Страница:
На следующее же утро де ла Крус отправился в дом к Мигелю Амбулоди. Только он устроился в кресле, как в гостиной вместо друга появилась Иннес. Она шла, чтобы обнять Педро, с раскинутыми руками, полная нежного чувства к нему. Увидев Иннес, Педро в долю секунды все понял и ощутил свою глубокую вину перед графиней. Мысли разбегались, и ему стоило немалых усилий, чтобы после более чем приветливого объятия взять себя в руки и должным образом ответить на ласковое приветствие женщины, перед которой он чувствовал себя виноватым. У него не было в привычке отводить от собеседника глаза, а на сей раз он это сделал…
Но вот Педро выхватил из ножен свою шпагу и положил ее к ногам графини. Лицо той вспыхнуло, она возвратила шпагу Педро и еще раз его нежно обняла.
— Я бесконечно благодарен Всевышнему за то, что ты есть, Иннес.
Теперь она откровенно любовалась мужественным лицом де ла Круса, на котором вдруг заиграла детская улыбка.
— Мы пробудем некоторое время в Гаване, а затем вместе отправимся в Мадрид, — графиня совершенно сознательно пошла в атаку.
Лицо корсара мгновенно посерьезнело, он чуточку помолчал и твердо произнес:
— Иннес, этого не может быть! Я так не поступлю!
— Однако ты жесток! Я не знала. Ты не оставляешь мне даже надежды, — Иннес опустила голову.
— Если б где-то там не страдала сейчас та, которую я люблю, я отдал бы жизнь за тебя, Иннес, — Педро говорил убежденно. — Никто не в силах преодолеть предназначения судьбы. — Теперь лицо его пылало и было полно решимости.
— Однажды кто-то из умных людей сказал, что жить для других — это не просто законная обязанность человека, но и правило, приносящее ему счастье, — грустно закончила Иннес. — Я так поступала, однако, увы, мне, к сожалению, это счастья не принесло.
— Дорогая, но я живу ради того, чтобы принести счастье Каталине.
Со двора донесся сорочий стрекот.
— Педро, прошли годы! Каталина осталась в твоем сознании той, которую ты видел в последний раз. Сейчас, может быть, в действительности она уже совсем другая женщина. Если она еще… — Иннес оборвала себя сама, но тут же продолжила: — Иллюзии нам ничего не стоят, но последствия их нам обходятся дорого.
— Что ты хочешь сказать? Этого не может быть! Она жива! — де ла Крус закусил губу. — Я чувствую, она знает, что я ищу ее! И ждет!
Ему показалось, что на глазах Иннес сейчас появятся слезы.
— Иннес, не надо! Умоляю! Мне мучительно сознавать, что ты можешь о чем-либо просить. А ведь милостыня унижает в равной степени и того, кто ее получает, и того, кто ее подает!
— Все, мой любимый Педро! Больше нет моих сил терзать ни тебя, ни себя. Знай, что в этом мире мне нужен ты один! Дай тебе Бог счастья! А если все же… Он повернет тебя ко мне… Тогда все тебе скажет Мария.
Иннес по-мужски пожала руку Педро, быстро развернулась и гордо удалилась в сторону женских покоев.
«Каталина» через трое суток обязана была покинуть Гавану, и потому Педро к вечеру следующего дня пришел в дом Амбулоди, чтобы попрощаться со своими друзьями и подарить Иннес на память изумрудный крестик на золотой цепочке. Однако встретивший его мажордом, сказав, что сейчас пригласит в гостиную хозяина, тут же сообщил, что «графиня Иннес отправилась в Мадрид на корабле, который ушел сегодня утром».
Педро уронил шляпу, почувствовал, как пересохло в горле.
Мигель нежно обнял друга, но не проронил ни слова. Тут появилась Мария с мокрым носовым платком в руке.
— По возвращении в Мадрид Иннес уйдет в монастырь… Обещала написать, в какой. Если ты поинтересуешься, я всегда смогу тебе сообщить, где она, — Мария глубоко воздохнула, извинилась и ушла.
Да, любовь обещает нам радость, однако чаще приносит боль.
На «Каталине» все были заняты подготовкой к выходу в море. Перед самым отплытием вечером Девото неожиданно сообщил де ла Крусу, что у него есть дела на берегу и что он отправится в город на пару часов. И почти тут же Добрая Душа попросил разрешения сойти на берег, чтобы попрощаться со своими близкими.
Они, Девото и Добрая Душа, встретились в условленном месте и прямиком направились в подвал дома троюродного брата Диего, где томился Дженнингс. Дом стоял на окраине, за ним тянулся до самой городской стены широкой пустырь. Девото взял у родственника боцмана заранее припасенную шпагу и спустился в подвал.
— Мы покидаем порт, и я пришел не столько попрощаться с вами, Дженнингс, сколько предоставить вам возможность доказать, что среди англичан есть порядочные люди, строго хранящие свою честь. Держите шпагу и выходите со двора на пустырь!
Девото бросил пирату оружие, и тот ловко его поймал, но тут же сжался. Очевидно, до его сознания только теперь дошел замысел испанского корсара.
— Выходите! — приказал Девото.
— Куда?
— На пустырь! В честном поединке вы сможете показать, чего стоите.
Англичанин повиновался и вышел. Девото видел, как в его скором противнике закипает кровь. На свободной от зарослей кустарника площадке стояли Добрая Душа и его родственник.
— Здесь! — произнес Девото и поднял свою шпагу в традиционном приветствии.
Дженнингс тоже отсалютовал и тут же бросился в атаку.
Девото успел защититься и вскоре понял, что Дженнингс умеет фехтовать. Дуэль длилась уже около десяти минут, когда шпага корсара глубоко вошла в живот англичанина. Тот упал на колени, оперся рукой о землю. Голова его склонилась на грудь. Девото высвободил клинок, подождал, отсалютовал, развернулся и уже сделал три шага, как услышал истошный крик боцмана:
— Андрес!
Девото непроизвольно отскочил в сторону. А не сделай он этого, шпага Дженнингса наверняка проткнула бы старшего помощника капитана «Каталины», который быстро обернулся и отразил очередной удар противника. Лицо Девото побледнело, он сам пошел в атаку, и тут же лезвие его шпаги вонзилось прямо в сердце пирата. Дженнингс выронил шпагу и повалился на спину.
Девото сорвал листья с ближайшего кустарника, отер лезвие, вложил оружие в ножны и услышал слова подошедшего к нему боцмана:
— Извините, сеньор Девото, за фамильярность.
