Страница:
– К сожалению, вы правы.
В этот момент экипаж достиг места назначения и остановился. Дюваль открыл дверь.
– Боюсь, единственным логичным окончанием жизненного пути Эми Мэйсон было бы символичное воссоединение с сестрой.
Когда Мэйсон помогали выбраться под ураганный ветер и проливной дождь, она поняла, что находится на мосту Альма. И только тогда она окончательно поверила в то, что Дюваль не блефует – что сейчас она простится с жизнью. И обратного пути не будет.
Самое печальное, что она сама подвела себя к такому концу. Сама постелила ту постель, в которую ей предстояло лечь. Ее неуемная жажда успеха, славы и ее неразборчивость в средствах, готовность получить желаемое не самым честным способом навлекли на нее беду. И не на нее одну.
Мэйсон повернулась к Дювалю со слезами на глазах:
– Как Ричард?
– Слишком поздно переживать за него, дитя мое. Разумеется. Они не могли оставить его в живых.
– Пора тебе примириться с Господом. Я обещаю, что страдать ты не будешь. Один быстрый удар, и все будет кончено. В объятиях Сены ты забудешь обо всем.
«Поэтический конец. Обезумев от сознания того, что сестра ее была убита той, кто была для нее всем, Эми приходит на место преступления и бросается в реку…»
Дюваль добавил с ласковой интонацией:
– Вы можете утешиться тем, что не будете забыты. Ваши картины станут национальным достоянием Франции. Кампания, которую вы начали, дабы обессмертить свое имя, будет продолжена. Выставка ваших произведений будет открыта под моим личным патронажем, со всеми приличествующими почестями. Вы видите, дитя мое, что чем громче имя Мэйсон Колдуэлл, тем лучше это для Франции и для репутации человека, раскрывшего убийство.
Мэйсон посмотрела вниз, на едва различимые за пеленой дождя бушующие воды Сены. Все равно судьба готовила ей конец в их глубинах. Если бы только все это произошло тогда, несколько месяцев назад. Если бы она знала, что из всего этого выйдет, не стала бы она бороться за жизнь.
Мэйсон шагнула к перилам, безразличная к своей судьбе. Она все это заслужила.
Однако, перед тем как закрыть глаза, Мэйсон огляделась и поразилась странной симметрии ситуаций. Тот же мост. Такая же ночь. Такое же ненастье. И даже… еще один пешеход на мосту, внезапно появившийся из-за кареты и идущий в ее направлении.
Но на этот раз то была не отчаявшаяся женщина. Мужчина шел, сильно качаясь. Пьяница, возвращающийся с ночной попойки. И по мере того как он приближался, становились различимы слова популярной песенки, что он распевал.
Что ж, придется подождать, пока пьяница не пройдет. Полицейские подняли воротники, спрятав лица.
– Доброй ночи, господа, – поприветствовал их пьяница.
– Доброй ночи, – хмуро откликнулись полицейские. Но мужчина не пошел своей дорогой. Он остановился перед ними и одарил их пьяной улыбкой.
На какой-то миг Мэйсон показалось, что она увидела призрак.
– Ричард!
Глава 25
Глава 26
Глава 27
В этот момент экипаж достиг места назначения и остановился. Дюваль открыл дверь.
– Боюсь, единственным логичным окончанием жизненного пути Эми Мэйсон было бы символичное воссоединение с сестрой.
Когда Мэйсон помогали выбраться под ураганный ветер и проливной дождь, она поняла, что находится на мосту Альма. И только тогда она окончательно поверила в то, что Дюваль не блефует – что сейчас она простится с жизнью. И обратного пути не будет.
Самое печальное, что она сама подвела себя к такому концу. Сама постелила ту постель, в которую ей предстояло лечь. Ее неуемная жажда успеха, славы и ее неразборчивость в средствах, готовность получить желаемое не самым честным способом навлекли на нее беду. И не на нее одну.
Мэйсон повернулась к Дювалю со слезами на глазах:
– Как Ричард?
– Слишком поздно переживать за него, дитя мое. Разумеется. Они не могли оставить его в живых.
– Пора тебе примириться с Господом. Я обещаю, что страдать ты не будешь. Один быстрый удар, и все будет кончено. В объятиях Сены ты забудешь обо всем.
«Поэтический конец. Обезумев от сознания того, что сестра ее была убита той, кто была для нее всем, Эми приходит на место преступления и бросается в реку…»
Дюваль добавил с ласковой интонацией:
– Вы можете утешиться тем, что не будете забыты. Ваши картины станут национальным достоянием Франции. Кампания, которую вы начали, дабы обессмертить свое имя, будет продолжена. Выставка ваших произведений будет открыта под моим личным патронажем, со всеми приличествующими почестями. Вы видите, дитя мое, что чем громче имя Мэйсон Колдуэлл, тем лучше это для Франции и для репутации человека, раскрывшего убийство.
Мэйсон посмотрела вниз, на едва различимые за пеленой дождя бушующие воды Сены. Все равно судьба готовила ей конец в их глубинах. Если бы только все это произошло тогда, несколько месяцев назад. Если бы она знала, что из всего этого выйдет, не стала бы она бороться за жизнь.
Мэйсон шагнула к перилам, безразличная к своей судьбе. Она все это заслужила.
Однако, перед тем как закрыть глаза, Мэйсон огляделась и поразилась странной симметрии ситуаций. Тот же мост. Такая же ночь. Такое же ненастье. И даже… еще один пешеход на мосту, внезапно появившийся из-за кареты и идущий в ее направлении.
Но на этот раз то была не отчаявшаяся женщина. Мужчина шел, сильно качаясь. Пьяница, возвращающийся с ночной попойки. И по мере того как он приближался, становились различимы слова популярной песенки, что он распевал.
Что ж, придется подождать, пока пьяница не пройдет. Полицейские подняли воротники, спрятав лица.
– Доброй ночи, господа, – поприветствовал их пьяница.
– Доброй ночи, – хмуро откликнулись полицейские. Но мужчина не пошел своей дорогой. Он остановился перед ними и одарил их пьяной улыбкой.
На какой-то миг Мэйсон показалось, что она увидела призрак.
– Ричард!
Глава 25
Ричард, пошатываясь, направился к одному из людей Дюваля.
– Какая ужасная ночь. Вы не могли бы пожертвовать несколько су несчастному, которому негде преклонить голову?
– Убирайся! – огрызнулся полицейский.
Ричард подошел к нему ближе и заискивающе взял под руку:
– Имейте жалость, добрый господин.
Полицейский стряхнул его руку:
– Если ты сейчас же не уберешься с моих глаз, я дам тебе ботинком.
– Ботинком? А… Вы это имели в виду? – Ричард подпрыгнул высоко вверх и ударил мужчину ногой прямо по лицу, да так, что тот отлетел на перила и, перевалившись через них, упал в воду.
