Олдисс Брайан Уилсон. Перед закатом Земли (Мир-оранжерея)

   Никогда раньше Грин не слышал от Яттмур таких слов. Он внимательно посмотрел на нее, не зная что ответить, пока поднявшееся в нем злость и раздражение не пришли ему на помощь.
   – Ты ненавидишь меня, Яттмур, иначе бы ты не стала так говорить со мной. Разве я обидел чем-то тебя? Разве я не защищал и не оберегал тебя, разве я не любил тебя? Мы знаем, что толстопузые глупы, и мы знаем, что отличаемся от них, и потому мы не можем быть глупыми. Ты говоришь мне очень обидные вещи.
   Яттмур тряхнула головой, пропустив мимо ушей все эти обвинения.
   – Мы оседлали этого ходульника, но не знаем даже, куда он теперь направляется, – мрачно продолжила она, будто бы и не слышала слов Грина. – У него свои планы, а мы глупо полагаем, что эти планы совпадут с нашими.
   – Ходульник, я уверен, идет к берегу, – раздраженно отозвался Грин.
   – Ты так думаешь? Тогда оглянись по сторонам.
   Жестом руки она обвела вокруг себя, и Грин присмотрелся внимательней.
   Неподалеку уже можно было разглядеть берег материка. Вначале они действительно продвигались в сторону большой земли, куда ходульник уверенно нес их. Но потом, войдя в поток течения, ходульник повернул и двинулся вверх по течению, устремившись параллельно берегу, Довольно долго, удостоверяясь еще и еще раз, Грин следил за продвижением растения и в груди его закипало невероятное раздражение.
   – Что ж, можешь смеяться! – прошипел он наконец.
   Яттмур ничего не ответила. Наклонившись вперед, она окунула в воду руку и быстро вытащила. Теплое течение принесло их к острову. Течение, в котором они оказались теперь и вверх по которому брел ходульник, было холодным, и впереди них находился источник этого течения. Сердце ее похолодело, словно бы в него пробрался холод этого океанского течения.

Часть третья

Глава двадцатая

   Вокруг них плескались холодные воды, в которых образовали свою страну подвижных гор айсберги. Ходульник не сворачивал со своего курса, твердо придерживаясь намеченной цели, и продолжал шагать параллельно берегу. Один раз тело растения почти полностью погрузилось в воду и его седоки вымокли до нитки; но даже при этом его шаг не замедлился.
   Ходульник шел не один. Сошедшие с других островов другие ходульники двигались рядом с ним, все следуя в одном и том же направлении. Была пора миграции, во время которой ходульники несли свои семенные стручки к неведомым землям, где должен был свершиться посев. Некоторые ходульники оступались, падали в воду и тонули, других подминали под себя айсберги, остальные продолжали упорно стремиться вперед.
   Время от времени к людям, сидящим на своем похожем на плот насесте, присоединялись ползучие клешни, подобные тем, что они уже встречали на острове. Посеревшие от холода, трубчатые персты выбирались из воды и ползли вверх по слепившимся стручкам, в поисках теплого места, откуда их прогоняли люди, после чего клешни падали в воду, но снова выбирались, чтобы забраться в какой-нибудь другой теплый уголок. Одна из клешней даже залезла на плечо спящему Грину. С брезгливостью он сбросил существо в воду.
   Что касается толстопузых, то те почти не жаловались на своих холодных визитеров, выбирающихся из океанских недр и ползающих по ним. Как только стало ясно, что до берега так скоро, как на это рассчитывали, не добраться, Грин урезал рацион, отчего толстопузые впали в полную апатию. Становящийся все сильнее и сильнее холод тоже не улучшал их положения. Казалось, что солнце медленно погружается в море. Ледяной ветер дул почти не переставая. Однажды из сумрачного темного неба на них посыпался обильный град, едва не содравший с них заживо кожу, потому что защититься от градин было практически нечем.
   Даже для лишенных всякой фантазии толстопузых цель их путешествия представлялась самой ужасной из всего вообразимого. Это странствие уносило их в никуда. Частые в этих местах туманы, клубы которых прокатывались вокруг, только усугубляли это ощущение; после того, как туман поднимался, они видели, как сгущается на линии далекого горизонта полоса тьмы, все вырастающая и занимающая собой полнеба, угрожающая им и не собирающаяся никуда пропадать. Но пришло время, и их ходульник наконец отвернул со своего неумолимого курса.
