, мать твою нерусскую! Дай сюда, — он выхватил у бойца винтовку, дослал патрон, привстал, положив трехлинейку на камень для упора.
В прорези прицела возникла первая лодка, старшина задержал дыхание, плавно нажал на спуск. Приклад толкнул его в плечо, уши на миг заложило от выстрела. Шлюпка дрогнула, накренилась на правый борт.
— Хоть так, — пробормотал Войтюк, снова припадая к прицелу.
Дробно ударили с лодок автоматы, пули засвистели над головой. Выстрелив, он отдал винтовку Умарову.
— Бей по шлюпкам.
Сзади послышался топот, старшина оглянулся. От лагеря во главе с Назаровым к берегу бежали стрелки охраны. Чуть позади бежали Межевой и Кривокрасов с автоматом в руке. Капитан упал рядом с Войтюком, привстал на мгновение. Ударили орудия с подлодок, два взрыва заставили скалы дрогнуть.
— Ну, что тут у вас?
— Война тут у нас, товарищ капитан, — проворчал Войтюк, — прямо, оборона Порт-Артура.
Назаров взял у него бинокль. Одна шлюпка, отвалив от подлодок, направлялись куда-то в сторону от направления основного десанта, уходили левей, туда, где скалистый берег обрывался в море стеной.
Назаров сполз вниз.
— Господин подполковник!
Бельский, стоявший в группе стрелков, подошел к нему.
— Принимайте здесь командование.
— Слушаюсь.
— Бойцы, командовать будет подполковник Бельский, слушаться его, как меня. Войтюк, Умаров, Кривокрасов, за мной.
Назаров, пригибаясь, бросился вдоль берега. Рядом, в распахнутой шинели, бежал Кривокрасов.
— Солдаты, рассыпаться, стрелять по моей команде, залпом, патроны беречь, целиться аккуратно. Это вам не танцульки, холера ясна! — рявкнул позади Бельский.
— Боевой мужик, — одобрил на бегу Кривокрасов.
— Успел повоевать, — подтвердил Назаров.
— А мы куда?
— Одна шлюпка пошла левее.
— Там же скалы!
— Вот и посмотрим, чего им там надо.
Лада растерянно смотрела вслед солдатам, которых Назаров повел к берегу. Еще десять минут назад они были вместе, только-только начиная привыкать к возникшей близости и вот все оборвалось, словно кто-то позавидовал им и разлучил, на позволив выплеснуть чувства, так долго копившиеся в душе. Стук в дверь, испуганный крик солдата. Назаров метнулся к одежде, подхватил автомат, уже возле двери оглянулся, подбежал к ней, испуганной, привставшей на постели, быстро поцеловал. Хлопнула дверь и она осталась одна. Кое-как одевшись, Лада вышла на улицу. Все обитатели лагеря были на ногах, словно ждали тревоги, готовились к ней. К девушке подошла Боровская, обняла ее за плечи, профессор Барченко кивнул, здороваясь, пристально взглянул в лицо, будто оценивая происшедшие с ней перемены. Почему-то ей показалось, что он все знает, более того: казалось, он ждал их с Сашей объяснения и теперь выглядел умиротворенным, будто сбылись какие-то его расчеты.
Назаров построил стрелков возле казармы, скомандовал «Направо, бегом марш». Бойцы забухали сапогами, побежали к воротам. Назаров подбежал к Ладе, Боровская легонько подтолкнула ее в спину — иди. Не таясь, они обнялись на глазах у всех, Лада ощутила его губы, ослабев, обмякла в его руках, по лицу побежали слезы. Александр едва смог оторваться от нее, прижав напоследок к груди. Она почувствовала колючий ворс шинели, напомнивший ей что-то забытое, полустертое временем.
Он побежал догонять солдат, у ворот оглянулся, махнул на прощание.
— Саша…
— Ну, ну, девочка. Он вернется, — Боровская обняла ее, — все будет хорошо.
Лада припала к ее плечу, давясь слезами.