Все это случилось буквально за тридцать секунд, ровно столько, сколько понадобилось второму полицейскому, чтобы вытащить пистолет и направить его на Ричарда. Но в мгновение ока тот выхватил из-за пояса свой пистолет и, не целясь, разрядил его прямо в голову своего противника. Полицейский выронил пистолет и упал замертво.
Дюваль потянулся за своим оружием, но Ричард с проворством пантеры набросился на него. Одним стремительным движением Ричард схватил Дюваля за ногу и за руку и бросил в Сену. Дюваль кричал и отчаянно махал руками, летя вниз. Мэйсон бросилась навстречу своему спасителю.
– Я думала, ты умер.
– Совсем нет. А ты в порядке?
Мэйсон шагнула в объятия Ричарда:
– Сейчас – да.
Он подержал ее в объятиях несколько долгих секунд, после чего сказал:
– Нам надо идти.
И тут Ричард заметил трех всадников вдалеке: эскорт Дюваля. Эскорт остановился в некотором отдалении от моста. Из-за густой пелены дождя полицейские не могли видеть того, что произошло, во всех подробностях. По их представлениям, именно инспектор Дюваль выстрелил в ту, которую надлежало убить. Однако всадники все же что-то заподозрили.
Ричард быстро выпряг коня из кареты, вскочил на него верхом и усадил Мэйсон у себя за спиной. Однако всадники перекрыли беглецам путь к спасению. Ричард и Мэйсон могли перебраться по мосту на левый берег, но тогда они стали бы легкой мишенью для полицейских. Ударив коня каблуками, Ричард бросился наперерез всадникам. Двое дрогнули и отступили. Третьего Ричард сбросил с коня, проносясь мимо.
Ричард мчал коня по мощенной булыжником улице. Мэйсон плотно обхватила его руками за талию.
Звук выстрела раздался в ушах гулким эхом. Мэйсон почувствовала, как что-то обожгло ей спину, должно быть, ее ударил кусочек камня, отколовшийся от булыжника. Было больно, но лишь одно мгновение, затем боль ушла. Мэйсон держалась за Ричарда изо всех сил, а дождь нещадно хлестал по их спинам и плечам.
– Они явились и арестовали меня! – крикнул, обернувшись, Ричард. – Но я сумел скрыться от них, воспользовавшись тем, что в холле гостиницы было много народу.
– Это я виновата. Я пошла к Дювалю. Я и подумать не могла, что он так поступит. Я не знала, как мне быть. Я просто хотела, чтобы все это прекратилось, чтобы можно было начать жизнь заново.
– В том нет твоей вины. Ни в чем нет твоей вины.
Мэйсон чувствовала себя странно. Голова ее кружилась. Теперь ей даже не было холодно.
– Я назвала Эмме свое настоящее имя, и она попыталась меня убить. Поэтому я пошла к Дювалю и сказала ему, кто я на самом деле, и он попытался меня убить. Неужели это все мне не снится? – Собственный голос казался Мэйсон далеким эхом.
– Не думай об этом, просто держись крепче.
Мэйсон чувствовала, как слабеют руки. Она с трудом ворочала языком:
– Мы должны помочь Лизетте.
– Они держат ее в тюрьме Сантэ. Надо придумать способ, ее оттуда вытащить.
– Как ты меня… нашел? – Мэйсон все труднее было связывать слова. Казалось, силы оставили ее. Единственное, на что ее еще хватало, так это на то, чтобы не потерять сознание.
– У меня было предчувствие, что они выкинут что-то в этом роде. Я выставил своего человека возле Префектуры. Когда твоя карета покинула Сите, я прыгнул на запятки. К счастью, эскорт двигался перед каретой, поэтому они меня не заметили.
Мэйсон почувствовала, что пальцы ее разжимаются. Она начала соскальзывать с коня.
– В чем дело? – оглянувшись, крикнул Ричард. Мэйсон не могла ответить. Ричард остановил коня и перехватил Мэйсон свободной рукой, не давая упасть.
– Господи, они тебя ранили! – крикнул он, заметив на ладони кровь.
Ричард соскочил с коня и взял Мэйсон на руки. Затем разорвал платье и осмотрел рану на спине. Прижимая Мэйсон к себе свободной рукой, Ричард вытащил рубашку из брюк, оторвал лоскут и перевязал рану Мэйсон.
– Я должен доставить тебя к врачу. Но теперь нам придется идти пешком. Постарайся не засыпать. Поняла?
Мэйсон попыталась ответить Ричарду, но говорить она уже не могла. Он нес ее по пустым улицам под проливным дождем. Его слова проникали в ее сознание с трудом, словно во сне.
– Что я натворил! Это все моя вина. Чем я могу отплатить тебе за все эти несчастья? Держись крепче, Мэйсон. Ты должна держаться за меня, чтобы я видел, куда идти. Ты понимаешь меня, Мэйсон?
Нежность, с которой он произнес ее имя, была для нее как спасательный круг. Мэйсон прижалась щекой к груди Ричарда и чувствовала, что его сила перетекает в нее. Вскоре они остановились. Она слышала, как Ричард стучит в дверь кулаком. Потом его слова:
– Мне нужен врач. Немедленно.
– Доктор спит, – ответил женский голос. – Вы хоть знаете, который час?
Ричард, стараясь держать Мэйсон как можно осторожнее, прошел в дверь мимо испуганной горничной.
– Разбудите его.
После этого Мэйсон лишь слышала гул голосов. Сердитых голосов. Они спорили о чем-то. Потом яркий свет ударил в глаза.
– Она должна выжить, доктор! – хриплым от непереносимой муки голосом сказал Ричард. – Вы понимаете? Она должна выжить!
Потом был запах алкоголя, сильная боль в спине, словно ее обожгли, потом звук от падения металлического предмета в жестяную кастрюлю. Боль растворилась в темноте.
Голос Ричарда пробился сквозь мглу:
– Мне надо доставить тебя в безопасное место. Дюваля, верно, уже вытащили из реки, и он разослал телеграммы во все концы Парижа о нашем побеге. Наверное, уже выставлены наряды на дорогах. Они заглянут ко всем нашим знакомым. Врач сказал, что тебя опасно перевозить, но мне надо вызволить тебя отсюда. Ты сможешь еще немного продержаться?
Мэйсон собрала последние силы и кивнула. Она почувствовала, как Ричард снова поднял ее и вскоре переложил на что-то мягкое, а потом завернул в несколько одеял.
– Я взял у врача карету, – сказал Ричард. – Постараюсь везти как можно медленнее.
Заботливость его тона убаюкивала, давая Мэйсон ощущение безопасности и благополучия. В одеялах ей было тепло, уютно и сухо. Но куда он ее вез? Ричард ехал довольно медленно, и приятные ощущения продолжались. Словно издалека Мэйсон слышала голос Ричарда, его глубокий баритон. Она не могла расслышать, что он говорит, но это было не важно.