   Спящие обнявшись в центре семенного стручка, Грин и Яттмур проснулись от оживленной болтовни троицы толстопузых.
   – От водяной влаги водного мира мы, толстопузые, мерзнем и мокнем, сидя на длинных мокрых ходульных ногах! Мы поем счастливые громкие песни, потому что мы должны просохнуть или умереть. Во всем мире нет ничего более милого, чем теплая и сухая толстопузая щепка, а теплый и сухой мир наконец-то идет навстречу нам!
   Раздраженно открыв глаза, Грин увидел, чем вызвано такое возбужденное ликование толстопузых рыболовов.
   Первое, что ему бросилось в глаза, была истинная правда, подтверждающая слова рыболовов – ноги ходульника снова были видны. Отвернув наконец от потока холодного течения, растение шествовало к берегу, ни на мгновение не снижая своего раз взятого темпа. Берег, густо поросший великим Лесом, был уже совсем близко от них.
   – Яттмур! Мы спасены! Скоро мы окажемся на суше!
   Это были первые слова, произнесенные им подруге за долгое время.
   Яттмур подняла голову. Толстопузые тоже вскочили. Все впятером они, снова ощутив взаимную симпатию, дружески принялись хлопать друг друга по плечам. Летящий над ними Красавчик кричал: «Помните, что случилось с Лигой Полного Неповиновения в 45-м году! Отстаивайте свои права! Не слушайте то, что вам твердят другие – все это ложь и пропаганда. Не дайте себе попасть в тиски между бюрократами Дели и коммунистическими интриганами. Голосуйте за Бана Манки!»
   – Скоро мы будем счастливыми сухими щепками! – кричали толстопузые.
   – Как только доберемся до берега, сразу же разведем костер, – пообещал Грин.
   Яттмур была рада видеть мужа в хорошем расположении духа, однако внезапное сомнение заставило ее спросить:
   – А как мы слезем с ходульника?
   Он резко повернулся к ней, и снова злоба загорелась в его глазах, злость от того, что кто-то посмел омрачить его радость. Он ответил ей не сразу, и она догадалась, что прежде он решил посовещаться со сморчком.
   – Ходульник остановится тогда, когда доберется до места, где его собратья обычно высеивают свои семена, – наконец объяснил ей он. – Как только он доберется туда, так ляжет на землю сам. Тогда мы и слезем, не причинив себе никакого вреда. Ни о чем не волнуйся, Яттмур; я знаю, что делаю.
   В голосе Грина звенела непоколебимая уверенность и твердость духа, непонятные ей.
   – Ты не знаешь, что делаешь, Грин. Нас несет ходульник, и куда он пойдет, там мы и окажемся, а во всем остальном мы беспомощны, потому что не можем его остановить. Мне не по себе, Грин.
   – Тебе не по себе от того, что ты глупа, – ответил ей он.
   Его ответ причинил ей сильную боль, но она сдержалась, решив, что в данной ситуации не стоит ссориться, а нужно попытаться успокоиться и взять себя в руки.
   – Как только мы окажемся на берегу, ты перестанешь волноваться. И тогда, может быть, ты будешь поласковей со мной.
   Берег, на котором они в конце концов оказались, встретил их негостеприимно, не торопясь открыть им свои теплые объятия. Пока они с надеждой рассматривали берег вокруг, с деревьев недалекого Леса снялись две черные птицы и, расправив широкие крылья, стали планировать вниз, держа курс на ходульник.
   – Прячьтесь! – крикнул Грин. – Или хотя бы замрите!
   – «Бойкотируйте суррогатные продукты!» – кричал Красавчик. – «Не допускайте рабочих обезьян на свои фабрики. Поддержите анти-трехпартийную схему Имброглио!»
   Ходульник уже брел по мели у самого берега.
   Создания с черными крыльями, лишь отчасти похожие на птиц, с шумом пронеслись над ходульником, обдав сидящих на нем запахом падали. В следующий миг Красавчика схватили, прервав его мирное кружение, и в могучих когтях понесли по направлению к берегу. Уносимый, он еще продолжал смело выкрикивать: «Отстаивайте сегодня, чтобы спасти завтра! Сделаем мир безопасным для демократии!» Потом птицы снова опустились на ветви деревьев, и Красавчик исчез.
