Страница:
В течение восьми часов мы наблюдали за площадью. Большинство заложников были еще живы и находились под стражей — они сидели или пытались спать на земле, — но симбы развлекались тем, что все время выводили кого-нибудь из них, пытали и убивали. Пытки происходили в небольшом скверике на краю площади. Там стоял памятник какому-то первооткрывателю, и симбы привязывали своих жертв к пьедесталу.
Мы затаились на втором этаже дома, не дальше чем в пятидесяти метрах оттуда, и все хорошо видели при свете огромных костров. Мы смотрели в полевые бинокли и, казалось, могли коснуться этих людей рукой. И ничего не способны были сделать. Нам нужно было ждать; у нас не было выхода. Они кричали, кричали и кричали — кричали всю ночь напролет. Симбы насиловали и мужчин, и женщин, и детей. Всех подряд. Потом их убивали разными отвратительными способами, как могут только эти дикари.
Одну маленькую девочку — ей было от силы три-четыре года — привязали за руки и за ноги к двум “джипам” и разорвали, как тряпичную куклу. Одного парня с бородой и длинными волосами распяли. При этом они вопили: “Jesus, Jesus, le roi des juifs” [2]. Спустя четыре часа он был еще жив, и они звали его. Некоторых монашек насиловали, а потом заставляли пить бензин. После этого они распарывали им животы и поджигали внутренности. Это нравилось симбам больше всего. Даже со своего места мы слышали запах горелого мяса. И ничего не могли сделать, абсолютно ничем не могли помочь. Мы лежали со своими винтовками, автоматами, базуками, гранатами, ножами и стальной проволокой и не могли даже шевельнуться, а у нас на глазах умирали маленькие дети.
Да, нас хорошо вымуштровали, в ирландской армии не было лучших отрядов. У нас царила дисциплина, строжайшая дисциплина. Нам дали приказ — разумный приказ. Преждевременные действия были равносильны военному самоубийству.
А потом симбы вывели из толпы молодую санитарку. Высокую, красивую, рыжеволосую. На ней до сих пор была белая форма. Все случилось так быстро. Один из них, еще подросток — там были даже тринадцати и четырнадцатилетние, отличавшиеся особенной жестокостью, — схватил пангу, большой нож с широким лезвием, и почти шутя отрубил ей голову. Ему потребовалось всего несколько ударов. Девушке досталась легкая смерть. Это была Анна-Мария. Нашему браку исполнилось всего семь недель.
Итен не знала, что сказать и как поступить. То, что она услышала, было так ужасно и так далеко выходило за рамки ее собственного жизненного опыта, что она просто замерла в неподвижности. Потом она обняла Фицдуэйна обеими руками и привлекла к себе. Закончив рассказ, он не произнес больше ни слова. От солнца остался лишь тусклый полукруг, медленно погружавшийся в море. Стало заметно холоднее. Отсюда было видно, как светятся огоньки главной башни.
Фицдуэйн поцеловал ее в макушку и крепко обнял.
— До чего сыро — вот ведь паршивый климат, а? — сказал он.
Чтобы согреться, они набрали в сумерках плоских камешков и стали “печь блины” на воде. Когда они отправились обратно в Данклив, увлеченно споря, кто выиграл, уже наступила ночь. Последние камешки пришлось кидать почти в полной темноте.
Глава четвертая
Мы затаились на втором этаже дома, не дальше чем в пятидесяти метрах оттуда, и все хорошо видели при свете огромных костров. Мы смотрели в полевые бинокли и, казалось, могли коснуться этих людей рукой. И ничего не способны были сделать. Нам нужно было ждать; у нас не было выхода. Они кричали, кричали и кричали — кричали всю ночь напролет. Симбы насиловали и мужчин, и женщин, и детей. Всех подряд. Потом их убивали разными отвратительными способами, как могут только эти дикари.
Одну маленькую девочку — ей было от силы три-четыре года — привязали за руки и за ноги к двум “джипам” и разорвали, как тряпичную куклу. Одного парня с бородой и длинными волосами распяли. При этом они вопили: “Jesus, Jesus, le roi des juifs” [2]. Спустя четыре часа он был еще жив, и они звали его. Некоторых монашек насиловали, а потом заставляли пить бензин. После этого они распарывали им животы и поджигали внутренности. Это нравилось симбам больше всего. Даже со своего места мы слышали запах горелого мяса. И ничего не могли сделать, абсолютно ничем не могли помочь. Мы лежали со своими винтовками, автоматами, базуками, гранатами, ножами и стальной проволокой и не могли даже шевельнуться, а у нас на глазах умирали маленькие дети.
Да, нас хорошо вымуштровали, в ирландской армии не было лучших отрядов. У нас царила дисциплина, строжайшая дисциплина. Нам дали приказ — разумный приказ. Преждевременные действия были равносильны военному самоубийству.
А потом симбы вывели из толпы молодую санитарку. Высокую, красивую, рыжеволосую. На ней до сих пор была белая форма. Все случилось так быстро. Один из них, еще подросток — там были даже тринадцати и четырнадцатилетние, отличавшиеся особенной жестокостью, — схватил пангу, большой нож с широким лезвием, и почти шутя отрубил ей голову. Ему потребовалось всего несколько ударов. Девушке досталась легкая смерть. Это была Анна-Мария. Нашему браку исполнилось всего семь недель.
Итен не знала, что сказать и как поступить. То, что она услышала, было так ужасно и так далеко выходило за рамки ее собственного жизненного опыта, что она просто замерла в неподвижности. Потом она обняла Фицдуэйна обеими руками и привлекла к себе. Закончив рассказ, он не произнес больше ни слова. От солнца остался лишь тусклый полукруг, медленно погружавшийся в море. Стало заметно холоднее. Отсюда было видно, как светятся огоньки главной башни.
Фицдуэйн поцеловал ее в макушку и крепко обнял.
— До чего сыро — вот ведь паршивый климат, а? — сказал он.
Чтобы согреться, они набрали в сумерках плоских камешков и стали “печь блины” на воде. Когда они отправились обратно в Данклив, увлеченно споря, кто выиграл, уже наступила ночь. Последние камешки пришлось кидать почти в полной темноте.
Глава четвертая
Больше всего новый дублинский “Джуэри-отель” был похож на президентский дворец в только что получившем независимость государстве. От прежнего здания сохранились лишь мрамор, красное дерево и медь викторианского бара, о котором позаботились швейцарские банкиры — они целиком перевезли его в Цюрих в память о Джеймсе Джойсе.
