Страница:
Стремление Кеи изучить боевые единоборства родилось из стремления выжить в равнодушном и жестоком мире, каким были токийские трущобы в 40 — 50-х годах. Конечно, даже тогда большинство его противников были неуклюжими головорезами, с которыми Кеи справлялся без всякого труда благодаря лишь своей природной ловкости, силе и быстроте реакции. Однако столкновение с якудза старой школы, закаленным бойцом, в совершенстве владевшим боевым искусством, научило Кеи, что молодости и грубой силы бывает недостаточно.
Седой гангстер, почти старик, без труда обезоружил Кеи и наверняка убил бы его, если бы Фумио не поразил его выстрелом в бедро. В то время огнестрельное оружие было редкостью, и его мало кто применял, однако Фумио постоянно носил с собой ствол, который хотя бы отчасти компенсировал его физические недостатки. Стрелял он превосходно.
Кеи сбил раненого с ног быстрым ударом в живот и, глядя, как старый якудза корчится в пыли, поклялся, что больше никто и никогда его не одолеет. Потом он отрезал своему противнику голову и отправился на поиски самого лучшего учителя, которого только можно было тогда найти, предоставив брату заметать следы.
Фумио проделывал подобные дела чисто, с выдумкой и никогда не упускал случая обратить мелкие неприятности к обоюдной пользе. Обезглавленное тело якудза, залитое бетоном, отправилось на дно Токийской бухты, а голова, залитая сакэ для лучшей сохранности и упакованная в лакированную шкатулку, была отослана боссу якудза в качестве подарка.
“Это были совсем неплохие дни, — подумал Кеи. — По-своему совсем неплохие”. Их шутка с лакированной шкатулкой была довольно типичным примером того, какими способами братьям приходилось добиваться признания и авторитета в самом начале своей карьеры. Мощная правая Кеи и мозг Фумио прокладывали им путь все выше, и наконец их заметил и взял под свое крыло Ходама-сэнсей. После этого подъем к богатству и власти намного ускорился, но и окружавший мир становился намного сложнее.
Теперь уже Фумио очутился в своей стихии, а Кеи все чаще терялся перед неожиданными трудностями, не зная, как их разрешить. Предоставив брату и куромаку заниматься этими вопросами, он посвятил максимум своего времени будзюцу — системе боевых единоборств, особенно — йайдо, искусству фехтования. И хотя большую часть своего времени Кеи по-прежнему носил строгий деловой костюм и, в меру необходимости, пользовался всеми современными удобствами, в сердце своем и в мечтах он был самураем, бесстрашным воином и солдатом, каким был отец, какими были их предки.
Вертолет опустился на крошечную посадочную площадку на крыше “Намака Спешл Стилз”, и Кеи спрыгнул на ярко освещенную дорожку. Пока он шел к своему персональному лифту, вооруженные охранники вытягивались и отдавали ему честь, и только их аккуратная форма трепетала в потоке воздуха от вертолетной турбины. Лифт соединял крышу с залом для единоборств и с расположенным в самом низу кабинетом.
Оказавшись в спортивном зале, Кеи быстро принял душ и переоделся в костюм для кендо. По его мнению, кендо было довольно приблизительной имитацией настоящего боя на мечах, однако это был отличный вид спорта сам по себе, дававший и немалую физическую нагрузку, особенно с таким учителем и спарринг-партнером, каким был его начальник отдела безопасности Китано-сэнсей.
Как правило, они сражались в полном облачении для кендо: в кейкоги — свободной ватной куртке, которая защищала тело от слишком сильных ударов и превосходно впитывала пот; в хаками — длинной разделенной юбке; тори, многослойном тряпичном поясе, который защищал от ударов живот и бедра; а также в нагруднике до, сделанном из толстых бамбуковых палок, расположенных вертикально и прикрытых лакированной кожей. Голова у каждого из бойцов была повязана мягкой тканью, похожей на полотенце, которая не давала поту заливать глаза и служила подшлемником. Шлем — мэн — состоял из маски и собственно каски, сделанной из стальных прутьев и плотных ватных прокладок. Рукавицы-коте с длинными раструбами защищали их руки и предплечья. Сражались они босиком.
Тренировка длилась больше полутора часов. По залу разносились лишь шорох босых ног, быстро переступающих по полированному деревянному полу, скрип доспехов, сдержанное ровное дыхание и треск сталкивающихся бамбуковых шестов шинаи. Примерно в середине тренировки в зал вошли еще четыре человека: двое из них были служащими “Намака Корпорейшн” и подчинялись непосредственно Китано. Двое гостей, которых они сопровождали, принадлежали к интери-якудза — так называемым “интеллектуальным” гангстерам, которые специализировались на финансовом рэкете. Конкретно эти двое занимались махинациями с недвижимостью на Гавайях. В последнее время, в связи с падением курса доллара, отдача инвестиций в том регионе существенно понизилась.
Гостям подали чай со льдом, и они, оставив около порога ботинки и надев предложенные тапочки, с интересом наблюдали за боем, разражаясь одобрительными восклицаниями и вежливо хлопая в ладоши, когда кто-то из бойцов зарабатывал очко. Служащие компании, напротив, отступили назад и стояли неподвижно, сложив руки перед собой.
Один из гостей, оябун интери-якудза, подумал, что Кеи Намака выглядит великолепно. Его доспехи для кендо были малиново-красного сочного цвета, а кожаный нагрудник украшала эмблема фирмы. Сейчас он действительно казался настоящим самураем, каким ему всегда хотелось быть. По сравнению с ним Китано-сэнсей в своих тускло-черных доспехах выглядел фигурой малозначащей и невыразительной, несмотря даже на безупречное техническое мастерство.
Тренировка закончилась весьма зрелищным тсуки — ударом в горло — и негромким смехом Китано.
— Вы скоро будете сэнсеем, Намака-сан, — сказал он. Кеи поклонился учителю.
— Успех ученика зависит от мастерства учителя.
Кеи и Китано поприветствовали своих гостей и отправились в душевую, чтобы помыться и переодеться. Пока они отсутствовали, служащие подняли циновки на окнах, и якудза с благоговением рассматривали все, что происходило в цехе внизу. Увиденное произвело на них сильное впечатление. Железо и сталь всегда ассоциировались в их понятии с твердостью и неподатливостью. Здесь же, буквально на их глазах, железо формовалось и плющилось с такой легкостью, будто для этого требовались совсем пустяковые усилия. Зрелище этого неземного могущества потрясало до глубины души, а динамика технологических процессов завораживала настолько, что оторваться от их созерцания было нелегко.
