Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)

   Митя вспоминает свою первую одинокую ночь в лесу, на этой самой лагерной стоянке.
   Всхрапывал Гнедко, косясь на Митю пугливым, недружелюбным глазом, тихонько ржал, призывая Генку; подняв высокие чуткие уши, недоверчиво слушал ласковые, благодарные слова...
   Вокруг таинственно шептались деревья, словно скрывая чьи-то осторожные, крадущиеся шаги...
   На рассвете Митя стал искать разбежавшихся по лесу товарищей. Он часто останавливался, слушал, окликал. Одинокий голос его терялся в лесу.
   В полдень из чащи, ломая сучья, вышел Костя... С тех пор они стали товарищами. Разный народ встречался им в лесу. Костя был осторожен и не каждого подпускал к огоньку.
   - Кто знает, что за люди! Может, за фашистов руку тянут.
   Однажды они вдвоем наткнулись на раненого красноармейца. Он лежал, подняв вверх скуластое лицо с сухими, синими тубами. По желтой, обтяну- той на щеках коже бегали муравьи. Рубаха на груди заржавела от крови. Красноармеец крепко принимал к себе винтовку.
   Митя осторожно поднял его голову, приложил к губам флягу с водой. Вода полилась мимо, за воротник.
   - Помер, - сказал Костя. - Жалко - молодой... - Он осторожно, словно стесняясь своего поступка, потянул к себе винтовку: - Отдай, товарищ! Тебе она уже не нужна. Мы теперь за твою молодую жизнь рассчитаемся...
   Красноармеец вдруг заморгал глазами, со стоном рванул винтовку из рук Кости.
   - Убью! - прохрипел он, дико глядя вокруг себя.
   Кузнец отступил.
   - Живой! - удивленно сказал он.
   Митя наклонился над раненым:
   - Товарищ! Товарищ! Это свои!
   Красноармеец пошевелил губами:
   - Пить...
   Он пил долго, большими глотками, глядя в лицо наклонившегося над ним Мити. Сознание медленно возвращалось к нему.
   - Не бросайте, братцы!
   Костя на руках перенес его в овраг, где они с Митей вырыли себе землянку. Красноармейца звали Илья Кондаков.
   На другой день он пришел в себя и рассказал, что в одном из сильных боев он был ранен; истекая кровью, отполз в пшеницу. Фашисты его не заметили. С тех пор он бродил по лесу, прятался в копне сена; однажды подошел близко к селу, в надежде добраться до своих, примкнуть к какой-нибудь красноармейской части... В одном месте у реки увидел хлопчика... Но в селе стояли фашисты, пришлось снова уйти в лес. Илья обессилел, заголодал и свалился.
   - Не отбил я врага, братцы, и вот помираю! - с сожалением сказал он, растягивая в улыбку бледные губы.
   - Погоди, еще отобьем! - усмехнулся Костя.
   - До последнего дыхания буду их бить, с собой в могилу утащу! - сказал Илья.
   Сдружились... По утрам варили крупеник с консервами. Илья постепенно поправлялся, набирал сил.
   - Вот гляди, Митя! Зарыли вы продукты и ушли. А думал ты, когда зарывал, кто их есть будет? - вытирая рот, говорил Костя.
   - Пропал бы я без вас! - вздыхал Илья. - Великое дело - товарищи! Не думал я живым быть, а вот ожил.
   И еще один человек прибился к их компании. Подошел он вечером к огоньку. Костя, держа наготове винтовку, поднялся навстречу. Пришлый не испугался.
   - Отведи, отведи! - спокойно сказал он, усаживаясь ближе к костру. Меня уже сколько раз стреляли, да не застрелили.
   - Кто такой будешь? - спросил Костя.
   - Эх, ты! "Кто такой"? Человек! Ну, человек! Чего тебе еще? - Он вытянул ногу, снял тяжелые бутсы и стал развязывать серую грубую портянку. Вишь, ногу стер... Замучился хуже смерти! Полей-ка водички из чайника.
   Илья подал ему чайник с водой, Митя невольно улыбнулся, глядя на озадаченного Костю.
   - Ты мне турусы на колесах не разводи! - сердито сказал кузнец. - Какое оружие при тебе есть - показывай!
