Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)

   - Ничего, ничего! Они вам не помешают! Ну, каждому же трудиться надо! - поднимая вверх плечи и укоризненно глядя на ребят, говорила Федосья Григорьевна.
   - А вы идите к печнику. Там надо песочек носить, - хитрил кто-нибудь из школьников.
   - Ничего, ничего, мы везде успеем, без работы сидеть не будем!.. Верно, ребятки?
   - Верно, верно! - кричали второклассники. Подобрав щепки, Федосья Григорьевна шумно удалялась. И голос ее уже слышался в другом конце двора.
   - Ребятки! Ребятки!
   - Цыплятки! Цыплятки! - добродушно передразнивал Мазин.
   К печнику Федосья Григорьевна своих малышей не водила - там было пыльно и душно, кирпичи тяжелые, глина липкая. Кроме помощи отдельным бригадам, Федосья Григорьевна все время о чем-то хлопотала для своих ребят - то ей требовалась очищенная площадка для их игр, то скамейка в тени. Леонид Тимофеевич неохотно отрывал от работы плотников, чаще посылая старших учеников. Ученики досадовали, но все требования учительницы второго класса исполняли беспрекословно. Познакомился таким образом с Федосьей Григорьевной и Саша Булгаков.
   - Хорошая учительница, - задумчиво сообщил он ребятам. - Надо Нютку к ней пристроить - балуется она дома.
   Пристроив Нютку к Федосье Григорьевне, Саша во время работы издали следил за сестренкой. Он видел, как Нютка всюду следовала за своей учительницей и изо всех сил старалась выполнять все ее задания.
   И когда Нютка начала дома беспрерывно повторять: "Нам велели! Нам сказали!", и когда однажды она долго ревела оттого, что простудилась и не могла пойти на стройку, Саша почувствовал, что учительница как бы разделила с ним ответственность за воспитание одной из его сестер.
   - А потом и других в школу отдам! - весело говорил он товарищам. Так понемножку все в люди и выйдут.
   x x x
   Бригада Трубачева работала в две смены- В первую, пока шли занятия с Екатериной Алексеевной, выходили на работу все пятиклассники. Среди них правой рукой Васька стал Витька Матрос. Живой и понятливый, Витька был неутомимым работником. Получая задание от Васька, он глядел на него в упор черными, как угольки, глазами и быстро кивал головой в знак того, что он исполнит все, что от него требуется.
   Работу "младшей" бригаде Васек давал легкую, условившись об этом с самого начала с хмурым дядей Миронычем.
   Дядя Мироныч собирал вокруг себя всех ребят и показывал им, как надо отмеривать штакеты, чтобы забор был красивый и ровный, под шнурочек.
   Поставив двух ребят на некотором расстоянии друг от друга, Мироныч велел им присесть на корточки и, протянув меж собой шест, держать его низко над землей.
   - Вот, к примеру, вы у нас вроде столбов, а шест вроде слеги, которая прибивается к столбам внизу и вверху. Так... Скажем, слеги прибиты, расстояние между ними вымерено, можно прибивать штакеты. - Он брал тонкие дощечки, срезанные вверху треугольниками. - Вот это штакеты и есть. Но как же их прибивать, если одна длиннее, а другая короче?
   - Срезать! -быстро догадывались ребята.
   - Правильно. Надо срезать. Значит, измеряем, какой высоты собираемся делать забор. - Мироныч приставлял к слегам дощечку и вопросительно смотрел на ребят. -Можно повыше, а можно и пониже, смотря что нас интересует.
   - Повыше, а то вес ребята лазить будут, - не ручаясь за себя, советовали школьники.
   - Значит, судя по характеру учреждения, будем делать повыше. Сейчас отмерим точно сантиметром высоту и проведем карандашом черту на доске. Ну вот. Это, значит, у нас мерка. Прикладываем к ней другую дощечку, на нее для скорости можно еще одну положить, и по намеченной карандашом черте начинаем срезать пилой концы. - Мироныч закладывал за ухо карандаш. - Понятно? Ну, а если понятно, приступайте к работе!
