Страница:
— А где начальник лагеря жил? — спросил Назаров.
— Вот из бревен дом стоит, рядом с казармой. Теплый дом, прочный. Не знаю, кто там теперь живет.
— Ладно, разберемся, — сказал Назаров и зашагал к бараку охраны.
Снег возле казармы пестрел желтыми пятнами — видно, стрелки охраны не утруждались отойти за дом и мочились прямо у порога. Здесь же, возле двери, была свалена куча золы. Назаров поморщился и открыл дверь. В просторных сенях стояли две рассохшиеся бочки, на вбитых в стену гвоздях висело несколько овчинных тулупов, пахло мочой и промокшей шерстью. Дверь в дом была плотно закрыта, Назаров толкнул ее и отшатнулся от ударившей в нос вони. К обычному запаху давно не проветриваемого помещения примешивался аромат не стираных портянок, застарелая табачная вонь и стойкий запах бражного перегара. Вдоль стен в два ряда стояли двухэтажные нары, босые ноги спящих высовывались в проход между койками. Давно не мытые стекла едва пропускали с улицы свет. Слева от входа в углу кучей лежали перепутавшиеся ремнями винтовки. Справа, возле большой печи, сидел на табурете стрелок охраны в не подпоясанной форменной темно-синей рубашке и чистил картошку, роняя срезанную шкурку прямо на пол. Он повернул к Назарову чумазое, с восточными чертами лицо и спросил с резким акцентом:
— Ты кто, чурка? Моржа принес, рыбу принес? Почему так долго? — не дождавшись ответа, чумазый сказал, — сейчас тебе морду бить буду, — отложил нож и стал вытирать руки серым от грязи фартуком.
Скрипнув зубами, Назаров подошел к нему, откинул с головы капюшон и негромко приказал:
— Смирно! Как фамилия, боец? Кто старший?
Начавший подниматься с табурета стрелок застыл в нелепой позе, с испугом глядя на Александра снизу вверх. Лицо его побледнело, и Назаров увидел, что стрелок не столько чумазый, сколько смуглый от природы.
Стрелок выпрямился, кинул руки по швам. Рубашка обрисовала рыхлый живот, под расстегнутым воротом виднелась давно немытая шея.
— Стрелок охраны Умаров, товарищ ком…, начальник.
— Вольно, Умаров. Кто старший?
— Командир взвода охраны Войтюк.
— Где он?
— Сп…, отдыхает, товарищ начальник.
— Обед? — Назаров скосил глаза на ведро с картошкой.
— Так точно.
— Продолжайте, товарищ стрелок.
Умаров присел, ловя толстым задом табурет, нащупал в мешке очередную картофелину и торопливо заскреб ее ножом.
Назаров прошелся между коек. Над спящими висел храп, сопение, всхлипывания. В дальнем углу барака кто-то гулко блевал в жестяное ведро. Назаров встал в середине прохода, откашлялся и заорал, что было сил:
— Тревога, взвод, в ружье!
Ожидаемого эффекта не получилось. Бойцы заворочались: кто-то приподняв голову, уронил ее обратно на подушку, кто-то шарил возле койки в поисках чего-то, чем можно было бы запустить в крикуна.
— А не пошел бы ты к ебене матери…
— Дайте ему в рыло кто-нибудь…
— Пошел вон, рыбоед немытый.
С нижней койки в конце барака поднялся огромного роста мужик с растрепанными волосами и курчавой разбойничьей бородой. Почесывая заросшую черным волосом грудь, он направился к Назарову, шлепая босыми ногами по заплеванному полу.
— Ты чего людям отдыхать мешаешь, сволота? Ты чего, сука, разорался?
Назаров почувствовал, как в груди закипает холодная ярость. Он помнил это состояние — обычно оно приходило в предвкушении рукопашной перед броском из окопа.
— Ты ж у меня сейчас, падла косоглазая, впереди упряжки в стойбище поскачешь, — мужик подходил все ближе, поигрывая крутыми плечами.
Краем глаза Назаров заметил, как лежавшие на койках стали приподниматься, стараясь не пропустить неожиданное развлечение.
Мужик любовно огладил кулак, размером с недозрелый арбуз и широко, по-молодецки, размахнулся.
Назаров сделал короткий быстрый шаг вперед и резко, с разворотом корпуса, врезал ему в заросший бородой подбородок. Клацнули зубы, на лице мужика отразились попеременно недоверие, непонимание, обида. Зрачки его побежали под набрякшие веки и, вытянувшись во весь рост, он грянулся на дощатый пол.
В наступившей тишине было слышно, как звякнул о ведро выпавший из рук Умарова нож.
Назаров оглядел замерших на койках бойцов, развязал кожаные ремешки возле горла и, рывком стянув малицу, заправил гимнастерку под ремень и демонстративно расстегнул кобуру.
— Кто не слышал команду? — негромко спросил он.
Стрелки стали выбираться в проход, опасливо косясь на него. Мужик на полу заворочался, оперся в пол локтями и приподнял кудлатую голову. Взгляд его быстро приобретал осмысленность. Разглядев в петлицах гимнастерки Назарова знаки отличия, он выпучил глаза.
— Фамилия, звание? — спросил Назаров, уставив на него указательный палец.
Мужик сплюнул в сторону кровью.
— Командир взвода охраны Войтюк.
— Приведите себя в порядок, постройте людей, — Назаров взглянул на часы, — даю три минуты.
Не оглядываясь, он вернулся к печке. Умаров торопливо вскочил.
— Продолжайте, — разрешил Назаров, достал пачку «Казбека», постучал мундштуком папиросы о коробку и, не спеша закурил.
За спиной двигали табуреты, стучали каблуками сапог, бряцали пряжками ремней. Слышно было, как Войтюк шипит на кого-то, обещая сгноить в карауле. Забухали по доскам пола сапоги, Назаров обернулся.
— Товарищ лейтенант Государственной безопасности, — бородатый мужик, одев гимнастерку, перестал быть похожим на бандита с большой дороги, — взвод охраны по вашему приказанию построен, больных и раненых нет, командир взвода Войтюк.
Гимнастерка на нем была застегнута под горло, ремень туго охватывал обширную талию. Боец, как боец, не будь у него этой разбойничьей бороды. Заложив за спину руки, Назаров прошелся вдоль строя. Давно небритые, опухшие от спирта лица, землистая кожа не бывающих на свежем воздухе людей, мятые гимнастерки без подворотничков, рыжие, забывшие про щетку сапоги.
— У вас здесь что, казарма воинского подразделения, или свиной хлев, товарищ командир взвода?
— Так точно, товарищ лейтенант Государственной Безопасности!
