Кутай спросил:
   - Ночлег у кого?
   - У Сиволоба, больше негде, - ответил председатель, принявшись просматривать бумаги, пододвинутые ему писарчуком. Темнело действительно быстро, и председатель перенес папку на подоконник. - Що, семена просят?
   - Нужда в семенах, точно, - подтвердил писарчук, - озимку.
   - До мы их возьмем? Ось тут, в левом углу, резолюция: отказать категорически...
   Забрудский попросил бумагу. Вчитался, еще больше повеселел.
   - И эти будут наши. Эх ты, тактик еловый, для того и артель... Будет артель - будут семена. Все просьбы перепиши, - сказал писарчуку. - Почерк у тебя красивый? К утру чтобы было в полном ажуре, хлопчик. Только отыщи и прежние бумажки с отказами, все отыщи...
   - Как? - Писарчук обратился к председателю.
   - Исполняй! - Тот встал, потянулся. - Такой резон - вечерять и спать!
   - Надо обеспечить надежный ночлег, - напомнил Кутай.
   - Надежный гарантувать не можу.
   - Не можете? - Кутай наершился.
   - Яка гарантия? Банда на банде. Може, на ялыне* снайпер? Будемо вместе гарантувать, лейтенант. Сколько на ваших времени? - Председатель по-хорошему улыбнулся Кутаю, приподнялся на носки, подвел стрелку на стенных часах. - Размагнитилась, чи що? То вперед бегут, то тянутся, як на волах.
   _______________
   * Елка (укр.).
   Сумрак постепенно заполнял комнату. Через открытые окна доносилось мычание коров: с пастбища возвращалось стадо. Мальчишка-дневальный, сидевший возле Кутая, осторожно поглаживал пальцем по звездочке на его красивой фуражке пограничника. Ноги мальчишки были босы, на мотне холщовых штанов немецкая пуговица.
   От сельсовета вскоре свернули вправо, кривая улица пошла вверх, в нагорную часть села. Председатель шел впереди с Забрудским, а позади Мезенцев с Кутаем, продолжавшим рассказывать несложную историю своей жизни.
   - Если говорить откровенно, все началось с фуражки, товарищ майор. Манила меня фуражка пограничника, сейчас трудно разобраться почему. Возможно, как и всегда бывает, случай. Мой двоюродный брат служил в погранвойсках, на западной, приехал на побывку - клинок, шпоры, а главное... Ляжет он отдыхать, выжду, подберусь, возьму его фуражку, надену, прошмыгну к колоде с водой и так гляжу на себя и этак... Запала мечта, не вытравить...
   - Удалось осуществить. - Мезенцев оглядел фуражку Кутая, была она чем-то непохожа на другие фуражки, пофасонистей сшита, высокая, прибавляла лейтенанту роста.
   - Не сразу удалось свою мечту осуществить, товарищ майор. Меня призвали в октябре сорок второго в понтонные войска. Призвал полевой военкомат в Средней Ахтубе.
   - Разве вы оттуда? С Поволжья?
   - Нет. Я с Украины, с Днепропетровщины. Когда немцы подходили к Днепру, наш колхоз приказано было эвакуировать в Чкаловскую область. Я был комсомольским активистом. Загуртовали мы скот, запрягли коней. Председателем колхоза был мой родной дядька Макар, колхоз был для него все, а тут вышел приказ: врагу ничего не оставлять; хлеба созрели, жать некогда, пришлось на корню поджигать. Сам дядька Макар поджег. Вернулся, руки ходуном ходят, глаза провалились, сухие. Думали, умом тронется, так переживал, хоть ни одной слезы не уронил... Вот как за колхоз переживал, значит, родным стал, а нам приходится уговаривать... Еще два неполных квартала, и дойдем. Недалече осталось. Разрешите, доскажу?
   - Пожалуйста. Я слушаю внимательно.