   Ребята хватали ручные пилы, раздавали друг другу "мерки". Мироныч не спеша закуривал папироску.
   - Только, чур, работа аккуратность любит. Чтобы ни на один сантиметр не ошибаться. На глазок не полагайтесь! И торопиться нам некуда - пока что столбов у нас нет.
   Столбы для забора, по словам Леонида Тимофеевича, еще "росли" на делянке. Чтобы привезти их, требовались машины, но машин не было. Посоветовавшись с плотниками, Леонид Тимофеевич решил устроить поход на делянку, выбрать там подходящие деревья, на месте обтесать их и подготовить к перевозке.
   А пока что Трубачев и Кудрявцев, чтобы не терять времени, каждый на своем участке разметили места для столбов, вбили колышки и принялись рыть ямы. Грунт был каменистый, и работа оказалась трудной.
   - Ты смотри, Матрос, - предупреждал Васек, - ройте с передышкой, по очереди, а кто устал, пусть сидит - гвозди выпрямляет или штакеты отмеривает.
   - Ладно, - кивал головой Матрос, но, оставшись наедине со своими пятиклассниками, хватал лопату и, поплевывая на ладони, то и дело покрикивал на товарищей: - Эй, подтянись! Ну-ка, трубачевцы! Выбрасывай землю! Тащи носилки! Кто слабосильный - иди гвозди выпрямлять!
   При этом живые глаза его то и дело косились в сторону соревнующейся с ними бригады Кудрявцева. Матрос знал досконально, что там делается. Каждое утро, раньше всех, когда на траве еще лежала роса, он являлся на школьный двор, быстро и точно определял, насколько за день продвинулся Кудрявцев, сколько у него вырыто ямок, как подобраны штакеты и в каком порядке хранятся инструменты.
   После обеда, докладывая Ваську о положении дел. Матрос, сверкая глазами, говорил:
   - У них народу больше. Утром они нас перегоняют, а вечером мы равняемся. А нам надо впереди быть.
   - Ничего. Все равно скоро нечего будет делать ни им, ни нам - столбов нет, - хмуро отвечал Васек и шел к директору.
   В доме пахло краской, в коридоре стояли мутные лужицы. В тех комнатах, где уже были сложены печи, рабочие белили потолки, красили стены. В пустом доме гулко раздавался голос дедушки Мироныча. Чаще всего старик спорил с Грозным, употребляя при этом громкие фразы, вычитанные им в заводской газете или услышанные где-нибудь на собрании.
   - Вот ты говоришь, Иван Васильевич, что классы нужно покрывать масляной краской. А ты того не учитываешь, что масляная краска забирает весь воздух и детям в таком классе будет душно. А от нас Родина требует, чтобы мы трудились добросовестно, учитывая требования здравоохранения...
   В нижнем этаже работал печник. Туго обвязав косынкой короткие светлые волосы и натянув на себя запачканный глиной и песком комбинезон, Елена Александровна брала из рук помощника кирпич, ловко и быстро шлепала на него лопаткой размешанную в ведре глину, не глядя протягивала руку за вторым кирпичом, ставила его ребром на первый и, обмакнув руку в ведро с водой, сглаживала вырастающую стенку мокрой ладонью. При этом, морща покрытое желтой пылью лицо и поправляя тыльной стороной руки косынку, она изредка бросала короткое приказание:
   - Воды! Приготовьте глину! Подавайте целый кирпич!.. На работу печника приходили смотреть все. Грозный, качая головой, недоверчиво заглядывал внутрь сложенной печи и подносил к дверке зажженную бумажку. Бумажка вырывалась у него из рук и пылающим комочком улетала в дымоход Старик успокаивался.
   Леонид Тимофеевич с любопытством смотрел на работу Елены Александровны и, подмигивая ребятам, шутил:
   - Ну уж если зимой в школе будет холодно, мы с Елены Александровны штраф возьмем!
   - А если будет жарко? - спрашивали ребята.
   - Тогда тоже штраф!