Барченко, отвернувшись, протирал очки. Подошла Мария Санджиева, лицо у нее было усталое, глаза лихорадочно блестели.
— Ну, что, Александр Васильевич, теперь вы довольны? — спросила она.
— Мария, я вас умоляю, — пробормотал Барченко. — Не время сейчас выяснять отношения.
— Мне больше повезло, — с вызовом глядя на него, сказала Санджиева, — мое счастье длилось три дня и три ночи.
— Ну, и дай Бог.
— Вы мне напоминаете статую Будды, да простят мне боги такое сравнение. Такой же благостный, знающий все наперед. Ну, добились вы своего, — голос Марии дрогнул, — теперь осталось…
— Мария, — воскликнула Боровская, — прекратите немедленно.
— А вы, Майя Геннадиевна, — Санджиева резко обернулась к ней, посмотрела сузившимися глазами. Губы ее подрагивали, ноздри тонкого с горбинкой носа трепетали, — лучше бы помолчали. Уж вам-то…
Серафима Панова, появившись неизвестно откуда, взяла ее под руку.
— Это в тебе обида говорит, дочка, — сказала она, — а ты тоже поплачь, и легче станет. Кто ж виноват, что супостаты напали? Война — она всегда не вовремя.
— А почему я должна плакать, матушка Серафима? — Мария глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, — почему? Мужчины делают свое дело, там, — она указала в сторону берега, — идет бой. Я не буду плакать! Скоро принесут раненых, я лучше буду о них заботиться.
Она резко повернулась и, гордо вскинув голову, пошла к бараку. Внезапно плечи ее дрогнули, она закрыла лицо руками и побежала. Барченко проводил ее взглядом, пожал плечами.
— Товарищи, я, конечно, понимаю э-э…, важность момента, однако, время не ждет. Лада Алексеевна, постарайтесь успокоиться. Нам с вами предстоит принять важное решение.
— Я не могу, — сдавленным голосом сказала девушка, — я знаю, о чем вы говорите, но…
— Голубушка, я вас прекрасно понимаю, — мягко сказал Барченко, — но и вы меня поймите. Ведь солдаты, и ваш Александр Владимирович, именно потому там сражаются, чтобы мы смогли довершить начатое, — он сделал знак Боровской.
— Лада, — вступила в разговор Майя Геннадиевна, — неужели все напрасно: годы работы, жертвы, которые сейчас приносят наши товарищи? Вы не должны забывать о вашей миссии, я полагаю, она вам уже ясна.
Лада кивнула, вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Да, что-то изменилось. Я теперь ясно представляю, что от меня требуется.
— Это открылась память поколений, дорогая моя, — важно сказал профессор, — теперь она будет с вами всегда, до конца ваших дней. Вы еще постигнете всю мудрость предков, увы, недоступную нам, но в данный момент ваша задача — открыть «Золотые врата».
— А что там, за ними?
— Там — наше будущее! Великое, несравнимое ни с чем, потому, что мы даже не можем его себе представить. Прошу вас, нам пора.
— Да, — хорошо, — кивнула Лада, — идемте.
— Ну, вот и прекрасно, — одобрил Барченко, — Мария нам вряд ли будет полезна, Серафима Григорьевна, товарищ Гагуа, вы идете?
— Вы уж сами, милые, — Панова перекрестила Ладу, — а я после уж девоньку встречу, расспрошу, что, да как.
Гагуа тоже отказался.
— А мне что там делать? — спросил он с резким акцентом, — нет уж, дорогой профессор, я подожду результат здесь. Если, конечно, обстановка позволит, — он кивнул в сторону берега, где разгоралась перестрелка.
— Ну, как желаете, — пожал плечами Барченко, — собственно, помощь мне не требуется. Идемте, Майя Геннадиевна.