Прошло время. Сколько времени – Мэйсон не знала. Kaретa плавно остановилась.
– Добрый вечер, господа, – сказал Ричард.
– Вылезай, – ответил мужской голос. – Мы должны обыскать карету.
– Заставляют работать в такую погоду? – сухо заметил Ричард. – Какое свинство.
– Отойди в сторону и помолчи.
Через мгновение Мэйсон услышала стук как от глухого удара, затем шум драки и тревожные крики. Затем ружейные залпы.
«Господи, сохрани его!»
Кто-то снова прыгнул на козлы, щелкнула плеть, и лошади пустились в галоп. Теперь Мэйсон уже бросало из стороны в сторону, и было очень больно. Спустя какое-то время она почувствовала липкое тепло и поняла, что из раны вновь пошла кровь.
После нескольких минут бешеной гонки по ночным улицам карета резко остановилась. Мэйсон почувствовала, что чьи-то сильные руки подняли ее, это был Ричард.
– Ты снова в крови. Я должен пережать рану рукой, поэтому остаток пути мне придется тебя нести. Теперь уже недалеко. Не засыпай, держись за меня.
Ричард прижал Мэйсон к себе и побежал. Вскоре дыхание его стало сбивчивым. Мэйсон почувствовала, что вновь проваливается в темноту.
И, словно догадавшись, что она теряет сознание, Ричард снова заговорил с ней:
– Я не знаю, почему так с тобой обращался. Я никогда себя не понимал, как не понимал, почему делаю то, что делаю. Но одно я знаю. Я люблю тебя, Мэйсон. Я никогда никого не любил. Я не могу тебя потерять. Не могу! Держись, любовь моя. Держись…
Наконец Ричард остановился, опустился на колени, продолжая держать Мэйсон на руках. Он дышал так тяжело, словно легкие его вот-вот разорвутся.
– Мы сделали это, – выдохнул он.
– Где мы?..
– В Бельвиле.
Ричард дождался, пока его дыхание вернется в норму, затем снова поднялся, держа Мэйсон на руках. Стук в дверь. Голоса. Мягкая кровать. Привкус коньяка на губах. Осторожно, бережно снимают одежду. Моют губкой. Меняют бинты. И снова мрак.
Мэйсон чувствовала, что кто-то сидит рядом с ней на кровати. Прикосновение губ к щеке. Ричард. Затем он лег рядом и нежно обнял ее.
И вновь Мэйсон накрыла чернота. Но каждый раз, просыпаясь ночью, она чувствовала присутствие Ричарда, теплоту его объятий.
– Какая ужасная ночь. Вы не могли бы пожертвовать несколько су несчастному, которому негде преклонить голову?
– Убирайся! – огрызнулся полицейский.
Ричард подошел к нему ближе и заискивающе взял под руку:
– Имейте жалость, добрый господин.
Полицейский стряхнул его руку:
– Если ты сейчас же не уберешься с моих глаз, я дам тебе ботинком.
– Ботинком? А… Вы это имели в виду? – Ричард подпрыгнул высоко вверх и ударил мужчину ногой прямо по лицу, да так, что тот отлетел на перила и, перевалившись через них, упал в воду.
Все это случилось буквально за тридцать секунд, ровно столько, сколько понадобилось второму полицейскому, чтобы вытащить пистолет и направить его на Ричарда. Но в мгновение ока тот выхватил из-за пояса свой пистолет и, не целясь, разрядил его прямо в голову своего противника. Полицейский выронил пистолет и упал замертво.
Дюваль потянулся за своим оружием, но Ричард с проворством пантеры набросился на него. Одним стремительным движением Ричард схватил Дюваля за ногу и за руку и бросил в Сену. Дюваль кричал и отчаянно махал руками, летя вниз. Мэйсон бросилась навстречу своему спасителю.
– Я думала, ты умер.
– Совсем нет. А ты в порядке?
Мэйсон шагнула в объятия Ричарда:
– Сейчас – да.
Он подержал ее в объятиях несколько долгих секунд, после чего сказал:
– Нам надо идти.
И тут Ричард заметил трех всадников вдалеке: эскорт Дюваля. Эскорт остановился в некотором отдалении от моста. Из-за густой пелены дождя полицейские не могли видеть того, что произошло, во всех подробностях. По их представлениям, именно инспектор Дюваль выстрелил в ту, которую надлежало убить. Однако всадники все же что-то заподозрили.
Ричард быстро выпряг коня из кареты, вскочил на него верхом и усадил Мэйсон у себя за спиной. Однако всадники перекрыли беглецам путь к спасению. Ричард и Мэйсон могли перебраться по мосту на левый берег, но тогда они стали бы легкой мишенью для полицейских. Ударив коня каблуками, Ричард бросился наперерез всадникам. Двое дрогнули и отступили. Третьего Ричард сбросил с коня, проносясь мимо.
Ричард мчал коня по мощенной булыжником улице. Мэйсон плотно обхватила его руками за талию.
Звук выстрела раздался в ушах гулким эхом. Мэйсон почувствовала, как что-то обожгло ей спину, должно быть, ее ударил кусочек камня, отколовшийся от булыжника. Было больно, но лишь одно мгновение, затем боль ушла. Мэйсон держалась за Ричарда изо всех сил, а дождь нещадно хлестал по их спинам и плечам.
– Они явились и арестовали меня! – крикнул, обернувшись, Ричард. – Но я сумел скрыться от них, воспользовавшись тем, что в холле гостиницы было много народу.
– Это я виновата. Я пошла к Дювалю. Я и подумать не могла, что он так поступит. Я не знала, как мне быть. Я просто хотела, чтобы все это прекратилось, чтобы можно было начать жизнь заново.
– В том нет твоей вины. Ни в чем нет твоей вины.
Мэйсон чувствовала себя странно. Голова ее кружилась. Теперь ей даже не было холодно.
– Я назвала Эмме свое настоящее имя, и она попыталась меня убить. Поэтому я пошла к Дювалю и сказала ему, кто я на самом деле, и он попытался меня убить. Неужели это все мне не снится? – Собственный голос казался Мэйсон далеким эхом.
– Не думай об этом, просто держись крепче.
Мэйсон чувствовала, как слабеют руки. Она с трудом ворочала языком:
– Мы должны помочь Лизетте.
– Они держат ее в тюрьме Сантэ. Надо придумать способ, ее оттуда вытащить.
– Как ты меня… нашел? – Мэйсон все труднее было связывать слова. Казалось, силы оставили ее. Единственное, на что ее еще хватало, так это на то, чтобы не потерять сознание.