   - Несправедливо, несправедливо! - протестовали ребята. Леонид Тимофеевич делал удивленные глаза:
   - Как же несправедливо? Ведь Елена Александровна - печник! Должна заранее учитывать температуру.
   - Боюсь, что раньше директору надо учесть, что лето кончается, а дров у него еще нет! - лукаво говорил печник.
   - Ага! Ага! - прыгали девочки. - Дров еще нет! Дров-то еще нет!
   Леонид Тимофеевич жил наверху в маленькой комнатке, предназначенной для учительской. Грозный тоже часто ночевал в небольшой каморке около раздевалки.
   - Скорей бы нам, Леонид Тимофеевич, все свое имущество из госпиталя перевезти. Может, парты за зиму отсырели, подправить придется, - говорил школьный сторож, - да и мою комнату под кладовую сестрица просит освободить.
   - Все сделаем, старина! Вот закончим ремонт и начнем обживаться, весело отвечал Леонид Тимофеевич.
   Он всегда казался бодрым и веселым, хотя после дневных хлопот и беганья по разным делам, снимая ботинки и ощупывая внутри подошвы, громко удивлялся, что стелька гладкая и нигде не торчат гвозди.
   - Странно, мне казалось, что я прямо на гвоздях хожу, - пожимая плечами, говорил он Грозному.
   - Отдохнуть бы вам, Леонид Тимофеевич, - вздыхал старик.
   - А я не устал. Мой отдых - работа, - улыбался директор.
   Глава 43. МАТЬ НЮРЫ СИНИЦЫНОЙ
   Елена Александровна сняла комбинезон, вымыла лицо и руки, расчесала мокрым гребнем растрепавшиеся волосы и присела отдохнуть.
   Учительская казалась пустой, в пей было прохладно и чисто. Около стола стояли два кресла, и у выбеленной стены - мягкий кожаный диван. Леонид Тимофеевич ушел по делам, попросив Елену Александровну заменить его, если будет спрашивать кто-нибудь из рабочих.
   Оставшись одна, Елена Александровна придвинула ближе к столу кресло и, подперев рукой голову, задумалась. Она думала о директоре, который не побоялся взять на себя такой большой труд, как ремонт разбитого дома. Вспомнила собрание. Пушистые брови ее нахмурились, синие глаза стали глубже и печальнее.
   "Нет дисциплины... И этот мальчишка Тишин, выступающий против своего будущего товарища, и Кудрявцев... И странная история с Трубачевым. Надо будет хорошенько в этом разобраться... - Елена Александровна тяжело вздохнула. -И вообще, время идет, школа не готова... Ах, да, - вспомнила она, - надо же объявить ребятам, что послезавтра Леонид Тимофеевич поведет их на делянку. Как раз это будет выходной день. В лесу сейчас хорошо. Пахнет смолой, ягодами. В тени свежо и прохладно... Я сама, как девчонка, радуюсь, что пойдем. А ребятам хорошо бы дать побегать, отдохнуть. Трудно им сейчас приходится..."
   Внизу раздается громкий женский голос:
   - Мне нужно видеть директора!
   - Леонида Тимофеевича? - любезно переспрашивает школьный сторож. Его нет, он отлучился по делам.
   - Как - нет? По каким делам? У него, кроме школы, не может быть никаких дел. За детьми надо смотреть, а не отлучаться по делам! - резко заявляет пришедшая.
   - Ему, гражданка Синицына, виднее, за чем нужно смотреть: он директор, - обиженно отвечает Грозный.
   Елена Александровна медленно спускается вниз, прислушиваясь к шуму голосов. Пожилая женщина в темном приплюснутом берете на седеющих волосах встречает ее недружелюбным взглядом зеленых глаз.
   - В чем дело? - спрашивает Елена Александровна. - Может, я могу заменить директора? Пройдите, пожалуйста, в учительскую.
   Женщина молчит, но Елена Александровна, не ожидая ее ответа, круто поворачивается и быстрой, легкой походкой снова поднимается по лестнице, открывая свежевыкрашенную дверь. Незнакомая женщина нехотя следует за ней.