Боровская, под руку с Ладой, пошли к выходу из лагеря. Лада все оглядывалась в сторону берега, один раз даже попросила профессора отпустить ее на минуточку, но тот успокоил ее, сказав, что пока все в порядке, а она своим появлением только помешает Александру Владимировичу исполнять свой долг. Уже на подходе к сопкам к ним присоединился Илья Данилов. Он чуть смущенно развел руками.
— Против нас сильные люди, они успокоили ветер. Я — один, я ничего не мог поделать.
— Не страшно, друг мой, вы выиграли время, — сказал Барченко.
Он задержал Боровскую под предлогом разговора, они немного отстали. Лада и Данилов пошли вперед.
— Возможно, Майя Геннадиевна, мне потребуется ваша помощь.
Нерчу задумчиво курил трубку, смотрел в огонь, пляшущий в очаге. Неделю назад они перенесли стойбище сюда, поближе к поселку. Видно, напрасно это сделали. Сегодня опять впустую сходили в море — ни одного моржа добыть не удалось. Не подпускают моржи охотников. Дети собрали все птичьи яйца возле стойбища, но большинство уже насиженные, есть нельзя. И вяленая рыба тоже кончается. Сегодня Саване сердитая. Ее можно понять: ребенка она кормит, а если у самой еды мало — чем кормить? Завтра придется идти на вельботах далеко — на дальнее лежбище, к мысу Большевик. Может, там посчастливится встретить охотничью удачу. Нерчу вздохнул: утром он думал, не сходить ли к Большому шаману — попросить помощи. Может, и новый комендант, Саша, помог бы. Может и спиртом бы угостил. Нерчу еще обдумывал эту мысль, когда полог чума откинулся и он выронил трубку изо рта — сам Большой шаман вошел в чум, словно духи услышали мысли Нерчу, и присел к очагу.
— Здравствуй, Нерчу.
— Здравствуй, Василий. Я думал о тебе — ты пришел.
Собачников кивнул.
— Я знаю твои мысли. В стойбище нет еды, птичьи гнезда пусты, женщина сердится.
— Да, Василий, ты правильно говоришь.
Большой шаман прилег, облокотившись на локоть, вынул трубку, не спеша набил. В воздухе поплыл аромат хорошего табака — Нерчу курил крепкий, но не такой душистый.
— Дурные новости, Нерчу, — тихо проговорил Собачников. — Плохие люди пришли, напали на поселок Малые Кармакулы. Разрушили хороший дом. Ты помнишь капитана Никиту?
— Помню, — подтвердил Нерчу.
— Он умер. И его друг, Гордей, тоже умер, а виноваты плохие люди.
Нерчу задумался.
— Надо сообщить коменданту Саше.
— Он знает, — сказал Собачников, — он послал меня предупредить людей в поселке. Я предупредил, но капитана Никиту это не спасло. Теперь плохие люди украли в поселке вельботы и плывут к лагерю. Я зашел предупредить вас: если встретите в тундре незнакомых людей — опасайтесь их.
— А те, кто плывут? Нам надо их остановить? — с сомнением спросил Нерчу.
Собачников покачал головой.
— Я это сделаю сам. Налей мне чаю, Нерчу, — попросил Большой шаман, — я долго шел. Я устал, но не хочу спать — можно упустить плохих людей.
— Какой я глупый, — Нерчу вскочил, повесил чайник над очагом, — есть рыба, ты хочешь?
— Я съем рыбу, — согласился Большой шаман, — я сильно голоден.
Нерчу подал ему рыбу, налил чаю и, чтобы не мешать вышел из чума. Саване, скоблившая тюленью шкуру, подозвала его.
— Что хотел Большой шаман? Ты попросил его пригнать моржей к стойбищу?
— Слишком много вопросов ты задаешь, женщ…
— Если ты не попросишь — я попрошу, — Саване решительно отложила нож, — скоро мы будем голодать, а ты боишься поговорить с ним.
— Он устал, он ест, он думает.
— Он устал? — громко спросила Саване, — а я устала ждать, когда в чуме будет много мяса. Ты — толстый и ленивый, а наш ребенок — маленький, я хочу…
— Тише женщина, — зашипел Нерчу, — не позорь меня перед шаманом.
