О`Рейли Виктор. Забавы Палача

   — Шестьдесят, — подтвердил Медведь. — Трудно поверить, правда? А ведь я говорю лишь об известных случаях. Один Бог знает, сколько сотен миллионов ежегодно выплачивается террористам без всякой огласки: вы только прикиньте, сколько в мире богачей и состоятельных компаний. Причем платят и за то, чтобы спасти уже похищенных, и за то, чтобы избежать похищений, — то есть за покровительство. Терроризм — это бизнес, — продолжал он. — Налеты, бомбежки и убийства, о которых сообщается в прессе, создают требуемую атмосферу страха. Это, если хотите, всего лишь реклама, создающая почву для серьезного негласного вымогательства. Снова приходит на ум сравнение с айсбергом: одна десятая на виду, девять десятых скрыты от посторонних глаз. Одна десятая всей террористской деятельности состоит из тех жестоких выходок, о которых всем известно, а девять десятых — из тайных операций, которые приносят фантастические прибыли. На Уолл-стрит о таких и слыхом не слыхивали.
   — Знаете, — сказал Фицдуэйн, — статистика по терроризму в Северной Ирландии заставляет думать, что в Швейцарии просто нет этой проблемы — по крайней мере, если говорить о жертвах. За последние десять лет здесь у вас было лишь несколько незначительных происшествий; а у нас за тот же срок убили больше двух тысяч человек, ранили десятки тысяч, а нанесенный террористами ущерб исчисляется сотнями миллионов.
   — Какой же это терроризм? — сказал Медведь. — Это самая настоящая война.
   Берн уже почти спал. Окна кафе и ресторанов были закрыты ставнями. Жилые дома тоже погрузились в темноту. Улицы опустели. Лишь иногда тишину нарушал случайный автомобиль.
   Фицдуэйн облокотился о перила моста Кирхенфельд и закурил свою последнюю “гавану”. Он понимал, что надо бы надиктовать на пленку кое-какие сведения, добытые сегодня вечером, но хмель от вина, выпитого вместе с Медведем за последние несколько часов, еще не выветрился у него из головы, и доставать из кармана магнитофончик не хотелось.
   В ночном воздухе была разлита бодрящая свежесть. Под мостом катила свои невидимые воды Ааре; лишь раз по ним скользнуло отражение фар автомобиля, проехавшего по Аарштрассе и исчезнувшего за Марцили. “Еще один запоздалый бражник, а может, газетчик, который закончил подготовку завтрашнего номера и теперь возвращается домой”, — лениво подумат Фицдуэйн.
   Справа от него высилась громада “Бельвю”: днем из окон и с балконов этого знаменитого отеля открывался чудесный вид на горы. Медведь рассказал Фицдуэйну, что во время Второй мировой войны в “Бельвю” был штаб немецкой разведки, обосновавшейся в нейтральной Швейцарии; союзники же избрали своим пристанищем более скромный, зато и более уютный “Швайцерхоф” всего в нескольких кварталах отсюда.
   Кое— где в номерах “Бельвю” еще горел свет. Фицдуэйн смотрел, как окна отеля гаснут одно за другим. Ему очень нравился Кирхенфельдбрюкке, хотя он и не мог бы сказать, почему. В Берне были мосты и повыше, и постарше. Кирхенфельд не обладал ни великолепием моста Золотых Ворот в Сан-Франциско, ни сказочным очарованием Тауэрского моста в Лондоне. Но в нем было что-то свое, особенное: он идеально подходил для спокойных размышлений.
   Медведь предложил Фицдуэйну подвезти его до квартиры, но ирландец отказался, решив пройтись пешком. Ему нравилось бродить по спящему городу, по просторным ночным улицам, на которых нет людей и ничто не отвлекает от раздумий. “Гавана” уже кончалась. Он выбросил остаток ее в воду. Затем оторвался от перил и не спеша зашагал по мосту к дому. Позади него послышался смех и слабый, уже знакомый Фицдуэйну свистящий звук. Он оглянулся. По дороге, взявшись за руки, дружно скользила на роликовых коньках влюбленная парочка. Они приближались с обманчивой быстротой: их шарфы развевались сзади, свободная одежда скрадывала движения. Проезжая под фонарем, они на секунду глянули друг на друга и рассмеялись снова. Фицдуэйн отступил, чтобы пропустить их. На мгновение он вспомнил об Итен и остро ощутил свое одиночество.
   Удар, нанесенный ему в грудь, был невероятно силен: сказался разгон конькобежца. Нож вылетел из руки нападавшего и со звоном упал на камни в нескольких метрах от Фицдуэйна. Конькобежец ловко развернулся и покатил назад, чтобы подобрать оружие. Потом перебросил его из руки в руку. Сверкнуло лезвие. Девушка стояла поодаль и наблюдала, но добить жертву должен был ее спутник, уже нанесший первый смертельный удар.
   Фицдуэйн почувствовал оцепенение и боль. За спиной у него были перила, внизу — река. Нападавший сшиб с его плеча футляр с ружьем, и, хотя он лежал совсем близко, Фицдуэйн знал, что не успеет дотянуться до него прежде, чем конькобежец возобновит атаку. Глаза Фицдуэйна были прикованы к лезвию ножа. Правой рукой он дотронулся до груди, проверяя, есть ли там кровь. Вроде бы нет. Он был удивлен, что до сих пор стоит на ногах.
   Лезвие на миг застыло у нападающего в руке, а затем молниеносно метнулось вперед — это была финальная демонстрация собственной ловкости, удар, которым добивают жертву, чтобы избавить ее от мучений. В жилы Фицдуэйна хлынул адреналин. Он резко дернулся в сторону, парировав выпад левой рукой. Ее словно обожгло огнем, и он почувствовал, как по ладони потекла теплая кровь. Выпрямив пальцы правой руки, он ткнул ими в горло нападающему. Тот захрипел и упал на спину. Схватившись за горло левой рукой, он ловил ртом воздух. Но правая по-прежнему сжимала нож, и подходить к нему было опасно.
   Фицдуэйн увидал, как девушка тронулась с места, и понял, что действовать надо быстро. Он осел на перила, словно последняя вспышка полностью истощила его силы. На сей раз конькобежец бросился на него стремительно, без всякой рисовки. Фицдуэйн увернулся и, используя инерцию нападающего, перебросил его через ограждение. Послышался короткий, испуганный вскрик и глухой удар.
   Теперь нож появился и в руке у девушки. Фицдуэйн не стал терять времени. Как на учениях, он упал, перекатился к футляру и вскочил уже с ружьем. Дослал патрон в патронник. По руке ирландца струилась кровь, его мутило. Девушка уставилась на него; нож в ее руке дрогнул. Она медленно попятилась назад; потом вдруг развернулась и покатила в темноту. Он услышал, как свистят ее коньки, и вскоре она исчезла из виду.
   Он взглянул за перила, но не смог разобрать, что там внизу. Его грудная клетка ныла, как после удара тяжелым металлическим предметом. Он распрямился и посмотрел, куда попал нож в первый раз. Лезвие не достигло цели. Удар конькобежца принял на себя миниатюрный магнитофон “Олимп”. Его кусочки высыпались из прорехи в одежде и упали на мостовую, уже закапанную кровью из руки Фицдуэйна.
   Медведю снился чудесный сон. Они с Тилли отправились в Шпиц за вином. Кое-кто говорил, что вино из Шпица чересчур сухое — его, мол, делают из каменной крошки, — но Медведь не был с этим согласен. Во всяком случае, им всегда нравились эти экспедиции за вином: едешь мимо озера Тун, завтракаешь в ресторанчике на берегу, а потом спускаешься в погребок и глядишь, как наполняют предназначенные для тебя бутылки. Странно, почему это в винном погребе так громко звонит телефон, подумал он. И никто этого вроде бы не замечает. Он посмотрел на Тилли, и она улыбнулась ему, а потом пропала. Его охватило чувство невосполнимой утраты.
   Он окончательно проснулся и поднял трубку.
   — Сержант Рауфман? — спросил возбужденный голос.
   — Он самый, — отозвался Медведь. — А еще сейчас два часа ночи, если вас это интересует.
   — Простите, что побеспокоил вас, сержант Рауфман, — произнес голос, — но дело важное. Я дежурный администратор отеля “Бельвю”. Работаю ночью.
   — Рад за вас, — сказал Медведь. — А я вот люблю по ночам спать. Бывают такие чудаки.
   — Да вы послушайте, — сказал голос. — К нам в гостиницу явился какой-то человек с ружьем. Залил ковер кровью: у него ранена рука. Что нам делать?
   — Я почем знаю. Подставьте ему под руку тазик. Вызовите полицию. При чем тут я?
   — Сержант Рауфман, этот человек говорит, что он вас знает…
   — Секундочку, — сказал Медведь, — а кто он такой?
   — Говорит, что его фамилия Фиц… дальше не понял, — сказал голос. — А переспрашивать не хотелось. Он выглядит… — последовала пауза, — опасным. — В голосе прозвучала легкая зависть.
   — А вас как зовут?
   — Рольф, — ответил голос, — Рольфи Мюллер.
   — Так вот, слушайте, Рольфи. Я приеду к вам через десять минут. Забинтуйте ему руку, дайте, чего попросит, никому больше не звоните и не приставайте к нему с глупостями, поняли?
   — Да, сержант, — сказал Рольфи. — Все это страшно интересно.
   Ответа он не услышал. Медведь уже натягивал поверх пижамы брюки. Честно говоря, он не был особенно удивлен.
   Час спустя, когда Медведь выпускал из квартиры Фицдуэйна врача, зазвонил телефон. Медведь закрыл дверь, запер ее на обычный замок и дополнительно на два тяжелых засова; потом взял трубку в кабинете. Фицдуэйн лежал на гигантской кровати в спальне и отдыхал от пережитого потрясения.
   Вошел Медведь. Он сунул руки в карманы и поглядел на Фицдуэйна сверху вниз. Из-под куртки у него торчал краешек пижамы. Щетина на щеках придавала ему еще более угрюмый вид, чем обычно.
   — Доктор говорит, будете жить, — сказал Медведь. — Порез на руке глубокий, но не опасный. На груди будет хороший синяк, ну и магнитофон, наверно, придется купить новый.
   — У меня голова кружится, — сказал Фицдуэйн. — Врач скормил мне какую-то таблетку, и она уже действует.
   — Этого малого нашли, — сказал Медведь. — То есть мы Думаем, что его. До реки он не долетел. На краю спортивной площадки под мостом лежит труп молодого человека, признали по вашему описанию.
   — Так он мертв?
   — Мертвее не бывает. Боюсь, что это здорово усложнит ситуацию.
   — Это была самозащита, — возразил Фицдуэйн. — Молодой человек был убежден, что на мосту должен остаться только один из нас, и я еле увернулся.
   Медведь вздохнул.
   — Какая разница, — сказал он. — Убили вы его? Убили. Свидетелей нет. Будет дознание. Заявления, заключения, допросы и так далее. Вся эта бодяга.
   Голос Фицдуэйна сделался совсем сонным.
   — Лучше попасть под следствие, чем сыграть в ящик.
   — Ну-ну, — проворчал Медведь. — Между прочим, в доме дежурит полицейский. По сути говоря, вы уже под арестом.
   Фицдуэйн не ответил. Глаза его были закрыты, он дышал ровно и глубоко. Одеяло прикрывало его только до пояса, поверх него лежала забинтованная рука. На теле, чуть ниже грудной клетки, уже вспухал чудовищный синяк. Детектив подошел поближе и укрыл спящего по шею. Затем потушил свет и тихо затворил за собой дверь в спальню.
   Полицейский готовил на кухне кофе. Он налил Медведю чашечку, щедрой рукой плеснув туда бренди из запасов фон Граффенлауба. Медведь подумал, что, если ему не удастся хоть немного поспать, он скоро свалится с ног.
   Его коллега сел и откинулся назад, так что стул под ним опирался только на задние ножки. Это был ветеран, прослуживший в органах больше двадцати лет; до того, как Медведь сменил свою форму на штатскую одежду, они вместе патрулировали улицы Берна.
   — Из-за чего все это, Хейни?
   Медведь зевнул. За окном уже начинало светлеть. В квартире было тепло, но по телу его пробежала дрожь от усталости.
   — По-моему, этот ирландец потянул за хвост тигра. Полицейский поднял бровь.
   — Не слишком понятно.
   — Я и сам мало что понимаю.
   — Почему это сыщики — такой скрытный народ? Медведь улыбнулся. Возразить ему было нечего.
   — Тем живем, — сказал он. — Не будь тайн — и сыщики были бы не нужны.
   Снова зазвонил телефон. На стене в кухне висел параллельный аппарат. Полицейский снял трубку, затем передал ее Медведю.
   — Тебя. Дежурный из участка.
   Медведь поднес трубку к уху. Немного послушал, задал несколько вопросов, и по лицу его пробежала улыбка. Весь разговор занял не больше минуты.
   — Везет же парню, — сказал Медведь, повесив трубку.
   — То есть?
   — Оказывается, свидетель-то был, — пояснил Медведь. — Один из постояльцев “Бельвю” — заезжий дипломат — видел из окна своего номера все, что произошло на мосту. Он говорит, что видел, как на Фицдуэйна напали, и хотел рассказать об этом, но никто из ночных работников отеля не мог его понять, так что в конце концов ему пришлось вызвать из посольства переводчика и с его помощью сделать заявление. Он подтверждает рассказ ирландца.
   — Я думал, дипломаты у нас обходятся без переводчиков. Что он, совсем темный? Медведь рассмеялся.
   — По-моему, задержка связана главным образом с тем, что ему надо было сначала выставить из своего номера женщину. Так сказали работники отеля.
   — Чью-то жену? — поинтересовался полицейский.
   — Нет, — ответил Медведь. — Кажется, это была одна из местных проституток.
   — И почему надо было так срочно от нее избавляться?
   — Потому что наш гость приехал из Ватикана, — сказал Медведь. — Он польский священник.
   Это сообщение вызвало у полицейского ухмылку. Он откинулся на стуле еще сильнее назад.
   — Иногда я действительно получаю от своей работы удовольствие.
   — Упадешь, — предупредил Медведь. Но опоздал.
   Килмара еще раз перечитал пришедший из Берна телекс. Затем выглянул в окно: серое небо, дождь как из ведра, холод, грязь.
   — Ненавижу март в Ирландии, — сказал он, — а теперь начинаю ненавидеть и апрель. Где они, солнечные деньки, голубые небеса и нарциссы моего детства? Чем я досадил апрелю, что он так себя ведет?
   — Тут все дело в возрасте, — сказал Гюнтер. — Чем старше становишься, тем хуже кажется климат. Старые кости молят о солнце и тепле.
   — В этой паршивой стране все их мольбы тщетны. Послышался слабый щелчок: это закончилась перемотка пленки на видеомагнитофоне.
   — Еще разок? — спросил Гюнтер.
   Килмара кивнул и снова перевел взгляд на экран с высоким разрешением. Фильм, который они смотрели, был снят четырьмя рейнджерами во время разведэкспедиции, которую сами исполнители считали чисто тренировочной.
   Они были сброшены на остров с парашютами под покровом ночной темноты. Надев кислородные маски — в состав их снаряжения входили и миниатюрные цилиндрики со сжатым кислородом, — рейнджеры спрыгнули с армейского вертолета, находящегося на высоте в двадцать две тысячи футов. У них были черные прямоугольные управляемые парашюты с воздушно-реактивными двигателями, но десантники долго не раскрывали их, достигнув поступательной скорости в 150 миль в час и ориентируясь с помощью очков ночного видения: они сравнивали местность внизу с картой, которую изучили заранее, и тем, что видали в фильме, снятом разведывательным самолетом в предыдущую ночь. Перед глазами у них были красные светящиеся шкалы электронных высотомеров, пристегнутых сверху к запасным парашютам. В восьмистах футах от земли рейнджеры дернули за кольца, и их парашюты быстро раскрылись.
   Эти парашюты обладали прекрасными аэродинамическими характеристиками: специальные стропы позволяли десантникам менять направление движения и тормозить вплоть до полной потери горизонтальной скорости. И даже столь высокая маневренность оказалась едва достаточной. В метеорологических отчетах говорилось, что в это время года ветры здесь не достигают большой силы, однако порывы ветра были довольно мощные, и лишь благодаря серьезным стараниям вкупе с везеньем десантникам удалось приземлиться примерно там, где они планировали, в необитаемой части острова. Затем, с помощью все того же снаряжения для ночного видения, рейнджеры пересекли остров и подобрались к Дракеровскому колледжу. Они соорудили себе два укрытия и к рассвету уже полностью замаскировались, держа под наблюдением два входа в главное здание.
   В течение пяти дней и ночей они не увидели ничего необычного, но на шестую ночь их терпение было вознаграждено. Фильм был снят с использованием специальной усовершенствованной видеокамеры и усилителя изображения последней модели. Во время съемки лил сильный дождь, поэтому фильм получился не слишком хорошим, но для таких условий вполне сносным. Во всяком случае, то, что было запечатлено на пленке, оказалось достаточно неожиданным.
   Вскоре после полуночи, когда миновали еще несколько часов неустанного и изнурительного наблюдения в темноте, из бокового входа в главное здание колледжа выскользнула чья-то одинокая фигура. Поначалу это был только смутный силуэт, так как объектив камеры еще не успели подстроить соответствующим образом. Фигура достигла зарослей можжевельника и нырнула в них, пропав из поля зрения. Одним из недостатков усилителя изображения была неспособность передавать цвета: при съемке с его помощью все получалось серо-зеленым, только оттенки были разные.
   Снимавший начал подстраивать фокусное расстояние объектива, чтобы добиться более крупного изображения, но потом остановился и “дал задний ход”, чтобы поймать в кадр еще две фигуры: они тоже появились из бокового входа и, пригнувшись, побежали к кустам. Прошло с полминуты, и из здания выскочили еще двое. Затем последовал перерыв в несколько минут. Снимавший снова начал искать более крупный план, но ветки кустов мешали добиться ясной картины; правда, в листве были просветы, и там, в глубине, мелькали какие-то тени.
   Килмара попытался представить себе, каково было прячущимся в укрытиях рейнджерам. Они вырыли в земле углубления, используя вес особенности рельефа, которые могли обернуть себе на пользу: например, холмики, прикрывающие вход. Нависшие сверху ветви делали их незаметными с воздуха. Сначала они аккуратно вырезали куски дерна; вынутая из-под него почва была надежно спрятана. Затем рейнджеры затянули ямы мелкой проволочной сеткой и положили сверху неповрежденный дерн. В результате на укрытиях можно было стоять, и они были практически невидимы даже с расстояния в несколько метров.
   Непрерывное наблюдение велось с помощью миниатюрных объективов, укрепленных на концах световодов, которые были высунуты из укрытий наподобие перископов. Изображение формировалось на телеэкранчиках диаметром в несколько сантиметров. Эта техника была аналогична используемой в микрохирургии.
   Вскоре первая фигура появилась из-за кустов; за ней с интервалами метро” в двадцать последовали другие. Вся группа направилась в лес. На несколько секунд изображение расплылось; затем объектив снова навели на резкость. Как и при первом просмотре фильма, Килмара чуть не вздрогнул: возникшее на экране лицо не было человеческим. Он смотрел на существо с туловищем человека и головой какого-то чудовищного, неведомого зверя: спутанная шерсть, короткие кривые рога, ощерившаяся в оскале морда. Это было видение из ночного кошмара.
   Снимавший обвел камерой все фигуры поочередно. На всех были разные, но одинаково необычные маски. Затем они исчезли в лесу.
   — Двое повесившихся и директор, погибший якобы из-за несчастного случая, — сказал Гюнтер, — а теперь еще и это?
   — Что ж, по крайней мере, теперь мы точно знаем, куда делся козел Фицдуэйна, — сказал Килмара. — Но устраивать маскарад — это еще не противозаконно.
   — По-вашему, бывают такие совпадения?
   — А по-вашему, бывает, что коровы летают?
   Лагерь располагался более чем в двухстах километрах к югу от Триполи и был построен вокруг маленького оазиса — теперь его финиковые пальмы и скудную зелень поглотил целый лес сборных одноэтажных казарм, бетонных складов, стрельбищ, учебных плацев и тренировочных площадок.
   Все это было обнесено двумя четырехметровыми оградами из колючей проволоки. Внешняя ограда находилась под напряжением; на стоявших вдоль нее через каждые двести метров сторожевых вышках несли вахту охранники, вооруженные тяжелыми пулеметами Владимирова калибра 14,5 мм. Подходы к лагерю оберегались ракетными батареями, состоящими из четырехствольных зенитных установок ZSU-4 с радарным наведением.
   Этот учебный центр был рассчитан более чем на тысячу “борцов за свободу”, и за годы, минувшие со дня основания лагеря, сквозь его ворота прошли десятки тысяч членов множества террористических групп, которым оказывал поддержку полковник Муаммар Каддафи.
   Питомцы этого лагеря, уцелевшие после небольшого отсева, который происходил благодаря тренировкам с боевым снаряжением, не только обладали обширными знаниями в области ведения партизанской войны и подготовки террористических операций, но и имели множество специальных навыков: они знали, как починить машину и вложить в письмо бомбу, как укрыть оружие и взрывчатку на борту самолета и добиться максимального отклика прессы на террористический акт, как брать заложников и как пытать и казнить их. Работавшие здесь инструкторы были умелыми, многоопытными и безликими. Они жили отдельно от своих учеников, в роскошных домах с кондиционированием за чертой лагеря. В их городке был гигантский бассейн, и, кроме звона бокалов, смеха и плеска, на его берегах можно было услышать обрывки разговоров на русском языке, на кубинском и восточногерманском диалектах.
   Подобные лагеря существовали не только в Ливии; они были и в Южном Йемене, и на Кубе, а также в Сирии, Ливане, Восточной Германии и России. Лагерь Карлоса Маригеллы, названный в честь снискавшего печальную славу бразильца, автора одного из самых знаменитых руководств по городскому терроризму, был избран за свою удаленность и высокий уровень засекреченности и послужил базой для проведения в жизнь проекта, одобренного лично Муаммаром Каддафи.
   Свергнув престарелого короля Идриса — это случилось в 1969 году, — Каддафи стал обеспечивать деньгами, оружием, убежищами и учебными центрами едва ли не все террористические организации, заслуживающие этого названия. Он активно поддерживал группировку, устроившую бойню на Олимпийских играх в Мюнхене. Он ежегодно вносил в фонд ООП по сорок миллионов долларов. Он предложил миллион долларов за убийство египетского лидера Анвара Садата. Он вторгся в Тунис. Он воевал с Египтом. Он неоднократно нападал на Чад. Он сеял смуту в Судане. Он оказывал финансовую поддержку никарагуанским сандинистам, аргентинским “монтонерос”, уругвайским “тупамарос”, экстремистам из ИРА, испанским баскам, французским и корсиканским сепаратистам, а также мятежникам-мусульманам в Таиланде, Индонезии, Малайзии и на Филиппинах. Он помогал оружием императору Центральной Африканской Республики Бокассе и угандийскому Иди Амину. Его боевики взорвали в римском аэропорту Фиумичино самолет компании “Пан Америкэн”, в результате чего заживо сгорели более тридцати человек. Он снабдил палестинских террористов ракетами SAM-7 с тепловой системой самонаведения, при помощи которых те пытались сбить в Риме реактивный самолет “Эль-Аль”. Он внес активный вклад в подготовку организованного ОПЕК бандитского налета в Вене, который был приурочен к Рождеству 1975 года.
   Человек, избравший Ливию местом для подготовки своей группы и командной базой, был доволен: он явно не ошибся в выборе. Все его пожелания удовлетворялись мгновенно. Каддафи даже назначил премию в десять миллионов долларов за успешное завершение проекта. В конце данной его руководителю аудиенции Каддафи вручил ему свою “Зеленую книгу” об исламской революции и чек на полмиллиона долларов, которые должны были пойти на предварительные расходы.
   В Ливии руководитель был известен под именем Феликса Кадара. Это имя мало о чем говорило: в других странах его знали под другими именами. В досье, заведенных на него в ЦРУ и Отделе американского госдепартамента по борьбе с терроризмом, он значился под кодовым именем “Ятаган”. Он не имел четкой политической позиции или пристрастия к какой-нибудь определенной идеологии. По вероисповеданию он был католиком, однако иногда надевал зеленый тюрбан — знак паломничества в Мекку. И он действительно побывал там. Он участвовал в планировании налета на Великую Мечеть и был удивлен тем, как неумело действовали против налетчиков аравийские блюстители порядка. В конце концов им пришлось призвать на помощь специальное французское боевое подразделение “Жижен”, которое и справилось с бандитами. Члены саудовской королевской семьи были глубоко потрясены случившимся, а человек в зеленом тюрбане стал богаче на миллион долларов.
   Сама идея была для него далеко не новой. Ему уже давно стало ясно, что неспокойная обстановка в мире сулит тому, кто сумеет ее использовать, огромные коммерческие выгоды. Еще в Гарварде, обучаясь предпринимательскому делу, он составил для себя план деятельности. Этот план преследовал вполне конкретную цель: приобретение стамиллионного состояния за пятнадцать лет.
   С тех пор минуло уже более двенадцати лет, а он был только на полпути к цели: его доходы составляли около четырех миллионов долларов в год, поэтому к концу назначенного срока — а конец этот приходился на 31 мая 1983 года — его капитал должен был достичь всего лишь шестидесяти миллионов. Что-то нужно было придумать; требовался решительный рывок. С поправкой на инфляцию и непредвиденные расходы он намеревался получить от одного крупного предприятия сразу пятьдесят миллионов долларов, а затем уйти на отдых, опередив свой график на целых два года.
   У Феликса Кадара была и еще одна причина стремиться как можно скорее достичь заветного рубежа. Он привык работать в разных организациях и под разными именами и как никто другой умел менять обличья. Однако он понимал, что рано или поздно западные специалисты по борьбе с терроризмом докопаются до истины. А в последнее время — этого он тоже не хотел от себя скрывать — его поведение стало далеко не таким осторожным, как прежде.