Сделав это, палач снял капюшон.
   Хьюго.
   Пока рота ошалевших солдат приходила в себя, Хьюго бросился прямо в солдатскую толпу и стал расшвыривать их, как кегли. Пока громила продолжал выводить охрану из строя, священник, который был вовсе не священник, а сам Джуно Даргело, выхватил из-за пояса капитана саблю и перерубил его пополам. Затем быстрым движением он перерезал веревки, которыми были стянуты руки Лизетты.
   – Эта белая трибуна – трамплин, – сказал он ей. Если ты сможешь с его помощью впрыгнуть на стену, что позади тебя, то увидишь твоих друзей с повозками. Тебе надо только прыгнуть вниз, на одну из повозок. Но ты должна торопиться. Бомба Хьюго отвлекла охранников, однако они вернутся на свой пост уже очень скоро.
   – Вот так веселье! – радостно воскликнула Лизетта.
   Она быстро спустилась с платформы и побежала к трибуне. Взлетев на трамплин по ступенькам, Лизетта пару раз прыгнула, чтобы набрать высоту, а затем, сделав обратное сальто, взлетела на стену. Взглянув вниз, она увидела повозки Буффало Билла прямо внизу.
   – Они здесь! – крикнула она Даргело.
   Кое-кто из солдат успел схватиться за оружие. Джуно наклонился, поднял пистолет капитана и стал отстреливаться.
   – Прыгай! – крикнул он Лизетте.
   – А ты?
   – Не обращай внимания. Мы задержим их, прикроем тебя. Давай же!
   Но Лизетта подбоченилась, надула губы и заявила:
   – Я никуда без тебя не уйду.
   Он снова выстрелил, сбив солдата, целившегося в Лизетту.
   – Не упрямься. Прыгай!
   – Если ты полагаешь, что я возьму на душу смерть Хьюго, то ты еще больший дурак, чем я думала!
   Даргело бросил недобрый взгляд на Хьюго, который управлялся с двумя охранниками сразу.
   – Хьюго, давай за ней.
   – Но, босс…
   – Я сказал, пошевеливайся!
   Хьюго столкнул солдат головами, затем, как было приказано, бросился вверх по ступенькам, ступил на трамплин и в один миг оказался на стене.
   – Теперь ты! – крикнула сверху Лизетта.
   – Я останусь. Я прикрою ваш отход. – Даргело поднял пистолет и выстрелил еще в одного солдата. – В любую минуту они вернутся. Быстрее прыгайте.
   – Я без тебя никуда не уйду. Почему ты не хочешь идти? Джуно не откликался.
   И вдруг Лизетта поняла.
   – Ты боишься… Ты ведь боишься высоты, верно? Джуно бросил на нее возмущенный взгляд.
   – Ты уберешься, наконец, отсюда!
   – Вот как! Джуно Даргело, человек, перед которым трепещет в страхе весь Париж, все добропорядочные обыватели, боится высоты! Неудивительно, что он так прикипел к покорительнице воздуха! – Лизетта тряслась от смеха. Она смеялась так, что Хьюго решил ее поддержать, чтобы она случайно не свалилась со стены.
   – Ну, держись! – рявкнул Джуно. – Я покажу тебе, кто тут трус.
   Два солдата бросились на него со штыками, но он, словно матадор, изящно ушел в сторону, предоставив им проткнуть штыками стену, что была у него за спиной.
   – Значит, я боюсь?
   Он стремительно взбежал по ступеням и, не дав себе подумать о том, что делает, прыгнул на трамплин. Однако, оказавшись в воздухе, он потерял равновесие и полетел на стену вверх тормашками. Хьюго успел его поймать. С помощью Лизетты Даргело был успешно водружен на парапет.
   И в этот момент со двора открыли огонь. Пули со свистом пролетали мимо. Даргело дернулся, и Лизетта с Хьюго еле-еле смогли его удержать от падения. Лизетта увидела на рукаве Даргело кровь. И в тот же момент весь ее кураж куда-то исчез и она, обняв Джуно что есть мочи, запричитала:
   – Джуно, любовь моя! Мой бедный, нежный, храбрый голубок!..

