Осеева Валентина. Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)

   Пока ребята ели, партизаны, занятые своими делами, издали разглядывали их.
   - Рыжий - это, видать, командир. Весь отряд привел!
   - А тот, с краю сидит, глазастый, - говорят, вместе с дедом Михайлом работал!
   - Эх, война! Всех зацепила!
   - Вот глядишь - дети совсем! А у них уж свои герои есть, - качал головой бородатый старик, натачивая пилу. - А в чем дело? Дело в воспитании, тут ничего не скажешь.
   - Воспитание советское... Строители будущего! В коммунизме будут жить! - откликнулся военный, пришивая пуговицу к своей гимнастерке.
   - Крепкие ребята! Друг дружку в беде не бросали! - с уважением сказал молодой хлопец.
   - А собачка-то откуда взялась? Для компании, что ли, привязалась к ним?
   - Собака Ивана Матвеича. Бобиком зовут. Я на пасеке бывал, знаю.
   У Бобика нашлись старые знакомые, но он держался около ребят и радостным визгом встречал Оксану. Он признавал в ней бывшую хозяйку.
   x x x
   После еды ребята долго плескались за дощатой перегородкой, где прямо на костре нагревался большой котел воды. Оксана стригла и мыла ребят сама. Она по очереди терла им спины мочалкой, густо намыливая трофейным мылом. Волосы быстро и искусно подравнивала большими садовыми ножницами. По просьбе Васька ему был оставлен небольшой чуб на лбу. Намылив одного, Оксана переходила к другому, потом ставила всех рядом и обливала из одного ведра. Ребята расшалились, бегали вокруг костра, боролись и хохотали до слез. Оксана с улыбкой глядела на их шалости, давая им повеселиться; потом, найдя, что достаточно, натягивала на каждого длинную мужскую рубашку:
   - Переспите ночку в этих, а завтра свои наденете.
   Ребята, хлопая рукавами, бежали из бани в Оксанину землянку. Бобик мчался за ними. Партизаны хохотали:
   - Вот так обрядила ты их, мамаша!
   Девочки, уже умытые и чистенькие, сидели на нарах. В лесу быстро темнело. Оксана закрыла мешком маленькое оконце и зажгла коптилку.
   Когда ребята уже улеглись, пришел Степан Ильич. Мальчики подробно рассказали ему все, что пришлось им пережить в эти дни. Степан Ильич хмурился, вздыхал. Об одном только не говорили ребята - о Вале Степановой, с которой они долго прощались, уходя из Макаровки.
   Генки не было. Он пропадал у Гнедка. Оксана мыла Генку последним и сама привела в землянку.
   Степан Ильич ласково смотрел на мальчика - видимо, искал для него утешительных и ободряющих слов, но Генка был занят своими мыслями и только нетерпеливо спрашивал:
   - Позовет нас командир к себе?
   - Может, и позовет, - отвечал Степан Ильич, недоумевая, зачем Генке нужен командир. - Вот кончится война, прогоним гитлеровцев - и вернемся мы с тобой, Генка, в село, будем вместе хозяйнувать. Михайлов внук - дорогой человек для нас... А пока поедешь ты с ребятами в Москву, будешь учиться...
   Генка молча смотрел в угол землянки и думал что-то свое.
   Когда Степан Ильич ушел, в землянку вскочили Федька Гузь и Грицько. Их обветренные, загорелые лица сияли от радости:
   - Здорово, товарищи! Мы ж вас ще не бачилы! Нас на хутора посылали. Приходим, а дядя Степан говорит: "Нашлись наши пионеры".
   Грицько долго жал всем по очереди руку. Ребята уселись в кружок на нарах; Федька рассказал, что эсэсовцы сожгли его село Ярыжки, что ему с матерью удалось бежать в лес, где он наткнулся на подводу, которая везла с Жуковки трофеи. Партизаны взяли их в лагерь. Игнат еще раньше ушел из села.
   - Далеко ушел Игнат... Не скоро мы с ним побачимся теперь! - с грустью сказал Федька и шепотом поделился с ребятами своей тайной: - Мы с Игнатом под вязами свое знамя спрятали. Фашистам до него не добраться! Только я да Игнат место знаем!
