Страница:
“И все же, — думал Адачи, — иногда наступают моменты, когда привычный порядок становится помехой”. Чувствуя легкое разочарование, он спустился в зал для единоборств, нашел спарринг-партнера и проработал с ним довольно интенсивно почти час. Лупить кого-то по голове расщепленной бамбуковой палкой в кендо означало просто имитировать длинный меч катану. С другой стороны, для того чтобы самому не пропустить удар, требовались немалые усилия, которые одновременно способствовали восстановлению утраченного самообладания.
После тренировки Адачи принял душ и вернулся к работе заметно посвежевшим. Рассуждения Паука он решил покамест оставить без внимания. Стопка документов на столе стала за время его отсутствия еще толще. С этой работы он и решил начать.
Глава 5
Он не мог ничего понять. Он не знал, ни где он находится, ни что с ним случилось. По щекам потекли слезы, и он открыл глаза, однако чувства пространства, времени, понимание причинно-следственных связей снова оставили его.
Яркий свет. Электронные шумы. Странный звук хриплого дыхания. Кто это дышит? Он сам не дышал!
Ужас, леденящий душу, первобытный, мрачный ужас навалился на него.
Потом пришла темнота. Печаль. Что-то черное. Ничего.
Несколько мгновений он наслаждался покоем, потом снова вернулись навязчивые кошмары.
Он проснулся от удушья, в полном беспросветном отчаянии. Потом снова потерял сознание.
Сегодня врач Линда Фолей работала со старшей сестрой отделения интенсивной терапии Кэтлин Бёрк. Фицдуэйн нуждался в постоянном присмотре до тех пор, пока не выйдет из терапии. Если выйдет.
Глядя на беспомощного пациента, Линда ощущала какое-то смутное беспокойство. Определенно, что-то было не так, что-то они упустили. Эта деталь, впрочем, относилась не к физическому состоянию больного, это было что-то сверх того. Доктор Фолей обычно чувствовала такие вещи. Это был редкий дар и одновременно нелегкое бремя.
Работая дружно и слаженно, они проверили артериальное давление и насыщенность крови кислородом, измерили центральное венозное давление, проконтролировали состав дыхательной смеси, выслушали стетоскопом дыхательные пути и сверили показания на мониторах. К пальцу Фицдуэйна прикрепили оксигемометр, измеряющий степень насыщенности крови кислородом по ее оптической плотности, а электрокардиограф следил за его сердечной деятельностью.
Потом Фолей подключила аппарат переливания крови к насосам, которые предельно точно контролировали объем вливаний, проверила катетер мочеприемника и вызвала рентгенолога, чтобы тот сделал еще один снимок грудной клетки. Через капельницы на запястьях Фицдуэйну делали впрыскивания мощных антибиотиков.
Тем временем Кэтлин Бёрк вручную продувала легкие Фицдуэйна при помощи дыхательного мешка. Когда грудная клетка раздувалась, анестезиолог без труда удаляла скопившуюся слизь через дренажную трубку. Пока Фицдуэйн оставался без сознания, это было совсем легко, а чистая грудная клетка снижала опасность дисанестезии.
Потом Кэтлин измерила температуру раненой ноги и заодно убедилась, что на стопе прощупывается слабый пульс — значит, кровь в конечности циркулирует.
Линда Фолей отметила высокое давление и повышенную частоту сердечных сокращений.
— Он сильно страдает от боли, бедняжка, — сказала она и записала в рекомендациях препарат морфия — циклиморф — каждые четыре часа внутримышечно.
Кэтлин, озабоченная низкой температурой тела, принесла еще несколько одеял, предварительно проверив, не промокли ли повязки, и сменив их там, где было необходимо.
Кроме того, обеим женщинам приходилось постоянно следить, чтобы дренажные трубки, установленные в груди Фицдуэйна, поднимались и опускались в такт его дыханию. Поначалу в них постоянно булькала кровянистая серозная жидкость, однако теперь, спустя два часа, выделение сыворотки почти прекратилось.
Наконец Фолей выпрямилась и огляделась по сторонам словно в поисках вдохновения, одновременно покачивая головой и напрягая шею, чтобы избавиться от напряжения. Все мускулы ее тела немилосердно ныли и болели.
Она смертельно устала; ее нервы, подхлестнутые слишком большими дозами крепчайшего кофе, не выдерживали, однако Линда не собиралась сдаваться до тех пор, пока пациент не почувствует себя хоть немного лучше. Но до сих пор ничего так и не произошло. Определенно что-то было не так.
Фицдуэйн то терял сознание, то снова приходил в себя, понемногу начиная отдавать себе отчет в происходящем, хотя и был оглушен болеутоляющими.
Должно быть, приходить в сознание ему было жутковато. Фолей искренне считала, что отделение интенсивной терапии выглядит настолько бесчеловечно, насколько это вообще возможно. Заставленное сложной аппаратурой футуристического облика, оно казалась величественным памятником гигиене и передовой технологии, что отнюдь не благотворно сказывалось на человеческой психике. Здесь было слишком светло и слишком прохладно, по углам змеились резиновые кабели и попискивали равнодушные экраны мониторов. Очнуться в такой обстановке было бы неприятно даже тому, кто с самого начала знал назначение и названия всех этих аппаратов.
В случае с Фицдуэйном было очевидно, что он утратил ощущение целостности мира. Обстоятельства вырвали его из привычной колеи жизни, он получил серьезнейшие ранения, и вот был выброшен на незнакомый берег, где все окружающее не могло не показаться ему враждебным. Несомненно, Фицдуэйн будет растерян, сбит с толку и станет с подозрением воспринимать все окружающее.
Все системы его организма — сердечно-сосудистая, дыхательная, почечная, иммунная — все вместе и каждая по-своему — в полную силу ответили на причиненные увечья, и результатом этого могло быть только одно — полное физическое и психическое истощение. В довершение всего первые люди, которых увидит Фицдуэйн, будут в масках и в белых халатах.
Он увидит только их глаза.
Утешение он сможет черпать только в голосах тех, кто окажется в этот момент в интенсивной терапии. Голоса были самым важным. Голоса были единственным, что оживляло стерильную чистоту комнаты и могло выстроить мостик к человеческой душе.
Линда Фолей по опыту знала, что выздоровление — не просто физиологический процесс. Слишком многое зависело и от состояния разума, психологического настроя.
