Первенцев Аркадий. Секретный фронт

   - Нет! Не в моей компетенции.
   - Звонили из Богатина. Следователь уже в дороге.
   Кутай осторожно спросил:
   - А Устю более детально не спрашивали?
   - Устю? Ее спрашиваешь, а она, как тигрица. Будто мы виноваты, что Митрофана убили...
   - Есть и наша вина, - сказал Кутай и, заметив, как Галайду передернуло, смягчил: - Косвенная. Территориально наш участок. Отвечаем за все, кроме землетрясения.
   - Пригласить Устю?
   - Я бы пригласил, товарищ капитан.
   - Сейчас пригласим. - Галайда, выглянув в окно, распорядился позвать Устю.
   Перевернув чашку и положив на донышко крохотный огрызок кускового сахара, Галайда приготовился уходить. Его беспокоило "чэпэ" с Путятиным. На заставе случались потери: были и раненые и убитые. Но это были потери в схватках с врагом. Теперь случилось что-то совсем иное: канул, будто сквозь землю провалился, рядовой Путятин, человек, имевший родителей, братьев, получивший среднее образование. О чрезвычайном происшествии уже доложено, и следователь Солод, по всей вероятности, займется не только пойманными убийцами, но и розыском Путятина.
   - Подождем Солода. Нужен протокол, соблюдение формальностей. Милиционер чего-то накарябал, но этого мало. Политическое убийство все же... И преступники пойманы...
   - Вполне естественно, - сказал Кутай.
   - Надо было вам поручить предварительное следствие и опрос, пробурчал Галайда, - а то гоняют из штаба, лишь тратим дорогое время...
   Кутай улыбнулся и, воспользовавшись паузой в деловом разговоре, попросил разрешения вымыть руки, что и сделал с особой тщательностью. Посмотревшись в мутное зеркальце над умывальником, причесал свои густые темно-каштановые волосы и, отойдя к порогу, бархаткой протер сапоги.
   Все эти приготовления в ожидании Усти были понятны, и Галайда снисходительно наблюдал за лейтенантом. Эх, молодо-зелено, ну, ну...
   В кабинет без стука вошла Устя, независимо, подчеркнуто дерзко прошла к столу, поставила принесенный ею глиняный кувшин и, словно продолжая начатый спор, заносчиво спросила Галайду:
   - Ну, капитан! Хочу спытать тебя, що же це такое? Мои мальцы, спрос с них якой, все вернулись. А вы из шестерых одного посеяли! Какой будет процент отсева, капитан?
   - Не расстраивай, и так тошно, - мирно попросил Галайда, любуясь дивчиной. - Посоветуй, где искать?
   - Дэ шукать? - Устя шмыгнула носиком. - Ясно дэ! На кладбище!
   - А легкая ты, оказывается, на чужое горе!
   - Що? - Устя вплотную подступила к Галайде, оттеснила его к стене. Да разве ваше горе не наше горе? Ты що ж, меня от себя отпихиваешь? Я, може, раньше тебя твоего солдата оплакала... - Снова шмыгнула носом, бросила терзать Галайду. - Радости мимо нас проносите, а як беда - два пуда нам, а пуд соби...
   Галайда вышел. Устя прикрыла за ним дверь.
   - Я тебе квасу принесла. - Устя налила из кувшина. Когда Кутай выпил полный стакан квасу, поинтересовалась: - Ну?
   - Вот это да! Дай ще, Устя!
   - Сам теперь наливай. - Она присела боком на подоконник, уперлась спиной в филенку. Солнечный луч поиграл радужно в ее ресницах, опалил свежую, загорелую щеку.
   - Ты чего так на меня пялишься, Кутаенок?
   - Любуюсь.
   - Ну и що?
   - Хороша.
   - Заладил, як дятел, тук да тук. - Устя шаловливо перебросила на грудь косы с вплетенными в них красными ленточками. - Як?
   - Нравится. Только короткие.