— Забудь, Добрая Душа, и прими мою признательность. Так ведь можно было никогда больше и не увидеть «Каталины». И Медико бы не помог. Я смерти не боюсь, однако очень не хочется, чтобы она пришла раньше, чем мы с Педро, Тетю и с тобой разыщем Каталину.
Когда же много дней спустя Девото признался де ла Крусу в том, как они поступили с англичанином, он закончил рассказ словами:
— Я так считал и считаю. Каждую человеческую тварь, каждого прожженного мерзавца — на дно! И чем раньше, тем лучше.
Дул еле уловимый ветерок, рисуя на ровной поверхности моря легкую рябь. Судно несло все паруса вплоть до грот-трюмселя, но имело едва заметный ход и слушалось руля кое-как. Было нестерпимо жарко. «Каталина» неподалеку от берега еле плелась левым галфвиндом прямым курсом на мыс Сан-Антонио, с тем чтобы там, взяв резко на восток, заспешить к острову Гаити, в Порт-о-Пренс. В этом порту было легче всего получить какую-либо информацию о Бобе Железная Рука и его «Скорой Надежде».
Де ла Крус стоял на мостике рядом с рулевым. Тетю и Девото, сидя в плетеных креслах у бизань-мачты, мирно беседовали.
— Иногда у меня просыпается чувство жалости к Педро, — на лице Тетю читалось сострадание. — Судьба никак не желает ему улыбнуться. И сейчас он нервничает, мы еле плетемся.
— Но ты как-то утверждал, что Педро такой капитан, что любому судну может прибавить пол-узла хода, — заметил Девото.
— Педро при своей смелости, энергии, безукоризненном знании морского дела умеет с одного взгляда верно оценить любое положение, в которое попал его корабль и моментально найти правильный выход из самой сложной ситуации. Но ты погляди на Зоркого. Он чем-то озабочен.
«Каталина» равнялась с узким выходом из довольно обширного кубинского залива Байя-Онда, когда Зоркий из «вороньего гнезда» — марсовой площадки «Каталины» — доложил:
— Вижу корабль! Выходит из залива. Похоже, опознавательных знаков не несет. Должно быть, увидели нас и жмутся к берегу!
На мостик к де ла Крусу поспешили Девото и Тетю, и тут же рядом с ними оказался Добрая Душа. Он попросил у капитана подзорную трубу и мгновенно прокричал:
— Разорви меня на части ядром от тяжелой пушки, если это не «Злой Джон»! Он ограбил городок Онда, но нарвался на нас!
— Свистать всех наверх! По местам стоять! — раздалась команда де ла Круса, и жизнь на «Каталине» вмиг забила ключом.
Корабли уже сблизились на пушечный выстрел, когда с «Каталины» прозвучал сигнал «Злому Джону» лечь в дрейф. На этот приказ пират ответил дружным залпом всех своих пушек левого борта; половина ядер была направлена по бизани, а другая половина — по фок-мачте. Сверху на палубу «Каталины» посыпались обломки мачт и рей. Ютовая веревочная сеть, о постановке которой в целях ограждения членов его команды от увечья своевременно побеспокоился де ла Крус, в этом бою показала, насколько она была на палубе необходима. «Каталина» ответила залпом левого борта, и капитан тут же отдал приказ команде и рулевому резко развернуть корабль, с тем чтобы на близком расстоянии ударить по «Злому Джону» всей силой пушек своего правого борта. «Каталина» только успела осыпать бриг пирата своими ядрами, как ветер внезапно стих до абсолютного штиля. Паруса тут же обмякли, бессильно повисли. Море стало похоже на огромный белый с голубым отливом ледяной каток. Оба судна замедлили ход, покорно стали. Для «Каталины» складывалась убийственная обстановка. Ей необходимо было немедленно удалиться от «Злого Джона», который через минуту-другую, перезарядив пушки левого борта, сможет произвести страшный залп, жуткий для «Каталины» своими последствиями. Оно так бы и произошло, если бы вдруг рулевой не сообщил де ла Крусу:
— Капитан, мы движемся!
Девото и Тетю ринулись к борту и подтвердили сообщение рулевого. В этот миг раздался залп «Злого Джона», и «Каталина» вздрогнула от удара. Казалось, все взлетает вверх и стремительно падает вниз. Послышались стоны раненых, раздался крик о пожаре на баке. Однако каждый член команды хорошо знал свое дело. «Каталина» успела еще раз дать залп по «Злому Джону», но уже с меньшим уроном для него.
— Мы оказались в мощной струе Гольфстрима, — заметил Тетю. — В этих местах Флоридского пролива его течение особенно ощутимо. Пират же находится ближе к берегу, вне этой полосы.
Когда расстояние между «Каталиной» и «Злым Джоном» увеличилось, с борта пиратского судна донеслась до слуха каталинцев пиратская песня, исполнявшаяся с наглым азартом.
Де ла Крус стиснул зубы так, что был слышен их скрежет. Педро считал происшедшее позором.
— Я вижу Францию скорбящей, удрученной, / Двумя младенцами на муку обреченной. / Тот, кто сильней из них, сосцы ее схватил, / Грудь материнскую терзая беспощадно, — тихо произнес Тетю.
— Теодор Агриппа Д'Обинье — рыцарь протестантизма. Те, кто живет по-настоящему, борются! А жизнь… Одна ее половина суть желания, а другая одни неудовольствия, — так же тихо произнес де ла Крус. — Везде предательство, измена, плутни, лживость, / Повсюду гнусная царит несправедливость, / Я в бешенстве; сил нет мне справиться с собой, / И вызвать я б хотел весь род людской на бой!
Девото, стоявший на мостике как каменное изваяние, оживился:
— Пока дощатый гроб и горсть земли печальной/ Не скрыли навсегда Мольера прах опальный, / Его комедии, что все сегодня чтут, / С презреньем отвергал тупой и чванный шут, — и покраснел.
Де ла Крус с благодарностью поглядел на своих друзей и спустился на ахтердек. Вокруг столпились матросы. У молодого бондаря, вышедшего в первое свое плавание, текли из глаз горючие слезы. Парусный мастер и старший кузнец отвели юнца в сторону от капитана. Он стремился сделать все, чтобы даже самый молодой матрос «Каталины», служивший на корабле с просоленной глоткой, с несвежей пищей и в куртке из грубой парусины, забыл извечную вражду, неизбежно существующую на других судах между ютом и баком.
В бортах «Каталины» были видны застрявшие пушечные ядра.