   - Оружие мое все при мне: руки, ноги, голова. Кого надо - убью, кого надо - помилую!
   Илья захохотал:
   - Герой!
   - А как же! - серьезно сказал пришедший. - Завсегда герой! Ты меня убивать, а я тебя не боюсь! Может, я тебя и сам убить должен, это еще разобраться надо.
   - Да ты что за человек, я тебя спрашиваю? - сердился Костя. - Сел к чужому огню и портянки распустил!
   Пришедший поднял лицо.
   Лицо было маленькое, с вздернутым носом. Глаза светлые, с лукавым и простодушным выражением. Глядя на Костю снизу вверх, он морщил лоб и высоко поднимал густые выцветшие брови.
   - Вот ты говоришь - "сел к чужому огню". А огонь, мил человек, - это дело общее. Это для удобства - для пищи, для обогревания тела, огонь-то! Он не твой и не мой! Общий! - вразумительно сказал пришедший.
   - Да фамилия твоя как... имя, что ли? - потеряв терпение, крикнул Костя.
   - Фамилия моя - Пряник, а зовут меня Яков. И анкета моя немудреная. Человек я простой. Пока война - буду воевать, а побью врага - стану на работу. Потому как по профессии я слесарь. При МТС находился.
   - А как же ты врага побьешь-то? Ведь вот он тебя в лес загнал... Слышь, дядя? - пристал Илья.
   - А он не одного меня в лес загнал. Когда б одного, тогда б еще, может, он меня и повоевал бы, а теперь я его повоюю! - пояснил Яков и, протянув Мите пустой чайник, попросил: - Сходи-ка еще за водицей. Вконец ноги испортил - ходьба не получается.
   Митя пошел.
   - Ишь ты, как расположился! - подмигнул Косте Илья.
   - Добре! Сиди уж. Дальше посмотрим, что ты за птица есть, - усмехнулся кузнец.
   - Это ясно. Слепому долго глядеть надо, а зрячему - одна минута.
   - Это кто же слепой, а кто зрячий? - спросил задетый за живое Костя.
   - Я - зрячий, а ты - слепой. Я на вас издали поглядел и увидел, кто вы такие есть. А ты меня два часа туда-сюда перевертываешь, и все у тебя одна изнанка получается!
   - А потому как хитер ты, дядя, не в меру!
   - Где надо - хитер, - согласился Яков, - а где не надо - свободно себя держу. Вот как пояс, к примеру: где потуже затяну, подберусь, а где распущу да спать ложусь. Это от обстоятельств зависимо.
   - Чудной ты человек! - похлопал его по плечу Илья. - И фамилия твоя чудная!
   Чудной человек, Яков Пряник, прижился. Был он хлопотун по хозяйской части. Работу находил себе сам. В землянке застелил пол душистым сеном, соорудил потайное окошко, затянул его кусками марли, замаскировал ветками вход, сложил из глины печь.
   - Дождик - это для природы хорошо, а человеку кости промывать не требуется.
   - Да ты что стараешься? Что мы тут, зимовать, что ли, будем? удивлялся Илья.
   - Хоть день прожить, так надо по-человечески. На то ты и есть человек, а не зверь лесной, - отвечал Яков.
   Он перечинил всем одежду, разрезал свои бутсы и поставил заплатки на Костины сапоги.
   - Похоже, золотой ты человек... - задумчиво говорил Костя.
   - На золото человека не мерят. Это два понятия разные. Один человек и гроша медного не стоит, а на другого цены нет. Это по делам. Человек существо душевное, живое.
   Иногда Яков исчезал. У костра становилось скучно. Костя хмурился:
   - Куда пошел? Убьют где-нибудь, как собаку, и остатков не найдешь!
   Появлялся Яков внезапно и всегда с чем-нибудь: либо вытащит из-за пазухи свежий хлеб, либо вынет из серого мешка крынку с молоком и как ни в чем не бывало захлопочет по хозяйству.
   - Где ж ты взял это? - приставал к нему Илья.
   - Молока коровка дала, хлебца бабушка испекла, - улыбался Яков. Понятно, где взял, - люди-то кругом есть!
   Дни в лесу казались очень длинными. Выздоравливающий Илья чистил винтовку, задумывался, вздыхал.