Кеи и Китано вернулись через двадцать минут. Оба были в традиционной домашней одежде самураев, и у каждого за поясом кимоно торчало по два меча. Ношение двух мечей было отменено указом Императора больше века назад, однако, находясь в уединении собственных домов, многие традиционалисты продолжали блюсти этот обычай.
Хозяева и гости устроились скрестив ноги на соломенном татами за низеньким столиком, на котором словно по волшебству появилось сакэ и суши. [6] Кеи и Китано в знак гостеприимства наполнили чашки гостей. Атмосфера встречи была теплой, уютной и располагала к отдыху, хотя собравшимся предстояло обсудить несколько деловых вопросов, прежде чем они смогли бы перейти к приятной застольной беседе.
Оябун почувствовал облегчение. Совесть его была не совсем чиста, но он, пожалуй, ни разу еще не видел главу корпорации в лучшем настроении.
— Оябун-сан, — обратился к нему Кеи с легкой улыбкой. — Должен признать, что я слегка озабочен состоянием наших дел. Мы инвестировали в эти прекрасные острова несколько миллиардов йен, однако прибыль оказалась не такой высокой, как мы рассчитывали. Не объясните ли, в чем тут дело? Я не столь опытен в финансовых вопросах, как мой брат, но думаю, что с вашей помощью мне удастся понять суть проблемы. Откровенно говоря, все эти хитроумные комбинации слишком часто выходят за пределы моего понимания. Я предпочитаю простоту борцовского зала.
Он негромко засмеялся, и двое посетителей рассмеялись вместе с ним. Оябун был рад, что у него есть немного времени, чтобы обдумать ответ. Китано не смеялся, он лишь слегка улыбнулся, но оябун ничего не заметил. Все его внимание было сосредоточено на Кеи Намака.
Глава корпорации заново наполнил глиняные рюмки и улыбнулся.
— Доллар упал довольно неожиданно и на много пунктов, Намака-сан, — заговорил оябун. — Это означает, что, когда мы переводим платежи в Японию в йенах, как мы и договаривались, наша прибыль как будто несколько сокращается. Что касается прибыли, выраженной в долларах, то она в точности совпадает с запланированными объемами. Сокращение прибыли кажущееся, и происходит это из-за курсовой разницы между долларом и йеной.
Председатель кивнул и замолчал, как будто обдумывая слова оябуна.
— Коль скоро мы продолжили инвестировать в йенах, задействовав свежие резервы, то более сильная йена должна была помочь нам сделать более значительные приобретения. Норма прибыли должна была повыситься.
Оябун согласно кивнул.
— Это так. Вернее, было бы так, если бы никто в Японии не инвестировал в недвижимость крупные суммы. К сожалению, многие фирмы поступают точно так же, как и мы, а раз растет спрос, значит — растут и цены на гавайскую недвижимость. Соответственно, наши приобретения обходятся нам несколько дороже, чем мы предвидели вначале.
Оябун слегка вспотел. В тренировочном зале стояли мощные установки кондиционирования воздуха, однако жар от металлургического производства, расположенного внизу, все равно ощущался. А может, это просто разыгралось его воображение.
Оябун попытался выбросить из головы номерной банковский счет на Каймановых островах. Все деньги он получал только наличными, и за ними не тянулся никакой бумажный след. К тому же всю свою незаконную деятельность он окружил плотной завесой тайны.
— Китано-сан, — заговорил Намака, указывая рукой на своего шефа безопасности, — переговорил с шестью бывшими владельцами недвижимости, чья собственность перешла в наши руки. Все они подтвердили, оябун-сан, что ваши слова соответствуют истине. Спрос подстегнул цены.
При первых словах председателя сердце оябуна неспокойно забилось, однако теперь он испытал облегчение. Потом заговорил Китано.
— Господин председатель говорит о первых наших контактах с ними, — сказал он, тонко улыбаясь. — Однако моя должность требует от меня скрупулезности и внимания. Дальнейшее расследование, со тщанием проведенное моим штатом, вскрыло довольно любопытную причину внезапного повышения цен.
Он извлек из рукава сложенный пополам листок бумаги, развернул и аккуратно положил на столик перед оябуном. На бумаге значился номер секретного банковского счета на Каймановых островах, и были перечислены все утаенные суммы, вплоть до последней йены. Оябун сам настоял на выплатах в японской валюте, не доверяя стабильности доллара. Да и как можно доверять стране, которая ради прибыли готова пустить на продажу все и вся? Беспринципные американцы уже продали половину Гавайских островов и изрядный кусок Калифорнии. На очереди, судя по всему, была статуя Свободы.
Внимание оябуна было сосредоточено на листке бумаги. Он знал, что эта бумажка станет его смертным приговором, если только он не будет действовать решительно и быстро…
Оябун почувствовал страх, сжимающий его сердце, и покосился на своего спутника. Второй интери-якудза дрожал от ужаса, и на его помощь рассчитывать не приходилось.
Потом он глянул вперед. Намака-сан сидел неподвижно, словно в трансе. Может быть, удастся выхватить у него из-за пояса меч и пустить его в ход. Перед глазами его что-то сверкнуло, и оябун почувствовал острую, мучительную боль в животе. Председатель по-прежнему сидел перед ним, но теперь он держал окровавленный меч в левой руке. Но ведь Намака-сан — правша!…
Намака обманул его. Он сумел выхватить меч левой рукой и совершил им из сидячего положения безупречный горизонтальный удар, который рассек обоим гостям нижнюю часть груди.
Оябун поглядел вниз, на свой глубоко рассеченный живот. Он видел часть своей идзуми, татуировки, изображающей дракона и покрывавшей большую часть его тела. Татуировка была символом, знаком принадлежности к клану якудза. Теперь дракон — это произведение древнего искусства — был перерезан пополам.
Второй интери-якудза рухнул лицом вперед. Волна боли растеклась по его телу, но оябун все еще сидел, слегка раскачиваясь и ожидая добивающего удара. Кровь свободно текла из раны, но он не обращал на это внимания. Выдвинув вперед подбородок, оябун ждал ритуального обезглавливания.
— Намака-сан… — умоляюще прошептал он и захлебнулся кровью, которая хлынула горлом.
Намака не двигался, не поднимал меча. Последнего удара так и не последовало.
— Ты обокрал клан, — сказал он спокойно. — Твоя смерть, равно как и способ казни, не принесут мне удовольствия, но другие должны видеть, что их ждет. Ты умрешь в печи.
Последние крохи самообладания и выдержки оставили оябуна. Он попытался крикнуть, но снова захлебнулся кровью. Пока его привязывали к длинным бамбуковым носилкам и несли вниз, в цех, он пытался сопротивляться, но вскоре ослабел и затих.
Страшная смерть двух интери-якудза была во всех подробностях видна на огромном настенном телеэкране. Жар закалочных печей был столь силен, что через считанные секунды от обоих не осталось и горстки пепла.
В йайдо, искусстве извлечения меча из ножен, Кеи Намака почти достиг совершенства. Удар, который он только что продемонстрировал, плавным и быстрым движением выхватив меч и с ходу перейдя в нападение, считался классическим. Случаи, когда столь сложный удар был выполнен так безупречно, сам Китано мог бы пересчитать по пальцам одной руки.
Кеи тем временем завершил чибури — ритуальное очищение меча от крови, — с силой взмахнув клинком над головой, и теперь принялся чистить и полировать его сверкающую поверхность куском мягкой ткани и истолченным в пудру песчаником. Ему приходилось действовать предельно осторожно как ради себя самого — оружие было острым как бритва и могло причинить серьезные увечья в случае небрежности, так и ради самого клинка.
Слишком усердная чистка могла повредить поверхность меча. Оптимальная процедура — сорок пять легких, поглаживающих движений — вырабатывалась веками, но Намака был предельно осторожен и консервативен. Ограничившись сорока двумя движениями, он покрыл мерцающую поверхность меча тончайшим слоем гвоздичного масла и убрал его в ножны.
Глава 11
Сложившиеся правила игры были таковы, что до тех пор, пока Фицдуэйн не клал трубку решительно и окончательно, Бутс резвился вовсю, причем проделывал он это, как правило, когда ему пора было отправляться в постель. Каждый раз, когда Бутс не ночевал в госпитале, он и Фицдуэйн подолгу беседовали по телефону, пока малыша не отправляли спать. Бутс пока еще не очень ловко обращался с аппаратом, однако осваивал незнакомую технику с искренним жаром и интересом.
Стоило Фицдуэйну услышать веселый голосок сына, и сердце его наполнялось радостью. Он чувствовал особую уверенность от того, что знал: Бутс в безопасности. В замке Данклив за ним присматривала Уна, да еще прилетел на несколько недель Кристиан де Гювэн, любезно протянувший Фицдуэйну руку помощи. Кроме того, на острове постоянно присутствовал кто-нибудь из рейнджеров.
— Спокойной ночи, маленькое чудовище! — рассмеялся Фицдуэйн. — Крепко обнимаю тебя, уже в пятый раз. А теперь — марш в постель!
Бутс снова сдавленно захихикал, но Фицдуэйн расслышал на заднем плане далекий голос Уны.
— Спокойной ночи, папочка!… — донесся до него удаляющийся голосок сына, которого решительно уносили от телефона. Чем бы его ни пичкали, он оставался в дьявольски хорошей форме.
— Хьюго? — Это был голос де Гювэна.
— Да, я слушаю, — откликнулся Фицдуэйн.
— У нас все в порядке, дружище, — сказал де Гювэн довольным голосом. — Единственная опасность, которая нам грозит, исходит от твоего сыночка.
Фицдуэйн рассмеялся.
— Я слышал.
Потом он заговорил более серьезным тоном:
— Поверь, Кристиан, я очень благодарен тебе за то, что ты взялся поддерживать огонь в моем семейном очаге.
Де Гювэн пробормотал что-то маловразумительное, и Фицдуэйн улыбнулся. Его друг обладал внешностью голливудского киногероя, располагающими к себе манерами и умел вгонять в краску всех знакомых парижан при помощи одних лишь жестов и телодвижений. Бывший парашютист, а ныне — один из парижских банкиров, де Гювэн познакомился и сблизился с Фицдуэйном на почве интереса, который оба питали к средневековому оружию и приемам обращения с мечом и шпагой. Оба они — и Фицдуэйн, и де Гювэн — были опытными фехтовальщиками. Несмотря на то, что в конце двадцатого столетия это искусство не считалось самым полезным в практическом отношении, для обоих это было чем-то вроде семейной традиции.
Их дружба чуть было не кончилась после нападения террористов на замок, происшедшего три года назад. Эта трудная и кровавая осада в немалой степени повлияла на всех, кто выжил, но она же и крепко-накрепко связала их между собой. Услышав от Килмары о новом нападении на Фицдуэйна, де Гювэн немедленно прилетел в Ирландию в полной уверенности, что его отсутствие пойдет только на пользу его банку, жене и любовнице. В самом деле, все три эти вещи были социально зрелыми элементами упорядоченной общественной структуры, и де Гювэн испытывал твердую уверенность, что они примут его обратно с распростертыми объятиями. Таковы были его твердые убеждения и жизненное кредо.
— А как твои дела, Хьюго? — поинтересовался француз и добавил: — Перехожу на красное.
Едва заметное падение уровня сигнала и безличный голос, которым заговорил вдруг де Гювэн, подсказали Фицдуэйну, что его собеседник переключился на защищенный канал связи.
— Я не думаю, что эти люди отправятся восвояси, — мрачно заявил Фицдуэйн. — А я, в свою очередь, не собираюсь сидеть и ждать, что они придумают в следующий раз.
— Япония? — спросил де Гювэн. — Ты уже решил?
— Япония, — подтвердил Фицдуэйн. — Допрос Сасады подтвердил, что во всем этом непосредственно замешаны братья Намака. Его инструктировал сам шеф безопасности “Намака Корпорейшн”, член внутреннего, самого высшего круга руководителей компании. Ну а Китано, как говорят, никогда и ничего не делает без приказа самих братьев.
— Есть ли хоть какой-нибудь шанс привлечь Намака к суду? — осведомился де Гювэн, нисколько, впрочем, не надеясь на утвердительный ответ. — Может быть, если мы используем Сасаду в качестве свидетеля…
— Шансов не больше, чем у снеговика в адском огне, — ответил Фицдуэйн. — Китано, шеф безопасности, это их предохранительный буфер, на котором все и остановится.
Что касается Сасады, то после допросов он чувствует себя… не слишком хорошо. Килмара все-таки сломил его, однако самому японцу это дорого обошлось.
— Merde! [7] — с чувством выругался де Гювэн. Еще молодым человеком он служил лейтенантом воздушно-десантных войск в Алжире. Это была довольно грязная война, и в некоторых случаях Женевская конвенция о статусе военнопленных была просто неприменима. Мало кому это нравилось, однако в борьбе с терроризмом то и дело приходилось сталкиваться с неприятными альтернативами и выбирать меньшее зло.
— Хьюго, — продолжил он. — Если ты собираешься начать с Японии, тебе потребуются друзья. Иностранец в одиночку многого не добьется. Японцы…
— …Это японцы, и они отличаются от нас, европейцев, — сухо перебил его Фицдуэйн. — Да, я слышал об этом. Ходят слухи, что они говорят на своем собственном языке и едят деревянными палочками.
Де Гювэн рассмеялся.
— Теперь я ясно вижу, что ты пошел на поправку, Хьюго, и надеюсь, что ты прекрасно понял, что я имел в виду. Действуя в Японии, очень важно иметь высокопоставленных друзей. Если ты собираешься пойти против таких влиятельных людей, как Намака, тебе просто необходимо будет привлечь на свою сторону игроков с таким же, если не с большим, влиянием и авторитетом. Поверь мне, я знаю, что говорю. У нас там действует отделение банка.
— Принимается, — буркнул Фицдуэйн. — Килмара говорил мне то же самое. Сам он берется заручиться поддержкой тамошних служб безопасности — у этого парня везде есть свои каналы, — но он считает, что этого будет недостаточно. Мне потребуется поддержка на самом верху.
Прежде чем продолжить, он немного помолчал.
— Поддержка человека, о котором мы с уверенностью сможем сказать, что он не связан с Намака.
Де Гювэн прекрасно понимал, в чем состоит главная проблема. Японское общество напоминало пирамиду с широким основанием, на самой верхушке которой находилось сравнительно небольшое количество людей и организаций, которые на самом деле руководили этой строго иерархической структурой. Большинство из немногочисленной правящей верхушки были тесно связаны между собой. О некоторых подобных союзах было известно, но большинство продолжали оставаться тайной за семью печатями — Япония, как известно, не могла похвастаться репутацией открытого общества.
— Йошокава, — сказал де Гювэн. — Это очевидный выбор.
— Это мой единственный выбор, — мрачно поправил его Фицдуэйн. — Среди японцев у меня есть еще кое-какие связи, но все это — эмигранты. Йошокава-сан — мой единственный высокопоставленный союзник, но я не знаю, связан он с братьями Намака или нет.
— Я понимаю, Хьюго, — откликнулся де Гювэн. — Через пару дней я возвращаюсь в Париж, и там я наведу для тебя справки. И все же мне кажется, что Йошокава — наш человек. Он обязан тебе очень многим — ты спас его сына.
— Йошокава не предаст меня, — с нажимом сказал Фицдуэйн другу, — однако в данном случае это вопрос, лояльность к кому перевесит. Если Йошокава оказался в одной лодке с Намака, то он попытается отойти в тень и спокойно пересидеть события, ни во что не вмешиваясь. Может быть, это и благородный поступок, но лично мне от него будет мало пользы.
Де Гювэн расхохотался.
— Я тут кое-что копну поглубже, — пообещал„он, — и расспрошу своих друзей, но, помяни мое слово, Йошокава — наш человек.
На этом их разговор закончился. Фицдуэйн опустил трубку на рычаги и рассеянно смотрел, как мигнул и погас красный огонек — индикатор включенной аппаратуры засекречивания.
Потом он откинулся на подушку и подумал о своем маленьком сыне, о своем доме и о своих друзьях — Килмаре, де Гювэне и Медведе. Как ни посмотри, жизнь была нелегкой штукой, она была полна неприятных неожиданностей и случайностей, однако Фицдуэйн продолжал считать себя счастливым человеком. Он был уверен, что даже ранение, которое, в общем-то, нельзя было рассматривать как радостное событие, будет уравновешено в его жизни какой-то большой удачей.
Де Гювэн, несомненно, звонил из Большого зала замка. При мысли о своем доме Фицдуэйн почувствовал легкий приступ ностальгии, смешанный с нетерпеливым желанием поскорее выбраться из осточертевшего ему госпиталя. Потом он припомнил, как он впервые встретил Йошокаву.
Японский промышленник обставил свое появление с небывалой помпой.
Основной постройкой в замке Фицдуэйна была массивная каменная башня четырехугольной формы, выстроенная еще в тринадцатом веке первым сэром Хьюго Фицдуэйном. Впоследствии, в процессе многочисленных усовершенствований, к Башне, — она так и звалась: Башня — было пристроено еще целое крыло, протянувшееся в направлении морского побережья. Крыло это получило название Биг-хаус.
К несчастью, три года назад, во время осады замка Фицдуэйна подручными Палача, Биг-хаус сгорел почти дотла.
Сначала Фицдуэйн горел желанием восстановить это крыло в его первоначальном виде, в Данкливе он вырос, и ему были небезразличны внешний облик его жилища и его традиции.
Несмотря на свою привязанность к почерневшим от времени балкам и стропилам, дубовым панелям облицовки, старинным гобеленам, семейным портретам, скрещенным алебардам и мечам на стенах, а также многочисленным охотничьим трофеям со стеклянными глазами и проплешинами на пыльных шкурах, Хьюго Фицдуэйн обладал широким и гибким умом. Он стремился воссоздать первоначальный внешний облик Биг-хауса, так, чтобы он продолжал гармонировать с архитектурой Башни, с куртиной, внешними пристройками и привратной сторожевой башней, однако предпочел, чтобы изнутри комнаты стали просторнее и светлее.
Иными словами, Фицдуэйн придерживался убеждения, что его общественное положение и принадлежность к определенному социальному классу отнюдь не принуждают его коротать свой век в окружении источенного червями дерева, в пыльном коконе архитектурной традиции, где он сам с неизбежностью покрывался плесенью. Перед глазами его было несколько примеров того, как равные ему по положению аристократы стремительно закосневали, приходя в полное соответствие со своим музейным окружением.
Седой гангстер, почти старик, без труда обезоружил Кеи и наверняка убил бы его, если бы Фумио не поразил его выстрелом в бедро. В то время огнестрельное оружие было редкостью, и его мало кто применял, однако Фумио постоянно носил с собой ствол, который хотя бы отчасти компенсировал его физические недостатки. Стрелял он превосходно.
Кеи сбил раненого с ног быстрым ударом в живот и, глядя, как старый якудза корчится в пыли, поклялся, что больше никто и никогда его не одолеет. Потом он отрезал своему противнику голову и отправился на поиски самого лучшего учителя, которого только можно было тогда найти, предоставив брату заметать следы.
Фумио проделывал подобные дела чисто, с выдумкой и никогда не упускал случая обратить мелкие неприятности к обоюдной пользе. Обезглавленное тело якудза, залитое бетоном, отправилось на дно Токийской бухты, а голова, залитая сакэ для лучшей сохранности и упакованная в лакированную шкатулку, была отослана боссу якудза в качестве подарка.
“Это были совсем неплохие дни, — подумал Кеи. — По-своему совсем неплохие”. Их шутка с лакированной шкатулкой была довольно типичным примером того, какими способами братьям приходилось добиваться признания и авторитета в самом начале своей карьеры. Мощная правая Кеи и мозг Фумио прокладывали им путь все выше, и наконец их заметил и взял под свое крыло Ходама-сэнсей. После этого подъем к богатству и власти намного ускорился, но и окружавший мир становился намного сложнее.
Теперь уже Фумио очутился в своей стихии, а Кеи все чаще терялся перед неожиданными трудностями, не зная, как их разрешить. Предоставив брату и куромаку заниматься этими вопросами, он посвятил максимум своего времени будзюцу — системе боевых единоборств, особенно — йайдо, искусству фехтования. И хотя большую часть своего времени Кеи по-прежнему носил строгий деловой костюм и, в меру необходимости, пользовался всеми современными удобствами, в сердце своем и в мечтах он был самураем, бесстрашным воином и солдатом, каким был отец, какими были их предки.
Вертолет опустился на крошечную посадочную площадку на крыше “Намака Спешл Стилз”, и Кеи спрыгнул на ярко освещенную дорожку. Пока он шел к своему персональному лифту, вооруженные охранники вытягивались и отдавали ему честь, и только их аккуратная форма трепетала в потоке воздуха от вертолетной турбины. Лифт соединял крышу с залом для единоборств и с расположенным в самом низу кабинетом.
Оказавшись в спортивном зале, Кеи быстро принял душ и переоделся в костюм для кендо. По его мнению, кендо было довольно приблизительной имитацией настоящего боя на мечах, однако это был отличный вид спорта сам по себе, дававший и немалую физическую нагрузку, особенно с таким учителем и спарринг-партнером, каким был его начальник отдела безопасности Китано-сэнсей.
Как правило, они сражались в полном облачении для кендо: в кейкоги — свободной ватной куртке, которая защищала тело от слишком сильных ударов и превосходно впитывала пот; в хаками — длинной разделенной юбке; тори, многослойном тряпичном поясе, который защищал от ударов живот и бедра; а также в нагруднике до, сделанном из толстых бамбуковых палок, расположенных вертикально и прикрытых лакированной кожей. Голова у каждого из бойцов была повязана мягкой тканью, похожей на полотенце, которая не давала поту заливать глаза и служила подшлемником. Шлем — мэн — состоял из маски и собственно каски, сделанной из стальных прутьев и плотных ватных прокладок. Рукавицы-коте с длинными раструбами защищали их руки и предплечья. Сражались они босиком.
Тренировка длилась больше полутора часов. По залу разносились лишь шорох босых ног, быстро переступающих по полированному деревянному полу, скрип доспехов, сдержанное ровное дыхание и треск сталкивающихся бамбуковых шестов шинаи. Примерно в середине тренировки в зал вошли еще четыре человека: двое из них были служащими “Намака Корпорейшн” и подчинялись непосредственно Китано. Двое гостей, которых они сопровождали, принадлежали к интери-якудза — так называемым “интеллектуальным” гангстерам, которые специализировались на финансовом рэкете. Конкретно эти двое занимались махинациями с недвижимостью на Гавайях. В последнее время, в связи с падением курса доллара, отдача инвестиций в том регионе существенно понизилась.
Гостям подали чай со льдом, и они, оставив около порога ботинки и надев предложенные тапочки, с интересом наблюдали за боем, разражаясь одобрительными восклицаниями и вежливо хлопая в ладоши, когда кто-то из бойцов зарабатывал очко. Служащие компании, напротив, отступили назад и стояли неподвижно, сложив руки перед собой.
Один из гостей, оябун интери-якудза, подумал, что Кеи Намака выглядит великолепно. Его доспехи для кендо были малиново-красного сочного цвета, а кожаный нагрудник украшала эмблема фирмы. Сейчас он действительно казался настоящим самураем, каким ему всегда хотелось быть. По сравнению с ним Китано-сэнсей в своих тускло-черных доспехах выглядел фигурой малозначащей и невыразительной, несмотря даже на безупречное техническое мастерство.
Тренировка закончилась весьма зрелищным тсуки — ударом в горло — и негромким смехом Китано.
— Вы скоро будете сэнсеем, Намака-сан, — сказал он. Кеи поклонился учителю.
— Успех ученика зависит от мастерства учителя.
Кеи и Китано поприветствовали своих гостей и отправились в душевую, чтобы помыться и переодеться. Пока они отсутствовали, служащие подняли циновки на окнах, и якудза с благоговением рассматривали все, что происходило в цехе внизу. Увиденное произвело на них сильное впечатление. Железо и сталь всегда ассоциировались в их понятии с твердостью и неподатливостью. Здесь же, буквально на их глазах, железо формовалось и плющилось с такой легкостью, будто для этого требовались совсем пустяковые усилия. Зрелище этого неземного могущества потрясало до глубины души, а динамика технологических процессов завораживала настолько, что оторваться от их созерцания было нелегко.
Кеи и Китано вернулись через двадцать минут. Оба были в традиционной домашней одежде самураев, и у каждого за поясом кимоно торчало по два меча. Ношение двух мечей было отменено указом Императора больше века назад, однако, находясь в уединении собственных домов, многие традиционалисты продолжали блюсти этот обычай.
Хозяева и гости устроились скрестив ноги на соломенном татами за низеньким столиком, на котором словно по волшебству появилось сакэ и суши. [6] Кеи и Китано в знак гостеприимства наполнили чашки гостей. Атмосфера встречи была теплой, уютной и располагала к отдыху, хотя собравшимся предстояло обсудить несколько деловых вопросов, прежде чем они смогли бы перейти к приятной застольной беседе.
Оябун почувствовал облегчение. Совесть его была не совсем чиста, но он, пожалуй, ни разу еще не видел главу корпорации в лучшем настроении.
— Оябун-сан, — обратился к нему Кеи с легкой улыбкой. — Должен признать, что я слегка озабочен состоянием наших дел. Мы инвестировали в эти прекрасные острова несколько миллиардов йен, однако прибыль оказалась не такой высокой, как мы рассчитывали. Не объясните ли, в чем тут дело? Я не столь опытен в финансовых вопросах, как мой брат, но думаю, что с вашей помощью мне удастся понять суть проблемы. Откровенно говоря, все эти хитроумные комбинации слишком часто выходят за пределы моего понимания. Я предпочитаю простоту борцовского зала.
Он негромко засмеялся, и двое посетителей рассмеялись вместе с ним. Оябун был рад, что у него есть немного времени, чтобы обдумать ответ. Китано не смеялся, он лишь слегка улыбнулся, но оябун ничего не заметил. Все его внимание было сосредоточено на Кеи Намака.
Глава корпорации заново наполнил глиняные рюмки и улыбнулся.
— Доллар упал довольно неожиданно и на много пунктов, Намака-сан, — заговорил оябун. — Это означает, что, когда мы переводим платежи в Японию в йенах, как мы и договаривались, наша прибыль как будто несколько сокращается. Что касается прибыли, выраженной в долларах, то она в точности совпадает с запланированными объемами. Сокращение прибыли кажущееся, и происходит это из-за курсовой разницы между долларом и йеной.
Председатель кивнул и замолчал, как будто обдумывая слова оябуна.
— Коль скоро мы продолжили инвестировать в йенах, задействовав свежие резервы, то более сильная йена должна была помочь нам сделать более значительные приобретения. Норма прибыли должна была повыситься.
Оябун согласно кивнул.
— Это так. Вернее, было бы так, если бы никто в Японии не инвестировал в недвижимость крупные суммы. К сожалению, многие фирмы поступают точно так же, как и мы, а раз растет спрос, значит — растут и цены на гавайскую недвижимость. Соответственно, наши приобретения обходятся нам несколько дороже, чем мы предвидели вначале.
Оябун слегка вспотел. В тренировочном зале стояли мощные установки кондиционирования воздуха, однако жар от металлургического производства, расположенного внизу, все равно ощущался. А может, это просто разыгралось его воображение.
Оябун попытался выбросить из головы номерной банковский счет на Каймановых островах. Все деньги он получал только наличными, и за ними не тянулся никакой бумажный след. К тому же всю свою незаконную деятельность он окружил плотной завесой тайны.
— Китано-сан, — заговорил Намака, указывая рукой на своего шефа безопасности, — переговорил с шестью бывшими владельцами недвижимости, чья собственность перешла в наши руки. Все они подтвердили, оябун-сан, что ваши слова соответствуют истине. Спрос подстегнул цены.
При первых словах председателя сердце оябуна неспокойно забилось, однако теперь он испытал облегчение. Потом заговорил Китано.
— Господин председатель говорит о первых наших контактах с ними, — сказал он, тонко улыбаясь. — Однако моя должность требует от меня скрупулезности и внимания. Дальнейшее расследование, со тщанием проведенное моим штатом, вскрыло довольно любопытную причину внезапного повышения цен.
Он извлек из рукава сложенный пополам листок бумаги, развернул и аккуратно положил на столик перед оябуном. На бумаге значился номер секретного банковского счета на Каймановых островах, и были перечислены все утаенные суммы, вплоть до последней йены. Оябун сам настоял на выплатах в японской валюте, не доверяя стабильности доллара. Да и как можно доверять стране, которая ради прибыли готова пустить на продажу все и вся? Беспринципные американцы уже продали половину Гавайских островов и изрядный кусок Калифорнии. На очереди, судя по всему, была статуя Свободы.
Внимание оябуна было сосредоточено на листке бумаги. Он знал, что эта бумажка станет его смертным приговором, если только он не будет действовать решительно и быстро…
Оябун почувствовал страх, сжимающий его сердце, и покосился на своего спутника. Второй интери-якудза дрожал от ужаса, и на его помощь рассчитывать не приходилось.
Потом он глянул вперед. Намака-сан сидел неподвижно, словно в трансе. Может быть, удастся выхватить у него из-за пояса меч и пустить его в ход. Перед глазами его что-то сверкнуло, и оябун почувствовал острую, мучительную боль в животе. Председатель по-прежнему сидел перед ним, но теперь он держал окровавленный меч в левой руке. Но ведь Намака-сан — правша!…
Намака обманул его. Он сумел выхватить меч левой рукой и совершил им из сидячего положения безупречный горизонтальный удар, который рассек обоим гостям нижнюю часть груди.
Оябун поглядел вниз, на свой глубоко рассеченный живот. Он видел часть своей идзуми, татуировки, изображающей дракона и покрывавшей большую часть его тела. Татуировка была символом, знаком принадлежности к клану якудза. Теперь дракон — это произведение древнего искусства — был перерезан пополам.
Второй интери-якудза рухнул лицом вперед. Волна боли растеклась по его телу, но оябун все еще сидел, слегка раскачиваясь и ожидая добивающего удара. Кровь свободно текла из раны, но он не обращал на это внимания. Выдвинув вперед подбородок, оябун ждал ритуального обезглавливания.
— Намака-сан… — умоляюще прошептал он и захлебнулся кровью, которая хлынула горлом.
Намака не двигался, не поднимал меча. Последнего удара так и не последовало.
— Ты обокрал клан, — сказал он спокойно. — Твоя смерть, равно как и способ казни, не принесут мне удовольствия, но другие должны видеть, что их ждет. Ты умрешь в печи.
Последние крохи самообладания и выдержки оставили оябуна. Он попытался крикнуть, но снова захлебнулся кровью. Пока его привязывали к длинным бамбуковым носилкам и несли вниз, в цех, он пытался сопротивляться, но вскоре ослабел и затих.
Страшная смерть двух интери-якудза была во всех подробностях видна на огромном настенном телеэкране. Жар закалочных печей был столь силен, что через считанные секунды от обоих не осталось и горстки пепла.
В йайдо, искусстве извлечения меча из ножен, Кеи Намака почти достиг совершенства. Удар, который он только что продемонстрировал, плавным и быстрым движением выхватив меч и с ходу перейдя в нападение, считался классическим. Случаи, когда столь сложный удар был выполнен так безупречно, сам Китано мог бы пересчитать по пальцам одной руки.
Кеи тем временем завершил чибури — ритуальное очищение меча от крови, — с силой взмахнув клинком над головой, и теперь принялся чистить и полировать его сверкающую поверхность куском мягкой ткани и истолченным в пудру песчаником. Ему приходилось действовать предельно осторожно как ради себя самого — оружие было острым как бритва и могло причинить серьезные увечья в случае небрежности, так и ради самого клинка.
Слишком усердная чистка могла повредить поверхность меча. Оптимальная процедура — сорок пять легких, поглаживающих движений — вырабатывалась веками, но Намака был предельно осторожен и консервативен. Ограничившись сорока двумя движениями, он покрыл мерцающую поверхность меча тончайшим слоем гвоздичного масла и убрал его в ножны.
Глава 11
Окружной госпиталь “Коннемара”, 8 февраля
В телефонной трубке слышалось шумное дыхание, потом кто-то хихикнул.Сложившиеся правила игры были таковы, что до тех пор, пока Фицдуэйн не клал трубку решительно и окончательно, Бутс резвился вовсю, причем проделывал он это, как правило, когда ему пора было отправляться в постель. Каждый раз, когда Бутс не ночевал в госпитале, он и Фицдуэйн подолгу беседовали по телефону, пока малыша не отправляли спать. Бутс пока еще не очень ловко обращался с аппаратом, однако осваивал незнакомую технику с искренним жаром и интересом.
Стоило Фицдуэйну услышать веселый голосок сына, и сердце его наполнялось радостью. Он чувствовал особую уверенность от того, что знал: Бутс в безопасности. В замке Данклив за ним присматривала Уна, да еще прилетел на несколько недель Кристиан де Гювэн, любезно протянувший Фицдуэйну руку помощи. Кроме того, на острове постоянно присутствовал кто-нибудь из рейнджеров.
— Спокойной ночи, маленькое чудовище! — рассмеялся Фицдуэйн. — Крепко обнимаю тебя, уже в пятый раз. А теперь — марш в постель!
Бутс снова сдавленно захихикал, но Фицдуэйн расслышал на заднем плане далекий голос Уны.
— Спокойной ночи, папочка!… — донесся до него удаляющийся голосок сына, которого решительно уносили от телефона. Чем бы его ни пичкали, он оставался в дьявольски хорошей форме.
— Хьюго? — Это был голос де Гювэна.
— Да, я слушаю, — откликнулся Фицдуэйн.
— У нас все в порядке, дружище, — сказал де Гювэн довольным голосом. — Единственная опасность, которая нам грозит, исходит от твоего сыночка.
Фицдуэйн рассмеялся.
— Я слышал.
Потом он заговорил более серьезным тоном:
— Поверь, Кристиан, я очень благодарен тебе за то, что ты взялся поддерживать огонь в моем семейном очаге.
Де Гювэн пробормотал что-то маловразумительное, и Фицдуэйн улыбнулся. Его друг обладал внешностью голливудского киногероя, располагающими к себе манерами и умел вгонять в краску всех знакомых парижан при помощи одних лишь жестов и телодвижений. Бывший парашютист, а ныне — один из парижских банкиров, де Гювэн познакомился и сблизился с Фицдуэйном на почве интереса, который оба питали к средневековому оружию и приемам обращения с мечом и шпагой. Оба они — и Фицдуэйн, и де Гювэн — были опытными фехтовальщиками. Несмотря на то, что в конце двадцатого столетия это искусство не считалось самым полезным в практическом отношении, для обоих это было чем-то вроде семейной традиции.
Их дружба чуть было не кончилась после нападения террористов на замок, происшедшего три года назад. Эта трудная и кровавая осада в немалой степени повлияла на всех, кто выжил, но она же и крепко-накрепко связала их между собой. Услышав от Килмары о новом нападении на Фицдуэйна, де Гювэн немедленно прилетел в Ирландию в полной уверенности, что его отсутствие пойдет только на пользу его банку, жене и любовнице. В самом деле, все три эти вещи были социально зрелыми элементами упорядоченной общественной структуры, и де Гювэн испытывал твердую уверенность, что они примут его обратно с распростертыми объятиями. Таковы были его твердые убеждения и жизненное кредо.
— А как твои дела, Хьюго? — поинтересовался француз и добавил: — Перехожу на красное.
Едва заметное падение уровня сигнала и безличный голос, которым заговорил вдруг де Гювэн, подсказали Фицдуэйну, что его собеседник переключился на защищенный канал связи.
— Я не думаю, что эти люди отправятся восвояси, — мрачно заявил Фицдуэйн. — А я, в свою очередь, не собираюсь сидеть и ждать, что они придумают в следующий раз.
— Япония? — спросил де Гювэн. — Ты уже решил?
— Япония, — подтвердил Фицдуэйн. — Допрос Сасады подтвердил, что во всем этом непосредственно замешаны братья Намака. Его инструктировал сам шеф безопасности “Намака Корпорейшн”, член внутреннего, самого высшего круга руководителей компании. Ну а Китано, как говорят, никогда и ничего не делает без приказа самих братьев.
— Есть ли хоть какой-нибудь шанс привлечь Намака к суду? — осведомился де Гювэн, нисколько, впрочем, не надеясь на утвердительный ответ. — Может быть, если мы используем Сасаду в качестве свидетеля…
— Шансов не больше, чем у снеговика в адском огне, — ответил Фицдуэйн. — Китано, шеф безопасности, это их предохранительный буфер, на котором все и остановится.
Что касается Сасады, то после допросов он чувствует себя… не слишком хорошо. Килмара все-таки сломил его, однако самому японцу это дорого обошлось.
— Merde! [7] — с чувством выругался де Гювэн. Еще молодым человеком он служил лейтенантом воздушно-десантных войск в Алжире. Это была довольно грязная война, и в некоторых случаях Женевская конвенция о статусе военнопленных была просто неприменима. Мало кому это нравилось, однако в борьбе с терроризмом то и дело приходилось сталкиваться с неприятными альтернативами и выбирать меньшее зло.
— Хьюго, — продолжил он. — Если ты собираешься начать с Японии, тебе потребуются друзья. Иностранец в одиночку многого не добьется. Японцы…
— …Это японцы, и они отличаются от нас, европейцев, — сухо перебил его Фицдуэйн. — Да, я слышал об этом. Ходят слухи, что они говорят на своем собственном языке и едят деревянными палочками.
Де Гювэн рассмеялся.
— Теперь я ясно вижу, что ты пошел на поправку, Хьюго, и надеюсь, что ты прекрасно понял, что я имел в виду. Действуя в Японии, очень важно иметь высокопоставленных друзей. Если ты собираешься пойти против таких влиятельных людей, как Намака, тебе просто необходимо будет привлечь на свою сторону игроков с таким же, если не с большим, влиянием и авторитетом. Поверь мне, я знаю, что говорю. У нас там действует отделение банка.
— Принимается, — буркнул Фицдуэйн. — Килмара говорил мне то же самое. Сам он берется заручиться поддержкой тамошних служб безопасности — у этого парня везде есть свои каналы, — но он считает, что этого будет недостаточно. Мне потребуется поддержка на самом верху.
Прежде чем продолжить, он немного помолчал.
— Поддержка человека, о котором мы с уверенностью сможем сказать, что он не связан с Намака.
Де Гювэн прекрасно понимал, в чем состоит главная проблема. Японское общество напоминало пирамиду с широким основанием, на самой верхушке которой находилось сравнительно небольшое количество людей и организаций, которые на самом деле руководили этой строго иерархической структурой. Большинство из немногочисленной правящей верхушки были тесно связаны между собой. О некоторых подобных союзах было известно, но большинство продолжали оставаться тайной за семью печатями — Япония, как известно, не могла похвастаться репутацией открытого общества.
— Йошокава, — сказал де Гювэн. — Это очевидный выбор.
— Это мой единственный выбор, — мрачно поправил его Фицдуэйн. — Среди японцев у меня есть еще кое-какие связи, но все это — эмигранты. Йошокава-сан — мой единственный высокопоставленный союзник, но я не знаю, связан он с братьями Намака или нет.
— Я понимаю, Хьюго, — откликнулся де Гювэн. — Через пару дней я возвращаюсь в Париж, и там я наведу для тебя справки. И все же мне кажется, что Йошокава — наш человек. Он обязан тебе очень многим — ты спас его сына.
— Йошокава не предаст меня, — с нажимом сказал Фицдуэйн другу, — однако в данном случае это вопрос, лояльность к кому перевесит. Если Йошокава оказался в одной лодке с Намака, то он попытается отойти в тень и спокойно пересидеть события, ни во что не вмешиваясь. Может быть, это и благородный поступок, но лично мне от него будет мало пользы.
Де Гювэн расхохотался.
— Я тут кое-что копну поглубже, — пообещал„он, — и расспрошу своих друзей, но, помяни мое слово, Йошокава — наш человек.
На этом их разговор закончился. Фицдуэйн опустил трубку на рычаги и рассеянно смотрел, как мигнул и погас красный огонек — индикатор включенной аппаратуры засекречивания.
Потом он откинулся на подушку и подумал о своем маленьком сыне, о своем доме и о своих друзьях — Килмаре, де Гювэне и Медведе. Как ни посмотри, жизнь была нелегкой штукой, она была полна неприятных неожиданностей и случайностей, однако Фицдуэйн продолжал считать себя счастливым человеком. Он был уверен, что даже ранение, которое, в общем-то, нельзя было рассматривать как радостное событие, будет уравновешено в его жизни какой-то большой удачей.
Де Гювэн, несомненно, звонил из Большого зала замка. При мысли о своем доме Фицдуэйн почувствовал легкий приступ ностальгии, смешанный с нетерпеливым желанием поскорее выбраться из осточертевшего ему госпиталя. Потом он припомнил, как он впервые встретил Йошокаву.
Японский промышленник обставил свое появление с небывалой помпой.
Основной постройкой в замке Фицдуэйна была массивная каменная башня четырехугольной формы, выстроенная еще в тринадцатом веке первым сэром Хьюго Фицдуэйном. Впоследствии, в процессе многочисленных усовершенствований, к Башне, — она так и звалась: Башня — было пристроено еще целое крыло, протянувшееся в направлении морского побережья. Крыло это получило название Биг-хаус.
К несчастью, три года назад, во время осады замка Фицдуэйна подручными Палача, Биг-хаус сгорел почти дотла.
Сначала Фицдуэйн горел желанием восстановить это крыло в его первоначальном виде, в Данкливе он вырос, и ему были небезразличны внешний облик его жилища и его традиции.
Несмотря на свою привязанность к почерневшим от времени балкам и стропилам, дубовым панелям облицовки, старинным гобеленам, семейным портретам, скрещенным алебардам и мечам на стенах, а также многочисленным охотничьим трофеям со стеклянными глазами и проплешинами на пыльных шкурах, Хьюго Фицдуэйн обладал широким и гибким умом. Он стремился воссоздать первоначальный внешний облик Биг-хауса, так, чтобы он продолжал гармонировать с архитектурой Башни, с куртиной, внешними пристройками и привратной сторожевой башней, однако предпочел, чтобы изнутри комнаты стали просторнее и светлее.
Иными словами, Фицдуэйн придерживался убеждения, что его общественное положение и принадлежность к определенному социальному классу отнюдь не принуждают его коротать свой век в окружении источенного червями дерева, в пыльном коконе архитектурной традиции, где он сам с неизбежностью покрывался плесенью. Перед глазами его было несколько примеров того, как равные ему по положению аристократы стремительно закосневали, приходя в полное соответствие со своим музейным окружением.