   Обсыхая всем узловатым телом, ходульник теперь продвигался по берегу. В отдалении можно было заметить других ходульников, пятерых или шестерых, шагающих в том же направлении. Их подвижность, их почти разумная человекоподобная устремленность к однажды выбранной цели словно бы возвышала их над все более усугубляющимся кошмаром окружающей действительности. Бурное существование растительной и отчасти животной жизни, свойственное тому региону, из которого Яттмур и Грин начали свое путешествие, здесь почти полностью отсутствовало. Только тень осталась от известного им растительного бурления тропиков. Здесь, в этом мире с низко висящим над горизонтом солнцем, похожим на налитой кровью и болезненный глаз на стебельке, царили вечные сумерки. В небе впереди них сгущалась кромешная тьма.
   В океане жизнь тоже словно бы вымерла. Вдоль берега не было заметно ни гигантской хищной травы, ни водорослей, на мели невозможно было заметить ни одной рыбы. Это запустение только подчеркивалось вызывающим удивление спокойствием океанской глади, ибо ходульники – руководимые инстинктом – выбирали для момента своей миграции время затишья штормов.
   Было видно, что в глубине материка царит подобное же затишье. Лес и здесь не отступил, однако это был Лес завороженный холодом и тенями, Лес только отчасти живой, окрашенный в цвета вечного вечера, глубокой синевы и серо-зеленого. Продвигаясь мимо застывших древесных стволов, люди видели, что на листьях разрастается плесень. И лишь только в одном месте им в глаза бросилось яркое желтое пятно. «Голосуйте за ЭсЭрЭйч сегодня, отстаивайте путь демократии!» – прокричал им знакомый голос. Рекламная машина лежала, похожая на изломанную игрушку, там, где черные летучие существа бросили ее, с оторванным одним крылом, теперь качающимся на вершине дерева; продвигаясь вглубь материка, они еще долго слышали крики Красавчика, и стихли они только тогда, когда люди оказались за пределами слышимости.
   – Когда же мы, наконец, остановимся? – прошептала Яттмур.
   Грин ничего не ответил; да она и не ждала от него ответа. Его лицо было холодным и сосредоточенным; он даже не взглянул в ее сторону. Чтобы сдержать свой гнев, она крепко стиснула кулаки, так что ногти впились в ладони, сознавая, что не он виноват в том, что происходит с ними.
   Осторожно выбирая себе дорогу, ходульник шел через Лес, листья которого с шелестом задевали за его ноги, а иногда касались и людей. Выбрав новое направление, теперь ходульник шел, строго поворачиваясь спиной к солнцу, которое уже и без того почти скрыла за собой редкая в этом Лесу листва. Все это время они продвигались навстречу тьме, отмечающей конец светлого мира. Однажды с ближнего дерева снялась целая стая черных растительных птиц и с громким хлопаньем крыльев полетела обратно к солнцу, но ходульник своего шага не замедлил.
   Умерив свое возбуждение и все больше осознавая ожидающую впереди опасность, люди постепенно все больше и больше сокращали свой рацион. Большую часть времени они спали, прижавшись друг к другу в центре шестидольного стручкового тела. Грин все это время почти не разговаривал.
   Они спали, а когда просыпались, то возвращались к действительности очень неохотно, потому что окружающий мир теперь был связан в их головах только с холодом, а также с переменами в видениях окружающего мира – и постоянно не в лучшую сторону.
   Ходульник спустился в небольшую низину. Тьма распростерла над ними свои крылья и только один луч солнца освещал тело растения, верхом на котором они ехали. Вокруг них по-прежнему тянулся нескончаемый Лес, искривленный Лес-калека, похожий на слепого, спотыкаясь, бредущего вперед, вытянув руки и растопырив пальцы, в каждой черте которого застыл испуг. Листва почти совсем пропала, лишь изредка на ветвях можно было заметить отдельный лист, имеющий болезненный буро-коричневый цвет, голые же ветви перекрещивались меж собой, принимая совсем уже гротескные формы, навязанные им единым общим прародителем-древом, разросшимся своими джунглями туда, где ничто расти не должно было.
   Троица толстопузых жалась друг к другу и дрожала от страха и невыносимости ожидания. Ни один из них не решался взглянуть вниз, все они смотрели только вперед.
   – О пуза и хвосты! Навстречу нам движется голодное место холода и вечной ночи, которое пожрет нас! Ну почему мы не умерли счастливо давным-давно, когда жили все вместе и так приятно давным-давно потели жарким потом все вместе.
