Первенцев Аркадий. Секретный фронт

   - Вот та, Платоновна, единоутробная сестра Басецкого, - пояснил Забрудский, придвигаясь к Бахтину, - близнецы были... Колхозница. Активная женщина, только из другого района, - закончил он.
   Селяне теперь сгрудились внутри амбара, слева от стенда, где стоял портрет Басецкого, старшины понтонно-мостового батальона, освобождавшего Европу и убитого своими соотечественниками лишь за то, что хотел вызволить их из нужды. Ордена Славы, Красной Звезды, а также медали не лежали, как обычно, на подушечках, а были укреплены на портрете, в том порядке, в каком положено по правилам и как носил их Басецкий.
   Прощаясь с Басецким, говорили Ткаченко, председатель сельсовета и представитель от комсомольцев... Из местных жителей не выступил никто, отказались. Негласным вожаком села был Демус, в прошлом бедный крестьянин, потом приймак у местного богатея. Попытки организовать колхоз в Буках пока были безуспешны. Забрудский побывал в селе дважды. По его мнению, все зависело от того, как поведет себя Демус. Если тот согласится, за ним потянется и все село. Об этом еще по дороге в Буки рассказал Бахтину Ткаченко. Теперь Бахтин с интересом наблюдал за Демусом. Каменно-безразличное лицо, сутулая, крупная фигура, редкая седоватая борода клином. Рядом с ним стояли двое мужчин - пожилой, бородатый, и молодой, светловолосый, стриженный в "скобку"; председатель назвал его Иваном-царевичем. У обоих на правой руке недоставало по два пальца - их отрубили бандеровские "эсбисты" за подписание заявления о приеме в колхоз.
   Слушая надгробные речи и глядя то на гробы, то на Демуса, то на крестьян с изуродованными кистями натруженных рук, Бахтин думал о величайшей подлости и бесчеловечности оуновцев. Да, они стремятся внушить позорное чувство страха, понимая, что страх - их единственный союзник, потому что народ уже ненавидит их.
   Кто-то настаивал - мера за меру! Террор за террор! Против кого же направлять ответный террор? Против населения, невиновного в том, что вожаки ОУН избрали их многострадальную землю для своих кровожадных тризн? И все же не испугались люди! Ширится отпор бандеровцам, зреет ненависть к их вожакам. Люди хотят жить, трудиться! Пример тому - подвиг Басецкого. Не испугался же он! Смертью смерть попрал. Но этих людей, стоявших сейчас понуря головы неподалеку от гробов, - не испугает ли их трагическая судьба замученной семьи Басецкого?
   Все направились к кладбищу, на окраину села. Там были подготовлены четыре могилы. Гробик с младенцем опустили вместе с гробом матери.
   Солдаты дали салют из автоматических винтовок. Эхо троекратного залпа, облетев горы, вернулось на кладбище, скупо усаженное черемухой и ельничком, березками с уже пожухлой листвой. Дымные латунные гильзы, скатившись с могильного холмика, упали на примятую траву. Отсалютовав, бойцы построились и, чеканя шаг, направились к машине, которая вскоре запылила по грунтовой дороге, ведущей к селу.
   Внимание ехавших в машине солдат привлекли ярко окрашенные оранжевые металлические столбики, аккуратно вбитые на полях за селом. Кто-то пояснил: эту землю застолбил прибывший сюда во время оккупации немецкий помещик, которому отдали эти плодородные нивы... Многие солдаты были из крестьян, они приумолкли, угрюмо посматривая на эти столбы, обозначавшие границу бывшего имения фашиста.
   После похорон у могил задержались Ткаченко и Бахтин. Поодаль, у кладбищенской ограды, толпились крестьяне, тихо переговариваясь.
   День выдался солнечный и тихий. В воздухе кружились желтые, опадающие листья, летела паутина.
   - К каждой дырке гвоздь той Басецкий. Ось и дали по шляпке, проговорил высокий, худощавый селянин.
   - Комусь треба выришувать задачи влады... - возразил ему робкий голос.
