– Но ведь Нааб не говорил ничего против Акхи, почему же его забрала милиция?
Мужчина украдкой посмотрел по сторонам.
– Я вижу, что ты дикарь, иначе бы не задавал глупых вопросов.
В ответ Юлий поднял свой кулак.
– Я не глуп, иначе не задал бы тебе такого вопроса.
– Если бы ты не был глуп, ты бы помалкивал. Как ты думаешь, кому принадлежит власть? Священникам, и только им! И если ты будешь выступать против них…
– Но ведь эта власть – власть Акхи…
Седой человек скользнул во тьму. Там, в этой все время настороженной тьме, ощущалось присутствие чего-то жуткого, таинственного, внушающего ужас. Акхи?
Однажды в Реке должно было состояться большое спортивное состязание. Именно в этот день мысли и чувства Юлия обрели четкую конкретную форму. Он вместе с Киале и Туской спешил к месту соревнований. В нишах горели лампы, ярким светом указывая дорогу из Вакка в Рек, и толпы людей карабкались по каменным узким проходам, с трудом поднимаясь по истертым ступеням, окликая друг друга, и заполняли амфитеатр.
Увлекаемый толпой, Юлий вдруг увидел огромное помещение, стены которого были изогнуты и освещались колеблющимся светом. По правде говоря, он увидел только часть прохода, по которому должна была пройти чернь. И в тот момент, когда по этому проходу двинулся Юлий, в обрамленном далеком пространстве появился сам Акха – высоко над головами людского сборища.
Юлий уже не слышал, что говорил ему Киале. Взор Акхи был устремлен на него, чудовищный дух тьмы внезапно обрел зримые черты.
Гремела музыка – пронзительная, подстегивающая нервы. Она играла для Акхи, который стоял, огромный и недоступный, с гневом во взоре. Его невидящие каменные глаза видели все. С губ его стекало презрение.
Ничего подобного Юлий не видел в своей безмолвной пустыне. Колени его задрожали и могучий голос внутри него, голос, совершенно непохожий на его собственный, воскликнул:
– О Акха, наконец я верю в тебя! Ты – властелин мира! Прости меня, позволь мне быть твоим слугой!
И все же вместе с этим голосом, который молил, чтобы его поработили, звучал другой, более трезвый. Он говорил: «Народ Панновала должен понять великую истину, которой следует проникнуться, поклоняясь Акхе».
Он удивился противоречивым чувствам, обуревавшим его, причем острота противоречия не уменьшилась, когда они вошли в помещение и высеченный из камня бог стал виден лучше. Нааб говорил: «Мы не должны оставаться безучастными зрителями в великой битве между Небом и Землей». Сейчас он почувствовал, как эта борьба идет внутри его самого.
Игры были захватывающими. За состязаниями в беге и метании копья последовали выступления борцов, в которых принимали участие люди и фагоры. Причем у последних рога были отпилены. А затем началась стрельба по летучим мышам, и Юлий, отбросив на время свои благочестивые мысли, стал с интересом наблюдать. Он боялся летучих мышей. Высоко над головой потолок Река был унизан пушистыми тварями, которые размахивали своими крыльями в перепонках. Лучники выходили на арену и по очереди выпускали в летучих мышей стрелы, к которым были прикреплены шелковые нити. Пораженные стрелами мыши падали вниз и служили трофеями счастливцам.
Победителем оказалась девушка. На ней было прекрасное одеяние, плотно охватывающее шею и ниспадающее свободными складками. Натягивая лук, она тщательно прицеливалась и сбивала одну мышь за другой. Волосы у нее были длинные и темные. Звали ее Искадор. Толпа бурно ее приветствовала, но, казалось, никто больше не радовался ее победе, чем Юлий.
Затем были бои гладиаторов – мужчины против мужчин, мужчины против фагоров. Кровь и смерть заполнили арену. И все это время, даже когда Искадор натягивала свой лук, изгибая прелестный стан, – даже тогда Юлия не покидало ощущение радости от обретения чудесной веры. Он как должное принял наполнившую его сумятицу чувств, которая должна была уступить место спокойной вере, приходящей вместе с умудренностью жизни.
Он вспомнил легенды, которые слышал, сидя у отцовского костра. Старшие рассказывали о двух часовых в небе и о том, как люди однажды оскорбили бога небес, имя которому было Вутра. И поэтому Вутра перестал обогревать землю своим теплом. Сейчас часовые ждали того момента, когда Вутра вернется, чтобы снова с любовью посмотреть на землю: может, люди стали вести себя лучше. И если бы он убедился, что дело обстоит именно так, он положил бы конец этим холодам.