   - Буде длиньше. - Она потеребила ленточки. - Червоненьки. Дражню бандеровцев.
   - А где они?
   - Везде. Митрофан казал, в Скумырде.
   - Кстати, о Митрофане. Галайда намекнул насчет важного селезня из-за кордона.
   - Правильно. Чекают селезня.
   - Кто?
   - Ясно, кто! Чего пытаешь? Не ты, не я - бандеровцы.
   - Так Митрофан сказал?
   - Так. Була заява из-за кордона. Митрофан передал мне. Они засекли это, я так думаю... и кончили его. Митрошка, кажись, выдужает. Согласовала я с Митрофаном свой план, як поймать двух поддужных, и ось, вбылы... Устя не могла без слез вспоминать о недавней трагедии, и Кутай не стал ее тревожить расспросами: и так все было в какой-то мере ясно.
   Точные сведения должны были дать упорно молчавшие и объявившие голодовку террористы.
   Часть группы, участвовавшей в поиске, вернулась. Кутай, увидев Сушняка, Денисова и подошедшего к ним начальника заставы, отошел от окна, продолжая разговор с Устей. Через несколько минут Галайда появился в кабинете с милиционером и веселым парубком в расшитой сорочке, оказавшимся секретарем партийной организации Скумырды.
   Кутаю не приходилось встречаться с секретарем, хотя лейтенант знал, что есть такой молодой секретарь партийной организации, бывший сержант, сын чеботаря из Скумырды, заочник Львовского пединститута, и имя его знал - Кирилл. По молодости его все звали просто Кириллом, а то и просто Кирко...
   Галайда устроился возле окошка, откуда был виден двор сельсовета, конюшня под черепицей со створчатыми воротами в елочку, насосный колодец с водопойным корытом, солдаты, присевшие в холодке с банками тушенки и ломтями темного хлеба в руках, а подальше, за штакетным забором, выкрашенным известью, часть улицы, уходившей в нагорье, откуда и должны были вернуться люди второго наряда, посланные на поиски Путятина.
   У капитана еще теплилась надежда на удачу. Пожалуй, он вздохнул бы облегченно, узнав даже самое горькое о пропавшем солдате. Мучила неизвестность. И лишь поэтому лицо его было сердито, уголки губ горько опущены, а холстинковые завязки папки, поданной милиционером, Галайда развязал раздраженно, нервно.
   - Ваш капитан всегда такой? - спросил милиционер Кутая и, не дожидаясь ответа, локтем толкнул легко открывшееся окошко. Положив ногу на ногу, он принялся сворачивать цигарку. У него были большие, грубые руки человека, привыкшего к тяжелому физическому труду, влажные глаза с неподвижными зрачками и мясистые губы такого же цвета, как и все его темноватое, крепкое лицо, усыпанное плохо заметными на загоревшей коже веснушками.
   Кирилл предложил стул обиженно притулившемуся в уголке председателю сельсовета, вынул из кармана записную книжечку и любовно огладил ее ладонью белой руки. "А вот этот физическим трудом давно не занимался", подумал Галайда.
   - Какие же будут у вас пропозиции? - Секретарь нарушил затянувшееся неловкое молчание. - Уточним списки селян, что ли?
   - Опять бумажки будем точить! - вмешалась Устя. - В них темно, як в самоварной трубе в полночь. Громадяны приходят и уходят, родычи набегают, обернется, хвостом крутнет, глянь, нэма! Кто родыч, а кто так себе, чтобы очи отвести...
   Милиционер с опасливой ласковостью в голосе перебил ее:
   - Не все так, Устя, дорогая. Бывает и по-твоему, не спорю. Но мы всем ведем учет...
   - Разве всех учтешь! - Кутай мягко посмотрел на готовую вспыхнуть Устю.
   Она поняла его взгляд, отмахнулась, закусила нижнюю губу и вмешалась в разговор лишь после слов секретаря, упрекнувшего милиционера за то, что тот до сих пор не сумел выловить всех контрабандистов.