– У меня было предчувствие, что они выкинут что-то в этом роде. Я выставил своего человека возле Префектуры. Когда твоя карета покинула Сите, я прыгнул на запятки. К счастью, эскорт двигался перед каретой, поэтому они меня не заметили.
Мэйсон почувствовала, что пальцы ее разжимаются. Она начала соскальзывать с коня.
– В чем дело? – оглянувшись, крикнул Ричард. Мэйсон не могла ответить. Ричард остановил коня и перехватил Мэйсон свободной рукой, не давая упасть.
– Господи, они тебя ранили! – крикнул он, заметив на ладони кровь.
Ричард соскочил с коня и взял Мэйсон на руки. Затем разорвал платье и осмотрел рану на спине. Прижимая Мэйсон к себе свободной рукой, Ричард вытащил рубашку из брюк, оторвал лоскут и перевязал рану Мэйсон.
– Я должен доставить тебя к врачу. Но теперь нам придется идти пешком. Постарайся не засыпать. Поняла?
Мэйсон попыталась ответить Ричарду, но говорить она уже не могла. Он нес ее по пустым улицам под проливным дождем. Его слова проникали в ее сознание с трудом, словно во сне.
– Что я натворил! Это все моя вина. Чем я могу отплатить тебе за все эти несчастья? Держись крепче, Мэйсон. Ты должна держаться за меня, чтобы я видел, куда идти. Ты понимаешь меня, Мэйсон?
Нежность, с которой он произнес ее имя, была для нее как спасательный круг. Мэйсон прижалась щекой к груди Ричарда и чувствовала, что его сила перетекает в нее. Вскоре они остановились. Она слышала, как Ричард стучит в дверь кулаком. Потом его слова:
– Мне нужен врач. Немедленно.
– Доктор спит, – ответил женский голос. – Вы хоть знаете, который час?
Ричард, стараясь держать Мэйсон как можно осторожнее, прошел в дверь мимо испуганной горничной.
– Разбудите его.
После этого Мэйсон лишь слышала гул голосов. Сердитых голосов. Они спорили о чем-то. Потом яркий свет ударил в глаза.
– Она должна выжить, доктор! – хриплым от непереносимой муки голосом сказал Ричард. – Вы понимаете? Она должна выжить!
Потом был запах алкоголя, сильная боль в спине, словно ее обожгли, потом звук от падения металлического предмета в жестяную кастрюлю. Боль растворилась в темноте.
Голос Ричарда пробился сквозь мглу:
– Мне надо доставить тебя в безопасное место. Дюваля, верно, уже вытащили из реки, и он разослал телеграммы во все концы Парижа о нашем побеге. Наверное, уже выставлены наряды на дорогах. Они заглянут ко всем нашим знакомым. Врач сказал, что тебя опасно перевозить, но мне надо вызволить тебя отсюда. Ты сможешь еще немного продержаться?
Мэйсон собрала последние силы и кивнула. Она почувствовала, как Ричард снова поднял ее и вскоре переложил на что-то мягкое, а потом завернул в несколько одеял.
– Я взял у врача карету, – сказал Ричард. – Постараюсь везти как можно медленнее.
Заботливость его тона убаюкивала, давая Мэйсон ощущение безопасности и благополучия. В одеялах ей было тепло, уютно и сухо. Но куда он ее вез? Ричард ехал довольно медленно, и приятные ощущения продолжались. Словно издалека Мэйсон слышала голос Ричарда, его глубокий баритон. Она не могла расслышать, что он говорит, но это было не важно.
Прошло время. Сколько времени – Мэйсон не знала. Kaретa плавно остановилась.
– Добрый вечер, господа, – сказал Ричард.
– Вылезай, – ответил мужской голос. – Мы должны обыскать карету.
– Заставляют работать в такую погоду? – сухо заметил Ричард. – Какое свинство.
– Отойди в сторону и помолчи.
Через мгновение Мэйсон услышала стук как от глухого удара, затем шум драки и тревожные крики. Затем ружейные залпы.
«Господи, сохрани его!»
Кто-то снова прыгнул на козлы, щелкнула плеть, и лошади пустились в галоп. Теперь Мэйсон уже бросало из стороны в сторону, и было очень больно. Спустя какое-то время она почувствовала липкое тепло и поняла, что из раны вновь пошла кровь.
После нескольких минут бешеной гонки по ночным улицам карета резко остановилась. Мэйсон почувствовала, что чьи-то сильные руки подняли ее, это был Ричард.
– Ты снова в крови. Я должен пережать рану рукой, поэтому остаток пути мне придется тебя нести. Теперь уже недалеко. Не засыпай, держись за меня.
Ричард прижал Мэйсон к себе и побежал. Вскоре дыхание его стало сбивчивым. Мэйсон почувствовала, что вновь проваливается в темноту.
И, словно догадавшись, что она теряет сознание, Ричард снова заговорил с ней:
– Я не знаю, почему так с тобой обращался. Я никогда себя не понимал, как не понимал, почему делаю то, что делаю. Но одно я знаю. Я люблю тебя, Мэйсон. Я никогда никого не любил. Я не могу тебя потерять. Не могу! Держись, любовь моя. Держись…
Наконец Ричард остановился, опустился на колени, продолжая держать Мэйсон на руках. Он дышал так тяжело, словно легкие его вот-вот разорвутся.
– Мы сделали это, – выдохнул он.
– Где мы?..
– В Бельвиле.
Ричард дождался, пока его дыхание вернется в норму, затем снова поднялся, держа Мэйсон на руках. Стук в дверь. Голоса. Мягкая кровать. Привкус коньяка на губах. Осторожно, бережно снимают одежду. Моют губкой. Меняют бинты. И снова мрак.
Мэйсон чувствовала, что кто-то сидит рядом с ней на кровати. Прикосновение губ к щеке. Ричард. Затем он лег рядом и нежно обнял ее.
И вновь Мэйсон накрыла чернота. Но каждый раз, просыпаясь ночью, она чувствовала присутствие Ричарда, теплоту его объятий.
Глава 26
Темнота. Уютный, укромный кокон. Затем где-то вдали неровный свет. Голоса.
– Не могу смотреть, как она мучается. – Это голос Ричарда.
И затем другой голос, голос человека постарше, голос француза:
– У нее очень высокая температура. Боюсь, рана инфицирована. Я оставлю микстуру. Она должна принимать по столовой ложке каждые три часа.
Мэйсон открыли рот. Горькая жидкость течет по горлу.
– Она будет спать спокойнее.
И снова Мэйсон провалилась в темноту. И тогда она увидела себя со стороны, словно была в театре и смотрела спектакль. Летний день в Массачусетсе. Небо синее-синее. Беззаботная девочка бегает в лесу босиком. Возвращается домой по мосту с навесом – в белый дом с остроконечной крышей и зелеными ставнями. Бежит наверх, к матери, в студию. Мама сидит у окна и рисует. Обхватив руками коленки, Мэйсон, беззаботная и обласканная теплом материнской любви, завороженно смотрит на то, как мать выдавливает из тюбика краски на палитру, смешивает с другими цветами, чтобы получить нужный оттенок. Как любовно кладет мазки на холст. Тихим голосом объясняет ребенку, что она делает.
