Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)

   Хроменькая Фенька, плача, опускается на землю.
   Они лежат рядом - Валя и ее учительница. Рука Марины Ивановны, пробитая фашистскими пулями, закрывает грудь девочки.
   - Валечка!.. Валя!.. Подружка моя! - рвется из оврага крик Нюры Синицыной.
   Глава 50. ПАРТИЗАНСКИЕ КОСТРЫ
   На много километров тянется вдоль шоссе густой смешанный лес. Он стоит грозной стеной, пряча от непрошеных гостей глухие, путаные тропы. На низких, сырых местах, припав к земле разлапистыми ветвями, растут старые, мохнатые ели, в мшистой почве легко утопает нога. За столетними деревьями чернеют глубокие лесные овраги. Заросшие орешником, густо заплетенные зелеными ветками, они таят от чужого человека свою темную глубину.
   "Свой? Чужой? Свой? Чужой?" - неутомимо вопрошают какие-то птицы.
   Глух и страшен лес для врага.
   Проезжают по шоссе вражеские автомашины; трусливо вглядываются в темную чащу солдаты и офицеры, не выпуская из рук оружия; усиленный конвой охраняет легковые машины фашистских генералов.
   Лес не щадит врага. Неохотно впускает он его в свои дебри, наглухо смыкает за ним тяжелые ветви, заводит в лесные овраги, топит в болотах.
   Ни один карательный отряд, посланный на партизан, не вернулся назад из лесной крепости.
   "Свой? Чужой? Свой? Чужой?" - вопрошают птицы.
   В темной глубине леса хозяйничают партизаны.
   Над кострами поднимается серый дымок, весело трещат сучья, жарко охватывает огонь привешенные на железке солдатские котелки; теплый запах человеческого жилья смешивается с запахами леса.
   Около покрытых дерном, наспех сделанных землянок собираются кучками партизаны. Много разных людей в лесу!
   Молодые, безусые хлопцы и седые бородачи пришли сюда из занятых фашистами сел и хуторов; есть и военные - отбившиеся от своих частей, вырвавшиеся из окружения красноармейцы в потертых, грязных шинелях. Темные, облупившиеся от дождя и ветра лица суровы, редкие улыбки разгоняют морщины бородачей; молодые хлопцы с озорными огоньками в глазах, бесстрашные в бою и жадные к жизни, запевают песни, сложенные про партизан:
   Як у лиси, темним лиси
   Дивчина ходыла.
   Ой вы, хлопци-партизаны,
   Наша грозна сыла!
   Вызволяйте из неволи
   Ридну Украину,
   Нашу землю, нашу долю
   И мене, дивчину...
   Яков Пряник, придвинувшись ближе к огоньку, чинит седло и думает вслух:
   - Если, скажем, назвать человека скотиной? Ну, ясно, обидно ему покажется. А вот, к примеру, Гнедка нашего вполне к человеку приравнять можно...
   - Тьфу! - сплевывает в огонь Илья. - И чего у тебя, Яшка, всегда посторонние мысли в голове?
   - Как это - посторонние? - удивляется Яков, поднимая красные от жары веки. - Это твоей голове они посторонние, потому как у тебя простора там мало, а в моей голове всему места хватит!
   - О другом думать надо, - хмуро цедит Илья, свертывая цигарку и указывая на зеленую брезентовую палатку. - Важные вопросы решаются, а ты языком треплешь...
   - Эй, дядя Яков! Помнишь, орел, как ты фашистов малиной угощал? - шумно присаживаются к костру хлопцы.
   - Он угостит, пожалуй! - кивает на Пряника добродушный старик, приглаживая курчавые волосы.
   - А чего же? И малинкой и ежевичкой угощу! - подмаргивает Яков. - Лес большой. Чем богаты - тем и рады. Русский человек гостеприимство любит!
   Глаза у хлопцев загораются весельем.
   - Пока он малиной угощал, мы другое угощение для фашистов состряпали: взрывчатку под рельсы подложили.
   - Одних угощал, а другие подавились, - говорит Яков.