   - Яки там контрабандисты, Кирко! Для отвода глаз тягают туды-сюды кепки и эти, як их... - споткнулась на слове Устя.
   - Рейтузы? - Галайда игриво подмигнул мужчинам.
   - Ну, да... словом - картузы и рейтузы... - Устя засмеялась, прикрыв рот ладошкой. - Нужна я вам? А то мне некогда.
   - Как-нибудь справимся и без тебя, - с язвинкой заметил милиционер. А когда Устя вышла, добавил: - Резкая, нетерпеливая. Коли ее послушать, так надо половину жителей законопатить... - Он перевел дух и принялся налаживать зажигалку, продувая ее и работая ногтем, как отверткой.
   - Дивчина в какой-то мере права, - сказал Галайда, - гляжу на вашу зажигалку, тоже оттуда, контрабанда. Блокнот у секретаря иноземный. А почему? Общий базар устроили. Оттуда к вам, отсюда - туда. Что за порядки?
   - Стрелять не будешь, - буркнул милиционер. - Бабы снуют, пацаны. У нас католики с православными перемешались, там тоже окрошка. Костел у нас, а там нету, попробуй турни. Папой римским стращают... Клубок противоречий...
   Галайда мирно выслушал милиционера, приступил к делу. Он понимал, в чем суть "клубка противоречий" на этой еще нестойкой послевоенной границе. Конечно, наведение порядка на границе служило на общую пользу: налаживались добрые связи с польскими пограничниками, вырабатывались общий четкий почерк и взаимная ответственность. Надо было ввести и твердые правила общения жителей.
   За общими вопросами возникали и частные. К примеру, как быть с той же Устей? Вряд ли оуновцы ограничатся Митрофаном, они постараются и до Усти добраться. Служба "безпеки" идет след в след, никому не прощает, здесь дело только во времени.
   Лучше всего, разумеется, было бы уговорить Устю переменить место жительства. Но она вряд ли захочет уезжать далеко, а переселять надо будет подальше. Остается одно: застава. Это могло произойти, если лейтенант Кутай женится на Усте. Галайда с превеликим удовольствием сыграл бы роль свата, но опять-таки Устя есть Устя. Ей одно, она другое, ей так, она этак. И Кутай, по убеждению капитана, был недостаточно активен - тоже свойство характера...
   Разные люди обитали в Скумырде. Тайные тропы, пунктиры переправ сходились возле злополучного села, а работа с населением велась поверхностно. Противник был сильным, опытным, со своей системой, с ним надо бороться равным оружием, более того, превосходящим оружием, а пока капитан Галайда чувствовал, что он еще недостаточно вооружен: многого не знает, да и навыков, опыта не хватает. Новая обстановка - как новый театр военных действий. И командир должен знать и уметь, а не только ненавидеть.
   На улице прогромыхал бронетранспортер и скрылся за поворотом, затем вновь возник, уже возле двора сельсовета. Капитан Галайда догадался: приехал следователь. Другого никого не ожидали, надо было идти встречать...
   Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
   ______________________________
   Глава первая
   Бронетранспортер остановился, из его люка выпрыгнул старший лейтенант Солод, огляделся, увидел вышедших его встретить товарищей, отряхнулся и подпрыгивающей походкой направился к ним, приветствуя прежде всего своего однокашника Кутая и ранее знакомых ему милиционера и парторга.
   Перекинув в левую руку потрепанный следовательский чемоданчик, Солод радушно поздоровался со всеми, а Галайде откозырял и представился:
   - Прошу прощения, задержался не по своей вине, товарищ капитан. Машины, как на грех, не оказалось, пришлось на громобое...
   - У нас было чем заполнить время ожидания, товарищ старший лейтенант, - с улыбкой сказал Галайда и пригласил в дом.
   В кабинет вошли только офицеры. Солод огляделся, прищурив близорукие глаза, потрогал умывальник, заглянул в пустой глечик из-под кваса, глубокомысленно приподняв белесые брови, тут же поделился свежей новостью. Вместо Пустовойта начальником отряда прислан подполковник Бахтин, прошло представление личного состава, была беседа.
   - О подполковнике Бахтине вы слышали, известная фигура в нашем мире, а Пустовойта вверх! - Солод поднял палец к потолку: - Во Львов!
   Никто пока не мог предугадать, лучше или хуже срочное перемещение, и, как всегда в подобных случаях, каждый думал лишь о том, каково будет ему при новом начальнике да и что собой представляет новый начальник. С ним придется служить, ему подчиняться, привыкать к нему.
   Пустовойт звезд с неба не хватал, но был мягким по характеру и чутким. Правда, мягкость и чуткость его нередко оборачивались дурной стороной, когда дело касалось непосредственной службы, то есть борьбы с явным и скрытым врагом. В этой борьбе, чего греха таить, Пустовойт был вяловат и нередко старался снять с себя долю ответственности. Эти черты характера раздражали генерала Дудника, а иногда вызывали его глухой гнев. А вообще, если рассуждать без предубеждений, по-деловому, Пустовойт, несомненно, больше подходил для кабинетной, а не для оперативной работы. В глубине его души жил отличный штабист, усидчивый, педантичный и, безусловно, располагающий необходимой для сложной штабной работы суммой знаний. Пустовойт больше подходил для Львова, чем для Богатина, где неукротимо бурлили страсти и требовались активность и инициатива. Вот этими-то качествами и обладал Бахтин, именно поэтому генерал Дудник и добился назначения его начальником отряда.
   - А теперь приступим к сути, - недолго думая, сказал Солод. - Судя по всему, часть следовательских вопросов по выявлению, собиранию, фиксации и исследованию доказательств отпадает, не так ли? - Он побарабанил по столу карандашиком, выбивая одному ему известный мотивчик. - Исходные данные достаточно полные, не так ли? - Снова мотивчик. - То есть ясен объект преступного посягательства. - Он оставил в покое карандаш, загнул мизинец на левой руке и, придавив его указательным пальцем правой, сделал паузу. Ясно преступное действие. - Он придавил большим пальцем безымянный и дальше, перечисляя вопросы, которые ставил не столько перед слушателями, сколько перед самим собой, поочередно собрал все пальцы в кулак. - Ясно, каким способом совершено преступление, когда, в какой обстановке, каковы последствия, кто совершил... - Он остановился и уперся более озабоченным взглядом в Кутая, сидевшего у окна и наблюдавшего за тем, как во дворе игреневый конек Усти ловко увертывался от шалившего с ним Магометова.
   - Теперь перейдем к неясностям, к белым пятнам, так сказать. Преступники отказываются назвать свои имена. Не так ли?
   - Вообще молчат! Будто им языки отрубили, - сказал Галайда. - Ничего не жрут!
   - Замкнулись и отказываются принимать пищу, - деликатно уточнил Солод. - Прием общеизвестный, но усложняющий дело, так как требует соответствующих формальностей. Голодовка-с! К тому же неизвестны соучастники. - Снова пошли в ход пальцы, но с другим значением, подсчетом неясностей, мотивов, обстоятельств, облегчивших совершение преступления...
   Галайда с неудовольствием вслушивался в отчетливую, размеренную речь Солода.
   - Стоит ли развивать веревку, чтобы начать плести ее снова, товарищ старший лейтенант? - перебил его Галайда. - Преступники пойманы, взяты под стражу. Место происшествия исследовано милицией, имеется акт, подписи понятых и все, что положено. Убитый еще не похоронен, другой, тяжело раненный, еле-еле пришел в себя!.. Никакой, самый въедливый прокурор не придерется. Теперь надо выяснить мотивы.
   - Да, да, мотивы. - Солод достал из следственной сумки ручку и бумагу.