   Костя хмуро смотрел в огонь. Митя мучительно беспокоился за ребят и не знал, что предпринять. Раза два он пытался пробраться в село и оба раза чуть снова не попал в руки фашистов. Хата Степана Ильича стояла неподалеку от штаба, и пробраться туда незамеченным было невозможно.
   У костра становилось все печальнее.
   Однажды Илья не выдержал.
   - Долго так сидеть будем? - в упор спросил он Костю. - Я боец, мне спину греть нечего! - Он встряхнул начищенной до блеска винтовкой. - Мне до фронта пробираться надо!
   - Тебе до фронта, а мне и здесь фронт. Враг по моей земле ходит, колхозное добро грабит. Мне некуда идти. Я за нашу землю и здесь постою, отвечал Костя.
   - До Красной Армии пробиваться надо! - упрямился Илья. - Кто нас тут держит? Встали да пошли! - Он смотрел на Митю: - Пошли, что ли?
   Митя всей душой поддерживал Илью, но он не мог оставить ребят, не зная, что с ними и как они будут жить.
   - Что мы друг друга держим? Разойдемся коль кто куда! - настаивал Илья.
   - Это как - кто куда? - вскидывал голову Яков. - Кто под пулю, кто на веревку, а кто и в яму живьем? Вместе надо действовать! Война - дело общее. Собирать людей надо, а не распускать по лесу в одиночку!
   Илья замолкал, но споры не прекращались.
   Митя решил пробраться к Коноплянко - узнать у него, что делается вокруг, расспросить о ребятах. Товарищи одобрили его решение. Кузнец проводил до опушки.
   Ночь выдалась темная. Митя перешел шоссе, потом свернул к реке. Раза два ему повстречались немецкие солдаты. Он спрятался в кустах, переждал...
   В селе Ярыжки лаяли собаки. Митя пробрался огородами к хате Коноплянко. Тихонько постучал в окно.
   Встретились они как братья.
   Разузнав подробно о ребятах, Митя обрисовал своих новых товарищей, положение в лесу:
   - Сидим и не знаем, что делать. Споры начались. Коноплянко взял его за руки:
   - От жизни вы оторвались, а ведь она ключом кипит. Все на местах. Вот почитай... А я о вас кого надо в известность поставлю.
   Он протянул Мите напечатанный на машинке листок.
   - Из Москвы... Сталин по радио выступал.
   - Из Москвы?! - Митя бережно развернул листок. Партия вдохновляла людей на борьбу с врагом, вселяла уверенность в победе. Слово ее разрешало все сомнения и вопросы Мити и его товарищей.
   Митя вскочил, обнял Коноплянке:
   - Дай мне, дай мне это! Я товарищам отнесу! Ведь это все, что надо!
   Коноплянко отдал ему листок, проводил до реки. По дороге Митя еще раз расспросил его о Ваське и ребятах.
   - Хвалит их Матвеич: говорит - верные хлопцы! - сказал Коноплянко.
   Митя, счастливый и гордый за своих пионеров, улыбался; торопился передать им хоть несколько слов.
   - И еще передай поклон от меня... - попросил он.
   Прощаясь, Коноплянко напомнил:
   - Значит, я о вас скажу. А вы с кузнецом послезавтра на старую мельницу приходите - там поговорим.
   Митя вернулся под утро. Товарищи ждали его с нетерпением. Митя передал им свой разговор с Коноплянко.
   Костя ликовал:
   - Все, что я думаю, партия завсегда знает и ответ мне на мою думку подает!
   - Вот и не будете глядеть кто куда - сообща будем действовать! - сказал Яков.
   Костя с Митей побывали на старой мельнице. С волнением слушали сводку Совинформбюро. Провожая их, Коноплянко сказал:
   - Завтра в ночь на пасеку приходите. Нужный человек будет!
   x x x
   Митя поглядел на солнце. Лучи его золотили стволы деревьев, пробегали по траве, прятались в кустах.
   "Время ехать!"
   Он поднял с земли рюкзак, подозвал Гнедко. В последний раз оглянулся на поляну, где стоял когда-то лагерь. Больше сюда незачем было приезжать.
   Чернела распотрошенная яма бывшей землянки, в ней уже не было запасов...