— Что, так точно? Хлев?
— Казарма, товарищ лейтенант Гос…
— Короче, Войтюк. Я не обижусь, если вы будете называть меня капитаном, согласно общевойсковому званию.
— Казарма, товарищ капитан.
— Я — новый комендант лагеря, Назаров. Товарищи бойцы, с этого дня начинается нормальная служба. Вольно, разойдись. Войтюк, за мной, — Назаров подхватил с табуретки малицу и пошел к выходу.
Нерчу, увидев его выходящим из барака, помахал рукой.
— Не хотят тут есть, — он указал на собак, — боятся. За ворота их выведу. Вот, я чемодан твой отвязал.
— Спасибо, Нерчу. Ну, Войтюк, что происходит? Я вас, кажется, спрашиваю, — Назаров вспомнил своего старшину в училище, — молчать, когда с вами разговаривают! Вам что, сказать нечего?
— Так…
— Молчать! Хотите смотреть на белый свет с той стороны решетки? Я вам устрою. Хотите?
— Э…
— Молчать!
Войтюк мялся, перетаптывался с ноги на ногу, разводил руками и вид, в общем, имел довольно жалкий. В гимнастерке стало прохладно и Назаров опять надел малицу.
— До чего довели казарму, товарищ командир взвода, — с горечью сказал он, — бойцы пьяные… Молчать! Я говорю пьяные, значит так и есть! Когда вы в последний раз брились?
— Дай бог памяти, …
— А мылись, кстати, когда?
— Так негде мыться-то, товарищ капитан.
— Из ведра помоетесь, не дворяне, — рявкнул Назаров, выкатывая глаза. Краем глаза он увидел, как Нерчу чуть не бегом тащит собак за ворота, от греха подальше и едва сдержал смех.
— Так точно.
Назаров скосил глаза на Войтюка. Опустив кудлатую голову, тот всем видом выражал раскаяние. Только что снег сапогом не ковырял. «Ладно, пока довольно, — решил Александр, — при случае продолжим воспитание личного состава».
— Где начальник лагеря жил?
— Товарищ Тимофеев? Вон в том доме.
— Проводи.
Войтюк зашагал к отдельно стоявшей бревенчатой избе. Назаров подхватил чемодан и пошел следом. Отворив дверь, Войтюк придержал ее, дожидаясь, пока новый начальник войдет. В избе было холодно — видно, после смерти начальника здесь никто не жил. Назаров поставил чемодан, прошелся, по-хозяйски осматриваясь. На столе стояла пустая бутыль, кружка, на койке валялся сорванный со стены ковер. Поверх ковра лежала кривая сабля и маузер без кобуры. Назаров взял пистолет в руки, выщелкал патроны. Одного не хватало.
— Здесь прибраться, печь протопить, белье на постели сменить. Я слышал, начальника лагеря убил белый медведь, где его похоронили?
— Кого?
— Начальника!
— Где ж его похоронишь зимой, — пожал плечами Войтюк, — да и хоронить нечего. В складе то, что от него осталось, лежит.
— Пойдем, посмотрим.
Дверь склада занесло и Войтюк долго бил сапогом, разбрасывая снег. Наконец, ухватив деревянную ручку двумя руками, он распахнул дверь и отступил в сторону.
— Вот там и лежит, — кивнул он, — мне с вами, или как?
— Здесь постой, — Назаров вошел внутрь, осмотрелся.
Склад представлял собой сарай, сбитый из нешкуренных досок, в щели стен набился снег.
В центре лежала груда тряпья. Назаров подошел поближе и присел на корточки. Меховые пимы, обрывки штанов, остатки темно-синей гимнастерки. Все покрыто коричневой мерзлой кровью. Что-то белело в обрывках галифе, Назаров пригляделся, стиснул зубы и быстро поднялся на ноги. Из торбазов торчали полуобглоданная голень и разгрызенный почти в кашу коленный сустав.
Войтюк ждал у двери.
— Как это случилось? — спросил Назаров, выходя из помещения.
— Никто не видел, — пожал плечами Войтюк. — Утром обнаружили уже вот это. А рядом в снегу оружие: маузер и сабля. Еще товарищ старший надзиратель Рахманич насмерть замерз. Вышел до ветру и замерз. Где-то за неделю, как товарищ Тимофеев погиб.
— А надзирателя куда дели?
— За лагерем во льду вырубили могилу. Он замерзший был. Как присел, стало быть, на корточки, так и замерз. Так его сидячим и похоронили. А товарища Тимофеева пока оставили. До приезда, значит, уполномоченных.
— Считай, что я уполномоченный. Похоронить, как старшего надзирателя, место заметить. Ясно?
— Так точно.
Лагерь по-прежнему был пуст. То ли заключенные боялись выходить из бараков, то ли им было все равно.
— Теперь вот что, Войтюк. Прикажи заключенным собраться в одном бараке. Пора мне с ними познакомиться. Ну, в чем дело? — спросил Назаров, видя, как Войтюк тяжело вздохнул.
— Не больно то им и прикажешь, товарищ капитан.
Вспомнив, что ему говорил комиссар третьего ранга, Назаров решил сбавить тон.
— Хорошо, попроси их собраться в одном бараке. Скажи, новый комендант хочет представиться.
— Так точно, сделаем.
— После этого одного бойца ко мне в избу — наводить порядок, топить печь, а остальные пусть драят казарму, моются, бреются и так далее. Через два часа проверю исполнение. Все, свободен.
Войтюк приложил огромную ладонь к черной шапке-финке и затрусил к баракам.
Нерчу, бросавший рыбу собакам, с опаской посмотрел на приближающегося Назарова.
— Ты тоже сердитый стал, Саша, — сказал он.
— Ничего, Нерчу, не бойся, — усмехнулся Александр, — надо было показать, кто здесь начальник, вот и пришлось покричать. Ты не уезжай, отдохнешь денек, ладно?
— Хорошо, Саша. Спирт пить будем, я тебя рыбой угощу.
— Вот этой, — Назаров кивнул на рыбин, которых ненец кидал собакам.
— Да. Хорошая рыба. Мы все едим. Вкусно.
— Договорились. За мной спирт, за тобой рыба.
Закурив, Назаров присел на нарты. Опять его поразило, что ветер и мороз за пределами огороженного колючей проволокой пространства, были намного сильнее. Он увидел, как Войтюк быстрым шагом пересекает лагерь, направляясь к казарме. Вскоре из бараков заключенных стали выходить люди, и не спеша двигаться к крайнему левому. Назаров насчитал шесть человек. Одна из фигур была явно женской — меховая одежда сидела на ней с некоторым изяществом, кроме того, из-под капюшона выбивался длинный черный локон.