– Почему ты все время рисуешь, мама?
– Пытаюсь принести немного красоты в этот жестокий мир.
Внезапно Мэйсон почувствовала, словно ее вырвали из этого уютного мирка, и тело свела боль. Сверху полился свет, послышались голоса. Но на этот раз другой мужской голос, смутно знакомый. Гангстер Даргело?
– Я должен вас обоих отсюда вывезти. Шпики обыскивают каждый дом в Бельвиле. Надо найти для вас более безопасное убежище.
И снова голос Ричарда:
– Я не уверен, что Мэйсон это выдержит. Боюсь, мы ее потеряем.
– Оставаться здесь опасно. Есть еще одно место, в двух кварталах отсюда. Там на чердаке – потайная комната. Там вас никогда не найдут.
Тишина. Затем снова голос Ричарда у самого уха:
– Нам надо тебя взять и перенести в другое место. Тебе может быть больно, но это ненадолго, обещаю. А уж потом я прослежу за тем, чтобы никто и ничто не причинили тебе боль. Держись, любовь моя. Продержись еще немного ради меня.
Мэйсон почувствовала, как ее подняли. Снова резкая боль. Мэйсон услышала собственный крик. Но боль быстро исчезла, и она почувствовала, что соскальзывает в небытие, где боли не существует.
Мэйсон снова увидела себя со стороны, но на этот раз она была старше, взрослее. Она увидела, как выходит на пристань в Гавре. Мечтая о славе. Готовая на все, чтобы добиться успеха и признания. Готовая уцепиться за любую возможность, чтобы подняться над толпой, чтобы добиться признания. И вот оно: искушение. Как перед ним устоять? Ставки сделаны, и слава пришла к ней. Но, сама не ведая того, что творит, Мэйсон поставила на кон не только свою жизнь, но и жизнь тех, кого больше всех в этом мире любила. И вот не одна она, а самые дорогие ей люди находятся в отчаянном, безвыходном положении. Лизетту ждет гильотина, Ричард, словно загнанный зверь, прячется от преследователей, а она, Мэйсон, медленно умирает на чердаке в Бельвиле от пули полицейского.
Как все это произошло? Что за демон жил в ней, кто довел ее до этой точки? Откуда все началось?
И вновь Мэйсон почувствовала, как что-то вытягивает ее из этого мира без боли, без физической боли. Свет ослепил ее, она услышала голос Ричарда:
– Мне кажется, она приходит в себя.
Мэйсон открыла глаза и увидела изможденное лицо с недельной щетиной и красными усталыми глазами. Другой голос, голос врача, сказал:
– Жар спал. Я думаю, что она все же выживет. Попробуйте заставить ее поесть немного супа.
Мэйсон так и не смогла ничего сказать. Она почувствовала прикосновение ложки к запекшимся сухим губам и затем вкус чего-то солоноватого и теплого, похожего на куриный бульон. Мэйсон проглотила бульон и почувствовала приятную сытость. И снова провалилась в черноту.
Она видела себя стоящей рядом с матерью на фоне холмистого пейзажа Пенсильвании. Мирное зеленое пастбище было все в продольных шрамах – белые могильные плиты, уходящие в бесконечность. Внимая рассказу матери, Мэйсон воочию слышала жалостное ржание коней, гром пушек, крики раненых и умирающих. Она видела слезы в глазах матери, когда та опустилась на колени, взяла в горсть земли и уткнулась в нее лицом, рыдая навзрыд.
– Вот что мы сделали. Несмываемое пятно на нашем имени. Вот то проклятие, что ты должна снять с нашего рода.
Она не сразу поняла, где находится. Низкий скошенный потолок. Железная кровать. Окон нет. Одинокая керосиновая лампа.
Мэйсон почувствовала что-то теплое и влажное. Ричард, все такой же измученный и заросший, протирал влажной губкой ее ноги. Медленно, борясь со слабостью, Мэйсон потянулась к нему, бормоча его имя. Он повернулся и посмотрел на нее. Когда Ричард увидел, что она пришла в сознание, слезы заволокли его глаза.
Он уронил губку и, наклонившись к Мэйсон, взял ее голову в ладони, стал покрывать поцелуями ее лицо. Он был похож на приговоренного к смерти, внезапно получившего помилование.
– Ричард, – повторила Мэйсон едва различимым шепотом.
– Не пытайся говорить, любовь моя. Ты прошла через ад. Не торопись.
– Что-то… что-то случилось. Мне надо… сказать тебе.
– Потом. Потом. Еще будет время. Я так боялся, что потеряю тебя.
Он держал ее так крепко, словно боялся, что она исчезнет, если ее отпустить.
Мэйсон погладила Ричарда по голове.
– Теперь все будет хорошо, – сказала она. – Только не отпускай меня.
Ричард присел рядом на кровать и снова обнял ее теперь осторожно, чтобы не причинить боль. Уткнувшись губами в ее волосы, он заговорил тихо, проникновенно:
– Когда я подумал, что теряю тебя, мне расхотелось жить. Я и представить не мог, что в жизни кто-то станет для меня настолько дорог. Я люблю тебя так сильно, что сам боюсь этого чувства. И при мысли о том, что это из-за меня ты так страдаешь… – Голос его сорвался.
– Нет, – запинаясь, ответила Мэйсон, – это я… я это сделала. Из-за меня все это случилось. Теперь я понимаю. Я хотела… должна была… тебе рассказать.
Ричард крепче обнял ее и погладил по волосам.
– Теперь это все не важно. Ничто не важно – важно лишь то, что с тобой все будет в порядке. Мы не будем пока ни о чем говорить. Сначала надо, чтобы ты поправилась. Это сейчас для меня главное.
Ричард продолжал нежно целовать Мэйсон, шептать ей всякие ласковые слова, и она уснула, убаюканная звуком его голоса.
Но вскоре она проснулась в страшном волнении.
– Прости, – сказал Ричард в темноте. – Это я тебя разбудил. Очередной кошмар. Мне не надо было здесь спать.
Мэйсон протянула к нему руку:
– Нет, я хочу, чтобы ты был рядом.
– Обычно это случается раз в неделю, не чаще. Я не думал, что кошмар повторится так скоро.
– Хотелось бы мне сделать так, чтобы они больше никогда к тебе не приходили, – пробормотала Мэйсон.