   - А вы, собственно, кто здесь? - с раздражением спрашивает она, опускаясь в кресло.
   - Сейчас я замещаю директора, - спокойно отвечает Елена Александровна и быстро оглядывает незнакомую женщину. Где-то она видела такие же зеленые глаза.
   Женщина беспокойно ворочается в кресле:
   - Хорошо. Я попробую поговорить с вами, хотя вы еще очень молоды и, наверно, не были матерью. Моя фамилия - Синицына.
   - Вы мать Нюры Синицыной? - живо спрашивает Елена Александровна. Ей нравится Нюра, и голос ее звучит приветливо.
   - Да, я мать. И именно поэтому я пришла вас спросить, что с моей дочерью... Я ее не вижу. Она целые дни занята. Где - не знаю. В каком-то госпитале, вместе с какими-то ребятами... Причем я этих ребят не знаю. Часть из них, как видно, из ее бывшего класса. Они были на Украине и с трудом вырвались из оккупации.
   - Я знаю их историю от директора, - кивнув головой, вставляет Елена Александровна. - Это очень хорошие ребята, лучшие в школе, - Трубачев и его товарищи.
   - Не знаю, лучшие или худшие, - горько улыбается Синицына, - но если товарищи становятся дороже матери, если авторитет любого из них выше авторитета родителей, то это ненормально... Я целыми днями не вижу своей дочери, она не считает нужным посвящать меня в свои дела, мать для нее - ничто. Нюра заявляет нам с отцом, что у нее есть свои обязанности. Я хочу знать совершенно точно, какие это обязанности. Я - мать! Я ее воспитываю и никому не позволю ломать мое воспитание!
   Синицына с трудом сдерживала гнев; перегнувшись через стол к своей безмолвной собеседнице, она говорит быстро и нервно, словно отстукивая слова на пишущей машинке:
   - В такое тяжелое время, когда мой муж работает день и ночь, а я, с больным сердцем, бегаю но очередям, чтобы накормить семью, у меня отнят покой. Но с этим никто не считается! Моя дочь растет эгоисткой, которой нет дела до матери. А я... - веки у Синицыной краснеют, в голосе слышатся слезы, - я должна положить этому конец, - шепотом доканчивает она, вытирая платком глаза.
   Елена Александровна грустно и удивленно качает головой:
   - Успокойтесь, гражданка Синицына... Ну, до чего вы себя довели? Ведь это совсем не так, как вы себе представляете. Я знаю вашу дочь и знаю ее товарищей. Я слышала о них много хорошего, - мягко успокаивает она расходившуюся женщину.
   - Что ж тут хорошего? Я вижу их влияние на мою дочь, - плачет Синицына.
   Она не слушает, что говорит ей эта чужая девушка. Ей легко говорить она посторонняя. И хвалить легко. Вот эти похвалы и портят детей. А что же хорошего в этих товарищах, если они учат свою подругу дерзить матери и все от нее скрывать! Нюры никогда нет дома...
   Елена Александровна снова и снова пытается успокоить Синицыну. Что ж плохого в том, что девочка работает в госпитале? Сейчас все люди взрослые и дети - помогают своей Родине. Кто эти люди? Честные граждане, коммунисты, комсомольцы, пионеры. Все товарищи Нюры работают; она не может и не должна отрываться от коллектива.
   В словах Елены Александровны есть то же, что с плачем бессвязно выкрикивает своим родителям Нюра. И это приводит Синицыну в бешенство. Она встает и дрожащими руками поправляет берет:
   - Мы говорим на разных языках! Мне незачем сидеть тут и слушать ваши поучения. Я тоже советская женщина - меня агитировать не нужно. Но я еще и мать! Мать! Этого вы не понимаете!..
   Синицына, не прощаясь, захлопывает за собой дверь. Не отвечая на поклон Грозного и не глядя на работающих школьников, она идет по двору, высоко подняв голову. Ничего! Она сама справится с дочерью, если школа не желает ей помочь. Она пойдет в госпиталь, вызовет главврача. Она узнает, где пропадает ее дочь...
