Он разделся сам и лег рядом с Мэйсон на кровать. Он снова ее поцеловал долгим глубоким поцелуем, зажав лицо в ладонях. Затем он стал покрывать страстными поцелуями ее подбородок, ее шею, ключицы, грудь. Он целовал ее всю, и руки его заряжали ее страстью, которую они оба ощущали с новой остротой и глубиной.
– Ты дрожишь, – заметил Ричард.
– Я немного боюсь.
– И я тоже. Совсем чуть-чуть.
Он опустил ладонь ей на грудь и стал играть с соском, катая его между пальцами. Затем он опустил голову и лизнул сосок. По телу Мэйсон прокатилась дрожь. Она поняла, что до этого самого момента в минуты близости между ними все равно существовал некий барьер, преграда из секретов, сомнений, вопросов, на которые не были даны ответы. Но в нормандском поле эти барьеры взлетели на воздух вместе с вагонами и картинами. Мэйсон чувствовала, как энергия Ричарда перетекает в нее, льется свободно и щедро, как никогда раньше. Такой мощный, такой неудержимый поток… И этот поток подхватил ее, приподнял и наполнил собой.
Когда Ричард вошел в нее, Мэйсон показалось, что никогда еще он не был так тверд, так силен, так уверен в себе. Он держал ее в объятиях, входил в нее глубокими и сильными толчками, сливался с ней, отдавал ей всего себя с почтением и преданностью, словно совершал приношение божеству. Мэйсон чувствовала, что возрождается в его руках, поднимается из пепла той, кем была раньше, в первозданной чистоте и первозданной целостности. Впервые она чувствовала, что живет.
Следующие две недели прошли для них как медовый месяц. Они часами занимались любовью. Ричарду все было мало. Он просил Мэйсон подушиться теми духами, что были на ней в тот вечер в опере. Он даже признал, что они удивительно сильно влияют на его потенцию.
Днем они рука об руку бродили по берегу Сены. Устраивали пикники возле пруда в чудесном парке Монсо. Катались на лошадях в Булонском лесу. Там же Ричард показал Мэйсон несколько конно-акробатических трюков, которым научился еще на Диком Западе. Мэйсон хохотала как девчонка.
С Джуно и Лизеттой они ходили на выставку, бродили среди экспонатов, поднимались на башню… Потом, когда они сидели по-турецки на полу в марокканском кафе, Ричард сделал Джуно весьма необычное предложение.
– Джуно, ты лучший партнер, с каким мне выпала честь работать. На следующий год Пинкертон собирается открыть бюро в Париже. Как ты смотришь на то, чтобы его возглавить?
Даргело чуть не поперхнулся:
– Я?
– Столько денег, сколько ты можешь заработать сейчас, ты не заработаешь. Но приключений будет не меньше, и жить, скорее всего, ты будешь дольше.
– Не говоря уже о том, что ты станешь уважаемым гражданином, – добавила Мэйсон.
Даргело посмотрел на Лизетту, которая восторженно захлопала в ладоши.
– Так, – пробормотал он. – Джуно Даргело – агент Пинкертона. Интересный получится поворот. Могу представить себе физиономию Дюваля, когда я протяну ему свою визитку! Мы с ним на равных будем восстанавливать справедливость и творить правосудие во Франции! Вот так смех!
И в благодарность за оказанную помощь они пригласили Эмму и ее мужа на скачки по Лоншану, но у Эммы была идея получше: она настояла на том, чтобы вся компания отправилась на шоу Буффало Билла. Они сидели на лучших местах, забронированных для них самим Биллом, а потом сам Билл хохотал до слез, когда ему рассказали о том, как Ричард сыграл роль «ковбойского короля», а «апачи» из Бельвиля – настоящих апачей. Как ни странно, обе пары прекрасно себя чувствовали в компании друг друга, а под конец Ричард и Эмма обнялись как старые друзья – все их разногласия и обиды остались в прошлом.
И, что самое главное, за эти две благословенные недели у Ричарда не было ни одного ночного кошмара. Он спал, обнимая Мэйсон, и если и просыпался ночью, то лишь затем, чтобы очередной раз заняться с ней любовью.