Фицдуэйн обогнул преградившую ему путь делегацию какой-то японской электронной фирмы, подошел к новому бару и заказал себе “джеймсон”. Он наблюдал, как тает лед, и размышлял о жизни, посмертной славе и поисках счастья, когда появился Гюнтер. Лицо у него было по-прежнему детское, поэтому вы не сразу замечали, какой он огромный. Когда он приблизился, стали видны морщины, которых не было прежде, но он все еще выглядел крепким и ладным.
В стеклянные двери потекла свадебная Процессия. Невеста была завернута в несколько слоев белого искусственного шелка. Ее сопровождал то ли метрдотель, то ли жених — трудно было разобрать, кто именно. Шлейф ее свадебного наряда соскользнул в бассейн и начал тонуть. Фицдуэйн подумал, что сейчас неподходящее время года для ирландской свадьбы; впрочем, взглянув на талию невесты, он изменил свое мнение.
Спутник невесты выловил шлейф и ловко выжал его в фонтан. Он сделал это так быстро и аккуратно, словно каждый день только этим и занимался или привык сворачивать головы цыплятам. Теперь шлейф, сопровождавший новобрачную при ее вхождении в новую жизнь, стал смахивать на мокрую пеленку. Фицдуэйн отвел глаза от этой символической сцены и прикончил “джеймсон”.
— А ты потерял свою младенческую пухлость, Гюнтер, — сказал он. — Чересчур много работаешь или чересчур много играешь?
— Это все здешний климат, а потом — старею. По-моему, я тут проржавел насквозь. — Он говорил с заметным немецким акцентом, но в его речи слышались типично ирландские обороты. Он прожил в Ирландии довольно долго. Правительство позаимствовало его из западногерманского отряда по борьбе с террористами — “Гренцшутцгруппе-9” — и так уж случилось, что он осел здесь.
— А что, в Германии дождей не бывает?
— Только когда нужно, — ответил Гюнтер. — Мы порядок любим!.
— Полковник здесь? — осведомился Фицдуэйн. Он похлопал по большой сумке, висевшей у Гюнтера на плече, потом взвесил ее в руке, пытаясь угадать, какое оружие лежит внутри. Скорее всего, “хеклер-унд-кох”. Немцы любят собственную продукцию, а винтовка “хеклер-унд-кох” — это произведение искусства. У этой, в сумке, было складное ложе, и, насколько он знал Килмару, она вряд ли была девятимиллиметровой. Из своей боевой практики Килмара вынес предубеждение против этого калибра, которому, по его мнению, не хватало убойной силы. — Винтовка тридцать третьей модели?
Гюнтер ухмыльнулся и кивнул.
— А ты держишь руку на пульсе, — сказал он. — Это хорошо. Однако полковник уже наверху. Ты обедаешь в отдельном кабинете; в наши дни оно вернее.
Он повел его прочь от бара, по коридору со стеклянными стенами к лифту. Они вышли на верхнем этаже. Гюнтер кивнул двум сотрудникам органов безопасности в штатском и отпер дверь своим ключом. Внутри были еще два охранника с винтовками наизготовку. Гюнтер провел Фицдуэйна в соседнюю комнату.
Полковник Шейн Килмара, советник по безопасности из аппарата “тишека” — ирландского премьер-министра — и командир рейнджеров, особого ирландского антитеррористического подразделения, поднялся ему навстречу. На столике сбоку был сервирован легкий завтрак.
— Не думал, что копченая семга требует столь надежной охраны, — сказал Фицдуэйн.
— В такой уж она сегодня компании, — ответил Килмара.
Когда Килмару начинали утомлять нездоровый ирландский климат и кельтский темперамент здешних уроженцев, ему достаточно было подумать о том, как высоко он поднялся, и хорошее настроение возвращалось само собой.
Килмара успешно вел военные действия в Конго, и мировая пресса назвала спасение заложников в Конайне великолепной хирургической операцией; однако у дела имелся политический оттенок, и когда Килмара вернулся в холодную, сырую Ирландию, его отдали под трибунал и сочли виновным. Он не оспаривал этого решения. Штурм Конайны был предпринят им по собственной инициативе, вопреки приказу, и восемнадцать его бойцов погибли.
Тем не менее, операция была успешной. Он спас более семисот человеческих жизней, и мировое общественное мнение активно выражало ему свою поддержку, так что, по сути говоря, его трудно было обвинить в чем-нибудь серьезном. Большинство военных, включая и тех офицеров, которые его судили, понимали это, но коли уж он попал под трибунал, его нельзя было оправдать полностью. Однако мера наказания могла быть разной. Его могли с позором изгнать из армии, отправить в тюрьму и даже приговорить к высшей мере. Этого не произошло. Члены трибунала продемонстрировали свое понимание того, что дело против одного из них затеяно и раздуто по низким политическим мотивам, объявив виновному всего-навсего строгий выговор.
Килмара мог бы остаться в армии, ибо большинство его коллег считали это наказание чисто формальным, однако его ждал более серьезный удар. Якобы из соображений экономии элитный воздушный батальон, личный состав которого был отобран и блестяще выучен им самим, расформировали.
Хотя и об отдаче Килмары под суд, и о расформировании его батальона сообщалось как о чисто военных решениях, вынесенных начальником штаба и его аппаратом, Килмара не питал иллюзий ни насчет того, кто стоял за этим на самом деле, ни насчет возможности реабилитации. Он трезво оценил ситуацию. Временно он потерпел поражение. Пока ему оставалось только смириться. Его противником был не кто иной, как Джозеф Патрик Делейни, министр обороны.
“Это реалистическая политика”, — уходя в отставку, сказал Килмара расстроенному начальнику штаба. Спустя два дня он покинул Ирландию.
Многие влиятельные ирландцы — как занимающиеся политикой, так и далекие от нее — узнали об отъезде Килмары не без удовольствия. Он был откровенен и резок в своих отзывах об условиях жизни в армии и благодаря прессе имел неприемлемо высокий авторитет у публики. А военные успехи Килмары делали его еще более опасной фигурой. Консервативный ирландский истэблишмент терпеть не мог перемен. Эти люди рады были увидеть спину чересчур прямолинейного полковника и твердо верили, что он уже никогда не вернется в роли официального лица. Любой иной вариант казался немыслимым.