   - У кого ножик, той и владыка... Прикордонники прийшлы и ушлы, а бандеровцы тут як тут...
   - Комусь треба... - Робкий голос окреп.
   - Тоби треба на цвинтарь? В сусиды до Басецкого? Спытай свою жинку, що вона скаже?
   Голоса умолкли, люди расходились по домам. По-прежнему падали листья и скрипела под ногами грубая земля. Под кладбище хозяйственные мужики выделили бросовый участок.
   - Отсюда домой, товарищ подполковник? - спросил Ткаченко.
   - Прямо домой... Здесь оставляем взвод Пантикова.
   Тревога, трудные события длинного дня утомили и Бахтина и Ткаченко. Первую половину пути они продремали: машина ехала по мягкой дороге. Когда выбрались на большак, стало не до сна; только успевай подпрыгивать на выбоинах: последние дожди вконец испортили дорогу.
   Подполковник докурил папиросу, щелчком вышвырнул окурок, поудобнее устроился в машине; сидевший впереди него сержант зорко вглядывался в сумеречную дорогу, скудно подсвеченную подфарниками.
   У сержанта и у шофера автоматы и гранаты. У Бахтина тоже. У секретаря райкома пистолет, рукоятка выпирает из правого кармана. Где уж тут мирный период! Бывает ли вообще у пограничников передышка?
   Показались огоньки Богатина. Воздух потеплел. Утверждают, что город ночью отдает тепло, накопленное днем. Вполне вероятно, что так.
   - Может, заедем ко мне? - предложил Ткаченко. - И Анечка будет рада...
   - Спасибо, Павел Иванович, дела!
   - Какие ночью дела?
   - Какие? Забыли? Мы же пограничники, Павел Иванович!
   - Последую вашему примеру и тоже займусь делом, - сказал Ткаченко. Подбросьте меня, пожалуйста, к райкому. Надо доложить выше. По нашей линии тоже тяжелое "чепе". Такого борца за колхозы потеряли!
   - У нас бесследно пропал рядовой Путятин, я о нем вам говорил, сказал Бахтин. - И вот вчера кое-что узнали... Следы привели в село Крайний Кут... Думаю до приезда следователя послать туда капитана Галайду.
   Глава тринадцатая
   Село Крайний Кут расположилось на участке заставы капитана Галайды, а так как Путятин служил на этой заставе, то на следующий день Галайду вызвали в штаб.
   - Крайний Кут? - Он был удивлен. - Шарили там, товарищ подполковник!
   - Пока данные не уточнены, их достоверность надо проверить, товарищ капитан. - Бахтин одобрительно отметил про себя подтянутость офицера и добавил: - Путятин зверски замучен и зарыт где-то там... в самом селе или за ним... Найти тело! Позднее расследованием займутся следственные органы.
   Губы капитана дрогнули, глаза льдисто застыли.
   - Только... - предупредил Бахтин, - не горячитесь!
   - Слушаюсь, товарищ подполковник!
   - Вы с чем-то не согласны?
   Не меняя позы, Галайда сказал:
   - Мы слишком мягки, товарищ подполковник!
   - К кому мягки?
   - К нашим врагам, товарищ подполковник. - Краска залила щеки и шею Галайды. Но она говорила не о смущении или стыдливости, а выдавала волнение за свое твердое, укрепившееся с годами убеждение.
   - Я понял вас правильно, товарищ Галайда. - Бахтин прикоснулся к его плечу. - Только вы неточно выразились. Мы не мягки, мы справедливы. Хотя не всюду и не все. В этой борьбе, борьбе политической, есть вывихи, шаблонно говоря, перегибы. Кое у кого сдают нервы, что и нужно нашим противникам. Им нужны козыри. Эти козыри - наши промахи. И, пожалуй, главное, что надо всегда иметь в виду: мы действуем на своей территории, а не в зоне противника. А они, их политические вожаки, стараются доказать, что все как раз наоборот... С открытым врагом справиться было бы легче, капитан. А здесь действуют скрытые пружины. Мы ходим по заминированным полям. И хорошо, что здесь все же подавляющее большинство Басецких, а не... Очеретов.