   С высокой сосны сорвалась шишка и глухо стукнулась о пень.
   Митя тронул коня.
   Глава 35. НА СТРАЖЕ
   - Тетя Оксана, мы пришли!
   Оксана оглянулась, быстрым внимательным взглядом окинула вышедших из кустов мальчиков.
   Игнат, держа в руках кубанку, стоял рядом с Васьком. Серые глаза его под прямой линией сросшихся бровей глядели серьезно и строго.
   Оксана узнала Игната, с теплой, материнской лаской погладила по плечу.
   - Хорошего товарища привел! - одобрительно кивнула она головой Ваську. - Умеешь выбирать.
   - Я за всех ручаюсь! Может, еще надо, так я живо...
   - Не надо, - коротко оборвала Оксана и, все еще не снимая руки с плеча Игната, о чем-то задумалась.
   Мальчики стояли не шевелясь. Сумерки уже спускались на пасеку; кусты вишняка становились темней, сквозь них белыми столбиками просвечивали стволы берез.
   - Игнат у реки будет, а ты - у перелаза. Глядите, хлопцы, чтобы врага не пропустить, да и сами зря не высовывайтесь, - тихо сказала Оксана.
   - Не высунемся!
   - Чуть что - давайте знать. От реки филин ухнет, а от перелаза иволга может крикнуть. Умеете ли иволгой да филином кричать? - строго спросила она.
   - А как? - растерялся Васек.
   Игнат приложил ко рту ладони и издал негромкий крик.
   - А, знаю! Вспомнил! - обрадовался Васек и тут же крикнул, подражая иволге.
   - Хватит, - сказала Оксана.
   Но Ваську показалось - плохо, и он крикнул еще раз. Игнат с серьезным лицом присел на корточки и заухал филином, хлопая себя по бокам руками.
   - Хватит, - еще раз сказала Оксана. - Помногу не кричите. Кто показался в виду - давайте знать. Пасека в стороне стоит, дорога полями идет - бывает, едут по ней солдаты... Ты, Васек, тогда не прогляди. На овраг тоже поглядывай: там тропа есть - кто знает...
   - А если просто чужие люди?
   - Чужой или свой - ты этого знать не можешь. На это другие сторожа найдутся. Твое дело в одном: показался человек - давай знать, - спокойно разъяснила Оксана.
   x x x
   Тонкий месяц острыми краями врезался в темную глубину неба и остановился над пасекой. Вынырнула из густой листвы белая хата, заблестели стекла закрытых окон, упал на крыльцо желтый круг света.
   ...Молчат высокие тополя, в густом вишняке не дрогнет ветка с черными, сладкими вишнями, не шелохнется трава, не закачается на стебле цветок. Только вдруг блеснут из кустов внимательные глаза, вынырнет из травы и спрячется вихрастая голова, зашевелится в темноте рука, отведет от лица назойливую ветку. Это Васек стоит на страже.
   У реки, за широким пнем, залег Игнат. Отсюда по обе стороны видны ему мягкая, переливающаяся блестками гладь воды, противоположный крутой берег и кусты. Шуршат камыши, тихо касаясь друг друга сухими стеблями; плещет хвостом неугомонная рыба... Из-за старого пня, обросшего белыми грибками и зеленым мохом, смотрят зоркие глаза Игната. Вот, пригнувшись к сырой траве, он ползет к камышам, вглядывается в плывущую по реке лодку...
   - Ух!.. Ух!.. - несется предупреждающий крик филина.
   Васек стоит за черными кустами георгинов, около перелаза; он не спускает глаз с дороги. Освещенная светом месяца, она далеко видна. Только там, где начинается овраг, дорога спускается круто вниз и уходит из глаз. Крик филина заставляет мальчика насторожиться. Он беспокойно оглядывается на хату Матвеича. От крыльца отделяется Оксана... По узень- кой тропинке от реки идет Коноплянко...
   Васек облегченно вздыхает: свои.
   Но вот снова несется предупреждающий крик филина. Кто-то тихо подходит к крыльцу. Дверь хаты неслышно захлопывается за пришедшими. А вот на тропинке, ведущей из оврага, появляется черная тень. Васек издает тревожный крик... Волнение сжимает ему горло, и крик неведомой птицы мало похож на крик иволги. Оксана появляется у перелаза...