Другие члены кабинета считали, что активная неприязнь, которую питал к Килмаре министр, вызвана лишь естественной антипатией консерватора к строптивой “белой вороне” и вполне понятной ревностью к его военным успехам — как таковую ее и понимали. И были отчасти правы. Однако настоящая причина, по которой Джозеф Патрик Делейни хотел дискредитировать Килмару, была глубже и серьезнее. Килмара представлял собой угрозу не только профессиональным амбициям министра, но — если бы только полковнику удалось свести воедино кое-какие факты — и самой его жизни.
Проще говоря, Делейни был изменником. Он продавал информацию о планах и действиях ирландских подразделений в Конго за большие деньги, в результате чего некоторые операции батальона воздушных рейнджеров потерпели неудачу — а многие бойцы были ранены или убиты.
Министр не хотел становиться предателем. Просто честолюбие в нем победило силу воли, а обстоятельства довершили остальное. Министр был убежден, что Килмара его подозревает, — но, как ни странно, он ошибался. Неприкрытое презрение Килмары к Делейни объяснялось всего лишь обычной нелюбовью воина к продажным и двоедушным политическим деятелям.
После увольнения из ирландской армии в середине шестидесятых Килмара должен был исчезнуть из ирландских официальных кругов навеки. Но вскоре, в семидесятых, начал поднимать голову призрак терроризма. В основном он давал о себе знать в оккупированной Британией Северной Ирландии и континентальной Европе, но насилие, не будучи пресеченным, имеет свойство распространяться, с легкостью просачиваясь сквозь государственные границы.
Ирландское правительство было встревожено и обеспокоено, но главную роль в изменении его позиции сыграло убийство посла Юарта Биггса.
В 1976 году Кристофер Юарт Биггс, бывший служащий британской Секретной разведывательной службы, автор триллеров — все они были запрещены ирландской цензурой — и обладатель монокля с темным стеклышком, был назначен британским послом в республике Ирландии. Это был по меньшей мере спорный выбор, и ему суждено было привести к трагедии.
Утром 21 июля Юарт Биггс сел в свой 4,2-литровый “ягуар” с личным шофером, заняв левую сторону заднего сиденья. Он собирался отбыть из своей резиденции в пригороде Дублина Сэндифорде в Британское посольство неподалеку от Боллсбриджа. Сзади машину с послом сопровождал автомобиль Специальной ирландской службы, в котором находились вооруженные полицейские.
В нескольких стах метров от резиденции машина посла переехала водопроводную трубу, начиненную сотней килограммов технического гелигнита. Детонатор бомбы сработал от сигнала, переданного по проводу метров в сто длиной. “Ягуар” взлетел вверх и рухнул в дымящуюся воронку. Посол Юарт Биггс и его секретарша Джудит Кук погибли.
Это преступление вызвало панику в ирландских политических кругах. Кого террористы убьют следующим? Не начнут ли англичане мстить, и если да, то кто станет их жертвой? Будущее не сулило ничего хорошего.
Ирландский кабинет министров собрался на внеочередную сессию; был сформирован специальный комитет, которому предстояло коренным образом реорганизовать силы внутренней безопасности страны. Было решено ввести в аппарат премьера особого советника по безопасности. Естественно, что такой советник должен был иметь опыт борьбы с терроризмом — как внутренним, так и международным.
Среди политических деятелей Европы, Америки и гораздо более удаленных от Ирландии государств были наведены осторожные справки. Все консультанты сошлись во мнениях. За минувшее десятилетие Килмара, сотрудничавший со многими наиболее эффективными органами безопасности и борьбы с терроризмом, укрепил свою и без того прекрасную репутацию. Его презрение почти ко всем чиновникам и политикам было хорошо известно. Члены новоиспеченного комитета скрепя сердце решили, что лучше уж иметь под боком Килмару, чем подрываться на террористских минах.
Килмара запросил немалую цену. В нее входили жесткие контрактные условия и высокий — по ирландским меркам — бюджет. Через девяносто дней после своего назначения советником Килмара, как и было оговорено в контракте, сформировал особое элитное антитеррористическое подразделение. От прежнего воздушного батальона оно унаследовало имя “рейнджеров”. Его численность составляла всего шестьдесят человек. Некоторые были призваны из рядов армии и полиции. Многие воевали с Килмарой в Конго. Кое-кого позаимствовали из чужеземных органов вроде немецкой ГШГ-9 и французского “Жижена”. Имелись и такие, чье прошлое было известно только Килмаре.
Эффективность “рейнджеров” превзошла все ожидания. Килмаре по-прежнему сопутствовала удача. Однако его по-прежнему не любили и даже отчасти боялись многие представители политического истэблишмента и, в первую очередь, нынешний премьер-министр — некий Джозеф Патрик Делейни.
Они завтракали вдвоем. В далекую пору их общей службы в ирландской армии отношения между старшим офицером Килмарой и молодым лейтенантом Фицдуэйном были отношениями учителя и ученика, но время и пережитые вместе опасности уравняли подчиненного с командиром — теперь они были просто товарищами по оружию. Они стали близкими друзьями.
Холодный завтрак был восхитителен. Вино доставили из личных запасов Килмары. Судя по его качеству, полковник умело пользовался своими связями во Франции. Они завершили трапезу кофе по-ирландски. Беседа шла о былых временах и о сегодняшнем дне Ирландии. По взаимному согласию разговор о повешенном отложили до конца завтрака.
После еды Килмара раскурил трубку.
— А ведь жизнь не так уж плоха, — сказал он, — даже в нашей чудной маленькой стране, несмотря на ошибки, измены, крушения планов и прочее. Здесь моя родина, и наше государство еще сравнительно молодо.
Фицдуэйн улыбнулся.
— Что-то ты чересчур добродушно настроен, — сказал он. — Тебе не кажется, что это смахивает на самодовольство?
— Может, и смахивает, но в душе я никакого самодовольства не чувствую, — проворчал Килмара. — Ну да ладно. Расскажи мне о Рудольфе фон Граффенлаубе.
Фицдуэйн поведал ему свою историю; Килмара слушал, не перебивая. Он был хорошим слушателем, и ему стало любопытно, почему его друга так задела за живое смерть какого-то иноземца.
— Я понимаю, что найти труп — это не самое лучшее, с чего можно начать день, — сказал Килмара, — но ты ведь уже успел привыкнуть к смертям, верно? Благодаря твоей профессии ты за неделю видишь столько трупов, сколько другому не увидеть за всю жизнь. Не хочу показаться циником, но что значит еще одно мертвое тело? Ты же не был знаком ни с этим юношей, ни с его друзьями или семьей, и убил его не ты, — он глянул на Фицдуэйна, — разве я не прав?