   Этой девушке кажется все так легко и просто. Кстати, кто она такая? Неважно, впрочем. Жаль только, что она, Синицына, не успела ей даже сказать, что у Нюры нет настоящей учебы, что Нюра останется на второй год, потому что не слушается матери и тянется за товарищами. С кем они занимаются? С мачехой одного из этих ребят. Конечно, это очень хорошо с ее стороны. Пусть она даже очень приличная женщина, но ведь она не учительница! Чем же это может кончиться? И мать должна стоять в стороне и молча смотреть, как гибнет ее дочь!..
   Синицына останавливается. Она так измучена... Тут недалеко се дом. Дома она бросила все в беспорядке, даже не сняла с плиты кастрюльку с супом. Ну что ж, пускай все пропадает! Лучше бы отдала соседке - у той маленькие дети и муж на войне... Соседка так благодарна, когда с ней чем-нибудь поделиться. А делиться надо, теперь нельзя думать только о себе. Разве она, Синицына, этого не понимает? А какая-то чужая девушка читает ей нотации, как будто мать не хочет, чтобы ее дочь выросла порядочным человеком! А кто же, как не мать, радовался успехам дочери и каждое утро, провожая в школу, гладил ей пионерский галстук?.. Но куда же идти? Домой? В госпиталь?
   Синицына решительно поворачивает к госпиталю. За углом она видит, как в раскрытые ворота прежней школы, медленно передвигаясь на костылях, опираясь на санитарок, идут раненые.
   Синицына замедляет шаг. Боже мой, боже мой, сколько горя! И ведь у каждого есть мать, жена, дети... У нее свое горе, а у тех матерей свое...
   "Вот сидишь дома и все только около плиты толчешься. И никому от тебя никакого толку нет... Надо хоть папирос передать им через Нюру. провожая глазами раненых, думает Синицына. - Ах, боже мой, боже мой, лучше бы не видеть всего этого!.."
   На мостовой мелькает знакомый сарафанчик и светлые косички с синими ленточками. Нюра, стараясь попасть в ногу с раненым, осторожно ведет его через улицу. Худенькое плечо ее чуть-чуть гнется под темной тяжелой рукой.
   Вот они переходят на тротуар...
   Синицына, прячась за людьми, тихонько идет за дочерью. Может быть, Нюре тяжело вести раненого, - она могла бы ей помочь. Но о чем этот раненый боец говорит ее девочке?
   - Вот, дочка, спасибо тебе, родная. И матери твоей спасибо, так и передай. Хорошо воспитала она тебя. Немало, верно, сил положила. Уж без этого не бывает. Мать - она мать... И об том сердце у нее болит и об этом. А главное, человека из своего дитяти сделать. Вот это ее материнская заслуга и есть... Сердце у нее доброе небось?
   - Доброе, - тихо отвечает Нюра, внимательно глядя себе под ноги. Но, как ни тихо говорит Нюра, мать слышит каждое ее слово, каждый вздох.
   - Вот и спасибо ей за дочку. Вечное спасибо матери за хорошего человека!.. Небось любишь ты ее? - ласково заглядывает в лицо девочки Егор Иваныч.
   - Люблю.
   В голосе Нюры звенят слезы. Чужому человеку они не слышны, но мать их слышит.
   Она тихо поворачивается и, словно боясь что-то спугнуть в своем сердце, быстро идет домой.
   "Только бы Нюра не видела меня, только бы не видела?" - думает она, торопясь скрыться за углом.
   Глава 44. ДИРЕКТОР
   Узнав о визите Синицыной, Леонид Тимофеевич долго беседовал с Еленой Александровной.
   Елена Александровна возмущенно и горячо обвиняла мать Нюры.
   - Вы не можете себе представить, Леонид Тимофеевич, что это за женщина! Плачет, кричит, не слушает даже, что ей отвечают. Нет, это ужасно! Я просто не знала, как ее успокоить.
   Леонид Тимофеевич тяжело ворочался в кресле, щурил серьезные карие глаза.
   - Она вас не слушала, а вы ее хорошо выслушали? - неожиданно спросил он.