Прошло несколько дней. По мере того как Мэйсон обретала способность больше есть, силы начали к ней возвращаться. Она все еще была слаба, но голова была ясной, как никогда. Ричард продолжал кормить ее с ложечки и после того, как Мэйсон смогла есть сама. Казалось, забота о ней доставляла ему удовольствие. Он нашел томик Бальзака и ночью читал ей, лежа рядом, убаюкивая Мэйсон своим голосом. Это время она любила больше всего. Никто не читал для Мэйсон вслух с тех пор, как много лет назад умерла ее мать.
Несколько раз Даргело подходил к двери расстроенный, вне себя от горя, но Ричард спускался с ним вниз и разговаривал внизу. Он не хотел, чтобы новости из внешнего мира мешали выздоровлению Мэйсон. Всякий раз, когда она задавала вопросы про Лизетту, Ричард уходил от ответа.
– Потом у нас еще будет много времени обо всем поговорить.
Наконец Мэйсон смогла встать с кровати и осторожно прошлась по комнате. Когда этот рубикон был перейден, она решила, что пришло время рассказать Ричарду о том, чему научило ее пограничное состояние. Что узнала она о себе, когда находилась между двумя мирами.
– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала Мэйсон.
Ричард посмотрел на нее, словно оценивая, насколько она окрепла.
– Ты уверена, что набралась достаточно сил?
– Мне надо выговориться. Тогда я буду чувствовать себя намного лучше.
– Хорошо.
– Видишь ли, не тебя одного преследует проклятие. У меня тоже есть скелет в шкафу. Я думаю, что, наконец, готова тебе рассказать о нем. Уезжая из дома, я думала, что навеки прощаюсь с этой тайной. Я думала, что сожгла все мосты. Никто об этом не знает. Никто – даже Лизетта. Так бывает, теперь я это знаю: думаешь, что можешь забыть, свести счеты с прошлым. Делаешь для этого все. Но человек только считает себя всесильным, на самом деле он слаб. И прошлое настигает его, преследует. Оно будет возвращаться до тех пор, пока ты не найдешь в себе силы повернуться к нему лицом и взглянуть в глаза кошмару. Иными словами, я хочу рассказать тебе о том, что сделало меня художницей.
Ричард взял стул, поставил его перед кроватью и уселся на него.
– Я готов выслушать твою историю.
Мэйсон нервно сглотнула.
– Говорят, что в жизни каждого художника есть какая-то рана, душевный надлом. Эта рана, эта сосущая пустота и рождает ненасытную жажду творить, ибо этот зияющий свищ может излечить, пусть на время, лишь акт творчества. Если ты спросишь у художника, что это за рана, когда она появилась, то, скорее всего, он не ответит тебе на вопрос. Тот надлом, как правило, происходит с человеком в детстве, когда душа его еще нежна и восприимчива и не успела обрасти панцирем. Этот надлом может быть вызван чем угодно – случайный эпизод, который ребенок вскоре забывает, но шрам остается. Бывает и так, что человек точно знает, что с ним случилось и когда, потому что произошедшее слишком серьезно и глобально, чтобы быть забытым. Раньше мне не хотелось думать об этом, искать переломный момент, потому что поиски и воспоминания были сопряжены с болью. Но когда я лежала тут, и меня мотало между тем миром и этим, я увидела все воочию и поняла, что это за семя, из которого выросла вся моя жизнь.
Мэйсон взглянула на Ричарда и увидела, что он слушает ее с напряженным вниманием.
– Твоя мать?
– Это случилось, когда мне было лет тринадцать. Отец уехал по делам. Когда я вернулась домой из школы, то увидела большую дорожную сумку. Уже собранную. Мама была в мрачном настроении, в котором часто пребывала после того, как отец на нее накричит. А он постоянно пенял ей на то, что она все время посвящает живописи, вместо того чтобы заниматься мной, им и домом. И вот мама сообщила мне, что мы отправляемся в поездку. Когда я спросила маму, куда мы едем, она сказала, что хотела бы показать мне нечто важное. Нечто такое, что мой отец мне никогда не покажет, но что я обязательно должна увидеть своими глазами. И вот мы сели на поезд и отправились в Пенсильванию. Туда, где за год до моего рождения произошло сражение, получившее название Геттисбергское сражение. Ты знаешь, о чем я говорю?
– О битве времен Гражданской войны. Переломный момент.
– Все было так странно. Насколько я знаю, моя мать тоже никогда раньше там не бывала. Но она успела изучить все аспекты кампании и знала каждый дюйм поля битвы. Она устроила мне экскурсию по этому полю, так живо описывая то, что там происходило, что я воочию видела летящие ядра, чувствовала запах горелой плоти, слышала крики умирающих воинов.
Глаза Ричарда зажглись узнаванием.
– Твой автопортрет. На заднем плане Геттисберг. [6]
– Да. Я не понимала, зачем мама все это мне показывает. Но потом она опустилась на колени, взяла в ладонь горсть земли… и сказала: наш дом, каждый кусочек хлеба, что мы едим, все, что носим, – все это плоды того побоища. Это мы сделали. Мы нажились на крови погибших солдат. И во всем мире не сыщется в достатке воды, чтобы смыть эту грязь с наших душ.
– Не могу смотреть, как она мучается. – Это голос Ричарда.
И затем другой голос, голос человека постарше, голос француза:
– У нее очень высокая температура. Боюсь, рана инфицирована. Я оставлю микстуру. Она должна принимать по столовой ложке каждые три часа.
Мэйсон открыли рот. Горькая жидкость течет по горлу.
– Она будет спать спокойнее.
И снова Мэйсон провалилась в темноту. И тогда она увидела себя со стороны, словно была в театре и смотрела спектакль. Летний день в Массачусетсе. Небо синее-синее. Беззаботная девочка бегает в лесу босиком. Возвращается домой по мосту с навесом – в белый дом с остроконечной крышей и зелеными ставнями. Бежит наверх, к матери, в студию. Мама сидит у окна и рисует. Обхватив руками коленки, Мэйсон, беззаботная и обласканная теплом материнской любви, завороженно смотрит на то, как мать выдавливает из тюбика краски на палитру, смешивает с другими цветами, чтобы получить нужный оттенок. Как любовно кладет мазки на холст. Тихим голосом объясняет ребенку, что она делает.
– Почему ты все время рисуешь, мама?
– Пытаюсь принести немного красоты в этот жестокий мир.
Внезапно Мэйсон почувствовала, словно ее вырвали из этого уютного мирка, и тело свела боль. Сверху полился свет, послышались голоса. Но на этот раз другой мужской голос, смутно знакомый. Гангстер Даргело?
– Я должен вас обоих отсюда вывезти. Шпики обыскивают каждый дом в Бельвиле. Надо найти для вас более безопасное убежище.
И снова голос Ричарда:
– Я не уверен, что Мэйсон это выдержит. Боюсь, мы ее потеряем.