   Хлопцы смеются.
   Из палатки выходит Степан Ильич. Он держит в руке длинный белый листок. Смех моментально смолкает.
   - Сюда, сюда, Степан Ильич!
   - Вот местечко, пожалуйста!
   - Эй, бойцы! Сводка пришла! Свод-ка!
   У костра становится тесно, из землянок торопливо выходят бойцы. Степан Ильич усаживается на траву:
   - Сейчас, сейчас, товарищи!
   Упершись ладонями в колени и глядя на Степана Ильича, партизаны настороженно ждут. Слышно только глубокое, сдерживаемое дыхание людей.
   - Сними, сними котелок! Булькает! - толкает Якова Илья.
   Кто-то поспешно стаскивает с огня котелок; вода брызжет в огонь и шипит.
   - Ну что вы, как дети малые! - расстроенно разводит руками старик. - В огонь воды наплескали - ничего не слышно...
   - "...На Смоленском направлении, - медленно читает Степан Ильич, двадцатишестидневные бои за город Ельня, под Смоленском, закончились разгромом дивизии "СС", 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли город Ельня..."
   - Значит, бьет наша армия его, подлюгу!
   - Еще как бьет!
   - И армия его бьет, и мы бьем, а ему все конца и края нет! Валит валом, да и все!
   - А ты что же, сразу думал его уничтожить?
   У костра завязывается жаркая беседа. Степан Ильич, окруженный со всех сторон, не успевает отвечать на вопросы.
   Около палатки командира прохаживается часовой. Он нетерпеливо окликает пробегающего хлопца:
   - Неси листок сюда. Чуешь? Листок, говорю, неси!
   В палатке просторно. Посередине - дубовый стол, крепко вбитый ножками в землю. Мирон Дмитриевич, стоя около стола, докладывает:
   - ...В настоящий момент на вооружении отряда имеется тридцать винтовок, семнадцать автоматов, два ручных пулемета. Это, Николай Михайлович, пока все, что у нас есть.
   - Так, хорошо!
   Николай Михайлович смотрит в свою записную книжку. Сухие, твердые губы его шевелятся, как бы что-то подсчитывая; над высоким лбом поднима- ется седой ежик коротко подстриженных волос, глаза быстро и внимательно взглядывают на Мирона Дмитриевича.
   - Сейчас ваше хозяйство значительно расширится благодаря соединению с макаровцами. Последняя операция на Жуковке даст вам возможность одеть своих людей, а то, знаете, некоторые выглядят у вас... как бы это выразиться... Он с веселой усмешкой смотрит на бывшего директора МТС.
   - А что же я с ними сделаю, як нет возможности? Приказал бриться-мыться, чиститься - и все тут! - разводит руками Мирон Дмитриевич.
   - Так вот, эта операция на Жуковке даст вам возможность одеть людей. Там есть сапоги, в большом количестве белье...
   Напротив секретаря райкома, ссутулившись, сидит Коноплянко. Голова его с мягкими прядями темных волос опущена вниз. Рядом шумно двигается большой черный, как цыган, кузнец Костя. Его живые глаза жарко блестят из-под бровей. За палаткой слышится легкий шум и сердитый голос:
   - А я говорю - нельзя! Комсомолец, а не понимаешь!
   За столом все пятеро склоняются над картой. Мирон Дмитриевич обтачивает ножом тоненькую палочку.
   - Я выбрал для соединения с макаровцами Лукинский лес, - как бы продолжая начатый разговор, указывает он на карту. - Пожалуйста, смотрите сюда. Вот тут, вправо от этого леса, находится село Лукинки... Я уже связался с тамошними людьми. Люди это верные, обещают оказать поддержку продовольствием... Дальше...
   Николай Михайлович берет у него из рук палочку:
   - Позвольте, Мирон Дмитриевич. Сейчас разберемся. Тут неподалеку проходит линия фронта...
   За палаткой снова приглушенные голоса. Оксана несет на коромысле выстиранное сырое белье. Несколько хлопцев отделяются от товарищей и бегут к ней навстречу:
   - Давай, давай, мамаша!.. Тяжело ведь. Гнать твоего помощника надо чего он тебя нагрузил?.. Эй ты, прачка! Тебе что поручено?
   Курносый хлопец с голыми красными руками смущенно подтягивает штаны:
   - Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу!
   - Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте белье да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя?
   - Есть, есть!
   Курносый Сеня вытаскивает из кармана свернутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка.
   - Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит?
   Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Партизаны несли почетный караул. Давали клятву отомстить за погибших товари- щей. Склонившись над свежей насыпью, Оксана видела себя босоногой дев- чонкой, прильнувшей к плечу отца... "Ну що до батька прилипла, хиба дядько Иван хуже?" - шутил Матвеич, дергая ее за короткие светлые косички.
   Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: "Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що... А как хозяин скоро вернется, то и не поспеют на свои места стать". - "Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку - им там не место".
   Оксана трогает землю. Ничего больше не будет. Все тут, под бугорком сырой земли... Тяжелые, медленные слезы ползут по ее щекам...
   "Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках", - писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз все тепло, всю ласку заботливых дочерних рук!
   Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере... Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз... Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много еще места для своих людей в ее большом материнском сердце!
   Она встала, вытерла насухо слезы и, поклонившись, сказала свое обычное:
   - Пойду пока...
   В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и все расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли.
   - Я их обязательно повидаю! Какая тяжесть у меня с души спала, Оксана Николаевна, вы и представить себе не можете!
   Весть о смерти Матвеича и Николая Григорьевича потрясла Митю. Он знал, что ребята в ту ночь пошли на пасеку, и больше о них никто ничего не слышал. Митя не находил себе места.
   - Если б Мирон Дмитриевич отпустил меня, - говорил он Оксане, - я б их нашел. Я все кругом обыщу!
   Оксана обещала попросить Мирона Дмитриевича. Вспоминая Васька, она улыбалась и задумчиво говорила:
   - Помню я его. Сердцем помню. Других-то меньше знаю, а его помню...
   Смерть Вали была новым ударом для Мити. Оксана тоже знала и любила Валю, но, глядя на серое и осунувшееся лицо Мити, строго говорила:
   - Распрямись, голубенок мой! А то насядет горе, и не сбросишь его никак. Подыми голову, Митя! Не поддавайся, голубчик!
   Теперь Митя нетерпеливо ждал конца совещания. Мирон Дмитриевич обещал ему поговорить с Николаем Михайловичем и решить вопрос, как искать ребят.
   Время тянулось мучительно долго. Митя пробовал пройти в палатку, но часовой сердито загораживал ему вход:
   - Ты ж комсомолец, а не сознаешь. Приезжий человек тут присутствует, понятно это тебе?
   В палатке решались важные дела.
   - ...Фашисты не должны догадаться, что отряд ушел из этих мест. Нужно время от времени давать им о себе знать и здесь. Кого вы оставите для этой цели, Мирон Дмитриевич?
   - Люди у меня уже намечены. Человек двадцать я оставлю здесь с Костей.
   Костя, неловко улыбаясь, встал.
   - Я им покою не дам! - усмехнувшись, пообещал он.
   Николай Михайлович внимательно посмотрел на Костю и улыбнулся. От улыбки глаза его сразу потемнели.
   - Я помню вас, товарищи. Мы встречались на пасеке у Ивана Матвеича.
   - Встречались, - со смущенной улыбкой ответил Костя. - Мы с Митей Бурцевым приходили, с комсомольцем.
   - Помню, помню! - кивнул головой Николай Михайлович и обернулся к Мирону Дмитриевичу: - Еще кого вы решили оставить? Для связи с окрестными селами?
   - Я думаю - Степана Ильича. Лучшего человека не найти.
   - Правильно. А где находится семья Степана Ильича?
   - Семья у него на хуторе. Жена с сынишкой еще раньше к своей матери ушла, в Горлинку, а мать его была здесь, но вчера я ее тоже туда отправил.
   Николай Михайлович кивнул головой и сморщил лоб:
   - А эта, другая женщина...
   - Макитрючка? - подсказал ему Мирон Дмитриевич. - Эта у меня. Разведчица. Во всех операциях участвует. Боевая!
   В палатку вошел Степан Ильич и грузно опустился на табуретку:
   - Там Бурцев ждет не дождется.
   - Да, Митя Бурцев! Вы мне что-то хотели о нем рассказать?
   Степан Ильич, сжав свои большие ладони, придвинулся к столу:
   - Тут, Николай Михайлович, такая история с московскими пионерами...
   Мирон Дмитриевич затушил в пальцах горячий окурок и подсел поближе:
   - Да-да, это дело спешное!
   Николай Михайлович внимательно выслушал короткую историю Трубачева и его товарищей. Резкая складка легла на его лоб.
   - Почему не вывезли своевременно? - отрывисто спросил он.
   Степан Ильич начал объяснять.
   - Позвольте... Трубачев? Что-то я слышал о нем от Ивана Матвеича. Николай Михайлович провел рукой по волосам, нахмурился. - Это не тот рыженький мальчик, который кричал иволгой на пасеке, то есть сторожил нас? спросил он вдруг с веселой усмешкой.
   - Он, он! - обрадовался Степан Ильич.
   - Вспоминаю. Я его однажды встретил в селе.
   Перед глазами Николая Михайловича встали длинная улица, плетень и вспыхнувший до ушей мальчик, уступающий ему дорогу...
   - Ну что ж! Надо немедленно что-то предпринять. Где Бурцев? Попросите его сюда!
   Степан Ильич заторопился к выходу. Николай Михайлович повернулся к Мирону Дмитриевичу:
   - В Макаровке остались девочки. Где они там живут? Кто о них заботится?
   - Они живут у моей жинки, как родные. Там и мои ребята, конечно.
   - А-а, у Ульяны Леонтьевны? - Николай Михайлович покачал головой. Вашу семью нужно перевести в другое село.
   Мирон Дмитриевич постучал по столу пальцами, нахмурился:
   - Куда я их переведу?
   - Это мы сейчас решим. - Николай Михайлович снова заглянул в свою записную книжку. - Переведите в Семеновку. Там наши люди. Село стоит в стороне. Фашистов там нет, да и вряд ли они туда заявятся.
   Мирон Дмитриевич развел руками.
   - Сделайте это немедленно! Я приказываю... - сухо повторил Николай Михайлович. - Оставлять их в Макаровке нельзя, да и не к чему - это опасно.
   В палатку вошел Степан Ильич. За ним протиснулся Митя.
   - Бурцев, - сказал Мирон Дмитриевич.
   Митя вытянулся, козырнул.
   - Есть Бурцев!
   Степан Ильич ободряюще кивнул ему головой. Коноплянко поднял глаза и снова опустил их.
   - Ну вот. Я все слышал, Бурцев, - сказал Николай Михайлович. - Мы с Мироном Дмитричем договорились. Командируем тебя на поиски твоих пионеров. Возьми верного человека и отправляйся. Доставишь их в отряд, а там мы постараемся их переправить через фронт. Понял?
   - Спасибо, - дрогнувшим голосом сказал Митя. - Можно идти?
   - Подожди. А с девочками как решим?
   - В Макаровке только две девочки, я заберу их...
   Николай Михайлович посмотрел на измученное лицо Мити, на мальчишескую шею, выступающую из выцветшей гимнастерки, и улыбнулся:
   - Ну, тебе виднее. Бери их всех. Мирон Дмитрия как-нибудь переправит. Ступай.
   Митя вышел.
   - Золотой хлопец! Нужный в отряде человек, - сказал Мирон Дмитриевич.
   Николай Михайлович поглядел на ссутулившегося в углу Коноплянко.
   - Товарищ, Коноплянко! - мягко окликнул он. - Мы хотим дать вам ответственное задание.
   Коноплянко вскочил. На щеках его вспыхнули красные пятна.
   - Я прошу послать меня в самое жаркое дело! - Голубые запавшие глаза его заблестели.
   Николай Михайлович молча указал на табуретку:
   - Сядьте, Коноплянко! Нам всем тяжело терять наших товарищей... Я понимаю вас...
   Он положил руку на тонкие вздрагивающие пальцы Коноплянко. Степан Ильич отошел в сторону. Мирон Дмитриевич старательно собирал в кучку рассыпанный на столе табак.
   - Вы поедете на Большую землю, - продолжал Николай Михайлович. - Мы дадим вам ответственное задание, о котором я с вами поговорю особо. Вы захватите с собой вот эту бумагу. Она представляет значительный интерес для нашего командования.
   Николай Михайлович вынул из портфеля сложенный пополам лист и не спеша развернул его.
   Коноплянко бросились в глаза немецкие слова и даты, написанные неровным, детским почерком. В углу разлилась жирная клякса, наспех подчищенная ногтем.
   - За эту бумагу наш товарищ заплатил своей жизнью, Сева Малютин, школьник, который оказал нам эту неоценимую услугу, бродит где-то в лесу. Помните это, Коноплянко! - Секретарь райкома строго посмотрел в голубые глаза Коноплянко и протянул ему руку: - Приготовьтесь к отъезду. О деталях поговорим особо... А теперь, Мирон Дмитрич, пойдемте побеседуем с вашими людьми.
   Он вышел. Коноплянко молча и благодарно смотрел ему вслед.
   x x x
   Через час по лесной дороге, потряхивая грибной корзинкой, шел Яков Пряник. Впереди Якова почти бежал Митя, одетый в длинное пальто с поднятым воротником и в щегольской кепке.
   - Не то кулак, не то барин, - оглядывая его, смеялся Яков.
   Поиски решили начать с пасеки.
   - Я уже был там! - взволнованно говорил Митя. - Баба Ивга сказала, что они пошли на пасеку, но на этом все следы и кончаются.
   - Где кончаются, там и начинаются. Значит, на пасеке и искать надо, спокойно отвечал Пряник. - А главное, не спеши. Тише едешь - дальше будешь. Человек не иголка, а ребята и вовсе. Найдем!
   Глава 51. КУДА ИДТИ?
   Солнце стояло высоко. Прошло уже два часа с тех пор, как ребята вышли с мельницы. Шли медленно, аккуратно выкладывая на пути дорожные знаки. "Иди прямо!" - указывали стрелы.
   Около шоссе долго сидели в канаве, пережидая, пока проедет немецкий обоз. Бобик рвался из рук и рычал, шерсть на нем стояла дыбом.
   Снова выложили знак из камней "Иди прямо!" - и перешли шоссе.
   Начался лес. Укрытые густой зеленью деревьев, ребята вздохнули свободней. Васек оглядел своих товарищей. Курточки у них были пыльные и измятые, щеки серые. События прошлой ночи вселили в них страх и неуверенность. Они шли кучкой, пугливо оглядываясь по сторонам. На Севу было больно глядеть. Он еле тащился, тяжело дыша и прижимая к сердцу тонень- кую руку.
   Васек испугался:
   - Сева, ты что? Заболел?
   Сева поднял на него страдающие глаза и улыбнулся:
   - Не-ет... Ни-чего...
   - Что - ничего? Плохо ему! Я давно вижу, - расстроенным голосом сказал Саша.
   - Он еще на мельнице заболел, - вздохнул Одинцов. - У него сердце бьется, наверно.
   - Малютин, у тебя сердце, да?
   Ребята окружили товарища, по очереди прикладывали ухо к худенькой груди Севы.
   - Ой, как бьется!
   - Прямо как молотом стучит!
   - Сева, давай мы понесем тебя!
   - Нам это ничего не стоит!
   - Честное слово. Севка!
   - Нам это даже практика!
   Ребята гладили Севу по спине. Саша грел его холодные руки и просил:
   - Мы понесем тебя, а? Согласись, Сева!
   - Да нет, что вы... Я сам пойду. Это ничего, пройдет, - улыбался Сева.
