Страница:
И надежды Мэйсон оправдались. Вскоре они уже были далеко от толпы, от галереи, от всей этой суеты.
Когда Гаррет опустил ее на землю, Мэйсон покачнулась. После всего случившегося она чувствовала легкое головокружение и сильное возбуждение. Ничего подобного с ней до сих пор не приключалось. Достаточно необычно было уже то, что она выдавала себя за другую. Потом вся эта шумиха вокруг ее картин. И наконец, ее, Мэйсон, оценил и понял этот необыкновенный мужчина! И, словно рыцарь из сказки, спас, вынес на руках с поля битвы. Неужели все это происходило с ней? Мэйсон Колдуэлл с трудом верила, что не спит.
Гаррет и Мэйсон дошли до перекрестка улицы Лаффит с бульваром Осман, и все то время, пока они шагали рядом, Мэйсон смотрела на своего спасителя с нескрываемым восхищением. Но тут ей пришло в голову, что она слишком откровенна в проявлении своих чувств к нему. Один его взгляд, и он сразу прочтет все по ее глазам. Поэтому она опустила подрезанные ресницы и стала думать о том, что бы такое сказать ему, чтобы он не узнал, как у нее все поет внутри.
Гаррет сам пришел ей на помощь.
Ухмыльнувшись, он сказал:
– Кажется, мы устроили маленький переполох.
Мэйсон улыбнулась. Эта чисто английская манера никогда не делать из мухи слона, а скорее превращать слонов в мух ей очень импонировала.
– Надеюсь, я поступила правильно, – с улыбкой сказала Мэйсон.
Гаррет одобрительно скользнул по ней взглядом.
– Что я могу сделать, чтобы убедить вас в вашей правоте?
В глазах его вспыхнул интерес совершенно явного толка. От этого огонька у нее по спине побежали мурашки. Мэйсон проглотила вязкую слюну и сказала:
– Вы ведь понимаете, мистер Гаррет, я не слишком разбираюсь в деловых вопросах, особенно по части искусства. – Не совсем честное заявление, но, по сути, правдивое.
– Меня зовут Ричард. И по стечению обстоятельств я кое-что в этих делах смыслю. Я сочту за счастье стать вашим учителем. Если, конечно, вы мне разрешите.
И вновь он окинул ее таким взглядом, который обещал много-много приятного. Очевидно, он разыгрывал прелюдию. Прелюдию к чему? Хотелось бы знать. Любопытно, с какой именно стороны она ему интересна: как деловой партнер, как женщина или как то и другое?
– Моим учителем? – повторила Мэйсон с явным удовольствием. – Как это мило с вашей стороны. Я уверена, что вы меня многому могли бы научить. – При взгляде на могучий разворот плеч по телу ее пробежал холодок приятного предвкушения. – По части искусства, – добавила она, мысленно одернув себя.
– Замечательно. Тогда мы прямо отсюда и начнем. Идет? – Гаррет остановился перед витриной, в которой была выставлена картина в помпезной раме. – Это галерея Онфрей, одна из самых преуспевающих в Париже. – Скажите мне, что вы здесь видите?
Мэйсон заставила себя переключить внимание со своего собеседника на картины в витрине. Что могла бы сказать Эми Колдуэлл, ничего не понимающая в искусстве, об этих картинах?
– Ну, они не очень живописны, не правда ли? Все больше серого и грязно-коричневого. И все эти полотна, похоже, запечатлели некие исторические события… мифологические сцены… и самодовольных коммерсантов, отчаянно стремящихся к тому, чтобы производить впечатление солидных, успешных людей…
– Именно. Вот что они называют академическим искусством. Вот это и показывается каждый год в Салоне – на выставке картин, спонсируемой правительством. Вот это превозносится критиками и покупается богатыми меценатами. Давайте пойдем дальше, хорошо?
Они прошли примерно полквартала вниз по бульвару Осман, пока не оказались перед хорошо известной Мэйсон галереей Дюран-Рюэля. [3]В витрине были выставлены полные жизни, лучащиеся картины Моне, Дега, Писсарро.
– Но двадцать лет назад, – сообщил ей Гаррет, – произошла революция в живописи.
– Импрессионизм.
– Да, и эта галерея одна из немногих, которая выставляет работы импрессионистов. Что вы о них думаете?
– Они – как глоток свежего воздуха! Гаррет одарил Мэйсон довольной улыбкой:
– Как только появились новые яркие пигменты в тюбиках и поезда, в которых стало возможным вывозить эти краски на природу, художники более не чувствовали себя привязанными к студии. На пленэре они обнаружили, что способны поймать ускользающий свет и цвет натуры, добиваясь реалистичности и красоты изображения, которые раньше им были недоступны.
Мэйсон еще ни разу не слышала, чтобы не художник говорил о живописи с таким энтузиазмом.
– Вам нравятся импрессионисты?
– Я люблю все в их картинах. Цвет, красоту, поэтизацию простой каждодневной жизни. Импрессионизм покорил меня, и я верю, что его предназначение в том, чтобы покорить весь мир. Для наших потомков импрессионисты станут тем, чем стали для нас мастера итальянского Возрождения. Но с сожалением должен констатировать, что я выражаю мнение меньшинства. И хотя с тех пор как импрессионизм встряхнул весь художественный мир Парижа, прошло более двадцати лет, это направление так и не стало классикой жанра.
– Как мне кажется, работы Мэйсон не много имеют общего с теми, что выставлены в этой витрине.
– Вы правы. Новое поколение авангардных художников впитало в себя импрессионизм с его чувственным восприятием и пошло дальше. Начались эксперименты с психологическими аспектами цвета. Они исследовали символизм, присущий самой природе. Критики называют этих художников неоимпрессионистами. Их работы еще более недооценены, чем труд импрессионистов. Вы можете увидеть эти работы лишь в каморках при некоторых кафе Монмартра.
– Значит, Мэйсон была неоимпрессионисткой?
– Технически – да. Однако это понятие едва ли способно вместить в себя все многообразие того, чем поражают ее работы и к чему она могла бы прийти. Ее влияние на искусство могло бы быть совершенно ошеломляющим.
– Влияние на искусство?
– Она могла бы стать тем, в чем эпоха импрессионизма всегда нуждалась, но чего никогда не имела.
– О чем это вы?
– О личности вселенского масштаба. Видите ли, возможно, импрессионизм так и не завладел массами, как того заслуживал, именно потому, что в недрах этого направления так и не возник художник, который обладал бы энергетикой Микеланджело или Леонардо. Но что-то в жизни Мэйсон вызвало неожиданно бурный отклик в душах людей. И этот отклик возник на уровне очень глубоком, очень личностном. Возможно, ваша сестра станет именно той фигурой, которую так ждали импрессионисты.