   – Эй, вы, кучка жалких нытиков, а ну-ка замолчите! – крикнул им Грин, хватаясь за палку. Его голос стал пустым и невыразительным, хотя и звучал громко и разносился по низине, отражаясь от деревьев эхом.
   – О великий маленький бесхвостый пастух, ты должен был проявить к нам милость и убить нас своей жестокостью давным-давно, в те времена, когда у всех нас еще росли наши счастливые милые хвосты, когда мы еще могли радостно потеть все вместе. А теперь мы движемся в самую пасть черного старого и холодного мира, который вот-вот схватит нас, бедных милых бесхвостых щепок, своими зубами. О, бедные мы!
   Ничто уже не могло остановить плач толстопузых. Впереди них лежала страна тьмы, слои которой нарастали друг на друга.
   Посреди видимого пространства этой пятнистой тьмы высился единственный холм. Держа груз ночи на своих изломанных плечах, этот холм возвышался перед людьми непоколебимым призывом. Солнце золотило своими лучами его вершину, олицетворяющую последнее противление светлого мира окружающей тьме. Вокруг холма мир был скрыт во мраке неизвестности. Первые густые безвозвратные тени уже сгущались вокруг них. Ходульник начал подниматься вверх, выбираясь из низины снова на свет; оглянувшись по сторонам, люди увидели в низине еще пятерых ходульников, растянувшихся в цепь – одно из растений шло совсем близко к ним, четверо других едва можно было различить во мраке в отдалении.
   Подъем давался ходульнику с трудом. И тем не менее он выбрался на свет и продолжил свой путь без какой-либо остановки.
   Лесу тоже удалось перебраться через низину теней. Чтобы пробраться через мрак низины, Лесу пришлось многим пожертвовать: дабы разрастись на последних метрах освещенной солнцем земли, Лес сбросил свои последние листья. Здесь, на склонах глядящих в сторону вечно уходящего за горизонт солнца, еще можно было заметить Его последние потуги выглядеть так же величественно и достойно, как в жаркий краях.
   – Как ты думаешь, Грин, может быть ходульник остановится здесь? – спросила Яттмур. – Как ты полагаешь?
   – Откуда мне знать. Что ты спрашиваешь меня?
   – Он должен здесь остановиться. Куда и зачем ему идти дальше, там же нет ничего?
   – Я не знаю. Я же сказал тебе. Я ничего не знаю.
   – А твой сморчок?
   – Он тоже ничего про это не знает. Оставь меня в покое. Давай спокойно подождем, что будет.
   После этого замолчали все, даже толстопузые рыболовы и те затихли, неподвижно сидя среди шестидольного тела ходульника и с выражением отчаяния, надежды и страха глядя по сторонам на разворачивающийся жутковатый пейзаж.
   Ничем не намекнув на то, что момент остановки скоро наступит, ходульник подошел вплотную к склону холма и медленно, но упорно принялся взбираться вверх. Длинные ноги растения продолжали выискивать и нащупывать самые безопасные места среди чахлой растительности и рытвин на склонах холма, и сидящие на нем поняли, что целью длинноногого странника является никак не освещенный умирающим солнцем склон холма, последнее прибежище света и тепла среди преисподней тьмы, а нечто находящееся еще дальше впереди. Ходульник продолжал свой путь, достиг вершины холма и, перевалив через нее, тем же мерным шагом начал спускаться, проделывая все это с размеренностью растительного автомата, которого его седоки внезапно возненавидели всей душой.
   – Нужно спрыгнуть! – воскликнул Грин, поднимаясь. – Я прыгаю первым.
   Яттмур, заметив, какими дикими сделались глаза ее мужа, попыталась угадать, кому на самом деле принадлежали эти слова, сморчку или самому Грину. Обхватив себя в отчаянии руками за грудь, она закричала, чтобы Грин не смел этого делать, что он разобьется. Грин замахнулся палкой, чтобы ударить Яттмур, но рука его застыла в воздухе – в то время как ходульник, не останавливаясь ни на мгновение, наконец спустился с холма к самому его подножию.