   - Это наши тогда в школе штаб взорвали. Генерала самого главного убили, - шепнул Грицько.
   Ребята хотели расспросить его об этом подробнее, но, покосившись на Генку, промолчали.
   - До побачення! - весело сказали Федька Гузь и Грицько, прощаясь.
   x x x
   Утром долговязый Сенька просунул в землянку голову:
   - Мамаша, готовь ребят! Командир требует.
   Ребята заволновались:
   - К командиру нас требуют! К командиру!..
   Побежали за Генкой. Генка с утра, вооружившись скребницей, чистил партизанских коней. Начищенный до блеска Гнедко ходил за ним по пятам.
   - Генка, нас к командиру требуют!
   Генка бросил скребницу, привязал Гнедка:
   - Пойдем!
   Оксана надела на ребят чистые рубашки. Прибежал Митя.
   Маленький отряд торжественно выстроился перед ним: галстуки были повязаны, знамя развернуто.
   Митя оглядел ребят вблизи, оглядел издали, взъерошил свои волосы, щелкнул пальцами:
   - Пошли!.. Ать-два! Ать-два!
   - Эх, барабана нет!
   - Левой! Левой!
   Партизаны, отрываясь от работы, глядели вслед.
   У штабной палатки ребята остановились.
   - Нале-во! Ать-два! Стой!.. Разрешите обратиться. Отряд Трубачева прибыл! - доложил сияющий Митя.
   Николай Михайлович и Мирон Дмитриевич вышли из палатки:
   - Здорово, пионеры!
   Ребята ответили дружным приветствием. По лесу раскатилось эхо и смолкло. Николай Михайлович пытливо и ласково посмотрел на ребят. Под усами Мирона Дмитриевича пробежала добрая усмешка, глаза заискрились.
   Васек отдал рапорт. Худой от пережитых лишений, бронзовый от загара, с золотистым чубом, он стоял под красным знаменем во главе своего отряда и казался гораздо старше того мальчика, которого однажды Николай Михайлович встретил в селе.
   - Трубачев!
   - Есть Трубачев!
   Васек сделал два шага вперед. Николай Михайлович кивнул ему головой:
   - Я слышал о тебе. Ты стойкий и мужественный мальчик.
   Васек вспыхнул, смешался:
   - Я был не один... Со мной были товарищи!
   - Сева Малютин!
   Сева оглянулся на ребят, одернул курточку, робко шагнул вперед.
   Николай Михайлович взял его руку, ощутил в своей ладони тонкие, слабые пальцы.
   - Так вот ты какой - Сева Малютин... - Николай Михайлович пригладил седой ежик своих волос и тепло улыбнулся: - Спасибо тебе, Сева Малютин!
   Мирон Дмитриевич откашлялся, потеребил свои усы, еще раз откашлялся. Николай Михайлович мельком взглянул на него и снова повернулся к ребятам:
   - Кто из вас внук нашего погибшего товарища, деда Михайла?
   Все глаза сразу обратились к Генке. Он стоял прямо и не мигая смотрел в лицо Николаю Михайловичу блестящими темными глазами.
   - Выйди... выйди... - зашептали ребята.
   Генка не спеша вышел из строя. Николай Михайлович положил руку на его плечо:
   - Твой дед умер как герой. Мы позаботимся о тебе...
   - Гена, - подсказали ребята.
   - ...да, Гена. Мы воспитаем тебя славным коммунистом, достойным своего деда... Ты поедешь вместе с ребятами...
   - Я не поеду! - прервал его Генка.
   Николай Михайлович поднял брови. Мирон Дмитриевич строго посмотрел на мальчика. Ребята переглянулись.
   - Я никуда не поеду, товарищ начальник! - твердо повторил Генка. И вдруг, заметив строгий взгляд Мирона Дмитриевича, залился темным румянцем, гневно закричал: - Горит моя земля! Деда мой тут лежит! Куда я поеду?
   Николай Михайлович быстрым движением руки остановил его. Наступило молчание.
   - Одна мне дорога - Гитлера бить... - тихо сказал Генка.
   Николай Михайлович задумался, пристально глядя на мальчика. Потом повернулся к Мирону Дмитриевичу:
   - Зачислите в отряд Михайлова внука.
   Генка вытер рукавом мокрый лоб и стал на свое место. Мазин и Русаков завистливо глядели на товарища.
   - Давай проситься! - шепнул Петька.
   - Не время, - хмуро ответил Мазин.
   Николай Михайлович обратился к ребятам:
   - Пионеры! От имени партизанского отряда передайте благодарность своим родителям и учителям, школе, которая воспитала вас! А благодарность вашему вожатому я имею удовольствие выразить сам.
   Николай Михайлович крепко пожал руку смущенному Мите. Ребята переглянулись, заулыбались. Николай Михайлович, видимо, хотел еще что-то сказать и молча смотрел на них.
   - У вас был еще один товарищ... вернее, подруга...
   - Валя... Валя Степанова... - послышались тихие голоса.
   Наступило торжественное молчание. Ребятам показалось, что где-то среди них тихо шелестит ветвями тоненькая белая березка...
   Мирон Дмитриевич выступил вперед:
   - От имени партизанского отряда даю клятву жестоко отомстить врагам за нашу пионерку Валю, за учительницу Марину Ивановну, за наших дорогих товарищей! Тяжко заплатят нам фашистские палачи за эти могилы!
   Глава 57. ДОМОЙ!
   Ночью ждали самолет из Москвы. Это был первый самолет, который принимали партизаны с Большой земли. За лагерем расчищалась поляна - спешно готовилась посадочная площадка. Работами руководили Степан Ильич и Костя. Партизаны ровняли землю, срывали все бугорки, валили ближайшие деревья. Все радостно готовились к встрече.
   - Значит, прослышали про нас в Москве! - с гордостью говорили партизаны.
   Николай Михайлович с волнением ждал указаний из Москвы, ждал нужных людей, которых обещали ему прислать в помощь разрастающемуся партизанскому движению. Ребята уже знали, что с этим самолетом будут отправлены девочки и Сева Малютин. Они полетят вместе с Коноплянко и ранеными бойцами.
   Митя часто заглядывал к ребятам, радовался, глядя на них, просил передать письмо его старикам и при первой возможности написать о Сергее Николаевиче все, что будет известно им самим.
   За дорогу от Макаровки до лагеря Митя успел подробно рассказать ребятам, как они с Яковом напали на их следы, как шли по реке до мельницы, как прочитали написанные мелом слова, как обрадовались, найдя первый дорожный знак. Ребята с интересом слушали этот рассказ. Яков дополнял его шутками.
   Теперь новые события целиком захватили ребят. Снова предстояла им разлука! Сева и девочки улетали первыми. За ними на рассвете Митя и Яков должны были увести Трубачева и остальных - им предстоял переход через линию фронта. Генка оставался в отряде.
   Ребята не отходили друг от друга. Без конца прощались, давали тысячи обещаний, уславливались о месте встречи.
   - Мы сейчас же побежим к вашим родителям! Мы скажем, чтобы они не плакали, что вы скоро приедете! - говорили девочки.
   Потом обнимали Митю, со слезами просили:
   - Митя, возвратись к нам опять! Если ранят тебя, мы будем за тобой ухаживать, только живи, Митя!
   Сева Малютин обнимал всех по очереди: он всех любил, разлука пугала его. Подолгу сидел он с Генкой, не зная, что сказать ему на прощанье. Генка осторожно брал Севину руку, перебирал его пальцы; лицо у него ста- новилось нежным; глаза мягко блестели.
   - Ты мне на всю жизнь товарищ, Севка! Только, может, и не доведется нам больше встретиться.
   - Нет, нет! - горячо говорил Сева. - Одна у нас дорога. Ты увидишь: пройдет война, и мы опять будем вместе!
   Мазин и Русаков не находили себе места. Кое-как, правдами и неправдами, им удалось пробраться к Николаю Михайловичу, но Николай Михайлович наотрез отказал им в просьбе остаться в партизанском отряде. Они пошли в "госпиталь" к Макитрючке, чтобы на всякий случай заручиться ее согласием. Макитрючка встретила их ласково.
   - Ох, вы ж мои вояки дорогие! - сказала она.
   Мазин и Русаков с уважением смотрели на перевязанную голову Макитрючки, на забинтованную, круглую, как мяч, кисть руки. Они знали, что Макитрючка в день казни деда Михайла первая бросила гранату в гитлеров- ский штаб на селе.
   - Мы, тетя, с вами бы остались... - осторожно сказал Мазин.
   - Як то - остались? Я ж вас брать без разрешения начальника никакого права не имею, - отвечала Макитрючка. - Да и сама в лагере не сижу. Кругом фашисты, чтоб они сгорели! Мне сидеть нема колы - я ж их, чертей, на тот свет гоняю...
   Мазин и Русаков ушли ни с чем. Обошли постройки, заглянули под навес конюшни. Там сидели Митя с Генкой. Они говорили о Гнедке. Конь стоял тут же.
   - Ты спас мне жизнь, отдал мне своего коня! - растроганно говорил Митя.
   - Я его воспитывал для бойца - бойцу и отдал. А теперь вместе воевать будем! - радостно отвечал Генка.
   Мазин и Русаков на цыпочках прошли мимо.
   За ужином Мазин подошел к Трубачеву, долго смотрел на него ласковыми и грустными глазами, словно что-то решая про себя, потом неожиданно и горячо обнял товарища:
   - Мы с тобой везде вместе были, самое страшное переживали вместе... Я к тебе привык, Трубачев...
   500
   - И я к тебе, Мазин, - удивленный его лаской, ответил Васек. - Мы теперь никогда не расстанемся, что бы ни было, -правда, Мазин?
   - Правда, - улыбнулся Мазин и, кликнув Петьку, строго сказал ему: Собирайся!
   - Куда? - взмахнул ресницами Петька.
   - В тыл. К маме, - решительно ответил Мазин.
   x x x
   К вечеру на площадке зажгли костры - самолет должен был издалека видеть место посадки. Выставили дозоры, боясь привлечь внимание врагов. Тихо беседуя между собой, стояли партизаны. Николай Михайлович с Мироном Дмитриевичем были тут же. На носилках принесли раненых. Товарищи подходили к ним, говорили ободряющие слова, прощались. Яков Пряник, присев на корточки, с чувством говорил Илье:
   - Возвращайся, друг! Вместе мы к лесному костру пришли... Возвращайся, боец...
   Илья глухо кашлял:
   - Не скучай обо мне, Яша! Вернусь я - будем вместе врага бить. А если что... бей его за двоих!
   Васек и Саша, разговаривая с Генкой, прошли мимо раненых. Около Ильи Саша вдруг остановился. Лицо партизана показалось ему знакомым. Какая-то давнишняя боль сжала сердце.
   Илья тоже напряженно вглядывался в лицо мальчика, потом губы его раздвинулись медленной улыбкой. Он выпростал из-под одеяла руку и, поманив Сашу к себе, хрипло сказал:
   - Вот где свиделись... Слышь, хлопчик, хлеб-то твой взял я тогда...
   Саша нагнулся к раненому:
   - А я все думал о вас, все думал... - Радостное волнение мешало ему говорить, да и слов не находилось. Важно было одно: хлеб он тогда взял! - Я всю жизнь бы думал о вас... - повторял Саша.
   Илья ласково и удивленно смотрел на мальчика. Ребята, готовые к отъезду, стояли маленькой кучкой. К ним подходил Степан Ильич, брал в свои большие ладони их руки, шутил:
   - Отвоевались, соколы?
   Оксана повязывала ребят платками, совала им в руки байковое одеяло, тихо говорила:
   - Если доведется где Сергея Николаевича повидать, скажите ему - отец умер, а сестра жива... помнит его...
   Партизаны ждали. Шепотом переговаривались между собой. Прислушивались. Никто не ложился спать в эту ночь.
   В тишине раздался гул моторов. Все встрепенулись, задвигались, подняли головы. Костры ярко вспыхнули.
   - Летит! Летит!
   Из-за облаков вынырнул самолет и, плавно кружась, пошел на посадку. Люди, толпясь, побежали, размахивая шапками. Посадка прошла благополучно. Шумно приветствовали партизаны приезжих. Засыпали их вопросами о фронте, о Красной Армии, о Москве. Партизаны разгружали ценный груз. Николай Михайлович знакомился с новыми товарищами. Через полчаса самолет снова поднялся в воздух. Проплыл над поляной и исчез... С ним улетели девочки и Сева Малютин.
   - До свиданья, до свиданья, до свиданья! - махали им вслед ребята.
   Генка, закинув голову, долго смотрел на облака, за которыми скрылся самолет, увозивший Севу. Потом порывисто сжал плечи Васька:
   - Всех я вас полюбил!..
   Площадка медленно пустела.
   - Улетели! Теперь ваш черед, - улыбнулся ребятам Степан Ильич.
   На рассвете Васек, Саша, Коля Одинцов и Мазин с Русаковым вышли из лагеря. Мальчиков сопровождали Митя и Яков Пряник.
   Ночью шел дождь. Лес был мокрый, тяжелый, под ногами лежали осыпавшиеся листья.
   Васек оглянулся на лагерь. Там оставались близкие, родные ему люди. Сердце Васька еще не могло оторваться от них. А впереди уже занималась заря, и в ее мягком, теплом свете чудились высокие башни Кремля, маленький городок под Москвой, родной дом и школа...
   Васек сорвал с головы тюбетейку:
   - Прощай, Украина!
   КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ
   * КНИГА ТРЕТЬЯ *
   Глава 1. РОДНЫЕ МЕСТА
   - Нюра! Нюра! Это улица Чехова! Вот здесь мы шли в поход!
   - А вот магазин школьных принадлежностей! Моя мама мне тут тетрадки покупала...
   - Бежим! Бежим!
   - Сева, давай руку!
   Нюра, Лида и Сева Малютин бегут по улице родного города.
   Вес оставшееся позади кажется им страшным сном.
   - Мы дома, дома! - взволнованно повторяет Нюра. Каждый знакомый переулок вызывает в ней бурную радость, каждый камешек кажется родным.
   - Это же все наше, наше!
   - Мамочка... мамулечка... мама моя! - прижимая к сердцу руки, повторяет Лида, спотыкаясь от волнения.
   Сева бежит рядом с девочками. Он не может говорить, он счастлив, что снова видит свой родной город, и встревожен переменами в нем: опустевшие улицы, крест-накрест наклеенные на окнах белые полоски, большие черные надписи на подвалах домов - "Бомбоубежище". Значит, и здесь эта страшная война! Она пришла и сюда, в их маленький мирный городок, где все еще полно теплых воспоминаний, где весной на школьном дворе, весело толкаясь, мальчики и девочки собирались на экскурсии, где в зимние каникулы выезжала за город шумная ватага лыжников. В то счастливое время каждый раз под Новый год по заснеженным улицам медленно шествовал к школе румяный Дед Мороз с целым мешком подарков за спиной, а на улицах сновали веселые, торопливые люди, в окнах светились елочные огоньки, и за каждым окном был праздник.
   Сева напряженно вглядывается в заколоченные дома, видит около магазина длинную очередь стариков и женщин. Зачем они там стоят? Разве магазин еще закрыт? Какие усталые лица у этих женщин! Сева думает о своей матери. Сердце его сильно бьется, и радостная улыбка снова появляется на губах. Может быть, сейчас мама что-то чертит за большим столом. Сева видит склоненную голову матери, чуть-чуть растрепавшиеся мягкие волосы. "Мама, ты еще ничего не знаешь, а я уже здесь!"
   Люди удивленно глядят вслед бегущим по улице ребятам. У всех троих толстые байковые кофты, похожие на медвежьи шкурки, и радостные, счастливые лица. Люди так соскучились по счастливым лицам ребят!
   ...Вот сквер! Вот переулок! Колонка! Здесь, за калиткой, уже виден дом Пети Русакова. И маленький флигель, где живет Мазин.
   Девочки замедляют шаг, с трудом переводят дух:
   - Зайти? Сказать, что они уже едут?
   - Нет, нет! Это потом. Раньше домой! К нашим мамам!
   Они пробегают еще одну улицу.
   Школа! Вот она, красная крыша родной школы!
   Школочка, миленькая! Что там сейчас? Идут ли уроки? Может быть, все учителя ушли на фронт, а учительницы с маленькими детьми уехали. Ведь все матери увозили своих детей! С кем же занимаются ребята? А может, ребята тоже уехали?.. И где теперь Сергей Николаевич? Скорей бы узнать, пишет ли он!
   Может, на одну минутку заглянуть в школу? Нет, нет! Это потом. Сейчас к родителям!
   Еще и еще переулки, улицы... Здесь знаком каждый столбик, каждый двор... И вот уже...
   Все трое останавливаются перед зеленой калиткой.
   - Мой дом! - задыхаясь, говорит Сева.
   Девочки распахивают калитку настежь:
   - Беги же, беги, Сева!
   - А вы... как же? - неуверенно спрашивает мальчик. - Одни?
   Лида тянет его за рукав к калитке.
   - Может, пойти с тобой, Сева? Может, нам с Нюрой пойти? - спрашивает она, оглядываясь то на Севино крыльцо, то на длинную улицу, где стоит ее дом и где ждет ее мама.
   - Нет, нет! Идите... я один... Идите скорее!
   - Мы здесь... мы недалеко, - бормочет Нюра.
   Девочки оставляют его и, часто оглядываясь, бегут дальше.
   Даже здесь, в родном городе, им страшно расставаться. Сева машет рукой, бежит к крыльцу.
   Дверь открыта, но в квартире пусто. В общей кухне не слышно гудения примусов. У соседей висит замок. Сева медленно открывает дверь в свою комнату. Сквозь занавешенные окна чуть-чуть пробивается свет. Мамина кровать смята, на столе лежат луковица и кусок хлеба... Чьи-то грязные, запачканные глиной башмаки попадаются под ноги. В углу, на письменном столе, сложены Севины учебники... Сева оглядывается, ищет записку. Уходя, мама часто оставляла ему записки...
   На улице грохочет грузовик; какая-то женщина в грубой солдатской стеганке прыгает с машины и идет к крыльцу. Сева выглядывает из своей комнаты в коридор:
   - Не знаете ли вы, где моя мама?
   Женщина останавливается на пороге, сдергивает с головы платок:
   - Сева!.. Боже мой... Сева!..
   Сева утыкается лицом в солдатскую стеганку:
   - Мама! Я пришел...
   x x x
   Лидина мама на работе. Девочка бежит к ней в незнакомое учреждение, долго стоит под воротами и просит дежурного пустить ее к маме. Дежурный звонит по телефону.
   Лида тянется к трубке, подпрыгивает.
   - Это я, мамочка, золотая, родненькая!.. - кричит она.
   Разговор обрывается. Дежурный гладит Лиду по голове:
   - Бежит твоя мама, бежит...
   Одна, другая секунда кажутся девочке вечностью. Потом дощатая дверь в конце коридора широко распахивается, и Лидина мама, живая, настоящая мама, бросается к своей дочке. Она ощупывает ее голову, плечи, целует в глаза, в щеки, смеется и плачет, плачет и смеется...
   - Когда же? Откуда?.. Все вы приехали? С Митей?
   Лида ловит мамины руки, обнимает ее, заглядывает ей в глаза.
   - Нет, мы просто... мамочка, там такая война... мы одни... на самолете... - беспорядочно рассказывает она между поцелуями. - Нас три дня держали в Москве, хотели куда-то эвакуировать. Мы еле-еле упросили, просто плакали... Мамочка, родненькая!..
   А на другой улице перед забитой наглухо дверью стоит Нюра Синицына.
   - Уехали... уехали... - растерянно повторяет она.
   Тихо обходит пустой дворик и, прислонившись головой к забору, смотрит на улицу:
   - Уехали...
   Сева Малютин вместе со своей мамой бежит по мостовой. Сева перебегает на тротуар, толкает плечом калитку, хватает Нюру за руку:
   - Вот она, мама! Вот она!
   Севина мама гладит девочку по голове, обнимает ее за плечи:
   - Нюрочка, твои папа должен был уехать - его командировали в Уфу. Он очень боялся оставить твою маму одну, а мама плакала и не хотела уезжать, она все ждала тебя. Мы с Лидиной мамой заходили к ней перед ее отъездом и обещали, что ты поживешь пока у нас. Пойдем к нам, Нюрочка! Ведь вы с Севой товарищи.
   Нюра соглашается, вытирая слезы. На улице она еще раз оглядывается на свой дом. А на углу их догоняет встревоженная Лида.
   - Нет, Сева, нет! - говорит она, обнимая подругу. - Нюра пойдет к нам. мы с ней никогда не расстанемся, мы всю жизнь будем вместе!
   Глава 2. ТЕТЯ ДУНЯ
   Когда Павел Васильевич, не дождавшись сына, ушел на фронт, тетя Дуня осталась одна. Таня училась на краткосрочных курсах сестер и работала в госпитале, где проводила дни и ночи.
   Иногда она забегала спросить, не слышно ли чего о Ваське, о Павле Васильевиче. Тетя Дуня делилась с ней своим горем, каждый раз читала и перечитывала письма Павла Васильевича, где он писал, что работает машинистом в санитарном поезде, вывозит с передовой раненых, что писем он давно не получает и не знает, вернулся ли его Рыжик. В каждой строчке чувствовалось острое отцовское горе: "...Увижу ли когда, обниму ли своего вихрастого?"
   Таня прижималась к плечу тети Дуни, плакала вместе с ней. Потом вскакивала, наскоро вытирала слезы:
   - Идти надо!..
   - Погоди, чайку вместе попьем... конфеты я по карточкам получила, удерживала Евдокия Васильевна.
   - Некогда. Побегу я, работы у нас много! - торопилась Таня.
   В городе было тревожно. Бомбежки учащались. У магазинов и лавок, прислушиваясь к отдаленной стрельбе и гудению за облаками, молчаливо стояли очереди. У деревянных домов подростки наливали водой бочки, волочили по улице мешки с песком: девушки торопливо бежали с лопатами, на ходу завтракая только что полученным хлебом; по мостовой громыхали машины, шли красноармейцы; из депо слышались паровозные гудки. Воющий звук сирены разгонял народ. У ворот появлялись дежурные с противогазами, подростки хватали рукавицами и тряпками зажигательные бомбы, засыпали их песком, лезли на крыши и, задрав кверху головы, возбужденно следили за воздушным боем.
   Иногда вечером на затемненный город враги сбрасывали ракету. В ее мертвенно-беловатом свете ярче выделялись дома и палисадники...
   Военная обстановка постепенно втягивала и тетю Дуню. Наравне со всеми женщинами она дежурила во дворе, деловито распоряжалась подростками, загоняла в бомбоубежище зазевавшихся граждан... Мирный порядок ее жизни нарушился.
   Стоя на дежурстве, тетя Дуня глядела на непрерывно двигающиеся белые столбики прожекторов и думала о родном любимом Паше и о Ваське... От гудения "юнкерсов" и "мессершмиттов" сердце у нее начинало сильно биться, к горлу подступала тошнота. И когда, настигая врага, появлялся быстрый "ястребок", она дрожащей рукой крестила его.
   - Господи, помоги ему! Господи, не допусти погибнуть!
   Побывав один раз в госпитале у Тани, она пришла домой тихая, собрала в пакет сберегаемые для Васька конфеты и отнесла их раненым.
   - Возьми... возьми... Там разделите меж собой... Чайку попьете... совала она в руки бойца пакетик.
   - Ну что ж, спасибо, мамаша... Без конфет обойтись можно - внимание дорого, - принимая подарок, говорил раненый.
   - Одинокая я... - плакала тетя Дуня. - Племянник у меня был, брат...
   - Мы все чьи-нибудь племянники, да братья, да сыновья, а Родина у всех одна, всех под своим крылом держит! - вздыхал раненый.
   - Видать, все в войну породнимся, - улыбалась сквозь слезы тетя Дуня.
   И часто говорила Тане:
   "Может, помочь в чем надо, так ты скажи, прибеги".
   x x x
   В этот день тетя Дуня не топила печь. Она сидела одна в пустой, холодной комнате, уронив на колени руки. На столе стоял недоеденный вчерашний суп. С угольника смотрели на тетю Дуню знакомые, дорогие лица Трубачевых. Павел Васильевич с ласковой укоризной улыбался сестре, словно выговаривая ей за беспокойство о нем. Мать Васька глядела из рамки глубокими ясными глазами; эти глаза как будто искали кого-то в комнате и, не находя тех, кого искали, останавливались на тете Дуне. Цветная фотография Васька заслоняла портреты его родителей. Синие глаза мальчика смеялись, золотой чуб торчал вверх, на рукаве матросской курточки блестел якорь.