— Пусть он знает, — еще громче заговорила Саване, — какого никудышнего мужа взяла я!
За спором они не услышали, как из чума вышел Собачников.
— Нерчу, запряги упряжку, — сказал он, — в низинах еще много снега, ты отвезешь меня ближе к лагерю. Саване, моржи придут к вашему берегу. Завтра придут. Незачем так кричать.
Шаман снова ушел в чум, а Нерчу побежал ловить собак. Женщины и дети выглядывали из жилищ, провожали его глазами. Охотники собрались возле Саване, но она ничего не сказала им, только велела оставить шамана в покое, и скоро моржи сами приплывут к стойбищу.
По мокрому подтаявшему снегу собаки бежали тяжело, но все же двигались быстрее, чем если бы Собачников шел пешком. Они ехали, или бежали рядом с нартами. Остановились только один раз — дать отдых собакам и покормить их. Сами тоже пожевали рыбу. Долго отдыхать шаман не позволил и они опять пустились в путь. Наконец шаман дал знак поворачивать к берегу. Скоро снега совсем не стало, но море было уже близко. Большой шаман велел Нерчу оставаться с упряжкой и один пошел вперед.
Собачников поднялся на нависшую над морем скалу. Птичий базар гомонил под ногами, море было покрыто барашками, ветер расстилал по нему полосы белой пены. Собачников отыскал глазами вельботы — обладая хорошими мореходными качествами, они двигались слишком медленно под веслами. Собачников поднял руки к небу и, не разжимая губ, затянул однообразный тягучий мотив. Он обращался к вечным помощникам рыбаков и охотников, он просил их откликнуться: «Вы сбиваете рыбу в косяки, чтобы нам легче было ловить ее, вы пригоняете к берегу кита, и он сам кидается на берег, чтобы мы могли взять его мясо, вы обращаетесь зимой волками и помогаете нам в охоте! Помощи прошу я у вас…»
Солдаты менялись на веслах каждые два часа, ветер норовил оттеснить неуклюжие вельботы к скалам, бросал в лицо пену и брызги. Лейтенант достал карту, разложил на коленях, прикинул скорость хода.
— Еще пару часов, парни, — крикнул он так, чтобы слышали на втором вельботе.
Капрал махнул рукой, в знак того, что понял, посмотрел на угрюмые берега, на черную воду, сплюнул за борт.
— Лучше десять раз высадиться на Крите, черт бы меня побрал, — проворчал он, разглядывая стертые веслами ладони.
Волна ударила вельбот, накренила. Капрал ухватился за планшир и невольно взглянул в сторону открытого моря. Несколько высоких, черных плавников стремительно приближались к вельботам. Капрал потянул к себе автомат.
— Приключения только начинаются, — пробормотал он, — лейтенант! Смотрите, — капрал протянул руку, указывая направление. — Ну-ка, парни, навались.
Лейтенант привстал на банке, выругался и переложил руль, разворачивая вельбот к берегу. Солдаты забили веслами, с недоумением оглядываясь. Но скоро недоумение переросло в тревогу — стая касаток шла прямо на вельботы, длинные плавники уверенно резали воду, и уже можно было разглядеть под водой черные туши китов-убийц. Капрал привстал на корме вельбота, прицелился. Короткая очередь и пули веером прошлись по воде между касатками и вельботами. Вожак стаи, судя по рваным отметинам на двухметровом плавнике, побывавший не в одной схватке, ударил хвостом по воде и ушел глубже под воду.
Капрал ухмыльнулся и обернулся к солдатам.
— Не нравится!
Он покрепче уперся ногами в борта вельбота, снова поднял автомат и тут из воды, прямо перед ним, в пене и брызгах вырвалась огромная черная с белым туша. Сметая стоявшего на ее пути человека, касатка рухнула на вельбот. На переднем вельботе закричали, солдаты, побросав весла, схватились за оружие, но было уже поздно: еще один кит-убийца ударил вельбот в борт, переворачивая его.