Что же, Юлий должен был признать правоту слов Сатаала: его народ дикари. Если бы это было не так, разве позволил бы его отец утащить себя фагорам? Да, в сказаниях должно быть зерно истины. Поскольку здесь, в Панновале, существовал более аргументированный вариант сказания, Вутра оказался просто мелким божком. Но он был мстителен, и в небесах ему жилось свободно. И именно из небес исходила опасность. Акха был великим земным богом, правившим в подземелье, где человек чувствовал себя в безопасности. Двое часовых не были благосклонны к людям; поскольку они находились на небе, то принадлежали Вутре и могли напасть на человечество.
Заученные стихи стали приобретать смысл. От них исходил свет истины. И Юлий с удовольствием стал повторять про себя то, что раньше заучивал так неохотно, устремив при этом свой взгляд на Акху.
Небеса вселяют напрасные надежды,
Небеса не знают границ.
От всех их напастей и бед
Вас защищает земля Акхи над нашими головами.
На следующий день он со смиренным видом предстал перед Сатаалом и сказал, что обратился в новую веру.
Барабаня пальцами по коленям, Сатаал обратил к нему свое бледное обрюзгшее лицо.
– Как ты обратился в новую веру? В эти дни ложь наводнила Панновал.
– Я взглянул на Акхи. Впервые я увидел его так отчетливо. Сейчас мое сердце открыто.
– Еще один лже-пророк арестован на днях.
Юлий ударил себя кулаком в грудь.
– То, что я чувствую внутри себя, не ложь, отец.
– Это не так просто, – заметил священник.
– Нет, это очень просто, и сейчас все станет очень легко! – Он упал к ногам священника, рыдая от охватившей его безумной радости.
– Ничто не может быть просто.
– Владыка, я всем обязан тебе. Помоги мне. Я хочу быть священником, как и ты.
В течение следующих нескольких дней Юлий бродил по темному лабиринту переходов. Он уже не чувствовал себя подобно заключенному, брошенному во мрак подземелья. Он находился в благословенном месте, защищенном от всех жестоких стихий, которые сделали его дикарем. Он понял, какое это блаженство – жить в теплом полумраке, без восходов и закатов, без дней и ночей, без свежего дыхания ветра…
Он понял, как прекрасен Панновал со всей его подземной архитектурой. В течение столетий пещеры украшались росписями художников, резьбой по камню, причем многие фрагменты повествовали о жизни Акхи и тех битвах, в которых он принимал участие, а также о будущих сражениях, которые он будет устраивать, когда люди поверят в его силу. Там, где картины стерлись, поверх них были написаны новые. Художники постоянно были за работой, часто с опасностью для жизни взбираясь на леса, которые, подобно скелету какого-то мифического длинношеего животного, поднимались вверх, к самой кровле.
– Что с тобой, Юлий? Ты ничего не замечаешь вокруг, – сказал Киале.
– Я хочу стать священником. Я так решил.
– Но они не позволят стать священником тебе, человеку со стороны.
– Мой учитель обратился по этому поводу к властям.
Киале задумчиво потрогал себя за нос, затем потер уголок рта, как будто слова Юлия озадачили его. Но глаза юноши настолько привыкли к вечному полумраку, что он мог замечать любое изменение лица своего друга. Когда Киале, не говоря ни слова, шагнул вглубь своей лавки, Юлий последовал за ним.
Киале положил руку на плечо юноши.
– Ты хороший парень. Ты напоминаешь мне Усилка. Но мы не будем говорить об этом… Послушай меня: Панновал уже не тот, каким он был, когда я был мальчишкой и босиком бегал по его базарам. Я не знаю, что случилось, но мира уже нет. Все эти разговоры о грядущих переменах, на мой взгляд, ерунда. Даже священники принялись за это дело, с пеной у рта доказывая необходимость перевоспитания и самоусовершенствования. По-моему, от добра добра не ищут. Понял, что я хочу сказать?
– Да, понял.
– Ну что же. Ты, вероятно, думаешь, что жрецом быть легко. Но я бы не советовал тебе становиться им именно сейчас. Священники начинают проявлять строптивость. Я слышал, что сейчас в Святилище казнят еретиков-священников. Лучше тебе оставаться у меня учеником и заниматься своим делом. Понял? Я желаю тебе только добра.
Юлий не поднимал глаз от пола.