Фицдуэйн ухмыльнулся и покачал головой.
— Во всяком случае, не припомню.
— Ну так в чем же проблема? Людям свойственно умирать. От этого никуда не денешься. Так сказать, естественный порядок вещей. Что для тебя смерть Руди фон Граффенлауба?
Фицдуэйн молчал, собираясь с мыслями.
— Конечно, я помогу, — снова заговорил Килмара. — Но мне просто интересно, что лежит в основе твоего, прямо скажем, довольно загадочного проекта?
Фицдуэйн рассмеялся.
— У меня нет ни одной разумной причины затевать все это, — сказал он. — Разве что ощущение, которое не дает мне пройти мимо.
— Ох уж эти твои ощущения, — покачал головой Килмара. — Я еще по Конго помню: вечно тебе что-то мерещилось. И как же ты думаешь действовать?
Фицдуэйн освежил память, заглянув в свой блокнот.
— Я хотел бы поговорить с патологоанатомом, который производил вскрытие. Тот врач, которому полагалось это сделать, уехал на конференцию, а Харбисон был чем-то занят, поэтому им пришлось вызвать доктора Бакли из Корка.
— Бакли я знаю, — сказал Килмара. — Такой коротышка, волосы с проседью. Родом из Западного Корка. Сейчас работает в Южной больнице.
— Вот-вот, — сказал Фицдуэйн.
— Бакли хороший малый, — заметил Килмара. — Первоклассный специалист, но если начать выспрашивать его о работе без достаточно веских причин, он будет молчать как рыба.
— Тут мне и нужна твоя помощь, — сказал Фицдуэйн. — Я пробовал его расколоть, да только ничего не вышло. Он был дружелюбен, но тверд.
— Да, уроженцы Западного Корка умеют быть вежливыми, — сказал Килмара. — Наверное, это из-за природы в тех краях. Ладно, постараюсь что-нибудь сделать. Дальше?
— Мне нужны копии всех относящихся к этому делу документов: полицейского рапорта, заключений экспертов и коронера. Короче, целая стопка, — сказал Фицдуэйн.
— Вообще-то давать подобные бумаги гражданским лицам не полагается — может быть, это даже противозаконно. Но ничего. Сделаем.
— Еще желательно было бы получить какие-нибудь рекомендации для бернских властей, — сказал Фицдуэйн. — Руди фон Граффенлауб приехал оттуда. Там живут его родители и друзья. Я думаю заглянуть туда и кое о чем их поспрашивать, и не хочу, чтобы меня вежливо депортировали на следующий же день.
Килмара ухмыльнулся.
— Тут требуется некоторая фантазия.
— И наконец, что тебе известно о Дракеровском колледже? — поинтересовался Фицдуэйн. — Я спрашиваю не о том, о чем можно прочесть в их рекламном проспекте.
— Сдастся мне, что в юности тебе было бы там самое место, — сказал Килмара. — А теперь мой черед задавать вопросы. Что ты, собственно говоря, ищешь?
Фицдуэйн мягко улыбнулся.
— Понятия не имею, — сказал он. — Когда найду, тогда и узнаю.
Воцарилось недолгое молчание. Килмара встал, потянулся и подошел к окну. Выглянул наружу сквозь опущенные жалюзи.
— А дождь не слишком сильный, — сказал он. — Так, моросит. Может, прогуляемся по Герберт-парку?
— Зима, март месяц, холодно, — отозвался Фицдуэйн, но его действия противоречили словам. Он уже надевал свой плащ, так и не успевший высохнуть. — И цветов нынче нет.
— Цветы есть всегда, — сказал Килмара.
Они прошли немного по дороге и свернули в пустынный Герберт-парк.
Четверо охранников старались держаться к ним поближе, хотя и вне пределов слышимости. Они явно нервничали. Видимость была ограничена, а кусты представляли собой хорошее укрытие для того, кому вздумалось бы напасть на Килмару. Не в привычках полковника было так долго находиться там, где при имеющихся людских ресурсах не могла быть обеспечена его полная безопасность. Начальник охраны уже позвонил в штаб рейнджеров и вызвал подкрепление. Он гадал, о чем могут говорить эти двое. И надеялся, что дождь пойдет сильнее и заставит их вернуться куда-нибудь под крышу, в более надежное место.
А они беседовали о террористах.
— Возьми, к примеру, наших, — говорил Килмара. — Мы ловим их, сажаем в тюрьму, иногда даже убиваем, но я в определенной степени сочувствую им или, по меньшей мере, понимаю их — всех этих “прово” и другие группы, отколовшиеся от ИРА. Они борются за объединенную Ирландию. Они не хотят британского владычества на севере.
— И поэтому взрывают бомбы на переполненных улицах, убивают и калечат невинных мужчин, женщин и детей, расстреливают полицейских на виду у их семей, — вставил Фицдуэйн.
— Знаю, знаю, — сказал Килмара. — Я не оправдываю ИРА. Я только говорю, что понимаю их мотивы.
Они оставили позади пруды и зеленые насаждения Герберт-парка и, перейдя дорогу, вступили на территорию, где были расположены теннисные корты. Мокрая трава хлюпала под ногами. Они не обращали на это внимания.
Килмара заговорил снова.
— Подобным же образом я понимаю другие националистские террористические организации вроде испанских басков или разных палестинских группировок, которых, как тебе известно, на свете предостаточно. Но я никак не могу понять, что движет европейскими террористами — группой “Баадер-Майнхоф”, “Отрядом Красной Армии”, как они себя называют, “Аксьон Директ” — или бандами типа итальянской “Бригада Росса”. Чего им, черт возьми, надо? Большинство из этих людей выросли в богатых семьях. Получили хорошее образование — иногда даже слишком хорошее. У них нет материальных проблем. Нет националистических целей. Похоже на то, что у них нет и сколько-нибудь твердой политической позиции. И однако они грабят, крадут детей, калечат и убивают. Но ради чего? Зачем?
