Страница:
Мария стояла, обхватив плечи руками, ветер трепал ее волосы, обнаженное тело покрылось гусиной кожей.
Кривокрасов принес ее одежду. Женщина была словно во сне. Он помог ей одеться, натянул сапоги, надел малицу и, подойдя к убитым, подобрал оружие.
— Мария, нам надо идти. Надо доложить Назарову.
— Да, — кивнула она, — пойдем.
Он подхватил ее под руку и почти бегом потащил на сопку.
— Что ты сделала с ним?
Она остановилась, он, обернувшись, увидел, что она смотрит ему в глаза спокойно, будто ничего не случилось.
— Я сделала то, что должна была сделать. Он хотел убить тебя.
Возле ворот они встретили Серафиму Григорьевну Панову. Опираясь на палку, она ковыляла от берега, часто останавливаясь и подставляя сморщенное лицо солнцу. Увидев Николая с Марией, она склонила голову к плечу, остановилась, поджидая их.
— Вот и молодцы, детки, — сказала она, одобрительно кивая, — война — войной, а жизнь — жизнью. Люби ее, Михаил. Не каждому такое счастье выпадает.
Кривокрасов, покраснев, опустил голову и прошел мимо.
— Черт, — выругался он, — что у нас, на лбу все написано.
— Ты стесняешься этого? Если хочешь, мы можем жить дальше, будто ничего не случилось.
Он резко остановился.
— Ты что? Что ты говоришь?
Мария улыбнулась, глаза ее блестели, от быстрой ходьбы она разрумянилась.
— Серафима Григорьевна видит многое из того, чего не замечают другие.
— Ух…, как-то это необычно, что ли. А-а, — он махнул рукой и на глазах часового обнял ее, — да пусть все знают.
Она поцеловала его и высвободилась.
— Я пойду к себе. Приходи, как освободишься.
— Обязательно, — он посмотрел ей вслед, с трудом подавляя желание догнать, закружить, заорать нечто несуразное от восторга.
— Быстро вернулись.
Михаил обернулся. Рядом, улыбаясь, стояли Назаров с Барченко. Кривокрасов снял с плеча автоматы.
— Похоже, десант мы уже прозевали, — сказал он.
Улыбка слетела с лица Назарова. Он взял один автомат, вытащил магазин, передернул затвор.
— МП-38-40, — сказал он, — хорошая машинка, особенно для ближнего боя. Сколько было человек?
— Двое и было, — пожал плечами Кривокрасов.
— Хоть бы одного живьем взял, эх, Миша.
— Да я стрелял-то в одного. А потом, понимаешь, не привык я так вот, с ходу, людей дырявить. Любой бандит, если не под марафетом, лапы без разговоров поднимает, а эти… Но грамотные парни, я уж думал — конец мне.
— Ну, и как же выкрутился?
— Я же говорю: одного я приложил, это точно. Пуля в сердце попала. А другой…, даже и не знаю. Я когда обернулся к нему, он уже падал, а напротив него Мария…, то, есть, товарищ Санджиева стояла и вот так пальцами делала, — Кривокрасов вытянул руки и показал, что он успел разглядеть.
— Как, как? — заинтересовался Барченко, до сих пор стоявший молча.
— Вот так!
— Вы осмотрели этого человека?
— Там и осматривать нечего, Александр Васильевич, — сказал Кривокрасов, — такое впечатление, что он умер месяца полтора-два назад. Уж я-то видел такие трупы.
— Очень интересно, — пробормотал Барченко.
— Ну, это кому как.
— Так, вот, что, Михаил, — сказал Назаров, — бери двух бойцов, обыщи трупы и все, что обнаружишь — документы, карты, оружие, рацию, все неси сюда. И скажи бойцам, чтобы лопаты захватили. Пусть похоронят по-человечески, пока песцы да медведи не объели.
— Понял, — кивнул Кривокрасов и зашагал к казарме.
Назаров повернулся к профессору, который в задумчивости протирал очки платком.
— Что вас так заинтересовало, Александр Васильевич, — спросил он.
— Видите ли, боюсь, Мария Санджиева кое-что не договорила, когда я с ней беседовал, перед отправкой сюда, в лагерь. Выбора у нее не было — десять лет, без права переписки, думаю, вы знаете, что это такое. Или сюда, работать под моим руководством.
— Она не та, за кого себя выдает? — насторожился Назаров.
— Она сказала мне часть правды, теперь, после рассказа товарища Кривокрасова, я узнал то, о чем она умолчала.
— Так поделитесь.
Барченко нахмурился, надел очки и тяжело вздохнул.
— Я не уверен, что эти знания вам пригодятся, более того, я не уверен, что вы, как атеист, сможете их оценить. Тем более, что я догадываюсь о вашем скептическом отношении к нашей работе. Но, если вы настаиваете, я попробую.
— Профессор, поставьте себя на мое место. Я обязан обеспечить вашу безопасность и вдруг я узнаю, что один из ваших сотрудников не тот, за кого себя выдает! Что прикажете делать?
— Ничего, абсолютно ничего. Единственно, что я вас попрошу: постарайтесь не обижать Марию Санджиеву, а теперь, — он посмотрел в сторону только что вошедшего в казарму Кривокрасова, — а теперь и Николая Терентьевича тоже. Его в особенности.
Назаров усмехнулся.
— Загадками говорить изволите, товарищ профессор.
— А вот послушайте, товарищ Назаров: Мария Санджиева — бурятка, с несомненной примесью славянской крови. Мне она рассказала, что происходит из древнего рода шаманов и, проведя некоторые тесты, я в этом убедился. Но, — профессор поднял палец, — я никогда не слышал, чтобы шаман мог так мгновенно воздействовать на человеческий организм. Лишь в одном древнем манускрипте, который я имел счастье изучать, есть упоминание о чем-то подобном. По легенде, супруга бога Ямы, владыки царства мертвых, имеет возможность мгновенно старить человеческий организм, доводя его до состояния разложения в считанные мгновения. Ее имя «Максарма» переводится, как «наделенная огромным войском мертвых». Видимо, войско это состоит из поверженных врагов. Я понимаю, что звучит это дико, но исключать такую возможность нельзя: жена могущественнейшего из бурятских богов Ямы, Максарма — Мария Санджиева!
Глава 20
Кривокрасов принес ее одежду. Женщина была словно во сне. Он помог ей одеться, натянул сапоги, надел малицу и, подойдя к убитым, подобрал оружие.
— Мария, нам надо идти. Надо доложить Назарову.
— Да, — кивнула она, — пойдем.
Он подхватил ее под руку и почти бегом потащил на сопку.