   Подполковник прислушался к донесшемуся с улицы шуму: возвращался Пантиков со своими мотострелками.
   Машины втягивались через ворота.
   - Если подсчитать не арифметически, а политически, - продолжил Бахтин, - злейших, неисправимых останется ноль целых и ноль десятых, как принято было выражаться у нас в училище. Вы какое кончали?
   - В Бабушкине, под Москвой, товарищ подполковник.
   - И я там. Хорошее училище.
   - Очень хорошее... Разрешите выполнять приказание, товарищ подполковник?
   - Выполняйте.
   Галайда выехал в Крайний Кут на заре, взяв с собой двадцать человек, два пулемета и опытную розыскную собаку Ланжерона.
   Ночью прошел густой холодный дождь. Тучи не рассеялись и к утру. Хотя ехали в фургонах, бойцы были в плащ-палатках и касках.
   Дорога к Крайнему Куту, разбитая в войну, никем не поправлялась: мосты через ручьи проседали под колесами тяжелых грузовиков.
   Переднюю, одну из двух машин, вел Денисов. Рядом с ним сидел Галайда с пистолетом-пулеметом на коленях. У Денисова - автомат и клеенчатая сумка с гранатами.
   Оба внимательно следили за дорогой, сосредоточенно молчали. Из-за деревьев, вплотную нависающих над машиной, из-за поворота, из-за валуна могла подстерегать опасность.
   До Крайнего Кута было около сорока километров, при такой дороге это займет часа три. Галайда рассчитывал попасть в село не позже девяти часов. В пути у него складывался план действий. Поначалу он соберет всех мужчин села: надо сразу же докопаться до истины. "Я по их физиономиям определю, кто чем дышит", - размышлял капитан, не склонный миндальничать с теми, кто помогал бандитам. Его как бы окатывали волны горячей крови, туманя мозг и заставляя забыть все здравые советы начальника отряда.
   Часам к восьми стало светлее, и на ветровом стекле машины высохли последние капли дождя. Ехали по каменистой дороге возле кипящего на камнях потока, вспухшего после дождя. В одной месте его пришлось переехать вброд, затем вымахнуть на взгорок и круто спуститься в долину, разделенную крестьянскими полями.
   - Крайний Кут, товарищ капитан, - сказал Денисов.
   - Бывал здесь, Денисов?
   - Бывал, - сумрачно отвечал Денисов, вспомнив, как они потеряли товарища возле этого села. - Куда держать, товарищ капитан? К сельсовету?
   - А знаешь, где сельсовет?
   - Знаю.
   Второй "студебеккер" повернул вслед Денисову. Хата Кондрата Невенчанного осталась справа. Кондрат задавал корм коням, когда еще издали увидел машины с зелеными военными шатрами. Почувствовав недоброе в этом раннем визите, он вернулся в хату, обмахнулся троекрестием на святой угол и стал поспешно соображать, как ему поступить. Мозг лихорадочно трудился, однако ничего определенного не подсказал перепуганному селянину. По правилам надо бежать на условное место и предупредить о появлении прикордонников - так его учили поступать в подобных случаях и жгли палец для клятвы. Но можно было бы - по-мужичьи прикинул Кондрат - и схитрить. Кто узнает, видел ли он военные машины? Мог же он и не заметить их: прошмыгнули, мол, мимо, и все тут.
   Кондрат не сдвинулся с места, замер у того самою стола, где бражничала банда. Вот тут распоясывался Бугай, тут сычом щурился куренной, а там... Казана в хате не было, вынес его Кондрат на погребицу, перевернул вверх днищем, укрыл вениками. А вот не избавился от улики; вывезти бы его, свалить в щель...
   Долгие раздумья Кондрата были прерваны стуком в дверь - били палкой. Натянув свитку, сразу почувствовав промозглую оторопь, Кондрат вышел в сени, открыл засов.
   - Що ты, бисов сын, ховаешься! - прикрикнул на него скаженный на язык и необдуманные поступки дед Фотоген, как его прозвали за вспыльчивый характер.