   "Селезень", упомянутый Кутаем, живо заинтересовал Солода, верившего своему однокашнику, его несравнимому чутью разведчика и умению быстро и трезво разобраться в обстановке. Солод уцепился за Кутая с похвальной настойчивостью и умением увязывать и накапливать всякие, даже кажущиеся незначительными детали. Конечно, исчезновение Путятина тоже немедленно было поставлено Солодом в один ряд, так как оно произошло все в тех же местах действий неуловимого Очерета.
   Солод побеседовал с Устей и отправился допрашивать преступников с тайной надеждой все же добиться успеха. Вскоре ему пришлось разочароваться в своих возможностях. Преступники попались "твердые", глухие к любым заигрываниям, упорно и нагло молчавшие. Два с половиной часа говорил с ними старший лейтенант и вернулся ни с чем, не добавив ни одного нужного слова в протокол дознания.
   Кутай поджидал его в корчме, некогда славившейся гусиными шкварками и борщом с пампушками, а ныне превращенной в столовую потребительской кооперации.
   - Да, брат, нескромно говорить о тяжести шапки Мономаха, но теперь я понял, как чувствует себя сазан, вытащенный из родной стихии на горячий песок... - Солод вытер пот с висков, расстегнул гимнастерку и прошелся платком по ключицам. - Если ты не возбранишь кружку пивка, обещаю тебе царство небесное...
   Кутай сумел добиться от администрации столовой сверхроскошного борща, гуляша, приготовленного по-мадьярски, и пива, что заставило благодарного Солода широко раскрыть глаза и, как он выразился, "погрузиться в нирвану".
   Закончив с обедом, друзья потягивали холодное пиво, закусывая солеными сухариками. Они не говорили о своих служебных делах, ограничивались только им одним понятными намеками, и беседа их со стороны показалась бы странной.
   Кутай понимал наиболее важное, из-за чего стоило поработать, не жалея ни сил, ни крови, - оуновцы ждут эмиссара "головного провода", и чтобы его добыть...
   После Митрофана на очереди была Устя. Кто-кто, а он, Кутай, понимал, как кольцуется месть оуновцев, и он готов был идти на любую опасность.
   - Ты давай возвращайся скорее, - торопил он Солода, - еще не вздумай здесь заночевать.
   - Почему ты решил, что я здесь заночую?
   - Просто так... Учти, на бронетранспортере безопасно возвращаться даже глухой ночью.
   - Не думаешь ли ты, что я боюсь ночи? Ты меня мало знаешь, Кутай.
   - Нет, я ничего дурного о тебе не думаю. - Кутай старался поскорее закончить обед, отказался от следующей кружки пива и, набрав в кулак сухариков, по одному бросал их в рот, с треском разгрызая.
   Солод допил пиво, расплатился с официантом, рыжим мужчиной в военных штанах, в нечистой сорочке, и, подождав, пока тот скрылся на кухне, сказал:
   - Явный криминал. Вот такой вонзит, и не услышишь...
   Они вышли из столовой и теперь могли поговорить без стеснений.
   - Зачем ты вызывал на допрос Устю? - спросил Кутай.
   - Ах вот оно что! - Солод коротко засмеялся. - Как же я мог поступить иначе? Ведь только от нее тянется цепочка. Она "обмозговала" Митрофана. Она догадалась о "селезне". Она известила заставу. Она же прискакала, никто другой! Как же ее обойти? Она главный свидетель. Вообрази, хорош бы я был, представ перед светлыми очами майора Муравьева без ее личных показаний! По словам, мол, некоторых товарищей, некая девица сказала то-то и то-то... Разве я не прав? Ты же стреляный воробей, знаешь. Убедил?
   - Ладно, замнем...
   - Проявляешь нервозность, Егор. Теряешь наиболее драгоценное свое качество - невозмутимость. Тебя что, Устя расстроила?
   - Повторяю, замнем, - потребовал Кутай. - Устю зря не склоняй и не спрягай, вот что...
   - Скажу по-твоему - л а д н о.
   Первым из Скумырды уехал Солод. Вслед за ним, за час до заката, на мотоцикле - Кутай, прихвативший с собой Сушняка и Денисова.
   - На ночь глядя одному ехать запрещаю! - приказал Галайда. - Хватит с меня и Путятина. По всем вопросам обращайтесь к старшему лейтенанту Зацепе. Он остался за меня. А я здесь заночую. Придется прочесать вон те лесочки...
   - А как с Митрофаном?
   - Похороним с воинским салютом, как погибшего на боевом посту.
   Глава вторая
   Куренной Очерет возвращался после неудачных поисков будто в воду канувшего связника, неделю тому назад обязанного прибыть с важными инструкциями. Очерет выезжал конной ватагой, что бывало в исключительных случаях. Бывший офицер дивизии СС "Галичина" тосковал по седлу.
   Поездка обставлялась предосторожностями, совсем не излишними в связи с активной деятельностью прибывшего из Львова для командования пограничным отрядом подполковника Бахтина.
   Курень Очерета, хотя и был раздроблен на рои и четы, действовал на участке погранотряда подполковника Бахтина, державшего свой штаб в небольшом районном городке Богатине.
   Стояло предосеннее время года, более заметное в горах, где деревья, кустарники, траву уже тронула позолота, и меньше заметное в долинах, куда багряная осень спустится через месяц, если не подвалят ранние холодные циклоны.
   Ватага Очерета осторожно пробиралась щелями и распадинами, по руслам водостоков, тихо пересекая долины, держа коней в поводу, чтобы не привлекать внимание верхоконными фигурами. Впереди, на полперехода, двигался матерый волчище - референт "службы безпеки" Бугай со своими окруженцами: искал дорогу.
   Как бы то ни было, а пока все хорошо. Пожалует осень, разденется чернотроп, тогда придется забираться на зимовку в бункера. А теперь дыши, расправляй тело, хватай очами зрелую красоту природы. Очерет только прикидывался дремучим батькой, а в душе у него тоже пели какие-то нежные струны. Батько так батько. Он не шугал тех, кто так называл его, хотя принято было другое обращение - "друже зверхныку".
   Очерет давно утвердился в крамольной мысли: разлезлось, как гнилая шерсть, расползлось по швам некогда, как ему казалось, мощное движение, вслед за тем, как рухнула гитлеровская Ниметчина, посрывали кресты и черные обшлага его покровители - офицеры абвера и гестапо. Американец далеко, за семью морями, англичанину лишь бы самому намотать на жидкие икры обмотки. Если и кинут кроху - сыт не будешь.
   Никому батько не мог поведать своих горьких дум, а если сам узнавал, что такие же мысли заводились в какой-нибудь другой голове, разговор был короток: с плеч долой дурацкую башку с ее дурацкими мыслями. В листовке коммунистов, напечатанной в Киеве, было неглупо сказано, что антинародные движения обречены на гибель, как бы ни пыжились вожаки, какие бы дикие меры они ни принимали, чтобы удержать их от распада. Куда делись грозный "Штаб Антона", выступивший от имени "Абверштелле-Вена", или "Российская освободительная армия" Власова, или Армия Крайова с ее шановными панами Бур-Комаровским и Окулицким? Один пшик остался. Гонору выше пупа, а как тикать - только пылюка схватывалась. Где они теперь? Весь их форс и гонор, будто жменя соли в цибарке с крутым кипятком.
   Громят красноармейцы бандеровцев, отыскивают в самых чащобных урочищах. Видать, тянутся с повинной предатели, легавые наводят на след.
   Накрыли даже школу Луня. Может, кому-то и удалось уйти, а куда? На командные роли приходят роевые и четовые - сопляки. А пограничники на подбор: как бой - один бьет пятнадцать. И оружие то же, и пули те же, а бухгалтерия другая. Разве так гоже?
   Горькие раздумья отяжелили голову. Лесной, напоенный хвоей воздух принес утешение. Очерет кликнул адъютанта Танцюру, попросил лекарственный карандаш, потер лоб и переносье - стало легче.