— Что ты сделала с ним?
Она остановилась, он, обернувшись, увидел, что она смотрит ему в глаза спокойно, будто ничего не случилось.
— Я сделала то, что должна была сделать. Он хотел убить тебя.
Возле ворот они встретили Серафиму Григорьевну Панову. Опираясь на палку, она ковыляла от берега, часто останавливаясь и подставляя сморщенное лицо солнцу. Увидев Николая с Марией, она склонила голову к плечу, остановилась, поджидая их.
— Вот и молодцы, детки, — сказала она, одобрительно кивая, — война — войной, а жизнь — жизнью. Люби ее, Михаил. Не каждому такое счастье выпадает.
Кривокрасов, покраснев, опустил голову и прошел мимо.
— Черт, — выругался он, — что у нас, на лбу все написано.
— Ты стесняешься этого? Если хочешь, мы можем жить дальше, будто ничего не случилось.
Он резко остановился.
— Ты что? Что ты говоришь?
Мария улыбнулась, глаза ее блестели, от быстрой ходьбы она разрумянилась.
— Серафима Григорьевна видит многое из того, чего не замечают другие.
— Ух…, как-то это необычно, что ли. А-а, — он махнул рукой и на глазах часового обнял ее, — да пусть все знают.
Она поцеловала его и высвободилась.
— Я пойду к себе. Приходи, как освободишься.
— Обязательно, — он посмотрел ей вслед, с трудом подавляя желание догнать, закружить, заорать нечто несуразное от восторга.
— Быстро вернулись.
Михаил обернулся. Рядом, улыбаясь, стояли Назаров с Барченко. Кривокрасов снял с плеча автоматы.
— Похоже, десант мы уже прозевали, — сказал он.
Улыбка слетела с лица Назарова. Он взял один автомат, вытащил магазин, передернул затвор.
— МП-38-40, — сказал он, — хорошая машинка, особенно для ближнего боя. Сколько было человек?
— Двое и было, — пожал плечами Кривокрасов.
— Хоть бы одного живьем взял, эх, Миша.
— Да я стрелял-то в одного. А потом, понимаешь, не привык я так вот, с ходу, людей дырявить. Любой бандит, если не под марафетом, лапы без разговоров поднимает, а эти… Но грамотные парни, я уж думал — конец мне.
— Ну, и как же выкрутился?
— Я же говорю: одного я приложил, это точно. Пуля в сердце попала. А другой…, даже и не знаю. Я когда обернулся к нему, он уже падал, а напротив него Мария…, то, есть, товарищ Санджиева стояла и вот так пальцами делала, — Кривокрасов вытянул руки и показал, что он успел разглядеть.
— Как, как? — заинтересовался Барченко, до сих пор стоявший молча.
— Вот так!
— Вы осмотрели этого человека?
— Там и осматривать нечего, Александр Васильевич, — сказал Кривокрасов, — такое впечатление, что он умер месяца полтора-два назад. Уж я-то видел такие трупы.
— Очень интересно, — пробормотал Барченко.
— Ну, это кому как.
— Так, вот, что, Михаил, — сказал Назаров, — бери двух бойцов, обыщи трупы и все, что обнаружишь — документы, карты, оружие, рацию, все неси сюда. И скажи бойцам, чтобы лопаты захватили. Пусть похоронят по-человечески, пока песцы да медведи не объели.
— Понял, — кивнул Кривокрасов и зашагал к казарме.
Назаров повернулся к профессору, который в задумчивости протирал очки платком.
— Что вас так заинтересовало, Александр Васильевич, — спросил он.
— Видите ли, боюсь, Мария Санджиева кое-что не договорила, когда я с ней беседовал, перед отправкой сюда, в лагерь. Выбора у нее не было — десять лет, без права переписки, думаю, вы знаете, что это такое. Или сюда, работать под моим руководством.
— Она не та, за кого себя выдает? — насторожился Назаров.
— Она сказала мне часть правды, теперь, после рассказа товарища Кривокрасова, я узнал то, о чем она умолчала.
— Так поделитесь.
Барченко нахмурился, надел очки и тяжело вздохнул.
— Я не уверен, что эти знания вам пригодятся, более того, я не уверен, что вы, как атеист, сможете их оценить. Тем более, что я догадываюсь о вашем скептическом отношении к нашей работе. Но, если вы настаиваете, я попробую.
— Профессор, поставьте себя на мое место. Я обязан обеспечить вашу безопасность и вдруг я узнаю, что один из ваших сотрудников не тот, за кого себя выдает! Что прикажете делать?
— Ничего, абсолютно ничего. Единственно, что я вас попрошу: постарайтесь не обижать Марию Санджиеву, а теперь, — он посмотрел в сторону только что вошедшего в казарму Кривокрасова, — а теперь и Николая Терентьевича тоже. Его в особенности.
Назаров усмехнулся.
— Загадками говорить изволите, товарищ профессор.
— А вот послушайте, товарищ Назаров: Мария Санджиева — бурятка, с несомненной примесью славянской крови. Мне она рассказала, что происходит из древнего рода шаманов и, проведя некоторые тесты, я в этом убедился. Но, — профессор поднял палец, — я никогда не слышал, чтобы шаман мог так мгновенно воздействовать на человеческий организм. Лишь в одном древнем манускрипте, который я имел счастье изучать, есть упоминание о чем-то подобном. По легенде, супруга бога Ямы, владыки царства мертвых, имеет возможность мгновенно старить человеческий организм, доводя его до состояния разложения в считанные мгновения. Ее имя «Максарма» переводится, как «наделенная огромным войском мертвых». Видимо, войско это состоит из поверженных врагов. Я понимаю, что звучит это дико, но исключать такую возможность нельзя: жена могущественнейшего из бурятских богов Ямы, Максарма — Мария Санджиева!
Глава 20
Под зазеленевшей травой на глубине нескольких десятков сантиметров была мерзлая земля, и Кривокрасов похвалил себя, что заставил одного из бойцов взять кирку. Пока стрелки долбили вечную мерзлоту, Кривокрасов обыскал убитых, забрал карту, оружие: пистолеты и ножи; рацию. Парашютистов завернули в плащ-палатки, забросали мерзлыми комьями, заложили дерном. Бойцы притоптали дерн, один покачал головой.
— Все равно зверь доберется. Разроют и объедят.
Михаил оставил одного стрелка на вершине сопки — наблюдать, не появятся ли еще гости, пообещав сменить через два часа.