   Последний луч солнца упал на них. Последний раз они взглянули на мир, осиянный золотистым солнечным светом, пронизывающим мутноватый здешний воздух, на Лес, с коричневой редкой листвой или совсем без листвы, на другого ходульника, появившегося сбоку неподалеку от них. Потом вершина холма поднялась над ними, и они окунулись в мир вечной тьмы. В один голос с их уст сорвался крик ужаса, крик, разнесшийся по бесплодным пустошам, теперь окружившим их, отразившийся эхом и затихший в отдалении.
   С точки зрения Яттмур, исход их пути теперь мог быть только один. Они ступили в мир неминуемой гибели, и очень скоро смерть придет за ними.
   Совершенно уже не в силах о чем-либо думать, она потерянно спрятала лицо в мягких волосах на толстой спине ближайшего к ней толстопузого и просидела так неизвестно сколько времени, пока продолжающееся мерное покачивание ходульника не убедило ее, что путь их продолжается прежним порядком и ничего ужасного пока не происходит.
   – Наш мир стоит на месте, навечно повернувшись к солнцу одной стороной, – проговорил Грин, повторяя слова сморчка. – …сейчас мы входим на ночную половину нашего мира, перебираемся через пограничную сумеречную зону… впереди нас лежит вечная тьма…
   Его зубы стучали от страха. Услышав, как дрожит от ужаса голос Грина, Яттмур открыла глаза и повернулась к нему, чтобы бросить первый за долгое время взгляд на его лицо.
   Во тьме бледное лицо ее спутника глядело на нее мутным белесым пятном, являя облик призрака, но все же вселяло в нее покой и уверенность. Грин протянул одну руку и обнял девушку, после чего они прижались друг к другу, соприкоснувшись щеками. Близость со своим мужчиной согрела ее и придала достаточно храбрости для того, чтобы поднять голову и оглянуться по сторонам.
   С содроганием она увидела вокруг только совершенное запустение и отсутствие жизни, отчего ей вообразилось, что они угодили во впадину какой-то невероятно огромной морской раковины, выброшенной морем космоса на колдовской пляж небес. Действительность вокруг была маловыразительна и вместе с тем вселяла в душу небывалый страх. Прямо над головами у них умирало последнее воспоминание о солнечном свете, освещая своими остатками долину, по которой они шествовали. Тусклый свет застилала собой чернильная тень, которая все более и более покрывала своими крылами небо, исходя из дальней точки горизонта, в сторону которой упорно продвигался их ходульник.
   Неожиданно они вошли в место низкого гудящего звука. Взглянув вниз, Яттмур обнаружила, что ходульник продвигается через поле белесых извивающихся червей. Черви цеплялись и терлись своими телами о тонкие длинные ноги ходульника, которые растение теперь начало переставлять с преувеличенной осторожностью, с тем чтобы не потерять от напора земных тварей равновесие. Отливая желтоватым воском в остатках небесного свечения, черви кишели, колыхались и в ярости цеплялись за ноги ходульника, отказываясь выпускать его из своей хватки. Некоторые из червей были длинны настолько, что почти дотягивались до шестидольного вместилища, в котором сидели, замерев от страха, люди, и когда головы нескольких червей мелькнули перед Яттмур, та с содроганием заметила жадно разверстые и направленные в их сторону чаши рецепторов. Чем являлись эти рецепторы, органами чувств, ртами или глазами, а может быть особыми органами, улавливающими изливающиеся с небес остатки тепла, она не могла сказать. Но стон ужаса, который издала Яттмур, наконец вывел Грина из его транса; почти обрадовавшись тому, что он может хотя бы на время отвлечься от неведомых ему кошмаров, которые мельтешили в его голове, он принялся отражать палкой атаки восковых червей, которые, вырываясь снизу из густого мрака, все норовили дотянуться до теплых человеческих тел.
   Другому ходульнику слева и чуть позади от них тоже приходилось нелегко. И хоть земля внизу была едва видна, они смогли разобрать, что в одном месте шестиногое создание ступило в самое логово червей, где те шевелились сплошной огромной кучей, достигая невероятной длины. Выделяясь почти ясным силуэтом на фоне ярко освещенного сравнительно с окружающей тьмой склона холма вдали, второй ходульник застыл, удерживаемый шевелящейся под его длинными ногами массой червей, целым лесом бескостных пальцев, что кишели вокруг него. Ходульник пошатнулся. Потом, не издав ни единого звука, он упал, и конец его долго пути был отмечен кишением бесчисленных червей вокруг его повергнутого тела.