Де ла Крус прошел на кокпит, где вел тяжелую работу Медико и его подручные. И капитан стал свидетелем, как младшего плотника с безвольно висевшей левой рукой положили на тяжелый брус, крепко привязали к нему, дали выпить одну за другой две кружки рома и отрезали болтавшуюся на коже руку по локоть.
Стоявший на вахте у песочных часов матрос отбил склянки в судовой колокол, прилаженный к рилингу [87] на шкафуте. Корабельный писарь, он же казначей, положил свою огромную тетрадь на борт и записывал только что имевшее место событие, а вечное, неутомимое течение Гольфстрима медленно, но верно уносило «Каталину» обратно к Гаване.
Пожар был давно потушен, на судне навели некоторый порядок. Однако надо было становиться в док на ремонт. Попросив доложить ему, кто убит и кто ранен, де ла Крус, закусив губу, ушел к себе в каюту. На мостике остались Девото и Тетю.
— Злому Джону больше не жить! — произнес зловещим голосом Девото, и лицо его стало белее морской пены. — Клянусь всеми гафелями моего сердца! Клянусь богом, Тетю!
Глава 6
Но вот Педро выхватил из ножен свою шпагу и положил ее к ногам графини. Лицо той вспыхнуло, она возвратила шпагу Педро и еще раз его нежно обняла.
— Я бесконечно благодарен Всевышнему за то, что ты есть, Иннес.
Теперь она откровенно любовалась мужественным лицом де ла Круса, на котором вдруг заиграла детская улыбка.
— Мы пробудем некоторое время в Гаване, а затем вместе отправимся в Мадрид, — графиня совершенно сознательно пошла в атаку.
Лицо корсара мгновенно посерьезнело, он чуточку помолчал и твердо произнес:
— Иннес, этого не может быть! Я так не поступлю!
— Однако ты жесток! Я не знала. Ты не оставляешь мне даже надежды, — Иннес опустила голову.
— Если б где-то там не страдала сейчас та, которую я люблю, я отдал бы жизнь за тебя, Иннес, — Педро говорил убежденно. — Никто не в силах преодолеть предназначения судьбы. — Теперь лицо его пылало и было полно решимости.
— Однажды кто-то из умных людей сказал, что жить для других — это не просто законная обязанность человека, но и правило, приносящее ему счастье, — грустно закончила Иннес. — Я так поступала, однако, увы, мне, к сожалению, это счастья не принесло.
— Дорогая, но я живу ради того, чтобы принести счастье Каталине.
Со двора донесся сорочий стрекот.
— Педро, прошли годы! Каталина осталась в твоем сознании той, которую ты видел в последний раз. Сейчас, может быть, в действительности она уже совсем другая женщина. Если она еще… — Иннес оборвала себя сама, но тут же продолжила: — Иллюзии нам ничего не стоят, но последствия их нам обходятся дорого.
— Что ты хочешь сказать? Этого не может быть! Она жива! — де ла Крус закусил губу. — Я чувствую, она знает, что я ищу ее! И ждет!
Ему показалось, что на глазах Иннес сейчас появятся слезы.
— Иннес, не надо! Умоляю! Мне мучительно сознавать, что ты можешь о чем-либо просить. А ведь милостыня унижает в равной степени и того, кто ее получает, и того, кто ее подает!
— Все, мой любимый Педро! Больше нет моих сил терзать ни тебя, ни себя. Знай, что в этом мире мне нужен ты один! Дай тебе Бог счастья! А если все же… Он повернет тебя ко мне… Тогда все тебе скажет Мария.
Иннес по-мужски пожала руку Педро, быстро развернулась и гордо удалилась в сторону женских покоев.
«Каталина» через трое суток обязана была покинуть Гавану, и потому Педро к вечеру следующего дня пришел в дом Амбулоди, чтобы попрощаться со своими друзьями и подарить Иннес на память изумрудный крестик на золотой цепочке. Однако встретивший его мажордом, сказав, что сейчас пригласит в гостиную хозяина, тут же сообщил, что «графиня Иннес отправилась в Мадрид на корабле, который ушел сегодня утром».
Педро уронил шляпу, почувствовал, как пересохло в горле.
Мигель нежно обнял друга, но не проронил ни слова. Тут появилась Мария с мокрым носовым платком в руке.
— По возвращении в Мадрид Иннес уйдет в монастырь… Обещала написать, в какой. Если ты поинтересуешься, я всегда смогу тебе сообщить, где она, — Мария глубоко воздохнула, извинилась и ушла.
Да, любовь обещает нам радость, однако чаще приносит боль.
На «Каталине» все были заняты подготовкой к выходу в море. Перед самым отплытием вечером Девото неожиданно сообщил де ла Крусу, что у него есть дела на берегу и что он отправится в город на пару часов. И почти тут же Добрая Душа попросил разрешения сойти на берег, чтобы попрощаться со своими близкими.
Они, Девото и Добрая Душа, встретились в условленном месте и прямиком направились в подвал дома троюродного брата Диего, где томился Дженнингс. Дом стоял на окраине, за ним тянулся до самой городской стены широкой пустырь. Девото взял у родственника боцмана заранее припасенную шпагу и спустился в подвал.
— Мы покидаем порт, и я пришел не столько попрощаться с вами, Дженнингс, сколько предоставить вам возможность доказать, что среди англичан есть порядочные люди, строго хранящие свою честь. Держите шпагу и выходите со двора на пустырь!
Девото бросил пирату оружие, и тот ловко его поймал, но тут же сжался. Очевидно, до его сознания только теперь дошел замысел испанского корсара.
— Выходите! — приказал Девото.
— Куда?
— На пустырь! В честном поединке вы сможете показать, чего стоите.
Англичанин повиновался и вышел. Девото видел, как в его скором противнике закипает кровь. На свободной от зарослей кустарника площадке стояли Добрая Душа и его родственник.
— Здесь! — произнес Девото и поднял свою шпагу в традиционном приветствии.
Дженнингс тоже отсалютовал и тут же бросился в атаку.
Девото успел защититься и вскоре понял, что Дженнингс умеет фехтовать. Дуэль длилась уже около десяти минут, когда шпага корсара глубоко вошла в живот англичанина. Тот упал на колени, оперся рукой о землю. Голова его склонилась на грудь. Девото высвободил клинок, подождал, отсалютовал, развернулся и уже сделал три шага, как услышал истошный крик боцмана:
— Андрес!