В лагере поднялась непривычная суета: бойцы проверяли винтовки, открывали ящики с патронами. Назаров проинструктировал первую смену стрелков и Войтюк развел их по секретам, намеченных в скалах над морем. При появлении любого судна, вплоть до «Самсона», одному велено было бежать в лагерь — поднимать тревогу, другому продолжать наблюдение.
Кривокрасов позвал Назарова, разложил в избе на столе захваченное у парашютистов имущество. Шамшулов увязался за ними.
— Неплохо подготовились, — сказал Назаров, перебирая разложенные вещи — сухие пайки на пять суток, капканы из тонкой стальной проволоки, компасы. Переломив ракетницу, заглянул в ствол, — может, в секреты дать? Хотя нет, не стоит — с моря могут заметить ракету.
Осмотрев рацию пожалел было, что отослал Собачникова в Малые Кармакулы с донесением — можно было предупредить по рации, но потом вспомнил, что не знает часы выхода радиста в эфир и волну, на которой тот работает.
— Я могу попробовать связаться с поселком, — предложил Шамшулов, — радиодело я знаю неплохо, попробую вызвать на связь радиста из Кармакул.
— Хорошо, — кивнул Назаров, — только осторожнее, Борис Давидович. Здесь, — он указал на рацию, — должны быть фиксированные частоты для связи с подлодками. Если они перехватят ваше сообщение…
— Понятно, — проворчал Шамшулов, — ладно вам, не мальчик я, в самом-то деле.
Упаковав рацию, он понес ее в свой барак.
Бельский предложил разработать план отхода из лагеря, в случае реальной угрозы захвата сотрудников «бестиария» десантом и Назаров отправил с ним двух бойцов наметить пути следования. Решили отступать в глубь острова, в сопки, по возможности сдерживая десант подвижными арьергардными группами.
Барченко, отозвав Назарова в сторону, подвел к нему Данилова. Выслушав профессора, Назаров недоверчиво покачал головой.
— Что ж, если это возможно — буду только рад такой помощи. Правда, боюсь, что при наличии точных карт непогода им не помешает.
— Давайте использовать все средства, которые находятся в нашем распоряжении, — сказал профессор, — через трое суток будет понятно, насколько удачно проходит наш эксперимент. Столько времени вы мне можете гарантировать?
— Не уверен.
— Вот, то— то и оно! — он обернулся к Данилову, — так, что, Илья, постарайся показать все, на что способен.
Лопарь оглядел чистое небо, кивнул. Взгляд у него был, как всегда, меланхоличен, прозрачные глаза были безмятежны, будто он вообще не понимал, о чем речь.
— Вы сказали, три дня и они придут? — обратился он к Барченко.
— Да, дорогой мой, не позже.
— Тогда я начну сейчас. Мне понадобится время на подготовку.
— Тебе виднее, дорогой мой, действуй.
Межевой, сидя на бревне возле барака, безмятежно покуривал самокрутку, с усмешечкой наблюдая за царившей суетой. Кривокрасов поманил его к себе.
— Ты чего расселся, Иван?
— А чего бегать без толку, Михаил Терентьевич? — резонно возразил Межевой. — Я бы, правду сказать, прямо сейчас оторвался. Ну, может не сейчас, а к вечеру точно. Сами посудите: ну кому воевать? Вертухаи наши разбегутся при первом шухере, товарищ Назаров, конечно, авторитетный мужчина, да и вы человек серьезный. Ну, может быть, поляк этот, старшина, опять таки, но и все! Верно говорю, Михаил Терентьевич: кишку набить под завязку, шамовки набрать впрок и в тундру. Пересидим, на крайняк — на Белушью Губу подадимся, или поодиночке растасуемся — поди, сыщи нас. Профессор парит — дело надо делать, а мне моя жизнь дороже.
Кривокрасов молча смотрел на него с таким видом, словно только сейчас разглядел, кто перед ним.
— Извиняйте, Михаил Терентьевич, — развел руками Межевой, — сказал вам, как на сердце лежит.
— Можно тебя, конечно, под замок посадить, — задумчиво сказал Михаил, — только на хрена ты такой нужен, Ваня. Ладно, живи, как знаешь, смотреть я за тобой не буду, — он повернулся и зашагал к Назарову.
Межевой заплевал самокрутку, скривившись, посмотрел ему вслед и, махнув рукой, ушел в барак.
Шамшулов пристроил рацию на столе возле печки. В бараке было пусто, если не считать мешков с картошкой, горохом, пакетов муки, сложенных возле дальней стены. Запах стоял, как в овощехранилище, но старший инспектор уже притерпелся. Ничего, товарищ Назаров, вспомним в свое время, как поселили на складе, сразу все вспомним.
Он откинул крышку радиостанции, присел на табуретку и почесал затылок, читая немецкие буквы.
— Телефункен… Эх, Европа, все у вас не по-людски, — он пощелкал тумблерами. Панель осветилась, — ага, ясно.
Устройство рации постепенно становилось понятным — примерно то же самое, чему учили в три последних дня перед выездом на Новую Землю. Отыскав гнездо, он надел наушники. Треск, шипение. Повращал верньер — никакого эффекта.
— А причина? — Шамшулов приподнял ящик рации, потряс его, — черт, что еще такое?
Закурив, посидел, задумчиво уставившись на аппарат, затем повернул его к себе задней стороной, подцепил пальцами крышку внизу корпуса. Угу, вот в чем дело! Век живи — век учись. Он достал проволочную антенну, размотал. Повыше ее. Шамшулов просунул кончик проволоки в щель в окне, выбежал на улицу.
Войтюк вел группу солдат — судя по всему менять посты на скалах над морем, Барченко, Боровская и Гагуа что-то горячо обсуждали возле своего барака.
Шамшулов нашел камень, длинной с палец, обмотал его проволокой и забросил на крышу барака. Пойдет!
Вернувшись к рации, включил ее и осторожно начал вращать верньер. Есть! В наушниках послышалась чужая речь, музыка. Старший инспектор взглянул на часы — через полтора часа у радиста из Малых Кармакул связь с Большой Землей. За полчаса до этого он включит радиостанцию, настроится. Вот тогда мы его и отловим. Шамшулов потер руки: ну, товарищи коменданты-заключенные, посмотрим, как вы запоете, когда сюда прибудут части НКВД. И с десантом разберутся, и здесь порядок наладят.