Мэйсон никогда не была так счастлива.
Но постепенно она стала замечать некоторые перемены в Ричарде. То и дело он под разными благовидными предлогами исчезал один, без нее.
А однажды утром сказал ей, что должен уйти по делу примерно на час.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты была дома, когда я вернусь, – добавил он. Ричард показался ей немного дерганым и нервным.
– Хорошо, – спокойно ответила Мэйсон. – Я никуда не уйду. – Но в глубине души она вся обмерла от страха.
Через час Ричард вернулся, как и обещал. Выглядел он более спокойным и расслабленным, нежели когда уходил.
– Внизу тебя ждет сюрприз, – сказал он. – Надеюсь, он окажется приятным, но, хороший он или плохой, я думаю, он тебе необходим. Ты спустишься со мной?
Его серьезность воодушевила Мэйсон, но тревога осталась. Что за сюрприз, который может оказаться плохим, но все равно необходимым?
Охваченная беспокойством, Мэйсон последовала за Ричардом к лифту. Они молча проехали с четвертого этажа на первый. Когда лифт остановился, Мэйсон сделала шаг к двери, но Ричард остановил ее, положив руку ей на предплечье.
– Я должен тебе сказать сейчас, чтобы ты могла бы вернуться, если захочешь.
– Да что там такое? Ты меня просто пугаешь.
– Твой отец.
У Мэйсон подкосились ноги.
– Мой отец мертв.
– Нет, он жив. Он выжил при кораблекрушении «Симона Боливара». Я знал о том, что некоторые пассажиры все же доплыли до берега. Мне пришлось немного потрудиться, но я разыскал его через агентство. Он живет в Бразилии с тех пор, как его вынесло на бразильские берега. Ты хочешь поговорить с ним?
Отец жив?
– Да, я хочу его увидеть, конечно… Но, Ричард, Господи… Я не готова…
– К такому вообще нельзя приготовиться. Поэтому я не стал заранее тебя предупреждать. Тебе просто надо это сделать, и все.
– Но… Как я выгляжу? Нет, я не могу… Это слишком…
Голова у Мэйсон кружилась. Она перевела дыхание и сказала:
– Да, я могу. Я хочу поговорить с ним. Где он?
– Он не тот человек, каким ты его помнишь. Все это время после кораблекрушения он работал в миссионерской общине. Он раздал все свои деньги и все силы и средства тратит на нуждающихся. Этот образ жизни дает ему душевный покой, и он настаивает на том, чтобы все оставить как есть.
– Почему он не сообщил мне, что жив?
– Он считал, что ты не хочешь его видеть. Никогда.
– Понятно. После всех тех гнусностей, что я ему наговорила. Мне никогда не загладить свою вину перед ним.
Ричард улыбнулся:
– Забавно. Примерно то же самое он сказал мне. Что ему никогда не загладить вины перед тобой. Так мы идем?
– Ричард… я просто в шоке. Просто… поразительно, что ты для меня сделал.
Ричард прикоснулся ладонью к ее щеке.
– Мэйсон, я люблю тебя. Я для тебя сделал бы все, что угодно. Ты сказала мне, что я излечил тебя, но я знаю, что не вылечился бы, если бы твое чувство вины перед отцом так и осталось бы при тебе.
Мэйсон повернула голову и поцеловала ладонь Ричарда. Выйдя из лифта, она огляделась. Отец ее стоял в углу со шляпой в руке, он словно стал меньше и еще сильнее ссутулился, но вся его фигурка светилась спокойной безмятежностью, чего раньше Мэйсон никогда не наблюдала.
Мэйсон направилась к отцу. Сначала она шла медленно, неуверенно, но, встретившись с ним глазами, побежала к нему навстречу.
Теперь, спустя целую неделю после чудесного воссоединения с отцом, Мэйсон все никак не могла поверить в то, что Ричард сделал это для нее. Как нужно любить человека, чтобы так поступить… Мэйсон крепче прижала к себе руку Ричарда и посмотрела вверх, любуясь роскошно расцвеченным небом. Голоса сотен людей, поющих «Марсельезу», воспаряли к сверкающим всеми цветами радуги небесам, и чувство благодарности к судьбе, к Ричарду переполняло Мэйсон. Голоса понемногу стихли, колокольный звон умолк, люди вокруг утирали глаза.