– Я не могу объяснить, что я чувствую, Киале. В меня вселилась какая-то надежда. Я думаю, что положение должно измениться. Я тоже хочу стать другим, но пока не знаю – как.
Вздохнув, Киале убрал руку с плеча Юлия.
– Ну что же, парень. Потом не говори, что я тебя не предупреждал.
Несмотря на его ворчливый тон, Юлий был тронут его заботой. А Киале сообщил о намерениях Юлия своей жене. И когда вечером Юлий вернулся в свою комнату, на пороге появилась Туска.
– Священники могут ходить везде, куда им вздумается. Когда ты будешь посвящен в сан священника, то для тебя не будет существовать никаких запретов. Ты сможешь запросто бывать и в Святилище.
– Думаю, что это так.
– В таком случае, ты сможешь узнать, что случилось с Усилком. Попробуй, ради меня. Скажи ему, что я все еще вспоминаю его. И приди и скажи мне, если узнаешь хоть что-нибудь о нем.
Она умоляюще дотронулась до его руки. Юлий смущенно улыбнулся.
– Ты очень добра, Туска. Но неужели бунтари, которые желают свергнуть правителей Панновала, ничего не знают о твоем сыне?
Туску вдруг охватил страх.
– Юлий, ты станешь совсем другим, когда примешь сан. Поэтому я больше ничего не скажу. Я боюсь повредить остальным членам семьи.
Юлий потупил взор.
– Да покарай меня Акха, если я когда-нибудь причиню вам зло.
В следующий раз, когда он появился у священника, рядом с Сатаалом стоял солдат, держа на привязи фагора. Священник спросил Юлия, готов ли он пожертвовать всем, что имеет, ради служения Акхе. Юлий ответил, что да, готов.
– Да исполнится сие. – Священник хлопнул в ладоши, и солдат удалился. Юлий понял, что лишился всего, чем обладал, кроме одежды, которая была на нем, да ножа, который украсила резьбой его мать. Не говоря ни слова, Сатаал, поманив его пальцем, направился в сторону задней части Рынка. С бьющимся сердцем Юлий последовал за ним.
Когда они подошли к деревянному мосту, переброшенному через ущелье, в котором бушевал Вакк, Юлий бросил взгляд назад. Его взгляд скользнул мимо шумной толпы, оживленно что-то меняющей, чем-то торгующей, о чем-то спорящей, и устремился туда, где через раскрытые ворота был виден ослепительный снег.
Не зная почему, он вспомнил об Искадор, девушке с темными развевающимися волосами. Затем поспешил за священником.
Они взбирались вверх, по террасам мест паломничества, где люди, толкаясь, спешили положить свои приношения к ногам идола. Сзади была перегородка с замысловатым рисунком. Сатаал быстро прошел мимо нее и направился к узкому проходу по небольшим ступенькам. Когда они повернули за угол, свет быстро померк. Звякнул колокольчик. Охваченный беспокойством Юлий споткнулся. Он попал в Святилище быстрее, чем ожидал.
Впервые за время пребывания в перенаселенном Панновале вокруг него не было ни души. Их шаги отдавались гулким эхом. Юлий ничего не мог разглядеть. Священник впереди него казался бестелесным призраком, ничем, темнотой в темноте. Юлий не осмеливался ни остановиться, ни заговорить. От него сейчас требовалось одно: слепо идти за своим наставником, и все, что бы ни произошло, он должен воспринимать как испытание своей веры. Если Акха любит хтоническую тьму, то также должен любить ее и он. Тем не менее пустота, которая, казалось, шелестела в ушах, тяготила его.
Они уже целую вечность продолжали спускаться во чрево земли.
Мягко, внезапно, возник свет. Колонна света пронизывала озеро стоячего мрака, образуя на дне его яркий круг, к которому направлялись двое погруженных во тьму людей. Грузная фигура священника была четко видна на фоне света. К Юлию начало возвращаться осознание того, где он находится.
Стен не было.
И это обстоятельство вызывало еще больший страх, чем полная тьма. Юлий уже привык к замкнутому пространству, к тому, что вокруг него были каменные перегородки, и он постоянно натыкался на кого-нибудь – спину незнакомого мужчины, плечо женщины… И теперь его охватил острый приступ агорафобии. Он не удержался на ногах и упал, издав придушенный стон.
Священник не обернулся. Он достиг того места, где колонна света упиралась в пол, и продолжал идти дальше, постукивая каблуками, так что его фигура почти мгновенно скрылась за туманом столба света.
Придя в ужас от мысли, что может остаться один, юноша стремительно вскочил и побежал вперед. Когда его пронзил столб света, он взглянул вверх. Там, над собою, он увидел отверстие, через которое падал обыкновенный дневной свет. Там, наверху, был знакомый ему с детства мир, от которого он отрекался ради бога тьмы.
Он увидел зубчатую скалу. И он понял, что находится в пещере, своими размерами превышающей весь Панновал. По какому-то сигналу, возможно звону колокольчика, раздавшемуся вдалеке, кто-то наверху приоткрыл дверь во внешний мир. Предупреждение? Соблазн? Или просто для драматического эффекта?
Возможно, все вместе, подумал он. Ведь жрецы намного умнее его. И он поспешил за исчезающей фигурой священника. Через секунду он скорее почувствовал, чем увидел, что свет позади него померк. Дверь в высоте закрылась. Он снова очутился в полной темноте.
Наконец они достигли дальнего конца гигантской пещеры. Юлий услышал, как замедлились шаги священника. Не колеблясь ни секунды, Сатаал подошел к двери и постучал. Через несколько мгновений дверь медленно отворилась. В воздухе над головой пожилой женщины висела лампа. Женщина, непрерывно шмыгая носом, пропустила их в каменный коридор, а затем закрыла за ними дверь.
Пол в коридоре был устлан циновками. Вдоль стен на уровне пояса проходила лента с искусной резьбой. Юлию хотелось рассмотреть ее поближе, но он не осмелился. Остальное пространство стен было без украшений. Шмыгающая носом женщина постучала в одну из дверей. Когда послышался ответный стук, Сатаал распахнул дверь и подал знак Юлию входить. Нагнувшись, он прошел под протянутой рукой своего наставника в комнату. Дверь закрылась за ним. Он видел Сатаала в последний раз.
Комната была обставлена переносной каменной мебелью, покрытой цветными накидками. Она освещалась двойной лампой на железной подставке. Два человека, сидящие за столом, подняли головы, оторвавшись от чтения каких-то документов. Один из них был капитаном милиции. Его каска с эмблемой в виде колеса лежала рядом с ним на столе. Другой был худой и седой священник с приветливым лицом, который постоянно мигал, как будто один вид Юлия ослепил его.
– Юлий из внешнего мира? Поскольку ты здесь, ты сделал еще один шаг на пути служения богу Акхе, – проговорил священник пронзительным голосом. – Я – отец Сифанс, и прежде всего я должен спросить тебя, не отягощают ли твою душу какие-либо грехи и не хочешь ли ты в них исповедоваться?
Юлий был сбит с толку тем, что Сатаал так внезапно покинул его, не шепнув на прощание ни слова. Но он подумал, что уже сейчас должен отказаться от таких мирских понятий, как любовь и дружба.
– Мне не в чем исповедоваться, – угрюмо сказал он, не смотря в глаза священнику.
Священник откашлялся. Заговорил капитан.
– Юноша, взгляни на меня. Я капитан стражи северного прохода Эброн. Ты прибыл в Панновал на санях, запряженных упряжкой Грипси. Она была украдена у двух известных торговцев этого города, Атримба и Праста, которые жили в Вакке. Их тела были найдены в нескольких милях отсюда, пронзенные копьями. Судя по всему, их убили во сне. Что ты скажешь относительно этого преступления?
Юлий смотрел в пол.
– Я ничего об этом не знаю…
– Мы думаем, что ты знаешь все. Если бы преступление было совершено на территории Панновала, ты заплатил бы смертью. Что ты на это скажешь?
Юлий почувствовал, что его бьет озноб. Он совсем не ожидал такого поворота событий.
– Мне нечего сказать.
– Очень хорошо. Ты не сможешь быть священником, пока эта вина лежит на твоей совести. Ты должен сознаться в своем преступлении. Ты будешь брошен в одиночную камеру, пока не заговоришь.
Капитан Эброн хлопнул в ладоши. Вошли два солдата и грубо схватили Юлия. Он несколько мгновений сопротивлялся, оценивая их силу, но когда ему резко заломили руки назад, он позволил увести себя.
«Да, – подумал он. – Святилище полно священников и солдат. Ловко они меня провели. Какой я дурак, что попал им в лапы».
Он вовсе забыл о тех двух господах. Двойное убийство тяжелым камнем лежало у него на сердце, хотя он пытался оправдаться перед собой, напоминая, что они тоже пытались убить его. Не одну ночь он, лежа в своей постели в Вакке и устремив взор в потолок, видел перед собой того господина, который старался подняться и вырвать копье из своих внутренностей.