Мэйсон едва устояла на ногах от такого откровения:
– Вы это серьезно?
– Абсолютно серьезно.
Это был уже перебор. Его слова, его вера в ее талант, в ее призвание проникли в кровь, дурманили, словно любовное зелье. Внезапно все это – то, что случилось в галерее, похвала Гаррета и понимание, его видение потенциала Мэйсон – все это разом свалилось на нее и выкристаллизовалось в одно переполняющее ее чувство, в желание такой силы, что Мэйсон даже испугалась за себя. Ничего даже отдаленно близкого к тому, что ощущала она сейчас, Мэйсон еще никогда не испытывала.
«Я хочу этого мужчину… Я хочу его сейчас!»
Мэйсон подняла глаза и увидела, как губы Гаррета изогнулись в понимающей усмешке. Словно он читал ее мысли и точно знал, о чем она сейчас думала.
Мэйсон почувствовала, что краснеет, и отвела глаза. Она не могла противостоять тому воздействию, что он на нее оказывал. Она не могла сопротивляться той силе, что влекла ее к этому бесстыдно красивому мужчине, умному, остроумному, с голосом, звуки которого ассоциировались у нее с тающим во рту шоколадом. Его животный магнетизм действовал на Мэйсон просто убийственно. Желание к нему стало таким сильным, что Мэйсон с трудом могла дышать.
– Но скажите мне, – спросил Гаррет, – каковы ваши планы?
– Планы? – Мэйсон не вполне поняла, о чем он ее спрашивает.
– Планы на будущее, – пояснил Гаррет. – Фальконе задержит торг на какое-то время, поднимет цены раза в три и, вне всяких сомнений, мгновенно распродаст все холсты. А вам достанется полный саквояж франков. Что потом?
– Я не знаю. Наверное, вернусь в Америку.
«И Мэйсон чудесным образом вернется к жизни».
– Жаль. Я надеялся, что вы тут задержитесь на некоторое время.
В голосе его появились хрипловатые нотки весьма интимного свойства. Что это: ей чудится, или Гаррет в самом деле смотрит на нее так, как охотник смотрит на дичь в прицел своего ружья?
– С чего бы вдруг? – Мэйсон не собиралась его дразнить, но из-за недостатка воздуха в легких вопрос прозвучал двусмысленно.
– Сдается мне, у нас много общего. Мне бы хотелось… продолжить наше знакомство.
Тон его был вполне непринужденный и все же… непререкаемый. Как ему это удается? Никаких просящих интонаций – вежливое изъявление воли, которой нельзя не подчиниться.
– Продолжить?
«О Господи, неужели я это сказала? Звучит, словно из уст прелестницы с площади Пигаль».
– Надеюсь, у вас нет возражений? Потому что, по правде сказать, я обнаружил себя во власти весьма необычной потребности.
– Какой потребности? – сдавленно переспросила Мэйсон.
Темные глаза буквально пробуравили ее до самого нутра.
– Потребности во что бы то ни стало удержать вас в Париже.
– Во что бы то ни стало? – «Господи, что я делаю?» Она знала, куда это все ведет, но не могла остановиться.
Гаррет наклонился к ней так, что их губы почти соприкоснулись, и твердым голосом повторил:
– Во что бы то ни стало.
Глава 4
Глава 5
Когда Гаррет опустил ее на землю, Мэйсон покачнулась. После всего случившегося она чувствовала легкое головокружение и сильное возбуждение. Ничего подобного с ней до сих пор не приключалось. Достаточно необычно было уже то, что она выдавала себя за другую. Потом вся эта шумиха вокруг ее картин. И наконец, ее, Мэйсон, оценил и понял этот необыкновенный мужчина! И, словно рыцарь из сказки, спас, вынес на руках с поля битвы. Неужели все это происходило с ней? Мэйсон Колдуэлл с трудом верила, что не спит.
Гаррет и Мэйсон дошли до перекрестка улицы Лаффит с бульваром Осман, и все то время, пока они шагали рядом, Мэйсон смотрела на своего спасителя с нескрываемым восхищением. Но тут ей пришло в голову, что она слишком откровенна в проявлении своих чувств к нему. Один его взгляд, и он сразу прочтет все по ее глазам. Поэтому она опустила подрезанные ресницы и стала думать о том, что бы такое сказать ему, чтобы он не узнал, как у нее все поет внутри.
Гаррет сам пришел ей на помощь.
Ухмыльнувшись, он сказал:
– Кажется, мы устроили маленький переполох.
Мэйсон улыбнулась. Эта чисто английская манера никогда не делать из мухи слона, а скорее превращать слонов в мух ей очень импонировала.
– Надеюсь, я поступила правильно, – с улыбкой сказала Мэйсон.
Гаррет одобрительно скользнул по ней взглядом.
– Что я могу сделать, чтобы убедить вас в вашей правоте?
В глазах его вспыхнул интерес совершенно явного толка. От этого огонька у нее по спине побежали мурашки. Мэйсон проглотила вязкую слюну и сказала:
– Вы ведь понимаете, мистер Гаррет, я не слишком разбираюсь в деловых вопросах, особенно по части искусства. – Не совсем честное заявление, но, по сути, правдивое.
– Меня зовут Ричард. И по стечению обстоятельств я кое-что в этих делах смыслю. Я сочту за счастье стать вашим учителем. Если, конечно, вы мне разрешите.
И вновь он окинул ее таким взглядом, который обещал много-много приятного. Очевидно, он разыгрывал прелюдию. Прелюдию к чему? Хотелось бы знать. Любопытно, с какой именно стороны она ему интересна: как деловой партнер, как женщина или как то и другое?
– Моим учителем? – повторила Мэйсон с явным удовольствием. – Как это мило с вашей стороны. Я уверена, что вы меня многому могли бы научить. – При взгляде на могучий разворот плеч по телу ее пробежал холодок приятного предвкушения. – По части искусства, – добавила она, мысленно одернув себя.
– Замечательно. Тогда мы прямо отсюда и начнем. Идет? – Гаррет остановился перед витриной, в которой была выставлена картина в помпезной раме. – Это галерея Онфрей, одна из самых преуспевающих в Париже. – Скажите мне, что вы здесь видите?
Мэйсон заставила себя переключить внимание со своего собеседника на картины в витрине. Что могла бы сказать Эми Колдуэлл, ничего не понимающая в искусстве, об этих картинах?
– Ну, они не очень живописны, не правда ли? Все больше серого и грязно-коричневого. И все эти полотна, похоже, запечатлели некие исторические события… мифологические сцены… и самодовольных коммерсантов, отчаянно стремящихся к тому, чтобы производить впечатление солидных, успешных людей…
– Именно. Вот что они называют академическим искусством. Вот это и показывается каждый год в Салоне – на выставке картин, спонсируемой правительством. Вот это превозносится критиками и покупается богатыми меценатами. Давайте пойдем дальше, хорошо?