“Черт, вот оно!” — подумала она внезапно. Дух Фицдуэйна был каким-то образом сломлен. Именно в этом-то все и дело. Она знала это совершенно точно, неважно как, но знала. Пациенту недоставало простого желания выздороветь.
Учитывая большую кровопотерю и пониженную температуру тела, Линда Фолей оставила Фицдуэйна подключенным к аппаратам жизнеобеспечения на шесть часов после операции, и только теперь стала понемногу отключать всю эту сложную и тонкую технику. Фицдуэйн уже два часа дышал самостоятельно, хоть и через кислородную маску. Скоро ее тоже можно будет снять.
Фицдуэйн неожиданно открыл глаза, и Кэтлин Бёрк наклонилась над ним.
— Эй, Хьюго, это я, Кэтлин. Ты перенес операцию, и все кончилось хорошо.
Глаза Фицдуэйна наполнились слезами. Перед глазами у него все расплывалось, а в горле пересохло. Он попытался заговорить, но не смог произнести ни звука. Кэтлин смочила ему губы влажным тампоном.
Фицдуэйн издал какой-то судорожный всхлип, и Кэтлин наклонилась ниже. Раненый произнес еще что-то и снова потерял сознание. Медсестра выпрямилась.
— Что он сказал? — поинтересовалась Фолей.
— Не разобрала, — смущенно откликнулась Бёрк. — Что-то вроде “сапожник” или “сапожок”. Мне послышалось: “сапожник умер”. Должно быть, он просто бредит, его накачали наркотиками по самые брови.
Линда посмотрела на Фицдуэйна. В каком бы плачевном состоянии ни было его тело, он казался мужественным и сильным человеком. Было весьма маловероятно, чтобы он принадлежал к тем хлюпикам, которые расстаются с жизнью без боя. И все же его воля и дух были надломлены.
— Черт побери! — воскликнула Фолей. — Мы чего-то не учли. Я должна узнать об этом парне побольше.
Повернувшись на каблуках, она вышла из отделения интенсивной терапии и сняла маску. Отчаянно хотелось курить, но с этой привычкой она рассталась, когда стала врачом-интерном при госпитале. Впрочем, хорошая порция чего-нибудь покрепче вполне заменила бы ей табак.
В наружном коридоре она обнаружила двух солдат в черной боевой форме и с автоматическими винтовками.
— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — сказала она властно. — С кем-то, кто знает моего пациента. И быстро.
С диванчика свесилась пара ног, обутая в солдатские башмаки, затем Линда увидела и их обладателя. Это был высокий и крепкий мужчина лет пятидесяти с небольшим, в котором, несмотря на заросший щетиной подбородок и запавшие от усталости глаза, ощущалась властная сила.
— Поговорите со мной, — предложил он, — мое имя — Шон Килмара.
Когда Фицдуэйн в очередной раз пришел в себя, Кэтлин проверила степень его сознательной ориентировки по шкале Глазго-Кома. Сюда включалась оценка зрения, способность говорить, моторно-двигательные и другие реакции. Тест показал, что нервная система Фицдуэйна не пострадала и что с этой стороны помех выздоровлению не будет.
Между тем пациент снова уснул. Физически его состояние стабилизировалось, однако он по-прежнему оставался неподвижным и безучастным. Это обстоятельство сильно беспокоило сестру из интенсивной терапии.
Фицдуэйн начал вспоминать.
Снова он слышал журчание воды и чувствовал прижимающееся к нему теплое тельце Бутса. Потом в небе вспыхнули красные ракеты, и с ними пришло ощущение неотвратимо надвигающейся беды. Последним, что он помнил отчетливо, — была кровавая рана на затылке сына.
Он всхлипнул. Как в тумане он видел, как пули ложатся в воду вокруг неподвижного тела мальчика, и не мог сдвинуться с места. Он хотел помочь ему, отчаянно хотел сделать хоть что-нибудь, но, придавленный лошадью, был бессилен.
Потом на него снова накатила слабость, закружилась голова и стало саднить в горле. Фицдуэйн открыл глаза, но свет был слишком ярким.
— Папа! — сказал знакомый голос. — Папочка, папа!
— Иду!… — прохрипел Фицдуэйн, вздрагивая, и обмяк.
Линда Фолей с тревогой покосилась на экраны. Похоже, что идея, пришедшая ей в голову, была не из лучших. Кэтлин посмотрела на нее, и женщины обменялись озабоченными взглядами.
Фицдуэйн почувствовал в своей руке маленькую теплую ладошку. Потом к его щеке прикоснулись детские губы, и он ощутил запах шоколада. Он открыл глаза.
Небольшое и, откровенно говоря, довольно грязное лицо сына склонялось над ним.
— Тебе чего-нибудь хочется, папочка? — спросил Бутс и, не дожидаясь ответа, засунул кусочек шоколада в рот отца.
Фицдуэйн почувствовал — на самом деле почувствовал — вкус!
— Бутс в полном порядке, — раздался еще один знакомый голос. — Первая пуля лишь слегка оцарапала его, а так — все отлично. Теперь ты должен поправляться как можно скорее; он совершенно меня замучил.
Мониторы взбесились и… успокоились. Изломанные линии на них стали ровнее, увереннее.
Фицдуэйн улыбнулся и, собравшись с силами, обнял Бутса левой рукой. Мальчик прилег на узкую койку рядом с отцом, нежно обнимая его. Так они лежали несколько минут, потом Килмара осторожно поднял мальчугана.
Фицдуэйн уже спал. Но и во сне он улыбался.
Килмара посмотрел на Кэтлин и на Фолей.
— Вы — чертовски замечательная парочка, — объявил он торжественно. — Не умеете останавливаться на полдороге. Молодцы… — Он улыбнулся. — Можете в любой момент переходить на работу в рейнджеры!
Женщины устало улыбались. Обе считали, что на текущий момент они действительно сделали для раненого все, что могли. Потом переговорное устройство Линды разразилось пронзительным писком, и она ушла отвечать на вызов, смиренно пожимая плечами. Выходя из палаты, она обернулась и подняла вверх растопыренные средний и указательный пальцы.
Кэтлин к тому времени совершенно выдохлась. Она не смотрела больше на экраны мониторов; она смотрела на Фицдуэйна и думала о том, что хотя все это, конечно, было антинаучно и глупо, но все же перемена налицо. Над головой больного не хватало разве что ауры. Фицдуэйн начал бороться за жизнь.
— Сколько времени ему понадобится, чтобы снова вернуться в строй? — спросил Килмара.
— Это очень сложный вопрос, — ответила Кэтлин, возвращаясь с небес на землю. — И преждевременный. Он все еще в критическом состоянии.
— Только его тело, — возразил Килмара. Кэтлин строго посмотрела на него.
— Четыре месяца, полгода, год… — она сверкнула глазами. — Ранение очень тяжелое, и все зависит от конкретного человека. Кстати, кто он такой? Если не считать фермеров, которые, бывает, спьяну наступят на свое ружье, огнестрельные ранения в нашей местности встречаются не часто. И потом, здесь вы и ваши люди…
Она жестом указала на самого Килмару и на вооруженных рейнджеров, которые стояли на часах в коридоре.
— Мне не нравится, когда в моем госпитале бродят вооруженные люди. Хотелось бы верить, что это действительно необходимо. Может быть, вы мне что-нибудь объясните?
Килмара сдержанно улыбнулся.
— Я все вам расскажу, но только за чашкой чая, — сказал он. — Или за бокалом чего-нибудь более существенного. По-моему, вы это заслужили.
Они отыскали небольшой свободный кабинетик рядом с сестринским постом. Сестра принесла им свежий чай, и Килмара достал из кармана свою плоскую набедренную флягу. Кэтлин подумала о Линде: за глоток горячительного анестезиолог, наверное, могла пойти на преступление, но, к счастью, она все еще говорила по телефону.
Килмара тем временем быстро проглотил свой чай, и по комнате поплыл аромат крепкого ирландского виски. Откровенно говоря, полковник никак не мог понять, почему это некоторые предпочитают “Скотч”.
— Ваш пациент — Хьюго Фицдуэйн — настоящий анахронизм, — начал он. — Первый из Фицдуэйнов, высадившийся в Ирландии семьсот лет назад, был норманнским рыцарем. Иногда мне кажется, что у Хьюго гораздо больше общего с ним, чем с людьми из двадцатого столетия. Он все еще живет в своем родовом замке и придерживается старинных понятий о чести и долге. Он готов положить жизнь за то, во что верит, и за тех, кого любит.
Кэтлин перегнулась через стол и, прочитав его имя на нагрудном шевроне, спросила:
— Какое отношение к нему имеете вы, полковник Килмара?
— Он служил под моей командой в Конго, — ответил тот. — Когда сражаешься с кем-то плечом к плечу, начинаешь понемногу узнавать этого человека. Мы подружились. Вскоре Хьюго демобилизовался из армии и стал военным фотокорреспондентом, появляясь то в одной горячей точке, то в другой. Несмотря на это, мы продолжали поддерживать отношения. Несколько лет назад он наконец решил, что с него, пожалуй, хватит, но так получилось, что он столкнулся с одной грязной историей прямо на своем острове. Это была действительно грязная и страшная история, связанная с международным терроризмом. С помощью моих людей, правда, с очень небольшой помощью, он раскопал все эти мерзкие секреты. Помните, была целая серия убийств? После этого он решил обосноваться в замке и заняться семьей. Должен сказать, что в душе он очень мягкий и добрый человек.
Кэтлин кивнула, припоминая отчаяние Фицдуэйна и волшебную метаморфозу, которая произошла с ним, когда он понял, что его сын остался в живых. Свершившееся на ее глазах чудо не могло не тронуть ее, хотя Кэтлин часто казалось, что на своей работе она насмотрелась всякого и стала многое воспринимать гораздо спокойнее.
— Стало быть, он женат? — спросила она. Килмара покачал головой.
— Ничего из этого не вышло, — ответил он. — Хьюго растит Бутса один.
— Ну, вот мы и подошли к самому интересному: почему этот добросердечный рыцарь, живущий в уединении на западном побережье Ирландии, внезапно становится мишенью для пуль террористов. Ведь это же не был просто несчастный случай?
— Нет, это не был несчастный случай, — согласился Килмара. — И никакой загадки, как мне кажется, в этом тоже нет. Мир борьбы с терроризмом состоит в основном из действий и… ответных действий. Стоит только ввязаться — и ты навсегда в опасности. Я почти уверен, что это покушение — месть за то, что произошло три года назад. Месть — очень распространенное явление в этом мире.
Кэтлин вздрогнула.
— Извращенные, больные умы. И все же прошло три года. Почему они ждали так долго?
Килмара пожал плечами.
— Этого мы пока не знаем. Однако отложенная месть все же явление гораздо более обыкновенное, чем вообще никакой. Поначалу жертва предпринимает все возможные меры предосторожности и настороженно относится к каждой, самой пустячной мелочи. Но время идет, человек успокаивается и начинает думать, что ему уже ничего не грозит. Стоит только чуть-чуть ослабить внимание… Тут-то все и происходит. Кроме того, на этот счет есть одна пословица…
— Месть — это вино, которое лучше всего употреблять охлажденным, — закончила Кэтлин.
— Вот именно, — кивнул Килмара.
Кэтлин внимательно рассматривала его. Перед ней сидел человек, который своими глазами видел и пробовал на вкус многое из того, чем богата жизнь. И он, похоже, воспринимал все это совершенно спокойно. Это был человек, который управлял самыми смертоносными силами, человек, который охотился на других людей. И при этом сам был дичью. Какая страшная у него, должно быть, жизнь…
— Как вам удается жить со всем этим? — спросила она. — Жестокость, страх, постоянная готовность к тому, что любой встречный может нанести смертельный удар…
Кэтлин тут же пожалела о сказанном. Вопрос оказался на редкость бестактным, что, впрочем, лишний раз свидетельствовало о том, насколько она устала.
Килмара расхохотался.
— Я не беру конфет у незнакомых мужчин, — сказал он. — Я играю на вероятностях, а все, что я делаю, я делаю хорошо.
— Насколько я поняла, вы подразумевали, что мистер Фицдуэйн не хуже вас, — парировала Кэтлин.
— Кэт, — сказал Килмара, — когда Хьюго обратит на вас свое внимание, вы поймете что он — самый опасный человек из всех, кого вы когда-либо встречали. Просто он иногда слишком долго раскачивается. Его идеалы иногда мешают ему двигаться к своей цели самой прямой дорогой, однако, когда у него есть достаточно веские причины, я по сравнению с ним могу показаться вам просто котенком.
Кэтлин никак не удавалось ассоциировать искалеченного человека на больничной койке с грозной опасностью, о которой со спокойной уверенностью толковал Килмара. Потом ей в голову пришла мысль, расстроившая ее еще больше.
— А вооруженные часовые, которых вы поставили в коридоре… Вы что, ожидаете новых неприятностей? Неужели эти террористы могут повторить свою попытку здесь, в столь людном месте?
Прежде чем ответить, Килмара помедлил. Ему вовсе не хотелось устраивать в госпитале переполох. С другой стороны, медсестра не была похожа на истеричку, и он считал себя обязанным ей за все, что она сделала для Фицдуэйна.
— Люди, с которыми мы имеем дело, таковы, что сделают все, что угодно и где угодно, — с расстановкой сказал Килмара. — Это закон мести. Никаких ограничений. Именно это заставляет меня чувствовать себя молодым, — закончил он неожиданно весело. — Все время приходится напрягать мозги, чтобы перехитрить подлецов.
— Значит, вы считаете, что они попробуют еще раз? — спросила Кэтлин.
— Вероятно, — с неохотой признал Килмара.
— Таким образом, до тех пор, пока ваш друг остается в госпитале, мы все подвергаемся опасности? Килмара кивнул.
— Элемент риска, безусловно, есть, — сказал он, — но давайте не будем охать и ахать по этому поводу. Мы примем все меры предосторожности.
— Господи Иисусе! — воскликнула потрясенная Кэтлин. — Кто эти люди? Почему вы не найдете и не остановите их?
Килмара вылил в свою чашку все, что оставалось во фляге.
— Терроризм как рак, — сказал он. — У нас есть успехи, но наш враг изменяется, мутирует, и поиски лекарства продолжаются. И конца этому пока не видно.
— Мне кажется, что чем скорее мы вылечим и выпишем вашего друга, тем будет лучше, — заметила Кэтлин. Килмара приподнял свою чашку в насмешливом салюте.
— Вот это правильно, Кэтлин! — сказал он. — Наконец вы начинаете понимать.
Кэтлин неуверенно улыбнулась.
Глава 6
Что его разбудило? Кто здесь? Нужно немедленно что-то предпринять.
Стоило один раз ослабить защиту, и вот чем все кончилось!
Могучее желание двигаться наполняло все его тело, но ему мешали снотворные и болеутоляющие препараты.
Сигнал тревоги в мозгу продолжал звучать.
На лбу выступил холодный пот. Фицдуэйн попытался сесть; он надеялся, что в этом положении сможет реагировать несколько эффективнее, чем когда он просто лежал, беспомощный и беззащитный.
Движение давалось ему с огромным трудом. Мышцы отказывались ему повиноваться.
Наконец Фицдуэйну удалось справиться со своим непослушным телом; он медленно приподнял голову и забинтованный торс, но оказалось, что он еще слишком слаб. Острая боль заставила его зажмуриться, и с губ его сорвался хриплый стон, болезненный и разочарованный.
Потом он услышал голос. Это был голос друга, и он понял, что опасность ему не грозит. Он и Бутс в безопасности. Внезапно он вспомнил, где он.
Потом он увидел женщину, почувствовал у себя на лбу ее прохладную руку, снова услышал ее голос.
— Все хорошо, Хьюго, не волнуйся… — сказала она. — Лежи спокойно. Не нужно беспокоиться, ты должен отдыхать и набираться сил.
На циферблате настенных электронных часов было два часа двадцать три минуты.
Кэтлин, ласковая темноволосая женщина лет тридцати с небольшим, меняла ему капельницы. По инициативе Линды Фолей ее временно перевели сюда из отделения интенсивной терапии: пациенты Кэтлин Бёрк шли на поправку гораздо быстрее, чем все остальные. Иными словами, у нее была легкая рука.
Покончив с капельницами, Кэтлин взяла его за руку и проверила пульс. К карману ее халата были прикреплены вверх ногами небольшие часы, на которые она сосредоточенно глядела, подсчитывая количество ударов в минуту. Фицдуэйну нравилось прикосновение ее пальцев, нравился чистый и теплый запах ее тела. На безымянном пальце левой руки он заметил след от обручального кольца.
— Могу я что-нибудь для тебя сделать? — очень тихо спросила она.
Фицдуэйн улыбнулся. Боль никуда не девалась, но странным образом он почти не чувствовал ее, словно она была где-то далеко. Он чувствовал себя отдохнувшим и совершенно спокойным. Приподняв руку, Фицдуэйн взял ее ладонь в свою, но жест этот был совершенно платоническим. Проделай он это при свете дня, и все было бы по-другому, однако в два часа ночи, когда весь остальной мир спал, жест этот странным образом казался уместным.
— Расскажи мне об этом… — сонным голосом пробормотал он, и кончики его пальцев нежно погладили вмятинку от кольца.
Кэтлин негромко рассмеялась. Она была очень хороша собой, несмотря на то, что проходящие годы начали оставлять на ее лице свой след.
— Так не пойдет, — сказала она. — Это ты должен рассказывать. Сиделка не должна выбалтывать пациентам все свои маленькие тайны.
— “…Потому что это срывает с нее ореол таинственности и всемогущества, — процитировал Фицдуэйн. — Больные нуждаются в поддержке, в источнике, из которого они могли бы черпать силы. Им нужны решения, а не проблемы. Нельзя устанавливать с пациентом эмоциональной связи…”
Он ухмыльнулся.
— Так или иначе, но мы прогрессируем.
Фицдуэйн начал было смеяться, но боль ужалила его с новой силой, и он замолчал, задыхаясь. Правда, он почти сразу пришел в себя.
— Мы по природе своей очень ненадежный народ.
Теперь уже Кэтлин звонко расхохоталась. Стоявший на часах в коридоре рейнджер услышал этот смех и позавидовал Фицдуэйну: было бы очень неплохо завалиться сейчас на койку за компанию с миловидной сестрой. Потом он припомнил все, что видел своими глазами, все, что слышал о ранениях Фицдуэйна, и рассудил, что он, пожалуй, не поменялся бы с ним местами.
Кэтлин вышла из палаты минут через десять, на лице ее все еще была улыбка. Она выглядела даже спокойнее, счастливее, чем в начале своего дежурства. Тогда, изучая ее лицо на экране монитора, прежде чем пропустить через пост безопасности, рейнджер готов был поклясться, что недавно она плакала.
После тренировки Адачи принял душ и вернулся к работе заметно посвежевшим. Рассуждения Паука он решил покамест оставить без внимания. Стопка документов на столе стала за время его отсутствия еще толще. С этой работы он и решил начать.
Глава 5
Отделение интенсивной терапии (ОИТ) в окружном госпитале “Коннемара”, 4 января
Страшные ощущения преследовали его.Он не мог ничего понять. Он не знал, ни где он находится, ни что с ним случилось. По щекам потекли слезы, и он открыл глаза, однако чувства пространства, времени, понимание причинно-следственных связей снова оставили его.
Яркий свет. Электронные шумы. Странный звук хриплого дыхания. Кто это дышит? Он сам не дышал!
Ужас, леденящий душу, первобытный, мрачный ужас навалился на него.
Потом пришла темнота. Печаль. Что-то черное. Ничего.
Несколько мгновений он наслаждался покоем, потом снова вернулись навязчивые кошмары.
Он проснулся от удушья, в полном беспросветном отчаянии. Потом снова потерял сознание.
Сегодня врач Линда Фолей работала со старшей сестрой отделения интенсивной терапии Кэтлин Бёрк. Фицдуэйн нуждался в постоянном присмотре до тех пор, пока не выйдет из терапии. Если выйдет.
Глядя на беспомощного пациента, Линда ощущала какое-то смутное беспокойство. Определенно, что-то было не так, что-то они упустили. Эта деталь, впрочем, относилась не к физическому состоянию больного, это было что-то сверх того. Доктор Фолей обычно чувствовала такие вещи. Это был редкий дар и одновременно нелегкое бремя.
Работая дружно и слаженно, они проверили артериальное давление и насыщенность крови кислородом, измерили центральное венозное давление, проконтролировали состав дыхательной смеси, выслушали стетоскопом дыхательные пути и сверили показания на мониторах. К пальцу Фицдуэйна прикрепили оксигемометр, измеряющий степень насыщенности крови кислородом по ее оптической плотности, а электрокардиограф следил за его сердечной деятельностью.
Потом Фолей подключила аппарат переливания крови к насосам, которые предельно точно контролировали объем вливаний, проверила катетер мочеприемника и вызвала рентгенолога, чтобы тот сделал еще один снимок грудной клетки. Через капельницы на запястьях Фицдуэйну делали впрыскивания мощных антибиотиков.
Тем временем Кэтлин Бёрк вручную продувала легкие Фицдуэйна при помощи дыхательного мешка. Когда грудная клетка раздувалась, анестезиолог без труда удаляла скопившуюся слизь через дренажную трубку. Пока Фицдуэйн оставался без сознания, это было совсем легко, а чистая грудная клетка снижала опасность дисанестезии.
Потом Кэтлин измерила температуру раненой ноги и заодно убедилась, что на стопе прощупывается слабый пульс — значит, кровь в конечности циркулирует.
Линда Фолей отметила высокое давление и повышенную частоту сердечных сокращений.
— Он сильно страдает от боли, бедняжка, — сказала она и записала в рекомендациях препарат морфия — циклиморф — каждые четыре часа внутримышечно.
Кэтлин, озабоченная низкой температурой тела, принесла еще несколько одеял, предварительно проверив, не промокли ли повязки, и сменив их там, где было необходимо.
Кроме того, обеим женщинам приходилось постоянно следить, чтобы дренажные трубки, установленные в груди Фицдуэйна, поднимались и опускались в такт его дыханию. Поначалу в них постоянно булькала кровянистая серозная жидкость, однако теперь, спустя два часа, выделение сыворотки почти прекратилось.
Наконец Фолей выпрямилась и огляделась по сторонам словно в поисках вдохновения, одновременно покачивая головой и напрягая шею, чтобы избавиться от напряжения. Все мускулы ее тела немилосердно ныли и болели.
Она смертельно устала; ее нервы, подхлестнутые слишком большими дозами крепчайшего кофе, не выдерживали, однако Линда не собиралась сдаваться до тех пор, пока пациент не почувствует себя хоть немного лучше. Но до сих пор ничего так и не произошло. Определенно что-то было не так.
Фицдуэйн то терял сознание, то снова приходил в себя, понемногу начиная отдавать себе отчет в происходящем, хотя и был оглушен болеутоляющими.
Должно быть, приходить в сознание ему было жутковато. Фолей искренне считала, что отделение интенсивной терапии выглядит настолько бесчеловечно, насколько это вообще возможно. Заставленное сложной аппаратурой футуристического облика, оно казалась величественным памятником гигиене и передовой технологии, что отнюдь не благотворно сказывалось на человеческой психике. Здесь было слишком светло и слишком прохладно, по углам змеились резиновые кабели и попискивали равнодушные экраны мониторов. Очнуться в такой обстановке было бы неприятно даже тому, кто с самого начала знал назначение и названия всех этих аппаратов.
В случае с Фицдуэйном было очевидно, что он утратил ощущение целостности мира. Обстоятельства вырвали его из привычной колеи жизни, он получил серьезнейшие ранения, и вот был выброшен на незнакомый берег, где все окружающее не могло не показаться ему враждебным. Несомненно, Фицдуэйн будет растерян, сбит с толку и станет с подозрением воспринимать все окружающее.
Все системы его организма — сердечно-сосудистая, дыхательная, почечная, иммунная — все вместе и каждая по-своему — в полную силу ответили на причиненные увечья, и результатом этого могло быть только одно — полное физическое и психическое истощение. В довершение всего первые люди, которых увидит Фицдуэйн, будут в масках и в белых халатах.
Он увидит только их глаза.
Утешение он сможет черпать только в голосах тех, кто окажется в этот момент в интенсивной терапии. Голоса были самым важным. Голоса были единственным, что оживляло стерильную чистоту комнаты и могло выстроить мостик к человеческой душе.
Линда Фолей по опыту знала, что выздоровление — не просто физиологический процесс. Слишком многое зависело и от состояния разума, психологического настроя.
“Черт, вот оно!” — подумала она внезапно. Дух Фицдуэйна был каким-то образом сломлен. Именно в этом-то все и дело. Она знала это совершенно точно, неважно как, но знала. Пациенту недоставало простого желания выздороветь.
Учитывая большую кровопотерю и пониженную температуру тела, Линда Фолей оставила Фицдуэйна подключенным к аппаратам жизнеобеспечения на шесть часов после операции, и только теперь стала понемногу отключать всю эту сложную и тонкую технику. Фицдуэйн уже два часа дышал самостоятельно, хоть и через кислородную маску. Скоро ее тоже можно будет снять.
Фицдуэйн неожиданно открыл глаза, и Кэтлин Бёрк наклонилась над ним.
— Эй, Хьюго, это я, Кэтлин. Ты перенес операцию, и все кончилось хорошо.
Глаза Фицдуэйна наполнились слезами. Перед глазами у него все расплывалось, а в горле пересохло. Он попытался заговорить, но не смог произнести ни звука. Кэтлин смочила ему губы влажным тампоном.
Фицдуэйн издал какой-то судорожный всхлип, и Кэтлин наклонилась ниже. Раненый произнес еще что-то и снова потерял сознание. Медсестра выпрямилась.
— Что он сказал? — поинтересовалась Фолей.
— Не разобрала, — смущенно откликнулась Бёрк. — Что-то вроде “сапожник” или “сапожок”. Мне послышалось: “сапожник умер”. Должно быть, он просто бредит, его накачали наркотиками по самые брови.
Линда посмотрела на Фицдуэйна. В каком бы плачевном состоянии ни было его тело, он казался мужественным и сильным человеком. Было весьма маловероятно, чтобы он принадлежал к тем хлюпикам, которые расстаются с жизнью без боя. И все же его воля и дух были надломлены.
— Черт побери! — воскликнула Фолей. — Мы чего-то не учли. Я должна узнать об этом парне побольше.
Повернувшись на каблуках, она вышла из отделения интенсивной терапии и сняла маску. Отчаянно хотелось курить, но с этой привычкой она рассталась, когда стала врачом-интерном при госпитале. Впрочем, хорошая порция чего-нибудь покрепче вполне заменила бы ей табак.
В наружном коридоре она обнаружила двух солдат в черной боевой форме и с автоматическими винтовками.
— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — сказала она властно. — С кем-то, кто знает моего пациента. И быстро.
С диванчика свесилась пара ног, обутая в солдатские башмаки, затем Линда увидела и их обладателя. Это был высокий и крепкий мужчина лет пятидесяти с небольшим, в котором, несмотря на заросший щетиной подбородок и запавшие от усталости глаза, ощущалась властная сила.
— Поговорите со мной, — предложил он, — мое имя — Шон Килмара.
Когда Фицдуэйн в очередной раз пришел в себя, Кэтлин проверила степень его сознательной ориентировки по шкале Глазго-Кома. Сюда включалась оценка зрения, способность говорить, моторно-двигательные и другие реакции. Тест показал, что нервная система Фицдуэйна не пострадала и что с этой стороны помех выздоровлению не будет.
Между тем пациент снова уснул. Физически его состояние стабилизировалось, однако он по-прежнему оставался неподвижным и безучастным. Это обстоятельство сильно беспокоило сестру из интенсивной терапии.
Фицдуэйн начал вспоминать.
Снова он слышал журчание воды и чувствовал прижимающееся к нему теплое тельце Бутса. Потом в небе вспыхнули красные ракеты, и с ними пришло ощущение неотвратимо надвигающейся беды. Последним, что он помнил отчетливо, — была кровавая рана на затылке сына.
Он всхлипнул. Как в тумане он видел, как пули ложатся в воду вокруг неподвижного тела мальчика, и не мог сдвинуться с места. Он хотел помочь ему, отчаянно хотел сделать хоть что-нибудь, но, придавленный лошадью, был бессилен.
Потом на него снова накатила слабость, закружилась голова и стало саднить в горле. Фицдуэйн открыл глаза, но свет был слишком ярким.
— Папа! — сказал знакомый голос. — Папочка, папа!
— Иду!… — прохрипел Фицдуэйн, вздрагивая, и обмяк.
Линда Фолей с тревогой покосилась на экраны. Похоже, что идея, пришедшая ей в голову, была не из лучших. Кэтлин посмотрела на нее, и женщины обменялись озабоченными взглядами.
Фицдуэйн почувствовал в своей руке маленькую теплую ладошку. Потом к его щеке прикоснулись детские губы, и он ощутил запах шоколада. Он открыл глаза.
Небольшое и, откровенно говоря, довольно грязное лицо сына склонялось над ним.
— Тебе чего-нибудь хочется, папочка? — спросил Бутс и, не дожидаясь ответа, засунул кусочек шоколада в рот отца.
Фицдуэйн почувствовал — на самом деле почувствовал — вкус!
— Бутс в полном порядке, — раздался еще один знакомый голос. — Первая пуля лишь слегка оцарапала его, а так — все отлично. Теперь ты должен поправляться как можно скорее; он совершенно меня замучил.
Мониторы взбесились и… успокоились. Изломанные линии на них стали ровнее, увереннее.
Фицдуэйн улыбнулся и, собравшись с силами, обнял Бутса левой рукой. Мальчик прилег на узкую койку рядом с отцом, нежно обнимая его. Так они лежали несколько минут, потом Килмара осторожно поднял мальчугана.
Фицдуэйн уже спал. Но и во сне он улыбался.
Килмара посмотрел на Кэтлин и на Фолей.
— Вы — чертовски замечательная парочка, — объявил он торжественно. — Не умеете останавливаться на полдороге. Молодцы… — Он улыбнулся. — Можете в любой момент переходить на работу в рейнджеры!
Женщины устало улыбались. Обе считали, что на текущий момент они действительно сделали для раненого все, что могли. Потом переговорное устройство Линды разразилось пронзительным писком, и она ушла отвечать на вызов, смиренно пожимая плечами. Выходя из палаты, она обернулась и подняла вверх растопыренные средний и указательный пальцы.
Кэтлин к тому времени совершенно выдохлась. Она не смотрела больше на экраны мониторов; она смотрела на Фицдуэйна и думала о том, что хотя все это, конечно, было антинаучно и глупо, но все же перемена налицо. Над головой больного не хватало разве что ауры. Фицдуэйн начал бороться за жизнь.
— Сколько времени ему понадобится, чтобы снова вернуться в строй? — спросил Килмара.
— Это очень сложный вопрос, — ответила Кэтлин, возвращаясь с небес на землю. — И преждевременный. Он все еще в критическом состоянии.
— Только его тело, — возразил Килмара. Кэтлин строго посмотрела на него.
— Четыре месяца, полгода, год… — она сверкнула глазами. — Ранение очень тяжелое, и все зависит от конкретного человека. Кстати, кто он такой? Если не считать фермеров, которые, бывает, спьяну наступят на свое ружье, огнестрельные ранения в нашей местности встречаются не часто. И потом, здесь вы и ваши люди…
Она жестом указала на самого Килмару и на вооруженных рейнджеров, которые стояли на часах в коридоре.
— Мне не нравится, когда в моем госпитале бродят вооруженные люди. Хотелось бы верить, что это действительно необходимо. Может быть, вы мне что-нибудь объясните?
Килмара сдержанно улыбнулся.
— Я все вам расскажу, но только за чашкой чая, — сказал он. — Или за бокалом чего-нибудь более существенного. По-моему, вы это заслужили.
Они отыскали небольшой свободный кабинетик рядом с сестринским постом. Сестра принесла им свежий чай, и Килмара достал из кармана свою плоскую набедренную флягу. Кэтлин подумала о Линде: за глоток горячительного анестезиолог, наверное, могла пойти на преступление, но, к счастью, она все еще говорила по телефону.
Килмара тем временем быстро проглотил свой чай, и по комнате поплыл аромат крепкого ирландского виски. Откровенно говоря, полковник никак не мог понять, почему это некоторые предпочитают “Скотч”.
— Ваш пациент — Хьюго Фицдуэйн — настоящий анахронизм, — начал он. — Первый из Фицдуэйнов, высадившийся в Ирландии семьсот лет назад, был норманнским рыцарем. Иногда мне кажется, что у Хьюго гораздо больше общего с ним, чем с людьми из двадцатого столетия. Он все еще живет в своем родовом замке и придерживается старинных понятий о чести и долге. Он готов положить жизнь за то, во что верит, и за тех, кого любит.
Кэтлин перегнулась через стол и, прочитав его имя на нагрудном шевроне, спросила:
— Какое отношение к нему имеете вы, полковник Килмара?
— Он служил под моей командой в Конго, — ответил тот. — Когда сражаешься с кем-то плечом к плечу, начинаешь понемногу узнавать этого человека. Мы подружились. Вскоре Хьюго демобилизовался из армии и стал военным фотокорреспондентом, появляясь то в одной горячей точке, то в другой. Несмотря на это, мы продолжали поддерживать отношения. Несколько лет назад он наконец решил, что с него, пожалуй, хватит, но так получилось, что он столкнулся с одной грязной историей прямо на своем острове. Это была действительно грязная и страшная история, связанная с международным терроризмом. С помощью моих людей, правда, с очень небольшой помощью, он раскопал все эти мерзкие секреты. Помните, была целая серия убийств? После этого он решил обосноваться в замке и заняться семьей. Должен сказать, что в душе он очень мягкий и добрый человек.
Кэтлин кивнула, припоминая отчаяние Фицдуэйна и волшебную метаморфозу, которая произошла с ним, когда он понял, что его сын остался в живых. Свершившееся на ее глазах чудо не могло не тронуть ее, хотя Кэтлин часто казалось, что на своей работе она насмотрелась всякого и стала многое воспринимать гораздо спокойнее.
— Стало быть, он женат? — спросила она. Килмара покачал головой.
— Ничего из этого не вышло, — ответил он. — Хьюго растит Бутса один.
— Ну, вот мы и подошли к самому интересному: почему этот добросердечный рыцарь, живущий в уединении на западном побережье Ирландии, внезапно становится мишенью для пуль террористов. Ведь это же не был просто несчастный случай?
— Нет, это не был несчастный случай, — согласился Килмара. — И никакой загадки, как мне кажется, в этом тоже нет. Мир борьбы с терроризмом состоит в основном из действий и… ответных действий. Стоит только ввязаться — и ты навсегда в опасности. Я почти уверен, что это покушение — месть за то, что произошло три года назад. Месть — очень распространенное явление в этом мире.
Кэтлин вздрогнула.
— Извращенные, больные умы. И все же прошло три года. Почему они ждали так долго?
Килмара пожал плечами.
— Этого мы пока не знаем. Однако отложенная месть все же явление гораздо более обыкновенное, чем вообще никакой. Поначалу жертва предпринимает все возможные меры предосторожности и настороженно относится к каждой, самой пустячной мелочи. Но время идет, человек успокаивается и начинает думать, что ему уже ничего не грозит. Стоит только чуть-чуть ослабить внимание… Тут-то все и происходит. Кроме того, на этот счет есть одна пословица…
— Месть — это вино, которое лучше всего употреблять охлажденным, — закончила Кэтлин.
— Вот именно, — кивнул Килмара.
Кэтлин внимательно рассматривала его. Перед ней сидел человек, который своими глазами видел и пробовал на вкус многое из того, чем богата жизнь. И он, похоже, воспринимал все это совершенно спокойно. Это был человек, который управлял самыми смертоносными силами, человек, который охотился на других людей. И при этом сам был дичью. Какая страшная у него, должно быть, жизнь…
— Как вам удается жить со всем этим? — спросила она. — Жестокость, страх, постоянная готовность к тому, что любой встречный может нанести смертельный удар…
Кэтлин тут же пожалела о сказанном. Вопрос оказался на редкость бестактным, что, впрочем, лишний раз свидетельствовало о том, насколько она устала.
Килмара расхохотался.
— Я не беру конфет у незнакомых мужчин, — сказал он. — Я играю на вероятностях, а все, что я делаю, я делаю хорошо.
— Насколько я поняла, вы подразумевали, что мистер Фицдуэйн не хуже вас, — парировала Кэтлин.
— Кэт, — сказал Килмара, — когда Хьюго обратит на вас свое внимание, вы поймете что он — самый опасный человек из всех, кого вы когда-либо встречали. Просто он иногда слишком долго раскачивается. Его идеалы иногда мешают ему двигаться к своей цели самой прямой дорогой, однако, когда у него есть достаточно веские причины, я по сравнению с ним могу показаться вам просто котенком.
Кэтлин никак не удавалось ассоциировать искалеченного человека на больничной койке с грозной опасностью, о которой со спокойной уверенностью толковал Килмара. Потом ей в голову пришла мысль, расстроившая ее еще больше.
— А вооруженные часовые, которых вы поставили в коридоре… Вы что, ожидаете новых неприятностей? Неужели эти террористы могут повторить свою попытку здесь, в столь людном месте?
Прежде чем ответить, Килмара помедлил. Ему вовсе не хотелось устраивать в госпитале переполох. С другой стороны, медсестра не была похожа на истеричку, и он считал себя обязанным ей за все, что она сделала для Фицдуэйна.
— Люди, с которыми мы имеем дело, таковы, что сделают все, что угодно и где угодно, — с расстановкой сказал Килмара. — Это закон мести. Никаких ограничений. Именно это заставляет меня чувствовать себя молодым, — закончил он неожиданно весело. — Все время приходится напрягать мозги, чтобы перехитрить подлецов.
— Значит, вы считаете, что они попробуют еще раз? — спросила Кэтлин.
— Вероятно, — с неохотой признал Килмара.
— Таким образом, до тех пор, пока ваш друг остается в госпитале, мы все подвергаемся опасности? Килмара кивнул.
— Элемент риска, безусловно, есть, — сказал он, — но давайте не будем охать и ахать по этому поводу. Мы примем все меры предосторожности.
— Господи Иисусе! — воскликнула потрясенная Кэтлин. — Кто эти люди? Почему вы не найдете и не остановите их?
Килмара вылил в свою чашку все, что оставалось во фляге.
— Терроризм как рак, — сказал он. — У нас есть успехи, но наш враг изменяется, мутирует, и поиски лекарства продолжаются. И конца этому пока не видно.
— Мне кажется, что чем скорее мы вылечим и выпишем вашего друга, тем будет лучше, — заметила Кэтлин. Килмара приподнял свою чашку в насмешливом салюте.
— Вот это правильно, Кэтлин! — сказал он. — Наконец вы начинаете понимать.
Кэтлин неуверенно улыбнулась.
Глава 6
Окружной госпиталь “Коннемара”, 18 января
Фицдуэйн открыл глаза.Что его разбудило? Кто здесь? Нужно немедленно что-то предпринять.
Стоило один раз ослабить защиту, и вот чем все кончилось!
Могучее желание двигаться наполняло все его тело, но ему мешали снотворные и болеутоляющие препараты.
Сигнал тревоги в мозгу продолжал звучать.
На лбу выступил холодный пот. Фицдуэйн попытался сесть; он надеялся, что в этом положении сможет реагировать несколько эффективнее, чем когда он просто лежал, беспомощный и беззащитный.
Движение давалось ему с огромным трудом. Мышцы отказывались ему повиноваться.
Наконец Фицдуэйну удалось справиться со своим непослушным телом; он медленно приподнял голову и забинтованный торс, но оказалось, что он еще слишком слаб. Острая боль заставила его зажмуриться, и с губ его сорвался хриплый стон, болезненный и разочарованный.
Потом он услышал голос. Это был голос друга, и он понял, что опасность ему не грозит. Он и Бутс в безопасности. Внезапно он вспомнил, где он.
Потом он увидел женщину, почувствовал у себя на лбу ее прохладную руку, снова услышал ее голос.
— Все хорошо, Хьюго, не волнуйся… — сказала она. — Лежи спокойно. Не нужно беспокоиться, ты должен отдыхать и набираться сил.
На циферблате настенных электронных часов было два часа двадцать три минуты.
Кэтлин, ласковая темноволосая женщина лет тридцати с небольшим, меняла ему капельницы. По инициативе Линды Фолей ее временно перевели сюда из отделения интенсивной терапии: пациенты Кэтлин Бёрк шли на поправку гораздо быстрее, чем все остальные. Иными словами, у нее была легкая рука.
Покончив с капельницами, Кэтлин взяла его за руку и проверила пульс. К карману ее халата были прикреплены вверх ногами небольшие часы, на которые она сосредоточенно глядела, подсчитывая количество ударов в минуту. Фицдуэйну нравилось прикосновение ее пальцев, нравился чистый и теплый запах ее тела. На безымянном пальце левой руки он заметил след от обручального кольца.
— Могу я что-нибудь для тебя сделать? — очень тихо спросила она.
Фицдуэйн улыбнулся. Боль никуда не девалась, но странным образом он почти не чувствовал ее, словно она была где-то далеко. Он чувствовал себя отдохнувшим и совершенно спокойным. Приподняв руку, Фицдуэйн взял ее ладонь в свою, но жест этот был совершенно платоническим. Проделай он это при свете дня, и все было бы по-другому, однако в два часа ночи, когда весь остальной мир спал, жест этот странным образом казался уместным.
— Расскажи мне об этом… — сонным голосом пробормотал он, и кончики его пальцев нежно погладили вмятинку от кольца.
Кэтлин негромко рассмеялась. Она была очень хороша собой, несмотря на то, что проходящие годы начали оставлять на ее лице свой след.
— Так не пойдет, — сказала она. — Это ты должен рассказывать. Сиделка не должна выбалтывать пациентам все свои маленькие тайны.
— “…Потому что это срывает с нее ореол таинственности и всемогущества, — процитировал Фицдуэйн. — Больные нуждаются в поддержке, в источнике, из которого они могли бы черпать силы. Им нужны решения, а не проблемы. Нельзя устанавливать с пациентом эмоциональной связи…”
Он ухмыльнулся.
— Так или иначе, но мы прогрессируем.
Фицдуэйн начал было смеяться, но боль ужалила его с новой силой, и он замолчал, задыхаясь. Правда, он почти сразу пришел в себя.
— Мы по природе своей очень ненадежный народ.
Теперь уже Кэтлин звонко расхохоталась. Стоявший на часах в коридоре рейнджер услышал этот смех и позавидовал Фицдуэйну: было бы очень неплохо завалиться сейчас на койку за компанию с миловидной сестрой. Потом он припомнил все, что видел своими глазами, все, что слышал о ранениях Фицдуэйна, и рассудил, что он, пожалуй, не поменялся бы с ним местами.
Кэтлин вышла из палаты минут через десять, на лице ее все еще была улыбка. Она выглядела даже спокойнее, счастливее, чем в начале своего дежурства. Тогда, изучая ее лицо на экране монитора, прежде чем пропустить через пост безопасности, рейнджер готов был поклясться, что недавно она плакала.