— К чему ты клонишь? — Килмара остановился и повернулся к Фицдуэйну лицом. — Будь я проклят, если знаю. Но у меня такое чувство, что в мире заваривается каша, которую непросто будет расхлебать. Мы сидим на этом маленьком островке, любуемся на свой трилистник, покуда мозги наши потихоньку затягивает плесенью, и считаем, что кроме ИРА нам больше не о чем волноваться — по крайней мере, если речь идет о террористах. Но я не уверен, что дело обстоит так просто. Я не говорю о коммунизме, этот строй в любом случае сам себя разрушит, — но и в западных демократических странах далеко не все ладно. Нашу систему ценностей разъедает гангрена, а в результате появляются террористы вроде “Отряда Красной Армии” — и я начинаю ощущать их присутствие даже в нашей стране.
Они тронулись дальше. К большому облегчению начальника охраны, небеса разверзлись, и ливень стал рушиться сплошными простынями. Полковник и его гость поспешили к автомобилю рейнджеров.
— Это просто интуиция или что-нибудь посерьезнее? — спросил Фицдуэйн. — Мы ведем чисто академическую дискуссию, или она каким-то образом связана с моим предприятием?
— Это не академическая дискуссия, — сказал Килмара, — но ничего определенного у меня нет. Только клочки и обрывки сведений из рапортов разведки и протоколов допросов. Там попадается что-то такое, чего не должно быть. Есть какой-то странный налет. Я уже давно играю в эти игры, и у меня выработалась неплохая интуиция. А насчет того, как это связано с тобой, ничего сказать не могу — кто его знает? Самоубийства — результат психических отклонений. Есть и другие способы продемонстрировать обществу свое отчаяние. А в нашем обществе довести до отчаяния может многое.
Подойдя к автомобилю, Килмара остановился. Небо было черным, гремел гром. Дождь ручьями лил с их плащей. Сверкнувшая молния на миг озарила лицо Килмары. Он хотел было сказать о чем-то, но передумал и вернулся к теме, которую они только что обсуждали.
— В этой нашей новой, современной Ирландии — а с таким же успехом можно говорить и обо всем западном капиталистическом мире — идея прогресса отождествляется с новым торговым центром или видеомагнитофоном. Но все не так просто. Жизнь не может быть такой примитивной.
Фицдуэйн взглянул на своего друга.
— У меня есть дети, — сказал Килмара, — и мне совсем не нравится то, что я вижу в своем хрустальном шарике.
Они вернулись в гостиницу, решили обсушиться и выпить на посошок горячего виски. Его смаковали в дружеской тишине. Как обычно, топили здесь чересчур сильно, зато их брошенные на батареи плащи и шляпы, с которых капало на ковер, постепенно подсыхали. В комнате запахло мокрой псиной.
— Так я и не понял, к чему ты все это затеваешь, Хьюго, — сказал Килмара. — Вечно у тебя душа не на месте. — Он покрутил гвоздичку в своем стакане. — Скажи, — продолжал он, — тебя по-прежнему называют ирландским самураем?
— Время от времени, — ответил Фицдуэйн. — Прессе это нравится. Они обожают броские прозвища. Килмара рассмеялся.
— Но это прозвище тебе подходит. У тебя есть свои идеалы, свои моральные ориентиры, есть военные навыки и родословная — и ты постоянно ищешь то, за что стоит бороться в мировом масштабе, ввязываешься в опасные приключения.
— Самурай, — сказал Фицдуэйн, — это воин, который знает, за что борется; у него есть хозяин и свое место в обществе, это рыцарь, ответственный перед своим повелителем, но стоящий во главе собственных владений.
Фицдуэйн обогнул преградившую ему путь делегацию какой-то японской электронной фирмы, подошел к новому бару и заказал себе “джеймсон”. Он наблюдал, как тает лед, и размышлял о жизни, посмертной славе и поисках счастья, когда появился Гюнтер. Лицо у него было по-прежнему детское, поэтому вы не сразу замечали, какой он огромный. Когда он приблизился, стали видны морщины, которых не было прежде, но он все еще выглядел крепким и ладным.
В стеклянные двери потекла свадебная Процессия. Невеста была завернута в несколько слоев белого искусственного шелка. Ее сопровождал то ли метрдотель, то ли жених — трудно было разобрать, кто именно. Шлейф ее свадебного наряда соскользнул в бассейн и начал тонуть. Фицдуэйн подумал, что сейчас неподходящее время года для ирландской свадьбы; впрочем, взглянув на талию невесты, он изменил свое мнение.
Спутник невесты выловил шлейф и ловко выжал его в фонтан. Он сделал это так быстро и аккуратно, словно каждый день только этим и занимался или привык сворачивать головы цыплятам. Теперь шлейф, сопровождавший новобрачную при ее вхождении в новую жизнь, стал смахивать на мокрую пеленку. Фицдуэйн отвел глаза от этой символической сцены и прикончил “джеймсон”.
— А ты потерял свою младенческую пухлость, Гюнтер, — сказал он. — Чересчур много работаешь или чересчур много играешь?
— Это все здешний климат, а потом — старею. По-моему, я тут проржавел насквозь. — Он говорил с заметным немецким акцентом, но в его речи слышались типично ирландские обороты. Он прожил в Ирландии довольно долго. Правительство позаимствовало его из западногерманского отряда по борьбе с террористами — “Гренцшутцгруппе-9” — и так уж случилось, что он осел здесь.
— А что, в Германии дождей не бывает?
— Только когда нужно, — ответил Гюнтер. — Мы порядок любим!.
— Полковник здесь? — осведомился Фицдуэйн. Он похлопал по большой сумке, висевшей у Гюнтера на плече, потом взвесил ее в руке, пытаясь угадать, какое оружие лежит внутри. Скорее всего, “хеклер-унд-кох”. Немцы любят собственную продукцию, а винтовка “хеклер-унд-кох” — это произведение искусства. У этой, в сумке, было складное ложе, и, насколько он знал Килмару, она вряд ли была девятимиллиметровой. Из своей боевой практики Килмара вынес предубеждение против этого калибра, которому, по его мнению, не хватало убойной силы. — Винтовка тридцать третьей модели?
Гюнтер ухмыльнулся и кивнул.
— А ты держишь руку на пульсе, — сказал он. — Это хорошо. Однако полковник уже наверху. Ты обедаешь в отдельном кабинете; в наши дни оно вернее.
Он повел его прочь от бара, по коридору со стеклянными стенами к лифту. Они вышли на верхнем этаже. Гюнтер кивнул двум сотрудникам органов безопасности в штатском и отпер дверь своим ключом. Внутри были еще два охранника с винтовками наизготовку. Гюнтер провел Фицдуэйна в соседнюю комнату.