Девото непроизвольно отскочил в сторону. А не сделай он этого, шпага Дженнингса наверняка проткнула бы старшего помощника капитана «Каталины», который быстро обернулся и отразил очередной удар противника. Лицо Девото побледнело, он сам пошел в атаку, и тут же лезвие его шпаги вонзилось прямо в сердце пирата. Дженнингс выронил шпагу и повалился на спину.
Девото сорвал листья с ближайшего кустарника, отер лезвие, вложил оружие в ножны и услышал слова подошедшего к нему боцмана:
— Извините, сеньор Девото, за фамильярность.
— Забудь, Добрая Душа, и прими мою признательность. Так ведь можно было никогда больше и не увидеть «Каталины». И Медико бы не помог. Я смерти не боюсь, однако очень не хочется, чтобы она пришла раньше, чем мы с Педро, Тетю и с тобой разыщем Каталину.
Когда же много дней спустя Девото признался де ла Крусу в том, как они поступили с англичанином, он закончил рассказ словами:
— Я так считал и считаю. Каждую человеческую тварь, каждого прожженного мерзавца — на дно! И чем раньше, тем лучше.
Дул еле уловимый ветерок, рисуя на ровной поверхности моря легкую рябь. Судно несло все паруса вплоть до грот-трюмселя, но имело едва заметный ход и слушалось руля кое-как. Было нестерпимо жарко. «Каталина» неподалеку от берега еле плелась левым галфвиндом прямым курсом на мыс Сан-Антонио, с тем чтобы там, взяв резко на восток, заспешить к острову Гаити, в Порт-о-Пренс. В этом порту было легче всего получить какую-либо информацию о Бобе Железная Рука и его «Скорой Надежде».
Де ла Крус стоял на мостике рядом с рулевым. Тетю и Девото, сидя в плетеных креслах у бизань-мачты, мирно беседовали.
— Иногда у меня просыпается чувство жалости к Педро, — на лице Тетю читалось сострадание. — Судьба никак не желает ему улыбнуться. И сейчас он нервничает, мы еле плетемся.
— Но ты как-то утверждал, что Педро такой капитан, что любому судну может прибавить пол-узла хода, — заметил Девото.
— Педро при своей смелости, энергии, безукоризненном знании морского дела умеет с одного взгляда верно оценить любое положение, в которое попал его корабль и моментально найти правильный выход из самой сложной ситуации. Но ты погляди на Зоркого. Он чем-то озабочен.
«Каталина» равнялась с узким выходом из довольно обширного кубинского залива Байя-Онда, когда Зоркий из «вороньего гнезда» — марсовой площадки «Каталины» — доложил:
— Вижу корабль! Выходит из залива. Похоже, опознавательных знаков не несет. Должно быть, увидели нас и жмутся к берегу!
На мостик к де ла Крусу поспешили Девото и Тетю, и тут же рядом с ними оказался Добрая Душа. Он попросил у капитана подзорную трубу и мгновенно прокричал:
— Разорви меня на части ядром от тяжелой пушки, если это не «Злой Джон»! Он ограбил городок Онда, но нарвался на нас!
— Свистать всех наверх! По местам стоять! — раздалась команда де ла Круса, и жизнь на «Каталине» вмиг забила ключом.
Корабли уже сблизились на пушечный выстрел, когда с «Каталины» прозвучал сигнал «Злому Джону» лечь в дрейф. На этот приказ пират ответил дружным залпом всех своих пушек левого борта; половина ядер была направлена по бизани, а другая половина — по фок-мачте. Сверху на палубу «Каталины» посыпались обломки мачт и рей. Ютовая веревочная сеть, о постановке которой в целях ограждения членов его команды от увечья своевременно побеспокоился де ла Крус, в этом бою показала, насколько она была на палубе необходима. «Каталина» ответила залпом левого борта, и капитан тут же отдал приказ команде и рулевому резко развернуть корабль, с тем чтобы на близком расстоянии ударить по «Злому Джону» всей силой пушек своего правого борта. «Каталина» только успела осыпать бриг пирата своими ядрами, как ветер внезапно стих до абсолютного штиля. Паруса тут же обмякли, бессильно повисли. Море стало похоже на огромный белый с голубым отливом ледяной каток. Оба судна замедлили ход, покорно стали. Для «Каталины» складывалась убийственная обстановка. Ей необходимо было немедленно удалиться от «Злого Джона», который через минуту-другую, перезарядив пушки левого борта, сможет произвести страшный залп, жуткий для «Каталины» своими последствиями. Оно так бы и произошло, если бы вдруг рулевой не сообщил де ла Крусу:
— Капитан, мы движемся!
Девото и Тетю ринулись к борту и подтвердили сообщение рулевого. В этот миг раздался залп «Злого Джона», и «Каталина» вздрогнула от удара. Казалось, все взлетает вверх и стремительно падает вниз. Послышались стоны раненых, раздался крик о пожаре на баке. Однако каждый член команды хорошо знал свое дело. «Каталина» успела еще раз дать залп по «Злому Джону», но уже с меньшим уроном для него.
— Мы оказались в мощной струе Гольфстрима, — заметил Тетю. — В этих местах Флоридского пролива его течение особенно ощутимо. Пират же находится ближе к берегу, вне этой полосы.
Когда расстояние между «Каталиной» и «Злым Джоном» увеличилось, с борта пиратского судна донеслась до слуха каталинцев пиратская песня, исполнявшаяся с наглым азартом.
Де ла Крус стиснул зубы так, что был слышен их скрежет. Педро считал происшедшее позором.
— Я вижу Францию скорбящей, удрученной, / Двумя младенцами на муку обреченной. / Тот, кто сильней из них, сосцы ее схватил, / Грудь материнскую терзая беспощадно, — тихо произнес Тетю.
— Теодор Агриппа Д'Обинье — рыцарь протестантизма. Те, кто живет по-настоящему, борются! А жизнь… Одна ее половина суть желания, а другая одни неудовольствия, — так же тихо произнес де ла Крус. — Везде предательство, измена, плутни, лживость, / Повсюду гнусная царит несправедливость, / Я в бешенстве; сил нет мне справиться с собой, / И вызвать я б хотел весь род людской на бой!
Девото, стоявший на мостике как каменное изваяние, оживился:
— Пока дощатый гроб и горсть земли печальной/ Не скрыли навсегда Мольера прах опальный, / Его комедии, что все сегодня чтут, / С презреньем отвергал тупой и чванный шут, — и покраснел.