   Деду Фетогену было, пожалуй, немногим за пятьдесят, но борода, седая до самых корней, выдвинула его в почетный отряд стариков.
   - Зараз до сельрады, Кондрат! - Фетоген ринулся со двора и уже за калиткой добавил: - Требуют до майдану всех мужеского пола.
   Дело само указывало - надо идти. Не уняв дрожи в коленях. Кондрат пошел в коровник, предупредил жену, кончавшую доить вторую корову, объяснил ей, что уходит, и попытался успокоить ее.
   - Що ты, що ты, маты, - неуверенно бормотал он, - там те ж люди.
   - Люди... люди... - Помертвевшая женщина прислонилась спиной к стенке сарая. - Буде нам за того хлопчика... Накаже нас господь бог...
   - Тс-с, - просвистел Кондрат, - гляди мне, ще наквохчешь...
   - Пиду с тобой...
   - Ни... Мужеского пола сбирають... Сам голова сельрады казав...
   - Сухарей возьми! - крикнула она, когда Кондрат направлялся к воротам. Выскочила из сарая, попыталась догнать мужа - ноги не послушались. - Сорочку сменив бы, Кондрат. Може, на смерть идешь!
   Кондрат не расслышал ее последних слов. Страх гнал его, будто подталкивая в спину. Сердце Кондрата учащенно билось, рубаха взмокрела под свиткой.
   Еще не дойдя до места, Кондрат увидел расставленных в четкий квадрат солдат, их неумолимые глаза и стальные каски.
   Автоматы, выглядывавшие из-под распахнувшихся плащ-палаток, ничего хорошего не предвещали. Кондрат на практике бандеровского подполья привык к тому, что огневое оружие не пристало долго держать холодным.
   Собранные на площадь селяне столпились возле крыльца сельсовета. Ни одного румяного лица, ни одной улыбки не заметил Кондрат даже у самых краснощеких и балагуров. Стояли молча. Кондрат увидел пулеметы на машинах и содрогнулся. И вдруг раздался свирепый собачий лай. Измученный поездкой и насидевшийся на привязи Ланжерон рвался с поводка.
   Кондрат немало наслышался о вышколенных пограничниками псах. Прямо чудеса рассказывали о них. Если уж сюда привезли собаку, значит, будут брать след, а след, каким бы он ни был давним, приведет к могиле...
   Ланжерон успокоился, а Кондрат сжимал кулаки и губы, чтобы не выдать своих переживаний.
   Ему казалось, что только на него одного глядит напряженными, высветленными ненавистью глазами советский офицер, прижав к груди, будто распятие, скорострельную убойную машинку. Никуда не спрятаться от этого взгляда.
   - Из-за вас, паразитов... - Кто-то больно толкнул Кондрата в бок. Кондрат оглянулся и встретился глазами с таким же ненавидящим и зловещим, как у офицера, взглядом Дмытра Ковальчука, незаможника, гольтепы, не раз побывавшего в камерах польской дефинзивы.
   Дмытро жил недалеко от Кондрата и знал о его связях с бандеровцами. Вполне возможно, и об убитом солдате тоже знал.
   - Я що, я що... - потерянно залепетал Кондрат. - Я же, Дмытро... ты должен понимать, Дмытро... - Продолжать дальше не позволял окоченевший язык.
   Подходили мужики, живущие на дальнем конце села. Словно кнут погонщика, доносился надтреснутый голос Фетогена. Ближе и ближе его шапка из свалявшейся дрянной овчинки и длинная палка, похожая и на герлыгу и на посох. Фетоген что-то объяснил председателю сельсовета. И без отметок по списку, который держал в руках председатель, Кондрат мог установить, что почти все мужчины села явились беспрекословно.
   Что будет дальше? В голове Кондрата метались две мысли: либо его заметут в Сибирь, либо сейчас объявится со своим куренем Очерет, и тогда готовь двадцать один казан для москальского войска.