Камера была маленькая, сырая, темная.
Когда он немного пришел в себя, то стал осторожно обшаривать все вокруг. Но в камере, кроме зловонной сточной канавы и низкой скамьи для спанья, ничего не было. Юлий уселся на скамью и закрыл лицо руками.
Ему дали достаточно времени, чтобы подумать. Его мысли в этой непроницаемой тьме жили собственной жизнью, как будто были порождением бредового состояния. Люди, которых он знал и которых не знал, сновали вокруг, занимаясь своими таинственными делами.
– Мама! – закричал он.
Онесса стояла перед ним такой, какой была до болезни – стройная и сильная, со строгим вытянутым лицом, которое с готовностью расплывалось в улыбке с едва приоткрывшимися губами. На ее плече была огромная вязанка хвороста. Перед нею трусил выводок черных рогатых поросят. Небо было ослепительно голубое, ярко светили Беталикс и Фреир. Онесса и Юлий шли по тропинке из темного леса и были ослеплены ярким светом. Казалось, что никогда они не видели такой пронзительной голубизны. Казалось, она заполнила весь мир.
Перед ними было разрушенное здание, к которому примыкала лестница из таких же полуразрушенных камней. Онесса бросила на землю вязанку хвороста и почти бегом поднялась по лестнице. Она подняла вверх руку в перчатке. В морозном воздухе прозвучала ее песня.
Редко видел Юлий свою мать в таком хорошем настроении. Почему он так редко видел ее такой? Не смея задать вопрос прямо, но страстно желая услышать ответ, или хотя бы слово, он спросил:
– Кто построил этот дом, мать?
– Он всегда стоял здесь. Он стар, как эти холмы.
– Но кто построил его?
– Не знаю. Может, отец моего отца, давным-давно. Наши предки были великими людьми, и у них были большие запасы зерна.
Эта легенда о величии его предков по материнской линии была давно известна Юлию. Как и эта подробность о больших запасах зерна. Он поднялся вверх по разрушенным ступеням и с трудом открыл неподдающуюся дверь. Когда он вошел, придерживая плечом дверь, с пола поднялось облако снега. Там было полно золотистого зерна, которого им всем хватит надолго. И оно вдруг поползло к нему, огромные кучи стали перескакивать со ступеньки на ступеньку. Из-под зерна показались два трупа, два мертвеца, которые, широко раскрыв слепые глаза, потянулись к свету.
Он с криком вскочил на ноги и шагнул к дверям камеры. Он не мог понять, откуда пришли эти страшные видения. Ведь не он же породил их.
Он подумал: Тебе ли говорить о снах? Ты только сейчас вспомнил о своей матери. Ты ведь ни разу не сказал ей ласкового слова. И, похоже, ты действительно ненавидел своего отца. Ведь ты даже был рад, когда фагоры увели его.
Нет, просто тебя ожесточила жизнь. Ты стал жестоким, хитрым. Ты убил двух торговцев. Что из тебя получится? Тебе лучше сознаться в убийстве и положиться на волю Божию.
Ты так мало знаешь жизнь, ты хочешь постичь весь мир. Акха должен знать все. Его глаза видят все. А ты настолько ничтожен, что твоя жизнь – не более, чем то странное ощущение, которое возникает, когда у тебя над головой пролетает чилдрим.
Юлий удивился собственным мыслям. Наконец он стал бить кулаком в дверь. Когда его вывели из камеры, он узнал, что пробыл в заточении всего три дня.
В течение одного года и одного дня Юлий служил послушником в Святилище. Ему не разрешали покидать его пределы, и он жил все это время в келье. Он не знал, вместе или порознь плыли по небу Беталикс и Фреир. Желание вновь увидеть белое безмолвие постепенно покидало его, вытесняемое величественным полумраком Святилища.
Он сознался в убийстве. Наказания не последовало.
Худой седой священник с постоянно мигающими глазами, отец Сифанс, был главным наставником Юлия и других послушников. Он сложил руки на груди и сказал Юлию:
– Тот печальный случай с убийством канул в прошлое. И тем не менее ты не должен забывать о нем, ибо, забыв, станешь думать, что его никогда не было. Все в этой жизни взаимосвязано, как связаны между собою пещеры Панновала. Твой грех и твое желание служить Акхе составляют одно целое. Ты думаешь, что только святость побуждает людей на службу Акхи? Не совсем так. Грех, чувство вины тоже толкают людей на служение богу. Возлюби тьму – и через свой грех ты примиришься с собственной ничтожностью.