Комиссар Государственной безопасности третьего ранга снял очки и устало потер переносицу. Проблемы накладывались одна на другую: утром позвонил Николай Андреевич и, вроде в шутку, пожаловался, что потерял связь с «бестиарием». Понять его тон можно — всегда показывал свое превосходство и тут, на тебе, такой афронт: дела на архипелаге выходят из-под контроля. Комиссар пообещал, что задействует все средства, чтобы выяснить положение, однако что-либо предпринимать не спешил — пусть Николай Андреевич почувствует, что и он может стать зависим от обстоятельств, и тут эта радиограмма. Комиссар покосился на листок с текстом. Прозевали, прошляпили. Агентура в Германии ни полслова не передала о предстоящем десанте. Впрочем, это объяснимо — в институт «Аненербе» внедрить никого не удалось, а ясновидящая, что действует в группе Шульце-Бойзена, скорее всего, просто экзальтированная особа, чем специалист по психоэнергетике.
Однако, звонить Смирнову придется. Комиссар тяжело вздохнул, снял телефонную трубку, приказал соединить с пятым отделом. Трубку долго не брали, голос Николая Андреевича комиссар узнал сразу, вспомнил его пронизывающие глаза и поморщился.
— Николай Андреевич, добрый вечер. Боюсь, у меня для вас неприятные новости.
— Насколько неприятные?
— Настолько, что не хотелось бы обсуждать их по телефону.
— Хорошо, — помолчав, сказал собеседник, — через полчаса буду у вас.
— Жду, — комиссар аккуратно положил трубку и задумался.
Разговор предстоял непростой — охрана «бестиария» была возложена на комиссара, и, по идее, он должен был предусмотреть возможность диверсии против лагеря.
Между двух кресел был сервирован столик: чай, нарезанный лимон на тарелочке, сахарница, грузинский коньяк и две рюмки. Пригласив гостя присаживаться, комиссар приподнял бутылку, вопросительно взглянув на него.
— Нет, благодарю вас, — отказался тот, — приступим к делу — вы меня заинтриговали, товарищ комиссар.
— Ну что ж. К делу, так к делу. Я получил радиограмму с Новой Земли, — начал комиссар, отхлебнув чай, …
— От Бориса Давидовича?
Комиссар поперхнулся.
— Помилуйте, неужели вы думали, что он останется вне моего поля зрения? — Смирнов опустил в чай ломтик лимона.
— Гм…, ну что ж, тем лучше. Радиосвязь с архипелагом есть, вернее, была, не знаю, как сейчас. Шамшулов доложил, что в «бестиарии» прошло совещание, на котором Барченко объявил, что против лагеря готовится диверсия — немецкий десант.
Смирнов кивнул.
— Понятно, почему я не смог наладить контакта — «Аненербе» блокировал Новую Землю. Продолжайте.
— Вот, собственно, все, что я хотел донести до вас, Николай Андреевич.
— Силы десанта и задачи известны?
— Численность около пятидесяти человек, видимо, с поддержкой психоэнергетиков, как на месте, так и непосредственно из института «Аненербе». К настоящему моменту уже была стычка с двумя парашютистами. Захватить живыми не удалось. Задачи, по предположению Барченко такие — захватить сотрудников «бестиария», возможно уничтожить.
Николай Андреевич задумчиво помешал ложечкой в стакане, быстро взглянул на комиссара.
— Вы тоже так полагаете?
— Исходя из того, что мне известно о задачах сотрудников спецлагеря, думаю, что это вполне возможно.
Смирнов откинулся в кресле, прикрыл глаза. Комиссар покосился на него, налил себе коньяк, выпил и, сморщившись, высосал дольку лимона. Молчание затягивалось. Наконец Николай Андреевич глубоко вздохнул, видимо приняв какое-то решение.
— Какие есть данные о местонахождении Виллигута, фон Либенфельса, профессора Хильшера, Вольфрама Зиверса и, пожалуй, Гиммлера?
— Так сразу я не могу ответить, — пожал плечами комиссар.
— Я не требую срочного ответа, — улыбнулся Смирнов, — десять-пятнадцать минут я вполне могу подождать, — внезапно взгляд его сделался пронизывающим, жестким и комиссар почувствовал, как кровь отхлынула от лица, — постарайтесь уложиться в это время.
Комиссар вышел из кабинета, Смирнов слышал, как он разговаривает с адъютантом, раздражаясь от непонятливости подчиненного. Вернувшись в кабинет, комиссар присел в кресло, стараясь не смотреть на собеседника.
— Что вы намерены предпринять? — спросил он, глядя в сторону.
— Это зависит от сведений, которые вы мне предоставите, товарищ комиссар. Боюсь, профессор Барченко ошибся, определив задачи диверсионной группы немцев. Есть у вас карта?
Поднявшись, комиссар отдернул шторки, закрывающие огромную карту Советского Союза. Смирнов, со стаканом чая в руке, подошел поближе.
— Какие корабли, классом не ниже эскадренного миноносца, есть на Северном флоте? — спросил он.
— Э-э, собственно, крупнее эсминцев у нас там ничего нет.
— За какое время они могут достигнуть Новой Земли?
— Я не моряк, Николай Андреевич, могу сказать только приблизительно. От Мурманска, полагаю, потребуется около двух, двух с половиной суток полным ходом, из Архангельска еще дольше…, впрочем, там только сторожевые корабли.
— Слишком долго. Когда ожидается десант?
Комиссар задумался, шевеля губами, потом кивнул.
— Максимум, через сутки.
Смирнов отошел от карты, потеряв к ней интерес, вернулся в кресло. Взглянув на комиссара, он наморщил лоб.
— А почему охрана лагеря состоит из сотрудников ГУЛАГа, товарищ комиссар? Вы представляете, что с ними сделает немецкий десант?
«Началось, — подумал тот. — Поиски стрелочника».
— Охрана лагерей, по своей специфике, …
— Это не обычный лагерь, черт возьми! — внезапно раздражаясь, крикнул Смирнов, — вы послали туда своего человека, но не подумали об усилении войскового соединения! Как это понимать?
Стук в дверь прервал начинавшийся конфликт. В кабинет заглянул адъютант, протянул бумаги. Комиссар поспешно взял их у него из рук, выпроводил движением руки и впился взглядом в донесения агентов.
— Вслух, если вас не затруднит, — уже обычным голосом попросил Смирнов.
— Карл Мария Виллигут, он же Вайстор, месяц назад помещен в клинику для душевно больных под Зальцбургом, где и находится в настоящее время. Йорг Ланс фон Либенфельс руководит археологической экспедицией на месте последнего оплота катаров [17]-альбигойцев в окрестностях замка Монсегюр…
— Я знаю, где находился «последний оплот» катаров, — едко заметил Смирнов, — короче, пожалуйста.
— Вольфрам Зиверс в Берлине, курирует разработки института «Аненербе», местонахождение профессора Хильшера не установлено. Генрих Гиммлер проводит переговоры с фельдмаршалом Маннергеймом в Турку, после чего проведет инспекционную поездку по Норвегии…
— Стоп, — Смирнов подался вперед, — маршрут следования известен?