   Елена Александровна вопросительно посмотрела на директора.
   - Конечно. Я изо всех сил пыталась ей доказать...
   - Ну, доказать что-либо такой женщине трудно, а выслушать ее внимательно совершенно необходимо. Потому что она все же мать. Она пришла в школу. Она взволнована, плачет. Значит, совершенно потеряла руль управления собой. Допустим, что мы с ней не согласны, возмущены ею, но во всем этом словокипении, во всех этих обвинениях, которые она обрушила на школу, на меня, на вас, во всей этой каше надо хорошенько разобраться. Видите ли, такая Синицына - новинка для вас, но не для меня. Вы - человек молодой, горячий... - Леонид Тимофеевич мягко улыбнулся. - Обвинять-то ведь всегда легче, чем оправдывать. А причина есть всегда и во всем. Ничего не бывает без причины. Может, тут где-то кроется и наша вина...
   Елена Александровна слушала без улыбки, не сводя с директора строгих синих глаз.
   - Я не понимаю, какое оправдание вы хотите найти Синицыной? И, если вы найдете его, я обвиню вас... - Елена Александровна вспыхнула, пушистые брови ее колючими иголочками сошлись на переносье. - Я обвиню вас, Леонид Тимофеевич, в излишней сентиментальности, жалостливости... Я не имею права так говорить с вами, но я все-таки обвиню вас! запальчиво говорит она.
   Леонид Тимофеевич встает:
   - Она мать. Это большое слово. И боюсь, что я все-таки найду ей некоторое оправдание. И знаете в чем? В наших ошибках!
   - Что ж, гражданка Синицына с удовольствием перечислит вам наши ошибки, - с усмешкой сказала Елена Александровна.
   - Ну да, конечно! Я дам ей полную возможность это сделать. Видите ли, когда человек приходит к нам за разрешением какого-нибудь вопроса, то мы должны, несмотря ни на что, найти способ поговорить с ним по душе... А кстати, во время вашего разговора как вы ее величали: гражданка Синицына или по имени и отчеству?
   - Я не знала ее имени-отчества, - пожала плечами Елена Александровна.
   Леонид Тимофеевич с улыбкой взглянул на нее:
   - А надо было спросить. Если человека называют но имени-отчеству, то в этом чувствуется какое-то внимание к нему, официальный тон смягчается, и разговор между двумя людьми делается проще, откровеннее... В общем, я сейчас сам пойду к ней и узнаю, что ее растревожило.
   Леонид Тимофеевич, сутулясь, взял со стола шляпу. На пороге он обернулся, с лукавой улыбкой взглянул на детски упрямый подбородок Елены Александровны, на ее прихмуренные брови и по-отечески сказал:
   - А вас тоже учить надо. Вы еще молодой, нестреляный воробушек. Школа - это школа для всех: для родителей, для учителей, для вожатых! - Он весело усмехнулся. - А вы небось думали - только для ребят?
   Шел мелкий дождь. Нюра стряхнула с панамки светлые, как бисер, капли и осторожно вошла в дом.
   - У вас директор, - шепнула ей в передней соседка.
   Нюре хотелось убежать, спрятаться. Она встала под вешалкой, между пальто, дрожащими пальцами расстегнула и снова застегнула пуговицы на своем жакетике. Прислушалась. Из комнаты доносились два голоса: один частый, приглушенный, захлебывающийся словами; другой - ровный, спокойный. И каждый раз, когда первый голос резко повышался, второй ласково смягчал его тихим встречным вопросом. Нюра стояла долго-долго. Она и не подслушивала и не смела уйти. Постепенно голос Леонида Тимофеевича вернул ей мужество.
   "Войду!" - подумала она. Но дверь приоткрылась, и директор, продолжая разговор, сказал:
   - Ну так вот, Мария Ивановна: ничего нет неразрешимого. Значит, мы с вами договорились. А войдете в наш родительский актив - будем чаше встречаться и решать все вопросы сообща. Так что, милости просим! Приходите до начала занятий, мы всегда будем рады вашей помощи.