   Спасительного куреня пока не было. Офицер начал речь, негромкую, но твердую, будто гвозди забивал. Его слова, а особенно резкий голос говорил он по украински с акцентом "схидняка" - не предвещали добра.
   Офицер требовал выдачи преступников, предательски убивших солдата-пограничника, его голос еще больше окреп. Шутить, по-видимому, этот "схидняк" не умел. Он призывал к благоразумию, объяснял политику Советской власти.
   Кондрат видел на своем веку фанатиков, так расценивал он заворачивавших к нему бандитов, но в этом офицере он нутром своим почувствовал такую железную волю, с которой раньше не сталкивался. Его намерения не вызывали иных толкований: все знают, куда делся солдат, и если молчат, значит, все убийцы. А как поступают с убийцами?
   В это время на площадь сбежались женщины, приволокли детей, заголосили во весь голос, запричитали... Галайда отдал приказ солдатам отодвинуть толпу и обратился к женщинам, требуя от них одного - указать виновных в гибели солдата.
   Женщины с испугом отодвигались все дальше и дальше, завороженно устремив взоры на стоявшего в центре сомкнутого, угрожающего строя молодого темнолицего офицера, решительного и беспощадного. Еще одна минута, и его терпение лопнет, как туго натянутая струна, и тогда может случиться страшное, непоправимое...
   Это понял прежде всех бывший фронтовик Ковальчук, человек, познавший губительную силу оружия. Он выступил на шаг из толпы и, бесстрашно встретившись с разъяренным взглядом офицера-пограничника, выкрикнул, чтобы услыхали все, чтобы даже эхо далеких ущелий повторило его слова:
   - Кондрат! Невенчанный! Вот он, пособник и кат!
   Толпа расступилась, и Кондрат остался один, ссутулившийся, с опущенными руками, с испуганно бегающим, трусоватым взглядом.
   Галайда двинулся навстречу Дмытру, переспросил его и тогда подошел к Кондрату.
   - Ты?
   - Ни! Ни! - закричал Кондрат.
   - А кто?
   - Они. - Кондрат махнул рукой, указав на лес и горы.
   - Кто они? - Галайда был неумолим.
   - Они! - Кондрат боялся произнести имена: и зараз смерть и тогда смерть.
   - Кто? - Галайда поднял пистолет. - Ты мэнэ чув?
   - Чув, чув...
   - Колы чув, поняв: со зверями я зверь. Кто?
   - Скажу тихо, тихо, на ухо, скажу, пан офицер.
   Галайда наклонил голову, и Кондрат, приподнявшись на носках, горячо прошептал:
   - Бугай, "эсбист" Очерета.
   - Где пограничник?
   - Не знаю. - Кондрат затрясся. - Увезли его.
   - Врешь! - Прищуренные глаза Галайды презрительно смотрели на Кондрата. - Мы найдем его, а ты помрешь, зраднык Украины.
   - Покажу могилу... покажу... покажу... - Кондрат размазывал слезы по лицу, а люди, отстранившись, глядели на него страшно, как на зачумленного.
   Кондрат слабыми, будто ватными ногами шагал впереди капитана. С ними шли Денисов и Магометов, Сбоку от Кондрата прыгал и ярился Ланжерон. Его вел инструктор.
   Автоматчики захватили с собой щупы, обычно служившие для отыскания схронов, и саперные штыковые лопаты.
   Жена Кондрата и двое детишек-семилеток, мальчишка и девчонка, еле поспевали за процессией, направлявшейся к могиле Путятина.
   Галайда оставался жестко собранным и, кроме поставленной перед собой цели, старался не думать ни о чем. Свое поведение он считал правильным, оружие, взятое наизготовку, все-таки подействовало. Угрызения совести не мучили его. За превышение прав он готов был нести любую кару, но как в данной ситуации можно было поступить иначе, он не знал. "Ты ему азбуку коммунизма, он тебе нож в пузо! Нет, нет и нет!" В такт быстрому строевому шагу оттачивал свои мысли Галайда, плотно сцепив челюсти и не позволяя иссякнуть гневу.
   Могилы в общепринятом понимании не было.