Глава 34

   В порту Кале Хэнк Томпсон наслаждался сигарой, развалившись в шезлонге на палубе «Княжны Александры». Дмитрий Орлов, сидевший рядом, то и дело посматривал на карманные часы и качал головой. Для них обоих эта неделя стала сплошным разочарованием, начиная с ночной встречи возле обсерватории. Однако Хэнк никак не выражал своих эмоций в отличие от его русского партнера. Хэнк потягивал сигару, вращая в пальцах, и лениво выдувал кольца дыма. Внизу на пристани нанятые ими «солдаты удачи» играли в карты и кости, рассказывали друг другу сальные истории и ждали, когда их призовут к действию.
   – Сколько еще мы собираемся сидеть тут и бездельничать? – воскликнул Орлов.
   – А вы что предлагаете?
   – Как вы можете так спокойно ко всему этому относиться? Если мы не раздобудем картины, то, считайте, мы оба покойники. Я уже договорился с нужными людьми, а с ними, поверьте мне, шутки плохи. Если я вернусь с пустыми руками после всего, что им наобещал, моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша.
   – Но ведь мы действительно ничего не можем сделать! Французы держат на Марсовом поле целый полк. Даже если бы люди Даргело пришли к нам на помощь, нам против регулярной армии не устоять.
   – Так вы намерены просто взять и сдаться?
   – Нет. Сдаваться я не собираюсь. Как я понимаю, у нас еще есть хороший шанс заполучить эти картины.
   – Ба! Вы сами не знаете, что говорите.
   – Ни вы, ни я сделать ничего не можем, потому что нам не хватает мозгов. Но Ричард – он умнее нас с вами, вместе взятых. И он хочет заполучить картины Мэйсон, и уж не знаю как, но он их получит. Я готов на это поставить свою жизнь.
   – И как, позвольте поинтересоваться, он их получит?
   – Не знаю. Если бы я знал, я бы сам их добыл. Но Гаррет самый умный парень из тех, что мне попадались в жизни. Я знаю моего Ричарда. Он добудет эти картины, а мы их у него заберем.
   – Это безумие! – вспылил Орлов. – Зачем я только с вами связался!
   Хэнк посмотрел на Дмитрия и улыбнулся:
   – Расслабьтесь. Говорю вам, я знаю Ричарда.
   Хэнк увидел, что к ним идут. Курьер, разносчик телеграмм.
   – Месье Томпсон?
   Хэнк взял телеграмму и сказал Орлову:
   – Дайте пареньку монетку, Дмитрий. – Пока Орлов доставал из кошелька мелочь, Хэнк вскрыл конверт. Прочитав сообщение, он широко улыбнулся. – Что я вам говорил? Знаю я своего напарника или нет?
   – Он украл картины?
   – Все до единой. И он уже погрузил их на поезд.
   – Какой поезд?
   – До Шербурга.
   – Это же в сотне миль отсюда!
   – Не важно. Мы можем их перехватить.
   – Вы все это спланировали?
   – Я не знал, с какого порта они отправятся, но понимал, что порт будет северный. Подайте мне карту с того стола.
   Пока Хэнк разворачивал карту Франции, Орлов спросил его:
   – Как вы обо всем узнали? Кто направил вам телеграмму?
   – Послушайте, Дмитрий, вы же не думаете, что я стал бы затевать такую рискованную операцию, не подстраховавшись. У меня есть свой человек в тылу врага.
   Орлов просиял:
   – Шпион?
   – Да, и очень хороший шпион. Из ближайшего окружения Даргело. Парень весьма сообразительный и изобретательный.
   – И что теперь мы станем делать?
   Хэнк скосил глаза на карту, на линии железнодорожных путей, испещривших страну, и нашел маршрут, связывавший Париж с Шербургом.
   – Вы спрашивали, что мы будем делать? Мы воспользуемся нашим поездом, чтобы отрезать их вот здесь – где южная ветка от Кале пересекается с трактом Париж – Шербург. – Хэнк ткнул кончиком сигары в нужное место на карте.