   - Да ведь трудно тебе идти! - беспокоились ребята.
   Один Генка не принимал ни в чем участия. Пустыми глазами смотрел он вокруг, молча шел вперед, молча ждал, когда ребята выкладывали дорожные знаки. Петька озабоченно поглядывал на Генку и толкал Мазина.
   - Иди ты еще! Горе у человека - и все! - огрызался Мазин.
   Голод невыносимо мучил Мазина. В пустом желудке урчало, живот втянуло под ребра, во рту набегала слюна. Мазин тихонько ощупывал в кармане сухую, заплесневелую горбушку, найденную на мельнице, ковырял ее ногтем, но не осмеливался взять хоть крошку из драгоценного запаса.
   "Не мне одному есть хочется", - оглядываясь на товарищей, думал Мазин.
   Никто не жаловался, но по лицам, вытянутым и печальным, было видно, что ребята уже давно голодны.
   Тоненький Коля Одинцов потуже затянул свой пояс; у Саши вытянулось лицо, и круглые глаза стали большими и грустными; Петька поминутно совался в кусты, искал в траве щавель и заячий лук. Генка молчал - никто не знал, сыт он или голоден. Бобик, свесив язык, уныло плелся за ребятами.
   Васек не сдавался. Охваченный тревогой за себя и своих товарищей, он бодро шел вперед, стараясь подавить подступающую к горлу тошноту.
   - Куда мы идем? Надо бы посоветоваться, - говорил Ваську Одинцов.
   - Надо раньше уйти подальше в лес, сделать там привал... - отвечал Васек. - Ты знаешь эти места? - спрашивал он Генку.
   Генка, не разжимая губ, кивал головой.
   - А тут партизаны есть?
   - Может, и есть, - равнодушно говорил Генка.
   - Ты веди нас в самое глухое место, чтобы мы там могли сделать привал и, может, переночевать. Понял?
   Солнце уже бродило где-то за деревьями, когда ребята, пройдя редкое полесье, вступили в темную чащу. Потянуло сыростью, под ногами стелился мох, косматые ели преграждали путь. Генка грудью продирался вперед, на ходу обламывая сухие, колючие ветки и мягко отводя рукой зеленые. Севе расчищали путь Одинцов и Саша. Где-то близко зажурчала вода. Генка остановился, прислушался и повернул влево.
   - Подожди!.. Выкладывайте дорожные знаки - здесь поворот! - сказал Васек.
   Севу усадили на пень. Он жадно дышал свежим хвойным запахом леса. Ребята долго и озабоченно выкладывали знаки.
   Сева подозвал Русакова:
   - Здесь должны быть грибы... Ты посмотри, Петя!
   Русаков радостно закивал головой и шмыгнул в кусты.
   Генка привел ребят к тихому ручью. Ручей монотонно булькал на дне оврага. По склону поднимались молодые сосенки. Над сосенками зеленой крышей переплелись ветви смешанного леса. Сквозь них желтыми бликами пробивалось солнце. Генка показал на вывороченное дерево. Глубокая сухая яма виднелась из-под узловатых корней, обросших коричневым мохом.
   - Здесь!
   Бобик бросился к ручью. Ребята огляделись:
   - Знатное местечко!
   - Спасибо, Генка!
   Сбежали вниз. Жадно пили воду. Напоили Севу, разгребли под корнями яму. Саша постелил свое пальтишко. Сева с благодарностью смотрел, как хлопочут товарищи, но говорить ему было трудно. Он лег и закрыл глаза.
   Ребята сели около ручья. Голод тянул их к воде.
   - У нас ничего нет... никакой еды, - с усилием сказал Васек и посмотрел на товарищей.
   - Это пустяки. Можно потерпеть.
   - Человек может четырнадцать дней жить без еды.
   - Ну, четырнадцать дней не проживешь.
   - В лесу не умирают от голода! - строго сказал Трубачев.
   - Здесь есть грибы! - буркнул Мазин.
   - А у меня есть спички! - с торжеством сказал Петька.
   - Где? Где? - Ребята оживились, полезли смотреть на измятую спичечную коробку.
   - Я ее на мельнице нашел. Пошарил на окне, смотрю - спички!
   - Я тоже кое-что нашел! - Мазин вынул из кармана заплесневелую горбушку.
   - Хлеб! Хлеб!
   Глаза у ребят жадно заблестели. Бобик облизнулся, завилял хвостом. Васек потрогал горбушку.
   - Не клади на траву, а то муравьи растащат, - отворачиваясь, сказал он.
   - На, спрячь. Мы сейчас грибов найдем и сделаем похлебку, - сказал Мазин. Он тряхнул своим тощим вещевым мешком. Оттуда со звоном упало зеленое ведерко. - Это я на пасеке взял, - нехотя пояснил Мазин.
   Генка вытащил из кармана грязную тряпочку, развязал зубами узелок и положил рядом с горбушкой комок слипшейся соли.
   - Все! Все! - кричали ребята. - Все у нас теперь есть!
   Саша побежал к Севе:
   - Малютин! Севка! Мы похлебку будем варить, мы тебя прямо до отвала накормим! Мы сейчас все за грибами пойдем... Пошли, ребята!
   - Генка, где тут грибы? Лисички или маслята?
   - Я найду, - вместо ответа сказал Генка.
   Ребята побежали за ним.
   - Не уходите далеко, - предупредил Васек.
   Он сел на берегу ручья и опустил голову. В глазах было зелено, колени дрожали. Одинцов вернулся, присел рядом с ним.
   - Вот поедим, Трубачев... ладно? А потом посоветуемся, ладно? - робко сказал он.
   Васек кивнул головой.
   x x x
   - Все б тебе, Петька, есть да есть! Об одной еде ты только и думаешь, ковыряя палкой землю, ворчал Мазин. - Уж ты мне и про сырую рыбу в землянке припомнил и про Макитрючкины вареники... Трепло ты, Петька!
   - Да я же только так вспомнил... как мы ели когда-то... вообще...
   - "Вообще, вообще"! Никто не жалуется, один ты скулишь! И тошнит тебя, и под ребрами болит...
   - Я этого не говорил даже! - вытаращил глаза Петька.
   Мазин сплюнул голодную слюну:
   - Не говорил, а все понятно... все на твоей физиономии написано!
   Петька молча смотрел на Мазина. Пухлые щеки товарища опали, под глазами легли глубокие тени. У Петьки задрожали губы, он нащупал заветный кусочек завалявшегося в кармане сахару. Когда голод особенно мучил Петьку, он осторожно лизал языком этот сахар и, завернув в бумажку, прятал от самого себя. Теперь он вынул его и протянул Мазину:
   - На, Мазин. Это правда - я просто нетерпеливый... Возьми, возьми! Я уже много съел... я еще вчера ел...
   Мазин хмуро посмотрел на Петькину ладонь.
   - Почему не отдал Трубачеву? Сейчас все общее, - сказал он, пряча в карман сахар. Потом увидел мокрые глаза Петьки и виновато сознался: - Я сам нетерпеливый... Сорвался на тебя зря...
   Ребята принесли полные шапки грибов и весело принялись за стряпню. Чистили грибы. Перочинные ножи нашлись у всех. Костер зажгли одной спичкой. Над ручьем потянулся дымок. Все сидели вокруг огонька. Бобик, положив на лапы голову, спал. Скоро в зеленом ведерке забулькала похлебка. Никто не говорил о страшных событиях, которые загнали их в лес. Но едва наступила тишина, как в памяти каждого вставала пасека, мертвые лица Матвеича и дедушки Николая Григорьевича, пустая, брошенная мельница... А в глазах у Васька возникало детское удивленное лицо Ничипора и бился захлестнутый петлей дед Михайло... Васек вскакивал, с испугом глядел на Генку. Но Генка как будто омертвел. В темных глазах его, как в темной воде, отражалась зелень леса, матово переливались блестки от огня. Похлебку ели жадно, черпая из ведра самодельными ложками и обжигая рты.