Де ла Крус с благодарностью поглядел на своих друзей и спустился на ахтердек. Вокруг столпились матросы. У молодого бондаря, вышедшего в первое свое плавание, текли из глаз горючие слезы. Парусный мастер и старший кузнец отвели юнца в сторону от капитана. Он стремился сделать все, чтобы даже самый молодой матрос «Каталины», служивший на корабле с просоленной глоткой, с несвежей пищей и в куртке из грубой парусины, забыл извечную вражду, неизбежно существующую на других судах между ютом и баком.
В бортах «Каталины» были видны застрявшие пушечные ядра.
Де ла Крус прошел на кокпит, где вел тяжелую работу Медико и его подручные. И капитан стал свидетелем, как младшего плотника с безвольно висевшей левой рукой положили на тяжелый брус, крепко привязали к нему, дали выпить одну за другой две кружки рома и отрезали болтавшуюся на коже руку по локоть.
Стоявший на вахте у песочных часов матрос отбил склянки в судовой колокол, прилаженный к рилингу [87] на шкафуте. Корабельный писарь, он же казначей, положил свою огромную тетрадь на борт и записывал только что имевшее место событие, а вечное, неутомимое течение Гольфстрима медленно, но верно уносило «Каталину» обратно к Гаване.
Пожар был давно потушен, на судне навели некоторый порядок. Однако надо было становиться в док на ремонт. Попросив доложить ему, кто убит и кто ранен, де ла Крус, закусив губу, ушел к себе в каюту. На мостике остались Девото и Тетю.
— Злому Джону больше не жить! — произнес зловещим голосом Девото, и лицо его стало белее морской пены. — Клянусь всеми гафелями моего сердца! Клянусь богом, Тетю!
Глава 6
ССОРА С ДЕВОТО
После основательного ремонта, который обошелся де ла Крусу в солидную сумму, «Каталина» шла при полных парусах курсом на Порт-о-Пренс. Тетю и Девото предлагали войти в долю при оплате расходов на починку судна, но де ла Крус поблагодарил своих друзей и отказался от их помощи.
«Каталина» уже оставила позади остров Ямайку, когда с рассветом ветер стал заметно крепчать, что предвещало приближение шторма. И он налетел. Тетю еще задолго до этого предлагал переждать непогоду на берегу, но де ла Крус спешил в Порт-о-Пренс, где собирался получить сведения о местонахождении Боба Железная Рука.
Поначалу на поверхности моря возникли гребни большой высоты, пенящиеся вершины которых били в борт «Каталины». Затем ветер перешел в ураган, зловеще засвистел в снастях. Дул он со скоростью не менее тридцати метров в секунду. Флаг на мачте казалось, был вырезан из куска жести. Волнение на море — двенадцать баллов. Вода осатанело хлестала в шпигаты, сплошь покрывая собою палубу, отчего она делалась скользкой, словно намыленной. Срывавшаяся с гребней волн водяная пыль в значительной степени уменьшала видимость. Рангоут скрипел и охал, верхушки мачт кружились. Шла битва с морем не на жизнь, а на смерть. Капитан знал, сколь нечеловеческих усилий в такую погоду стоило людям брать рифы на мачтах. Такелаж хлестал зазевавшихся матросов нещадно. Однако капитан, решив убрать паруса с грота и бизани и оставить работать лишь фор-стень-стаксель и марселя, вел свою «Каталину» при плотно задраенных пушечных портах безупречно. Форштевень бесстрашно разбивал набегавшие на корабль беснующиеся волны в веера белых брызг, и он с упорством летел вперед. Все же не обошлось без печального происшествия. Сорвавшаяся со стопоров носовая погонная пушка носилась по палубе, давя каждого, кто попадался на пути, пытаясь ее заарканить. В такие вот штормовые дни страдают не только моряки, на берегу молятся перед образами их заплаканные жены.
Команда самоотверженно сражалась с непогодой более шести часов. После шторма де ла Крус распорядился приготовить второй завтрак: похлебка из черепашьего мяса, пудинг и бокал рома.
На берег острова Гаити, которым управляли, вечно враждуя между собой, два губернатора: испанский и французский, сошли капитан «Каталины», ставшей на якорь в заливе, Девото, Добрая Душа, Бартоло и еще пятеро наиболее бывалых матросов. Тетю остался за старшего на корабле. Медико не выказал желания покидать лазарет.
Вся компания сняла номера в лучшей гостинице порта и принялась расспрашивать о Бобе матросов. Де ла Крус пребывал в подавленном настроении — он не мог забыть поражения, которое потерпел от Злого Джона. Душевное состояние его могло бы вмиг измениться, раздобудь он сведения, за которыми прибыл, а вестей о Бобе в первый день получить так и не удалось. Огорчений лишь прибавилось. Все сидели за столом, собираясь поужинать, не было только Девото. Когда он показался в дверях и жестом подозвал де ла Круса, было уже совсем поздно. Педро пришел в изумление, увидев камзол друга в крови.
В своем номере Девото с улыбкой поведал о том, что поспорил с одним французским франтом, который ему не понравился, и тот на дуэли ранил его в левое плечо. Рана длиною со средний палец еще кровоточила. Выслушав и осудив Девото, Педро помог перевязать ему рану и, сказав, что не может забыть Злого Джона, отправился спать без ужина.
Только было Педро наконец сомкнул глаза, как в дверь постучали, она открылась, и в комнату вошел Андрес.
— Педро, есть разговор! Вот ты меня ругаешь…
Они проговорили не менее трех часов;
Наутро оба спустились к завтраку в дурном настроении. Девото капризничал, грубо отвечал де ла Крусу и в конце концов швырнул недокуренную сигару ему в лицо. Оба мгновенно вскочили, схватились за шпаги, выскочили на улицу, сбросили камзолы и начали сражаться. Немедля вокруг собралась толпа. Кое-кто тут же узнал корсара и его верного друга. Шпаги звенели. Де ла Крус отвел лезвие, направленное ему в грудь, и пошел в атаку, вспоров рубаху на левом плече Девото. Из раны брызнула кровь. Однако Девото изловчился и прямым ударом нанес укол в плечо своего противника, из руки которого выпала шпага. Бартоло упал на колени между сражавшимися друзьями и в мольбе сжал руки на груди. Де ла Крус, однако, уже поднял шпагу и левой рукой с размаху ударил Бартоло по лицу. Добрая Душа и его матросы уводили раненого Девото.
Де ла Крус крикнул вслед Девото, что он трус, и тут же услышал слова Бартоло:
— Я честно вам служил, а теперь… Теперь ухожу к сеньору Девото!
Добрая Душа уже бежал к своему капитану. Тот, чувствуя в правой руке боль, перекинул шпагу в левую, и тут на площади появились солдаты.