– Как ты думаешь, что пойдет следующим номером? – спросил ее Ричард.
– Следующим? – Мэйсон не вполне понимала, о чем он.
– Что мы будем делать дальше? Ты когда-нибудь об этом задумывалась? Как бы ни была приятна такая перспектива, мы не можем вечно жить в отеле.
– Почему нет?
– Мне пора возвращаться к работе.
– Тебе нравится твоя работа?
– Нравится. Но что я уяснил для себя из этого конкретного дела, мне она нравится еще больше с таким талантливым и весьма соблазнительным союзником. – Он шутливо чмокнул Мэйсон в нос. – Но ты не ответила на мой вопрос.
– Ну, рано или поздно я хочу снова начать писать. У меня родилось несколько свежих идей. Но сейчас мне хочется писать только для своего удовольствия… и твоего. Все те терзания, которые мне надо было передать холсту, иссякли. Я хочу писать просто потому, что я люблю живопись, потому, что процесс создания картины приобщает меня к чему-то более высокому и более великому, чем я сама.
– Ты видела статью Морреля? Сегодня утром в газете.
– Нет. Она обо мне?
– Нет, не конкретно о тебе. Она вообще о том искусстве, что представлено на выставке. Но он действительно упомянул и твое имя.
– И что он сказал?
Ричард встал в позу и процитировал:
– Когда трагическая гибель произведений Колдуэлл станет историей, имя ее, если вообще не будет забыто, останется только в сноске истории импрессионизма. Но те из нас, кому повезло видеть ее работы, никогда их не забудут… их гениальность, их жизненную силу, их потрясающее прозрение, их цепкость… – Ричард сделал паузу и спросил: – Ты точно знаешь, что не станешь скучать по такому почитанию? Зная, что запросто можешь соблазнить мир своей кистью?
Мэйсон засмеялась:
– С меня довольно того, что я смогла соблазнить тебя. Остальное не так уж важно.
Ричард усмехнулся и подмигнул.
– Это понятно. Но как насчет твоего имени? Ты не станешь по нему скучать?
– Нет, я от него устала. Только подумай, мне надоело быть Мэйсон, но и Эми тоже. Новая жизнь требует нового имени, тебе так не кажется?
– Хм… Полагаю, ты права.
– Ну, вот и хорошо, что мы пришли к согласию. Теперь осталось только придумать мне новое имя. Как тебе Луиза Мэй Колдуэлл?
Ричард покачал головой:
– Нет, мне не нравится.
– Ладно. Как насчет Лилли Лэнгтри Колдуэлл?
– Только не это!
– Какой ты привередливый. Тогда как насчет Элизабет Баррет Колдуэлл?
Ричард задумался.
– Мне нравится Элизабет. Однако без Колдуэлл. Если уж брать новое имя, то по полной.
– Тогда пусть будет Элизабет Баррет. Ричард взвешивал предложение Мэйсон.
– Лучше, но требует некоторой доработки. Вот это «Б» мне как-то не нравится.
Мэйсон медленно подняла глаза и встретилась с ним взглядом. В глазах Ричарда плясали озорные огоньки.
– Может, – предложил он, – ты согласишься «Б» поменять на «Г»?
Сердце в груди ее застучало с утроенной силой. Мэйсон сделала судорожный вдох.
– Элизабет Гаррет, [8]– задумчиво протянула она. – Художник… мансарда… одно другому вполне подходит, разве нет?
Ричард улыбался.
– Только это тот самый случай, когда мансарда проводит больше времени в художнике, чем художник в мансарде.
Преисполненная радости от того, что Гаррет, наконец, сделал ей предложение, да еще в такой неординарной форме, Мэйсон бросилась его обнимать как раз в тот момент, когда еще одна ракета взмыла в небо, и Ричард отошел на шаг, чтобы посмотреть, как фейерверк расцветет огнями. Мэйсон с разгона угодила на перила и чуть не перелетела через них в темные воды Сены. Жизнь ее, похоже, завершила цикл.