— В общих чертах. Север Норвегии — осмотр бывших английских военно-морских баз…
— Достаточно, — Смирнов снова откинулся в кресле. На этот раз на его лице появилось удовлетворенное выражение, словно он решил сложную задачу, — так-так, господин Великий Магистр [18], решили воспользоваться плодами чужих трудов? — пробормотал он едва слышно. — Товарищ комиссар, есть у нас в районе Архангельска бомбардировочные соединения? Я имею в виду дальнюю авиацию.
— В Ягоднике три эскадрильи дальних бомбардировщиков ДБ-3 [19]. По-моему, бомбовая загрузка около тонны.
— Держите их в боеготовности. Возможно, нам придется нанести удар по «бестиарию». Не делайте большие глаза, товарищ комиссар, это по вашей вине наши научные разработки могут попасть в руки врага. И это еще в лучшем случае, в худшем — немцы воспользуются проводимым Барченко экспериментом в своих целях. Последствия даже я предсказать не берусь.
Смирнов разлил коньяк, приглашающе приподнял рюмку, выпил, не дожидаясь его реакции на приглашение и, сухо попрощавшись, вышел из кабинета.
Профессор нашел Панкрашина в казарме — Войтюк, разобрав винтовку, объяснял тому устройство оружия.
— Стебель затвора, курок, боевая личинка, — Войтюк, почти не глядя, собрал винтовку, подкинул в руке, — образца тысяча восемьсот девяносто первого года, а лучше так и не придумали. И не надо! Ты ее только нацель правильно, а уж она не промажет.
Барченко прервал урок, сказав, что продолжить можно будет в свободное время.
— Сергей, у нас неприятности.
— Еще? Что на этот раз случилось?
— Гагуа не смог связаться с Москвой. Похоже, энергетические каналы связи блокированы.
— Как это возможно? — удивился Панкрашин.
— К сожалению, возможно. Боюсь, это работа наших коллег из «Аненербе». Мне необходимо выяснить, насколько серьезна блокада архипелага. Вы можете прозондировать пространство вокруг Новой Земли на астральном уровне? Мне, откровенно говоря, недосуг.
— Конечно, Александр Васильевич. Когда это необходимо сделать?
— Немедленно. По результатам вашей проверки и будем строить дальнейшую работу.
— Сейчас же отправляюсь, — сказал Панкрашин.
Попрощавшись со старшиной, он забежал в барак, накинул малицу — несмотря на конец весны, ветер, гулявший на скалах пронизывал насквозь, а ему предстояло оставить тело в неподвижности на несколько часов. Межевой спросил, не нужна ли помощь, но Панкрашин отказался, сказав, что просто прогуляется по берегу.
Если в лагере царило относительное безветрие и солнце уже чувствительно припекало, то за территорией было не жарко. Северный ветер рябил воду, покрывавшую низменности, гнул едва проросшую траву, подталкивал Панкрашина в спину уверенно, словно знал, куда тот направляется. Выбирая места посуше, Панкрашин поднялся к скалам. Здесь ветер был еще сильнее, зато под ногами не хлюпало. Скоро он уже был возле памятного знака — «гурии», а от него до лощины, которую они с профессором использовали для своих астральных экскурсий, и вовсе было рукой подать. В последний раз Сергей был здесь один и Барченко не знал о его отлучке. Тогда Сергей стал свидетелем бомбардировки базы немецких подлодок и гибели английского бомбардировщика.
Спасаясь от ветра, он свернул в лощину, подошел к обрыву и полюбовался открывшимся видом на море. Глубокая синева до горизонта, пена и брызги, взлетающие под ногами. Прямо напротив, на расстоянии нескольких метров от него, парил поморник. Распластав крылья, он висел в воздухе, словно подвешенный на нитках за кончики крыльев и косился на Панкрашина черным глазом. Сергей подмигнул ему — что, приятель, полетаем?
Усевшись на плоский камень, он расслабился, отогнал прочь мысли — разум должен стать чистым, как лист бумаги, вошел в транс. Оставив тело, он оглянулся на свою земную оболочку. Что ж, неплоха, еще очень даже послужит, вот только с делами разберемся. Мелькнула мысль, что все же надо было взять Ивана, ну, да ладно — обойдется.
Сегодня торопиться было некуда. Вдоль обрыва Сергей скользнул к воде. Море играло разноцветными красками — в каждой капле таилась жизнь. Панкрашин полетел вперед над самыми волнами, гадая, каким окажется препятствие, если оно вообще существует.
Полет замедлялся постепенно, почти незаметно, пока он не ощутил возросшее сопротивление. Пространство словно не хотело выпускать Панкрашина от берега — по его прикидкам он едва преодолел километров пять. Неужели блокада? Впереди будто сгущались тучи, становилось все темнее, встречное давление усиливалось, пока Панкрашин не завис, не в состоянии двигаться дальше. Вокруг сгустился сумрак, словно неожиданно наступила ночь. У него возникло неприятное чувство, что кто-то наблюдает за ним оттуда, из мрака, сторожа каждое движение. Панкрашин повернул назад, и ему показалось, что его подталкивают в спину — возвращайся, здесь ты не пройдешь! Даже почудилось, что он вновь на скалах и северный ветер подгоняет его. Сергей спустился к воде, попробовал преодолеть преграду над самой поверхностью. Его снова остановили ненавязчиво, но решительно прервав полет. Он сделал еще несколько попыток, постепенно убеждаясь, что Барченко был прав — блокада перекрывала все направления. Оставалось проверить, тянется ли она вокруг всего архипелага. «Ничего, — подумал Панкрашин, — много времени это не займет», и устремился к северной оконечности Новой Земли.
Он не почувствовал, как за его спиной из преградившего путь мрака, выскользнула тень и устремилась к земле.
Поморник, чуть шевеля маховыми перьями, парил в воздушной струе, косясь глазом на неподвижное тело человека. Внезапно человек пошевелился, но как-то нелепо — голова, откинувшись, ударилась затылком о камень, согнулась нога, распрямилась, руки зашарили вокруг, будто искали точку опоры. Наклонившись вперед, тело свалилось с камня, упираясь руками, встало на четвереньки, потом выпрямилось, постояло, шатаясь, и шагнуло к обрыву.
— Все равно зверь доберется. Разроют и объедят.
Михаил оставил одного стрелка на вершине сопки — наблюдать, не появятся ли еще гости, пообещав сменить через два часа.