Полковник Шейн Килмара, советник по безопасности из аппарата “тишека” — ирландского премьер-министра — и командир рейнджеров, особого ирландского антитеррористического подразделения, поднялся ему навстречу. На столике сбоку был сервирован легкий завтрак.
— Не думал, что копченая семга требует столь надежной охраны, — сказал Фицдуэйн.
— В такой уж она сегодня компании, — ответил Килмара.
Когда Килмару начинали утомлять нездоровый ирландский климат и кельтский темперамент здешних уроженцев, ему достаточно было подумать о том, как высоко он поднялся, и хорошее настроение возвращалось само собой.
Килмара успешно вел военные действия в Конго, и мировая пресса назвала спасение заложников в Конайне великолепной хирургической операцией; однако у дела имелся политический оттенок, и когда Килмара вернулся в холодную, сырую Ирландию, его отдали под трибунал и сочли виновным. Он не оспаривал этого решения. Штурм Конайны был предпринят им по собственной инициативе, вопреки приказу, и восемнадцать его бойцов погибли.
Тем не менее, операция была успешной. Он спас более семисот человеческих жизней, и мировое общественное мнение активно выражало ему свою поддержку, так что, по сути говоря, его трудно было обвинить в чем-нибудь серьезном. Большинство военных, включая и тех офицеров, которые его судили, понимали это, но коли уж он попал под трибунал, его нельзя было оправдать полностью. Однако мера наказания могла быть разной. Его могли с позором изгнать из армии, отправить в тюрьму и даже приговорить к высшей мере. Этого не произошло. Члены трибунала продемонстрировали свое понимание того, что дело против одного из них затеяно и раздуто по низким политическим мотивам, объявив виновному всего-навсего строгий выговор.
Килмара мог бы остаться в армии, ибо большинство его коллег считали это наказание чисто формальным, однако его ждал более серьезный удар. Якобы из соображений экономии элитный воздушный батальон, личный состав которого был отобран и блестяще выучен им самим, расформировали.
Хотя и об отдаче Килмары под суд, и о расформировании его батальона сообщалось как о чисто военных решениях, вынесенных начальником штаба и его аппаратом, Килмара не питал иллюзий ни насчет того, кто стоял за этим на самом деле, ни насчет возможности реабилитации. Он трезво оценил ситуацию. Временно он потерпел поражение. Пока ему оставалось только смириться. Его противником был не кто иной, как Джозеф Патрик Делейни, министр обороны.
“Это реалистическая политика”, — уходя в отставку, сказал Килмара расстроенному начальнику штаба. Спустя два дня он покинул Ирландию.
Многие влиятельные ирландцы — как занимающиеся политикой, так и далекие от нее — узнали об отъезде Килмары не без удовольствия. Он был откровенен и резок в своих отзывах об условиях жизни в армии и благодаря прессе имел неприемлемо высокий авторитет у публики. А военные успехи Килмары делали его еще более опасной фигурой. Консервативный ирландский истэблишмент терпеть не мог перемен. Эти люди рады были увидеть спину чересчур прямолинейного полковника и твердо верили, что он уже никогда не вернется в роли официального лица. Любой иной вариант казался немыслимым.
Другие члены кабинета считали, что активная неприязнь, которую питал к Килмаре министр, вызвана лишь естественной антипатией консерватора к строптивой “белой вороне” и вполне понятной ревностью к его военным успехам — как таковую ее и понимали. И были отчасти правы. Однако настоящая причина, по которой Джозеф Патрик Делейни хотел дискредитировать Килмару, была глубже и серьезнее. Килмара представлял собой угрозу не только профессиональным амбициям министра, но — если бы только полковнику удалось свести воедино кое-какие факты — и самой его жизни.
Проще говоря, Делейни был изменником. Он продавал информацию о планах и действиях ирландских подразделений в Конго за большие деньги, в результате чего некоторые операции батальона воздушных рейнджеров потерпели неудачу — а многие бойцы были ранены или убиты.
Министр не хотел становиться предателем. Просто честолюбие в нем победило силу воли, а обстоятельства довершили остальное. Министр был убежден, что Килмара его подозревает, — но, как ни странно, он ошибался. Неприкрытое презрение Килмары к Делейни объяснялось всего лишь обычной нелюбовью воина к продажным и двоедушным политическим деятелям.
После увольнения из ирландской армии в середине шестидесятых Килмара должен был исчезнуть из ирландских официальных кругов навеки. Но вскоре, в семидесятых, начал поднимать голову призрак терроризма. В основном он давал о себе знать в оккупированной Британией Северной Ирландии и континентальной Европе, но насилие, не будучи пресеченным, имеет свойство распространяться, с легкостью просачиваясь сквозь государственные границы.
Ирландское правительство было встревожено и обеспокоено, но главную роль в изменении его позиции сыграло убийство посла Юарта Биггса.
В 1976 году Кристофер Юарт Биггс, бывший служащий британской Секретной разведывательной службы, автор триллеров — все они были запрещены ирландской цензурой — и обладатель монокля с темным стеклышком, был назначен британским послом в республике Ирландии. Это был по меньшей мере спорный выбор, и ему суждено было привести к трагедии.
Утром 21 июля Юарт Биггс сел в свой 4,2-литровый “ягуар” с личным шофером, заняв левую сторону заднего сиденья. Он собирался отбыть из своей резиденции в пригороде Дублина Сэндифорде в Британское посольство неподалеку от Боллсбриджа. Сзади машину с послом сопровождал автомобиль Специальной ирландской службы, в котором находились вооруженные полицейские.
В нескольких стах метров от резиденции машина посла переехала водопроводную трубу, начиненную сотней килограммов технического гелигнита. Детонатор бомбы сработал от сигнала, переданного по проводу метров в сто длиной. “Ягуар” взлетел вверх и рухнул в дымящуюся воронку. Посол Юарт Биггс и его секретарша Джудит Кук погибли.
Это преступление вызвало панику в ирландских политических кругах. Кого террористы убьют следующим? Не начнут ли англичане мстить, и если да, то кто станет их жертвой? Будущее не сулило ничего хорошего.
Ирландский кабинет министров собрался на внеочередную сессию; был сформирован специальный комитет, которому предстояло коренным образом реорганизовать силы внутренней безопасности страны. Было решено ввести в аппарат премьера особого советника по безопасности. Естественно, что такой советник должен был иметь опыт борьбы с терроризмом — как внутренним, так и международным.
Среди политических деятелей Европы, Америки и гораздо более удаленных от Ирландии государств были наведены осторожные справки. Все консультанты сошлись во мнениях. За минувшее десятилетие Килмара, сотрудничавший со многими наиболее эффективными органами безопасности и борьбы с терроризмом, укрепил свою и без того прекрасную репутацию. Его презрение почти ко всем чиновникам и политикам было хорошо известно. Члены новоиспеченного комитета скрепя сердце решили, что лучше уж иметь под боком Килмару, чем подрываться на террористских минах.
Килмара запросил немалую цену. В нее входили жесткие контрактные условия и высокий — по ирландским меркам — бюджет. Через девяносто дней после своего назначения советником Килмара, как и было оговорено в контракте, сформировал особое элитное антитеррористическое подразделение. От прежнего воздушного батальона оно унаследовало имя “рейнджеров”. Его численность составляла всего шестьдесят человек. Некоторые были призваны из рядов армии и полиции. Многие воевали с Килмарой в Конго. Кое-кого позаимствовали из чужеземных органов вроде немецкой ГШГ-9 и французского “Жижена”. Имелись и такие, чье прошлое было известно только Килмаре.
Эффективность “рейнджеров” превзошла все ожидания. Килмаре по-прежнему сопутствовала удача. Однако его по-прежнему не любили и даже отчасти боялись многие представители политического истэблишмента и, в первую очередь, нынешний премьер-министр — некий Джозеф Патрик Делейни.
Они завтракали вдвоем. В далекую пору их общей службы в ирландской армии отношения между старшим офицером Килмарой и молодым лейтенантом Фицдуэйном были отношениями учителя и ученика, но время и пережитые вместе опасности уравняли подчиненного с командиром — теперь они были просто товарищами по оружию. Они стали близкими друзьями.
Холодный завтрак был восхитителен. Вино доставили из личных запасов Килмары. Судя по его качеству, полковник умело пользовался своими связями во Франции. Они завершили трапезу кофе по-ирландски. Беседа шла о былых временах и о сегодняшнем дне Ирландии. По взаимному согласию разговор о повешенном отложили до конца завтрака.
После еды Килмара раскурил трубку.
— А ведь жизнь не так уж плоха, — сказал он, — даже в нашей чудной маленькой стране, несмотря на ошибки, измены, крушения планов и прочее. Здесь моя родина, и наше государство еще сравнительно молодо.
Фицдуэйн улыбнулся.
— Что-то ты чересчур добродушно настроен, — сказал он. — Тебе не кажется, что это смахивает на самодовольство?
— Может, и смахивает, но в душе я никакого самодовольства не чувствую, — проворчал Килмара. — Ну да ладно. Расскажи мне о Рудольфе фон Граффенлаубе.
Фицдуэйн поведал ему свою историю; Килмара слушал, не перебивая. Он был хорошим слушателем, и ему стало любопытно, почему его друга так задела за живое смерть какого-то иноземца.
— Я понимаю, что найти труп — это не самое лучшее, с чего можно начать день, — сказал Килмара, — но ты ведь уже успел привыкнуть к смертям, верно? Благодаря твоей профессии ты за неделю видишь столько трупов, сколько другому не увидеть за всю жизнь. Не хочу показаться циником, но что значит еще одно мертвое тело? Ты же не был знаком ни с этим юношей, ни с его друзьями или семьей, и убил его не ты, — он глянул на Фицдуэйна, — разве я не прав?
Фицдуэйн ухмыльнулся и покачал головой.
— Во всяком случае, не припомню.
— Ну так в чем же проблема? Людям свойственно умирать. От этого никуда не денешься. Так сказать, естественный порядок вещей. Что для тебя смерть Руди фон Граффенлауба?
Фицдуэйн молчал, собираясь с мыслями.
— Конечно, я помогу, — снова заговорил Килмара. — Но мне просто интересно, что лежит в основе твоего, прямо скажем, довольно загадочного проекта?
Фицдуэйн рассмеялся.
— У меня нет ни одной разумной причины затевать все это, — сказал он. — Разве что ощущение, которое не дает мне пройти мимо.
— Ох уж эти твои ощущения, — покачал головой Килмара. — Я еще по Конго помню: вечно тебе что-то мерещилось. И как же ты думаешь действовать?
Фицдуэйн освежил память, заглянув в свой блокнот.
— Я хотел бы поговорить с патологоанатомом, который производил вскрытие. Тот врач, которому полагалось это сделать, уехал на конференцию, а Харбисон был чем-то занят, поэтому им пришлось вызвать доктора Бакли из Корка.
— Бакли я знаю, — сказал Килмара. — Такой коротышка, волосы с проседью. Родом из Западного Корка. Сейчас работает в Южной больнице.
— Вот-вот, — сказал Фицдуэйн.
— Бакли хороший малый, — заметил Килмара. — Первоклассный специалист, но если начать выспрашивать его о работе без достаточно веских причин, он будет молчать как рыба.
— Тут мне и нужна твоя помощь, — сказал Фицдуэйн. — Я пробовал его расколоть, да только ничего не вышло. Он был дружелюбен, но тверд.
— Да, уроженцы Западного Корка умеют быть вежливыми, — сказал Килмара. — Наверное, это из-за природы в тех краях. Ладно, постараюсь что-нибудь сделать. Дальше?
— Мне нужны копии всех относящихся к этому делу документов: полицейского рапорта, заключений экспертов и коронера. Короче, целая стопка, — сказал Фицдуэйн.
— Вообще-то давать подобные бумаги гражданским лицам не полагается — может быть, это даже противозаконно. Но ничего. Сделаем.
— Еще желательно было бы получить какие-нибудь рекомендации для бернских властей, — сказал Фицдуэйн. — Руди фон Граффенлауб приехал оттуда. Там живут его родители и друзья. Я думаю заглянуть туда и кое о чем их поспрашивать, и не хочу, чтобы меня вежливо депортировали на следующий же день.
Килмара ухмыльнулся.
— Тут требуется некоторая фантазия.
— И наконец, что тебе известно о Дракеровском колледже? — поинтересовался Фицдуэйн. — Я спрашиваю не о том, о чем можно прочесть в их рекламном проспекте.
— Сдастся мне, что в юности тебе было бы там самое место, — сказал Килмара. — А теперь мой черед задавать вопросы. Что ты, собственно говоря, ищешь?
Фицдуэйн мягко улыбнулся.
— Понятия не имею, — сказал он. — Когда найду, тогда и узнаю.