Люди в панике плыли прочь от страшного места, стремясь к берегу, а касатки рассекали воду между плывущими, словно играя, подбрасывали тела ударами хвостов. Вода окрашивалась красным, то тут, то там с коротким криком исчезала под водой очередная жертва.
Собачников досмотрел пиршество касаток до конца. Сверху были хорошо видны их черно-белые тела, скользящие под поверхностью моря, будто призрачные тени. Вожак взметнулся из воды, перевернулся в воздухе, показав белое брюхо, и, подняв огромный каскад брызг, рухнул обратно. Шаман кивнул, словно благодарил вожака. На волнах качались обломки вельботов, кровь быстро растворялась в соленой воде. Касатки ушли в открытое море, острые плавники растворились среди волн, и лишь тогда Собачников вернулся к нартам. Нерчу курил трубку, поджидая его.
— Поехали, Нерчу, — сказал Большой шаман, — мы сделали доброе дело. Думаю, тебе можно спросить у коменданта Саши спирта.
* * *
Спецлагерь «Бестиарий»Казалось, кто-то раздвинул занавес — метель поднялась в небо, выше уровня скал и впереди, на много миль было свободное от ветра и снега пространство. Узкие, похожие на ножи, тела подлодок замерли в миле от берега. В бинокль было ясно видно палубу, стоящих впереди орудия людей. Они не были похожи на солдат или матросов — кто с бородой, а кто просто настолько нелепо смотрелся в форме, что было ясно — к военной службе они не имеют никакого отношения. Еще две резиновые шлюпки отвалили от подлодок. Старшина перевел взгляд на те, что уже успели приблизиться. Он приподнялся, посмотрел вправо, где в секретах лежали бойцы.
— Без команды не стрелять! Умаров, ну, сейчас попадешь?
Боец молча передернул затвор, приложился к винтовке, выцеливая солдата, на которого ему показал Войтюк. Войтюк припал к биноклю.
— Давай!
Звонко ударил винтовочный выстрел. Пуля взметнула возле лодки фонтанчик воды, солдат поднял автомат, оглядывая скалы из-под каски.
— Эх, Умаров! — Войтюк сплюнул в сердцах и перевел взгляд на подлодки.
Возле орудий суетились комендоры, наводчик склонился к прицелу, замер, затем отпрянул. Вспышка выстрела, казалось, закрыла все поле зрения, над водой прокатился гулкий раскат, послышался приближающийся свист снаряда. Войтюк нырнул за камень и тут же мощный удар потряс скалу.
— Мама родная, — пробормотал старшина.
Присевший на корточки Умаров глядел на него, словно ожидая объяснений. Небо над скалами потемнело от взлетевших птиц. Войтюк приподнялся.
— Огонь по шлюпкам, огонь! — крикнул он, жалея, что не взял винтовку, — Умаров, огонь!
Боец пугливо выглянул из-за камня, вскинул трехлинейку и, быстро выстрелив, юркнул вниз. Справа послышалась торопливая стрельба. Старшина высунул голову: лодкам оставалось пройти метров сто, потом бросок по гальке пляжа и все, их уже не удержать.
Умаров снова, с проворством кукушки из часов, приподнялся, выстрелил и снова присел на корточки. Войтюк аж застонал от злости.
— Ты хоть смотри, куда стреляешь, мать твою нерусскую! Дай сюда, — он выхватил у бойца винтовку, дослал патрон, привстал, положив трехлинейку на камень для упора.
В прорези прицела возникла первая лодка, старшина задержал дыхание, плавно нажал на спуск. Приклад толкнул его в плечо, уши на миг заложило от выстрела. Шлюпка дрогнула, накренилась на правый борт.
— Хоть так, — пробормотал Войтюк, снова припадая к прицелу.
Дробно ударили с лодок автоматы, пули засвистели над головой. Выстрелив, он отдал винтовку Умарову.