   Месяц освещает согбенную фигуру старика, опирающегося на суковатую палку. На нем серый пиджак, старый картуз низко надвинут на лоб.
   "Так вот кто здесь..."
   У Васька замирает сердце; он еще больше напрягает зрение и слух, вытягивает шею, вглядывается в темноту. Наступает долгая, напряженная тишина...
   И вдруг... крик иволги снова несется из вишняка. На скошенном поле, как на раскрытой ладони, видна пролегающая дорога... Оттуда, приглушенный расстоянием, слышен нерусский говор. Одна за другой тянутся повозки... Издали видны фигуры солдат и огоньки сигарет.
   Васек считает: одна повозка, другая, третья... Первая уже скрылась за поворотом. За последней идет группа гитлеровцев, а из оврага поднимается маленькая торопливая фигурка. Васек узнает деда Михайла. Дед Михайло, пригнувшись к плетню, тоже наблюдает за гитлеровцами. Но повозки исчезают за поворотом... Далеко видно в поле широкую дорогу... Крик иволги повторяется... То один, то другой человек возникает из темноты оврага. Иногда Васек слышит за своими плечами спокойное дыхание Оксаны.
   - Свой, - одними губами шепчет она, вглядываясь в приближающегося человека.
   Дверь Матвеичевой хаты без стука и скрипа впускает своих людей. Ночь идет. Васек сливается с кустами георгинов; месяц не выдает его - он освещает узкую дорожку к перелазу, золотит верхушки тополей, желтым све- том обливает плетень.
   К плетню подходят два человека. По могучему сложению первого, заросшим щекам и лохматой гриве волос можно узнать кузнеца Костю, но Васек смотрит не на него. Через перелаз ловко перепрыгивает молодой хлопец, знакомым движением он откидывает со лба волосы, поворачивает голову к Косте... Короткий и радостный крик иволги рвется из вишняка. Сторож не выдерживает: он прыгает на дорожку и бросается на шею Мите.
   Митя молча, без слов, прижимает к себе Васька, глядит в его одуревшие от счастья глаза и смеется...
   - Пошли, пошли, - хмурится Костя, - не время.
   Васек отрывается от Митиной груди, на ходу ловит Митины руки, изо всей мальчишеской силы жмет его пальцы... Это ничего, что они не успели сказать друг другу ни одного слова; что-то большее, чем слова, распирает грудь Васька.
   - Все теперь прошли, - раздвигая кусты, шепчет Оксана. - Гляди в оба, голубенок мой...
   Сторож снова напрягает зрение и слух, вглядывается в дорогу, ловит каждый звук.
   А в хате Матвеича говорит секретарь райкома:
   - Борьба будет жестокой, беспощадной! Уничтожать, истреблять врага всюду и везде, нападать внезапно, не давая ему опомниться! Поднять весь народ - вот наша задача!
   Голос Николая Михайловича раздвигает стены, зажигает невидимые партизанские костры. Никто не узнал бы в нем теперь старика, опирающегося на палку. Острым взглядом охватывает он сидящих перед ним людей.
   - Родина нас зовет, товарищи! - раздается чей-то взволнованный голос.
   - За Родину!
   Люди встают.
   Потом они окружают стол, за которым сидит Николай Михайлович. Всем хочется говорить, спрашивать, поделиться новостями. Митя тоже подходит к столу. Костя легонько подталкивает его к секретарю райкома.
   - У него, товарищ, душа смелая. Выдержанный он человек, не глядите, что молодой, - говорит кузнец Костя.
   Секретарь райкома внимательно смотрит на Митю, потом поворачивается к директору МТС:
   - Ну как, Мирон Дмитриевич, принимаешь в свой отряд?
   - А что ж, Николай Михайлович, раз за него так кузнец стоит, то беру!
   Костя подробно рассказывает директору МТС о людях, которые остались в лесу. Вспоминает Якова, Илью:
   - Правильные люди, подходящие.
   Кузнец и Митя отходят в сторону.
   - Оружие достаньте себе сами... держите крепкую связь с народом, снова слышится голос секретаря.
   Оксана в углу завязывает узелок, прячет что-то на груди.
   - С утречка и пойду, - говорит она отцу.