Но на этот раз сильные руки Ричарда успели ухватить Мэйсон за талию как раз вовремя. И она навсегда осталась в его надежных и крепких объятиях.
– Ты дрожишь, – заметил Ричард.
– Я немного боюсь.
– И я тоже. Совсем чуть-чуть.
Он опустил ладонь ей на грудь и стал играть с соском, катая его между пальцами. Затем он опустил голову и лизнул сосок. По телу Мэйсон прокатилась дрожь. Она поняла, что до этого самого момента в минуты близости между ними все равно существовал некий барьер, преграда из секретов, сомнений, вопросов, на которые не были даны ответы. Но в нормандском поле эти барьеры взлетели на воздух вместе с вагонами и картинами. Мэйсон чувствовала, как энергия Ричарда перетекает в нее, льется свободно и щедро, как никогда раньше. Такой мощный, такой неудержимый поток… И этот поток подхватил ее, приподнял и наполнил собой.
Когда Ричард вошел в нее, Мэйсон показалось, что никогда еще он не был так тверд, так силен, так уверен в себе. Он держал ее в объятиях, входил в нее глубокими и сильными толчками, сливался с ней, отдавал ей всего себя с почтением и преданностью, словно совершал приношение божеству. Мэйсон чувствовала, что возрождается в его руках, поднимается из пепла той, кем была раньше, в первозданной чистоте и первозданной целостности. Впервые она чувствовала, что живет.
Следующие две недели прошли для них как медовый месяц. Они часами занимались любовью. Ричарду все было мало. Он просил Мэйсон подушиться теми духами, что были на ней в тот вечер в опере. Он даже признал, что они удивительно сильно влияют на его потенцию.
Днем они рука об руку бродили по берегу Сены. Устраивали пикники возле пруда в чудесном парке Монсо. Катались на лошадях в Булонском лесу. Там же Ричард показал Мэйсон несколько конно-акробатических трюков, которым научился еще на Диком Западе. Мэйсон хохотала как девчонка.
С Джуно и Лизеттой они ходили на выставку, бродили среди экспонатов, поднимались на башню… Потом, когда они сидели по-турецки на полу в марокканском кафе, Ричард сделал Джуно весьма необычное предложение.
– Джуно, ты лучший партнер, с каким мне выпала честь работать. На следующий год Пинкертон собирается открыть бюро в Париже. Как ты смотришь на то, чтобы его возглавить?
Даргело чуть не поперхнулся:
– Я?
– Столько денег, сколько ты можешь заработать сейчас, ты не заработаешь. Но приключений будет не меньше, и жить, скорее всего, ты будешь дольше.
– Не говоря уже о том, что ты станешь уважаемым гражданином, – добавила Мэйсон.
Даргело посмотрел на Лизетту, которая восторженно захлопала в ладоши.
– Так, – пробормотал он. – Джуно Даргело – агент Пинкертона. Интересный получится поворот. Могу представить себе физиономию Дюваля, когда я протяну ему свою визитку! Мы с ним на равных будем восстанавливать справедливость и творить правосудие во Франции! Вот так смех!
И в благодарность за оказанную помощь они пригласили Эмму и ее мужа на скачки по Лоншану, но у Эммы была идея получше: она настояла на том, чтобы вся компания отправилась на шоу Буффало Билла. Они сидели на лучших местах, забронированных для них самим Биллом, а потом сам Билл хохотал до слез, когда ему рассказали о том, как Ричард сыграл роль «ковбойского короля», а «апачи» из Бельвиля – настоящих апачей. Как ни странно, обе пары прекрасно себя чувствовали в компании друг друга, а под конец Ричард и Эмма обнялись как старые друзья – все их разногласия и обиды остались в прошлом.
И, что самое главное, за эти две благословенные недели у Ричарда не было ни одного ночного кошмара. Он спал, обнимая Мэйсон, и если и просыпался ночью, то лишь затем, чтобы очередной раз заняться с ней любовью.
Мэйсон никогда не была так счастлива.
Но постепенно она стала замечать некоторые перемены в Ричарде. То и дело он под разными благовидными предлогами исчезал один, без нее.
А однажды утром сказал ей, что должен уйти по делу примерно на час.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты была дома, когда я вернусь, – добавил он. Ричард показался ей немного дерганым и нервным.
– Хорошо, – спокойно ответила Мэйсон. – Я никуда не уйду. – Но в глубине души она вся обмерла от страха.
Через час Ричард вернулся, как и обещал. Выглядел он более спокойным и расслабленным, нежели когда уходил.
– Внизу тебя ждет сюрприз, – сказал он. – Надеюсь, он окажется приятным, но, хороший он или плохой, я думаю, он тебе необходим. Ты спустишься со мной?
Его серьезность воодушевила Мэйсон, но тревога осталась. Что за сюрприз, который может оказаться плохим, но все равно необходимым?
Охваченная беспокойством, Мэйсон последовала за Ричардом к лифту. Они молча проехали с четвертого этажа на первый. Когда лифт остановился, Мэйсон сделала шаг к двери, но Ричард остановил ее, положив руку ей на предплечье.
– Я должен тебе сказать сейчас, чтобы ты могла бы вернуться, если захочешь.
– Да что там такое? Ты меня просто пугаешь.
– Твой отец.
У Мэйсон подкосились ноги.
– Мой отец мертв.
– Нет, он жив. Он выжил при кораблекрушении «Симона Боливара». Я знал о том, что некоторые пассажиры все же доплыли до берега. Мне пришлось немного потрудиться, но я разыскал его через агентство. Он живет в Бразилии с тех пор, как его вынесло на бразильские берега. Ты хочешь поговорить с ним?
Отец жив?
– Да, я хочу его увидеть, конечно… Но, Ричард, Господи… Я не готова…
– К такому вообще нельзя приготовиться. Поэтому я не стал заранее тебя предупреждать. Тебе просто надо это сделать, и все.
– Но… Как я выгляжу? Нет, я не могу… Это слишком…
Голова у Мэйсон кружилась. Она перевела дыхание и сказала:
– Да, я могу. Я хочу поговорить с ним. Где он?
– Он не тот человек, каким ты его помнишь. Все это время после кораблекрушения он работал в миссионерской общине. Он раздал все свои деньги и все силы и средства тратит на нуждающихся. Этот образ жизни дает ему душевный покой, и он настаивает на том, чтобы все оставить как есть.
– Почему он не сообщил мне, что жив?
– Он считал, что ты не хочешь его видеть. Никогда.
– Понятно. После всех тех гнусностей, что я ему наговорила. Мне никогда не загладить свою вину перед ним.
Ричард улыбнулся:
– Забавно. Примерно то же самое он сказал мне. Что ему никогда не загладить вины перед тобой. Так мы идем?
– Ричард… я просто в шоке. Просто… поразительно, что ты для меня сделал.
Ричард прикоснулся ладонью к ее щеке.
– Мэйсон, я люблю тебя. Я для тебя сделал бы все, что угодно. Ты сказала мне, что я излечил тебя, но я знаю, что не вылечился бы, если бы твое чувство вины перед отцом так и осталось бы при тебе.
Мэйсон повернула голову и поцеловала ладонь Ричарда. Выйдя из лифта, она огляделась. Отец ее стоял в углу со шляпой в руке, он словно стал меньше и еще сильнее ссутулился, но вся его фигурка светилась спокойной безмятежностью, чего раньше Мэйсон никогда не наблюдала.
Мэйсон направилась к отцу. Сначала она шла медленно, неуверенно, но, встретившись с ним глазами, побежала к нему навстречу.
Теперь, спустя целую неделю после чудесного воссоединения с отцом, Мэйсон все никак не могла поверить в то, что Ричард сделал это для нее. Как нужно любить человека, чтобы так поступить… Мэйсон крепче прижала к себе руку Ричарда и посмотрела вверх, любуясь роскошно расцвеченным небом. Голоса сотен людей, поющих «Марсельезу», воспаряли к сверкающим всеми цветами радуги небесам, и чувство благодарности к судьбе, к Ричарду переполняло Мэйсон. Голоса понемногу стихли, колокольный звон умолк, люди вокруг утирали глаза.
– Как ты думаешь, что пойдет следующим номером? – спросил ее Ричард.
– Следующим? – Мэйсон не вполне понимала, о чем он.
– Что мы будем делать дальше? Ты когда-нибудь об этом задумывалась? Как бы ни была приятна такая перспектива, мы не можем вечно жить в отеле.
– Почему нет?
– Мне пора возвращаться к работе.
– Тебе нравится твоя работа?
– Нравится. Но что я уяснил для себя из этого конкретного дела, мне она нравится еще больше с таким талантливым и весьма соблазнительным союзником. – Он шутливо чмокнул Мэйсон в нос. – Но ты не ответила на мой вопрос.
– Ну, рано или поздно я хочу снова начать писать. У меня родилось несколько свежих идей. Но сейчас мне хочется писать только для своего удовольствия… и твоего. Все те терзания, которые мне надо было передать холсту, иссякли. Я хочу писать просто потому, что я люблю живопись, потому, что процесс создания картины приобщает меня к чему-то более высокому и более великому, чем я сама.
– Ты видела статью Морреля? Сегодня утром в газете.
– Нет. Она обо мне?
– Нет, не конкретно о тебе. Она вообще о том искусстве, что представлено на выставке. Но он действительно упомянул и твое имя.
– И что он сказал?
Ричард встал в позу и процитировал:
– Когда трагическая гибель произведений Колдуэлл станет историей, имя ее, если вообще не будет забыто, останется только в сноске истории импрессионизма. Но те из нас, кому повезло видеть ее работы, никогда их не забудут… их гениальность, их жизненную силу, их потрясающее прозрение, их цепкость… – Ричард сделал паузу и спросил: – Ты точно знаешь, что не станешь скучать по такому почитанию? Зная, что запросто можешь соблазнить мир своей кистью?
Мэйсон засмеялась:
– С меня довольно того, что я смогла соблазнить тебя. Остальное не так уж важно.
Ричард усмехнулся и подмигнул.
– Это понятно. Но как насчет твоего имени? Ты не станешь по нему скучать?
– Нет, я от него устала. Только подумай, мне надоело быть Мэйсон, но и Эми тоже. Новая жизнь требует нового имени, тебе так не кажется?
– Хм… Полагаю, ты права.
– Ну, вот и хорошо, что мы пришли к согласию. Теперь осталось только придумать мне новое имя. Как тебе Луиза Мэй Колдуэлл?
Ричард покачал головой:
– Нет, мне не нравится.
– Ладно. Как насчет Лилли Лэнгтри Колдуэлл?
– Только не это!
– Какой ты привередливый. Тогда как насчет Элизабет Баррет Колдуэлл?
Ричард задумался.
– Мне нравится Элизабет. Однако без Колдуэлл. Если уж брать новое имя, то по полной.
– Тогда пусть будет Элизабет Баррет. Ричард взвешивал предложение Мэйсон.
– Лучше, но требует некоторой доработки. Вот это «Б» мне как-то не нравится.
Мэйсон медленно подняла глаза и встретилась с ним взглядом. В глазах Ричарда плясали озорные огоньки.
– Может, – предложил он, – ты согласишься «Б» поменять на «Г»?
Сердце в груди ее застучало с утроенной силой. Мэйсон сделала судорожный вдох.
– Элизабет Гаррет, [8]– задумчиво протянула она. – Художник… мансарда… одно другому вполне подходит, разве нет?
Ричард улыбался.
– Только это тот самый случай, когда мансарда проводит больше времени в художнике, чем художник в мансарде.
Преисполненная радости от того, что Гаррет, наконец, сделал ей предложение, да еще в такой неординарной форме, Мэйсон бросилась его обнимать как раз в тот момент, когда еще одна ракета взмыла в небо, и Ричард отошел на шаг, чтобы посмотреть, как фейерверк расцветет огнями. Мэйсон с разгона угодила на перила и чуть не перелетела через них в темные воды Сены. Жизнь ее, похоже, завершила цикл.
Но на этот раз сильные руки Ричарда успели ухватить Мэйсон за талию как раз вовремя. И она навсегда осталась в его надежных и крепких объятиях.