   Кондрат постарался сгладить яму и замаскировать ее листвой, валежинами и мелкими камешками. Прошло немного времени, грунт еще не осел, и яму невозможно было отличить от местности.
   - Тут, - указал Кондрат и подвинул ногой валежник.
   - Давайте! - приказал Галайда.
   И солдаты застучали о камни лопатами. В пяти шагах от ямы, отрешенно опустив длинные руки, стояли председатель сельсовета, а за ним Дмытро Ковальчук, чувствовавший себя героем дня. Он даже сам попытался взяться за лопату, но его отстранил старшина.
   - Ты понятой, - сказал он.
   Капитан Галайда, упорно, не мигая, следил за сильными взмахами лопат, и сурово сжатые губы выдавали его напряжение.
   Когда лопата старшины вдруг наткнулась на мягкое, все остановились. Кондрат, подавшийся было вперед, испуганно отпрянул.
   В яму спрыгнул Денисов, взялся первым за обернутое в рядно тело. Денисову помог Магометов, и они вытащили труп на край ямы, а потом перенесли его подальше, на жухлую и ломкую траву.
   - Фельдшера нет в селе? - спросил Галайда председателя сельсовета, безучастно наблюдавшего за всем.
   - Що? - Стряхнув с себя оцепенение, тот беспомощно замигал белесыми ресницами.
   - Я спрашиваю: фельдшера нема на селе?
   - Нема фершала. Був, а зараз нема.
   - Где он?
   - В прошлом роци вбыли. Завязал рану прикордоннику.
   Не разворачивая рядно и пока не опознавая убитого, труп положили на плащ-палатку и понесли вчетвером. Председатель сельсовета вызвался сам сделать гроб.
   - Не нужен гроб. Довезем к себе и там похороним с честью. - Галайда приказал взять телегу у Кондрата и запрячь его коней.
   Кондрат суетливо помогал исполнить приказ: укреплял постромки, вытаскивал гриву из-под хомутов, подвесил на крюк цибарку и, втащив на задок ясли, засыпал их половой.
   - Чего он так старается, товарищ капитан? - спросил старшина Пивоваров. - Как он? За арестованною или как?
   - Он поедет на своей мажаре, - объяснил Галайда. - Пускай забирает семью и пожитки.
   - А Путятина куда?
   - На машину. Исполняйте!
   Сомнения возникли в одном. Забирая в город семью Кондрата, капитан сохранял им жизнь. Но разве месть не ждет также и Ковальчука?
   - С нами или остаетесь? - спросил Галайда у Ковальчука.
   - Тикать не хочу. Только ось... - Тот помялся. - Нечем их встретить.
   - Понятно. - Галайда приказал старшине Пивоварову выдать Ковальчуку автомат и три диска. - Остаетесь комендантом этого дома, товарищ Ковальчук. Никого не пускать, коров доить! Будем сюда наведываться...
   Казалось, все не по правилам делал этот молодой офицер с самого начала. И наконец, это вручение автоматического оружия малоизвестному человеку.
   Осторожный старшина заколебался, попробовал намокнуть, но Галайда взглядом оборвал его.
   - Яки маете вопросы? - спросил Галайда у селян.
   - Можно мени? - Председатель сельсовета отвел капитана в сторону. Ось вы дали оружие Ковальчуку, а нам?
   - А вам зачем?
   - Для того же самого.
   - Ковальчук будет бить по бандитам, а вы по кому?
   - Так що, чужак Ковальчук, може, ему вирытэ, а нам ни?
   - Вы крутили, молчали, а Ковальчук прямо сказал, храбро...
   - Нам страшнее, у нас хозяйство, а ему що? А потим нема у нас оружия. Выдали бы нам оружие для обороны, мы бы держали наряды; пришли бандиты, разве мы допустили бы людей варить...
   Председатель говорил искренне. Галайда пообещал доложить его просьбу начальству: сам он такого вопроса решать не имел права.
   - Дадите, мы вам будем складывать бандитов у ворот...
   - А как остальные думают?
   - И по-моему, и по-своему, кто как.
   - Может, спросить их?