В лагере поднялась непривычная суета: бойцы проверяли винтовки, открывали ящики с патронами. Назаров проинструктировал первую смену стрелков и Войтюк развел их по секретам, намеченных в скалах над морем. При появлении любого судна, вплоть до «Самсона», одному велено было бежать в лагерь — поднимать тревогу, другому продолжать наблюдение.
Кривокрасов позвал Назарова, разложил в избе на столе захваченное у парашютистов имущество. Шамшулов увязался за ними.
— Неплохо подготовились, — сказал Назаров, перебирая разложенные вещи — сухие пайки на пять суток, капканы из тонкой стальной проволоки, компасы. Переломив ракетницу, заглянул в ствол, — может, в секреты дать? Хотя нет, не стоит — с моря могут заметить ракету.
Осмотрев рацию пожалел было, что отослал Собачникова в Малые Кармакулы с донесением — можно было предупредить по рации, но потом вспомнил, что не знает часы выхода радиста в эфир и волну, на которой тот работает.
— Я могу попробовать связаться с поселком, — предложил Шамшулов, — радиодело я знаю неплохо, попробую вызвать на связь радиста из Кармакул.
— Хорошо, — кивнул Назаров, — только осторожнее, Борис Давидович. Здесь, — он указал на рацию, — должны быть фиксированные частоты для связи с подлодками. Если они перехватят ваше сообщение…
— Понятно, — проворчал Шамшулов, — ладно вам, не мальчик я, в самом-то деле.
Упаковав рацию, он понес ее в свой барак.
Бельский предложил разработать план отхода из лагеря, в случае реальной угрозы захвата сотрудников «бестиария» десантом и Назаров отправил с ним двух бойцов наметить пути следования. Решили отступать в глубь острова, в сопки, по возможности сдерживая десант подвижными арьергардными группами.
Барченко, отозвав Назарова в сторону, подвел к нему Данилова. Выслушав профессора, Назаров недоверчиво покачал головой.
— Что ж, если это возможно — буду только рад такой помощи. Правда, боюсь, что при наличии точных карт непогода им не помешает.
— Давайте использовать все средства, которые находятся в нашем распоряжении, — сказал профессор, — через трое суток будет понятно, насколько удачно проходит наш эксперимент. Столько времени вы мне можете гарантировать?
— Не уверен.
— Вот, то— то и оно! — он обернулся к Данилову, — так, что, Илья, постарайся показать все, на что способен.
Лопарь оглядел чистое небо, кивнул. Взгляд у него был, как всегда, меланхоличен, прозрачные глаза были безмятежны, будто он вообще не понимал, о чем речь.
— Вы сказали, три дня и они придут? — обратился он к Барченко.
— Да, дорогой мой, не позже.
— Тогда я начну сейчас. Мне понадобится время на подготовку.
— Тебе виднее, дорогой мой, действуй.
Межевой, сидя на бревне возле барака, безмятежно покуривал самокрутку, с усмешечкой наблюдая за царившей суетой. Кривокрасов поманил его к себе.
— Ты чего расселся, Иван?
— А чего бегать без толку, Михаил Терентьевич? — резонно возразил Межевой. — Я бы, правду сказать, прямо сейчас оторвался. Ну, может не сейчас, а к вечеру точно. Сами посудите: ну кому воевать? Вертухаи наши разбегутся при первом шухере, товарищ Назаров, конечно, авторитетный мужчина, да и вы человек серьезный. Ну, может быть, поляк этот, старшина, опять таки, но и все! Верно говорю, Михаил Терентьевич: кишку набить под завязку, шамовки набрать впрок и в тундру. Пересидим, на крайняк — на Белушью Губу подадимся, или поодиночке растасуемся — поди, сыщи нас. Профессор парит — дело надо делать, а мне моя жизнь дороже.
Кривокрасов молча смотрел на него с таким видом, словно только сейчас разглядел, кто перед ним.
— Извиняйте, Михаил Терентьевич, — развел руками Межевой, — сказал вам, как на сердце лежит.
— Можно тебя, конечно, под замок посадить, — задумчиво сказал Михаил, — только на хрена ты такой нужен, Ваня. Ладно, живи, как знаешь, смотреть я за тобой не буду, — он повернулся и зашагал к Назарову.
Межевой заплевал самокрутку, скривившись, посмотрел ему вслед и, махнув рукой, ушел в барак.
Шамшулов пристроил рацию на столе возле печки. В бараке было пусто, если не считать мешков с картошкой, горохом, пакетов муки, сложенных возле дальней стены. Запах стоял, как в овощехранилище, но старший инспектор уже притерпелся. Ничего, товарищ Назаров, вспомним в свое время, как поселили на складе, сразу все вспомним.
Он откинул крышку радиостанции, присел на табуретку и почесал затылок, читая немецкие буквы.
— Телефункен… Эх, Европа, все у вас не по-людски, — он пощелкал тумблерами. Панель осветилась, — ага, ясно.
Устройство рации постепенно становилось понятным — примерно то же самое, чему учили в три последних дня перед выездом на Новую Землю. Отыскав гнездо, он надел наушники. Треск, шипение. Повращал верньер — никакого эффекта.
— А причина? — Шамшулов приподнял ящик рации, потряс его, — черт, что еще такое?
Закурив, посидел, задумчиво уставившись на аппарат, затем повернул его к себе задней стороной, подцепил пальцами крышку внизу корпуса. Угу, вот в чем дело! Век живи — век учись. Он достал проволочную антенну, размотал. Повыше ее. Шамшулов просунул кончик проволоки в щель в окне, выбежал на улицу.
Войтюк вел группу солдат — судя по всему менять посты на скалах над морем, Барченко, Боровская и Гагуа что-то горячо обсуждали возле своего барака.
Шамшулов нашел камень, длинной с палец, обмотал его проволокой и забросил на крышу барака. Пойдет!
Вернувшись к рации, включил ее и осторожно начал вращать верньер. Есть! В наушниках послышалась чужая речь, музыка. Старший инспектор взглянул на часы — через полтора часа у радиста из Малых Кармакул связь с Большой Землей. За полчаса до этого он включит радиостанцию, настроится. Вот тогда мы его и отловим. Шамшулов потер руки: ну, товарищи коменданты-заключенные, посмотрим, как вы запоете, когда сюда прибудут части НКВД. И с десантом разберутся, и здесь порядок наладят.