   – Что вы имеете в виду под словом «отрезать»? Вы хотите блокировать пути?
   – Именно.
   – Но что это даст? Если поезд наберет хорошую скорость, он просто пробьет вагон насквозь. Вы же знаете, из чего сделаны железнодорожные вагоны? Из досок, неплотно пригнанных одна к другой!
   – Возможно, друг мой, только вагоны того поезда, который мы собираемся взять, сделаны из другого материала.
   – Не понял?
   – Эти вагоны будут доверху – от пола до потолка – набиты пороховыми ракетами, которые только что сгрузили с корабля. По расписанию поезд с ними должен отбыть в Париж сегодня днем, но мы его ненадолго одолжим у Франции. На всех вагонах будет маркировка «взрывоопасно». И, будь уверен, в них он точно не врежется.
   Орлов оценил красоту комбинации, но сама идея ему все же не очень нравилась.
   – Что, если ты ошибаешься? Тогда мы взлетим на воздух!
   – Я не ошибаюсь, говорю тебе. Я знаю своего Ричарда. Когда козыри сброшены, он не сделает ничего, что могло бы навредить старику Хэнку. И уж точно он не сделает ничего такого, что могло бы навредить картинам.
   Высунувшись, насколько это возможно, из окна локомотива скорого поезда Париж – Шербург, Ричард, теперь уже снявший костюм Буффало Билла, смотрел назад. Он видел, что второй поезд их догоняет – наверняка его пустили по их следу. В воздух вздымались клубы пара, топка работала на износ. Впрочем, между составами оставалась дистанция не меньше мили, и если не сбавлять ход, то преследователи могли и не успеть.
   – Ребята, бросайте побольше угля! – крикнул Ричард двум парням из банды Даргело, все еще одетым как индейцы.
   Когда весть о скорой казни Лизетты пришла к ним через своего человека из тюрьмы Сантэ, у них оставалось всего несколько часов на все про все. Самым легким оказалось с помощью того же человека организовать постройку трамплина и заменить настоящего священника и палача на Джуно и Хьюго. Нетрудным оказалось – благодаря дружбе Эммы с Буффало Биллом, сложившейся еще в те времена, когда она работала в салунах Запада, – устроить маскарад с костюмами и повозкой. Но все остальное… Поджечь павильон… за считанные минуты выбраться из туннеля и переодеться в костюмы индейцев, а потом разыграть спектакль перед Дювалем… скинуть с повозок людей Дюваля и ко времени домчаться до тюрьмы… потом успеть на вокзал, как раз к отправлению экспресса Париж – Шербург… вот это оказалось задачей не из легких.
   Ричард вернулся в первый пассажирский вагон. Все картины были внутри.
   Лизетта делала перевязку раненому Даргело.
   – Как здоровье пациента? – спросил Ричард.
   – Пуля только слегка его задела, – сказала Мэйсон. – Он непременно поправится.
   – Слегка? – возмутилась Лизетта. Посмотрите, как он страдает. Мой бедный Джуно, ты готов был отдать за меня жизнь.
   Купаясь в тепле ее внимания, гангстер с гордостью сообщил Ричарду:
   – Видели, как я сделал сальто в воздухе? Великолепно, правда?
   Ричард улыбнулся:
   – Ты летал как птица. Пожалуй, ты был похож на ястреба. Даргело немного подумал и решил уточнить:
   – Или на орла?
   – Именно. На орла.
   Даргело просиял.
   – Нам с Джуно надо поговорить относительно того, как нам действовать, когда мы приедем в Шербург.
   Лизетта погладила Даргело по голове, провела нежно по лбу.
   – Я уйду. Но я буду недалеко. Если я буду нужна тебе, мой друг, позови свою голубку, и я прилечу к тебе, мой бравый орел. – Лизетта наклонилась и крепко поцеловала Даргело в губы.
   Мэйсон вместе с Лизеттой отошли в дальний конец вагона. Мэйсон заметила счастливую улыбку на лице Даргело.
   – Она меня любит, – сообщил он Ричарду.
   Женщины сели на подбитые ватой и обтянутые плюшем сиденья первого класса. Прошла целая вечность с тех пор, как они вот так сидели вдвоем и секретничали. Столько всего произошло за это время. Мэйсон повернулась к Лизетте и положила руки ей на плечи.
   – Ты самый лучший друг, о котором может только мечтать человек.
   Лизетта, казалось, была искренне удивлена.
   – Но это ты спасла меня.
   Слезы подступили к глазам Мэйсон:
   – Лизетта, ради меня ты готова была лишиться жизни. Ты даже не подумала сказать им правду, чтобы спастись. И все это лишь потому, что боялась мне навредить. Они могли бы пытать тебя неделями, но ты все равно бы молчала. Ты самый честный, самый преданный, самый благородный человек на свете. Такого друга нет ни у кого на земле.
   Лизетта пожала плечами. Как всегда, когда не хотела показывать, что чувствует на самом деле.
   – Да так, ерунда.
   – Нет, – продолжала настаивать Мэйсон. – Это не ерунда.
   Не в силах сдержать переполнявших ее чувств, она привлекла Лизетту к себе и крепко-крепко обняла. Когда она ее отпустила, глаза Лизетты тоже были влажными.
   Лизетта с досадой смахнула со щек слезы.
   – Не заставляй меня плакать. Мне надо держать фасон. Нельзя позволять мужчинам думать, что я сделана из ахов и охов.
   Мэйсон засмеялась и тоже утерла слезы.
   – Ну вот, вижу, ты помирилась с Джуно.
   – Я решила его простить. – Лизетта хотела, чтобы это прозвучало с беспечной небрежностью, но Мэйсон было не так легко провести. – Если уж он рисковал ради меня, надо уметь прощать.
   Лизетта бросила томный взгляд в сторону Джуно. Мэйсон смотрела на нее и думала, что никогда еще не видела свою подругу такой счастливой.
   – Ну а теперь, когда все позади, ты можешь сказать мне, что он натворил? За что ты не могла его простить?
   Лизетта бросила взгляд в сторону Даргело, словно сомневалась, стоит ли открывать про него ужасную правду.
   – Ну ладно тебе, Лизетта. Ты же знаешь, я ни одной живой душе не расскажу, – улыбнулась подруге Мэйсон.
   После недолгого колебания Лизетта, приложив палец к губам, наклонилась к ее уху и прошептала:
   – За то, что он чавкает! – Лизетта выпрямилась, положила руки на колени и добавила. – Ну вот. Я сказала.
   Мэйсон открыла рот от удивления.
   – Чавкает?
   Лизетту передернуло:
   – Это так отвратительно, что я даже не могу об этом думать.
   – Поэтому ты ему все время отказывала? Не потому, что он самый знаменитый бандит в Париже? Но потому, что он чавкает?
   Лизетта смотрела на Мэйсон так, словно видела перед собой полоумную:
   – Послушай, как бы тебе понравилось сидеть за одним столом с мужчиной до конца дней и слушать этот ужасный звук? Чав-чав-чав. Придется мне в уши ватные шарики вставлять!
   Мэйсон с недоумением посмотрела на Лизетту, потом откинула голову и захохотала. Она так хохотала, что у нее заболели бока и слезы полились по лицу. Наконец, отдышавшись, она сказала:
   – Просто попроси его так больше не делать! Лизетта посмотрела на нее с озадаченным видом и сказала:
   – Но мужчинам не нравится, когда женщины ими командуют. – Она оглянулась на Даргело. Ричард уже поговорил с ним и возвращался в локомотив. Лизетта повернулась к Мэйсон и подмигнула. Затем она пожала Мэйсон руку, встала и пошла к Даргело.
   Мэйсон видела, как они сидели, склонив головы друг к другу. Она вдруг почувствовала зависть к этим двум любящим друг друга людям. Они-то были вместе, а вот она и Ричард…
   Выдержит ли она тот удар, что сама же и подготовила? «Надеюсь, я поступаю правильно!»
   Через полчаса Мэйсон выглянула в окно и увидела дорожный знак, До города Верней оставалось пять километров. Час настал.
   Мэйсон направилась к Ричарду. Поезд медленно въезжал на крутой холм, пыхтя и отдуваясь, и Ричард помогал кочегару. Как только поезд достиг вершины холма, Мэйсон подошла к Ричарду и встала рядом.
   – Теперь уже недолго осталось, – сказал он, опустив лопату.
   – Да, недолго.
   Когда поезд начал спускаться с холма, Ричард выглянул из окна и увидел нечто такое, чего никак не ожидал. Прямо под ними, на рельсах, пересекавших путь, по которому шел поезд, стоял паровоз с пятью вагонами.
   Ричард выругался:
   – Должно быть, Дюваль успел выслать телеграмму и нас уже ждут.
   – И что нам делать? – спросила Мэйсон.
   – А что нам еще остается? Набрать как можно больше скорости и протаранить их. Если повезет, можем и не сойти с рельсов.
   Мэйсон протянула руку к висящему на гвозде биноклю.
   – Может, тебе лучше посмотреть внимательнее?
   Ричард взял из ее рук бинокль и поднес к глазам. На площадке того, другого, локомотива стоял и точно так же смотрел на них в бинокль Хэнк, а рядом с ним – его партнер, Дмитрий Орлов.
   – Посмотри на вагоны, – сказала Мэйсон.
   Ричард пробежал глазами весь поезд. Каждый из вагонов был промаркирован угрожающим черепом с костями, и большие красные буквы предупреждали: «ВНИМАНИЕ! ВЗРЫВООПАСНО!»
   – Похоже, ты влип. Тебе так не кажется? – спросила Мэйсон.
   Ричард обернулся и, прищурившись, посмотрел ей в глаза.
   – Позади Дюваль, впереди Хэнк со всей своей командой. Каков наш выбор? Мы можем спрыгнуть, и поезд пустой пойдет дальше, но тогда погибнет Хэнк и картины. Ты можешь остановить поезд, но тогда Хэнк убьет меня, но зато он и картины останутся живы. Картины он, конечно, заберет, но, по крайней мере, они не погибнут. Так как, Ричард? Решай, времени у нас в обрез.
   Ричард сжал зубы так, что под скулами заходили желваки. Он взглянул на Хэнка, на неподвижный поезд, к которому они быстро приближались, затем снова на Мэйсон.
   – Это твоя работа?
   – Да, я отправила Хэнку телеграмму и навела его на эту мысль.
   – Значит, мне придется делать выбор между тобой и картинами?
   Мэйсон кивнула. Губы у нее подрагивали.
   В какой-то момент она решила, что Ричард сейчас ее ударит. Она помнила, что Ричард так и не смог простить Эмму за то, что та уничтожила Пуссена. Но эти картины – ее, Мэйсон, картины, были для него дороже любого Пуссена. Сможет ли он пойти на это? Сможет ли Ричард, в конце концов, расстаться с ними?
   Он смотрел на нее со злобой, руки его сжались в кулаки. Секунды тикали. Поезд шел на сближение.
   Затем медленно, очень медленно выражение лица Ричарда стало меняться. Злоба уступила место восхищению. Ричард улыбался мальчишеской, озорной улыбкой.
   Обернувшись к двум «апачам», он сказал:
   – Всем прыгать. Вернитесь в вагон и передайте мой приказ: прыгать не раздумывая! Времени нет.
   – Прыгать? – разом воскликнули «апачи».
   Ричард повернул голову к Мэйсон и широко улыбнулся:
   – Точно, ребята. Мы покидаем корабль.
   «Апачи» бросились в вагон, громко выкрикивая команду Ричарда. Пассажиры, увидев, что за препятствие стоит у них на пути, немедленно повиновались.
   Какой-то момент Ричард, не шевелясь, смотрел на Мэйсон и улыбался, затем, выдавив акселератор до предела, чмокнул ее в щеку, схватил за руку, и оба они спрыгнули с убиравшего скорость поезда.
   В сотне футах от них Хэнк, продолжавший смотреть в бинокль, не мог поверить собственным глазам. Поезд набирал скорость, и пассажиры прыгали с него, словно кузнечики с раскаленной решетки.
   – Я знаю своего мальчика! – презрительно протянул Орлов.
   И то были его последние слова. Еще через миг поезд протаранил вагон со взрывчаткой, после чего последовала целая серия взрывов. Вагоны взлетали на воздух по цепочке – один за другим.
   Поднявшись с земли, Мэйсон и Ричард взялись за руки. Они наблюдали за взрывами, и оба думали об одном и том же: небо точь-в-точь как поле тюльпанов Моне.

Эпилог

    14 июля 1889 года День взятия Бастилии
   – Правда, впечатляет? – восхищенно сказала Мэйсон.
   Они с Ричардом стояли на мосту Альма, любуясь Эйфелевой башней и ночным небом над ней, расцвеченным салютом. Отовсюду несся колокольный звон – во всех парижских церквях колокола звонили, не переставая. Это был ключевой момент величайшего празднования за всю историю Франции. В дань уважения победоносному прошлому страны, борьбе ее народа за свободу, равенство, братство и за возрождение Франции, возвращение ей роли маяка, указывающего другим народам путь в будущее.
   У Ричарда и Мэйсон был еще один повод для праздника, личный повод. Сегодня они отмечали счастливое освобождение от всего того, что началось на этом самом мосту полгода назад. Когда толпа вокруг запела «Марсельезу», Ричард и Мэйсон, захваченные общим патриотическим порывом, подхватили ее. Песню пели и на другой стороне Сены, на Марсовом поле. То был мощный хор, приумножавший гордость и надежду, звучащую в каждом голосе. Мэйсон пела с большим чувством, думая о том, что это песня и о ней тоже. Она приехала в эту страну как изгнанница, как беженка, и страна приняла ее, одарила ее всем тем, чего ей, Мэйсон, так недоставало на родине.
   Со слезами на глазах она сказала Ричарду:
   – Я так люблю эту страну.
   Прошло более трех недель с тех пор, как возле городка Верней, среди полей Нормандии, столкнулись два поезда. Ричард и Мэйсон стояли и смотрели, как взмывают в небо искры, как горят вагоны, когда прибыл Дюваль и взял их под стражу.
   – Попал впросак, старина? – сказал ему тогда Ричард.
   – Ты еще пожалеешь о том, что родился на свет, – злобно прошипел Дюваль.
   – Наши дела не слишком хороши, согласен, – ответил Ричард, – но твои и того хуже. Верно?
   – Что вы хотите этим сказать? – подозрительно прищурился Дюваль.
   – Сами подумайте. Вы допустили, чтобы убийца сбежала. Вы допустили, чтобы у вас под самым носом умыкнули бесценную коллекцию картин. И из-за вашей небрежности эта коллекция оказалась уничтожена. Не думаю, что вам будет приятно прочесть о себе такое в прессе.
   – Не видать вам ордена Почетного легиона, – вставила Мэйсон.
   Дюваль болезненно поморщился.
   – Ну что же, лучшим утешением мне будет тот факт, что вы оба остатки дней проведете в тюрьме.
   – А как вы проведете остатки дней? – не унимался Ричард.
   Мэйсон ответила за Дюваля, у которого вся кровь от лица отхлынула при ее словах.
   – В бесчестье. В забвении. В одиночестве. Вечным позором Службы безопасности и бельмом в глазу Франции. Я уже не говорю о том, что будет с бедной мадам Дюваль с ее слабым здоровьем.
   – А не пришлось бы вам больше по вкусу прослыть героем? – предложил Ричард.
   – Героем? – Дюваль от неожиданности замигал.
   – Я думаю, что история в моем изложении выглядит довольно привлекательно. Вот послушайте. Американский мошенник Хэнк Томпсон и его русский сподручный украли картины, чтобы контрабандой вывезти их из Франции. И сестра художницы, и я пытались их остановить. Нам удалось это сделать, но, к несчастью, произошло крушение поездов и картины погибли.
   Дюваль пристально смотрел на Ричарда.