Грех. Это слово все время не сходило с уст отца Сифанса. Юлий как завороженный ловил это слово, слетавшее с уст учителя, стараясь при этом шевелить губами так, как это делал он. И, оставаясь один, он повторял заданное, воспроизводя те же движения, которые наблюдал у своего наставника.
У отца Сифанса были собственные покои, куда он удалялся после занятий. Юлий же спал в общежитии вместе с другими послушниками. В отличие от духовных отцов, им были запрещены любые развлечения: вино, песни, женщины – все было под строгим запретом. А пища была попросту скудной. Она выделялась из приношений богу Акхе.
– Я не могу сосредоточиться, я голоден, – сказал однажды Юлий своему наставнику.
– Голод – это всеобщее чувство. Нельзя требовать от Акхи накормить досыта всех. Он защищает нас от враждебных сил.
– Что важнее, выживание или личность?
– Личность обладает значимостью лишь в своих собственных глазах. А грядущим поколениям принадлежит будущее.
Юлий постепенно постигал софистическую манеру рассуждать.
– Но поколения состоят из личностей.
– Поколения не являются суммой личностей. Они вбирают в себя надежды, планы, историю, законы – и прежде всего преемственность. Они вбирают в себя как прошлое, так и будущее. Акха не хочет иметь дела с индивидуумами, поэтому личность должна быть приведена к полной покорности, и если понадобится – уничтожена.
Довольно искусно духовный отец заставлял Юлия во всем с ним соглашаться. С одной стороны, он должен обладать слепой верой, а с другой – ему необходим трезвый разум. Ибо в своем многовековом существовании под землей обществу были необходимы все виды защиты, и оно требовало как молитв, так и рационалистического мышления. В священных песнопениях говорилось, что в будущем Акха может потерпеть поражение в своем единоборстве с Вутрой, и тогда мир будет объят небесным пламенем. Поэтому, чтобы избежать горения, индивидуальность должна быть погашена.
Юлий шел по подземным залам, галереям, а новые мысли роем теснились в его голове. Они полностью опрокидывали его прежнее понимание мира – и в этом как раз и заключалась их прелесть, поскольку каждое новое проникновение в суть вещей подчеркивало, насколько далеко ушел он от прежнего невежества.
Среди всех своих лишений он вдруг обрел существенное наслаждение, которое успокаивало его взбудораженную душу. Священники находили себе дорогу в темном лабиринте ощупью, как бы читая стены. Как это делалось, являлось великой тайной, в которую должны были со временем посвятить Юлия. Но в подземных лабиринтах можно было ориентироваться по музыке, услаждающей слух. Юлий по наивности думал, что слышит голос духов над головой. Ему и в голову не приходило, что это была мелодия, издаваемая однострунной врахой. И это не удивительно – ведь он никогда не видел враху. А если это не духи, то, вероятно, завывание ветра в расщелинах.
Свое наслаждение мелодией он хранил в такой тайне, что ни у кого не спрашивал о слышимых им звуках, даже у своих товарищей-послушников, пока однажды не оказался с Сифансом на церковной службе. Хор занимал важное место в богослужении, и особенно монодия, когда один голос ввинчивался в пустоту мрака. Но что больше всего полюбилось Юлию, так это звуки инструментов Панновала.
Ничего подобного он не слышал на Перевале. Единственная музыка, которую знали дикие племена – это рокот барабанов, постукивание костяшек, хлопание в ладони. Именно под влиянием этой волшебной музыки Юлий убедился в реальности своей пробуждающейся духовной жизни. Одна мелодия в особенности захватила его. Это была партия одного инструмента, который звучал громче всех других, затем резко обрывался на одной высокой ноте и затихал.
Музыка почти заменила Юлию свет. Когда он говорил об этом со своими товарищами-послушниками, то обнаружил, что они совсем не разделяли его восторженность. Однако он понял, что в жизни послушников Акха занимал больше места, чем в его собственной. Большинство послушников или любили, или ненавидели Акху со дня своего рождения. Акха для них был составной частью мироздания.
Когда Юлий в часы, отведенные для сна, старался разобраться во всех этих загадках, он ощущал вину за то, что не был таким, как другие послушники. Он любил музыку Акхи. Она была для него новым языком. Но ведь музыка – это творение гения человека, а не?..