— Бей по шлюпкам.
Сзади послышался топот, старшина оглянулся. От лагеря во главе с Назаровым к берегу бежали стрелки охраны. Чуть позади бежали Межевой и Кривокрасов с автоматом в руке. Капитан упал рядом с Войтюком, привстал на мгновение. Ударили орудия с подлодок, два взрыва заставили скалы дрогнуть.
— Ну, что тут у вас?
— Война тут у нас, товарищ капитан, — проворчал Войтюк, — прямо, оборона Порт-Артура.
Назаров взял у него бинокль. Одна шлюпка, отвалив от подлодок, направлялись куда-то в сторону от направления основного десанта, уходили левей, туда, где скалистый берег обрывался в море стеной.
Назаров сполз вниз.
— Господин подполковник!
Бельский, стоявший в группе стрелков, подошел к нему.
— Принимайте здесь командование.
— Слушаюсь.
— Бойцы, командовать будет подполковник Бельский, слушаться его, как меня. Войтюк, Умаров, Кривокрасов, за мной.
Назаров, пригибаясь, бросился вдоль берега. Рядом, в распахнутой шинели, бежал Кривокрасов.
— Солдаты, рассыпаться, стрелять по моей команде, залпом, патроны беречь, целиться аккуратно. Это вам не танцульки, холера ясна! — рявкнул позади Бельский.
— Боевой мужик, — одобрил на бегу Кривокрасов.
— Успел повоевать, — подтвердил Назаров.
— А мы куда?
— Одна шлюпка пошла левее.
— Там же скалы!
— Вот и посмотрим, чего им там надо.
Лада растерянно смотрела вслед солдатам, которых Назаров повел к берегу. Еще десять минут назад они были вместе, только-только начиная привыкать к возникшей близости и вот все оборвалось, словно кто-то позавидовал им и разлучил, на позволив выплеснуть чувства, так долго копившиеся в душе. Стук в дверь, испуганный крик солдата. Назаров метнулся к одежде, подхватил автомат, уже возле двери оглянулся, подбежал к ней, испуганной, привставшей на постели, быстро поцеловал. Хлопнула дверь и она осталась одна. Кое-как одевшись, Лада вышла на улицу. Все обитатели лагеря были на ногах, словно ждали тревоги, готовились к ней. К девушке подошла Боровская, обняла ее за плечи, профессор Барченко кивнул, здороваясь, пристально взглянул в лицо, будто оценивая происшедшие с ней перемены. Почему-то ей показалось, что он все знает, более того: казалось, он ждал их с Сашей объяснения и теперь выглядел умиротворенным, будто сбылись какие-то его расчеты.
Назаров построил стрелков возле казармы, скомандовал «Направо, бегом марш». Бойцы забухали сапогами, побежали к воротам. Назаров подбежал к Ладе, Боровская легонько подтолкнула ее в спину — иди. Не таясь, они обнялись на глазах у всех, Лада ощутила его губы, ослабев, обмякла в его руках, по лицу побежали слезы. Александр едва смог оторваться от нее, прижав напоследок к груди. Она почувствовала колючий ворс шинели, напомнивший ей что-то забытое, полустертое временем.
Он побежал догонять солдат, у ворот оглянулся, махнул на прощание.
— Саша…
— Ну, ну, девочка. Он вернется, — Боровская обняла ее, — все будет хорошо.
Лада припала к ее плечу, давясь слезами.
Барченко, отвернувшись, протирал очки. Подошла Мария Санджиева, лицо у нее было усталое, глаза лихорадочно блестели.
— Ну, что, Александр Васильевич, теперь вы довольны? — спросила она.
— Мария, я вас умоляю, — пробормотал Барченко. — Не время сейчас выяснять отношения.
— Мне больше повезло, — с вызовом глядя на него, сказала Санджиева, — мое счастье длилось три дня и три ночи.
— Ну, и дай Бог.
— Вы мне напоминаете статую Будды, да простят мне боги такое сравнение. Такой же благостный, знающий все наперед. Ну, добились вы своего, — голос Марии дрогнул, — теперь осталось…
— Мария, — воскликнула Боровская, — прекратите немедленно.
— А вы, Майя Геннадиевна, — Санджиева резко обернулась к ней, посмотрела сузившимися глазами. Губы ее подрагивали, ноздри тонкого с горбинкой носа трепетали, — лучше бы помолчали. Уж вам-то…
Серафима Панова, появившись неизвестно откуда, взяла ее под руку.
— Это в тебе обида говорит, дочка, — сказала она, — а ты тоже поплачь, и легче станет. Кто ж виноват, что супостаты напали? Война — она всегда не вовремя.
— А почему я должна плакать, матушка Серафима? — Мария глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, — почему? Мужчины делают свое дело, там, — она указала в сторону берега, — идет бой. Я не буду плакать! Скоро принесут раненых, я лучше буду о них заботиться.
Она резко повернулась и, гордо вскинув голову, пошла к бараку. Внезапно плечи ее дрогнули, она закрыла лицо руками и побежала. Барченко проводил ее взглядом, пожал плечами.
— Товарищи, я, конечно, понимаю э-э…, важность момента, однако, время не ждет. Лада Алексеевна, постарайтесь успокоиться. Нам с вами предстоит принять важное решение.
— Я не могу, — сдавленным голосом сказала девушка, — я знаю, о чем вы говорите, но…
— Голубушка, я вас прекрасно понимаю, — мягко сказал Барченко, — но и вы меня поймите. Ведь солдаты, и ваш Александр Владимирович, именно потому там сражаются, чтобы мы смогли довершить начатое, — он сделал знак Боровской.
— Лада, — вступила в разговор Майя Геннадиевна, — неужели все напрасно: годы работы, жертвы, которые сейчас приносят наши товарищи? Вы не должны забывать о вашей миссии, я полагаю, она вам уже ясна.
Лада кивнула, вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Да, что-то изменилось. Я теперь ясно представляю, что от меня требуется.
— Это открылась память поколений, дорогая моя, — важно сказал профессор, — теперь она будет с вами всегда, до конца ваших дней. Вы еще постигнете всю мудрость предков, увы, недоступную нам, но в данный момент ваша задача — открыть «Золотые врата».
— А что там, за ними?
— Там — наше будущее! Великое, несравнимое ни с чем, потому, что мы даже не можем его себе представить. Прошу вас, нам пора.
— Да, — хорошо, — кивнула Лада, — идемте.
— Ну, вот и прекрасно, — одобрил Барченко, — Мария нам вряд ли будет полезна, Серафима Григорьевна, товарищ Гагуа, вы идете?
— Вы уж сами, милые, — Панова перекрестила Ладу, — а я после уж девоньку встречу, расспрошу, что, да как.
Гагуа тоже отказался.
— А мне что там делать? — спросил он с резким акцентом, — нет уж, дорогой профессор, я подожду результат здесь. Если, конечно, обстановка позволит, — он кивнул в сторону берега, где разгоралась перестрелка.
— Ну, как желаете, — пожал плечами Барченко, — собственно, помощь мне не требуется. Идемте, Майя Геннадиевна.
Боровская, под руку с Ладой, пошли к выходу из лагеря. Лада все оглядывалась в сторону берега, один раз даже попросила профессора отпустить ее на минуточку, но тот успокоил ее, сказав, что пока все в порядке, а она своим появлением только помешает Александру Владимировичу исполнять свой долг. Уже на подходе к сопкам к ним присоединился Илья Данилов. Он чуть смущенно развел руками.
— Против нас сильные люди, они успокоили ветер. Я — один, я ничего не мог поделать.
— Не страшно, друг мой, вы выиграли время, — сказал Барченко.
Он задержал Боровскую под предлогом разговора, они немного отстали. Лада и Данилов пошли вперед.
— Возможно, Майя Геннадиевна, мне потребуется ваша помощь.