* * *
МоскваКомиссар Государственной безопасности третьего ранга снял очки и устало потер переносицу. Проблемы накладывались одна на другую: утром позвонил Николай Андреевич и, вроде в шутку, пожаловался, что потерял связь с «бестиарием». Понять его тон можно — всегда показывал свое превосходство и тут, на тебе, такой афронт: дела на архипелаге выходят из-под контроля. Комиссар пообещал, что задействует все средства, чтобы выяснить положение, однако что-либо предпринимать не спешил — пусть Николай Андреевич почувствует, что и он может стать зависим от обстоятельств, и тут эта радиограмма. Комиссар покосился на листок с текстом. Прозевали, прошляпили. Агентура в Германии ни полслова не передала о предстоящем десанте. Впрочем, это объяснимо — в институт «Аненербе» внедрить никого не удалось, а ясновидящая, что действует в группе Шульце-Бойзена, скорее всего, просто экзальтированная особа, чем специалист по психоэнергетике.
Однако, звонить Смирнову придется. Комиссар тяжело вздохнул, снял телефонную трубку, приказал соединить с пятым отделом. Трубку долго не брали, голос Николая Андреевича комиссар узнал сразу, вспомнил его пронизывающие глаза и поморщился.
— Николай Андреевич, добрый вечер. Боюсь, у меня для вас неприятные новости.
— Насколько неприятные?
— Настолько, что не хотелось бы обсуждать их по телефону.
— Хорошо, — помолчав, сказал собеседник, — через полчаса буду у вас.
— Жду, — комиссар аккуратно положил трубку и задумался.
Разговор предстоял непростой — охрана «бестиария» была возложена на комиссара, и, по идее, он должен был предусмотреть возможность диверсии против лагеря.
Между двух кресел был сервирован столик: чай, нарезанный лимон на тарелочке, сахарница, грузинский коньяк и две рюмки. Пригласив гостя присаживаться, комиссар приподнял бутылку, вопросительно взглянув на него.
— Нет, благодарю вас, — отказался тот, — приступим к делу — вы меня заинтриговали, товарищ комиссар.
— Ну что ж. К делу, так к делу. Я получил радиограмму с Новой Земли, — начал комиссар, отхлебнув чай, …
— От Бориса Давидовича?
Комиссар поперхнулся.
— Помилуйте, неужели вы думали, что он останется вне моего поля зрения? — Смирнов опустил в чай ломтик лимона.
— Гм…, ну что ж, тем лучше. Радиосвязь с архипелагом есть, вернее, была, не знаю, как сейчас. Шамшулов доложил, что в «бестиарии» прошло совещание, на котором Барченко объявил, что против лагеря готовится диверсия — немецкий десант.
Смирнов кивнул.
— Понятно, почему я не смог наладить контакта — «Аненербе» блокировал Новую Землю. Продолжайте.
— Вот, собственно, все, что я хотел донести до вас, Николай Андреевич.
— Силы десанта и задачи известны?
— Численность около пятидесяти человек, видимо, с поддержкой психоэнергетиков, как на месте, так и непосредственно из института «Аненербе». К настоящему моменту уже была стычка с двумя парашютистами. Захватить живыми не удалось. Задачи, по предположению Барченко такие — захватить сотрудников «бестиария», возможно уничтожить.
Николай Андреевич задумчиво помешал ложечкой в стакане, быстро взглянул на комиссара.
— Вы тоже так полагаете?
— Исходя из того, что мне известно о задачах сотрудников спецлагеря, думаю, что это вполне возможно.
Смирнов откинулся в кресле, прикрыл глаза. Комиссар покосился на него, налил себе коньяк, выпил и, сморщившись, высосал дольку лимона. Молчание затягивалось. Наконец Николай Андреевич глубоко вздохнул, видимо приняв какое-то решение.
— Какие есть данные о местонахождении Виллигута, фон Либенфельса, профессора Хильшера, Вольфрама Зиверса и, пожалуй, Гиммлера?
— Так сразу я не могу ответить, — пожал плечами комиссар.
— Я не требую срочного ответа, — улыбнулся Смирнов, — десять-пятнадцать минут я вполне могу подождать, — внезапно взгляд его сделался пронизывающим, жестким и комиссар почувствовал, как кровь отхлынула от лица, — постарайтесь уложиться в это время.
Комиссар вышел из кабинета, Смирнов слышал, как он разговаривает с адъютантом, раздражаясь от непонятливости подчиненного. Вернувшись в кабинет, комиссар присел в кресло, стараясь не смотреть на собеседника.
— Что вы намерены предпринять? — спросил он, глядя в сторону.
— Это зависит от сведений, которые вы мне предоставите, товарищ комиссар. Боюсь, профессор Барченко ошибся, определив задачи диверсионной группы немцев. Есть у вас карта?
Поднявшись, комиссар отдернул шторки, закрывающие огромную карту Советского Союза. Смирнов, со стаканом чая в руке, подошел поближе.
— Какие корабли, классом не ниже эскадренного миноносца, есть на Северном флоте? — спросил он.
— Э-э, собственно, крупнее эсминцев у нас там ничего нет.
— За какое время они могут достигнуть Новой Земли?
— Я не моряк, Николай Андреевич, могу сказать только приблизительно. От Мурманска, полагаю, потребуется около двух, двух с половиной суток полным ходом, из Архангельска еще дольше…, впрочем, там только сторожевые корабли.
— Слишком долго. Когда ожидается десант?
Комиссар задумался, шевеля губами, потом кивнул.
— Максимум, через сутки.
Смирнов отошел от карты, потеряв к ней интерес, вернулся в кресло. Взглянув на комиссара, он наморщил лоб.
— А почему охрана лагеря состоит из сотрудников ГУЛАГа, товарищ комиссар? Вы представляете, что с ними сделает немецкий десант?
«Началось, — подумал тот. — Поиски стрелочника».
— Охрана лагерей, по своей специфике, …
— Это не обычный лагерь, черт возьми! — внезапно раздражаясь, крикнул Смирнов, — вы послали туда своего человека, но не подумали об усилении войскового соединения! Как это понимать?
Стук в дверь прервал начинавшийся конфликт. В кабинет заглянул адъютант, протянул бумаги. Комиссар поспешно взял их у него из рук, выпроводил движением руки и впился взглядом в донесения агентов.
— Вслух, если вас не затруднит, — уже обычным голосом попросил Смирнов.
— Карл Мария Виллигут, он же Вайстор, месяц назад помещен в клинику для душевно больных под Зальцбургом, где и находится в настоящее время. Йорг Ланс фон Либенфельс руководит археологической экспедицией на месте последнего оплота катаров [17]-альбигойцев в окрестностях замка Монсегюр…
— Я знаю, где находился «последний оплот» катаров, — едко заметил Смирнов, — короче, пожалуйста.