   - Скоро Крайний Кут?
   - Вот-вот буде Крайний Кут, - ответил Танцюра.
   У адъютанта синие губы и острый подбородок, кривые ноги и оттопыренные уши. Такого неказистого Очерет не променяет ни на одного самого модного раскрасавца.
   - Бугай где?
   - Большой привал дает Бугай в Крайнем Куте, - ответил всезнающий адъютант.
   Спытай его, что на столе у Бугая, там, на привале, - скажет. Какая солонка - скажет. Черт ему батько, все знает Танцюра. Преувеличивая заслуги любезного его сердцу адъютанта, батько снимал с себя долю ответственности и освобождал мозги для более важных мыслей.
   В Крайнем Куте, как и в любом другом селе, жили разные люди, и потому неправы те, кто из-за двух десятков крепких, сумрачных мужиков, промышлявших скотом и контрабандой, называли его вороньим гнездом. Ошибались в оценках и бандеровцы, считая это удаленное от больших дорог село своей вотчиной. Были в нем и зажиточные семьи, недовольные рабоче-крестьянской властью, и бедные, мечтавшие, чтобы она укоренилась прочно, сбила спесь с мироедов, отвадила непрошеных жутких гостей, хватавших за каждое неосторожное слово и грозивших топором и удавкой.
   Почему избрали бандиты село как бы своей перевалкой? Стояло оно удобней некуда, прислонившись к горе с густейшим буковым пралесом. Чуть тревога - ныряй в мутно-зеленый омут, а там попробуй найди...
   При освобождении, в тридцать девятом, ни один кавалерист, ни одна танкетка не заглянули сюда. Где то стороной маршал Тимошенко форсированными бросками проскочил по большакам к границе.
   Советская власть пришла ненадолго, беднякам принесла хорошее, кулаков тряхнула слегка, больше напугала. А потом, двух жатв не прошло, хлынули по тем же дорогам германские панцирные части, раздавили бедняцкие порядки. Старосту ставили, а не выбирали, полицаям дали полное право карать и миловать. Прошел год, другой, третий, потом узнали: двумя крыльями повели свои войска Еременко и Малиновский, прогудели тяжелые бомбардировщики на запад. Притихли и воздух и земля. Выцветились, как плесень на погребице, рои и четы, автоматы и удавки. Надолго ли? Прослоились, как слоеный пирог, по фронтовому тылу зеленые фуражки и солдатские картузы, непонятная кое для кого чересполосица.
   Воспользовавшись глухоманью, "приштабился" сюда самый отчаянный и зверский курень Очерета. Вверху - белоус и овсяница, а внизу забункерованные с немецкой зловещей аккуратностью материальные склады и арсеналы, подземные гарнизоны, а в них обманутые, запутанные ложью и страхом селяне. Им бы скот пасти, валить лес, пахать землю, притопывать чоботами с подковками и мочить ус в пенной браге за раздольным застольем, ан нет, выбита радость, отказано в солнце; судьба уготовила только кровь, злобу, смерть...
   От поляны с нетронутым пышнотравьем ватага шагом вытянулась в змейку по тропе. Застучали подковы по камням, того и гляди стегнет по глазам упругая ветка.
   Две терраски средней крутизны по копытной стежке, потом опять вниз, раздвинулся подлесок, ушли за спину буки, осталась еще долина, хотя какая долина - пролысина, вернее, падь, а на взгорке притулились крайние дворы, где можно поснедать, напоить и накормить перепавших коней да и самим поразмяться после верховой распарки.
   Куренной с хмурым удовлетворением замечал порядок. На перепутках поджидали вершники-маяки, приветствовали поднятием правой руки. Немецкие автоматы наготове, только вот форма, тоже оттуда, совсем ни к чему. Очерет давал приказ снять эти приметные шкуры, взять из захваченных скрыней шаровары, свитки и шапки.