— Я скоро подойду Нерчу, — сказал Назаров, поднимаясь, — а ты заходи пока в дом. Там солдат будет, ты его не бойся, скажи — я разрешил.
— Хорошо.
«Как вести себя с этими людьми, — думал Александр, шагая к бараку, — с одной стороны они — заключенные, с другой — работают на безопасность страны. Не уголовники какие-то, комиссар говорил, что старшим у них профессор. Как его? А, Барченко! И еще шаман какой-то, который моржей приваживает, как говорит Нерчу. А, собственно, где они работают, что-то не вижу я никаких цехов или лабораторий. В бараке, что ли?», — он посмотрел вокруг: заснеженные сопки, с которых ветер сдувает снег, голое, пустынное место. Может, именно в такой ледяной пустыне и должен находиться спецлагерь, «бестиарий», но какие тут могут быть научные изыскания, пусть даже и связанные с оккультизмом?
Постучав пимамими друг о друга, чтобы сбить снег, Назаров вошел в сени. Здесь было чисто, пахло травами, несмотря на зиму. В углу стоял веник. Александр взял его, еще раз тщательно отряхнул с торбазов снег, глубоко вдохнул и, удивляясь своему волнению, вошел внутрь.
Барак был разделен на две половины. В первой, похоже, была кухня: стоял дощатый стол, гудела печь, рядом с ней, в ведре, чернел уголь. На самодельной деревянной полке на стене стояли пустые миски и кружки. Александр прошел в жилую половину, остановился на пороге, осматриваясь. Да, здесь, в отличие от казармы, следили и за порядком и за собой. Заключенные спецлагеря ожидали его, сидя на табуретах и на четырех койках, стоящих возле прозрачных чистых окон. Чуть впереди сидел пожилой человек в круглых очках. Седые волосы ежиком топорщились на его голове. Он доброжелательно смотрел на Александра, будто предлагая не стесняться. Рядом курил трубку молодой человек, лет двадцати пяти. Вокруг шеи у него был небрежно повязан пестрый шарф, один конец которого был заброшен за плечо. На одной из коек, облокотившись на локоть, полулежала брюнетка. При взгляде на нее у Назарова екнуло сердце — настолько необычной была восточная красота женщины.
Он прошел в центр комнаты, скинул с головы капюшон, снял рукавицы и откашлялся. «Господи, смотрят, будто я сейчас начну плясать вприсядку, или стихи читать, — он несколько затравленно огляделся, — как в театр пришли, ей-богу!»
— Здравствуйте, товарищи, — чуть громче, чем требовалось, сказал он, — я новый комендант лагеря Александр Владимирович Назаров.
— А он очень даже ничего, — промурлыкала брюнетка.
— Мария! — укоризненно сказал пожилой мужчина, обернувшись к ней.
— А я что? Я — ничего, — она демонстративно пожала плечами.
Назаров почувствовал, что краснеет.
— А тут не товарищи, тут граждане собрались, — подал голос с другой койки мужичок лет тридцати пяти с прищуренными нагловатыми глазками. — Товарищи на воле остались, начальник, а здесь — зона.
— Иван, — на этот раз резче сказал седой, — прекрати свои блатные присказки. Сколько раз просил.
— А в каком вы звании, товарищ комендант? — пропела брюнетка.
— Лейтенант… — Назаров окончательно смешался под ее пристальным взглядом. Казалось, какой-то черный омут затягивает его, лишая дыхания и дара речи, — капитан, если, как в войсках, а так, по табели Государственной Безопасности, согласно уставу и…, — забормотал он.
— Так лейтенант или капитан? — не унималась брюнетка.
Пожилой мужчина решительно поднялся с места. Подошел к Назарову и протянул руку. Александр пожал мягкую полную ладонь.
— Александр Викторович Барченко, профессор, — представился мужчина, — товарищи выбрали меня старшим. Это, конечно, весьма относительно, но если у вас возникнут вопросы, обращайтесь прямо ко мне. А сейчас, позвольте, я представлю вам присутствующих, — он встал рядом с Назаровым. — Итак: эта потрясающая девушка, которая испытывает на вас свои чары, Мария Санджиева. Далее, — Барченко указал на парня в шарфе, — мой ассистент Сергей Михайлович Панкрашин. Молодой человек, который никак не решит, товарищ он или гражданин — Иван Тихонович Межевой. Майя Геннадиевна Боровская, — пожилая женщина, с явно аристократичной осанкой, слегка кивнула, — Серафима Григорьевна Панова…
— Здравствуй, сынок, — прошлепала почти беззубым ртом полная старушка, сидящая на койке возле Санджиевой.
— Стефан Дмитриевич Бельский, прошу любить и жаловать, — надменного вида мужчина с военной выправкой наклонил разделенную тонким пробором голову, — Шота Георгиевич Гагуа, Илья Петрович Данилов, — сидящие рядом Гагуа и Данилов представляли разительный контраст: один с черной буйной шевелюрой, пышными усами и горбатым носом, другой — с блеклыми, соломенного цвета волосами, незапоминающимся бледным лицом и прозрачными голубыми глазами, — и, наконец Василий Ептеевич Собачников, — низкорослый мужчина, явно ненец с широким лицом и узкими глазками, приподнявшись с табурета, вежливо поклонился Назарову. — Вот такое у нас здесь общество собралось, Александр Владимирович, — завершил свое выступление Барченко.
Глава 6
— Вот из бревен дом стоит, рядом с казармой. Теплый дом, прочный. Не знаю, кто там теперь живет.
— Ладно, разберемся, — сказал Назаров и зашагал к бараку охраны.
Снег возле казармы пестрел желтыми пятнами — видно, стрелки охраны не утруждались отойти за дом и мочились прямо у порога. Здесь же, возле двери, была свалена куча золы. Назаров поморщился и открыл дверь. В просторных сенях стояли две рассохшиеся бочки, на вбитых в стену гвоздях висело несколько овчинных тулупов, пахло мочой и промокшей шерстью. Дверь в дом была плотно закрыта, Назаров толкнул ее и отшатнулся от ударившей в нос вони. К обычному запаху давно не проветриваемого помещения примешивался аромат не стираных портянок, застарелая табачная вонь и стойкий запах бражного перегара. Вдоль стен в два ряда стояли двухэтажные нары, босые ноги спящих высовывались в проход между койками. Давно не мытые стекла едва пропускали с улицы свет. Слева от входа в углу кучей лежали перепутавшиеся ремнями винтовки. Справа, возле большой печи, сидел на табурете стрелок охраны в не подпоясанной форменной темно-синей рубашке и чистил картошку, роняя срезанную шкурку прямо на пол. Он повернул к Назарову чумазое, с восточными чертами лицо и спросил с резким акцентом:
— Ты кто, чурка? Моржа принес, рыбу принес? Почему так долго? — не дождавшись ответа, чумазый сказал, — сейчас тебе морду бить буду, — отложил нож и стал вытирать руки серым от грязи фартуком.