   В кухне, за шкафом, Николай Григорьевич, согнувшись, стучит на машинке.
   - Листовки надо будет осторожненько расклеить где можно, - говорит Матвеич. - Часть Оксана возьмет с собой...
   Николай Михайлович подзывает Коноплянке и Марину Ивановну:
   - Ну, а вы, товарищи, действуйте осторожно, с оглядкой. Сводки, по возможности, не задерживайте, найдите постоянных связных для передачи...
   Над пасекой занимается рассвет. Хата Матвеича пустеет. Один за другим исчезают в предрассветных сумерках люди. Мимо Васька проходит Оксана:
   - Зови Игната, да ложитесь. Я вам в кухне сенца настелила. Молоко в крынке на столе, хлеб - под рушником. Ишь, глаза красные... Ложись спать, голубенок...
   - А вы куда? - спрашивает Васек и пугается своего вопроса.
   Но Оксана не сердится.
   - Я далеко, - просто говорит она, поглаживая его волосы большой мягкой рукой. - Не скоро увидимся... Если встретишь когда своего учителя, скажи: хорошо он ребят учит, спасибо ему... Ну, и поклон передай от сестры Оксаны.
   Глава 36. В СЕЛЕ
   В селе было неспокойно. Гитлеровцы заставляли колхозников сдавать продовольствие. На столбах появились грозные объявления. По ночам ребята Трубачева заклеивали их листовками. Люди останавливались, жадно читали; гитлеровцы били людей прикладами, срывали листовки, топтали их ногами. Листовки появлялись снова. Колхозники, читая про свою родную Красную Армию, верили в освобождение, набирались сил, выше поднимали головы.
   - Бабы, не сдавайте продукты! Ничего они с нами не сделают. А Красная Армия придет, своих кормить будем! - шептала колхозницам Макитрючка.
   Около сельрады выросла виселица. Колхозные ребятишки издали смотрели на нее.
   - Мамо, дывиться, яки соби качели фашисты зробилы! - первый сообщил Жорка.
   Люди боялись выходить на улицу. В селе нашлись предатели, надевшие черную форму полицаев. Колхозники с ненавистью и презрением называли их "чернокопытниками".
   Один из таких полицаев, сын бывшего кулака, Петро, вместе с гитлеровским офицером ввалился в хату Макитрючки. Мазин с Петькой сидели за столом и чистили картошку.
   - Почему продовольствие не сдаешь? - заорал с порога Петро, пропуская вперед офицера.
   Макитрючка вскипела.
   - Ах ты, иуда, вражий наймит! Продажная душа! - зашипела она в лицо полицаю. - По тебе ж осина в лесу скучает!
   Петро схватил ее за плечи, швырнул об пол:
   - Я тебя, ведьму, на виселицу отправлю!
   Он стал бить ее по лицу, по голове.
   - Проклят ты, проклят от людей и от бога! - кричала страшная, растрепанная Макитрючка.
   Мазин и Русаков бросились к ней, пытаясь оттащить ее от разъяренного полицая.
   Офицер брезгливо водил глазами по стенам хаты, чистил зубочисткой зубы и плевал прямо перед собой. Потом ткнул пальцем в спину полицая и вышел на крыльцо, Петро, скверно ругаясь, хлопнул дверью, оставив на полу избитую Макитрючку.
   Вечером жителей села сгоняли на сход.
   Встревоженный Сева вызвал Трубачева к колодцу.
   - Они Степана Ильича старостой назначили! Велели ему, чтобы в два дня все продовольствие было собрано, - шепнул он.
   Васек схватил Севу за руку:
   - А дядя Степан что?
   Малютин покраснел от боли и стыда за Степана Ильича.
   - Они били его, мучили? - задохнувшись от волнения, спросил Васек.
   - Не-ет... я не слышал. Нет, не били! Он сам согласился, - прошептал Сева.
   - Сам? Старостой у фашистов? Не может он сам! Это они его заставили! Постой... Приходи в овражек!
   x x x
   Васек рассказал все ребятам. Ребята слушали с широко раскрытыми глазами. До вечера, сбившись в кучку, сидели они в Слепом овражке, убитые и напуганные Севиным сообщением.
   - Да, может быть, ты ослышался? Или это кто-то другой был? допрашивали они товарища.
   - Нет, нет! Я не ослышался.
   Васек, бледный, с красными пятнами на щеках, зажимал пальцами уши и, мотая головой, кричал на Севу:
   - Неправда, неправда! Не смеешь ты так говорить! Тебе, может, показалось? Неправда это!
   Сева чувствовал себя в чем-то виноватым.
   - Я, конечно, сам слышал, что он согласился, то есть он ничего не сказал... Но все-таки, может, он еще не будет старостой - убежит или еще что-нибудь сделает...
   Ребята вздыхали, обменивались короткими замечаниями:
   - Какой человек хороший!
   - Председатель колхоза!
   - Мы его так любили... А он к фашистам пошел!
   Одинцов встал:
   - Не смейте про него так говорить! Не смейте!
   На сходке, куда полицаи согнали все село, слова Севы, к ужасу мальчиков, подтвердились. Степан Ильич стоял рядом с полицаями и, глядя куда- то поверх голов, кричал в толпу хриплым, деревянным голосом:
   - Сдавайте хлеб, сдавайте гречу!.. Чего ждете?
   Колхозники молчали.
   - Ой, боже мий, что же это делается? Степан врагу продался! - с гневом и удивлением шептались бабы.
   Фашисты одобрительно хлопали Степана Ильича по плечу. Петро подал ему немецкую сигарету. Степан Ильич долго держал ее, разминая пальцами; табак сыпался на землю.
   После схода старики собрались у деда Ефима; вздыхали, качая головами:
   - Вот и поди ты к нему, Ефим, спроси: есть у него совесть или нет?
   - Отдаст он запрятанный семенной фонд врагам - чем будем сеяться весной?
   - Ты ему скажи: гитлеровцев прогонят, а народ останется... Люди не простят...
   Дед Ефим пришел к Степану Ильичу в хату, остановился у двери, опираясь на палку. Степан Ильич встал навстречу.
   Татьяна рушником обмела скамейку:
   - Садитесь, диду!
   - Садиться я не буду. Мое дело в двух словах. - Дед постучал об пол суковатой палкой. - Я, Степан, твоего батька знал. Вместе мы женились, вместе в колхоз вступали... Ну, да не о том речь. Вот старики послали меня узнать: отдашь ты семенной хлеб врагам - обидишь своих людей или нет? Да велели еще тебе сказать... - Голос у деда повысился, дробно застучала об пол палка. - Придет Красная Армия, освободит народ, напрочь истребит врага куда тогда пойдешь, с кем будешь? Подумай, чтобы не каяться тебе на этом свете...
   - Эх, дед... - сказал только Степан Ильич и махнул рукой.
   Ефим ушел.
   За ужином Степан Ильич сидел мрачный как туча. Мальчики молчали, молчала и баба Ивга. Татьяна не выдержала - расплакалась.
   - Что ж это ты делаешь, Степа, а? Як же мне на село появляться, людям в глаза глядеть?
   Степан Ильич не отвечал. Татьяна заломила руки:
   - Что же вы, мамо, молчите? Як в рот воды набрали! Хиба это не ваш сын? Або мне одной страшно на свете жить?.. Ой, Степа, Степа!..
   Она упала головой на стол, затряслась от слез. Баба Ивга встала, обняла ее:
   - Молчи, доню, молчи!
   - Ой, мамо, як же молчать? Люди кажуть: продался Степан фашистам...
   Васек вылез из-за стола; Саша с красным, упрямым лицом, не поднимая глаз, катал из хлеба шарики; Одинцов сидел прямо, белый как стена.
   Утром Татьяна взяла Жорку и ушла из села, не простившись со Степаном Ильичом.
   - До своей матки пошла, - кратко сказала ребятам баба Ивга.
   Лицо у бабы Ивги за один день почернело и сморщилось, глаза впали. Она ходила по хате строгая, молчаливая. Допоздна не ложилась спать. Степан Ильич тоже не ложился. Они сидели рядом за столом, и оба молчали.
   Мальчики исподтишка следили за каждым шагом Степана Ильича. Сева и Генка видели его в штабе. Гитлеровцы вызывали Степана Ильича для каких-то поручений. У колодца бабы осторожно спрашивали Ивгу: