Алексей ОВЕРЧУК
БЛУЖДАЮЩИЕ ОГНИ
Моим погибшим братьям Сергею Хабарову и Сергею Кравченко посвящаю.
ЧАСТЬ 1
Глава 1
В нос уперся здоровенный волосатый кулак. Нестерпимо защекотало ноздри, но чихнуть я не посмел.
— Чувствуешь, что тебя ожидает? — грянул внушительный голос. И человеческая глыба подалась чуть вперед, ожидая ответа.
— Примерно, — прогнусавил я, нос был по-прежнему зажат кулаком.
— Ах, примерно!
И я тут же получил оглушительный удар в челюсть. Почти с реактивной тягой взлетел над полом, горизонтально просвистел к стойке с бутылками, проломил стеклянный бастион, ударил головой спрятанную за ними тревожную кнопку и рухнул под прилавок.
Дзынь! Бах! Швах! Брызги стекла и шипучего пива накрыли меня прохладным облаком. Перед глазами пылали синим пламенем круги. Летали галактики. Я мог бы разглядеть их каждую по отдельности. Но времени на это не было, и я не стал этого делать.
Я подтянул колени к животу и принял форму зародыша. Потом перевернулся и встал на четвереньки. Ходить временно разучился. Поэтому пополз, как младенец. Этот полет здорово меня потрепал. В голове шумной толпой бегали туда-сюда дурацкие мысли.
— Я понимаю теперь, почему у летчиков усиленное питание, — вынырнул в голове улыбчивый образ Гагарина. — Все-таки полеты действительно отнимают много сил и здоровья.
На четвереньках я выполз из-за прилавка и, как механическая собака, зашагал к выходу. Захотелось глотнуть свежего воздуха и оклематься.
— Ку-ку, — сказали сверху. — Как поживает наш маленький барыга?
— Только-только начинает самостоятельно ходить, — просипел я, сплевывая сгустки крови на пол. И опять не угадал с ответом.
Чудовищный удар ногой пришелся в бок. Ребра жалобно скрипнули от неимоверной нагрузки. Сердце ёкнуло. Я крутанулся кубарем, и только газетная стойка остановила мое путешествие по торговому павильону. Она глухо звякнула, принимая удар, но удержалась. С лотков крылатыми стаями порхнули во все стороны газеты. Одна из них накрыла меня листами. Бросился в глаза крупный шрифт объявления: «Отличное средство для похудения!»
Газету смахнули, нависло необъятное лицо бандита.
— Значит, мразь, ты платить отказываешься?
Я на всякий случай оглядел павильон: ко мне ли обращаются?
Мое сиротливое одиночество и впрямь бросалось в глаза.
— Мне крайне неприятно, но не напомнят ли господа, когда именно и при каких обстоятельствах я им задолжал?
— Охотно, — откликнулся бандит, что стоял у витрины и следил за прохожими. — Ты уже дважды отшил нашего человека.
Второй бандит поднял меня и швырнул через весь зал, обратно за прилавок. Я не улетел в космос только потому, что помешала стена. Снова взметнулась туча брызг. Разбилась в крошево зеркальная облицовка. Я повторно ударил головой тревожную кнопку, отрикошетил и рухнул на пол.
Как написано в инструкции, электрический сигнал от тревожной кнопки, шуруя по специальным проводам, должен разбудить звонок на пульте дежурного. Это означало, что дела мои плохи и мне срочно требуется помощь. Теоретически патрульная машина должна успевать к месту преступления за четыре минуты. Шла уже пятая минута нашей встречи, а милицейских все не было. Я уж начал беспокоиться: а заплатил ли я за электричество? Может, его отключили?
Бандит втащил меня на прилавок.
— Ну, что скажешь? — и с коротким замахом ударил в лицо.
Вообще по натуре я такой человек, что люблю поболтать по всякому поводу. Но сейчас, положа руку на сердце, общаться ни с кем не хотелось. Разговор наш явно не клеился. Это был как раз тот случай, про который говорят: они разговаривают на разных языках.
— Тут каждый день кто-нибудь ходит, — разлепил я разбитые губы. — Один забесплатно опохмелиться требует, упирая на то, что вчера именно нашей водки нажрался и теперь его жажда душит. Другой кофе просит: ему, видите ли, карамельку надо запить, которую он нашел в пыли возле павильона, третий забежит сотню занять до завтра, а то он на поезд в Прагу опаздывает. Какой, простите, из этих ходоков ваш?
— Жаль, ты у него все мозги выбил, — упрекнул бандит подельника.
— Жаль, — откликнулся тот. — Барыга подавал надежды. А полетных перегрузок не выдержал. Может, катапультировать его еще разок?
И тут я вспомнил! Вчера вечером перед входом в магазин ко мне во второй раз подошел некий назойливый незнакомец и заявил, что надо платить дань. Я посмотрел на часы, туда, где в специальном окошке указана точная дата, и решил, что этот парень опоздал, как минимум, на несколько столетий. Времена дани давно прошли. Поэтому я счел его сумасшедшим, коих полно ошивается возле торговых точек Москвы, и пожелал ему найти других данников.
— Стойте! — вскричал я, пока они не отправили меня в новый полет. — Вспомнил я вашего ходока! Но, признаться, не воспринял его всерьез.
— Как же все-таки до этих торговцев хреново доходит, — пожаловался бандит своему корешу. — И как ты только торговать ухитряешься с такой слабой памятью?
Я скорчил жалостливую рожу: мол, сам ужасно огорчен своим тупоумием.
— Деньги небось считать умеет! — откликнулся второй бандит. — Так будем платить или будем умирать?
Этот парень — настоящий демократ, подумал я. Всегда оставляет людям право выбора. У каждого, конечно, свои пристрастия. Но когда вопрос ставится именно так, я всегда предпочитаю платить.
— Буду платить, — замямлил я. — Но у меня сейчас с деньгами туго. Я только начал торговлю. Павильон еще и трех дней не работает.
— Это твои проблемы. Объяснюсь, в чем дело.
Газетчикам всего мира хорошо известно, что летом тиражи катастрофически падают. Подписчики предпочитают ковыряться на дачных огородах, копают картошку, заготавливают на зиму соленья или совершают набеги на заграничные пляжи. Чтобы хоть как-то подогреть публику, редакторы прибегают ко всяким ухищрениям. От которых в первую очередь страдают журналисты. В данном случае — я.
Мой редактор придумал такой ход: я должен открыть торговую точку и месяц поработать частным предпринимателем. Милиция, пожарные, санэпиднадзор и прочие начнут вышибать из моей прибыли свою долю денег. Я же все это буду тихонько записывать и к концу месяца разоблачу всех подчистую в своих статьях. Но с чиновниками иметь дело — это одно. А попасть в лапы к бандитам — совсем другое. Вот на такой случай я и завел себе секретную кнопочку.
— Гони деньги, мразь! — снова потребовал бандит.
Со звоном выскочил ящик кассы, и я передал ему дневную выручку.
— Мало.
— Честное слово, — проговорил я срывающимся голосом. — Все, что сегодня наторговал. Больше у меня нет.
— Не врешь, тварь?
— Вот те крест! — я осенил себя.
Бандиты заржали.
— Смотри, через три дня еще приедем. Чтобы приготовил положенный оброк. Делиться надо, как говорят в правительстве.
И они снова мерзко захохотали.
Улица встретила бандитов недружелюбно. Прямо на выходе из павильона они получили прикладом по голове.
Я вывалился на улицу и присел на ступеньки магазина. Бандиты распластались на асфальте, раскинув руки, словно пытались обнять земной шар. Над ними уже работала группа захвата.
— Где вас носило?! — заорал я на капитана.
— Полегче-полегче! Мы просто улицы перепутали. Это они тебя так?
— А вы что, видите у меня крылья? С чего бы это я толстой мухой стал летать по павильону?
— Ну-ну, — милицейский товарищески похлопал меня по плечу. — Все уже позади.
— Ага. А летать я так и не научился. Меня чуть не порешили, на фиг! — я достал носовой платок и стал вытирать кровь с разбитого лица.
— Зато будет о чем в репортаже написать, — он подмигнул.
— Так это ты, сучонок, ментов вызвал? — осенило бандита. — Кранты тебе! Гадом буду, мы тебя из-под земли достанем!
Ботинок ОМОНовца перекрыл фонтан проклятий.
Мы с капитаном отошли в сторонку.
— Как думаете, они серьезно насчет расправы? — спросил я.
— Да не боись! Это он так, для понта. Для поддержания разговора, так сказать.
— Ну да, — хмыкнул я. — Только жить все равно охота.
— Да ладно, не станет он трогать журналиста. Чё ему, делать больше не фиг?
— А откуда вы узнали, что я на самом деле журналист, а не предприниматель?
— Работа у нас такая — все знать.
— Вы бы лучше расположение улиц выучили, — поддел я, — а не за людьми шпионили.
После необходимых протокольно-бумажных формальностей бандитов кинули в воронок, а я поплелся домой. В душе бегала серой мышкой с тревожным колокольчиком едкая мыслишка. Редакторская затея с предпринимательством провалилась, так толком и не начавшись. Жизнь подстроила подвох. Лицо разбито, товар вдребезги, материала для статьи никакого, а виноватым сделают меня.
— Гражданин, в больнице надо кровью капать, а тут вам метро! — догнал меня недовольный голос дежурной.
Но я уже ступил на эскалатор и не ответил. Только покрепче прижал платок к лицу.
А вообще капитан ошибался. Бандиты не простили мне своего пленения.
— Чувствуешь, что тебя ожидает? — грянул внушительный голос. И человеческая глыба подалась чуть вперед, ожидая ответа.
— Примерно, — прогнусавил я, нос был по-прежнему зажат кулаком.
— Ах, примерно!
И я тут же получил оглушительный удар в челюсть. Почти с реактивной тягой взлетел над полом, горизонтально просвистел к стойке с бутылками, проломил стеклянный бастион, ударил головой спрятанную за ними тревожную кнопку и рухнул под прилавок.
Дзынь! Бах! Швах! Брызги стекла и шипучего пива накрыли меня прохладным облаком. Перед глазами пылали синим пламенем круги. Летали галактики. Я мог бы разглядеть их каждую по отдельности. Но времени на это не было, и я не стал этого делать.
Я подтянул колени к животу и принял форму зародыша. Потом перевернулся и встал на четвереньки. Ходить временно разучился. Поэтому пополз, как младенец. Этот полет здорово меня потрепал. В голове шумной толпой бегали туда-сюда дурацкие мысли.
— Я понимаю теперь, почему у летчиков усиленное питание, — вынырнул в голове улыбчивый образ Гагарина. — Все-таки полеты действительно отнимают много сил и здоровья.
На четвереньках я выполз из-за прилавка и, как механическая собака, зашагал к выходу. Захотелось глотнуть свежего воздуха и оклематься.
— Ку-ку, — сказали сверху. — Как поживает наш маленький барыга?
— Только-только начинает самостоятельно ходить, — просипел я, сплевывая сгустки крови на пол. И опять не угадал с ответом.
Чудовищный удар ногой пришелся в бок. Ребра жалобно скрипнули от неимоверной нагрузки. Сердце ёкнуло. Я крутанулся кубарем, и только газетная стойка остановила мое путешествие по торговому павильону. Она глухо звякнула, принимая удар, но удержалась. С лотков крылатыми стаями порхнули во все стороны газеты. Одна из них накрыла меня листами. Бросился в глаза крупный шрифт объявления: «Отличное средство для похудения!»
Газету смахнули, нависло необъятное лицо бандита.
— Значит, мразь, ты платить отказываешься?
Я на всякий случай оглядел павильон: ко мне ли обращаются?
Мое сиротливое одиночество и впрямь бросалось в глаза.
— Мне крайне неприятно, но не напомнят ли господа, когда именно и при каких обстоятельствах я им задолжал?
— Охотно, — откликнулся бандит, что стоял у витрины и следил за прохожими. — Ты уже дважды отшил нашего человека.
Второй бандит поднял меня и швырнул через весь зал, обратно за прилавок. Я не улетел в космос только потому, что помешала стена. Снова взметнулась туча брызг. Разбилась в крошево зеркальная облицовка. Я повторно ударил головой тревожную кнопку, отрикошетил и рухнул на пол.
Как написано в инструкции, электрический сигнал от тревожной кнопки, шуруя по специальным проводам, должен разбудить звонок на пульте дежурного. Это означало, что дела мои плохи и мне срочно требуется помощь. Теоретически патрульная машина должна успевать к месту преступления за четыре минуты. Шла уже пятая минута нашей встречи, а милицейских все не было. Я уж начал беспокоиться: а заплатил ли я за электричество? Может, его отключили?
Бандит втащил меня на прилавок.
— Ну, что скажешь? — и с коротким замахом ударил в лицо.
Вообще по натуре я такой человек, что люблю поболтать по всякому поводу. Но сейчас, положа руку на сердце, общаться ни с кем не хотелось. Разговор наш явно не клеился. Это был как раз тот случай, про который говорят: они разговаривают на разных языках.
— Тут каждый день кто-нибудь ходит, — разлепил я разбитые губы. — Один забесплатно опохмелиться требует, упирая на то, что вчера именно нашей водки нажрался и теперь его жажда душит. Другой кофе просит: ему, видите ли, карамельку надо запить, которую он нашел в пыли возле павильона, третий забежит сотню занять до завтра, а то он на поезд в Прагу опаздывает. Какой, простите, из этих ходоков ваш?
— Жаль, ты у него все мозги выбил, — упрекнул бандит подельника.
— Жаль, — откликнулся тот. — Барыга подавал надежды. А полетных перегрузок не выдержал. Может, катапультировать его еще разок?
И тут я вспомнил! Вчера вечером перед входом в магазин ко мне во второй раз подошел некий назойливый незнакомец и заявил, что надо платить дань. Я посмотрел на часы, туда, где в специальном окошке указана точная дата, и решил, что этот парень опоздал, как минимум, на несколько столетий. Времена дани давно прошли. Поэтому я счел его сумасшедшим, коих полно ошивается возле торговых точек Москвы, и пожелал ему найти других данников.
— Стойте! — вскричал я, пока они не отправили меня в новый полет. — Вспомнил я вашего ходока! Но, признаться, не воспринял его всерьез.
— Как же все-таки до этих торговцев хреново доходит, — пожаловался бандит своему корешу. — И как ты только торговать ухитряешься с такой слабой памятью?
Я скорчил жалостливую рожу: мол, сам ужасно огорчен своим тупоумием.
— Деньги небось считать умеет! — откликнулся второй бандит. — Так будем платить или будем умирать?
Этот парень — настоящий демократ, подумал я. Всегда оставляет людям право выбора. У каждого, конечно, свои пристрастия. Но когда вопрос ставится именно так, я всегда предпочитаю платить.
— Буду платить, — замямлил я. — Но у меня сейчас с деньгами туго. Я только начал торговлю. Павильон еще и трех дней не работает.
— Это твои проблемы. Объяснюсь, в чем дело.
Газетчикам всего мира хорошо известно, что летом тиражи катастрофически падают. Подписчики предпочитают ковыряться на дачных огородах, копают картошку, заготавливают на зиму соленья или совершают набеги на заграничные пляжи. Чтобы хоть как-то подогреть публику, редакторы прибегают ко всяким ухищрениям. От которых в первую очередь страдают журналисты. В данном случае — я.
Мой редактор придумал такой ход: я должен открыть торговую точку и месяц поработать частным предпринимателем. Милиция, пожарные, санэпиднадзор и прочие начнут вышибать из моей прибыли свою долю денег. Я же все это буду тихонько записывать и к концу месяца разоблачу всех подчистую в своих статьях. Но с чиновниками иметь дело — это одно. А попасть в лапы к бандитам — совсем другое. Вот на такой случай я и завел себе секретную кнопочку.
— Гони деньги, мразь! — снова потребовал бандит.
Со звоном выскочил ящик кассы, и я передал ему дневную выручку.
— Мало.
— Честное слово, — проговорил я срывающимся голосом. — Все, что сегодня наторговал. Больше у меня нет.
— Не врешь, тварь?
— Вот те крест! — я осенил себя.
Бандиты заржали.
— Смотри, через три дня еще приедем. Чтобы приготовил положенный оброк. Делиться надо, как говорят в правительстве.
И они снова мерзко захохотали.
Улица встретила бандитов недружелюбно. Прямо на выходе из павильона они получили прикладом по голове.
Я вывалился на улицу и присел на ступеньки магазина. Бандиты распластались на асфальте, раскинув руки, словно пытались обнять земной шар. Над ними уже работала группа захвата.
— Где вас носило?! — заорал я на капитана.
— Полегче-полегче! Мы просто улицы перепутали. Это они тебя так?
— А вы что, видите у меня крылья? С чего бы это я толстой мухой стал летать по павильону?
— Ну-ну, — милицейский товарищески похлопал меня по плечу. — Все уже позади.
— Ага. А летать я так и не научился. Меня чуть не порешили, на фиг! — я достал носовой платок и стал вытирать кровь с разбитого лица.
— Зато будет о чем в репортаже написать, — он подмигнул.
— Так это ты, сучонок, ментов вызвал? — осенило бандита. — Кранты тебе! Гадом буду, мы тебя из-под земли достанем!
Ботинок ОМОНовца перекрыл фонтан проклятий.
Мы с капитаном отошли в сторонку.
— Как думаете, они серьезно насчет расправы? — спросил я.
— Да не боись! Это он так, для понта. Для поддержания разговора, так сказать.
— Ну да, — хмыкнул я. — Только жить все равно охота.
— Да ладно, не станет он трогать журналиста. Чё ему, делать больше не фиг?
— А откуда вы узнали, что я на самом деле журналист, а не предприниматель?
— Работа у нас такая — все знать.
— Вы бы лучше расположение улиц выучили, — поддел я, — а не за людьми шпионили.
После необходимых протокольно-бумажных формальностей бандитов кинули в воронок, а я поплелся домой. В душе бегала серой мышкой с тревожным колокольчиком едкая мыслишка. Редакторская затея с предпринимательством провалилась, так толком и не начавшись. Жизнь подстроила подвох. Лицо разбито, товар вдребезги, материала для статьи никакого, а виноватым сделают меня.
— Гражданин, в больнице надо кровью капать, а тут вам метро! — догнал меня недовольный голос дежурной.
Но я уже ступил на эскалатор и не ответил. Только покрепче прижал платок к лицу.
А вообще капитан ошибался. Бандиты не простили мне своего пленения.
Глава 2
К одному моему приятелю Судьба всегда приходит по утрам в облике соседа по лестничной площадке: в драных трениках с отвислыми коленками, в сандалиях на босу ногу и с полной авоськой пива.
Приятель встречал Судьбу героически. Он уничтожал принесенное пиво вместе с соседом и потом с ним же отмечал свою победу над Судьбой распитием водки. Жутким утренним похмельем приятель клялся себе, что больше воевать с Судьбой не станет и устроится на работу. Но всякий раз Судьба бросала ему новый вызов. Вздыхая, мой приятель снова кидался в бой.
Вообще Судьба принимает множество всяких обличий. Кому как, а мне она предпочитает звонить по телефону. Причем, как правило, голосом начальника.
В тот же вечер душного до тошноты московского июля я лежал на диване в своей квартире и размышлял: чем бы таким полезным заполнить остаток субботы?
Высокодуховное желание написать какой-нибудь потрясающий рассказ (да такой, чтобы у всех зубы ломило от зависти) боролось во мне с низменным желанием холодного пива (да такого, чтобы зубы ломило от холода).
Я перевернулся на бок. Борьба желаний вспыхнула с новой силой. В таком положении надо быстро решать, куда вставать: к двери — за пивом или к столу — за ручкой и бумагой.
Щекотливая и теплая капля пота сползла с виска на нос.
Холодное пиво безжалостно побороло тягу к искусству, и я рванул на улицу.
Через полчаса я снова лежал на диване. Причем одной рукой прижимал холодную бутылку к разбитому лицу, а другой рукой давал себе прихлебывать из второй, уже открытой бутылки. Где-то в глубине души жалобно попискивала забытая идея рассказа.
Летний сумрак уже крался на мягких лапках по улице 1-я Дубровская, где я живу. Угомонились за стеной горластые соседки, и слышно было, как за окном издох последний автомобиль. Москва уехала на дачу играть в бадминтон, шлепать по траве во «вьетнамках» и стучать костями домино в летнем саду.
Один я, как дурак, лежу тут на своем диване и слушаю горячее дыхание асфальта.
И тут позвонила Судьба.
— Алё? — сказал я ей томным голосом.
— Ты где шляешься? — резанула Судьба грубым голосом моего редактора Ивана Тимофеевича Павлова.
— Хожу тут неподалеку, — признался я.
— Ходит он! Я тебе полчаса уже названиваю!
— Примерно столько я и гулял.
— Тюремные у тебя привычки какие-то, по полчаса на прогулку…
Я раскрыл было рот, чтобы оправдать свои привычки, и даже успел сказать нечто вроде: «уэ-э», но редактор меня прервал:
— Слышал, ты уже провалил мою гениальную идею с предпринимательством?
— Бандиты, Иван Тимофеевич. Это они во всем виноваты.
— Знаешь, иногда мне кажется, что если бы я послал тебя на экватор понаблюдать за восходом солнца, ты нашел бы тысячи причин, объясняя мне, почему солнце там не встало. Понимаешь, о чем я?
Мне оставалось только вздохнуть в трубку.
— Ты знаешь, что в Таджикистане начисто раздолбали нашу погранзаставу? — спросил строго Иван Тимофеевич.
— А вот этого я точно не делал, — сказал я на всякий случай.
— Собирайся и дуй в редакцию, — веско приказал Павлов. — Летишь в Таджикистан, на эту заставу. Летишь сегодня. Мне нужен репортаж.
Он даже не стал ждать, когда я с ним вежливо попрощаюсь, и бросил трубку.
Хотя чего прощаться? Через сорок минут опять здоровкаться.
Я вздохнул, засунул пиво в холодильник и поплелся к метро.
Редактора отдела политики Ивана Тимофеевича Павлова многие называют стреляным воробьем, которого на мякине не проведешь. Я с этим мнением не согласен. В Павлова никогда не стреляли. Вместо себя он предпочитал посылать под пули кого-нибудь из подчиненных. Да и то исключительно тех, кого, по его мнению, не жалко. С «мякиной» и того проще. Иван Тимофеевич питается исключительно деликатесами.
— Вот деньги, — редактор протянул мне через стол бумажный пакет. — Самолет через четыре часа. Билеты заказаны. К сожалению, кроме тебя, больше никого не могу туда послать.
— Спасибо за доверие, — промямлил я.
— Все корреспонденты разъехались, — игнорируя мое «спасибо», продолжил Павлов и заглянул в график. — Смирнов улетел в Канны на фестиваль, Турбин в Париже на открытии выставки Дали, Алексашенко навещает русскоязычную диаспору в Калифорнии… М-да.
— Вам действительно приходится делать чертовски трудный выбор, — заметил я. — А может быть, сможет поехать…
— Не сможет, — оборвал редактор и уставился в монитор своего компьютера.
Чего он там разглядывает? Голых баб, что ли?
— Статью пишу, — неожиданно пояснил Павлов.
Я посмотрел удивленно.
— Леша, у тебя все твои мысли на роже написаны красным фломастером. Кстати, кто разрисовал твою рожу синяками?
— Это все из-за вашего задания. Сказал же уже, бандиты отделали.
— Совсем не удивлен. Ты никогда не умел разговаривать с людьми… Кстати, в Таджикистан полетишь вместе с Колчиным. Вы ведь вроде друзья?
Словно ожидая за дверью, пока назовут его фамилию, в кабинет просочился Сашка. На всякий случай мы с ним сдержанно поздоровались, как незнакомые люди. Колчин уставился на мое лицо, но промолчал.
— У меня просьба к обоим, — Павлов оглядел нас, точно святая инквизиция чертей. — Не нажираться, баб не щупать, драки не устраивать. Все-таки за границу едете.
Мы неопределенно хмыкнули.
Редактор меленько вздохнул и уставился в монитор, словно диктор в суфлер, ожидая увидеть там новую порцию наставлений для корреспондентов.
Через минуту Павлов оторвался от экрана:
— Вы еще здесь? А я-то думаю, кто это так тяжело сопит в кабинете?
Мы кивнули на прощание и вышли.
Получать зарплату — всегда приятно. Получать командировочные приятно вдвойне. Сразу начинаешь прикидывать, что бы такого купить себе в личное пользование на память о командировке. Некоторые тратятся на новый компьютер, другие — на золотые часы или модную одежду. Бывают и такие, что дарят женам драгоценности в качестве компенсации за свое отсутствие.
Но нам с Колчиным пришлось изрядно помучиться. Тратить деньги на приятную чепуху не хотелось. Они могут понадобиться на войне. Тут же появилась другая проблема: а какие вещи жизненно необходимы в зоне боев? Фонарик, фляга, пара запасных штанов и рубах — это понятно. Но что еще? Все-таки наша первая командировка на войну, и мы даже отдаленно не можем себе представить, с чем придется столкнуться.
На гражданке я усвоил одно железное правило — следить за тремя вещами: деньги, ключи, документы. Все остальное — по необходимости. В книжках читал, что на войне приоритеты меняются. Три главные вещи там — это оружие, патроны и вода. Почему вода? Потому что боец может обходиться без пищи неделями. Без воды — всего пару-тройку суток. Про патроны и говорить нечего. Нет патронов — рой себе могилку.
Погранцы как-то рассказывали, что суточный рацион моджахедов в горах состоит из фляги воды и лепешки хлеба. А если им дать еще и крохотную шоколадку, то они могут умереть от счастья. Поэтому моджахедов никто не балует и шоколадок не дает. Чтоб не умерли.
В общем, человек может воевать в драных лаптях и телогрейке. Жрать траву и обгладывать кору с деревьев. Но он не может воевать без оружия, патронов и воды. Но все эти советы хороши для военных. А что делать гражданским?
Сколько ни морщили мы репу, ничего путного в голову не приходило.
* * *
Мы идем с Колчиным по улице 1905 года, и ночь, одетая в гирлянды придорожных фонарей, машет нам прощально разлапистыми ветками из темного сквера. Горожане, россияне и незаконные мигранты всех возрастов и размеров облепили вестибюль метро, памятник революционерам, просто кучкуются на площади и тянут прохладное пиво. Даже не верится, что где-то есть люди, которые собираются вместе только для того, чтобы незлобно пострелять друг в друга. Потыкать ножичком в жаркой рукопашной. И никому из них даже в голову не приходит, что пить пиво — это намного приятнее. Бедняжки.
— Предлагаю взять водки, — сказал Сашка.
Я расхохотался.
— Ты чего?
— Сань, представь себе: военные собираются на войну, и один из них говорит: «Предлагаю взять с собой оружие и патроны». Это же самоочевидные вещи!
— Да ладно тебе! — отмахнулся Колчин.
Повинуясь его жесту, рядом затормозил голодный до денег таксомотор.
— Вот и карета! — сказал я, усаживаясь на переднее сиденье.
— Куда едем? — спросил таксист.
— На войну, — махнул я рукой вперед.
Брови таксиста выросли домиком.
— В смысле в аэропорт Домодедово, — уточнил Сашка.
Машина мягко взяла с места.
— Что, правда на войну едете? — поинтересовался шофер после минутного молчания.
— Да, а что?
— Рожи у вас больно довольные.
— Это мы шутим так.
— Хорошие у вас шуточки — война! — покачал головой таксист.
Больше мы не разговаривали. Из динамиков магнитолы сокрушалась о нашем отъезде Таня Буланова. «Не бросай меня — не надо!»— кричала она в открытые окна авто. Шофер сосредоточенно смотрел, как его машина пожирает километры московских дорог.
Если бы мы с Сашкой обладали зрением предсказателей, то несомненно увидели бы, как за нашей машиной уже бегут вприпрыжку многочисленные неприятности.
Приятель встречал Судьбу героически. Он уничтожал принесенное пиво вместе с соседом и потом с ним же отмечал свою победу над Судьбой распитием водки. Жутким утренним похмельем приятель клялся себе, что больше воевать с Судьбой не станет и устроится на работу. Но всякий раз Судьба бросала ему новый вызов. Вздыхая, мой приятель снова кидался в бой.
Вообще Судьба принимает множество всяких обличий. Кому как, а мне она предпочитает звонить по телефону. Причем, как правило, голосом начальника.
В тот же вечер душного до тошноты московского июля я лежал на диване в своей квартире и размышлял: чем бы таким полезным заполнить остаток субботы?
Высокодуховное желание написать какой-нибудь потрясающий рассказ (да такой, чтобы у всех зубы ломило от зависти) боролось во мне с низменным желанием холодного пива (да такого, чтобы зубы ломило от холода).
Я перевернулся на бок. Борьба желаний вспыхнула с новой силой. В таком положении надо быстро решать, куда вставать: к двери — за пивом или к столу — за ручкой и бумагой.
Щекотливая и теплая капля пота сползла с виска на нос.
Холодное пиво безжалостно побороло тягу к искусству, и я рванул на улицу.
Через полчаса я снова лежал на диване. Причем одной рукой прижимал холодную бутылку к разбитому лицу, а другой рукой давал себе прихлебывать из второй, уже открытой бутылки. Где-то в глубине души жалобно попискивала забытая идея рассказа.
Летний сумрак уже крался на мягких лапках по улице 1-я Дубровская, где я живу. Угомонились за стеной горластые соседки, и слышно было, как за окном издох последний автомобиль. Москва уехала на дачу играть в бадминтон, шлепать по траве во «вьетнамках» и стучать костями домино в летнем саду.
Один я, как дурак, лежу тут на своем диване и слушаю горячее дыхание асфальта.
И тут позвонила Судьба.
— Алё? — сказал я ей томным голосом.
— Ты где шляешься? — резанула Судьба грубым голосом моего редактора Ивана Тимофеевича Павлова.
— Хожу тут неподалеку, — признался я.
— Ходит он! Я тебе полчаса уже названиваю!
— Примерно столько я и гулял.
— Тюремные у тебя привычки какие-то, по полчаса на прогулку…
Я раскрыл было рот, чтобы оправдать свои привычки, и даже успел сказать нечто вроде: «уэ-э», но редактор меня прервал:
— Слышал, ты уже провалил мою гениальную идею с предпринимательством?
— Бандиты, Иван Тимофеевич. Это они во всем виноваты.
— Знаешь, иногда мне кажется, что если бы я послал тебя на экватор понаблюдать за восходом солнца, ты нашел бы тысячи причин, объясняя мне, почему солнце там не встало. Понимаешь, о чем я?
Мне оставалось только вздохнуть в трубку.
— Ты знаешь, что в Таджикистане начисто раздолбали нашу погранзаставу? — спросил строго Иван Тимофеевич.
— А вот этого я точно не делал, — сказал я на всякий случай.
— Собирайся и дуй в редакцию, — веско приказал Павлов. — Летишь в Таджикистан, на эту заставу. Летишь сегодня. Мне нужен репортаж.
Он даже не стал ждать, когда я с ним вежливо попрощаюсь, и бросил трубку.
Хотя чего прощаться? Через сорок минут опять здоровкаться.
Я вздохнул, засунул пиво в холодильник и поплелся к метро.
Редактора отдела политики Ивана Тимофеевича Павлова многие называют стреляным воробьем, которого на мякине не проведешь. Я с этим мнением не согласен. В Павлова никогда не стреляли. Вместо себя он предпочитал посылать под пули кого-нибудь из подчиненных. Да и то исключительно тех, кого, по его мнению, не жалко. С «мякиной» и того проще. Иван Тимофеевич питается исключительно деликатесами.
— Вот деньги, — редактор протянул мне через стол бумажный пакет. — Самолет через четыре часа. Билеты заказаны. К сожалению, кроме тебя, больше никого не могу туда послать.
— Спасибо за доверие, — промямлил я.
— Все корреспонденты разъехались, — игнорируя мое «спасибо», продолжил Павлов и заглянул в график. — Смирнов улетел в Канны на фестиваль, Турбин в Париже на открытии выставки Дали, Алексашенко навещает русскоязычную диаспору в Калифорнии… М-да.
— Вам действительно приходится делать чертовски трудный выбор, — заметил я. — А может быть, сможет поехать…
— Не сможет, — оборвал редактор и уставился в монитор своего компьютера.
Чего он там разглядывает? Голых баб, что ли?
— Статью пишу, — неожиданно пояснил Павлов.
Я посмотрел удивленно.
— Леша, у тебя все твои мысли на роже написаны красным фломастером. Кстати, кто разрисовал твою рожу синяками?
— Это все из-за вашего задания. Сказал же уже, бандиты отделали.
— Совсем не удивлен. Ты никогда не умел разговаривать с людьми… Кстати, в Таджикистан полетишь вместе с Колчиным. Вы ведь вроде друзья?
Словно ожидая за дверью, пока назовут его фамилию, в кабинет просочился Сашка. На всякий случай мы с ним сдержанно поздоровались, как незнакомые люди. Колчин уставился на мое лицо, но промолчал.
— У меня просьба к обоим, — Павлов оглядел нас, точно святая инквизиция чертей. — Не нажираться, баб не щупать, драки не устраивать. Все-таки за границу едете.
Мы неопределенно хмыкнули.
Редактор меленько вздохнул и уставился в монитор, словно диктор в суфлер, ожидая увидеть там новую порцию наставлений для корреспондентов.
Через минуту Павлов оторвался от экрана:
— Вы еще здесь? А я-то думаю, кто это так тяжело сопит в кабинете?
Мы кивнули на прощание и вышли.
Получать зарплату — всегда приятно. Получать командировочные приятно вдвойне. Сразу начинаешь прикидывать, что бы такого купить себе в личное пользование на память о командировке. Некоторые тратятся на новый компьютер, другие — на золотые часы или модную одежду. Бывают и такие, что дарят женам драгоценности в качестве компенсации за свое отсутствие.
Но нам с Колчиным пришлось изрядно помучиться. Тратить деньги на приятную чепуху не хотелось. Они могут понадобиться на войне. Тут же появилась другая проблема: а какие вещи жизненно необходимы в зоне боев? Фонарик, фляга, пара запасных штанов и рубах — это понятно. Но что еще? Все-таки наша первая командировка на войну, и мы даже отдаленно не можем себе представить, с чем придется столкнуться.
На гражданке я усвоил одно железное правило — следить за тремя вещами: деньги, ключи, документы. Все остальное — по необходимости. В книжках читал, что на войне приоритеты меняются. Три главные вещи там — это оружие, патроны и вода. Почему вода? Потому что боец может обходиться без пищи неделями. Без воды — всего пару-тройку суток. Про патроны и говорить нечего. Нет патронов — рой себе могилку.
Погранцы как-то рассказывали, что суточный рацион моджахедов в горах состоит из фляги воды и лепешки хлеба. А если им дать еще и крохотную шоколадку, то они могут умереть от счастья. Поэтому моджахедов никто не балует и шоколадок не дает. Чтоб не умерли.
В общем, человек может воевать в драных лаптях и телогрейке. Жрать траву и обгладывать кору с деревьев. Но он не может воевать без оружия, патронов и воды. Но все эти советы хороши для военных. А что делать гражданским?
Сколько ни морщили мы репу, ничего путного в голову не приходило.
* * *
Мы идем с Колчиным по улице 1905 года, и ночь, одетая в гирлянды придорожных фонарей, машет нам прощально разлапистыми ветками из темного сквера. Горожане, россияне и незаконные мигранты всех возрастов и размеров облепили вестибюль метро, памятник революционерам, просто кучкуются на площади и тянут прохладное пиво. Даже не верится, что где-то есть люди, которые собираются вместе только для того, чтобы незлобно пострелять друг в друга. Потыкать ножичком в жаркой рукопашной. И никому из них даже в голову не приходит, что пить пиво — это намного приятнее. Бедняжки.
— Предлагаю взять водки, — сказал Сашка.
Я расхохотался.
— Ты чего?
— Сань, представь себе: военные собираются на войну, и один из них говорит: «Предлагаю взять с собой оружие и патроны». Это же самоочевидные вещи!
— Да ладно тебе! — отмахнулся Колчин.
Повинуясь его жесту, рядом затормозил голодный до денег таксомотор.
— Вот и карета! — сказал я, усаживаясь на переднее сиденье.
— Куда едем? — спросил таксист.
— На войну, — махнул я рукой вперед.
Брови таксиста выросли домиком.
— В смысле в аэропорт Домодедово, — уточнил Сашка.
Машина мягко взяла с места.
— Что, правда на войну едете? — поинтересовался шофер после минутного молчания.
— Да, а что?
— Рожи у вас больно довольные.
— Это мы шутим так.
— Хорошие у вас шуточки — война! — покачал головой таксист.
Больше мы не разговаривали. Из динамиков магнитолы сокрушалась о нашем отъезде Таня Буланова. «Не бросай меня — не надо!»— кричала она в открытые окна авто. Шофер сосредоточенно смотрел, как его машина пожирает километры московских дорог.
Если бы мы с Сашкой обладали зрением предсказателей, то несомненно увидели бы, как за нашей машиной уже бегут вприпрыжку многочисленные неприятности.
Глава 3
В аэропорту я занялся билетами, водкой, консервами и прочей походной ерундой. В результате собрал два объемных рюкзака. Колчин в это время звонил своим знакомым московским пограничникам из пресс-службы — взял с них слово, что они дадут команду своим местным коллегам по организации нашей встречи в Душанбе. На Лубянке торжественно пообещали. Ковровых дорожек прикупить уже не успеют, но служебный уазик подать ко входу — это запросто.
С легким сердцем и тяжелой поклажей мы уселись в самолете и начали улетать. В прямом смысле слова. До Таджикистана четыре часа пути. За это время можно выпить, поспать, опять выпить и приземлиться. И все это умещается в одно емкое слово: «улетать».
Как только я вышел на трап самолета, в лицо ударила волна горячего воздуха. Мы с Колчиным моментально взмокли от пота. Температура явно зашкаливала за 30 градусов.
Меня поразила необычная для аэропортов тишина и безлюдность. Бесконечный мрак скрывал взлетные полосы. Ни одного огня или звука. Даже наш самолет показался каким-то заброшенным, мертвым, когда на нем погасили огни. Вдали светился редкими окнами низенький аэропорт. Подвозить нас к нему никто не собирался. Пассажиры топали к вокзалу пешком. Тут же крутились какие-то темные личности, предлагая поднести вещи, и загадочно подмигивали. Но делали они это как-то неубедительно. Своей поклажи им никто не доверил. Нырнут в темноту — ищи потом ветра на минном поле.
К зданию аэропорта мы с Колчиным подошли мокрыми от пота до нитки. Проклиная службу местного сервиса за то, что она так рано издохла, и жару, которая издохнуть не спешила.
— Ваэнный? — спросил таможенник, глядя на мою фотографию в паспорте.
— Боже упаси! Просто мне нравятся короткие стрижки.
— Найомник? — упорствовал он, подозрительно щуря глазки.
— Журналист, — уточнил я благодушно и показал ему корреспондентскую книжицу. А то он так далеко зайдет со своими расспросами.
Сам, между прочим, подумал: фига себе! К ним тут наемники так запросто прилетают!
В глазах таможенника запрыгали злобные чертики. Я буквально почувствовал, что в детстве этот чиновник явно перечитал всего Фенимора Купера и теперь не доверяет ни одному бледнолицему.
— Сумка открывай, — сказал он со злобной вежливостью.
Я вжикнул молнией рюкзака. Он перевернул его вверх тормашками и тряхнул. На досмотровый стол посыпались все мои вещи. Таможенник брезгливо в них поковырялся, пошвырял, потрепыхал. Что-то уронил. Мне пришлось поднимать.
— В карманах ичито? — спросил он, указывая на боковые карманы рюкзака.
Я не стал объяснять и просто достал две офигенные металлические фляги. По внешнему виду они напоминали артиллерийские снаряды.
Таможенник открутил крышку и понюхал:
— Водка?
— Она самая. — Я с ужасом вдруг представил, как он скажет сейчас безжалостно: «Не положено. Выливай». Мелькнула перед глазами жутко живая картина, как я насмерть его душу, потом меня вяжут, и свой век я доживаю в каменоломнях Таджикистана…
Но таможенник вдруг подобрел:
— С водка проходи, пожалуйста, — и улыбнулся во всю ширину лица.
Количество огненной воды доказало мою благонадежность лучше паспорта и служебной ксивы.
Когда я упаковался, таможенник протянул свою загребущую лапку и тихо, но настойчиво назвал цену в местной валюте. Очевидно, какая-то лично придуманная им пошлина.
Видя мое замешательство, таможенник истолковал его по-своему и не хуже валютного спекулянта перевел мне сумму негласного налога в рубли. Я заплатил, и от меня отстали.
— Прахади, пажалста! — таможенник широко махнул рукой, как в боулинге.
На выходе нас с Колчиным никто не ждал. Мы сбросили рюкзаки на автостоянке.
— Саша, ты, кажется, договаривался о встрече?
— Да.
— Ну, значит, тебе и искать этих пограничников. А я пока вещи посторожу.
Сашка убежал на поиски. Пассажиры с нашего самолета живо рассаживались по машинам. Никто не задерживался даже поболтать. Автостоянка перед аэропортом стремительно пустела. Я вглядывался в глубину уходящих в город улиц и не видел привычных огней. Город вдали погружался в ночной обморок. В горячечное беспамятство. Что-то мне подсказывало, что задерживаться здесь не стоит.
Как говорят военные, от нечего делать я принялся размышлять. Очень скоро я убедился в правоте наших генералов: это занятие кого хочешь доведет до инфаркта.
Что будет, думал я, если пограничники нас не встретят? И внутренний голос мне отвечал: «Правильно, Леша, будет комендантский час». А что такое комендантский час? — спрашивал я себя. И тот же голос пояснял: «Это когда твои золотые часы лежат в кармане коменданта, а сам ты сидишь в тесной камере при комендатуре. А если нет у тебя золотых вещей, тогда вообще шлепнуть могут, чтоб нищету в республике не плодить».
За широкими окнами аэровокзала бродили автоматчики. Они бросали хищные взгляды на наши рюкзаки и с нехорошей задумчивостью разглядывали мою одинокую фигуру. Словно я мешал им строить какие-то радужные планы.
И хоть мысли от удушающей жары ворочались в голове с трудом, я все же сообразил, что в местное отделение милиции лучше не попадать.
Прибежал Сашка:
— Быстрее! Вояки согласились подвезти нас до гостиницы.
Я мысленно перекрестился. Мы подхватили вещи и побежали к командирскому уазику. И показалось, автоматчики за окном безнадежно вздохнули.
— Журналисты? — спросил полковник с переднего сиденья, когда мы упаковались в автомобиль.
— Да. Приехали к пограничникам.
— К этим бездельникам? И чего вы от них хотите?
— О тринадцатой заставе хотим написать.
— Ну-ну. А сами-то зачем приперлись? Дома, что ли, не пишется?
— Дык, работа такая. Своими глазами хотим посмотреть.
— Своими глазами? — переспросил нараспев полковник. — Вот натянут вам боевики глаза на жопу, много вы тогда увидите. Приезжал тут один такой же. Все посмотреть хотел. Повезли его. А тут снаряд. Полдня потом его глаза с дерева снимали. А больше на родину и отправлять было нечего.
— Да вы острослов, — заметил Сашка.
— Не то слово. Острее меня только пуля. Вы в какой гостинице собираетесь остановиться?
Вопрос застал нас врасплох. И вправду, какая должна быть на войне гостиница?
— Вы, смотрите, поосторожней. Братва тут знаете какая?
— Какая?
— Такая, что ну его на хрен. Нарветесь на грабителей — лучше сразу все отдайте. Стреляют не задумываясь. А менты знаете какие? Вы из Москвы?
Мы кивнули.
— Ну, вот представьте себе пьяных и обкуренных московских ментов, которым не хватает денег, чтоб догнаться…
Нам с Колчиным стало жутко.
— Так вот эти менты тоже стреляют не задумываясь. А потом объясняют так же, как и в Москве: за сопротивление властям. — Полковник хохотнул. — Так в какую гостиницу вас отвезти?
— А вы куда едете? — спросили мы дуэтом.
— Я еду в «Интурист». Он в центре города. И под усиленной охраной военных.
— Ну, тогда и нам туда, — мы облегченно вздохнули. Хоть один вопрос разрешился сам собой.
С легким сердцем и тяжелой поклажей мы уселись в самолете и начали улетать. В прямом смысле слова. До Таджикистана четыре часа пути. За это время можно выпить, поспать, опять выпить и приземлиться. И все это умещается в одно емкое слово: «улетать».
Как только я вышел на трап самолета, в лицо ударила волна горячего воздуха. Мы с Колчиным моментально взмокли от пота. Температура явно зашкаливала за 30 градусов.
Меня поразила необычная для аэропортов тишина и безлюдность. Бесконечный мрак скрывал взлетные полосы. Ни одного огня или звука. Даже наш самолет показался каким-то заброшенным, мертвым, когда на нем погасили огни. Вдали светился редкими окнами низенький аэропорт. Подвозить нас к нему никто не собирался. Пассажиры топали к вокзалу пешком. Тут же крутились какие-то темные личности, предлагая поднести вещи, и загадочно подмигивали. Но делали они это как-то неубедительно. Своей поклажи им никто не доверил. Нырнут в темноту — ищи потом ветра на минном поле.
К зданию аэропорта мы с Колчиным подошли мокрыми от пота до нитки. Проклиная службу местного сервиса за то, что она так рано издохла, и жару, которая издохнуть не спешила.
— Ваэнный? — спросил таможенник, глядя на мою фотографию в паспорте.
— Боже упаси! Просто мне нравятся короткие стрижки.
— Найомник? — упорствовал он, подозрительно щуря глазки.
— Журналист, — уточнил я благодушно и показал ему корреспондентскую книжицу. А то он так далеко зайдет со своими расспросами.
Сам, между прочим, подумал: фига себе! К ним тут наемники так запросто прилетают!
В глазах таможенника запрыгали злобные чертики. Я буквально почувствовал, что в детстве этот чиновник явно перечитал всего Фенимора Купера и теперь не доверяет ни одному бледнолицему.
— Сумка открывай, — сказал он со злобной вежливостью.
Я вжикнул молнией рюкзака. Он перевернул его вверх тормашками и тряхнул. На досмотровый стол посыпались все мои вещи. Таможенник брезгливо в них поковырялся, пошвырял, потрепыхал. Что-то уронил. Мне пришлось поднимать.
— В карманах ичито? — спросил он, указывая на боковые карманы рюкзака.
Я не стал объяснять и просто достал две офигенные металлические фляги. По внешнему виду они напоминали артиллерийские снаряды.
Таможенник открутил крышку и понюхал:
— Водка?
— Она самая. — Я с ужасом вдруг представил, как он скажет сейчас безжалостно: «Не положено. Выливай». Мелькнула перед глазами жутко живая картина, как я насмерть его душу, потом меня вяжут, и свой век я доживаю в каменоломнях Таджикистана…
Но таможенник вдруг подобрел:
— С водка проходи, пожалуйста, — и улыбнулся во всю ширину лица.
Количество огненной воды доказало мою благонадежность лучше паспорта и служебной ксивы.
Когда я упаковался, таможенник протянул свою загребущую лапку и тихо, но настойчиво назвал цену в местной валюте. Очевидно, какая-то лично придуманная им пошлина.
Видя мое замешательство, таможенник истолковал его по-своему и не хуже валютного спекулянта перевел мне сумму негласного налога в рубли. Я заплатил, и от меня отстали.
— Прахади, пажалста! — таможенник широко махнул рукой, как в боулинге.
На выходе нас с Колчиным никто не ждал. Мы сбросили рюкзаки на автостоянке.
— Саша, ты, кажется, договаривался о встрече?
— Да.
— Ну, значит, тебе и искать этих пограничников. А я пока вещи посторожу.
Сашка убежал на поиски. Пассажиры с нашего самолета живо рассаживались по машинам. Никто не задерживался даже поболтать. Автостоянка перед аэропортом стремительно пустела. Я вглядывался в глубину уходящих в город улиц и не видел привычных огней. Город вдали погружался в ночной обморок. В горячечное беспамятство. Что-то мне подсказывало, что задерживаться здесь не стоит.
Как говорят военные, от нечего делать я принялся размышлять. Очень скоро я убедился в правоте наших генералов: это занятие кого хочешь доведет до инфаркта.
Что будет, думал я, если пограничники нас не встретят? И внутренний голос мне отвечал: «Правильно, Леша, будет комендантский час». А что такое комендантский час? — спрашивал я себя. И тот же голос пояснял: «Это когда твои золотые часы лежат в кармане коменданта, а сам ты сидишь в тесной камере при комендатуре. А если нет у тебя золотых вещей, тогда вообще шлепнуть могут, чтоб нищету в республике не плодить».
За широкими окнами аэровокзала бродили автоматчики. Они бросали хищные взгляды на наши рюкзаки и с нехорошей задумчивостью разглядывали мою одинокую фигуру. Словно я мешал им строить какие-то радужные планы.
И хоть мысли от удушающей жары ворочались в голове с трудом, я все же сообразил, что в местное отделение милиции лучше не попадать.
Прибежал Сашка:
— Быстрее! Вояки согласились подвезти нас до гостиницы.
Я мысленно перекрестился. Мы подхватили вещи и побежали к командирскому уазику. И показалось, автоматчики за окном безнадежно вздохнули.
— Журналисты? — спросил полковник с переднего сиденья, когда мы упаковались в автомобиль.
— Да. Приехали к пограничникам.
— К этим бездельникам? И чего вы от них хотите?
— О тринадцатой заставе хотим написать.
— Ну-ну. А сами-то зачем приперлись? Дома, что ли, не пишется?
— Дык, работа такая. Своими глазами хотим посмотреть.
— Своими глазами? — переспросил нараспев полковник. — Вот натянут вам боевики глаза на жопу, много вы тогда увидите. Приезжал тут один такой же. Все посмотреть хотел. Повезли его. А тут снаряд. Полдня потом его глаза с дерева снимали. А больше на родину и отправлять было нечего.
— Да вы острослов, — заметил Сашка.
— Не то слово. Острее меня только пуля. Вы в какой гостинице собираетесь остановиться?
Вопрос застал нас врасплох. И вправду, какая должна быть на войне гостиница?
— Вы, смотрите, поосторожней. Братва тут знаете какая?
— Какая?
— Такая, что ну его на хрен. Нарветесь на грабителей — лучше сразу все отдайте. Стреляют не задумываясь. А менты знаете какие? Вы из Москвы?
Мы кивнули.
— Ну, вот представьте себе пьяных и обкуренных московских ментов, которым не хватает денег, чтоб догнаться…
Нам с Колчиным стало жутко.
— Так вот эти менты тоже стреляют не задумываясь. А потом объясняют так же, как и в Москве: за сопротивление властям. — Полковник хохотнул. — Так в какую гостиницу вас отвезти?
— А вы куда едете? — спросили мы дуэтом.
— Я еду в «Интурист». Он в центре города. И под усиленной охраной военных.
— Ну, тогда и нам туда, — мы облегченно вздохнули. Хоть один вопрос разрешился сам собой.