Скрипнув зубами, Назаров подошел к нему, откинул с головы капюшон и негромко приказал:
— Смирно! Как фамилия, боец? Кто старший?
Начавший подниматься с табурета стрелок застыл в нелепой позе, с испугом глядя на Александра снизу вверх. Лицо его побледнело, и Назаров увидел, что стрелок не столько чумазый, сколько смуглый от природы.
Стрелок выпрямился, кинул руки по швам. Рубашка обрисовала рыхлый живот, под расстегнутым воротом виднелась давно немытая шея.
— Стрелок охраны Умаров, товарищ ком…, начальник.
— Вольно, Умаров. Кто старший?
— Командир взвода охраны Войтюк.
— Где он?
— Сп…, отдыхает, товарищ начальник.
— Обед? — Назаров скосил глаза на ведро с картошкой.
— Так точно.
— Продолжайте, товарищ стрелок.
Умаров присел, ловя толстым задом табурет, нащупал в мешке очередную картофелину и торопливо заскреб ее ножом.
Назаров прошелся между коек. Над спящими висел храп, сопение, всхлипывания. В дальнем углу барака кто-то гулко блевал в жестяное ведро. Назаров встал в середине прохода, откашлялся и заорал, что было сил:
— Тревога, взвод, в ружье!
Ожидаемого эффекта не получилось. Бойцы заворочались: кто-то приподняв голову, уронил ее обратно на подушку, кто-то шарил возле койки в поисках чего-то, чем можно было бы запустить в крикуна.
— А не пошел бы ты к ебене матери…
— Дайте ему в рыло кто-нибудь…
— Пошел вон, рыбоед немытый.
С нижней койки в конце барака поднялся огромного роста мужик с растрепанными волосами и курчавой разбойничьей бородой. Почесывая заросшую черным волосом грудь, он направился к Назарову, шлепая босыми ногами по заплеванному полу.
— Ты чего людям отдыхать мешаешь, сволота? Ты чего, сука, разорался?
Назаров почувствовал, как в груди закипает холодная ярость. Он помнил это состояние — обычно оно приходило в предвкушении рукопашной перед броском из окопа.
— Ты ж у меня сейчас, падла косоглазая, впереди упряжки в стойбище поскачешь, — мужик подходил все ближе, поигрывая крутыми плечами.
Краем глаза Назаров заметил, как лежавшие на койках стали приподниматься, стараясь не пропустить неожиданное развлечение.
Мужик любовно огладил кулак, размером с недозрелый арбуз и широко, по-молодецки, размахнулся.
Назаров сделал короткий быстрый шаг вперед и резко, с разворотом корпуса, врезал ему в заросший бородой подбородок. Клацнули зубы, на лице мужика отразились попеременно недоверие, непонимание, обида. Зрачки его побежали под набрякшие веки и, вытянувшись во весь рост, он грянулся на дощатый пол.
В наступившей тишине было слышно, как звякнул о ведро выпавший из рук Умарова нож.
Назаров оглядел замерших на койках бойцов, развязал кожаные ремешки возле горла и, рывком стянув малицу, заправил гимнастерку под ремень и демонстративно расстегнул кобуру.
— Кто не слышал команду? — негромко спросил он.
Стрелки стали выбираться в проход, опасливо косясь на него. Мужик на полу заворочался, оперся в пол локтями и приподнял кудлатую голову. Взгляд его быстро приобретал осмысленность. Разглядев в петлицах гимнастерки Назарова знаки отличия, он выпучил глаза.
— Фамилия, звание? — спросил Назаров, уставив на него указательный палец.
Мужик сплюнул в сторону кровью.
— Командир взвода охраны Войтюк.
— Приведите себя в порядок, постройте людей, — Назаров взглянул на часы, — даю три минуты.
Не оглядываясь, он вернулся к печке. Умаров торопливо вскочил.
— Продолжайте, — разрешил Назаров, достал пачку «Казбека», постучал мундштуком папиросы о коробку и, не спеша закурил.
За спиной двигали табуреты, стучали каблуками сапог, бряцали пряжками ремней. Слышно было, как Войтюк шипит на кого-то, обещая сгноить в карауле. Забухали по доскам пола сапоги, Назаров обернулся.
— Товарищ лейтенант Государственной безопасности, — бородатый мужик, одев гимнастерку, перестал быть похожим на бандита с большой дороги, — взвод охраны по вашему приказанию построен, больных и раненых нет, командир взвода Войтюк.
Гимнастерка на нем была застегнута под горло, ремень туго охватывал обширную талию. Боец, как боец, не будь у него этой разбойничьей бороды. Заложив за спину руки, Назаров прошелся вдоль строя. Давно небритые, опухшие от спирта лица, землистая кожа не бывающих на свежем воздухе людей, мятые гимнастерки без подворотничков, рыжие, забывшие про щетку сапоги.
— У вас здесь что, казарма воинского подразделения, или свиной хлев, товарищ командир взвода?
— Так точно, товарищ лейтенант Государственной Безопасности!
— Что, так точно? Хлев?
— Казарма, товарищ лейтенант Гос…
— Короче, Войтюк. Я не обижусь, если вы будете называть меня капитаном, согласно общевойсковому званию.
— Казарма, товарищ капитан.
— Я — новый комендант лагеря, Назаров. Товарищи бойцы, с этого дня начинается нормальная служба. Вольно, разойдись. Войтюк, за мной, — Назаров подхватил с табуретки малицу и пошел к выходу.
Нерчу, увидев его выходящим из барака, помахал рукой.
— Не хотят тут есть, — он указал на собак, — боятся. За ворота их выведу. Вот, я чемодан твой отвязал.
— Спасибо, Нерчу. Ну, Войтюк, что происходит? Я вас, кажется, спрашиваю, — Назаров вспомнил своего старшину в училище, — молчать, когда с вами разговаривают! Вам что, сказать нечего?
— Так…
— Молчать! Хотите смотреть на белый свет с той стороны решетки? Я вам устрою. Хотите?
— Э…
— Молчать!
Войтюк мялся, перетаптывался с ноги на ногу, разводил руками и вид, в общем, имел довольно жалкий. В гимнастерке стало прохладно и Назаров опять надел малицу.
— До чего довели казарму, товарищ командир взвода, — с горечью сказал он, — бойцы пьяные… Молчать! Я говорю пьяные, значит так и есть! Когда вы в последний раз брились?
— Дай бог памяти, …
— А мылись, кстати, когда?
— Так негде мыться-то, товарищ капитан.
— Из ведра помоетесь, не дворяне, — рявкнул Назаров, выкатывая глаза. Краем глаза он увидел, как Нерчу чуть не бегом тащит собак за ворота, от греха подальше и едва сдержал смех.
— Так точно.
Назаров скосил глаза на Войтюка. Опустив кудлатую голову, тот всем видом выражал раскаяние. Только что снег сапогом не ковырял. «Ладно, пока довольно, — решил Александр, — при случае продолжим воспитание личного состава».
— Где начальник лагеря жил?
— Товарищ Тимофеев? Вон в том доме.
— Проводи.
Войтюк зашагал к отдельно стоявшей бревенчатой избе. Назаров подхватил чемодан и пошел следом. Отворив дверь, Войтюк придержал ее, дожидаясь, пока новый начальник войдет. В избе было холодно — видно, после смерти начальника здесь никто не жил. Назаров поставил чемодан, прошелся, по-хозяйски осматриваясь. На столе стояла пустая бутыль, кружка, на койке валялся сорванный со стены ковер. Поверх ковра лежала кривая сабля и маузер без кобуры. Назаров взял пистолет в руки, выщелкал патроны. Одного не хватало.
— Здесь прибраться, печь протопить, белье на постели сменить. Я слышал, начальника лагеря убил белый медведь, где его похоронили?
— Кого?
— Начальника!
— Где ж его похоронишь зимой, — пожал плечами Войтюк, — да и хоронить нечего. В складе то, что от него осталось, лежит.
— Пойдем, посмотрим.
Дверь склада занесло и Войтюк долго бил сапогом, разбрасывая снег. Наконец, ухватив деревянную ручку двумя руками, он распахнул дверь и отступил в сторону.
— Вот там и лежит, — кивнул он, — мне с вами, или как?
— Здесь постой, — Назаров вошел внутрь, осмотрелся.
Склад представлял собой сарай, сбитый из нешкуренных досок, в щели стен набился снег.
В центре лежала груда тряпья. Назаров подошел поближе и присел на корточки. Меховые пимы, обрывки штанов, остатки темно-синей гимнастерки. Все покрыто коричневой мерзлой кровью. Что-то белело в обрывках галифе, Назаров пригляделся, стиснул зубы и быстро поднялся на ноги. Из торбазов торчали полуобглоданная голень и разгрызенный почти в кашу коленный сустав.
Войтюк ждал у двери.
— Как это случилось? — спросил Назаров, выходя из помещения.
— Никто не видел, — пожал плечами Войтюк. — Утром обнаружили уже вот это. А рядом в снегу оружие: маузер и сабля. Еще товарищ старший надзиратель Рахманич насмерть замерз. Вышел до ветру и замерз. Где-то за неделю, как товарищ Тимофеев погиб.
— А надзирателя куда дели?
— За лагерем во льду вырубили могилу. Он замерзший был. Как присел, стало быть, на корточки, так и замерз. Так его сидячим и похоронили. А товарища Тимофеева пока оставили. До приезда, значит, уполномоченных.
— Считай, что я уполномоченный. Похоронить, как старшего надзирателя, место заметить. Ясно?
— Так точно.
Лагерь по-прежнему был пуст. То ли заключенные боялись выходить из бараков, то ли им было все равно.
— Теперь вот что, Войтюк. Прикажи заключенным собраться в одном бараке. Пора мне с ними познакомиться. Ну, в чем дело? — спросил Назаров, видя, как Войтюк тяжело вздохнул.
— Не больно то им и прикажешь, товарищ капитан.
Вспомнив, что ему говорил комиссар третьего ранга, Назаров решил сбавить тон.
— Хорошо, попроси их собраться в одном бараке. Скажи, новый комендант хочет представиться.
— Так точно, сделаем.
— После этого одного бойца ко мне в избу — наводить порядок, топить печь, а остальные пусть драят казарму, моются, бреются и так далее. Через два часа проверю исполнение. Все, свободен.
Войтюк приложил огромную ладонь к черной шапке-финке и затрусил к баракам.
Нерчу, бросавший рыбу собакам, с опаской посмотрел на приближающегося Назарова.
— Ты тоже сердитый стал, Саша, — сказал он.
— Ничего, Нерчу, не бойся, — усмехнулся Александр, — надо было показать, кто здесь начальник, вот и пришлось покричать. Ты не уезжай, отдохнешь денек, ладно?
— Хорошо, Саша. Спирт пить будем, я тебя рыбой угощу.
— Вот этой, — Назаров кивнул на рыбин, которых ненец кидал собакам.
— Да. Хорошая рыба. Мы все едим. Вкусно.
— Договорились. За мной спирт, за тобой рыба.
Закурив, Назаров присел на нарты. Опять его поразило, что ветер и мороз за пределами огороженного колючей проволокой пространства, были намного сильнее. Он увидел, как Войтюк быстрым шагом пересекает лагерь, направляясь к казарме. Вскоре из бараков заключенных стали выходить люди, и не спеша двигаться к крайнему левому. Назаров насчитал шесть человек. Одна из фигур была явно женской — меховая одежда сидела на ней с некоторым изяществом, кроме того, из-под капюшона выбивался длинный черный локон.
— Я скоро подойду Нерчу, — сказал Назаров, поднимаясь, — а ты заходи пока в дом. Там солдат будет, ты его не бойся, скажи — я разрешил.
— Хорошо.
«Как вести себя с этими людьми, — думал Александр, шагая к бараку, — с одной стороны они — заключенные, с другой — работают на безопасность страны. Не уголовники какие-то, комиссар говорил, что старшим у них профессор. Как его? А, Барченко! И еще шаман какой-то, который моржей приваживает, как говорит Нерчу. А, собственно, где они работают, что-то не вижу я никаких цехов или лабораторий. В бараке, что ли?», — он посмотрел вокруг: заснеженные сопки, с которых ветер сдувает снег, голое, пустынное место. Может, именно в такой ледяной пустыне и должен находиться спецлагерь, «бестиарий», но какие тут могут быть научные изыскания, пусть даже и связанные с оккультизмом?
Постучав пимамими друг о друга, чтобы сбить снег, Назаров вошел в сени. Здесь было чисто, пахло травами, несмотря на зиму. В углу стоял веник. Александр взял его, еще раз тщательно отряхнул с торбазов снег, глубоко вдохнул и, удивляясь своему волнению, вошел внутрь.
Барак был разделен на две половины. В первой, похоже, была кухня: стоял дощатый стол, гудела печь, рядом с ней, в ведре, чернел уголь. На самодельной деревянной полке на стене стояли пустые миски и кружки. Александр прошел в жилую половину, остановился на пороге, осматриваясь. Да, здесь, в отличие от казармы, следили и за порядком и за собой. Заключенные спецлагеря ожидали его, сидя на табуретах и на четырех койках, стоящих возле прозрачных чистых окон. Чуть впереди сидел пожилой человек в круглых очках. Седые волосы ежиком топорщились на его голове. Он доброжелательно смотрел на Александра, будто предлагая не стесняться. Рядом курил трубку молодой человек, лет двадцати пяти. Вокруг шеи у него был небрежно повязан пестрый шарф, один конец которого был заброшен за плечо. На одной из коек, облокотившись на локоть, полулежала брюнетка. При взгляде на нее у Назарова екнуло сердце — настолько необычной была восточная красота женщины.
Он прошел в центр комнаты, скинул с головы капюшон, снял рукавицы и откашлялся. «Господи, смотрят, будто я сейчас начну плясать вприсядку, или стихи читать, — он несколько затравленно огляделся, — как в театр пришли, ей-богу!»
— Здравствуйте, товарищи, — чуть громче, чем требовалось, сказал он, — я новый комендант лагеря Александр Владимирович Назаров.
— А он очень даже ничего, — промурлыкала брюнетка.
— Мария! — укоризненно сказал пожилой мужчина, обернувшись к ней.
— А я что? Я — ничего, — она демонстративно пожала плечами.
Назаров почувствовал, что краснеет.
— А тут не товарищи, тут граждане собрались, — подал голос с другой койки мужичок лет тридцати пяти с прищуренными нагловатыми глазками. — Товарищи на воле остались, начальник, а здесь — зона.
— Иван, — на этот раз резче сказал седой, — прекрати свои блатные присказки. Сколько раз просил.
— А в каком вы звании, товарищ комендант? — пропела брюнетка.
— Лейтенант… — Назаров окончательно смешался под ее пристальным взглядом. Казалось, какой-то черный омут затягивает его, лишая дыхания и дара речи, — капитан, если, как в войсках, а так, по табели Государственной Безопасности, согласно уставу и…, — забормотал он.
— Так лейтенант или капитан? — не унималась брюнетка.
Пожилой мужчина решительно поднялся с места. Подошел к Назарову и протянул руку. Александр пожал мягкую полную ладонь.
— Александр Викторович Барченко, профессор, — представился мужчина, — товарищи выбрали меня старшим. Это, конечно, весьма относительно, но если у вас возникнут вопросы, обращайтесь прямо ко мне. А сейчас, позвольте, я представлю вам присутствующих, — он встал рядом с Назаровым. — Итак: эта потрясающая девушка, которая испытывает на вас свои чары, Мария Санджиева. Далее, — Барченко указал на парня в шарфе, — мой ассистент Сергей Михайлович Панкрашин. Молодой человек, который никак не решит, товарищ он или гражданин — Иван Тихонович Межевой. Майя Геннадиевна Боровская, — пожилая женщина, с явно аристократичной осанкой, слегка кивнула, — Серафима Григорьевна Панова…
— Здравствуй, сынок, — прошлепала почти беззубым ртом полная старушка, сидящая на койке возле Санджиевой.
— Стефан Дмитриевич Бельский, прошу любить и жаловать, — надменного вида мужчина с военной выправкой наклонил разделенную тонким пробором голову, — Шота Георгиевич Гагуа, Илья Петрович Данилов, — сидящие рядом Гагуа и Данилов представляли разительный контраст: один с черной буйной шевелюрой, пышными усами и горбатым носом, другой — с блеклыми, соломенного цвета волосами, незапоминающимся бледным лицом и прозрачными голубыми глазами, — и, наконец Василий Ептеевич Собачников, — низкорослый мужчина, явно ненец с широким лицом и узкими глазками, приподнявшись с табурета, вежливо поклонился Назарову. — Вот такое у нас здесь общество собралось, Александр Владимирович, — завершил свое выступление Барченко.
Глава 6
Туман поднимался, словно занавес в театре, открывая небольшое озеро, окруженное зарослями папоротника. Разлапистые стебли, отражаясь воде, наполняли ее зеленым призрачным светом, постепенно теряющимся в темной глубине. Напротив уходящего в воду плоского камня, на котором он стоял, прямо из тумана падал в озеро поток воды, такой прозрачный, что сквозь него можно было сосчитать все трещинки на скале, теряющейся в клубящейся мутной вышине. Туман полз по скале вверх, и можно было видеть, как вода бежит по камню, будто дождь по оконному стеклу, и разбивается о карниз, чтобы широкой лентой упасть в зеленоватую воду. Странная тишина, нарушаемая только плеском падающей воды, делала картину нереальной и зыбкой, словно мираж. Семь могучих сосен окружали озеро полукольцом. Корни их прятались в папоротнике, достигавшим у подножия деревьев высоты в человеческий рост. Темно-коричневые стволы вонзались в туман, будто поддерживали его, как крышу, скрывающую озеро от солнца. Мутно-белая пелена ползла вверх, к вершинам сосен, где кора приобретала оттенок тусклого золота. Наконец показались пышные кроны, и туман завис над ними, слившись с зацепившимися за сосны и вершину скалы облаками.
Заросли папоротника дрогнули, и к воде сошла женщина в черном платье. Одежда струилась по ней, обрисовывая фигуру, черные волосы были подняты в высокую прическу, открывая стройную шею. Он подался вперед, пытаясь разглядеть ее лицо. Он был уверен, что лицо прекрасно и всматривался до рези в глазах, чувствуя обиду от невозможности разглядеть ускользающие черты.
Женщина спустилась к самой воде, подняла руки к плечам, и платье скользнуло вниз. Он замер, опасаясь выдать себя неосторожным движением. Она ступила в воду без всплеска, не потревожив зеркальной глади, и вода приняла ее, скрывая прекрасное тело от посторонних глаз.
Женщина поднялась к водопаду по проложенным под водой ступеням, откинув назад голову, раскинула руки, подставляя тело под падающие струи. Вода одела ее тонкой блестящей пленкой, скользя вниз по обнаженному телу. «Так нельзя, так нехорошо», — подумал он, пытаясь отвести взгляд от тонкой талии, плавным изгибом переходящей в широкие бедра, от полных ягодиц и длинных стройных ног. Внезапно она оглянулась, словно почувствовав его взгляд. Одно бесконечно долгое мгновение они смотрели друг на друга, разделенные озером, затем она вновь сошла в воду и медленно поплыла по направлению к нему. Черты ее лица проступали все отчетливее, вызывая в памяти стертые воспоминания. Возможно, это была память поколений, внезапно проснувшаяся в нем, или подсознательный образ идеальной женщины, сложившийся из сновидений и теперь воплотившийся наяву…
Неведомая сила сковала тело, не позволяя отступить или хотя бы отвернуться. Вместе с тем, глядя, как она выходит из воды, он почувствовал заполняющее его желание, которое становилось просто нестерпимым с каждым ее шагом. Его поразил смуглый оттенок ее гладкой кожи, словно вобравший в себя свет едва показавшейся над горизонтом краешка зари. Капельки воды блестели на высокой груди, уголки чуть раскосых глаз, пристально смотревших ему в лицо, были приподняты к вискам, в мочках ушей подрагивали длинные ажурные серьги с зелеными камнями, почти касавшиеся мокрых плеч. Ничуть не смущаясь наготы, она приблизилась вплотную, дурманя голову бездонными черными глазами. Полные губы приоткрылись, и розовый язычок пробежал по ним, словно приглашая прильнуть, раствориться в поцелуе. Он ощутил, как ее прохладные ладони легли ему на грудь, тонкие пальцы царапнули кожу длинными ноготками, подушечки пальцев стали поглаживать соски. Водоворот вожделения охватил его, заставив потянуться к призывно приоткрытым губам…
Длинный раздвоенный язык выскользнул из ее губ, проникая к нему в рот, черные глаза налились желтым светом, сузились вертикальным змеиным зрачком, волосы развились, скользкими змеями оплетая ему голову, захлестывая шею, перехватывая дыхание. Раздвоенный язык проник в гортань, скользнул по пищеводу, вызывая рвотные спазмы, длинные ногти раздирали кожу на груди, раздвигали мышцы, рвались сквозь ребра к бешено стучащему сердцу…
Внезапно все кончилось, мрак накрыл его плотным покрывалом, спеленав обессиленное ужасом тело.
— Зачем ты это сделал? — женский голос показался ему знакомым.
— Я предупреждал, чтобы ты не трогала его, — мужчина говорил спокойно, даже несколько насмешливо, в то время, как женщина была на грани истерики.
— Я хотела подарить ему себя, подарить любовь, он был почти мой, а теперь будет шарахаться, как от прокаженной. Зачем эти дикие метаморфозы?
— Зато теперь он не будет даже смотреть на тебя. Он предназначен другой женщине, я предупреждал.
— Ты забыл, что такое зов тела, старик! Будь ты проклят!
— Хорошо, хорошо, — согласился мужчина, — а теперь оставим его. Нельзя, чтобы психика подвергалась слишком сильным ударам.
Мгла распалась, расползлась, исчезая словно дым. Жизнь возвращалась, в легкие хлынул воздух, он услышал собственный хрип и рванулся, сбрасывая остатки кошмара…
Жарко протопленная изба, заметенные снегом окна, стол с объедками и полупустой бутылью. На полу, на бухарском ковре похрапывает Нерчу. Гудит раскаленная печь — видно недавно кто-то подбросил в топку угля.
Назаров приподнялся на койке и вытер мокрое от пота лицо простыней. Руки едва повиновались, еще подрагивая от пережитого во сне кошмара. Он помнил сон до мелочей, словно только что увиденный фильм. Помнил каждый лист папоротника вокруг озера, слышал звук падающей воды, видел женщину, как наяву: прекрасное лицо, затягивающие в омут желания глаза, капельки воды на обнаженном теле… длинный змеиный язык, рвущийся вниз по пищеводу…
Назаров сглотнул, чувствуя рвотный позыв, вскочил с койки и, добежав до стола, припал к носику остывшего чайника.
— Мерзость какая, — пробормотал он, отрываясь, чтобы вдохнуть воздуха и снова стал жадно глотать холодный чай.
Ноги подгибались, он рухнул на табурет, тяжело дыша. Нельзя так пить, хотя, казалось бы, чего особенного? Литр разведенного спирта на двоих. Нерчу, правда, уже после первого стакана стал бормотать что-то по-ненецки, беспричинно улыбаться и мотать головой. От спирта, правда, не отказывался. Спать на койке Нерчу отказался и упросил Назарова разрешить ему улечься на ковре — заворожили ненца разноцветные узоры. Александр помнил, что смог раздеться, улегся в койку, отогнал мысль о том, что обещал проверить порядок в казарме и провалился в тяжелый сон.
— Приснится же такое, — он покачал головой, сбрасывая остатки дурмана.
Спирт, вроде, обычный. Ректификат. Что он, не пил его, что ли? Может рыба тухлая — закусывали они вяленой рыбой, которую Нерчу расхваливал, пока Назаров разводил спирт. Нет, рыба была вкусная, жирная.
Во рту снова стало сухо, и Александр глотнул из чайника. Умаров, который прибрался в избе, заодно заварил чай, как он сказал: настоящий чай, по-узбекски! И печь он протопил, видно вспомнив жару в родных местах — в избе было не продохнуть.
Назаров взглянул на часы — шесть. Вечер, или утро? За окном полумрак: то ли солнце уже село, то ли еще не взошло? Черт знает что! Как они определяют время суток?
Александр убрал недопитый спирт в сундук, куда вчера свалил из чемодана свои вещи. На глаза попалась опасная бритва. Он провел рукой по трехдневной щетине — последний раз брился на «Самсоне» в тот день, когда они подошли к Новой Земле. Что ж, раз взялся наводить порядок — придется и самому соответствовать. Достав круглое зеркальце и бритвенные принадлежности, он подогрел в железной кружке воды, густо намылил подбородок. Бритва еще не потеряла остроты — немецкое лезвие великолепно держало кромку и Назаров не спеша, с удовольствием, стал бриться. Даже песню замурлыкал — бессмертную «Белла чао»:
Заросли папоротника дрогнули, и к воде сошла женщина в черном платье. Одежда струилась по ней, обрисовывая фигуру, черные волосы были подняты в высокую прическу, открывая стройную шею. Он подался вперед, пытаясь разглядеть ее лицо. Он был уверен, что лицо прекрасно и всматривался до рези в глазах, чувствуя обиду от невозможности разглядеть ускользающие черты.
Женщина спустилась к самой воде, подняла руки к плечам, и платье скользнуло вниз. Он замер, опасаясь выдать себя неосторожным движением. Она ступила в воду без всплеска, не потревожив зеркальной глади, и вода приняла ее, скрывая прекрасное тело от посторонних глаз.
Женщина поднялась к водопаду по проложенным под водой ступеням, откинув назад голову, раскинула руки, подставляя тело под падающие струи. Вода одела ее тонкой блестящей пленкой, скользя вниз по обнаженному телу. «Так нельзя, так нехорошо», — подумал он, пытаясь отвести взгляд от тонкой талии, плавным изгибом переходящей в широкие бедра, от полных ягодиц и длинных стройных ног. Внезапно она оглянулась, словно почувствовав его взгляд. Одно бесконечно долгое мгновение они смотрели друг на друга, разделенные озером, затем она вновь сошла в воду и медленно поплыла по направлению к нему. Черты ее лица проступали все отчетливее, вызывая в памяти стертые воспоминания. Возможно, это была память поколений, внезапно проснувшаяся в нем, или подсознательный образ идеальной женщины, сложившийся из сновидений и теперь воплотившийся наяву…
Неведомая сила сковала тело, не позволяя отступить или хотя бы отвернуться. Вместе с тем, глядя, как она выходит из воды, он почувствовал заполняющее его желание, которое становилось просто нестерпимым с каждым ее шагом. Его поразил смуглый оттенок ее гладкой кожи, словно вобравший в себя свет едва показавшейся над горизонтом краешка зари. Капельки воды блестели на высокой груди, уголки чуть раскосых глаз, пристально смотревших ему в лицо, были приподняты к вискам, в мочках ушей подрагивали длинные ажурные серьги с зелеными камнями, почти касавшиеся мокрых плеч. Ничуть не смущаясь наготы, она приблизилась вплотную, дурманя голову бездонными черными глазами. Полные губы приоткрылись, и розовый язычок пробежал по ним, словно приглашая прильнуть, раствориться в поцелуе. Он ощутил, как ее прохладные ладони легли ему на грудь, тонкие пальцы царапнули кожу длинными ноготками, подушечки пальцев стали поглаживать соски. Водоворот вожделения охватил его, заставив потянуться к призывно приоткрытым губам…
Длинный раздвоенный язык выскользнул из ее губ, проникая к нему в рот, черные глаза налились желтым светом, сузились вертикальным змеиным зрачком, волосы развились, скользкими змеями оплетая ему голову, захлестывая шею, перехватывая дыхание. Раздвоенный язык проник в гортань, скользнул по пищеводу, вызывая рвотные спазмы, длинные ногти раздирали кожу на груди, раздвигали мышцы, рвались сквозь ребра к бешено стучащему сердцу…
Внезапно все кончилось, мрак накрыл его плотным покрывалом, спеленав обессиленное ужасом тело.
— Зачем ты это сделал? — женский голос показался ему знакомым.
— Я предупреждал, чтобы ты не трогала его, — мужчина говорил спокойно, даже несколько насмешливо, в то время, как женщина была на грани истерики.
— Я хотела подарить ему себя, подарить любовь, он был почти мой, а теперь будет шарахаться, как от прокаженной. Зачем эти дикие метаморфозы?
— Зато теперь он не будет даже смотреть на тебя. Он предназначен другой женщине, я предупреждал.
— Ты забыл, что такое зов тела, старик! Будь ты проклят!
— Хорошо, хорошо, — согласился мужчина, — а теперь оставим его. Нельзя, чтобы психика подвергалась слишком сильным ударам.
Мгла распалась, расползлась, исчезая словно дым. Жизнь возвращалась, в легкие хлынул воздух, он услышал собственный хрип и рванулся, сбрасывая остатки кошмара…
Жарко протопленная изба, заметенные снегом окна, стол с объедками и полупустой бутылью. На полу, на бухарском ковре похрапывает Нерчу. Гудит раскаленная печь — видно недавно кто-то подбросил в топку угля.
Назаров приподнялся на койке и вытер мокрое от пота лицо простыней. Руки едва повиновались, еще подрагивая от пережитого во сне кошмара. Он помнил сон до мелочей, словно только что увиденный фильм. Помнил каждый лист папоротника вокруг озера, слышал звук падающей воды, видел женщину, как наяву: прекрасное лицо, затягивающие в омут желания глаза, капельки воды на обнаженном теле… длинный змеиный язык, рвущийся вниз по пищеводу…
Назаров сглотнул, чувствуя рвотный позыв, вскочил с койки и, добежав до стола, припал к носику остывшего чайника.
— Мерзость какая, — пробормотал он, отрываясь, чтобы вдохнуть воздуха и снова стал жадно глотать холодный чай.
Ноги подгибались, он рухнул на табурет, тяжело дыша. Нельзя так пить, хотя, казалось бы, чего особенного? Литр разведенного спирта на двоих. Нерчу, правда, уже после первого стакана стал бормотать что-то по-ненецки, беспричинно улыбаться и мотать головой. От спирта, правда, не отказывался. Спать на койке Нерчу отказался и упросил Назарова разрешить ему улечься на ковре — заворожили ненца разноцветные узоры. Александр помнил, что смог раздеться, улегся в койку, отогнал мысль о том, что обещал проверить порядок в казарме и провалился в тяжелый сон.
— Приснится же такое, — он покачал головой, сбрасывая остатки дурмана.
Спирт, вроде, обычный. Ректификат. Что он, не пил его, что ли? Может рыба тухлая — закусывали они вяленой рыбой, которую Нерчу расхваливал, пока Назаров разводил спирт. Нет, рыба была вкусная, жирная.
Во рту снова стало сухо, и Александр глотнул из чайника. Умаров, который прибрался в избе, заодно заварил чай, как он сказал: настоящий чай, по-узбекски! И печь он протопил, видно вспомнив жару в родных местах — в избе было не продохнуть.
Назаров взглянул на часы — шесть. Вечер, или утро? За окном полумрак: то ли солнце уже село, то ли еще не взошло? Черт знает что! Как они определяют время суток?
Александр убрал недопитый спирт в сундук, куда вчера свалил из чемодана свои вещи. На глаза попалась опасная бритва. Он провел рукой по трехдневной щетине — последний раз брился на «Самсоне» в тот день, когда они подошли к Новой Земле. Что ж, раз взялся наводить порядок — придется и самому соответствовать. Достав круглое зеркальце и бритвенные принадлежности, он подогрел в железной кружке воды, густо намылил подбородок. Бритва еще не потеряла остроты — немецкое лезвие великолепно держало кромку и Назаров не спеша, с удовольствием, стал бриться. Даже песню замурлыкал — бессмертную «Белла чао»: