Страница:
— Избавьте меня от лекций, Шванберг, — сказал Фицдуэйн холодно. — Давайте перейдем к делу. Чего вы хотите и что можете предложить?
— Ходамы больше нет, так что это уже история, — сказал Шванберг. — Теперь мы хотим полностью вывести из игры братьев Намака. Когда их не станет, мы сможем возвести на трон нового всеяпонского куромаку, который будет более сговорчивым. После этого мы действительно планировали провести кое-какие перестановки. Либерально-демократическая партия хорошо нам послужила, но широкие массы начинают ощущать недовольство. Нам необходима иллюзия перемен.
— Кацуда, — сказал Фицдуэйн. — Кацуда, которого будет прикрывать какой-нибудь марионеточный политик, якобы стоящий на реформистских позициях.
— Господи Иисусе! — вскричал Шванберг. — Вы пробыли в Японии всего лишь пару недель, как вам удалось докопаться до этого?!
— Я общаюсь со многими людьми, — сдержанно ответил Фицдуэйн. — И у многих из них отличная память. Кому могло понадобиться убивать Ходаму столь изуверским способом? Кто в случае его смерти заполнял собой образовавшийся вакуум власти? Мотив, средства и возможность — это классическое триединство указывает на Кацуду. Он сделал ошибку, умертвив старика с особой жестокостью, — это должно было сразу навести следствие на мысль о личных мотивах. Надо было имитировать заказное убийство: только мертвое тело, и никаких улик, равнозначных личной подписи.
— Все улики указывают на Намака, — сказал Шванберг. — И можете мне поверить, что к Кацуде никоим образом нельзя будет провести ни одной ниточки. Может быть, он и виновен, но этого никому и никогда не доказать. Слишком тщательно были убраны все концы. Братьям придется отдуваться за всех.
Фицдуэйн покачал головой.
— На этом деле сидит очень толковый коп, и я считаю, что ваша попытка подставить Намака не удастся. Шванберг удивленно посмотрел на него.
— Мы должны были бы знать об этом, но нас никто не предупредил.
— Как я уже сказал, — продолжил Фицдуэйн, — он хороший полицейский и очень сообразительный. Он догадывается, что у вас есть осведомитель и, может быть, даже знает, кто это.
— Черт с этим, — кивнул Шванберг. — В данном случае мы сражаемся на его стороне. В сущности, у нас и у него одна и та же цель — Намака. Пусть они не убивали Ходаму, что с того? Зато они, несомненно, санкционировали нападения на вас. Я предлагаю объединить наши усилия и придавить этих двух кровососов. Что касается вашего друга Адачи, то на протяжении некоторого времени он был нам неудобен и мы вынуждены были принять меры. Боюсь, ваш Адачи может погибнуть в результате заурядного несчастного случая.
Фицдуэйн, с трудом сохраняя на лице спокойное выражение, едва не бросился на сидящего перед ним человека. Грубый цинизм этой кучи дерьма потряс его. Подонок говорил о смерти другого человеческого существа с таким спокойствием, словно речь шла о лишней пачке бумаги для офиса.
Потом он представил себе, как с тем же равнодушием Намака приказывают уничтожить его самого, и в груди Фицдуэйна закипел бешеный гнев. Ему хотелось немедленно броситься прочь, каким-нибудь образом связаться с Адачи и предупредить его о грозящей опасности. Разум, однако, требовал проявить осторожность. От Шванберга можно было ожидать чего угодно, любой гадости, и Фицдуэйн должен был хотя бы ненадолго задержаться в его конторе, чтобы американец не догадался о его настоящих намерениях и мыслях.
— Так чего же вы от меня хотите? — спросил Фицдуэйн.
— Помогите взвалить всю ответственность на Намака, помогите держать Кацуду вне подозрений, — предложил Шванберг. — Ну и время от времени информируйте нас.
Он ненадолго замолчал, но Фицдуэйн чувствовал, что они подошли к чему-то очень серьезному.
— Так или иначе, но мы доберемся до Намака, — продолжил Шванберг, — но они — только часть нашей общей большой проблемы. Существуют еще покорные их воле экстремисты — те самые, что напали на вас в Ирландии. Что бы вы ни думали, но к ним мы не имеем никакого отношения. Мы никак не связывали их с Намака и ничего не могли с ними поделать, однако нам необходимо, чтобы “Яибо” тоже перестали существовать. Мы правильно сделали, что начали с братьев, однако даже после их ухода на сцене останутся весьма могущественные и опасные силы.
Фицдуэйн кивнул.
— Я вижу политическую логику и не могу с ней не согласиться, но я не обязан быть от нее в восторге. Шванберг пожал плечами.
— И еще одно, — сказал Фицдуэйн. — Оставьте в покое Адачи. Я сам о нем позабочусь.
Шванберг как-то странно посмотрел на него.
— Мы влияем на события, — сказал он, — но это не значит, что мы направляем их.
— Что это, черт возьми, значит? — осведомился Фицдуэйн.
— Об Адачи узнал Кацуда, — признался Шванберг. — Я думаю, что операция уже началась, и то, о чем мы говорили, может случиться очень скоро. Разумеется, деталей я не знаю и не хочу знать.
— Как скоро?
— Возможно, даже сегодня, но точно не скажу — не знаю. Может быть, это уже случилось. Кацуда очень нетерпелив, и когда срывается с поводка, начинает убивать направо и налево.
— Ничего личного, Шванберг, — сказал Фицдуэйн, — но если с Адачи что-то случится, то я сам приду сюда, чтобы свернуть твою жирную шею. А теперь открывай свою конуру, я хочу выйти отсюда!
— Кеи, — сказал Фумио. — Мне хотелось бы, чтобы ты вышел в коридор и сказал, что ты там видишь.
— Я занят, — отозвался старший брат и снова взмахнул топором. Топор очертил над его головой сверкающую окружность и вдруг резко опустился вниз по косой дуге.
— Я пытаюсь овладеть особенностями этого оружия. Оно гораздо хитрее, чем кажется на первый взгляд. Из-за значительной инерции с ним бывает нелегко справиться. Если промахнуться с ударом, то масса лезвия потянет тебя за собой, и ты будешь открыт для ответного удара. Но я уверен, что существует особая техника, которая может компенсировать этот недостаток; Надеюсь, я сумею сам догадаться, в чем тут секрет.
Без видимых усилий он снова взмахнул топором, а Фумио одновременно почувствовал раздражение и прилив теплых чувств к своему старшему брату. Кеи мог запросто свести с ума своим упрямством, но его одержимость и энтузиазм были заразительны.
— Это касается гайдзина Фицдуэйна, — сказал Фумио с бесконечным терпением. — Я провожу небольшой эксперимент, и мне кажется, тебе будет любопытно взглянуть.
Кеи фыркнул, но опустил топор.
— Куда нужно идти? — проворчал он.
— Открой дверь, посмотри налево и скажи, что ты видишь в коридоре.
— Шуточки шутишь, — пренебрежительно сказал Кеи, но все-таки подошел к дверям и выглянул. В следующий миг он спрятался обратно, лицо его было бледно.
— Это гайдзин! — сказал он громким шепотом. — Ирландец! Я видел его — он стоит в конце коридора спиной к окну. Что он здесь делает? Как он прошел мимо постов безопасности? Что он замышляет?
— Понятия не имею, — ответил Фумио спокойно. — А ты уверен, что это действительно Фицдуэйн-сан?
— Конечно, уверен! — быстро воскликнул Кеи и только потом заметил хитрое выражение на лице брата. — Что ты имеешь в виду?
— Человек в коридоре — это не Фицдуэйн, — объяснил Фумио. — Тот же рост, то же телосложение и одежда, та же стрижка и цвет волос, но это не гайдзин. Он стоит спиной к свету так, что его лицо скрыто в тени, однако если ты посмотришь на него с близкого расстояния, то увидишь разницу. Самое главное в том, что с самого начала он ввел тебя в заблуждение; к тому же ты не ожидал его увидеть. Люди, как правило, видят то, что ожидают и что хотят видеть.
Кеи снова открыл дверь в коридор и прошел с десяток шагов по направлению к человеку, стоявшему у окна. Теперь он без труда различал некоторые несоответствия, но двойник все равно оставался удивительно похож на Фицдуэйна.
— Замечательно, Фумио, — сказал он, вернувшись в кабинет и закрывая за собой дверь. — Но зачем тебе нужен этот двойник Фицдуэйна, этот дух-доппельгангер?
И Фумио рассказал ему о своем плане.
По меньшей мере, один раз в неделю Адачи докладывал генеральному прокурору и старшему общественному обвинителю Секинэ о ходе расследования. На сей раз, когда он стоял у дверей кабинета своего наставника, на сердце у него было тяжело.
Верность людям, к которым он был привязан всю свою жизнь и которую Адачи считал чем-то само собой разумеющимся, теперь оказалась для него под вопросом. Как и большинство японцев, детектив-суперинтендант никогда не ставил особенно высоко ни политиков, ни политическую систему, однако он всегда доверял административной системе гражданских служб. Теперь он начинал думать, что был слишком наивен.
Коррупция не могла не проникнуть в систему общественного управления. Огромные суммы платились политикам не просто за то, чтобы они продолжали поддерживать разваливающуюся политическую систему. Нет, эти деньги вкладывались в их руки, чтобы приносить вполне реальные результаты, а этого можно было добиться, только вовлекая в дело верхушку чиновничьего аппарата и высокопоставленных гражданских служащих. Они были сердцевиной, главной опорой существующей власти. Чтобы добиться даже самой малости, политики должны были действовать через них, а ниточки, за которые дергал куромаку, и вовсе должны были вести непосредственно к исполнительной власти.
Это была безупречная и неуязвимая логика. Элита гражданской службы происходила в основном из того же общественного слоя, к которому принадлежал Адачи, и не могла оставаться незапятнанной. Он не знал, до какой степени прогнила и эта система, однако сомневаться в реальности этого факта уже не приходилось. Мало того, Адачи был в равной степени уверен, что и он сам уже стал жертвой коррупции.
Он постучал в дверь во второй раз. Ответа не было, и Адачи просто повернул ручку и вошел. Так уж сложилось, что если он не заставал прокурора на месте, то мог дожидаться в его кабинете.
Тошио Секинэ, один из самых уважаемых и любимых друзей семьи Адачи, гражданский служащий высшего ранга, известный своей честностью и прямотой, сидел, откинувшись на спинку своего кресла и запрокинув голову назад и вбок. На шее его, словно второй рот, распахнутый в беззвучном крике, зияла глубокая резаная рана. Свежая кровь пропитала всю одежду и медленно растекалась по столу. Под правой рукой прокурора лежало досье, посланное ему Адачи, и забрызганный кровью запечатанный конверт. Конверт был адресован ему. Адачи, не читая, засунул его во внутренний карман пиджака и приступил к осмотру.
Ковер под креслом генерального прокурора тоже оказался в крови. Справа от тела лежала традиционная опасная бритва, которой прокурор перерезал себе горло.
Адачи почувствовал приступ сильнейшей печали. Опустив голову, он несколько минут стоял неподвижно, отдавая последний долг старому другу. Потом он позвал на помощь и приступил к привычной работе. Что бы прокурор ни совершил — или что бы ему ни казалось, что он совершил, — это был во многих отношениях достойный человек.
Двух детективов токийской полиции, включая надежного сержанта Огу, Фицдуэйн обнаружил в коридоре, прямо у дверей миниатюрной конторы Мировой федерации исследования Японии. Они терпеливо ждали его появления. Еще двое полицейских телохранителей оставались внизу в машине. Столь многочисленное общество подчас мешало Фицдуэйну совершать непосредственные, спонтанные поступки, однако иногда в присутствии четырех полицейских были и свои преимущества.
— Сержант-сан, — обратился Фицдуэйн к Ore. — Мне нужно срочно поговорить с детектив-суперинтендантом Адачи. Это важно.
Ога был человеком немногословным. Совместив лаконичное “Да, полковник-сан” с быстрым поклоном, он что-то коротко пролаял в свою рацию. Короткие очереди быстрой японской речи чередовались с минутами молчания: Фицдуэйн не слышал ничего из того, что отвечала сержанту Кейшичо — штаб-квартира токийской полиции, так как Ога пользовался миниатюрным наушником, вставлявшимся прямо в ушную раковину. Однако драгоценное время шло, и он начал чувствовать нетерпение, хотя и не подавал вида. Он не сомневался, что сержант Ога и так делает все, что в его силах. Достаточно было взглянуть на лицо Фицдуэйна, чтобы понять — дело не шуточное.
Фицдуэйн посмотрел на часы. Прошло одиннадцать бесконечных минут. Слишком много. Он посмотрел на сержанта, но тот лишь покачал головой.
— Не можем найти, полковник-сан. Обычно детектив-суперинтендант Адачи носит с собой радио и не расстается с “пищалкой”. Мы попробовали и то, и другое, но он не отвечает.
Фицдуэйн попытался представить себе обстоятельства, в которых Адачи мог бы расстаться с рацией и с устройством, по сигналу которого он обязан был немедленно выйти на связь.
— Адачи часто занимается кендо, — сказал Фицдуэйн. — Может быть, он в зале для единоборств или в душе? Пусть кто-нибудь поищет его там.
Ога покачал головой.
— Простите, полковник-сан, но это невозможно. Каждый, кто входит и выходит из Кейшичо, обязан зарегистрироваться на вахте. Адачи-сан зарегистрировался при выходе. Мы все равно проверили здание, но его там нет. В последний раз его видели в прокуратуре — там обнаружен труп. Однако Адачи, судя по всему, уехал и оттуда. Убитый был его близким другом, так что Адачи, судя по всему, был очень расстроен.
“Проклятье! — подумал Фицдуэйн. — Теперь он может быть где угодно — заливает горе в одном из бесчисленных токийских кабаков или просто прогуливается в парке, чтобы успокоиться и прийти в себя. Все мы подвержены привычкам, и мне нужен кто-то, кто знал бы привычки Адачи… А, дьявол! Нет времени”.
“Заурядный несчастный случай”, — вспомнил Фицдуэйн слова Шванберга. Безусловно, он не говорил буквально, однако этот вариант логично было рассмотреть в первую очередь. Полисмена обычно не убивают на рабочем месте. Лучше всего напасть на него, когда он не на службе, расслабляется после рабочего дня, когда он не насторожен и не слишком внимателен. Бар или спальня подружки подошли бы для этой цели лучше всего, но кто мог сказать, когда коп, работающий как лунатик круглыми сутками, окажется наконец в одном из перечисленных мест? Между тем добротное убийство требовало определенного планирования, а стало быть — предсказуемости в поведении жертвы. Зато рано или поздно Адачи вернулся бы домой — это было понятно, а Фицдуэйн догадывался, что детектив жил один.
— Сержант-сан, — спросил Фицдуэйн, — вам известно, где живет детектив-суперинтендант Адачи?
— Да, полковник-сан, — ответил Ога и утвердительно поклонился. — Это совсем недалеко от вашего отеля, а отсюда — не больше двадцати минут. Все зависит от уличного движения.
— Нам нужно попасть туда как можно скорее, — заявил Фицдуэйн и быстро пошел по коридору. Сержант Ога связался по радио с водителем, чтобы он выехал со стоянки и остановил машину у подъезда, и только потом поспешил за гайдзином. Фицдуэйн все еще ждал лифт, и Ога сдержал улыбку.
— Сержант Ога, — сказал ему Фицдуэйн с легким горловым рычанием, — вы хороший человек, но вам следовало бы знать, что я читаю ваши мысли. Теперь выслушайте меня: когда эта гребаная коробка наконец придет и мы спустимся на улицу, я хочу, чтобы водитель нарушил все правила, которые только существуют, но доставил нас к дому Адачи как можно быстрее. Кое-кто хочет убить его, и я всерьез намерен этому помешать. Что вы на это скажете?
Сержант, которому сразу расхотелось улыбаться, сглотнул и ответил Фицдуэйну коротким кивком головы. В этот момент подошел лифт.
Адачи невидящим взглядом уставился на поверхность воды во рву Императорского дворца. Он выключил свое радио и “пищалку”. Он хотел побыть в одиночестве, предаться печали и тщательно продумать ситуацию, в которой он оказался. Настроение его было подавленным, пасмурным. Куда бы Адачи ни повернулся, повсюду виделись ему коррупция и предательство. Даже лучшие из лучших, такие, как прокурор, оказались испачканы в этой грязи.
В окровавленном конверте на свое имя Адачи обнаружил всю невеселую историю. Все оказалось примитивно и просто. Одна маленькая неосторожность, допущенная много лет назад, сделала Секинэ уязвимым. Об этом случае ему напомнили совсем недавно, и прокурор стал частью плана Кацуды, направленного против Ходамы и братьев Намака. Ему даже не надо было ничего делать — только информировать самого Кацуду и подталкивать следствие по нужному пути.
Но Адачи испортил этот безупречный план. Вместо того чтобы избрать легкий путь и строить обвинения, основываясь на уликах против Намака, которые ловко подсовывал ему Кацуда, он разыграл из себя супердетектива. Его глупая, неуместная сообразительность расстроила все дело против Намака, которые вполне заслуживали судебного преследования если не за смерть Ходамы, то за многое другое, и поставила прокурора в положение, когда он вынужден был выбирать между своими обязательствами по отношению к якудза и любовью к Адачи. Решить эту проблему он мог только ценой своей жизни. Заблуждался он или нет, но он был достойным человеком, который нашел достойный конец. От этого, однако, эта потеря не переставала быть для Адачи невосполнимой и тяжелой.
Против Кацуды не было ни одной улики. Даже Секинэ в своей предсмертной записке избегал называть его имя. Контекст письма был предельно ясен для Адачи, но для суда это было не больше клочка бумаги. Нет, Кацуда станет новым куромаку, и он, Адачи, ничего не мог с этим поделать.
Верхушка системы прогнила, и, как ни крути, как ни украшай витрины и фасад, все так и останется. И если бы у него, Адачи, нашлось хоть немного здравого смысла, он согнулся бы, как побег молодого бамбука из древней пословицы, чтобы его часом кто-нибудь не сломал.
Последнее письмо Секинэ только подтвердило, что внутренним информатором в спецотделе был всегда надежный и трудолюбивый сержант Фудзивара. Возможно, он поступал так, лишь выполняя приказ прокурора и считая, что делает правильно, однако мысль эта не принесла Адачи никакого облегчения.
В своем письме прокурор называл Фудзивару по имени. Адачи уже почти догадался об этом, когда в воскресенье застал инспектора в своем кабинете во время бейсбольного матча, но тогда он отогнал эту мысль, спрятал ее в глубинах сознания. Да, это было очень непохоже на Фудзивару — работать в воскресенье, пока все остальные прилипли к телевизору, однако одного этого вряд ли могло быть достаточно.
К сожалению, Адачи не ошибся. Интуиция не обманула его. Теперь его занимал другой вопрос: работал ли Фудзивара только на прокурора или был агентом Кацуды. Неужели сержант связан с якудза?
На самом деле Адачи вовсе не стремился выяснить это в ближайшее время. Какая в конце концов разница? Он был выжат как лимон и смертельно устал.
Серое небо выглядело зловеще. Адачи отвернулся от созерцания рва, когда первые крупные капли дождя взрябили неподвижную воду. Очень скоро теплый маслянистый дождь полил как из ведра, и он промок до последней нитки. Единственной сухой вещью при нем было письмо прокурора, покрытое пятнами крови, но надежно спрятанное в пластиковый пакет для сбора вещественных доказательств.
Адачи знал, что ему нужно позвонить или самому явиться в Кейшичо, но он не мог этого сделать. Он боялся давления и вопросов. Паук непременно захочет поговорить с ним о смерти прокурора, но что мог ответить ему Адачи? Сможет ли его правда сослужить какую-то полезную службу? В конце концов, на чьей стороне сам заместитель начальника токийской полиции?
Нет, сейчас он не мог и не хотел сталкиваться со всем этим. Сегодня он должен побыть один.
Он пошел прочь с площадок Императорского дворца по направлению к Джинбохо, где располагалась его квартира. Дождь усиливался.
Ключи от квартиры Адачи появились у сержанта Фудзивары вскоре после начала расследования по делу Ходамы, когда детектив-суперинтендант послал его привезти оттуда в департамент кое-какие вещи.
Изготовить дубликаты оказалось проще простого, и с тех пор Фудзивара время от времени пользовался ими для проникновения в жилище начальника. Риска в этом почти никакого не было. Адачи жил один, а Фудзивара прекрасно знал, где находится его руководитель в каждый конкретный момент времени. Даже если бы Фудзивару застали с поличным, у него наготове была подходящая история о том, что он якобы готовит для Адачи небольшой сюрприз. Какой бы нелепой ни была эта отговорка, сержант не сомневался, что она сработает.
Именно во время одного из таких набегов он впервые узнал о том, что Адачи ведет параллельное расследование дела Ходамы. Как ни парадоксально, но сначала Фудзивара испытал сильнейшее раздражение — оказывается, детектив-суперинтендант не доверяет своим собственным людям. Только потом до него дошло, насколько неуместной и непоследовательной была с его стороны подобная реакция. Адачи действительно был проницательным и сметливым полицейским, отличным человеком, с которым приятно было работать. Просто этот проницательный коп почувствовал что-то не то. Вместе с тем Фудзивара не сомневался, что Адачи не догадывается о его истинной роли.
Войдя в квартиру Адачи, Фудзивара снова запер за собой дверь. По привычке он хотел было снять ботинки, и только потом понял насколько это глупо и смешно. Тогда он насухо вытер ботинки пиджаком, чтобы они не оставляли следов на татами, и прошел из гостиной в спальню.
Там он расстегнул дорожную сумку, переданную ему связником якудза, и достал автомат с глушителем. Это был девятимиллиметровый английский “стерлинг”, снабженный коробчатым магазином на тридцать четыре патрона, вставлявшимся с левой стороны. Благодаря этому во время стрельбы из положения лежа стрелок почти не поднимался над уровнем земли. Сержант узнал об этом от связника. Якудза был помешан на стрелковом оружии и успел за время их недолгой встречи перечислить все главные характеристики автомата.
Фудзивару же больше всего интересовало, насколько эффективен глушитель. Якудза заверил его, что и с этой стороны все в порядке. Глушитель был встроен в ствол и обладал столь совершенной конструкцией, что даже при использовании мощных патронов с высокой начальной скоростью пули звук получался не громче, чем плевок. Семьдесят два отверстия, высверленных в канале ствола, отводили пороховые газы в стороны, так что пуля вылетала почти беззвучно. По словам якудза, такая модель была разработана специально для британских десантных сил.
Услышав об этом, Фудзивара задумался, каким образом эта штука очутилась в Японии. Он вспомнил об этом еще раз, в квартире Адачи, и подумал, что интернационализация, оказывается, не всегда приносит хорошие плоды.
Потом он вставил магазин, передернул затвор, поставил автомат на предохранитель и устроился на кровати. Теперь ему оставалось только ждать. Одна длинная очередь, контрольный выстрел в упор — и он растворится в ночи. Его длинный плащ, шляпа и темные очки послужат достаточной маскировкой, если он встретит кого-нибудь на лестнице. Нужно только добраться до метро, а там он сумеет бесследно затеряться среди пассажиров.
На случай такого неприятного события, как расследование, в котором он будет фигурировать в качестве подозреваемого, Фудзивара приготовил себе железное алиби. Впрочем, он полагал, что алиби ему даже не пригодится. Скорее всего наоборот ^ именно он возглавит расследование убийства Адачи.
“Как я сам попал в такое положение? — раздумывал он, ожидая. — Среди всех полицейских департамента корыстных людей очень мало”.
“Деньги, Деньги и еще раз деньги” — это был единственный ответ, который нашел Фудзивара, и каким бы простым он ни казался, в данном случае этим действительно все исчерпывалось. Сержант очень любил получать достойную награду за свои действия.
Само по себе отсутствие коррупции среди полицейских являлось прекрасной возможностью заработать. Цена служебной информации была исключительно высока, и требовалось лишь немного инициативы, предпринимательской сметки и умение найти подходящих людей. Последнее было Фудзиваре особенно просто, так как он работал именно в отделе, занимающемся организованной преступностью. У него не было никакого сомнения, что грядет эпоха “Кацуда-гуми”, и именно с этой группировкой стоило связаться, чтобы не прогадать. Это были жестокие и сильные люди, но они хорошо платили, а за сегодняшнее убийство Фудзиваре была обещана награда почти королевская. Стоило всего лишь дважды нажать на спусковой крючок, и он хоть завтра мог уйти в отставку, на пенсию. Что же, в конце концов удача всегда зависела от умения оказаться в нужном месте в нужный момент.
— Ходамы больше нет, так что это уже история, — сказал Шванберг. — Теперь мы хотим полностью вывести из игры братьев Намака. Когда их не станет, мы сможем возвести на трон нового всеяпонского куромаку, который будет более сговорчивым. После этого мы действительно планировали провести кое-какие перестановки. Либерально-демократическая партия хорошо нам послужила, но широкие массы начинают ощущать недовольство. Нам необходима иллюзия перемен.
— Кацуда, — сказал Фицдуэйн. — Кацуда, которого будет прикрывать какой-нибудь марионеточный политик, якобы стоящий на реформистских позициях.
— Господи Иисусе! — вскричал Шванберг. — Вы пробыли в Японии всего лишь пару недель, как вам удалось докопаться до этого?!
— Я общаюсь со многими людьми, — сдержанно ответил Фицдуэйн. — И у многих из них отличная память. Кому могло понадобиться убивать Ходаму столь изуверским способом? Кто в случае его смерти заполнял собой образовавшийся вакуум власти? Мотив, средства и возможность — это классическое триединство указывает на Кацуду. Он сделал ошибку, умертвив старика с особой жестокостью, — это должно было сразу навести следствие на мысль о личных мотивах. Надо было имитировать заказное убийство: только мертвое тело, и никаких улик, равнозначных личной подписи.
— Все улики указывают на Намака, — сказал Шванберг. — И можете мне поверить, что к Кацуде никоим образом нельзя будет провести ни одной ниточки. Может быть, он и виновен, но этого никому и никогда не доказать. Слишком тщательно были убраны все концы. Братьям придется отдуваться за всех.
Фицдуэйн покачал головой.
— На этом деле сидит очень толковый коп, и я считаю, что ваша попытка подставить Намака не удастся. Шванберг удивленно посмотрел на него.
— Мы должны были бы знать об этом, но нас никто не предупредил.
— Как я уже сказал, — продолжил Фицдуэйн, — он хороший полицейский и очень сообразительный. Он догадывается, что у вас есть осведомитель и, может быть, даже знает, кто это.
— Черт с этим, — кивнул Шванберг. — В данном случае мы сражаемся на его стороне. В сущности, у нас и у него одна и та же цель — Намака. Пусть они не убивали Ходаму, что с того? Зато они, несомненно, санкционировали нападения на вас. Я предлагаю объединить наши усилия и придавить этих двух кровососов. Что касается вашего друга Адачи, то на протяжении некоторого времени он был нам неудобен и мы вынуждены были принять меры. Боюсь, ваш Адачи может погибнуть в результате заурядного несчастного случая.
Фицдуэйн, с трудом сохраняя на лице спокойное выражение, едва не бросился на сидящего перед ним человека. Грубый цинизм этой кучи дерьма потряс его. Подонок говорил о смерти другого человеческого существа с таким спокойствием, словно речь шла о лишней пачке бумаги для офиса.
Потом он представил себе, как с тем же равнодушием Намака приказывают уничтожить его самого, и в груди Фицдуэйна закипел бешеный гнев. Ему хотелось немедленно броситься прочь, каким-нибудь образом связаться с Адачи и предупредить его о грозящей опасности. Разум, однако, требовал проявить осторожность. От Шванберга можно было ожидать чего угодно, любой гадости, и Фицдуэйн должен был хотя бы ненадолго задержаться в его конторе, чтобы американец не догадался о его настоящих намерениях и мыслях.
— Так чего же вы от меня хотите? — спросил Фицдуэйн.
— Помогите взвалить всю ответственность на Намака, помогите держать Кацуду вне подозрений, — предложил Шванберг. — Ну и время от времени информируйте нас.
Он ненадолго замолчал, но Фицдуэйн чувствовал, что они подошли к чему-то очень серьезному.
— Так или иначе, но мы доберемся до Намака, — продолжил Шванберг, — но они — только часть нашей общей большой проблемы. Существуют еще покорные их воле экстремисты — те самые, что напали на вас в Ирландии. Что бы вы ни думали, но к ним мы не имеем никакого отношения. Мы никак не связывали их с Намака и ничего не могли с ними поделать, однако нам необходимо, чтобы “Яибо” тоже перестали существовать. Мы правильно сделали, что начали с братьев, однако даже после их ухода на сцене останутся весьма могущественные и опасные силы.
Фицдуэйн кивнул.
— Я вижу политическую логику и не могу с ней не согласиться, но я не обязан быть от нее в восторге. Шванберг пожал плечами.
— И еще одно, — сказал Фицдуэйн. — Оставьте в покое Адачи. Я сам о нем позабочусь.
Шванберг как-то странно посмотрел на него.
— Мы влияем на события, — сказал он, — но это не значит, что мы направляем их.
— Что это, черт возьми, значит? — осведомился Фицдуэйн.
— Об Адачи узнал Кацуда, — признался Шванберг. — Я думаю, что операция уже началась, и то, о чем мы говорили, может случиться очень скоро. Разумеется, деталей я не знаю и не хочу знать.
— Как скоро?
— Возможно, даже сегодня, но точно не скажу — не знаю. Может быть, это уже случилось. Кацуда очень нетерпелив, и когда срывается с поводка, начинает убивать направо и налево.
— Ничего личного, Шванберг, — сказал Фицдуэйн, — но если с Адачи что-то случится, то я сам приду сюда, чтобы свернуть твою жирную шею. А теперь открывай свою конуру, я хочу выйти отсюда!
Япония, Токио, 20 июня
Фумио Намака приковылял в кабинет своего брата. Кеи размахивал топором, подаренным Фицдуэйном, с такой непринужденностью, словно это была клюшка для гольфа, привычная для многих представителей деловой элиты. Кеи никогда не любил бумажную работу, детали наскучивали и утомляли его, однако его интерес к боевым искусствам почти никогда не затухал. Кеи с удивительной для своего возраста непосредственностью воображал себя средневековым самураем, и двадцатый век был для него лишь досадным недоразумением.— Кеи, — сказал Фумио. — Мне хотелось бы, чтобы ты вышел в коридор и сказал, что ты там видишь.
— Я занят, — отозвался старший брат и снова взмахнул топором. Топор очертил над его головой сверкающую окружность и вдруг резко опустился вниз по косой дуге.
— Я пытаюсь овладеть особенностями этого оружия. Оно гораздо хитрее, чем кажется на первый взгляд. Из-за значительной инерции с ним бывает нелегко справиться. Если промахнуться с ударом, то масса лезвия потянет тебя за собой, и ты будешь открыт для ответного удара. Но я уверен, что существует особая техника, которая может компенсировать этот недостаток; Надеюсь, я сумею сам догадаться, в чем тут секрет.
Без видимых усилий он снова взмахнул топором, а Фумио одновременно почувствовал раздражение и прилив теплых чувств к своему старшему брату. Кеи мог запросто свести с ума своим упрямством, но его одержимость и энтузиазм были заразительны.
— Это касается гайдзина Фицдуэйна, — сказал Фумио с бесконечным терпением. — Я провожу небольшой эксперимент, и мне кажется, тебе будет любопытно взглянуть.
Кеи фыркнул, но опустил топор.
— Куда нужно идти? — проворчал он.
— Открой дверь, посмотри налево и скажи, что ты видишь в коридоре.
— Шуточки шутишь, — пренебрежительно сказал Кеи, но все-таки подошел к дверям и выглянул. В следующий миг он спрятался обратно, лицо его было бледно.
— Это гайдзин! — сказал он громким шепотом. — Ирландец! Я видел его — он стоит в конце коридора спиной к окну. Что он здесь делает? Как он прошел мимо постов безопасности? Что он замышляет?
— Понятия не имею, — ответил Фумио спокойно. — А ты уверен, что это действительно Фицдуэйн-сан?
— Конечно, уверен! — быстро воскликнул Кеи и только потом заметил хитрое выражение на лице брата. — Что ты имеешь в виду?
— Человек в коридоре — это не Фицдуэйн, — объяснил Фумио. — Тот же рост, то же телосложение и одежда, та же стрижка и цвет волос, но это не гайдзин. Он стоит спиной к свету так, что его лицо скрыто в тени, однако если ты посмотришь на него с близкого расстояния, то увидишь разницу. Самое главное в том, что с самого начала он ввел тебя в заблуждение; к тому же ты не ожидал его увидеть. Люди, как правило, видят то, что ожидают и что хотят видеть.
Кеи снова открыл дверь в коридор и прошел с десяток шагов по направлению к человеку, стоявшему у окна. Теперь он без труда различал некоторые несоответствия, но двойник все равно оставался удивительно похож на Фицдуэйна.
— Замечательно, Фумио, — сказал он, вернувшись в кабинет и закрывая за собой дверь. — Но зачем тебе нужен этот двойник Фицдуэйна, этот дух-доппельгангер?
И Фумио рассказал ему о своем плане.
По меньшей мере, один раз в неделю Адачи докладывал генеральному прокурору и старшему общественному обвинителю Секинэ о ходе расследования. На сей раз, когда он стоял у дверей кабинета своего наставника, на сердце у него было тяжело.
Верность людям, к которым он был привязан всю свою жизнь и которую Адачи считал чем-то само собой разумеющимся, теперь оказалась для него под вопросом. Как и большинство японцев, детектив-суперинтендант никогда не ставил особенно высоко ни политиков, ни политическую систему, однако он всегда доверял административной системе гражданских служб. Теперь он начинал думать, что был слишком наивен.
Коррупция не могла не проникнуть в систему общественного управления. Огромные суммы платились политикам не просто за то, чтобы они продолжали поддерживать разваливающуюся политическую систему. Нет, эти деньги вкладывались в их руки, чтобы приносить вполне реальные результаты, а этого можно было добиться, только вовлекая в дело верхушку чиновничьего аппарата и высокопоставленных гражданских служащих. Они были сердцевиной, главной опорой существующей власти. Чтобы добиться даже самой малости, политики должны были действовать через них, а ниточки, за которые дергал куромаку, и вовсе должны были вести непосредственно к исполнительной власти.
Это была безупречная и неуязвимая логика. Элита гражданской службы происходила в основном из того же общественного слоя, к которому принадлежал Адачи, и не могла оставаться незапятнанной. Он не знал, до какой степени прогнила и эта система, однако сомневаться в реальности этого факта уже не приходилось. Мало того, Адачи был в равной степени уверен, что и он сам уже стал жертвой коррупции.
Он постучал в дверь во второй раз. Ответа не было, и Адачи просто повернул ручку и вошел. Так уж сложилось, что если он не заставал прокурора на месте, то мог дожидаться в его кабинете.
Тошио Секинэ, один из самых уважаемых и любимых друзей семьи Адачи, гражданский служащий высшего ранга, известный своей честностью и прямотой, сидел, откинувшись на спинку своего кресла и запрокинув голову назад и вбок. На шее его, словно второй рот, распахнутый в беззвучном крике, зияла глубокая резаная рана. Свежая кровь пропитала всю одежду и медленно растекалась по столу. Под правой рукой прокурора лежало досье, посланное ему Адачи, и забрызганный кровью запечатанный конверт. Конверт был адресован ему. Адачи, не читая, засунул его во внутренний карман пиджака и приступил к осмотру.
Ковер под креслом генерального прокурора тоже оказался в крови. Справа от тела лежала традиционная опасная бритва, которой прокурор перерезал себе горло.
Адачи почувствовал приступ сильнейшей печали. Опустив голову, он несколько минут стоял неподвижно, отдавая последний долг старому другу. Потом он позвал на помощь и приступил к привычной работе. Что бы прокурор ни совершил — или что бы ему ни казалось, что он совершил, — это был во многих отношениях достойный человек.
Двух детективов токийской полиции, включая надежного сержанта Огу, Фицдуэйн обнаружил в коридоре, прямо у дверей миниатюрной конторы Мировой федерации исследования Японии. Они терпеливо ждали его появления. Еще двое полицейских телохранителей оставались внизу в машине. Столь многочисленное общество подчас мешало Фицдуэйну совершать непосредственные, спонтанные поступки, однако иногда в присутствии четырех полицейских были и свои преимущества.
— Сержант-сан, — обратился Фицдуэйн к Ore. — Мне нужно срочно поговорить с детектив-суперинтендантом Адачи. Это важно.
Ога был человеком немногословным. Совместив лаконичное “Да, полковник-сан” с быстрым поклоном, он что-то коротко пролаял в свою рацию. Короткие очереди быстрой японской речи чередовались с минутами молчания: Фицдуэйн не слышал ничего из того, что отвечала сержанту Кейшичо — штаб-квартира токийской полиции, так как Ога пользовался миниатюрным наушником, вставлявшимся прямо в ушную раковину. Однако драгоценное время шло, и он начал чувствовать нетерпение, хотя и не подавал вида. Он не сомневался, что сержант Ога и так делает все, что в его силах. Достаточно было взглянуть на лицо Фицдуэйна, чтобы понять — дело не шуточное.
Фицдуэйн посмотрел на часы. Прошло одиннадцать бесконечных минут. Слишком много. Он посмотрел на сержанта, но тот лишь покачал головой.
— Не можем найти, полковник-сан. Обычно детектив-суперинтендант Адачи носит с собой радио и не расстается с “пищалкой”. Мы попробовали и то, и другое, но он не отвечает.
Фицдуэйн попытался представить себе обстоятельства, в которых Адачи мог бы расстаться с рацией и с устройством, по сигналу которого он обязан был немедленно выйти на связь.
— Адачи часто занимается кендо, — сказал Фицдуэйн. — Может быть, он в зале для единоборств или в душе? Пусть кто-нибудь поищет его там.
Ога покачал головой.
— Простите, полковник-сан, но это невозможно. Каждый, кто входит и выходит из Кейшичо, обязан зарегистрироваться на вахте. Адачи-сан зарегистрировался при выходе. Мы все равно проверили здание, но его там нет. В последний раз его видели в прокуратуре — там обнаружен труп. Однако Адачи, судя по всему, уехал и оттуда. Убитый был его близким другом, так что Адачи, судя по всему, был очень расстроен.
“Проклятье! — подумал Фицдуэйн. — Теперь он может быть где угодно — заливает горе в одном из бесчисленных токийских кабаков или просто прогуливается в парке, чтобы успокоиться и прийти в себя. Все мы подвержены привычкам, и мне нужен кто-то, кто знал бы привычки Адачи… А, дьявол! Нет времени”.
“Заурядный несчастный случай”, — вспомнил Фицдуэйн слова Шванберга. Безусловно, он не говорил буквально, однако этот вариант логично было рассмотреть в первую очередь. Полисмена обычно не убивают на рабочем месте. Лучше всего напасть на него, когда он не на службе, расслабляется после рабочего дня, когда он не насторожен и не слишком внимателен. Бар или спальня подружки подошли бы для этой цели лучше всего, но кто мог сказать, когда коп, работающий как лунатик круглыми сутками, окажется наконец в одном из перечисленных мест? Между тем добротное убийство требовало определенного планирования, а стало быть — предсказуемости в поведении жертвы. Зато рано или поздно Адачи вернулся бы домой — это было понятно, а Фицдуэйн догадывался, что детектив жил один.
— Сержант-сан, — спросил Фицдуэйн, — вам известно, где живет детектив-суперинтендант Адачи?
— Да, полковник-сан, — ответил Ога и утвердительно поклонился. — Это совсем недалеко от вашего отеля, а отсюда — не больше двадцати минут. Все зависит от уличного движения.
— Нам нужно попасть туда как можно скорее, — заявил Фицдуэйн и быстро пошел по коридору. Сержант Ога связался по радио с водителем, чтобы он выехал со стоянки и остановил машину у подъезда, и только потом поспешил за гайдзином. Фицдуэйн все еще ждал лифт, и Ога сдержал улыбку.
— Сержант Ога, — сказал ему Фицдуэйн с легким горловым рычанием, — вы хороший человек, но вам следовало бы знать, что я читаю ваши мысли. Теперь выслушайте меня: когда эта гребаная коробка наконец придет и мы спустимся на улицу, я хочу, чтобы водитель нарушил все правила, которые только существуют, но доставил нас к дому Адачи как можно быстрее. Кое-кто хочет убить его, и я всерьез намерен этому помешать. Что вы на это скажете?
Сержант, которому сразу расхотелось улыбаться, сглотнул и ответил Фицдуэйну коротким кивком головы. В этот момент подошел лифт.
Адачи невидящим взглядом уставился на поверхность воды во рву Императорского дворца. Он выключил свое радио и “пищалку”. Он хотел побыть в одиночестве, предаться печали и тщательно продумать ситуацию, в которой он оказался. Настроение его было подавленным, пасмурным. Куда бы Адачи ни повернулся, повсюду виделись ему коррупция и предательство. Даже лучшие из лучших, такие, как прокурор, оказались испачканы в этой грязи.
В окровавленном конверте на свое имя Адачи обнаружил всю невеселую историю. Все оказалось примитивно и просто. Одна маленькая неосторожность, допущенная много лет назад, сделала Секинэ уязвимым. Об этом случае ему напомнили совсем недавно, и прокурор стал частью плана Кацуды, направленного против Ходамы и братьев Намака. Ему даже не надо было ничего делать — только информировать самого Кацуду и подталкивать следствие по нужному пути.
Но Адачи испортил этот безупречный план. Вместо того чтобы избрать легкий путь и строить обвинения, основываясь на уликах против Намака, которые ловко подсовывал ему Кацуда, он разыграл из себя супердетектива. Его глупая, неуместная сообразительность расстроила все дело против Намака, которые вполне заслуживали судебного преследования если не за смерть Ходамы, то за многое другое, и поставила прокурора в положение, когда он вынужден был выбирать между своими обязательствами по отношению к якудза и любовью к Адачи. Решить эту проблему он мог только ценой своей жизни. Заблуждался он или нет, но он был достойным человеком, который нашел достойный конец. От этого, однако, эта потеря не переставала быть для Адачи невосполнимой и тяжелой.
Против Кацуды не было ни одной улики. Даже Секинэ в своей предсмертной записке избегал называть его имя. Контекст письма был предельно ясен для Адачи, но для суда это было не больше клочка бумаги. Нет, Кацуда станет новым куромаку, и он, Адачи, ничего не мог с этим поделать.
Верхушка системы прогнила, и, как ни крути, как ни украшай витрины и фасад, все так и останется. И если бы у него, Адачи, нашлось хоть немного здравого смысла, он согнулся бы, как побег молодого бамбука из древней пословицы, чтобы его часом кто-нибудь не сломал.
Последнее письмо Секинэ только подтвердило, что внутренним информатором в спецотделе был всегда надежный и трудолюбивый сержант Фудзивара. Возможно, он поступал так, лишь выполняя приказ прокурора и считая, что делает правильно, однако мысль эта не принесла Адачи никакого облегчения.
В своем письме прокурор называл Фудзивару по имени. Адачи уже почти догадался об этом, когда в воскресенье застал инспектора в своем кабинете во время бейсбольного матча, но тогда он отогнал эту мысль, спрятал ее в глубинах сознания. Да, это было очень непохоже на Фудзивару — работать в воскресенье, пока все остальные прилипли к телевизору, однако одного этого вряд ли могло быть достаточно.
К сожалению, Адачи не ошибся. Интуиция не обманула его. Теперь его занимал другой вопрос: работал ли Фудзивара только на прокурора или был агентом Кацуды. Неужели сержант связан с якудза?
На самом деле Адачи вовсе не стремился выяснить это в ближайшее время. Какая в конце концов разница? Он был выжат как лимон и смертельно устал.
Серое небо выглядело зловеще. Адачи отвернулся от созерцания рва, когда первые крупные капли дождя взрябили неподвижную воду. Очень скоро теплый маслянистый дождь полил как из ведра, и он промок до последней нитки. Единственной сухой вещью при нем было письмо прокурора, покрытое пятнами крови, но надежно спрятанное в пластиковый пакет для сбора вещественных доказательств.
Адачи знал, что ему нужно позвонить или самому явиться в Кейшичо, но он не мог этого сделать. Он боялся давления и вопросов. Паук непременно захочет поговорить с ним о смерти прокурора, но что мог ответить ему Адачи? Сможет ли его правда сослужить какую-то полезную службу? В конце концов, на чьей стороне сам заместитель начальника токийской полиции?
Нет, сейчас он не мог и не хотел сталкиваться со всем этим. Сегодня он должен побыть один.
Он пошел прочь с площадок Императорского дворца по направлению к Джинбохо, где располагалась его квартира. Дождь усиливался.
Ключи от квартиры Адачи появились у сержанта Фудзивары вскоре после начала расследования по делу Ходамы, когда детектив-суперинтендант послал его привезти оттуда в департамент кое-какие вещи.
Изготовить дубликаты оказалось проще простого, и с тех пор Фудзивара время от времени пользовался ими для проникновения в жилище начальника. Риска в этом почти никакого не было. Адачи жил один, а Фудзивара прекрасно знал, где находится его руководитель в каждый конкретный момент времени. Даже если бы Фудзивару застали с поличным, у него наготове была подходящая история о том, что он якобы готовит для Адачи небольшой сюрприз. Какой бы нелепой ни была эта отговорка, сержант не сомневался, что она сработает.
Именно во время одного из таких набегов он впервые узнал о том, что Адачи ведет параллельное расследование дела Ходамы. Как ни парадоксально, но сначала Фудзивара испытал сильнейшее раздражение — оказывается, детектив-суперинтендант не доверяет своим собственным людям. Только потом до него дошло, насколько неуместной и непоследовательной была с его стороны подобная реакция. Адачи действительно был проницательным и сметливым полицейским, отличным человеком, с которым приятно было работать. Просто этот проницательный коп почувствовал что-то не то. Вместе с тем Фудзивара не сомневался, что Адачи не догадывается о его истинной роли.
Войдя в квартиру Адачи, Фудзивара снова запер за собой дверь. По привычке он хотел было снять ботинки, и только потом понял насколько это глупо и смешно. Тогда он насухо вытер ботинки пиджаком, чтобы они не оставляли следов на татами, и прошел из гостиной в спальню.
Там он расстегнул дорожную сумку, переданную ему связником якудза, и достал автомат с глушителем. Это был девятимиллиметровый английский “стерлинг”, снабженный коробчатым магазином на тридцать четыре патрона, вставлявшимся с левой стороны. Благодаря этому во время стрельбы из положения лежа стрелок почти не поднимался над уровнем земли. Сержант узнал об этом от связника. Якудза был помешан на стрелковом оружии и успел за время их недолгой встречи перечислить все главные характеристики автомата.
Фудзивару же больше всего интересовало, насколько эффективен глушитель. Якудза заверил его, что и с этой стороны все в порядке. Глушитель был встроен в ствол и обладал столь совершенной конструкцией, что даже при использовании мощных патронов с высокой начальной скоростью пули звук получался не громче, чем плевок. Семьдесят два отверстия, высверленных в канале ствола, отводили пороховые газы в стороны, так что пуля вылетала почти беззвучно. По словам якудза, такая модель была разработана специально для британских десантных сил.
Услышав об этом, Фудзивара задумался, каким образом эта штука очутилась в Японии. Он вспомнил об этом еще раз, в квартире Адачи, и подумал, что интернационализация, оказывается, не всегда приносит хорошие плоды.
Потом он вставил магазин, передернул затвор, поставил автомат на предохранитель и устроился на кровати. Теперь ему оставалось только ждать. Одна длинная очередь, контрольный выстрел в упор — и он растворится в ночи. Его длинный плащ, шляпа и темные очки послужат достаточной маскировкой, если он встретит кого-нибудь на лестнице. Нужно только добраться до метро, а там он сумеет бесследно затеряться среди пассажиров.
На случай такого неприятного события, как расследование, в котором он будет фигурировать в качестве подозреваемого, Фудзивара приготовил себе железное алиби. Впрочем, он полагал, что алиби ему даже не пригодится. Скорее всего наоборот ^ именно он возглавит расследование убийства Адачи.
“Как я сам попал в такое положение? — раздумывал он, ожидая. — Среди всех полицейских департамента корыстных людей очень мало”.
“Деньги, Деньги и еще раз деньги” — это был единственный ответ, который нашел Фудзивара, и каким бы простым он ни казался, в данном случае этим действительно все исчерпывалось. Сержант очень любил получать достойную награду за свои действия.
Само по себе отсутствие коррупции среди полицейских являлось прекрасной возможностью заработать. Цена служебной информации была исключительно высока, и требовалось лишь немного инициативы, предпринимательской сметки и умение найти подходящих людей. Последнее было Фудзиваре особенно просто, так как он работал именно в отделе, занимающемся организованной преступностью. У него не было никакого сомнения, что грядет эпоха “Кацуда-гуми”, и именно с этой группировкой стоило связаться, чтобы не прогадать. Это были жестокие и сильные люди, но они хорошо платили, а за сегодняшнее убийство Фудзиваре была обещана награда почти королевская. Стоило всего лишь дважды нажать на спусковой крючок, и он хоть завтра мог уйти в отставку, на пенсию. Что же, в конце концов удача всегда зависела от умения оказаться в нужном месте в нужный момент.