— Вольфрам Зиверс в Берлине, курирует разработки института «Аненербе», местонахождение профессора Хильшера не установлено. Генрих Гиммлер проводит переговоры с фельдмаршалом Маннергеймом в Турку, после чего проведет инспекционную поездку по Норвегии…
— Стоп, — Смирнов подался вперед, — маршрут следования известен?
— В общих чертах. Север Норвегии — осмотр бывших английских военно-морских баз…
— Достаточно, — Смирнов снова откинулся в кресле. На этот раз на его лице появилось удовлетворенное выражение, словно он решил сложную задачу, — так-так, господин Великий Магистр [18], решили воспользоваться плодами чужих трудов? — пробормотал он едва слышно. — Товарищ комиссар, есть у нас в районе Архангельска бомбардировочные соединения? Я имею в виду дальнюю авиацию.
— В Ягоднике три эскадрильи дальних бомбардировщиков ДБ-3 [19]. По-моему, бомбовая загрузка около тонны.
— Держите их в боеготовности. Возможно, нам придется нанести удар по «бестиарию». Не делайте большие глаза, товарищ комиссар, это по вашей вине наши научные разработки могут попасть в руки врага. И это еще в лучшем случае, в худшем — немцы воспользуются проводимым Барченко экспериментом в своих целях. Последствия даже я предсказать не берусь.
Смирнов разлил коньяк, приглашающе приподнял рюмку, выпил, не дожидаясь его реакции на приглашение и, сухо попрощавшись, вышел из кабинета.
* * *
Новая Земля, спецлагерь «Бестиарий»Профессор нашел Панкрашина в казарме — Войтюк, разобрав винтовку, объяснял тому устройство оружия.
— Стебель затвора, курок, боевая личинка, — Войтюк, почти не глядя, собрал винтовку, подкинул в руке, — образца тысяча восемьсот девяносто первого года, а лучше так и не придумали. И не надо! Ты ее только нацель правильно, а уж она не промажет.
Барченко прервал урок, сказав, что продолжить можно будет в свободное время.
— Сергей, у нас неприятности.
— Еще? Что на этот раз случилось?
— Гагуа не смог связаться с Москвой. Похоже, энергетические каналы связи блокированы.
— Как это возможно? — удивился Панкрашин.
— К сожалению, возможно. Боюсь, это работа наших коллег из «Аненербе». Мне необходимо выяснить, насколько серьезна блокада архипелага. Вы можете прозондировать пространство вокруг Новой Земли на астральном уровне? Мне, откровенно говоря, недосуг.
— Конечно, Александр Васильевич. Когда это необходимо сделать?
— Немедленно. По результатам вашей проверки и будем строить дальнейшую работу.
— Сейчас же отправляюсь, — сказал Панкрашин.
Попрощавшись со старшиной, он забежал в барак, накинул малицу — несмотря на конец весны, ветер, гулявший на скалах пронизывал насквозь, а ему предстояло оставить тело в неподвижности на несколько часов. Межевой спросил, не нужна ли помощь, но Панкрашин отказался, сказав, что просто прогуляется по берегу.
Если в лагере царило относительное безветрие и солнце уже чувствительно припекало, то за территорией было не жарко. Северный ветер рябил воду, покрывавшую низменности, гнул едва проросшую траву, подталкивал Панкрашина в спину уверенно, словно знал, куда тот направляется. Выбирая места посуше, Панкрашин поднялся к скалам. Здесь ветер был еще сильнее, зато под ногами не хлюпало. Скоро он уже был возле памятного знака — «гурии», а от него до лощины, которую они с профессором использовали для своих астральных экскурсий, и вовсе было рукой подать. В последний раз Сергей был здесь один и Барченко не знал о его отлучке. Тогда Сергей стал свидетелем бомбардировки базы немецких подлодок и гибели английского бомбардировщика.
Спасаясь от ветра, он свернул в лощину, подошел к обрыву и полюбовался открывшимся видом на море. Глубокая синева до горизонта, пена и брызги, взлетающие под ногами. Прямо напротив, на расстоянии нескольких метров от него, парил поморник. Распластав крылья, он висел в воздухе, словно подвешенный на нитках за кончики крыльев и косился на Панкрашина черным глазом. Сергей подмигнул ему — что, приятель, полетаем?
Усевшись на плоский камень, он расслабился, отогнал прочь мысли — разум должен стать чистым, как лист бумаги, вошел в транс. Оставив тело, он оглянулся на свою земную оболочку. Что ж, неплоха, еще очень даже послужит, вот только с делами разберемся. Мелькнула мысль, что все же надо было взять Ивана, ну, да ладно — обойдется.
Сегодня торопиться было некуда. Вдоль обрыва Сергей скользнул к воде. Море играло разноцветными красками — в каждой капле таилась жизнь. Панкрашин полетел вперед над самыми волнами, гадая, каким окажется препятствие, если оно вообще существует.
Полет замедлялся постепенно, почти незаметно, пока он не ощутил возросшее сопротивление. Пространство словно не хотело выпускать Панкрашина от берега — по его прикидкам он едва преодолел километров пять. Неужели блокада? Впереди будто сгущались тучи, становилось все темнее, встречное давление усиливалось, пока Панкрашин не завис, не в состоянии двигаться дальше. Вокруг сгустился сумрак, словно неожиданно наступила ночь. У него возникло неприятное чувство, что кто-то наблюдает за ним оттуда, из мрака, сторожа каждое движение. Панкрашин повернул назад, и ему показалось, что его подталкивают в спину — возвращайся, здесь ты не пройдешь! Даже почудилось, что он вновь на скалах и северный ветер подгоняет его. Сергей спустился к воде, попробовал преодолеть преграду над самой поверхностью. Его снова остановили ненавязчиво, но решительно прервав полет. Он сделал еще несколько попыток, постепенно убеждаясь, что Барченко был прав — блокада перекрывала все направления. Оставалось проверить, тянется ли она вокруг всего архипелага. «Ничего, — подумал Панкрашин, — много времени это не займет», и устремился к северной оконечности Новой Земли.
Он не почувствовал, как за его спиной из преградившего путь мрака, выскользнула тень и устремилась к земле.
Поморник, чуть шевеля маховыми перьями, парил в воздушной струе, косясь глазом на неподвижное тело человека. Внезапно человек пошевелился, но как-то нелепо — голова, откинувшись, ударилась затылком о камень, согнулась нога, распрямилась, руки зашарили вокруг, будто искали точку опоры. Наклонившись вперед, тело свалилось с камня, упираясь руками, встало на четвереньки, потом выпрямилось, постояло, шатаясь, и шагнуло к обрыву.