Они прошли примерно полквартала вниз по бульвару Осман, пока не оказались перед хорошо известной Мэйсон галереей Дюран-Рюэля. [3]В витрине были выставлены полные жизни, лучащиеся картины Моне, Дега, Писсарро.
– Но двадцать лет назад, – сообщил ей Гаррет, – произошла революция в живописи.
– Импрессионизм.
– Да, и эта галерея одна из немногих, которая выставляет работы импрессионистов. Что вы о них думаете?
– Они – как глоток свежего воздуха! Гаррет одарил Мэйсон довольной улыбкой:
– Как только появились новые яркие пигменты в тюбиках и поезда, в которых стало возможным вывозить эти краски на природу, художники более не чувствовали себя привязанными к студии. На пленэре они обнаружили, что способны поймать ускользающий свет и цвет натуры, добиваясь реалистичности и красоты изображения, которые раньше им были недоступны.
Мэйсон еще ни разу не слышала, чтобы не художник говорил о живописи с таким энтузиазмом.
– Вам нравятся импрессионисты?
– Я люблю все в их картинах. Цвет, красоту, поэтизацию простой каждодневной жизни. Импрессионизм покорил меня, и я верю, что его предназначение в том, чтобы покорить весь мир. Для наших потомков импрессионисты станут тем, чем стали для нас мастера итальянского Возрождения. Но с сожалением должен констатировать, что я выражаю мнение меньшинства. И хотя с тех пор как импрессионизм встряхнул весь художественный мир Парижа, прошло более двадцати лет, это направление так и не стало классикой жанра.
– Как мне кажется, работы Мэйсон не много имеют общего с теми, что выставлены в этой витрине.
– Вы правы. Новое поколение авангардных художников впитало в себя импрессионизм с его чувственным восприятием и пошло дальше. Начались эксперименты с психологическими аспектами цвета. Они исследовали символизм, присущий самой природе. Критики называют этих художников неоимпрессионистами. Их работы еще более недооценены, чем труд импрессионистов. Вы можете увидеть эти работы лишь в каморках при некоторых кафе Монмартра.
– Значит, Мэйсон была неоимпрессионисткой?
– Технически – да. Однако это понятие едва ли способно вместить в себя все многообразие того, чем поражают ее работы и к чему она могла бы прийти. Ее влияние на искусство могло бы быть совершенно ошеломляющим.
– Влияние на искусство?
– Она могла бы стать тем, в чем эпоха импрессионизма всегда нуждалась, но чего никогда не имела.
– О чем это вы?
– О личности вселенского масштаба. Видите ли, возможно, импрессионизм так и не завладел массами, как того заслуживал, именно потому, что в недрах этого направления так и не возник художник, который обладал бы энергетикой Микеланджело или Леонардо. Но что-то в жизни Мэйсон вызвало неожиданно бурный отклик в душах людей. И этот отклик возник на уровне очень глубоком, очень личностном. Возможно, ваша сестра станет именно той фигурой, которую так ждали импрессионисты.
Мэйсон едва устояла на ногах от такого откровения:
– Вы это серьезно?
– Абсолютно серьезно.
Это был уже перебор. Его слова, его вера в ее талант, в ее призвание проникли в кровь, дурманили, словно любовное зелье. Внезапно все это – то, что случилось в галерее, похвала Гаррета и понимание, его видение потенциала Мэйсон – все это разом свалилось на нее и выкристаллизовалось в одно переполняющее ее чувство, в желание такой силы, что Мэйсон даже испугалась за себя. Ничего даже отдаленно близкого к тому, что ощущала она сейчас, Мэйсон еще никогда не испытывала.
«Я хочу этого мужчину… Я хочу его сейчас!»
Мэйсон подняла глаза и увидела, как губы Гаррета изогнулись в понимающей усмешке. Словно он читал ее мысли и точно знал, о чем она сейчас думала.
Мэйсон почувствовала, что краснеет, и отвела глаза. Она не могла противостоять тому воздействию, что он на нее оказывал. Она не могла сопротивляться той силе, что влекла ее к этому бесстыдно красивому мужчине, умному, остроумному, с голосом, звуки которого ассоциировались у нее с тающим во рту шоколадом. Его животный магнетизм действовал на Мэйсон просто убийственно. Желание к нему стало таким сильным, что Мэйсон с трудом могла дышать.
– Но скажите мне, – спросил Гаррет, – каковы ваши планы?
– Планы? – Мэйсон не вполне поняла, о чем он ее спрашивает.
– Планы на будущее, – пояснил Гаррет. – Фальконе задержит торг на какое-то время, поднимет цены раза в три и, вне всяких сомнений, мгновенно распродаст все холсты. А вам достанется полный саквояж франков. Что потом?
– Я не знаю. Наверное, вернусь в Америку.
«И Мэйсон чудесным образом вернется к жизни».
– Жаль. Я надеялся, что вы тут задержитесь на некоторое время.
В голосе его появились хрипловатые нотки весьма интимного свойства. Что это: ей чудится, или Гаррет в самом деле смотрит на нее так, как охотник смотрит на дичь в прицел своего ружья?
– С чего бы вдруг? – Мэйсон не собиралась его дразнить, но из-за недостатка воздуха в легких вопрос прозвучал двусмысленно.
– Сдается мне, у нас много общего. Мне бы хотелось… продолжить наше знакомство.
Тон его был вполне непринужденный и все же… непререкаемый. Как ему это удается? Никаких просящих интонаций – вежливое изъявление воли, которой нельзя не подчиниться.
– Продолжить?
«О Господи, неужели я это сказала? Звучит, словно из уст прелестницы с площади Пигаль».
– Надеюсь, у вас нет возражений? Потому что, по правде сказать, я обнаружил себя во власти весьма необычной потребности.
– Какой потребности? – сдавленно переспросила Мэйсон.
Темные глаза буквально пробуравили ее до самого нутра.
– Потребности во что бы то ни стало удержать вас в Париже.
– Во что бы то ни стало? – «Господи, что я делаю?» Она знала, куда это все ведет, но не могла остановиться.
Гаррет наклонился к ней так, что их губы почти соприкоснулись, и твердым голосом повторил:
– Во что бы то ни стало.
Глава 4
Гаррет вскинул руку, и в тот же момент золоченая карета, запряженная пятеркой белых коней, остановилась прямо перед ними. На двери кареты красовались надпись «Лё-Гранд-Отель». Очевидно, экипаж ждал его у галереи и потом следовал их с Мэйсон маршрутом. Гаррет раскрыл кошелек и протянул вознице хрустящую банкноту достоинством в сто франков.
– Поезжай вперед и не останавливайся даже под угрозой смерти, пока я тебе не велю. Понял? – приказал он.
– Конечно, месье.
Гаррет открыл дверь и протянул руку Мэйсон. Она на мгновение заколебалась, но лишь на мгновение. Не в ее силах было остановить океанский прилив. Она заглянула в глаза Гаррету и увидела в них огонь страсти. Он не столько приглашал ее войти в экипаж, сколько приказывал. Глаза его буравили ее, а рот, с этими полными губами, изогнутыми в грубовато-чувственной, грешной и даже какой-то хищной усмешке, притягивал ее взгляд. Мэйсон чувствовала, как в нее проникает излучаемая им энергия. Энергия мужественности, перенасыщенная сексуальностью, которая не знает извинений и не просит дозволений. В пристальном взгляде Гаррета, в его исключительной нацеленности на нее было нечто гипнотизирующее. Мэйсон была во власти стихии… или колдуна, который умел приворожить женщину, сделать ее послушным орудием своих желаний. Но Мэйсон было все равно. Потому что она входила в эту пещеру колдуна по доброй воле, потому что все, чего ей хотелось сейчас, – это испытать на себе его чары, отведать того зелья, которое Гаррет для нее приготовил.
Мэйсон оперлась на протянутую ей руку. Прикосновение Гаррета растопило последний лед нерешительности. Он помог ей подняться в карету, необыкновенно просторную, обитую изнутри изумрудно-зеленым бархатом, с мягкими удобными сиденьями. Дерево было покрашено в белый цвет с позолотой в стиле Людовика XV, а дверные ручки выглядели так, словно были изготовлены из чистого золота.
Ричард опустил шторы на всех окнах, скрыв их от любопытных глаз.
В этом роскошном экипаже с комфортом могла бы разместиться семья из восьми человек, но не о роскоши, окружавшей ее, думала Мэйсон, она неотрывно следила за Ричардом, любуясь четкостью и гибкостью его движений. Он напоминал ей пантеру… и еще умудренного битвами гладиатора. В тот момент, когда экипаж тронулся, он обернулся к ней, и его слегка качнуло.
Увидев, как Мэйсон раскинулась на подушках, Гаррет замер, изучая ее взглядом, словно раздевая.
Голова у Мэйсон шла кругом от этого взгляда! Если Гаррет сейчас же не прикоснется к ней, она превратится в пламя.
В два шага он преодолел разделявшее их расстояние и взял ее за плечи. Мэйсон, едва дыша, упала ему на грудь. И тут же оказалась в его объятиях. Прижав Мэйсон к себе, Гаррет наклонил голову и завладел ее ртом. Он прижимал ее к себе так тесно, что она чувствовала его всего. Карета набирала скорость, и их сильно качало. Голова у Мэйсон кружилась так, что она едва сознавала, что происходит. Ладони Ричарда блуждали по ее телу, по всем ее чувствительным впадинкам и округлостям, по груди, по спине, вниз и, наконец, сжали ягодицы. Желание жаркими волнами прокатывалось по телу, Мэйсон уже не принадлежала себе, а Гаррет, колдун, продолжал поить ее сладким ядом, жадно целуя ее.
«О да! – едва не выдохнула она вслух. – Именно этого я и хотела».
Без предупреждения Ричард увлек ее за собой. Мэйсон оказалась у него на коленях, лицом к нему, раскинув ноги. Продолжая ее целовать, он приподнял ее, усадив так, чтобы она в полной мере смогла ощутить всю мощь его эрекции. Рот ее по-прежнему оставался в плену его рта.
Слишком скоро Ричард прервал поцелуй. Одной рукой прижимая Мэйсон к себе, другой он стал торопливо расстегивать лиф ее платья. Он действовал уверенно, как мужчина, привыкший быстро справляться с такого рода препятствиями. Он отодвинул в сторону ткань, обнажив ее грудь. Затем сгреб в кулак ее волосы и, откинув голову Мэйсон назад, взял в рот сосок.
Объятая наслаждением такой силы, что оно было на грани боли, Мэйсон уже сама, без побуждения со стороны с силой откинула голову, ударившись, и застонала в забытьи. Она чувствовала, что Гаррет качает ее все сильнее, все быстрее, от трения наслаждение взмывало вверх, набирая обороты, и кровь в груди бешено пульсировала под горячей влагой его рта. В том, как он удерживал ее, было нечто от насилия: он требовал, она беспрекословно подчинялась его воле. Но эта полная зависимость была особенно возбуждающей. Желание раскручивалось, словно до упора сжатая пружина. Все рассудочное куда-то пропало. Мэйсон пребывала в экстазе, на который и близко не рассчитывала. В том, кто был здесь главным, не возникало и тени сомнения. Мэйсон была словно перышко во власти ветра.
То была сладкая мука. Мэйсон больше не могла выносить этой пытки – пытки лаской. А между тем Ричард, раздвигая ее колени, побуждал Мэйсон еще сильнее открыться ему навстречу. Дыхание ее превратилось в серию мелких судорожных всхлипов, тело было целиком послушно его рукам, умным рукам кукловода. Или колдуна? Ничего в жизни не хотелось ей так, как сейчас же, сию секунду ощутить его в себе, сжаться вокруг него. Она была на волоске от того, чтобы взорваться от малейшего прикосновения.
Мэйсон подтянулась и сжала голову Ричарда в ладонях.
– Не заставляй меня ждать. Я не могу.
Он усмехнулся понимающе, но не смилостивился ни на йоту. Он знал о производимом им эффекте. И он наслаждался им. Он наслаждался тем, что сотворил с ней, любовался ею. Волосы ее растрепались под кокетливой шляпкой, шпильки выскочили, глаза затуманила отчаянная страсть; грудь ее, влажная и набухшая, была открыта его беспощадному взгляду.
Прищурившись, Ричард снял шляпку с ее головы и отбросил в сторону. Затем он просунул руки ей под мышки, лаская грудь, и, приподняв, резко оттолкнул так, что Мэйсон отлетела на кушетку напротив. Мэйсон вскрикнула от неожиданности и упала на подушки, словно тряпичная кукла.
Ричард поднялся, заполонив собой все свободное пространство кареты, ему даже пришлось немного наклонить голову, чтобы не удариться о потолок. Он приблизился к ней с неторопливой осторожностью хищника. Наклонившись, скользнул ладонями под ее юбки и медленно заскользил вверх, по икрам, коленям, по нежной коже внутренней стороны бедер, приподнимая пышные розовые шелка. Мэйсон мелко и часто дышала. Затем Ричард взялся за пояс ее панталон и одним резким движением спустил их. Быстро избавив Мэйсон от нижнего белья, он небрежно швырнул панталоны туда же, куда и шляпку.
Мэйсон инстинктивно попыталась сдвинуть ноги, но Ричард встал между ее бедер и неторопливо принялся расстегивать брюки.
Мэйсон смотрела на него как завороженная.
– Раздвинь ноги, – произнес Ричард своим особенным голосом, прокатывая гласные, словно пробуя на вкус каждый слог.
Мэйсон сделала то, что он велел, но не слишком поспешно, заставляя его ждать. Он пожирал ее глазами, и она поймала себя на том, что вот так бесстыдно, словно шлюха из Пале-Рояль, открывая ему свое лоно, испытывает особое удовольствие. Мэйсон заметила одобрительный блеск в глазах Ричарда, и ей захотелось большего. Она подтянула ноги, не сдвигая их, так что каблучки ее сапог вдавились в мягкие подушки сиденья, и положила руку туда, куда был устремлен его жадный взгляд.
Она удивилась, насколько там было влажно и скользко. Она игриво расправила складки, открывая взгляду Ричарда то, что было скрыто под ними. Глаза его жадно блестели, туманились от желания, и Мэйсон чувствовала себя испорченной и очень красивой.
Он набросился на нее, надавив на бедра так, что они раскрылись еще сильнее, теперь вместо ее руки там была бархатистая головка его эрегированного члена, которая терлась о ее клитор. Мэйсон была готова взорваться. Обвив Ричарда ногами, она закричала, моля о пощаде.
Так давно у нее этого не было.
Но нет, такого с ней не было никогда.
Ричард продолжал надавливать ладонями на ее бедра, удерживая их широко раскрытыми. Однако он вошел в нее медленно, очень медленно, проходя за один толчок не больше дюйма, чтобы Мэйсон могла прочувствовать его всего, каждое отдельное движение. Он входил в нее, в ее тугое тепло, мучительно медленно, но он не дразнил ее, нет. Он без слов говорил: я там, где должен быть. И он хотел, чтобы и она это знала.
Еще никто не брал Мэйсон так, словно заявлял права на все ее существо, не только на тело. Ей казалось, что весь мир замер в предвкушении экстаза. Весь мир – не одна она.
Испытывая потребность за что-то держаться, Мэйсон закинула руки за голову и схватила руками спинку сиденья. Она вытянулась перед Ричардом, приподняла бедра ему навстречу, пытаясь овладеть ситуацией. Ускорить его проникновение.
Но он разгадал ее уловку. И, словно желая наглядно доказать ей, кто здесь командует, вышел из нее почти целиком, так, что лишь головка члена ласкала ее вход. Затем одним резким толчком он вошел в нее целиком. Мэйсон закричала от восторга, и в тот же миг он накрыл ладонью ее рот. И потом он раз за разом входил в нее мощными толчками, наполняя собой так, что от непереносимого наслаждения Мэйсон едва не сходила с ума.
Ричард наклонился к ней, жарко дыша в ухо:
– Давай кричи. Ты же хочешь кричать, верно? Когда в последний раз мужчина заставлял тебя кричать?
Мэйсон сдалась и закричала в его ладонь. Там, снаружи, Париж жил своей обычной дневной жизнью. По улицам прогуливались дамы с зонтиками, дети и щенки резвились в парках, но здесь, в этом уютном мирке, в этом подобии рая, Мэйсон кричала, кричала потому, что этот мужчина, этот невероятный мужчина сводил ее с ума.
Она вошла в пике, сжавшись вокруг него, втягивая его в себя глубже, еще глубже, и дрожь наслаждения прокатилась по ней. Волна восторга окатила ее, качнула, подобно океанскому прибою разбилась мириадами брызг. Она не помнила, чтобы ей когда-то было так хорошо: так светло, радостно и так хотелось жить.
Мэйсон поняла, что лежит на кушетке и Ричард все еще находится в ней, мощный и крепкий, как и прежде. Он ни на миг не останавливался, входя в нее раз за разом, и Мэйсон словно тонула в водовороте, увлекавшем ее на дно, все ниже и ниже, пока… пока оргазм не настиг ее с новой силой. На этот раз Ричард ловил ее крики губами, упивался ими – наглядным свидетельством той эйфории, того восторга и экстаза, что она познала в его объятиях.
– Что ты делаешь со мной? – шепотом произнес он.
– Что ты делаешь со мной? – эхом отозвалась она.
«Я хотела бы его нарисовать, – вдруг мелькнуло у нее в голове. – Я бы хотела доверить холсту то, что он заставил меня испытать».
Словно разгадав ее мысли, Ричард взял в свои широкие ладони лицо Мэйсон и крепко ее поцеловал.
Больше они не говорили, обмениваясь лишь стонами и вздохами. Мэйсон открыла глаза и увидела, что Ричард смотрит на нее с изумлением, словно и сам не ожидал того, что произошло. Пережитое потрясение пробрало его до самого основания. Глаза их встретились, и искра чего-то настоящего, честного проскочила между ними. И от того сокровенного, что увидела она в его глазах, дух ее воспарил, ликуя.
И в этот момент истины все показное, все тщеславное вмиг исчезло. Мэйсон, настоящая, без прикрас, лежала под ним и смотрела в его глаза. Ей казалось, что они не в глаза друг другу смотрят, но в души, и души их, потянувшись друг к другу, вот-вот сольются в одну, такие же обнаженные, как их тела.
Они лежали в обнимку, купаясь в теплых откатных волнах пережитого восторга, и никому из них не хотелось, чтобы это волшебство закончилось. Сердце Мэйсон билось так, как никогда не билось раньше. Она была охвачена чувством, природу которого понимала не вполне.
Однако рано или поздно это должно было закончиться. Медленно и болезненно реальность проникала в их рай. Постепенно стало ощущаться покачивание кареты, потом вернулось зрение, и Мэйсон увидела, как блестят на теле Ричарда бисеринки пота.
Тишина вдруг показалась такой плотной, что воспринималась как новый, ранее неслышимый звук. Все кончилось раньше, чем ей того хотелось. Ричард встал, подобрал с пола одежду и, взглянув на Мэйсон с участием, спросил:
– Где вы остановились?
Ей показалось, что он спросил об этом потому, что не нашел что сказать. Мэйсон не сразу поняла, о чем он. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы окончательно вернуться в реальность. И снова ей пришлось вспомнить ту роль, что она играла.
– В Жокейском клубе на улице Писцов, – с трудом выговорила она, словно не говорила целый год и забыла, как это делается.
Ричард вскинул бровь.
– Жокейский клуб? А разве это не частный отель? Мэйсон села, расправила измятую юбку.
– Один из номеров принадлежит Фальконе. Он предложил мне пожить там, пока я в Париже.
– Тогда мы соседи. Мой отель как раз через улицу. Взгляды их встретились, и Мэйсон тихо вздохнула.
– Да, я знаю, – сказала она и добавила: – Я видела название вашего отеля на дверце экипажа.
– Ричард постучал в потолок, поднял штору и крикнул кучеру, куда ехать.
Затем с трогательной заботливостью он занялся приведением в порядок ее наряда, глуповато и ласково улыбаясь при этом. Он даже попытался водрузить на место ее шляпку, наблюдая за тем, как Мэйсон неуклюже натягивает панталоны – карету здорово качало.
Когда экипаж остановился, Ричард сказал:
– Мы ведь встретимся завтра? Чтобы продолжить… ваше образование.
Мэйсон радостно улыбнулась. Перспектива казалась более чем заманчивой.
Ричард насмешливо нахмурился:
– Я имею в виду искусство. Я мог бы показать вам Монмартр. Мы могли бы отправиться в тот мир, где жила Мэйсон.
– Я бы предпочла совершать эту прогулку не пешком, а в этом замечательном экипаже.
Ричард засмеялся густым, раскатистым смехом, который неизменно оказывал на нее все тот же потрясающий эффект.
– У меня утром есть кое-какие дела, но я отдам распоряжение, чтобы вас забрали из вашей гостиницы и привезли туда, где я буду вас ждать. Как насчет часа дня?
Мэйсон кивнула все с той же глуповатой улыбкой. Ричард наклонился, поцеловал ее в лоб, затем открыл дверцу кареты и, выйдя, помог ей сойти на землю.
– Значит, завтра в час?
Мэйсон смотрела вслед удалявшемуся экипажу, словно он явился сюда из другой эпохи. Карета, что доставила Золушку на бал, должно быть, выглядела так же. Мэйсон обхватила себя руками, не желая расставаться со все еще жившими в ней ощущениями. Все произошло в горячке страсти. Они оба заразились этой болезнью.
Мэйсон приехала в Париж, чтобы жить жизнью здешней богемы, чтобы впитать в себя этот мир, а потом выплеснуть его на холст в красках. Но жизнь ее во многих смыслах оказалась грубой подделкой. Потому что Мэйсон так ни разу и не испытала той страсти, которую искала и надеялась найти. Ни одно из ее предыдущих увлечений не оставляло ощущения подлинности.
Но это – это было настоящим. Мэйсон совсем не знала Ричарда Гаррета, не знала ничего о нем. Но то, что она чувствовала в его присутствии, оказалось более значительным, более исполненным смысла и более глубоким, чем все то, что она знала до него.
Ей уже страшно хотелось увидеть его вновь. Однако эта прогулка по миру Мэйсон… все очень усложняла.
Потому что она не была той, за которую Ричард ее принимал.
И она уже начала жалеть о том, что он не знает правды.
– Поезжай вперед и не останавливайся даже под угрозой смерти, пока я тебе не велю. Понял? – приказал он.
– Конечно, месье.
Гаррет открыл дверь и протянул руку Мэйсон. Она на мгновение заколебалась, но лишь на мгновение. Не в ее силах было остановить океанский прилив. Она заглянула в глаза Гаррету и увидела в них огонь страсти. Он не столько приглашал ее войти в экипаж, сколько приказывал. Глаза его буравили ее, а рот, с этими полными губами, изогнутыми в грубовато-чувственной, грешной и даже какой-то хищной усмешке, притягивал ее взгляд. Мэйсон чувствовала, как в нее проникает излучаемая им энергия. Энергия мужественности, перенасыщенная сексуальностью, которая не знает извинений и не просит дозволений. В пристальном взгляде Гаррета, в его исключительной нацеленности на нее было нечто гипнотизирующее. Мэйсон была во власти стихии… или колдуна, который умел приворожить женщину, сделать ее послушным орудием своих желаний. Но Мэйсон было все равно. Потому что она входила в эту пещеру колдуна по доброй воле, потому что все, чего ей хотелось сейчас, – это испытать на себе его чары, отведать того зелья, которое Гаррет для нее приготовил.
Мэйсон оперлась на протянутую ей руку. Прикосновение Гаррета растопило последний лед нерешительности. Он помог ей подняться в карету, необыкновенно просторную, обитую изнутри изумрудно-зеленым бархатом, с мягкими удобными сиденьями. Дерево было покрашено в белый цвет с позолотой в стиле Людовика XV, а дверные ручки выглядели так, словно были изготовлены из чистого золота.
Ричард опустил шторы на всех окнах, скрыв их от любопытных глаз.
В этом роскошном экипаже с комфортом могла бы разместиться семья из восьми человек, но не о роскоши, окружавшей ее, думала Мэйсон, она неотрывно следила за Ричардом, любуясь четкостью и гибкостью его движений. Он напоминал ей пантеру… и еще умудренного битвами гладиатора. В тот момент, когда экипаж тронулся, он обернулся к ней, и его слегка качнуло.
Увидев, как Мэйсон раскинулась на подушках, Гаррет замер, изучая ее взглядом, словно раздевая.
Голова у Мэйсон шла кругом от этого взгляда! Если Гаррет сейчас же не прикоснется к ней, она превратится в пламя.
В два шага он преодолел разделявшее их расстояние и взял ее за плечи. Мэйсон, едва дыша, упала ему на грудь. И тут же оказалась в его объятиях. Прижав Мэйсон к себе, Гаррет наклонил голову и завладел ее ртом. Он прижимал ее к себе так тесно, что она чувствовала его всего. Карета набирала скорость, и их сильно качало. Голова у Мэйсон кружилась так, что она едва сознавала, что происходит. Ладони Ричарда блуждали по ее телу, по всем ее чувствительным впадинкам и округлостям, по груди, по спине, вниз и, наконец, сжали ягодицы. Желание жаркими волнами прокатывалось по телу, Мэйсон уже не принадлежала себе, а Гаррет, колдун, продолжал поить ее сладким ядом, жадно целуя ее.
«О да! – едва не выдохнула она вслух. – Именно этого я и хотела».
Без предупреждения Ричард увлек ее за собой. Мэйсон оказалась у него на коленях, лицом к нему, раскинув ноги. Продолжая ее целовать, он приподнял ее, усадив так, чтобы она в полной мере смогла ощутить всю мощь его эрекции. Рот ее по-прежнему оставался в плену его рта.
Слишком скоро Ричард прервал поцелуй. Одной рукой прижимая Мэйсон к себе, другой он стал торопливо расстегивать лиф ее платья. Он действовал уверенно, как мужчина, привыкший быстро справляться с такого рода препятствиями. Он отодвинул в сторону ткань, обнажив ее грудь. Затем сгреб в кулак ее волосы и, откинув голову Мэйсон назад, взял в рот сосок.
Объятая наслаждением такой силы, что оно было на грани боли, Мэйсон уже сама, без побуждения со стороны с силой откинула голову, ударившись, и застонала в забытьи. Она чувствовала, что Гаррет качает ее все сильнее, все быстрее, от трения наслаждение взмывало вверх, набирая обороты, и кровь в груди бешено пульсировала под горячей влагой его рта. В том, как он удерживал ее, было нечто от насилия: он требовал, она беспрекословно подчинялась его воле. Но эта полная зависимость была особенно возбуждающей. Желание раскручивалось, словно до упора сжатая пружина. Все рассудочное куда-то пропало. Мэйсон пребывала в экстазе, на который и близко не рассчитывала. В том, кто был здесь главным, не возникало и тени сомнения. Мэйсон была словно перышко во власти ветра.
То была сладкая мука. Мэйсон больше не могла выносить этой пытки – пытки лаской. А между тем Ричард, раздвигая ее колени, побуждал Мэйсон еще сильнее открыться ему навстречу. Дыхание ее превратилось в серию мелких судорожных всхлипов, тело было целиком послушно его рукам, умным рукам кукловода. Или колдуна? Ничего в жизни не хотелось ей так, как сейчас же, сию секунду ощутить его в себе, сжаться вокруг него. Она была на волоске от того, чтобы взорваться от малейшего прикосновения.
Мэйсон подтянулась и сжала голову Ричарда в ладонях.
– Не заставляй меня ждать. Я не могу.
Он усмехнулся понимающе, но не смилостивился ни на йоту. Он знал о производимом им эффекте. И он наслаждался им. Он наслаждался тем, что сотворил с ней, любовался ею. Волосы ее растрепались под кокетливой шляпкой, шпильки выскочили, глаза затуманила отчаянная страсть; грудь ее, влажная и набухшая, была открыта его беспощадному взгляду.
Прищурившись, Ричард снял шляпку с ее головы и отбросил в сторону. Затем он просунул руки ей под мышки, лаская грудь, и, приподняв, резко оттолкнул так, что Мэйсон отлетела на кушетку напротив. Мэйсон вскрикнула от неожиданности и упала на подушки, словно тряпичная кукла.
Ричард поднялся, заполонив собой все свободное пространство кареты, ему даже пришлось немного наклонить голову, чтобы не удариться о потолок. Он приблизился к ней с неторопливой осторожностью хищника. Наклонившись, скользнул ладонями под ее юбки и медленно заскользил вверх, по икрам, коленям, по нежной коже внутренней стороны бедер, приподнимая пышные розовые шелка. Мэйсон мелко и часто дышала. Затем Ричард взялся за пояс ее панталон и одним резким движением спустил их. Быстро избавив Мэйсон от нижнего белья, он небрежно швырнул панталоны туда же, куда и шляпку.
Мэйсон инстинктивно попыталась сдвинуть ноги, но Ричард встал между ее бедер и неторопливо принялся расстегивать брюки.
Мэйсон смотрела на него как завороженная.
– Раздвинь ноги, – произнес Ричард своим особенным голосом, прокатывая гласные, словно пробуя на вкус каждый слог.
Мэйсон сделала то, что он велел, но не слишком поспешно, заставляя его ждать. Он пожирал ее глазами, и она поймала себя на том, что вот так бесстыдно, словно шлюха из Пале-Рояль, открывая ему свое лоно, испытывает особое удовольствие. Мэйсон заметила одобрительный блеск в глазах Ричарда, и ей захотелось большего. Она подтянула ноги, не сдвигая их, так что каблучки ее сапог вдавились в мягкие подушки сиденья, и положила руку туда, куда был устремлен его жадный взгляд.
Она удивилась, насколько там было влажно и скользко. Она игриво расправила складки, открывая взгляду Ричарда то, что было скрыто под ними. Глаза его жадно блестели, туманились от желания, и Мэйсон чувствовала себя испорченной и очень красивой.
Он набросился на нее, надавив на бедра так, что они раскрылись еще сильнее, теперь вместо ее руки там была бархатистая головка его эрегированного члена, которая терлась о ее клитор. Мэйсон была готова взорваться. Обвив Ричарда ногами, она закричала, моля о пощаде.
Так давно у нее этого не было.
Но нет, такого с ней не было никогда.
Ричард продолжал надавливать ладонями на ее бедра, удерживая их широко раскрытыми. Однако он вошел в нее медленно, очень медленно, проходя за один толчок не больше дюйма, чтобы Мэйсон могла прочувствовать его всего, каждое отдельное движение. Он входил в нее, в ее тугое тепло, мучительно медленно, но он не дразнил ее, нет. Он без слов говорил: я там, где должен быть. И он хотел, чтобы и она это знала.
Еще никто не брал Мэйсон так, словно заявлял права на все ее существо, не только на тело. Ей казалось, что весь мир замер в предвкушении экстаза. Весь мир – не одна она.
Испытывая потребность за что-то держаться, Мэйсон закинула руки за голову и схватила руками спинку сиденья. Она вытянулась перед Ричардом, приподняла бедра ему навстречу, пытаясь овладеть ситуацией. Ускорить его проникновение.
Но он разгадал ее уловку. И, словно желая наглядно доказать ей, кто здесь командует, вышел из нее почти целиком, так, что лишь головка члена ласкала ее вход. Затем одним резким толчком он вошел в нее целиком. Мэйсон закричала от восторга, и в тот же миг он накрыл ладонью ее рот. И потом он раз за разом входил в нее мощными толчками, наполняя собой так, что от непереносимого наслаждения Мэйсон едва не сходила с ума.
Ричард наклонился к ней, жарко дыша в ухо:
– Давай кричи. Ты же хочешь кричать, верно? Когда в последний раз мужчина заставлял тебя кричать?
Мэйсон сдалась и закричала в его ладонь. Там, снаружи, Париж жил своей обычной дневной жизнью. По улицам прогуливались дамы с зонтиками, дети и щенки резвились в парках, но здесь, в этом уютном мирке, в этом подобии рая, Мэйсон кричала, кричала потому, что этот мужчина, этот невероятный мужчина сводил ее с ума.
Она вошла в пике, сжавшись вокруг него, втягивая его в себя глубже, еще глубже, и дрожь наслаждения прокатилась по ней. Волна восторга окатила ее, качнула, подобно океанскому прибою разбилась мириадами брызг. Она не помнила, чтобы ей когда-то было так хорошо: так светло, радостно и так хотелось жить.
Мэйсон поняла, что лежит на кушетке и Ричард все еще находится в ней, мощный и крепкий, как и прежде. Он ни на миг не останавливался, входя в нее раз за разом, и Мэйсон словно тонула в водовороте, увлекавшем ее на дно, все ниже и ниже, пока… пока оргазм не настиг ее с новой силой. На этот раз Ричард ловил ее крики губами, упивался ими – наглядным свидетельством той эйфории, того восторга и экстаза, что она познала в его объятиях.
– Что ты делаешь со мной? – шепотом произнес он.
– Что ты делаешь со мной? – эхом отозвалась она.
«Я хотела бы его нарисовать, – вдруг мелькнуло у нее в голове. – Я бы хотела доверить холсту то, что он заставил меня испытать».
Словно разгадав ее мысли, Ричард взял в свои широкие ладони лицо Мэйсон и крепко ее поцеловал.
Больше они не говорили, обмениваясь лишь стонами и вздохами. Мэйсон открыла глаза и увидела, что Ричард смотрит на нее с изумлением, словно и сам не ожидал того, что произошло. Пережитое потрясение пробрало его до самого основания. Глаза их встретились, и искра чего-то настоящего, честного проскочила между ними. И от того сокровенного, что увидела она в его глазах, дух ее воспарил, ликуя.
И в этот момент истины все показное, все тщеславное вмиг исчезло. Мэйсон, настоящая, без прикрас, лежала под ним и смотрела в его глаза. Ей казалось, что они не в глаза друг другу смотрят, но в души, и души их, потянувшись друг к другу, вот-вот сольются в одну, такие же обнаженные, как их тела.
Они лежали в обнимку, купаясь в теплых откатных волнах пережитого восторга, и никому из них не хотелось, чтобы это волшебство закончилось. Сердце Мэйсон билось так, как никогда не билось раньше. Она была охвачена чувством, природу которого понимала не вполне.
Однако рано или поздно это должно было закончиться. Медленно и болезненно реальность проникала в их рай. Постепенно стало ощущаться покачивание кареты, потом вернулось зрение, и Мэйсон увидела, как блестят на теле Ричарда бисеринки пота.
Тишина вдруг показалась такой плотной, что воспринималась как новый, ранее неслышимый звук. Все кончилось раньше, чем ей того хотелось. Ричард встал, подобрал с пола одежду и, взглянув на Мэйсон с участием, спросил:
– Где вы остановились?
Ей показалось, что он спросил об этом потому, что не нашел что сказать. Мэйсон не сразу поняла, о чем он. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы окончательно вернуться в реальность. И снова ей пришлось вспомнить ту роль, что она играла.
– В Жокейском клубе на улице Писцов, – с трудом выговорила она, словно не говорила целый год и забыла, как это делается.
Ричард вскинул бровь.
– Жокейский клуб? А разве это не частный отель? Мэйсон села, расправила измятую юбку.
– Один из номеров принадлежит Фальконе. Он предложил мне пожить там, пока я в Париже.
– Тогда мы соседи. Мой отель как раз через улицу. Взгляды их встретились, и Мэйсон тихо вздохнула.
– Да, я знаю, – сказала она и добавила: – Я видела название вашего отеля на дверце экипажа.
– Ричард постучал в потолок, поднял штору и крикнул кучеру, куда ехать.
Затем с трогательной заботливостью он занялся приведением в порядок ее наряда, глуповато и ласково улыбаясь при этом. Он даже попытался водрузить на место ее шляпку, наблюдая за тем, как Мэйсон неуклюже натягивает панталоны – карету здорово качало.
Когда экипаж остановился, Ричард сказал:
– Мы ведь встретимся завтра? Чтобы продолжить… ваше образование.
Мэйсон радостно улыбнулась. Перспектива казалась более чем заманчивой.
Ричард насмешливо нахмурился:
– Я имею в виду искусство. Я мог бы показать вам Монмартр. Мы могли бы отправиться в тот мир, где жила Мэйсон.
– Я бы предпочла совершать эту прогулку не пешком, а в этом замечательном экипаже.
Ричард засмеялся густым, раскатистым смехом, который неизменно оказывал на нее все тот же потрясающий эффект.
– У меня утром есть кое-какие дела, но я отдам распоряжение, чтобы вас забрали из вашей гостиницы и привезли туда, где я буду вас ждать. Как насчет часа дня?
Мэйсон кивнула все с той же глуповатой улыбкой. Ричард наклонился, поцеловал ее в лоб, затем открыл дверцу кареты и, выйдя, помог ей сойти на землю.
– Значит, завтра в час?
Мэйсон смотрела вслед удалявшемуся экипажу, словно он явился сюда из другой эпохи. Карета, что доставила Золушку на бал, должно быть, выглядела так же. Мэйсон обхватила себя руками, не желая расставаться со все еще жившими в ней ощущениями. Все произошло в горячке страсти. Они оба заразились этой болезнью.
Мэйсон приехала в Париж, чтобы жить жизнью здешней богемы, чтобы впитать в себя этот мир, а потом выплеснуть его на холст в красках. Но жизнь ее во многих смыслах оказалась грубой подделкой. Потому что Мэйсон так ни разу и не испытала той страсти, которую искала и надеялась найти. Ни одно из ее предыдущих увлечений не оставляло ощущения подлинности.
Но это – это было настоящим. Мэйсон совсем не знала Ричарда Гаррета, не знала ничего о нем. Но то, что она чувствовала в его присутствии, оказалось более значительным, более исполненным смысла и более глубоким, чем все то, что она знала до него.
Ей уже страшно хотелось увидеть его вновь. Однако эта прогулка по миру Мэйсон… все очень усложняла.
Потому что она не была той, за которую Ричард ее принимал.
И она уже начала жалеть о том, что он не знает правды.
Глава 5
Гаррет рывком сел в кровати. Сердце его бешено билось, по лбу стекал пот. В комнате было очень темно и так тихо, что он слышал звуки своего сбивчивого дыхания. Что происходит?
Ночной кошмар.
Он быстро зажег настольную лампу и потянулся за книгой с цветными репродукциями, которую постоянно держал на тумбочке. Он открыл ее на странице с репродукцией натюрморта Шардена: серебряный кубок, чаша и ложка, на столе фрукты. Гаррет заставил себя погрузиться в созерцание умиротворяющей картины, и действительно немного успокоился.
Ночной кошмар.
Он быстро зажег настольную лампу и потянулся за книгой с цветными репродукциями, которую постоянно держал на тумбочке. Он открыл ее на странице с репродукцией натюрморта Шардена: серебряный кубок, чаша и ложка, на столе фрукты. Гаррет заставил себя погрузиться в созерцание умиротворяющей картины, и действительно немного успокоился.