   – И где во всей этой истории я?
   – Вас при этом не было, так как в это время вы вследствие весьма продуманной сыскной операции обнаружили, что смерть Мэйсон Колдуэлл не была все же насильственной, что те самые Хэнк Томпсон и Дмитрий Орлов пытались оболгать храбрую и невиновную Лизетту Ладо, подкинув следствию ложные улики. Вы не смогли поспеть вовремя и спасти картины лишь потому, что сделали все, чтобы успеть спасти от гильотины бедную оболганную Лизетту Ладо, столь любимую многими парижанами. И вы, человек высоких нравственных принципов, когда пришлось выбирать между спасением картин и спасением жизни юной цветущей женщины, выбрали человеческую жизнь. То был трудный выбор, и для того, чтобы его сделать, нужен настоящий мужской характер. Скажите, разве не станут парижане аплодировать вашему мужеству и вашему благородству? Лично у меня самого слезы наворачиваются на глаза. Позвольте мне пожать вашу руку.
   Взгляд у Дюваля на некоторое время стал отсутствующим, словно он мысленно прокручивал в голове эту новую версию. Наконец он сказал:
   – Да, то был героический выбор, не правда ли?
   – По возвращении в Париж нас, вне сомнения, встретят толпы репортеров. Сестра покойной художницы и я лично – мы оба будем петь вам такие дифирамбы, что вы затмите славой самого Карла Великого, Святого Людовика и Шерлока Холмса заодно.
   Как раз в этот момент к ним подбежал помощник Дюваля Даниэль с наручниками наготове.
   – Я подумал, что они вам понадобятся, инспектор, – задыхаясь, сказал помощник, протягивая Дювалю металлические браслеты.
   – Наручники? – вскричал Дюваль. – Идиот! Принеси моим друзьям чего-нибудь выпить. Вскоре им встречаться с прессой, и они должны подкрепиться.
   – Но, инспектор…
   – Ваша некомпетентность не перестает меня удивлять. Неужели вам никогда не приходило в голову, что эти двое «подозреваемых» на самом деле уже давно работают на меня под прикрытием и все для того, чтобы разоблачить грязные махинации американского негодяя и его русского подручного? Послушайте, Даниэль, если вы хотите когда-нибудь стать сыщиком, вы должны научиться быть более проницательным.
   Вернувшись в Париж, после почти часового восхваления заслуг Дюваля во время пресс-конференции, устроенной прямо на вокзале Монпарнас, Ричард и Мэйсон, наконец, оказались в номере Ричарда в «Лё-Гранд-Отеле». Теперь, когда все осталось позади, Мэйсон могла с облегчением вздохнуть. Но, странное дело, помимо вполне понятного радостного возбуждения, она испытывала и некоторые опасения. Ричард однозначно выбрал ее, но, когда осядет пыль, не пожалеет ли он о сделанном решении? Действительно ли тот лист, с которого им предстоит начать жизнь, чист, или на нем остались следы сомнений, следы раскаяния?
   Для них обоих это был момент истины.
   Они стояли и смотрели друг на друга. Глядя Ричарду прямо в глаза и обмирая от страха, Мэйсон спросила:
   – У нас все в порядке?
   Он не ответил. Он просто в два шага преодолел разделявшее их расстояние и привлек ее к себе. Мэйсон чувствовала, как бьется в груди его сердце, сильные руки Ричарда согревали ее. Он держал ее так, словно она была самым дорогим в его жизни, и тогда на глаза ее навернулись слезы радости.
   Но времени на слезы не было. Ричард чуть-чуть отстранился, ровно настолько, чтобы наклонить голову и поцеловать ее. Он целовал ее так, как никогда не целовал раньше: нежно, бережно. Не отрывая губ от ее губ, он поднял ее и понес через гостиную в спальню. Он осторожно уложил ее на кровать, затем поцеловал и стал раздевать медленно, неторопливо, словно пробуя на вкус каждый миг этого действа.
   – У меня такое странное чувство, что я это делаю впервые, – сказал он, с улыбкой глядя ей в глаза.