   Ничем не отреагировав на происшедшую неподалеку трагедию, ходульник, на котором ехали люди, продолжал шагать вперед.
   Самый опасный участок, где червей было особенно много и где они были особенно сильны, остался позади. Черви, корневая система которых приковывала их к земле, не могли ползти за ними следом. Червей стало заметно меньше, они сделались короче, потом поле червей осталось позади них, а чуть позже ужасные твари стали попадаться лишь только отдельными кучками, которые ходульник с легкостью обходил стороной или перешагивал.
   Немного успокоившись, Грин воспользовался передышкой, чтобы повнимательней оглядеться по сторонам и понять, куда они забрели. Яттмур в страхе прятала свое лицо у него на плече; в животе у нее поднималась тошнота и она ничего больше не хотела и не могла видеть.
 

Глава двадцать первая

   Крупные и мелкие камни густо были рассыпаны по равнине, которую сейчас пересекал ходульник. Все эти камни были принесены сюда течением реки, давно уже пересохшей и ушедшей в небытие; в древности река эта пересекала дно долины; перебравшись через пересохшее русло, они начали подниматься вверх, по склону совершенно голому и лишенному хотя бы каких-то признаков растительности.
   – Мы, жалкие пузатые, хотим умереть! – стонали рыболовы. – Слишком страшно оставаться живыми в этой стране смерти. Отпусти нас из этого мира, о, великий пастух, удостой нас чести удара твоего милого и жестокого малого резуна-ножа, зарежь нас, и дело с концом. Доставь маленьким пузатым щепкам радость, ударь каждого из них по разу своим ножом, чтобы прекратить наконец это долгое умирание в стране бесконечной смерти! О, о, о, холод сжигает нас, аййй, долгий холод, холод!
   В один голос они продолжали завывать, повторяя свой плач словно молитву.
   Отвернувшись от них, Грин старался не слышать их стоны. Наконец, когда от криков и стонов толстопузых у него кончилось терпение, он схватил палку и несколько раз крепко ударил их. Яттмур пыталась ему помешать.
   – Неужели ты не разрешишь им даже плакать? – спросила она. – Я тоже готова плакать с ними вместе, и бить этих несчастных несправедливо, потому что очень скоро мы все вместе здесь умрем. Мы уже вышли за пределы любой жизни, Грин. Здесь мы не встретим ничего, кроме смерти.
   – Быть может мы не в силах сейчас что-то предпринять, но ходульник имеет цель и к ней идет. Это растение не стало бы продолжать свой путь, если бы впереди его ожидала смерть. Или, может быть, ты тоже превратилась в толстопузую, женщина?
   На мгновение она замолчала и задумалась.
   – Мне плохо, Грин, что-то творится со мной, что-то неправильное. В моем животе поднимается тошнота, которая ворочается там словно смерть.
   Она говорила так, потому что не знала, что тошнота в ее животе означает новую жизнь, но никак не смерть.
   Грин ничего не ответил.
   Ходульник продолжал отмерять своими ногами пяди бесплодной земли. Наконец, убаюканная заунывными подвываниями толстопузых, Яттмур задремала. Потом проснулась от холода. Нытье толстопузых затихло, они и Грин спали. В следующий раз, когда она проснулась, ее разбудили рыдания Грина; но тяжелый сон снова смежил ее веки, и она опять без сил провалилась в забытье, полное тревожных сновидений.
   Когда она вынырнула из сна в следующий раз, то открыла глаза и, вздрогнув, очнулась мгновенно. Мрачный сумрак впереди освещался бесформенным красным пятном, некой горящей массой, словно бы висящей в воздухе. Задыхаясь от страха и, одновременно, надежды, она принялась трясти за плечо Грина.
   – Грин, посмотри туда, – воскликнула она, указывая рукой вперед. – Там что-то горит! Что это такое? Неужели мы туда идем?
   Ходульник наконец замедлил свой шаг, словно бы почуяв близость конца пути.
 
   Открывающееся впереди них в почти полной тьме видение поражало. Прежде чем они поняли, что это такое перед ними, прошло немало времени. Поперек пути ходульника протянулся невысокий длинный холм-гряда, на которую растение начало взбираться; как только ходульник поднялся к вершине гребня, они наконец смогли начать разбирать то, что скрывалось впереди. Неподалеку за гребнем холма высилась большая гора с разбитой на три пика вершиной. Именно эти три вершины и горели перед ними красным огнем.