Корабль был готов к отплытию. С утра привезли на борт свежую воду и горячий хлеб. Капитан, уже в походном камзоле, стоял на мостике, а члены экипажа, еще вчера не знавшие покоя, сегодня без дела слонялись по палубе.
Последнее обстоятельство весьма волновало сеньора Томаса Осуну де Кастро и Лара, барона де Фуэнтемайор гораздо больше, чем задержка отхода корабля в море. Вообще непонятная проволочка устраивала барона, но то, что молодые матросы настойчиво кружили вокруг портшеза его спутницы, выводило его из равновесия.
Финансовый инспектор Осуна, хотя и закончил свои дела в заморских колониях, домой не спешил. Для этого у него была важная причина: он влюбился в Долорес, дочь местного губернатора, и собирался сделать ей предложение.
Обстоятельства сложились так, что губернатор Кано де Вальдеррама, отец девушки, неожиданно скончался и перед смертью вручил судьбу своей единственной дочери сеньору Осуне: девушка осталась сиротой, ее мать умерла несколько лет назад. Осуна возлагал большие надежды на длительную совместную поездку в Испанию, во время которой он надеялся завоевать сердце полюбившейся ему Лолиты — так ласково близкие называли Долорес.
Именно сегодня он собирался признаться ей в любви, но мешали матросы.
— В чем дело, капитан? — нервно спросил Осуна. — Почему мы не уходим в море? — И покосился в сторону матросов, которые тут же обступили оставленную им на полуюте спутницу.
Капитан Дюгард посмотрел на барона, на матросов, окруживших девушку, и все понял. Он улыбнулся, но тут же спрятал улыбку в пышные усы. Ему самому не очень-то по сердцу была задержка. Этот рейс «Ласточки», торгово-пассажирского брига, вооруженного четырнадцатью бортовыми пушками, был последним под командованием капитана Дюгарда. В Марселе он навсегда сойдет на берег и посвятит остаток дней жене и уже взрослым детям. В его капитанской каюте стояли пять доверху набитых вместительных сундуков, а под койкой были спрятаны деньги и драгоценности, которые капитану удалось накопить за последние шесть лет плавания вдали от родных берегов.
— Мы ждем пассажира, сеньор Осуна. И сколько бы «Ласточка» ни стояла на рейде, расходы несет он, — любезно объяснил Дюгард.
«Кто же этот столь богатый пассажир?» — думал королевский инспектор, возвращаясь к своей спутнице.
— Что вам удалось выяснить, сеньор Осуна? — спросила девушка, закрывая книгу, лежащую у нее на коленях.
Стараясь придать своему голосу как можно больше нежности, инспектор ответил:
— Капитан ждет какого-то пассажира. Но, дорогая Лола, почему вы упорно не желаете называть меня Томасом или, еще проще, Томом? Ведь я, милая Лолита, отношусь к вам…
Но девушка перебила барона:
— Ну что ж, я согласна. Вы будете мне дядей, дон Томас. — Девушка принялась обмахиваться ярко-алым с зеленой кружевной отделкой веером. — А что касается Тома, то вы забыли, дон Томас, что времена изменились, и все английское сейчас не в моде. Вы ведь и сами служите французу, ставшему нашим королем.
Сеньор Осуна в свое время был открытым сторонником Англии, но теперь стал не менее пылким приверженцем Франции. Услышав упрек, инспектор насупился и замолчал.
— Так что вам лучше бы, дон Томас, узнать, как ваше имя будет произноситься по-французски, — продолжала Лолита. — Хотите, я узнаю у капитана? Заодно спрошу, кто же этот знатный пассажир, который вынуждает нас с вами ждать.
Она встала, сделала несколько шагов по палубе, и далеко не одна пара глаз жадно следила за каждым ее движением.
Сеньор Осуна кинулся к ней:
— Прошу вас, Лола, ради памяти вашего отца дайте мне слово больше никогда не называть меня доном, — зашептал он. — Зовите меня просто Томасом. Считайте меня вашим покорным слугой!
— Даю слово, Томас! — серьезно сказала девушка. — Пожалуйста, не сердитесь, — и, гордо подняв голову, решительно направилась в каюту капитана.
Пассажир, которого ждала «Ласточка», появился на корабле лишь к полудню следующего дня. Высокий, поджарый, крепкий брюнет, судя по всему, испанец. Богатое платье, украшенное серебряными застежками, говорило о его состоятельности. Длинное страусовое перо украшало широкополую шляпу. Он сдернул с руки кожаную перчатку с внушительными крагами и, сняв шляпу, учтиво поздоровался с капитаном. Тот жестом приказал боцману распорядиться поднять вещи пассажира на борт.
— На первый взгляд он кажется важной персоной, — заметил сеньор Осуна, — но его слуга… посмотрите, Лола, просто пират какой-то.
Атлетического сложения негр лет тридцати, с кольцом в левом ухе, поставил на палубу рядом с другими вещами хозяина миниатюрный кованый сундучок и обтянутый ярко-зеленой кожей ящик с пистолетами. Расшитая и украшенная золотыми пряжками портупея и две боевые шпаги соскользнули с сундучка. Стоявший рядом матрос услужливо поднял оружие, и негр широко и благодарно улыбнулся.
До слуха Осуны донесся разговор двух бомбардиров.
— Узнаешь?
— Еще бы! И того и другого.
— Ты слышал? Их с трудом разняли. Оба уже были ранены.
— Мне до сих пор не ясно, что могло разрушить их дружбу?
— Просто этот слишком жаден. Ему подавай добычу, а де ла Крус честный корсар. Другой причины нет.
— А что этот делал до «Каталины»?
— Говорили разное. Был грандом, колонистом, наемным убийцей, флибустьером…
— Но смел, как ягуар. Я видел его на одной дуэли…
Пронзительный звук дудки боцмана заглушил последние слова бомбардира.
Экипаж поспешил на свои места, и тут же послышался скрежет цепей о кабестан, свидетельствовавший о том, что «Ласточка» поднимает якоря.
— Положительно не нравится мне этот новый пассажир, — сказал сеньор Осуна, видя, с каким интересом его спутница поглядывает на незнакомца, непринужденно беседующего на шкафуте [88] с капитаном.
— Отчего же, Томас? Мне он чем-то напоминает моего отца в молодости.
— Побойтесь бога, дорогая! Ваш отец благородный человек, а это какой-то проходимец! — воскликнул королевский инспектор. — Посмотрите хорошенько на его слугу. Типичный черномазый пират.
— Не забывайте, сеньор Осуна, что мы в колонии. Здесь вам не Европа, а Вест-Индия, — резко ответила Долорес и ушла в свою каюту.
Осуна еще долго стоял и раздумывал над строптивым характером молодой испанки, получившей воспитание в колонии. Отец Долорес ни на минуту не забывал, что его единственная и горячо любимая дочь росла в суровых условиях. Поэтому, как только девушке исполнилось шестнадцать, отец обучил ее скакать верхом на лошади в мужском седле, стрелять из пистолета и даже фехтовать облегченной шпагой.
За ужином капитан представил нового пассажира:
— Педро Гонсалес, негоциант. В прошлом бывалый моряк. Мне приятно иметь на борту такого спутника.
— Мне тоже приятно встретить такое общество, но было бы куда приятней, мосье Дюгард, согласись ВЫ; доставить меня еще и в Санто-Доминго.
«Каталина» уже оставила позади остров Ямайку, когда с рассветом ветер стал заметно крепчать, что предвещало приближение шторма. И он налетел. Тетю еще задолго до этого предлагал переждать непогоду на берегу, но де ла Крус спешил в Порт-о-Пренс, где собирался получить сведения о местонахождении Боба Железная Рука.
Поначалу на поверхности моря возникли гребни большой высоты, пенящиеся вершины которых били в борт «Каталины». Затем ветер перешел в ураган, зловеще засвистел в снастях. Дул он со скоростью не менее тридцати метров в секунду. Флаг на мачте казалось, был вырезан из куска жести. Волнение на море — двенадцать баллов. Вода осатанело хлестала в шпигаты, сплошь покрывая собою палубу, отчего она делалась скользкой, словно намыленной. Срывавшаяся с гребней волн водяная пыль в значительной степени уменьшала видимость. Рангоут скрипел и охал, верхушки мачт кружились. Шла битва с морем не на жизнь, а на смерть. Капитан знал, сколь нечеловеческих усилий в такую погоду стоило людям брать рифы на мачтах. Такелаж хлестал зазевавшихся матросов нещадно. Однако капитан, решив убрать паруса с грота и бизани и оставить работать лишь фор-стень-стаксель и марселя, вел свою «Каталину» при плотно задраенных пушечных портах безупречно. Форштевень бесстрашно разбивал набегавшие на корабль беснующиеся волны в веера белых брызг, и он с упорством летел вперед. Все же не обошлось без печального происшествия. Сорвавшаяся со стопоров носовая погонная пушка носилась по палубе, давя каждого, кто попадался на пути, пытаясь ее заарканить. В такие вот штормовые дни страдают не только моряки, на берегу молятся перед образами их заплаканные жены.
Команда самоотверженно сражалась с непогодой более шести часов. После шторма де ла Крус распорядился приготовить второй завтрак: похлебка из черепашьего мяса, пудинг и бокал рома.
На берег острова Гаити, которым управляли, вечно враждуя между собой, два губернатора: испанский и французский, сошли капитан «Каталины», ставшей на якорь в заливе, Девото, Добрая Душа, Бартоло и еще пятеро наиболее бывалых матросов. Тетю остался за старшего на корабле. Медико не выказал желания покидать лазарет.
Вся компания сняла номера в лучшей гостинице порта и принялась расспрашивать о Бобе матросов. Де ла Крус пребывал в подавленном настроении — он не мог забыть поражения, которое потерпел от Злого Джона. Душевное состояние его могло бы вмиг измениться, раздобудь он сведения, за которыми прибыл, а вестей о Бобе в первый день получить так и не удалось. Огорчений лишь прибавилось. Все сидели за столом, собираясь поужинать, не было только Девото. Когда он показался в дверях и жестом подозвал де ла Круса, было уже совсем поздно. Педро пришел в изумление, увидев камзол друга в крови.
В своем номере Девото с улыбкой поведал о том, что поспорил с одним французским франтом, который ему не понравился, и тот на дуэли ранил его в левое плечо. Рана длиною со средний палец еще кровоточила. Выслушав и осудив Девото, Педро помог перевязать ему рану и, сказав, что не может забыть Злого Джона, отправился спать без ужина.
Только было Педро наконец сомкнул глаза, как в дверь постучали, она открылась, и в комнату вошел Андрес.
— Педро, есть разговор! Вот ты меня ругаешь…
Они проговорили не менее трех часов;
Наутро оба спустились к завтраку в дурном настроении. Девото капризничал, грубо отвечал де ла Крусу и в конце концов швырнул недокуренную сигару ему в лицо. Оба мгновенно вскочили, схватились за шпаги, выскочили на улицу, сбросили камзолы и начали сражаться. Немедля вокруг собралась толпа. Кое-кто тут же узнал корсара и его верного друга. Шпаги звенели. Де ла Крус отвел лезвие, направленное ему в грудь, и пошел в атаку, вспоров рубаху на левом плече Девото. Из раны брызнула кровь. Однако Девото изловчился и прямым ударом нанес укол в плечо своего противника, из руки которого выпала шпага. Бартоло упал на колени между сражавшимися друзьями и в мольбе сжал руки на груди. Де ла Крус, однако, уже поднял шпагу и левой рукой с размаху ударил Бартоло по лицу. Добрая Душа и его матросы уводили раненого Девото.
Де ла Крус крикнул вслед Девото, что он трус, и тут же услышал слова Бартоло:
— Я честно вам служил, а теперь… Теперь ухожу к сеньору Девото!
Добрая Душа уже бежал к своему капитану. Тот, чувствуя в правой руке боль, перекинул шпагу в левую, и тут на площади появились солдаты.
Корабль был готов к отплытию. С утра привезли на борт свежую воду и горячий хлеб. Капитан, уже в походном камзоле, стоял на мостике, а члены экипажа, еще вчера не знавшие покоя, сегодня без дела слонялись по палубе.
Последнее обстоятельство весьма волновало сеньора Томаса Осуну де Кастро и Лара, барона де Фуэнтемайор гораздо больше, чем задержка отхода корабля в море. Вообще непонятная проволочка устраивала барона, но то, что молодые матросы настойчиво кружили вокруг портшеза его спутницы, выводило его из равновесия.
Финансовый инспектор Осуна, хотя и закончил свои дела в заморских колониях, домой не спешил. Для этого у него была важная причина: он влюбился в Долорес, дочь местного губернатора, и собирался сделать ей предложение.