   - Когда меня взяли в понтонные войска, послали а самое пекло, на Миусс-узел. Действительно, товарищ майор, узелочек. Развязывали его долго. Дрались отличные войска, гвардейцы, сталинградская армия. Контузило меня на Миуссе, попал в госпиталь, в Донбасс, а там благодаря пограничнику Тульчицкому просочился я, товарищ майор, правдами-неправдами в пограничники. Попал в боевой погранполк, был в Крыму, потом в Чехословакии. Под Бухарестом участвовал в разгроме власовцев, присвоили мне сержанта, потом старшего сержанта, старшину. А в сорок пятом откурсантил годик в Бабушкине и перешел на офицерский паек, товарищ майор. Если же наметить пунктирно, с кем дрался, то в основном с изменниками Родины, с националистами... И теперь не в мешок, набитый соломой, колем...
   - Не нами драчка затеяна, - сказал Мезенцев, понимая смысл озабоченности и печали своего спутника. И, наблюдая за движением набрякающей к ночи тучи, чувствуя за спиной стылый ветерок, добавил: Советская власть внесла в мир необычный порядок - никогда самой не начинать войны. А вот кто-то расценивает такое неоспоримое качество как слабость.
   Кутай тоже поглядел в сторону приближающейся тучи и невольно, хотя и не было пока надобности, поглубже натянул фуражку.
   - Если задождит, то надолго. Завтра собрание хотели проводить на открытом воздухе, клуба-то у них нет, ее будешь же голосовать в амбаре...
   Их догнал медленно ехавший за ними в "козлике" Денисов, притормозил в десятке шагов. Спрыгнувший в бурьян старшина Сушняк направился к ним, с треском ломая ногами лебеду.
   Подождав его, Кутай распорядился осмотреть место, назначенное для ночлега, проверить чердак стодолы и осмотреть подступы.
   Старшина молча выслушал, козырнул, вернулся к машине.
   - Мы на глаза населению лезть не будем, товарищ майор, а предосторожность не мешает. Раз терракты начались, значит, село попало в открытый список, будут и дальше распоясываться. - Кутай замедлил шаги, огляделся. - Кажется, дошли до Сиволоба. Давно тут не был. Хата под камышом, северная сторона, густо мшистая, журавель с буккерным колесом противовеса, стодола, баргамотная грушина, так... - Подождав отставших Забрудского и председателя, Кутай распахнул калитку, пропустил всех. В то же время глаза его внимательно следили за действиями Сушняка и Денисова, принявшихся прочесывать место привала, как было им приказано.
   Хозяин встречал, как и положено, на крыльце. Предупрежденный посыльным мальчишкой, Сиволоб приоделся в лучшее и потому выглядел внушительно. На нем были галифе с позументом и сапоги бутылками, явно трофейного происхождения, поверх расшитой рукодельным узором рубахи была надета парадная куртка, попавшая на просторные плечи этого тридцатипятилетнего мужчины при разоружении немецкого мотовзвода, охранявшего тыловую рокадную коммуникацию.
   - Вечер добрый, панове. - Сиволоб поклонился, хотя глаза не выражали особой радости.
   - Як дела, Сиволоб? - Кутай по-приятельски подал ему руку, тихонько спросил: - Почему стодола на замке?
   - А почему ей не буть на замке, пане лейтенант? Сами бачите, живемо на отлете, пошла черна шкода. - Все же кивнул младшему брату-дурачку, стоявшему поодаль в длинной рубахе, задубелой на груди, и тот разлаписто заковылял босыми ногами в хату за ключами, потом побежал к стодоле, где уже ожидали пограничники.
   - Заходьте, - пригласил Сиволоб. - Слава Исусу, повечерять найдется. - Обратился к председателю: - А насчет покликать Тымчука-драгуна и Ивана-царевича хлопчик передал, послал за ними.
   - Спасибо, друже, спасибо. - Председатель поощрительно притронулся к плечу хозяина, сам повторил приглашение, и все зашли в чисто убранную хату, где их поджидала у накрытого стола молодая, в меру застенчивая хозяйка, также одетая в праздничное.
   Над столом уже горела лампа с круглым фитилем, освещая неровным светом, падавшим из-под жестяного абажура, запеченного до кирпичного цвета гусака. Хозяин принял их радушно, засучил рукава куртки и разломал гуся на куски. Из нутра его вывалились коричневые яблоки, и вкусно запахло.
   - Угощайтесь, панове, - у хозяйки был певучий голос, - чем Исус послал, чем нас не обидел. Ось тутечки свинина, а хто хоче кисленького, берить помидоры, тилько-тилько з кадки и пид горилку самый раз...
   Приглашенные селяне появились ко второй чарке.
   - Ваша доля не помирала, - приветствовала их хозяйка, продолжавшая потчевать гостей, не присаживаясь к столу. - Зараз подвинуться, места всем хватит.
   Старший, Тымчук, держался с подчеркнутым достоинством, степенно оглаживал бороду, не терял выправки, приобретенной при хорошей муштре в одном из драгунских полков польской кавалерии времен маршала Юзефа Пилсудского. После общего поклона присел по воле хозяйки рядом с представителем райкома, принял посуду и конец рушника, потянулся за хлебом левой рукой. Правую, искалеченную, прикрыл рушником.
   Второй, молодой, стриженный под скобку, был улыбчив и по-девичьи миловиден: густые белокурые волосы, румяные щеки и длинные ресницы. Не зря прозвали его Иваном-царевичем. Только вот рука... На правой кисти не хватало двух пальцев, указательного и среднего, их отрубили одним взмахом секиры.
   Оба они пришли, заранее предупрежденные о цели их вызова, и потому не слишком долго раскачивались, когда к ним обратились за помощью.
   - Яка ж тут наша помощь? - удивился Тымчук. - Вы нам приехали пособлять, а мы, що ж, спасибо вам, давайте завет, що нам робыть... - Он говорил твердо, бел страха или приниженности, зверская расправа накалила его ненавистью.
   - За Демусом пойдут селяне? - выспрашивал Забрудский.
   - Пойдут. - Тымчук только причмокнул губами, что означало сожаление. - Це як старый козел в отаре...
   Кохан укоризненно покачал головой, встряхнул густыми, красивого цвета волосами, резко возразил Тымчуку. Кохан вступился за своих односельчан, сказал, что крестьяне готовы хоть сейчас взяться за дело, вздохнуть полной грудью.
   Сиволоб слушал его с видимым удовольствием, дважды вставлял свои реплики, поддерживая разошедшегося Кохана, но в конце концов все же, как человек практического склада, твердо заключил:
   - Без него громада не прокукарекает. Коренник тронет, пристяжка пойдет.
   - Це мы пристяжка? - обидчиво спросил Тымчук.
   - На себя не приймай. И я пристяжка, треба, як лучше.
   - Тактика. - Тымчук налил стакан, закусил помидором, высосав его так, что в руке осталась одна кожица.
   - Тактикой нельзя пренебрегать, - вразумительно сказал Забрудский, явно довольный течением беседы, которую он представлял более трудной. Стратегия ясная, флажки твердо стоят на карте, а вот тактика всегда в жмене... Кого выпускать первым?
   - В авангарде? - хитро спросил Тымчук.
   - Хотя бы, раз уж берем военные термины.
   - Демуса.
   - Демуса? - переспросил Кохан, ясные его глаза будто ледком подернулись. - В авангарде?
   Забрудский потянулся к Иван-царевичу, прикоснулся к его правой руке, мягко пояснил:
   - Тактика, товарищ Кохан, тактика.
   - Святое дело, а вперед опять живоглотов! - с сердцем воскликнул Кохан.
   На минуту все притихли. Подействовали не слова, подействовал тон сказанного: тоскливая горечь, горький упрек, потому и притихли.
   - Поглядим по обстановке, - сказал Забрудский. - Я понимаю тебя, Павло, но и ты пойми: напролом нельзя, а если захлебнемся? - Забрудский мельком взглянул на Мезенцева, скорбные складки сжали с обеих сторон его рот, губы отвердели, может, вспомнил фронт, захлебнувшуюся кровью первую атаку...
   Вернулся после выяснения обстановки лейтенант Кутай, прищурился на свет, снял фуражку, повесил ее на гвоздик, возле портрета Ивана Франко, вырезанного из журнала, и, поймав вопросительный взгляд майора, кивнул ему, успокаивая. Мазенцев понял: снаружи порядок.
   Хозяйка обратилась к вновь пришедшему гостю, назвала его по отчеству, тем самым оказав ему особое внимание. Кутай от горилки вежливо отказался, зато выпил кружку браги и принялся "добивать" гусака.
   Тем временем за столом продолжался прежний разговор, его поддерживал Забрудский, ставя вопрос за вопросом и так и этак вырисовывая для себя картину действительного положения в селе, расстановку сил, которые он подчеркнуто называл классовыми. Мезенцев постепенно проникал в подлинное существо этого внешне шумливого и, казалось бы, взбалмошного человека. Имел значение его голос, хриплый, прерываемый кашлем и всхлипами, чему причиной было горловое ранение. Судя по привычке говорить громко, Забрудский был еще и глуховат; такое часто бывает с танкистами или котельщиками, что Мезенцев наблюдал в железнодорожном поселке, где ему пришлось жить близ мастерских, занятых ремонтом паровозов. Котельщиков у них так и называли - глухарями.
   Чтобы не уронить достоинства своей миссии, Забрудский на первый план выдвигал выгоды, которые несли крестьянам колхозы. Именно заботой о крестьянстве и руководствовалась партия, направляя сюда своих представителей.
   - Советская власть без букинского колхоза не утонет, я вот букинцам придется туговато. Нельзя же тянуть в светлое будущее наподобие лебедя, рака и щуки из известной басни Крылова...
   - Машины, трактора будут? - спросил Сиволоб.
   - Через эмтээс - пожалуйста!
   - Где эмтээс?
   - Организуется в районном масштабе.
   - Долго организовывается, - сказал председатель.
   - Логика такая, дорогой голова сельрады, сначала треба знать, для кого ее организовывать. Создаются колхозы, и тут же созревает эмтээс как база социалистического земледелия. Понятно, голова? - Забрудский хитро подморгнул Мезенцеву. - Хату ставим с фундамента, нема такого шаленного, що зачинал с крыши...
   - Я высветляю, товарищ Забрудский, для себя темные места, - виновато оправдывался председатель, - вас же спытают селяне завтра.
   - Вот потому и треба нам знать обстановку. Согласен. Опираться на массы, на их опыт... - Забрудский обратился к Тымчуку: - Давай, друже, прежде всего гуртом сомнения снимем. Нам треба, як сазану зонтик, "бурхлыви оплески". - Обернулся к Мезенцеву. - В переводе - бурные аплодисменты... Нам нельзя шукать кота в чувале. Выкладывай свои мудрые соображения...
   - Ну, не так щоб мудрые, а все ж... - И, польщенный уважительным к себе отношением, Тымчук принялся за деловые рассуждения.
   Забрудский весь превратился во внимание; нет-нет да и черкнет что-то себе в книжечку, подопрет то одну, то другую щеку крепко стиснутым кулаком, наведет вопросом примолкшего было Тымчука и снова внимательно слушает, а собеседник, чувствуя такое отношение к себе, раскрывается все глубже.
   Вечерю закончили скоро, а беседу вели до первых петухов. Председатель ушел вместе с селянами. Их провожал тонкий луч электрического фонарика.
   Сушняк добирал первую вахту, поджидая уехавших на связь в сельсовет Кутая и Денисова. Лейтенант беспокоился о Скумырде, об Усте. Показания Кунтуша подтверждали логическое развитие событий: после Митрофана очередь должна была дойти до Усти.
   Мезенцеву и Забрудскому постелили в горнице, на двухспальной кровати с мерцавшими в темноте никелированными шарами.
   - Фронтальной атакой их не возьмешь, треба резать проволоку. Забрудский мыслил вслух и не ждал ответа. - Проход для пехоты готовить... Хлопцев не зря включили, проверенные. - Его тучноватое тело дышало жаром, неутомимо поблескивали глаза. - Не спите?
   - С вами заснешь...
   - Прошу прощения, Анатолий Прокофьевич, такой я беспокойный...
   - Чего извиняться, вот еще надумали. - Мезенцев засмущался, отодвинулся от его разгоряченного тела. - Завтра предстоит тяжелый день.
   - Не так тяжелый, как ответственный. Затравку вроде подготовили, а вот как отзовется громада? А, ладно, спокойной ночи! - Забрудский поплотнее прижался к стене, проверил засунутый под подушку пистолет. Снаружи обеспечивают?
   - Да, приказано.
   Мезенцев лежал на спине, положив голову на запрокинутые руки, вслушивался в темноту. За ставнями погуливал ветер, шелестели жухлые листья, в лесу неприятно кричала птица. Чтобы отвлечься от шума за окном, Мезенцев вслушался в милое бормотание спавших вповалку в соседней комнате хозяйских детишек, а потом полностью переключился на сверчка, открывшего свой сольный концерт в каком-то запечном тайнике. Здесь сверчка именовали цвиркуном. И Мезенцев с удивлением установил, что ему никогда не приходилось видеть сверчка. Когда-то прочитал, что сверчок голоса не имеет, а вот эти по-своему мелодичные звуки он извлекает из своих надкрыльников, будто смычком водя ими по зубчатым ножкам. С такими умиротворенными мыслями Мезенцев крепко заснул.
   Глава четвертая
   Утро выдалось пасмурным. Небольшой дождик, выпавший ночью, прибил дорожную пыль и подтемнил крыши. Ветер не разыгрался и еще не успел нагнать хмары из-за северо-восточной гряды гор, откуда всегда приходило ненастье.
   Забрудский вместе с Сиволобом рано ушел в сельсовет. Мезенцев поспешно натянул сапоги, набросил на плети китель, вышел к колодцу умыться. Хозяйка успела выдоить корову, отправить ее в стадо и возилась у летней печки, жарила на чугунной сковородке оладьи. Увидев Мезенцева, она кивнула дочурке, и та поспешно прибежала с мылом и рушником, поклонившись, подождала, пока постоялец достанет журавлем воду из колодца. Еще за ужином Мезенцев узнал, что девочку зовут Настенька, что учится она в пятом классе, учительница у них - Антонина Ивановна и училась Настенька вместе с дочерью Басецкого, убитой бандеровцами. Как старые знакомые, они по душам поговорили и вернулись в хату друзьями. Оказывается, Антонина Ивановна велела детям собраться в школе, чтобы идти на собрание. Мать неодобрительно отзывалась об этой затее учительницы, опасаясь неожиданностей. И прежде всего она боялась нападения банды. Не исключал этого и лейтенант Кутай, державший связь с погранотрядом.
   - До Богатина рукой подать, товарищ майор. Курсирует бронетранспортер, - доложил Кутай. - Когда нужно будет, по рации кликнем...
   - Надеюсь, не понадобится, - сказал Мезенцев.
   - Береженого бог бережет, товарищ майор.
   Хозяйка была настроена тревожно, прислушивалась к малейшему шуму, а когда заметила на дороге обоз, спускавшийся по глинистому изволоку к долине, пристально всматривалась из-под ладошки, прищурив глаза и прикусив сухие губы.
   - Слава Исусу, чураки везут...
   Чураками называют необтесанные бревна, полученные после раскряжевки еловых или пихтовых хлыстов на лесосеках. Мимо села пролегала дорога на фанерный завод.
   - Ось так и живемо, - со скорбной улыбкой призналась хозяйка, отовсюду ждем горя. Треба налаживать жизнь. А так жить - все сердце буде в лохмотках, а у мене диты... - Хозяйка приголубила притихших детишек, сразу сбившихся возле нее, как цыплятки возле квочки.
   - Дали бы нам солдат на постой, годувалы бы и поили, защити треба селянам... Вся Украина дышит, а мы... - Она присела на краешек лавки, доверительно сказала Мезенцеву: - Не знаю, як кто, а я скажу... На зборах треба твердо сказать за "столбики"...
   - Какие "столбики"?
   - Так мы кличем землю помещичью, що застолбили немцы, а зараз она ничья. Кажуть, держава себе возьмет. А що та земля для такой великой державы?
   - Кому же отдать?
   - Как кому? Колгоспу!
   - Ах, вот оно что! - сказал Мезенцев. - А были наметки?
   - Як же... Ще Басецкий планував, а его вбыли, потом и заглохло...
   Кутай поддакнул хозяйке и, когда она вышла за топленым молоком, сказал:
   - Этот вопрос обсуждается селянами втихомолку, товарищ майор. Острый вопрос...
   - Забрудский-то хоть знает об этих "столбиках"?
   - Не могу ответить. - Кутай передернул плечами.
   - Тогда следует его проинформировать еще до собрания.
   - Вероятно, следует, - согласился Кутай. - Машина ждет. Чтобы не терять времени, подскочим на ней, товарищ майор.
   Сход решили провести на свежем воздухе в десять часов. А в восемь должен был прийти Демус, чтобы закончить начатую вчера беседу.
   Мезенцев застал Забрудского, председателя и Сиволоба за уточнением списков селян, имеющегося у них скота, инвентаря и удобной земли. На столе была развернута старая карта землеустройства с замусоленными краями. Над ней, по всей видимости, успели достаточно поработать. В комнате держался стойкий дым табака, а запотевшие стекла окон, казалось, покрылись наледью. Забрудский раскатывал пыльный ватман, добытый из фанерного шкафа, а председатель искал в столе завалявшиеся кнопки, чтобы приколоть его на стенке, так как места на столе не хватало.
   - Садитесь, принимайте участие, - пригласил Забрудский, продолжая заниматься начатым делом. Веки его глаз припухли, на щеках играл румянец, из груди во время речи доносились свистящие звуки.
   Мезенцев оглянулся. Кутая в комнате не было: что ж, это и понятно. Не снимая головного убора, Мезенцев подошел к столу, выправил завернувшийся край карты, опытным глазом военного поискал "столбики", ожидая найти их на плане, отлично выполненном опытной рукой землемера. "Столбики" отсутствовали, а на том месте, где им надлежало быть, значилась салатной краской обозначенная удобная для пашни земля. Спросив о "столбиках" у председателя, Мезенцев встретился с заинтересованно-удивленным взглядом его усталых и до этого безразличных глаз.
   - Что за "столбики"? - заинтересовался Забрудский. И тут же получил обстоятельный ответ.
   - Неосмотрительно утаивали вы от меня такое важное звено, - мягко, но с признаком раздражения упрекал Забрудский. - Этот вопрос так сразу не решишь, надо немедленно созвониться с товарищем Ткаченко, согласовать. Думаю, он поддержит нас.
   Председатель попросил секретаря вызвать по телефону Богатин, и вскоре из соседней комнаты, где уже раздавался гул мужских голосов, послышался его пронзительный крик: "Алло!", "Алло!" Дождавшись соединения, Забрудский схватил трубку и, подробно доложив обстановку, попросил поддержать просьбу крестьян - передать спорный надел земли колхозу, когда тот будет организован. Закончив разговор, Забрудский смахнул ребром ладони выступивший на лбу зернистый пот, произнес сухим от напряжения голосом:
   - "Столбики" утряс, Ткаченко обещал убедить кого следует, вам, товарищ майор, спасибо за важную информацию.
   В дверь настойчиво постучали палкой, и на пороге появился вызванный на восемь часов Демус. Со вздохом взглянув на стенные часы, показывающие без десяти восемь, он достал из кармана серебряные часы Павла Буре, щелкнул старинной крышкой и сообщил, что пришел вовремя. Сиволоб согласно кивнул, стал на табуретку и пальнем перевел стрелки.
   - Порядок есть порядок, товарищ Демус. - Забрудский радушно улыбнулся и пожал его холодную, с негнущимися пальцами руку. - Сидайте, прошу.
   Демус с той же натянутой степенностью, сохраняя спокойствие, присел на тот самый табурет, с которого Сиволоб только что подводил настенные часы.
   Будто продолжая заниматься прерванным приходом Демуса делом, Забрудский принялся излагать порядок сегодняшнего собрания.
   Попытки перебить представителя потерпели неудачу, и Демус, с обиженным видом сложив губы, умолк окончательно.
   - Ну, що вы надумали? - спросил Забрудский.
   Демус поднял тяжелые веки с реденькими слипшимися ресничками, туманно глянул на Забрудского, протер кулаком глаза.
   - Першим не можу... - Он поперхнулся, откашлялся, правая его нога мелко задрожала.
   - Кровь невинная не переконала?
   Демус страдальчески усмехнулся и снова заморозил лицо, с резкими морщинами, впалыми серыми щеками, слабо покрытыми сивым волосом.
   - А меня самого зарежь, кровь не пойдет.
   - Неожиданное осложнение. - Забрудский прошелся по кабинету, покуривая и заложив одну руку за ремень. - Жинка?
   - Ни. - Демус отрицательно качнул головой.
   - Яка же другая причина?
   - Придут с куща, знищать.
   - Уважительно. - Забрудский помолчал, раздумывая, погасил окурок, раздавив его в черепяной пепельнице, как своего злейшего врага. Затем, круто повернувшись, так что забряцали ордена и сухо стукнулись друг о дружку медали за освобождение разных городов, твердо сказал: - Защитим колхоз, товарищ Демус.
   - Солдатив поставите? - вяло спросил тот.
   - Доставим вам оружие.
   - Нам? - Демус недоверчиво взглянул на Мезенцева, потом его тяжелый пристальный взгляд остановился на Забрудском. - А Басецких не уберегли?
   Мучительная гримаса внутренней боли пробежала по лицу Забрудского.
   - Да, не уберегли... Упрек справедливый. Нам преподали урок. Теперь не допустим. - Он машинально сунул руку в карман, обвисший от пистолета, и, словно обжегшись, вырвал ее. Жест мог быть неправильно истолкован Демусом, и Забрудский добавил глуховатым, будто спазмой перехваченным голосом: - Оружие только против врагов. Для друзей, товарищ Демус, защита!
   - Зброя - сила, - выдавил Демус после длительной паузы.
   - ...Которую надо употреблять разумно! - добавил Мезенцев. - Одно и то же ружье может убить, а может защитить от злодеев... Важно, в чьих оно руках.
   - Правильно, - тихо подтвердил Демус.
   - Само оружие бессловесно. Им говорит человек, - сказал Забрудский и, тяжело отдышавшись, выпил кружку воды. Демус попросил воды и выпил тоже. Понимание как будто налаживалось, но Забрудский боялся спугнуть тишину и ждал, всем своим видом давая понять вызванному селянину, что переговоры закончились, следует принимать какое-то решение. Его настроение Демус понял, но не торопился: мысли пока еще не пришли в строгий порядок...
   Предстояло порушить привычный уклад жизни, взять ся хозяиновать по новому методу. Правда, проверенному там, в России, и на большей части Украины, и в Белоруссии, и у туркмен, и узбеков - всюду. Все проходили они через Буки на стальных машинах, гнали немца, выкладывали штабелями захваченное оружие... Даже голова заболела от думок и потемнело в глазах. Демусу было непонятно, почему эти сидящие перед ним люди спешат согнать скот, обезличить коней, инвентарь, распахать святые межи, где родились многие из селян, где многие матери освобождались от бремени, где веками гнездовались птахи.
   Его пытливый ум, не постигая глубины истины, сопротивлялся. В свое время, будучи незаможным селянином, молодым, статным, удачливым в любви, он легко увлек богатую дивчину, женился, рьяно взялся за хозяйство тестя, наплодил детей, а после смерти тестя почувствовал свою силу, забыл про бедность. Война растрепала имущество, мельницу отобрали, корчму заняли под общежитие лесорубов, держался пока Демус личным хозяйством и потребиловкой. Жена пилила, грозилась Очеретом, потом Бугаем, пришлось снабжать их мукой и крупами, керосином и свининой. Двенадцать десятин земли наполовину пустовали: машин не было, кони были уже не те да и руки не те. И земля беспризорничала, теряла силу, ползли на нее с недалеких вырубок терны и бурьяны.