Воцарилось недолгое молчание. Килмара встал, потянулся и подошел к окну. Выглянул наружу сквозь опущенные жалюзи.
— А дождь не слишком сильный, — сказал он. — Так, моросит. Может, прогуляемся по Герберт-парку?
— Зима, март месяц, холодно, — отозвался Фицдуэйн, но его действия противоречили словам. Он уже надевал свой плащ, так и не успевший высохнуть. — И цветов нынче нет.
— Цветы есть всегда, — сказал Килмара.
Они прошли немного по дороге и свернули в пустынный Герберт-парк.
Четверо охранников старались держаться к ним поближе, хотя и вне пределов слышимости. Они явно нервничали. Видимость была ограничена, а кусты представляли собой хорошее укрытие для того, кому вздумалось бы напасть на Килмару. Не в привычках полковника было так долго находиться там, где при имеющихся людских ресурсах не могла быть обеспечена его полная безопасность. Начальник охраны уже позвонил в штаб рейнджеров и вызвал подкрепление. Он гадал, о чем могут говорить эти двое. И надеялся, что дождь пойдет сильнее и заставит их вернуться куда-нибудь под крышу, в более надежное место.
А они беседовали о террористах.
— Возьми, к примеру, наших, — говорил Килмара. — Мы ловим их, сажаем в тюрьму, иногда даже убиваем, но я в определенной степени сочувствую им или, по меньшей мере, понимаю их — всех этих “прово” и другие группы, отколовшиеся от ИРА. Они борются за объединенную Ирландию. Они не хотят британского владычества на севере.
— И поэтому взрывают бомбы на переполненных улицах, убивают и калечат невинных мужчин, женщин и детей, расстреливают полицейских на виду у их семей, — вставил Фицдуэйн.
— Знаю, знаю, — сказал Килмара. — Я не оправдываю ИРА. Я только говорю, что понимаю их мотивы.
Они оставили позади пруды и зеленые насаждения Герберт-парка и, перейдя дорогу, вступили на территорию, где были расположены теннисные корты. Мокрая трава хлюпала под ногами. Они не обращали на это внимания.
Килмара заговорил снова.
— Подобным же образом я понимаю другие националистские террористические организации вроде испанских басков или разных палестинских группировок, которых, как тебе известно, на свете предостаточно. Но я никак не могу понять, что движет европейскими террористами — группой “Баадер-Майнхоф”, “Отрядом Красной Армии”, как они себя называют, “Аксьон Директ” — или бандами типа итальянской “Бригада Росса”. Чего им, черт возьми, надо? Большинство из этих людей выросли в богатых семьях. Получили хорошее образование — иногда даже слишком хорошее. У них нет материальных проблем. Нет националистических целей. Похоже на то, что у них нет и сколько-нибудь твердой политической позиции. И однако они грабят, крадут детей, калечат и убивают. Но ради чего? Зачем?
— К чему ты клонишь? — Килмара остановился и повернулся к Фицдуэйну лицом. — Будь я проклят, если знаю. Но у меня такое чувство, что в мире заваривается каша, которую непросто будет расхлебать. Мы сидим на этом маленьком островке, любуемся на свой трилистник, покуда мозги наши потихоньку затягивает плесенью, и считаем, что кроме ИРА нам больше не о чем волноваться — по крайней мере, если речь идет о террористах. Но я не уверен, что дело обстоит так просто. Я не говорю о коммунизме, этот строй в любом случае сам себя разрушит, — но и в западных демократических странах далеко не все ладно. Нашу систему ценностей разъедает гангрена, а в результате появляются террористы вроде “Отряда Красной Армии” — и я начинаю ощущать их присутствие даже в нашей стране.
Они тронулись дальше. К большому облегчению начальника охраны, небеса разверзлись, и ливень стал рушиться сплошными простынями. Полковник и его гость поспешили к автомобилю рейнджеров.
— Это просто интуиция или что-нибудь посерьезнее? — спросил Фицдуэйн. — Мы ведем чисто академическую дискуссию, или она каким-то образом связана с моим предприятием?
— Это не академическая дискуссия, — сказал Килмара, — но ничего определенного у меня нет. Только клочки и обрывки сведений из рапортов разведки и протоколов допросов. Там попадается что-то такое, чего не должно быть. Есть какой-то странный налет. Я уже давно играю в эти игры, и у меня выработалась неплохая интуиция. А насчет того, как это связано с тобой, ничего сказать не могу — кто его знает? Самоубийства — результат психических отклонений. Есть и другие способы продемонстрировать обществу свое отчаяние. А в нашем обществе довести до отчаяния может многое.
Подойдя к автомобилю, Килмара остановился. Небо было черным, гремел гром. Дождь ручьями лил с их плащей. Сверкнувшая молния на миг озарила лицо Килмары. Он хотел было сказать о чем-то, но передумал и вернулся к теме, которую они только что обсуждали.
— В этой нашей новой, современной Ирландии — а с таким же успехом можно говорить и обо всем западном капиталистическом мире — идея прогресса отождествляется с новым торговым центром или видеомагнитофоном. Но все не так просто. Жизнь не может быть такой примитивной.
Фицдуэйн взглянул на своего друга.
— У меня есть дети, — сказал Килмара, — и мне совсем не нравится то, что я вижу в своем хрустальном шарике.
Они вернулись в гостиницу, решили обсушиться и выпить на посошок горячего виски. Его смаковали в дружеской тишине. Как обычно, топили здесь чересчур сильно, зато их брошенные на батареи плащи и шляпы, с которых капало на ковер, постепенно подсыхали. В комнате запахло мокрой псиной.
— Так я и не понял, к чему ты все это затеваешь, Хьюго, — сказал Килмара. — Вечно у тебя душа не на месте. — Он покрутил гвоздичку в своем стакане. — Скажи, — продолжал он, — тебя по-прежнему называют ирландским самураем?
— Время от времени, — ответил Фицдуэйн. — Прессе это нравится. Они обожают броские прозвища. Килмара рассмеялся.
— Но это прозвище тебе подходит. У тебя есть свои идеалы, свои моральные ориентиры, есть военные навыки и родословная — и ты постоянно ищешь то, за что стоит бороться в мировом масштабе, ввязываешься в опасные приключения.
— Самурай, — сказал Фицдуэйн, — это воин, который знает, за что борется; у него есть хозяин и свое место в обществе, это рыцарь, ответственный перед своим повелителем, но стоящий во главе собственных владений.