Обстоятельства сложились так, что губернатор Кано де Вальдеррама, отец девушки, неожиданно скончался и перед смертью вручил судьбу своей единственной дочери сеньору Осуне: девушка осталась сиротой, ее мать умерла несколько лет назад. Осуна возлагал большие надежды на длительную совместную поездку в Испанию, во время которой он надеялся завоевать сердце полюбившейся ему Лолиты — так ласково близкие называли Долорес.
Именно сегодня он собирался признаться ей в любви, но мешали матросы.
— В чем дело, капитан? — нервно спросил Осуна. — Почему мы не уходим в море? — И покосился в сторону матросов, которые тут же обступили оставленную им на полуюте спутницу.
Капитан Дюгард посмотрел на барона, на матросов, окруживших девушку, и все понял. Он улыбнулся, но тут же спрятал улыбку в пышные усы. Ему самому не очень-то по сердцу была задержка. Этот рейс «Ласточки», торгово-пассажирского брига, вооруженного четырнадцатью бортовыми пушками, был последним под командованием капитана Дюгарда. В Марселе он навсегда сойдет на берег и посвятит остаток дней жене и уже взрослым детям. В его капитанской каюте стояли пять доверху набитых вместительных сундуков, а под койкой были спрятаны деньги и драгоценности, которые капитану удалось накопить за последние шесть лет плавания вдали от родных берегов.
— Мы ждем пассажира, сеньор Осуна. И сколько бы «Ласточка» ни стояла на рейде, расходы несет он, — любезно объяснил Дюгард.
«Кто же этот столь богатый пассажир?» — думал королевский инспектор, возвращаясь к своей спутнице.
— Что вам удалось выяснить, сеньор Осуна? — спросила девушка, закрывая книгу, лежащую у нее на коленях.
Стараясь придать своему голосу как можно больше нежности, инспектор ответил:
— Капитан ждет какого-то пассажира. Но, дорогая Лола, почему вы упорно не желаете называть меня Томасом или, еще проще, Томом? Ведь я, милая Лолита, отношусь к вам…
Но девушка перебила барона:
— Ну что ж, я согласна. Вы будете мне дядей, дон Томас. — Девушка принялась обмахиваться ярко-алым с зеленой кружевной отделкой веером. — А что касается Тома, то вы забыли, дон Томас, что времена изменились, и все английское сейчас не в моде. Вы ведь и сами служите французу, ставшему нашим королем.
Сеньор Осуна в свое время был открытым сторонником Англии, но теперь стал не менее пылким приверженцем Франции. Услышав упрек, инспектор насупился и замолчал.
— Так что вам лучше бы, дон Томас, узнать, как ваше имя будет произноситься по-французски, — продолжала Лолита. — Хотите, я узнаю у капитана? Заодно спрошу, кто же этот знатный пассажир, который вынуждает нас с вами ждать.
Она встала, сделала несколько шагов по палубе, и далеко не одна пара глаз жадно следила за каждым ее движением.
Сеньор Осуна кинулся к ней:
— Прошу вас, Лола, ради памяти вашего отца дайте мне слово больше никогда не называть меня доном, — зашептал он. — Зовите меня просто Томасом. Считайте меня вашим покорным слугой!
— Даю слово, Томас! — серьезно сказала девушка. — Пожалуйста, не сердитесь, — и, гордо подняв голову, решительно направилась в каюту капитана.
Пассажир, которого ждала «Ласточка», появился на корабле лишь к полудню следующего дня. Высокий, поджарый, крепкий брюнет, судя по всему, испанец. Богатое платье, украшенное серебряными застежками, говорило о его состоятельности. Длинное страусовое перо украшало широкополую шляпу. Он сдернул с руки кожаную перчатку с внушительными крагами и, сняв шляпу, учтиво поздоровался с капитаном. Тот жестом приказал боцману распорядиться поднять вещи пассажира на борт.
— На первый взгляд он кажется важной персоной, — заметил сеньор Осуна, — но его слуга… посмотрите, Лола, просто пират какой-то.
Атлетического сложения негр лет тридцати, с кольцом в левом ухе, поставил на палубу рядом с другими вещами хозяина миниатюрный кованый сундучок и обтянутый ярко-зеленой кожей ящик с пистолетами. Расшитая и украшенная золотыми пряжками портупея и две боевые шпаги соскользнули с сундучка. Стоявший рядом матрос услужливо поднял оружие, и негр широко и благодарно улыбнулся.
До слуха Осуны донесся разговор двух бомбардиров.
— Узнаешь?
— Еще бы! И того и другого.
— Ты слышал? Их с трудом разняли. Оба уже были ранены.
— Мне до сих пор не ясно, что могло разрушить их дружбу?
— Просто этот слишком жаден. Ему подавай добычу, а де ла Крус честный корсар. Другой причины нет.
— А что этот делал до «Каталины»?
— Говорили разное. Был грандом, колонистом, наемным убийцей, флибустьером…
— Но смел, как ягуар. Я видел его на одной дуэли…
Пронзительный звук дудки боцмана заглушил последние слова бомбардира.
Экипаж поспешил на свои места, и тут же послышался скрежет цепей о кабестан, свидетельствовавший о том, что «Ласточка» поднимает якоря.
— Положительно не нравится мне этот новый пассажир, — сказал сеньор Осуна, видя, с каким интересом его спутница поглядывает на незнакомца, непринужденно беседующего на шкафуте [88] с капитаном.
— Отчего же, Томас? Мне он чем-то напоминает моего отца в молодости.
— Побойтесь бога, дорогая! Ваш отец благородный человек, а это какой-то проходимец! — воскликнул королевский инспектор. — Посмотрите хорошенько на его слугу. Типичный черномазый пират.
— Не забывайте, сеньор Осуна, что мы в колонии. Здесь вам не Европа, а Вест-Индия, — резко ответила Долорес и ушла в свою каюту.
Осуна еще долго стоял и раздумывал над строптивым характером молодой испанки, получившей воспитание в колонии. Отец Долорес ни на минуту не забывал, что его единственная и горячо любимая дочь росла в суровых условиях. Поэтому, как только девушке исполнилось шестнадцать, отец обучил ее скакать верхом на лошади в мужском седле, стрелять из пистолета и даже фехтовать облегченной шпагой.
За ужином капитан представил нового пассажира:
— Педро Гонсалес, негоциант. В прошлом бывалый моряк. Мне приятно иметь на борту такого спутника.
— Мне тоже приятно встретить такое общество, но было бы куда приятней, мосье Дюгард, согласись ВЫ; доставить меня еще и в Санто-Доминго.