   - Нельзя. Будет оружие, тогда и спрос.
   - До побачення! - Галайда смягчился и подал руку председателю. Решат, приеду!
   Машины и вслед за ними подвода с семьей Кондрата тронулись с места. Селяне молча провожали отряд. Ни одна баба не запричитала, никто не пожалел Кондрата; да и чего было жалеть: уходил от смерти со всей семьей. И конская упряжка с ним, да еще навалил на телегу харчей и пожитков. Увозят его под охрану, а тут налетят банды и пустят все по ветру. У Кондрата все ясно, а у них? Остается один Ковальчук с автоматом. Надолго ли хватит у него патронов в круглых тарелках, что доверили ему?..
   ...Экспедиция в Крайний Кут была закончена менее чем за сутки. Бахтин внимательно выслушал доклад Галайды, объявил ему благодарность и тут же позвонил во Львов, генералу Дуднику.
   Замученного бойца решили похоронить в Богатине с воинскими почестями.
   Недолго удержалось хорошее настроение. В середине дня Солод доложил Бахтину о поведении Галайды в село Крайний Кут. Как выяснилось на экстренном допросе Кондрата Невенчанного, капитан применил недозволенные методы и вместо благодарности заслуживал наказания.
   - Дело трибунальное, товарищ подполковник, - со вздохом закончил Солод и протер очки отутюженным белым платком.
   - Не спешите с выводами, - остановил его Бахтин, - я сам поговорю с Галайдой. Он еще здесь?
   - Здесь, товарищ подполковник. Уточняется ритуал похорон героя...
   - Героя?
   - Простите, занявшись капитаном Галайдой, я упустил рядового Путятина. - Солод попросил позволения и, перелистав показания Кондрата, зачитал то место, где сообщалось о поведении захваченного в плен пограничника. На вопрос, кто его мать, Путятин ответил: "Родина!" В ответ на вопрос Бугая, кто его отец, солдат ответил: "Сталин!" Когда его спросили, за что он получил медаль, Путятин ответил: за то, что уничтожал предателей Родины.
   - Мезенцев знает? - спросил подполковник.
   - Нет. Я с ним не виделся.
   - Познакомьте его с этим материалом и передайте мою просьбу продумать пропагандистские выводы. Поведение Путятина перед лицом мучительной смерти... - Бахтин запнулся в волнении, быстрым взмахом ладони протер глаза. - Ну, вы понимаете сами, товарищ старший лейтенант, и попросите ко мне Галайду.
   Капитан Галайда стоял перед начальником отряда. Его серые строгие глаза и плотно прижатые к форменным бриджам ладони - все говорило само за себя.
   Подполковник закончил чтение показаний Кондрата Невенчанного, спросил:
   - Соответствует действительности, товарищ капитан?
   - Да, товарищ подполковник.
   - Я предупреждал вас. Предупреждал?
   - Так точно, предупреждали, товарищ подполковник!
   - Зачем же вы применили столь... несвойственные нам методы? Зачем угрожали оружием?
   - Убийцы молчали...
   - Убийцы? - переспросил подполковник.
   За решетками окон лежала густая ночь. Шторы не были задернуты. Верхний плафон освещал мужественное лицо капитана. Сапоги у него были вычищены (и это после такого похода!), гимнастерка плотно облегала стройное, сильное тело, ремень туго опоясал гибкую талию, на ремне кобура, отяжеленная пистолетом.
   "Такого молодца отдать трибуналу?" - думал Бахтин, ища выход.
   - Все село знало, товарищ подполковник! Если не убийцы, то сообщники... - Голос капитана был резок и отрывист. - Я вспомнил рядового Путятина... У него была родинка...
   - Родинка?
   - Да, вот здесь... - Галайда поднес руку к щеке и снова опустил. - У него отец бригадир тракторной бригады, награжден орденом Ленина...
   - Так... - Подполковник слушал, казалось, логичную речь капитана, внимательно следил за выражением его волевого лица, за дерзкими огоньками, мелькавшими в его светлых, будто слегка подсиненных глазах.