– Оставаться здесь опасно. Есть еще одно место, в двух кварталах отсюда. Там на чердаке – потайная комната. Там вас никогда не найдут.
Тишина. Затем снова голос Ричарда у самого уха:
– Нам надо тебя взять и перенести в другое место. Тебе может быть больно, но это ненадолго, обещаю. А уж потом я прослежу за тем, чтобы никто и ничто не причинили тебе боль. Держись, любовь моя. Продержись еще немного ради меня.
Мэйсон почувствовала, как ее подняли. Снова резкая боль. Мэйсон услышала собственный крик. Но боль быстро исчезла, и она почувствовала, что соскальзывает в небытие, где боли не существует.
Мэйсон снова увидела себя со стороны, но на этот раз она была старше, взрослее. Она увидела, как выходит на пристань в Гавре. Мечтая о славе. Готовая на все, чтобы добиться успеха и признания. Готовая уцепиться за любую возможность, чтобы подняться над толпой, чтобы добиться признания. И вот оно: искушение. Как перед ним устоять? Ставки сделаны, и слава пришла к ней. Но, сама не ведая того, что творит, Мэйсон поставила на кон не только свою жизнь, но и жизнь тех, кого больше всех в этом мире любила. И вот не одна она, а самые дорогие ей люди находятся в отчаянном, безвыходном положении. Лизетту ждет гильотина, Ричард, словно загнанный зверь, прячется от преследователей, а она, Мэйсон, медленно умирает на чердаке в Бельвиле от пули полицейского.
Как все это произошло? Что за демон жил в ней, кто довел ее до этой точки? Откуда все началось?
И вновь Мэйсон почувствовала, как что-то вытягивает ее из этого мира без боли, без физической боли. Свет ослепил ее, она услышала голос Ричарда:
– Мне кажется, она приходит в себя.
Мэйсон открыла глаза и увидела изможденное лицо с недельной щетиной и красными усталыми глазами. Другой голос, голос врача, сказал:
– Жар спал. Я думаю, что она все же выживет. Попробуйте заставить ее поесть немного супа.
Мэйсон так и не смогла ничего сказать. Она почувствовала прикосновение ложки к запекшимся сухим губам и затем вкус чего-то солоноватого и теплого, похожего на куриный бульон. Мэйсон проглотила бульон и почувствовала приятную сытость. И снова провалилась в черноту.
Она видела себя стоящей рядом с матерью на фоне холмистого пейзажа Пенсильвании. Мирное зеленое пастбище было все в продольных шрамах – белые могильные плиты, уходящие в бесконечность. Внимая рассказу матери, Мэйсон воочию слышала жалостное ржание коней, гром пушек, крики раненых и умирающих. Она видела слезы в глазах матери, когда та опустилась на колени, взяла в горсть земли и уткнулась в нее лицом, рыдая навзрыд.
– Вот что мы сделали. Несмываемое пятно на нашем имени. Вот то проклятие, что ты должна снять с нашего рода.
* * *
Мэйсон очнулась.Она не сразу поняла, где находится. Низкий скошенный потолок. Железная кровать. Окон нет. Одинокая керосиновая лампа.
Мэйсон почувствовала что-то теплое и влажное. Ричард, все такой же измученный и заросший, протирал влажной губкой ее ноги. Медленно, борясь со слабостью, Мэйсон потянулась к нему, бормоча его имя. Он повернулся и посмотрел на нее. Когда Ричард увидел, что она пришла в сознание, слезы заволокли его глаза.
Он уронил губку и, наклонившись к Мэйсон, взял ее голову в ладони, стал покрывать поцелуями ее лицо. Он был похож на приговоренного к смерти, внезапно получившего помилование.
– Ричард, – повторила Мэйсон едва различимым шепотом.
– Не пытайся говорить, любовь моя. Ты прошла через ад. Не торопись.
– Что-то… что-то случилось. Мне надо… сказать тебе.
– Потом. Потом. Еще будет время. Я так боялся, что потеряю тебя.
Он держал ее так крепко, словно боялся, что она исчезнет, если ее отпустить.
Мэйсон погладила Ричарда по голове.
– Теперь все будет хорошо, – сказала она. – Только не отпускай меня.
Ричард присел рядом на кровать и снова обнял ее теперь осторожно, чтобы не причинить боль. Уткнувшись губами в ее волосы, он заговорил тихо, проникновенно:
– Когда я подумал, что теряю тебя, мне расхотелось жить. Я и представить не мог, что в жизни кто-то станет для меня настолько дорог. Я люблю тебя так сильно, что сам боюсь этого чувства. И при мысли о том, что это из-за меня ты так страдаешь… – Голос его сорвался.
– Нет, – запинаясь, ответила Мэйсон, – это я… я это сделала. Из-за меня все это случилось. Теперь я понимаю. Я хотела… должна была… тебе рассказать.
Ричард крепче обнял ее и погладил по волосам.
– Теперь это все не важно. Ничто не важно – важно лишь то, что с тобой все будет в порядке. Мы не будем пока ни о чем говорить. Сначала надо, чтобы ты поправилась. Это сейчас для меня главное.
Ричард продолжал нежно целовать Мэйсон, шептать ей всякие ласковые слова, и она уснула, убаюканная звуком его голоса.
Но вскоре она проснулась в страшном волнении.
– Прости, – сказал Ричард в темноте. – Это я тебя разбудил. Очередной кошмар. Мне не надо было здесь спать.
Мэйсон протянула к нему руку:
– Нет, я хочу, чтобы ты был рядом.
– Обычно это случается раз в неделю, не чаще. Я не думал, что кошмар повторится так скоро.
– Хотелось бы мне сделать так, чтобы они больше никогда к тебе не приходили, – пробормотала Мэйсон.
Прошло несколько дней. По мере того как Мэйсон обретала способность больше есть, силы начали к ней возвращаться. Она все еще была слаба, но голова была ясной, как никогда. Ричард продолжал кормить ее с ложечки и после того, как Мэйсон смогла есть сама. Казалось, забота о ней доставляла ему удовольствие. Он нашел томик Бальзака и ночью читал ей, лежа рядом, убаюкивая Мэйсон своим голосом. Это время она любила больше всего. Никто не читал для Мэйсон вслух с тех пор, как много лет назад умерла ее мать.
Несколько раз Даргело подходил к двери расстроенный, вне себя от горя, но Ричард спускался с ним вниз и разговаривал внизу. Он не хотел, чтобы новости из внешнего мира мешали выздоровлению Мэйсон. Всякий раз, когда она задавала вопросы про Лизетту, Ричард уходил от ответа.
– Потом у нас еще будет много времени обо всем поговорить.
Наконец Мэйсон смогла встать с кровати и осторожно прошлась по комнате. Когда этот рубикон был перейден, она решила, что пришло время рассказать Ричарду о том, чему научило ее пограничное состояние. Что узнала она о себе, когда находилась между двумя мирами.
– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала Мэйсон.
Ричард посмотрел на нее, словно оценивая, насколько она окрепла.
– Ты уверена, что набралась достаточно сил?
– Мне надо выговориться. Тогда я буду чувствовать себя намного лучше.
– Хорошо.
– Видишь ли, не тебя одного преследует проклятие. У меня тоже есть скелет в шкафу. Я думаю, что, наконец, готова тебе рассказать о нем. Уезжая из дома, я думала, что навеки прощаюсь с этой тайной. Я думала, что сожгла все мосты. Никто об этом не знает. Никто – даже Лизетта. Так бывает, теперь я это знаю: думаешь, что можешь забыть, свести счеты с прошлым. Делаешь для этого все. Но человек только считает себя всесильным, на самом деле он слаб. И прошлое настигает его, преследует. Оно будет возвращаться до тех пор, пока ты не найдешь в себе силы повернуться к нему лицом и взглянуть в глаза кошмару. Иными словами, я хочу рассказать тебе о том, что сделало меня художницей.
Ричард взял стул, поставил его перед кроватью и уселся на него.
– Я готов выслушать твою историю.
Мэйсон нервно сглотнула.
– Говорят, что в жизни каждого художника есть какая-то рана, душевный надлом. Эта рана, эта сосущая пустота и рождает ненасытную жажду творить, ибо этот зияющий свищ может излечить, пусть на время, лишь акт творчества. Если ты спросишь у художника, что это за рана, когда она появилась, то, скорее всего, он не ответит тебе на вопрос. Тот надлом, как правило, происходит с человеком в детстве, когда душа его еще нежна и восприимчива и не успела обрасти панцирем. Этот надлом может быть вызван чем угодно – случайный эпизод, который ребенок вскоре забывает, но шрам остается. Бывает и так, что человек точно знает, что с ним случилось и когда, потому что произошедшее слишком серьезно и глобально, чтобы быть забытым. Раньше мне не хотелось думать об этом, искать переломный момент, потому что поиски и воспоминания были сопряжены с болью. Но когда я лежала тут, и меня мотало между тем миром и этим, я увидела все воочию и поняла, что это за семя, из которого выросла вся моя жизнь.
Мэйсон взглянула на Ричарда и увидела, что он слушает ее с напряженным вниманием.
– Твоя мать?
– Это случилось, когда мне было лет тринадцать. Отец уехал по делам. Когда я вернулась домой из школы, то увидела большую дорожную сумку. Уже собранную. Мама была в мрачном настроении, в котором часто пребывала после того, как отец на нее накричит. А он постоянно пенял ей на то, что она все время посвящает живописи, вместо того чтобы заниматься мной, им и домом. И вот мама сообщила мне, что мы отправляемся в поездку. Когда я спросила маму, куда мы едем, она сказала, что хотела бы показать мне нечто важное. Нечто такое, что мой отец мне никогда не покажет, но что я обязательно должна увидеть своими глазами. И вот мы сели на поезд и отправились в Пенсильванию. Туда, где за год до моего рождения произошло сражение, получившее название Геттисбергское сражение. Ты знаешь, о чем я говорю?
– О битве времен Гражданской войны. Переломный момент.
– Все было так странно. Насколько я знаю, моя мать тоже никогда раньше там не бывала. Но она успела изучить все аспекты кампании и знала каждый дюйм поля битвы. Она устроила мне экскурсию по этому полю, так живо описывая то, что там происходило, что я воочию видела летящие ядра, чувствовала запах горелой плоти, слышала крики умирающих воинов.
Глаза Ричарда зажглись узнаванием.
– Твой автопортрет. На заднем плане Геттисберг. [6]
– Да. Я не понимала, зачем мама все это мне показывает. Но потом она опустилась на колени, взяла в ладонь горсть земли… и сказала: наш дом, каждый кусочек хлеба, что мы едим, все, что носим, – все это плоды того побоища. Это мы сделали. Мы нажились на крови погибших солдат. И во всем мире не сыщется в достатке воды, чтобы смыть эту грязь с наших душ.
Глава 27
Мэйсон замолчала, морщась от боли. Ричард протянул руку и сжал в ладонях ее ладонь.
– Как можно такое сказать ребенку!
– Но все, что сказала мама, – правда.
– Как это может быть правдой?
– Во-первых, я должна признаться тебе, что родилась я не в Бостоне. Я это все придумала. Моя семья родом из Гринфилда, что на другом конце штата.
– Поэтому в Бостоне не нашлось никаких записей о Мэйсон Колдуэлл.
– Когда я приехала во Францию, я хотела похоронить прошлое, поэтому придумала для себя новую биографию. Гринфилд – мой дом. Когда в 1860 году мои родители поженились, отец владел небольшим плавильным цехом. Он учился на оружейника, и у него был настоящий талант механика. Он также, как оказалось, обладал недюжинным талантом коммерсанта. Как бы там ни было, когда на следующий год после свадьбы моих родителей началась война, отец, как и многие владельцы мелких мануфактур в Новой Англии, переоборудовал свой цех под нужды войны. Но он сделал это с большим воображением и мастерством, чем его конкуренты, и к 1862 году литейный цех Амоса Колдуэлла была самым крупным предприятием по производству оружия в штате Массачусетс. К следующему году он уже был главным крупным производителем оружия во всей Новой Англии. Почти все оружие, которое использовалось в Геттис-Овергском сражении, битве при Чикамоге и Вайлдернесе, было сделано нами.
– Как можно такое сказать ребенку!
– Но все, что сказала мама, – правда.
– Как это может быть правдой?
– Во-первых, я должна признаться тебе, что родилась я не в Бостоне. Я это все придумала. Моя семья родом из Гринфилда, что на другом конце штата.
– Поэтому в Бостоне не нашлось никаких записей о Мэйсон Колдуэлл.
– Когда я приехала во Францию, я хотела похоронить прошлое, поэтому придумала для себя новую биографию. Гринфилд – мой дом. Когда в 1860 году мои родители поженились, отец владел небольшим плавильным цехом. Он учился на оружейника, и у него был настоящий талант механика. Он также, как оказалось, обладал недюжинным талантом коммерсанта. Как бы там ни было, когда на следующий год после свадьбы моих родителей началась война, отец, как и многие владельцы мелких мануфактур в Новой Англии, переоборудовал свой цех под нужды войны. Но он сделал это с большим воображением и мастерством, чем его конкуренты, и к 1862 году литейный цех Амоса Колдуэлла была самым крупным предприятием по производству оружия в штате Массачусетс. К следующему году он уже был главным крупным производителем оружия во всей Новой Англии. Почти все оружие, которое использовалось в Геттис-Овергском сражении, битве при Чикамоге и Вайлдернесе, было сделано нами.