   - Не знаю... просто не знаю как... - растерянно бормотала мать. - Чем я смогу помочь вам? Я ведь ничего не умею... - И совсем тихо, словно извиняясь, она добавила: - Побеспокоила я вас, Леонид Тимофеевич...
   Нюра, боясь, что ее заметят, краснея от стыда, зарылась лицом в чей-то меховой воротник. Леонид Тимофеевич прошел мимо нее, держа в руках шляпу. Мать шла за ним. Нюра вдруг вспомнила, что на дворе дождь. Схватив отцовский зонтик, она поспешно выбежала на крыльцо.
   - Леонид Тимофеевич, возьмите зонтик! Вот зонтик! - смущенно повторила она, заметив, что мать смотрит на нее с удивленной улыбкой.
   Но Леонид Тимофеевич не удивился.
   - Ничего, ничего, девочка! Все будет хорошо, все будет хорошо, приговаривал он, раскрывая над головой зонт.
   Низко склонив под зонтом свою лысеющую голову и держу в руке шляпу, он пошел к калитке. Мать и дочь стояли на крыльце и глядели ему вслед. Обеим казалось, что в их доме побывал чудесный доктор, принесший им избавление от неведомой и тяжелой болезни.
   Глава 45. "ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО..."
   После того как ребят на собрании включили в списки пятого класса, они изо всех сил налегли на учебу. Несмотря на то что пятиклассники беспрекословно исполняли распоряжения своего бригадира и председателя совета отряда, Васек не мог и не хотел примириться с тем, что он и его товарищи причислены к пятому классу как второгодники. Васек похудел, его самолюбие жестоко страдало. Вечерами он долго занимался, ходил по комнате и, держа в руках книжку, забывая про урок, неожиданно говорил: "Во что бы то ни стало..."
   С согласия Екатерины Алексеевны теперь на уроках всегда присутствовал кто-нибудь из бывших учеников четвертого класса "Б", которые зимой учились в Свердловске в пятом классе. Чаще всего это был отличник Медведев. Он сидел около доски, маленький, нахохленный, с внимательными темными глазами, и, вслушиваясь в ответы товарищей, напряженно моргал ресницами, а иногда аккуратно поднимал ребрышком руку и испуганно говорил:
   - Ответ неверен. Позвольте мне...
   Екатерина Алексеевна позволяла. И Медведев, старательно выводя мелком буквы и цифры, объяснял задачу.
   Как-то Васек не смог решить дома пример и попросил Екатерину Алексеевну вызвать его к доске. Пример решали сообща. Как всегда, отличался быстротой сообразительности Петя Русаков. И Медведев после урока серьезно сказал:
   - Русаков по арифметике идет у вас первым. Он бы у нас в свердловской школе отличником был.
   Мазин широко раскрыл глаза и, уставившись на своего приятеля, тихо запел:
   Учились вместе в школе
   Друзья Р.М.З.С.,
   Покинул Петя Колю
   В отличники залез... Ха-ха!
   Ребята засмеялись. Екатерина Алексеевна тоже улыбнулась. Мазин подошел к Пете и неожиданно крепко обнял его:
   - Хороший ты парень стал, Петька, хоть я на тебя и ворчу иногда...
   - Ну, теперь по всем предметам, кроме арифметики, я вами довольна, сказала как-то ребятам Екатерина Алексеевна.
   - Арифметику подтянем! - радостно пообещал Петя.
   - Не арифметику, а отстающих по арифметике, - серьезно уточнил Медведев и тут же, вытянув вперед пальцы, громко и безжалостно назвал отстающих: - По моему мнению, это Трубачев - раз, Мазин - два, Нюра Синицына - три...
   - Как - я? - растерянно глядя на Екатерину Алексеевну, спросила Нюра.
   - Конечно. Ты очень слабо решаешь примеры, - подтвердила Екатерина Алексеевна.
   Нюра глубоко задумалась: "Может, иногда мама и правду говорит, что я все бегаю. Ведь самое главное - учеба..."
   Глава 46. СОПЕРНИКИ