Первенцев Аркадий. Секретный фронт

   - Казать дела аль посля? - игриво спросила Катерина.
   Очерет любовно обнял ее взглядом.
   - Посля, Катря, - и снял оружие, чувствуя, как сладко подчиняться расслабляющей власти женщины.
   Протиснувшегося было в горницу Танцюру Очерет выдворил и оставил на стойке, сам задвинул засов и тогда ткнулся усатым ртом в горячие губы...
   Разнеженный лаской и уставший, он подмял подушку, оперся на локоть, любуясь красивым лицом Катерины.
   - А зараз докладай о деле.
   Как и прежде, теплилась лампада. Ее мерцающий, словно азбука Морзе, огонек бесшумно "выстукивал" свои точки и тире, окрашивая их в цвета крови. В комнате пахло свежим хлебом и ряженкой. От подушек - весенним лугом у тихой речки...
   Мирные запахи и картины мешали слушать сбивчивую, предупреждающе-тревожную речь женщины, опытной связницы и его соучастницы, пропустившей через свою хату немало разного люда. Нельзя было отмахиваться от ее подозрений. Правда, пока подозрения основывались лишь на ее чутье, но разве сбросишь со счетов гончую, стремительно идущую по незримому следу? Нельзя пока показывать свой гонор, не ровен час - обидишь важного посредника, ведь он привез с собой указания центра. Время зыбучее, что трясина, хитрость нужна во всем.
   - Ладно, учтем, - ласково пообещал Очерет, - а зараз давай одягайся. Ни, ни, не затуляйся: ты така роскошна, Катря, така духовита, як копица майского сена. Утонуть в тебе можно...
   Под жаркие пришептывания своего возлюбленного Катерина оделась, подождала, пока куренной обвешался ремнями с оружием. По команде Очерета она вызвала в горницу Танцюру, застывшего у двери.
   - Гукай их сюда! - приказал ей Очерет.
   - Де будете балакать? - спросила Катерина.
   - Решим после... - Очерет зажег лампу, присел у стола, потянулся за брагой, выпил, обсосал усы, предложил Танцюре. Тот не ворохнулся.
   Катерина отсутствовала недолго. Вернулась строгая, важная, открыв дверь в горницу, пропустила впереди себя двух человек, мгновенно прощупанных наметанным глазом куренного. Внешний вид, осанка, все как надо.
   Очерет встал.
   - Слава героям!
   - Героям слава! - ответил Кутай.
   - Як отдохнули? - Очерет подал руку.
   - Я приехал сюда не отдыхать, - резко произнес Кутай. - Сколько можно ждать?
   - Пробачте, був на акции, - в извинительном тоне сказал куренной и объяснил, какие им приходится терпеть трудности в разобщенных группах, при недостатке провианта и боеприпасов. Куренной жаловался на население, постепенно ускользающее из-под влияния, и на усилившиеся прочесы результат того, что пограничные войска, охранявшие тылы, теперь, после окончания войны, подкреплены полевыми маневренными группами.
   Кутай внимательно, с достоинством выслушивал Очерета, кое-где вставлял поправки, доказывающие его осведомленность. Это производило хорошее впечатление на куренного и укрепляло доверие к представителю "закордонного провода". Беседа пока носила общий характер, и ни тот, ни другой к главному не приступали.
   Первым решил наступать Кутай.
   - У нас нема времени, надо балакать.
   - Так, треба балакать, - согласился Очерет.
   - Де?
   - А вы як гадаете? - спросил Очерет, перегнувшись через стол и приготовясь слушать.
   В это время насторожилась Катерина, с ноги на ногу переступил Танцюра, поправил автомат, а Сушняк, будто невзначай, положил руку на пистолет, заткнутый за кожаный ремень.
   - Давайте балакать тут... - Кутай как бы испытывал куренного, и тот сразу почувствовал ответственность: по правилам оуновского подполья он головой отвечал за безопасность присланного сверху человека. Он и напомнил об этом:
   - Щоб мени еще потаскать оцього гарбуза, - он указал на свою голову, - треба балакать в краивке.
   - В краивке так в краивке, - согласился Кутай.
   - Може яка молодайка очами... - начал было Очерет, но не договорил, заметив строгость закордонного гостя. - Пишли!
   Первой двинулась из горницы Катерина, за ней пригласили Кутая и его телохранителя, затем вышли Очерет и Танцюра.
   Каждую секунду можно было ожидать чего угодно. Разрабатывая операцию в отряде, никто не предполагал ни ночевки в краивке, ни тем более этой "подземной" беседы.
   Таким образом, отпадала возможность в случае необходимости вызвать подкрепление: из погреба ракету не пошлешь. Оставалось надеяться только на свои силы. Двигаясь в темноте, Кутай соображал, кого еще Очерет привел с собой в Повалюху. Если Бугай и его головорезы здесь, тайно залегли в охране, малейший просчет окончится смертью. Чутье разведчика подсказывало, что Очерет при встрече с представителем высшего органа должен был отказаться от предупредительных мер, чтобы излишними подозрениями не навлечь гнев начальства. Тщательно изученный грепс являлся надежным свидетельством. Но ведь Очерет - матерый волк, надо быть ко всему ютовым. Пока силы были равны: двое на двое.
   Катерина остановилась возле открытого люка. Кто полезет первым? Очерет сделал приглашающий жест. Кутай бесцеремонно отрезал:
   - Давай! Ты хозяин.
   - Хозяйка Катря, - попробовал отшутиться куренной и после минутного колебания все же полез первым.
   За ним спустился Кутай, засветил лампу, уселся в правый угол, на то место, где была его постель. Очерет занял противоположный угол. Спустился Танцюра, а потом Сушняк.
   Телохранители уселись напротив друг друга, тоже в углах, между ними была лесенка. Ни Кутай, ни Сушняк не имели автоматов, зато парабеллумы были под рукой.
   Очерет опять из деликатности отвернул дуло своего автомата в сторону, хотя затвор был заранее поставлен в крайнее положение. Сушняк держался со скрытой напряженностью и, пользуясь правом телохранителя, демонстративно вытащил пистолет, проверил его и приспособил на колене. На место пистолета он засунул за пояс одну из двух гранат, взятых им в операцию.
   Сверху заглянула Катерина. По безмолвному приказу куренного захлопнула крышку.
   Очерет пожаловался на свой "поперек", на сырость г, бункерах и болезни.
   - Чиряки пошли, заживо гниют люди, десны... - отвернул губу, провел по своей десне черным пальцем, - зубы хитаются. Идет зима, топить нельзя дым, навалит снега, куда ни ступишь - след... - Завершил свои сетования вопросом: - Скоро подмога буде? Сулили, сулили подмогу...
   - Недолго ждать, - неопределенно ответил Кутай.
   - Як вы шли?
   - Шли через Польшу.
   - Як в Польше?
   - Недовольны поляки.
   - Що им треба? Польска двуйка, як курва, ты ей сережки, она просит монисто, ты ей монисто, она задом крутит... - Очерет не мог придумать другого сравнения для бессильной теперь "двуйки"*, продолжавшей из эмиграции вмешиваться в оуновские дела.
   _______________
   * Второй (разведывательный) отдел генштаба армии в буржуазной Польше.
   - Польские семьи вырезаете... - упрекнул Кутай.
   - Мы не вырезали. Слух был, Гамалий або Скуба вырезали. - Очерет вспыхнул, ожесточенно тряхнул бородой, сжал кулак. - А як иначе? Они москальскую засидку промовчали? Про то ладно, не будем в чужой кущ забираться. Як там в Мюнхене?
   Очерет приготовился слушать, прикрыл веки. Кутай принялся излагать общие сведения, политические доктрины, что не произвело впечатления на главаря. Он требовал подробности, наводил вопросами, выпытывал с пристрастием, просил назвать имя того, кто дал грепс.
   - Як вин выгляде зараз, друже зверхнык? - спросил Очерет. Добавилось седого волоса?
   - Чи я разглядав той волос. - Кутай уклонился от прямого ответа.
   Тогда Очерет задал еще более неожиданный вопрос:
   - Вы кажете, булы в корчме, у кордона, як Эмма?
   - Ее в корчме не було.
   - Як не було? - Очерет поднял глаза, чесанул бороду.
   - Не було...
   - Не було? - повторил куренной, и его полуприкрытый красным веком глаз настороженно остановился на лице Кутая.
   Беседа со Стецком с калейдоскопической быстротой пронеслась в напряженном мозгу Кутая. Верно изречение Востока: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать". Да, Эммы действительно в корчме не было. И они не заходили в корчму. Разве куренному не известно, что корчма закрыта, там теперь склад. Пузырь бывает на складе, но Эмма... Она прислуживала им в доме, который рядом с корчмой, и их краивка в первую ночь была под печью.
   Очерет с нарастающим интересом выслушивал подробности. Эмиссар излагал их не в форме отчета или оправдания, а легко, похваливая Эмму, посмеиваясь над Пузырем. Может быть, слишком подробно и немного поспешно? Очерет, несмотря на свое звериное обличье, все же тонко разбирался в человеческой психологии, не зря служил в криминальной полиции, прихлебывал из любых котелков. У него созревал проверочный вопрос.
   - Як переправщик?
   - Пузырь?
   - Угу...
   - Думаете, и у него волосья выросли? - Кутай сдержанно хихикнул, проверил, искоса бросив взгляд, как собран Сушняк. У того порядок. Ждет. Испарина на лбу. Сушняк в крайнюю минуту не подведет. - На чемодане не вырастут, и у Пузыря также...
   Кривая улыбка наползла на лицо Очерета и погасла. Дернулся ус и снова завис спокойно. Усы у батьки чуткие, и Танцюра в свою очередь следит за усами: шевельнет тот ими по уговору, и - приказ есть приказ. Танцюра следит и за батькой, и за джурой эмиссара, и за ним самим.
   - Пузырь раньше ушел?
   - Ушел писля переправы.
   - А Зиновий?
   - Остался.
   Очерет вздохнул с облегчением. Но тут же неожиданно спросил:
   - Кто вас провожал писля "мертвого" пункта звязку?
   - Дивчина.
   - Дивчина?
   Кутай вспомнил ненужную инициативу Усти, поломавшую программу переправы. Она хотела сделать лучше, а получилось хуже. Дивчина не значилась в заранее намеченном плане, и об Усте Очерет не знал. Объяснять ему - значит наводить на дальнейшие уточнения и усилить подозрения.
   - А як имя дивчины? Псевдо як?
   - Та що я пытал ее псевдо?
   Очерет беспокойно завозился на месте.
   - А Кунтуш?
   - Який Кунтуш? - Кутай стал выговаривать куренному за неорганизованность. Им пришлось плутать, напороться на пограничников, совершить акцию, пережидать время то в лесу, то в стодолах.
   Исчезновение Кунтуша и его напарника было известно Очерету, он знал о том, что их забрали, но где они были сейчас, не знал и тем более не мог знать о последующих событиях.
   Упреки головною связника были справедливы, но объяснения причин задержки все-таки оставались туманными, к тому же еще не проверенными службой безопасности. Куренной выругал про себя Бугая, не сумевшего со всей тщательностью прояснить обстановку.
   Люди, сидевшие перед ним, вызывали подозрение, это Очерет чувствовал всем своим нутром. Он лично хорошо знал Зиновия и решил схитрить, задавая еще один проверочный вопрос.
   - Усе добре прошило, друже зверхнык, - мирным голосом произнес Очерет и спросил как бы невзначай: - А як вырезав Зиновий у себе на лбу блямбу?
   Никакой шишки у Зиновия не было. И Кутай ничего не знал о ней. Что ответить? И медлить нельзя: пристальный взгляд Очерета - как дуло пистолета. Кутаю ничего не оставалось, как идти на риск.
   - Ни! Блямба на мисци, - сказал он.
   Очерет напрягся, автомат дрогнул, понял куренной: перед ним враг. И сейчас главное - протянуть время, выждать удобный момент для атаки. Теперь все зависело от того, кто успеет первым выстрелить! Очерет от сильного волнения повторил уже заданный прежде вопрос:
   - Дивчина провожала от "мертвого" пункта звязку? - Его голос дрогнул, прервался коротким кашлем.
   - До каких пор буде проверка? - Кутай вспылил. - Я представнык закордонного центра! Чи вам не сообщали?
   - Время пройшло багато... Время пройшло... - Очерет справился с кашлем, глотнул слюну. - Ну, и як вы зныщили энкеведистов?
   Куренной взвешивал обстановку. Его автомат нацелен в сторону, если нажать, прошьет тесовую гнилую обшивку, только и всего. Повернуть его нельзя, следит за ним энкеведист своими острыми глазами, буравит его, дурня. Парабеллум у того тут как тут, короткопалая рука не дрогнет, позиция верная, чуть что не так - и пробил твой час, Очерет, пришла за тобой твоя последняя пуля, которая рано или поздно настигает каждого из них.
   Но и Кутай понял, что куренной "наколол" его, и в свою очередь лихорадочно соображал, как опередить Очерета. Рядом сидел Сушняк, надежный человек, и тот понял, что настала решающая минута. Кутай, как и условились, толкнул старшину коленкой, и Сушняк с размаху ударил Танцюру гранатой.
   - Руки! - Парабеллум Кутая в упор смотрел на Очерета.
   Очерет, медленно поднимая руки, ногой опрокинул табурет, лампа упала, вдребезги разлетелось стекло, вспыхнула солома. Кутай, рывком бросившись вперед, сшиб Очерета, и Сушняк, навалившийся на того своим тяжелым, сильным телом, помог лейтенанту скрутить ремнем руки куренному.
   - Зрадныки украинского народа... - хрипел, задыхаясь от ярости, Очерет.
   - Давайте я его сам. - Сушняк затянул ремень двойным узлом. Затем свернул свой картуз и, разжав куренному челюсти, засунул ему в рот. Дюжий жеребец. - Тыльной стороной ладони Сушняк вытер со лба пот.
   Кутай, нащупав в темноте баклажку, напился, передал ее Сушняку.
   В краивке было чадно и душно.
   Кутай понимал, миновала лишь первая опасность. Если куренной подстраховался - а это наверняка так, - то выйти из ямы не так-то просто. По пути в краивку Кутай не видел никого из охраны, но они могли окружить краивку после того, как куренной со своими "гостями" спустился в яму.
   Как действовать дальше? Чтобы ответить на этот вопрос, нужна была разведка. Оставалось ясным одно: пока главная опасность - Катерина. Кутай привалился к старшине, шепнул ему в самое ухо:
   - Поднимись, замани сюда Катерину.
   - А не пойдет?
   - Скажи ей: пани Катерина, вас кличе зверхнык.
   Очерет, догадавшись, о ком говорят чекисты, остервенело ударил ногами.
   Старшина без особого труда стянул скрещенные ноги куренного мертвым узлом.
   - Так-то лучше, - сказал Сушняк, проверив ремни.
   Танцюра лежал плашмя, по-видимому, без сознания, тихо постанывал. Очерет - с запрокинутой головой, с кляпом во рту, борода кверху щеткой.
   - Ну, я пойду. - Сушняк поднялся по лесенке, трижды стукнул в крышку рукояткой пистолета. На условный сигнал снаружи отозвались таким же стуком, крышка приоткрылась, и на короткий миг показалось лицо Катерины. Заглянув, она отпрянула. Сушняк туго пролез в дыру и опустил крышку.
   От дальнейшего поведения Сушняка, от обстановки там, наверху, и еще от многих причин, может быть, случайных, зависело, благополучно ли уйдут они отсюда, или останутся навсегда в этой краивке - своей могиле.
   Конечно, в случае если их обнаружит охрана, ни Сушняк, пи он, лейтенант Кутай, ни бандиты живыми отсюда не выйдут. Только так может поступить советский разведчик. Ждать в темной яме, рядом с бандитами, было невыносимо трудно: минуты казались часами. И в мыслях невольно возникает Устя, вспоминаются сказанные на прощание слова Денисова: "Мне бы с вами, товарищ лейтенант". Простая, негромкая фраза, а за ней - весь Денисов, надежный друг и помощник. Во всех операциях прежде они были вместе, и всегда им сопутствовала удача...
   Катерина, выпустив поднявшегося по лесенке Сушняка, подозрительно повела носом.
   - Чи дым в краивке?
   - Ну и що, дым? Лампу свалили, скло лопнуло. - Сушняк, захлопнув люк, оглядел стодолу.
   - Що ж вы там в жмурки граете? - не унималась Катерина.
   - Граем в жмурки, угадала, пани Катерина.
   - Як же они там?
   - Потому и я тут, пани Катерина. Треба лампу аль скло. Нема рядом?
   - Рядом нема, а в хате, - сказала она.
   - Пидем в хату, дашь.
   - Може, я сама?
   - Ще спотыкнешься... Пишлы...
   Пока все складывалось удачно. Сразу пригласить в краивку Катерину легко вызвать подозрение. А вернувшись в хату, можно выяснить обстановку, узнать, есть ли охрана.
   В хате Катерина наладила лампу, не зажигая света. С окон были сняты рядна, одно открыто.
   Ловя ноздрями свежий воздух из раскрытого окна, Сушняк продумывал план дальнейших действий.
   В чуткой темноте хорошо различимы все звуки, к ним-то и прислушивался старшина натренированным ухом пограничника. Вот вдалеке проскрипела телега, залаял пес, в горах проухала и замолкла ночная птица.
   - Як вы там договорились? - Катерина долила керосину в лампу.
   - Що я знаю.
   - Ты глухий?
   - Мое дило ось це. - Сушняк щелкнул по пистолету.
   - Добре. - Катерина вытерла тряпкой лампу, вымыла руки, понюхала их и, смочив из пузырька одеколоном, поднесла к самому носу Сушняка. - Який запах? Аль и нюх потеряв?
   - Потеряв.
   - Ну, договорились зверхныки? - снова спросила она.
   - У нас одно дило...
   - Слава Исусу и деве Марии. - Катерина перекрестилась на икону. - А то був Бугай, заладив, як кряква, пидосланы та пидосланы. Я ему кажу: а грепс?
   - Ну, и що грепс? - с кажущимся безразличием переспросил Сушняк, продолжая вслушиваться в настороженную тишину ночи.
   Ракетница была с ним. Дать сигнал? А кто поручится, что, переступив порог, не захрипишь в удавке.
   - Балакаем за Бугая, а не за грепс. - Катерина явно отвергала откровенность.
   - Вот и я за Бугая. Покличь! Треба. - Сушняк понимал, что играет с огнем, но шел на риск: как иначе выяснишь, есть ли охрана.
   - Бугай далеко, - сказала Катерина.
   - А як же мы выйдем видциля? - Вопрос был нормальный и входил в обязанности телохранителя. Поэтому и не вызвал подозрений.
   - Перелякався, хлопец? Тут тоби не Мюнхен.
   - Кому охота дурну пулю шукать? Як мы дистанемось до куреня? Де наша охрана?
   - Тоби еще охрану треба? Маненький! Из охраны тилько Ухналь. С коньми он, - объяснила Катерина по-деловому. - И пид вас коней привели.
   - А де Ухналь?
   - На що вин тоби, той Ухналь?
   - Ревную.
   - Ишь який кобель. - Катерина игриво пришлепнула ладошкой по его губам, крутнула юбкой. - Пишлы!
   Они не спеша вернулись. Возле лаза Сушняк сказал:
   - Друже зверхнык просил тебя туда...
   - Подошло и мое время, - погордилась Катерина. - На, подержи! - Она передала Сушняку лампу, нащупала ногой лесенку. - Давай лампу! - Катерина спустилась, что-то тихо спросила и тут же, вскрикнув, утихла.
   - Как там? - Сушняк наклонился над открытым люком.
   - Порядок. - Из краивки показалась голова Кутая. - Дай-ка руку. Выпрыгнув, лейтенант отдышался. - Кралю увязал рядом с атаманом.
   - Как мой? - Вопрос касался Танцюры.
   - Что-то не дышит...
   - Несоразмерно выдал ему, - повинился Сушняк.
   - Приваливай крышку. Тащи ящик. С чем он? С дертью? Добре... - Они вместе справились с ящиком, и Сушняк пошел давать ракету.
   Глава семнадцатая
   Оставшись один с пятью конями, Ухналь по-деловому распорядился предоставленным ему досугом. Прежде всего он выбрал удобное место гранитную щель, запавшую в крутом склоне, и завел туда коней. Седел не снимал, подпруги ослабил и задал в торбы ячмень, запасенный в фуражных сумах.
   Под мерный хруст ячменя на крепких лошадиных зубах снова задумался Ухналь о брошенном своем селянстве, опять вспомнились родители. К чему бы?.. Спустился к ручью. Пробравшись сквозь боярышник, прилег на живот, напился.
   Вернувшись, он подождал, пока кони справятся с кормом, и потом сводил и их на водопой.
   В мелких заботах прошло часа два. За это время небо плотно заволокло тучами и загустевшие хмары, казалось, углеглись на горизонте своими темными, сытыми брюхами.
   Ухналь нацелил пулемет на тропу, надежней закрепил двуногу и, прислонившись спиной к скале, устроился поудобнее, укрылся попоной.
   По-видимому, он все же заснул, а разбудила его, заставив испуганно вскочить, выпущенная ракета, а за ней вторая. Ухналь, почувствовав опасность, принял предупреждающие меры: убрал торбы, подтянул коням подпруги и, привязав их под елкой, лег к пулемету.
   Теперь он слышал перебежку людей. Гулкая земля в тишине отчетливо передавала осторожные шаги. Когда вспыхнули фары и взвыл мотор машины, сомнения исчезли: да, это были энкеведисты. Первый бойцовский порыв броситься на помощь куренному - тут же погас, уступив место трезвому рассудку: его не звали и что он может, в конце концов, сделать один? И, кроме того, если с минуты на минуту Очерет и связник прибегут сюда, кто подаст под них коней? Борьба с самим собой длилась недолго: ему твердо приказано ждать, и он ждет.
   Либо развиднелось, либо глаза попривыкли к сумеркам, но явно стало светлее. Ухналь прополз на взгорок, укрылся за гривкой сухотравья и тут-то увидел и солдат и грузовик, к которому повели человека, накрытого плащ-палаткой. Было похоже, что увели самого куренного.
   Потом четверо солдат уже не вели, а несли кого-то к той же машине. Гадать не приходилось: хряснули энкеведисты и Танцюру. В душе Ухналя ничто не дрогнуло, он лежал и равнодушно смотрел, хотя перед глазами его открывалась картина не из приятных, как бы репетиция вот такого же собственного конца. Рано или поздно разовьется и его веревочка. Раньше, даже, пожалуй, всего год тому назад, ничто не удержало бы Ухналя - слепо ринулся бы на выручку по закону братства. А теперь? Надломилось что-то в нем. Кто виноват? Ганна-Канарейка или пахнувшие пампушками детишки с букварями в холщовых сумках там, в районном городке Богатине?
   Надо спасать свою шкуру, пока не продырявили ее из автоматов. Возвращаться в бункер? На казнь к Бугаю за дезертирство? А что делать? Нет у него другого жилища, кроме этого распроклятого бункера.
   После короткого раздумья Ухналь перекинул за спину пулемет, сел на своего невзрачного конька, остальных бросил - зачем они ему теперь? - и рысцой потрусил в горы. Начинало светать, очищалось небо, редел, рассасывался туман. Мохнатые стволы буков частоколили вдоль тропы, а глянешь вниз - крутые обрывы.
   Не доезжая бункера, Ухналь тяжело сполз с седла, постоял враскорячку после утомительной дороги. Потом приложил ладони ко рту, покричал, неумело имитируя голос длиннохвостой неясыти, дождался ответа. Вскоре из-за пожелтевших зарослей папоротника показалась фигура дозорного. Это был "эсбист" Фред, или Студент, белолицый и хилый, с вечно мокрыми, странно вывернутыми губами.
   - Ты один, Ухналь? - Студент погрыз губы, опасливо оглянулся.
   - Не шукай, ни спереди, пи сзади, Студент.
   - Где батько?
   Ухналь помедлил, оценивая взглядом новое оружие "эсбиста" - шикарную кобуру из лимонно-желтой кожи, из-под расстегнутой кнопки чернела ручка парабеллума.
   Ухналь изобразил на лице заупокойную мину, коротко брякнул:
   - Хряснул наш батько.
   - Хряснул? - Тонкие пальцы Студента сжались в кулаки, потянулись к пистолету. - А ты?
   - А ось я не хряснул, - вызывающе ответил Ухналь, вплотную встал возле "эсбиста". - Не цапай свой парабель, Студент. Не тебе чинить самосуд над Ухналем, кисло придется. Ось лучше прими коня, запалился. Ты его выводи. Подпруги я послабил. Седла не сымай...
   - Ты куда?
   - Куда? - нагло переспросил Ухналь, вручая повод. - К твоему голове.
   Независимое поведение явно провинившегося Ухналя, весь его ухарский вид подействовали на шакалью натуру Студента, и он рассудил, что дальнейшая судьба конвойца зависела от более важных персон, а его дело нести дозорную службу.
   - Так выводи конька, сразу не напувай, - повторил Ухналь, довольный произведенным впечатлением. Он привычным жестом поправил чубчик, чтобы прикрыть пустую глазницу, перекинул "ручник" на другое плечо и вразвалку пошел к пню: откинешь его - и ныряй в подземную канцелярию.
   Бугай принял конвойца в дремучей задумчивости. Отставив разговор со своими приближенными, сидевшими за столом, он слушал Ухналя, уставясь прищуренными глазами в пол, стиснув щеки ладонями и широко расставив ноги. Перед Гнидой лежала раскрытая тетрадь, куда заносились показания допроса, керосиновая круглофитильная лампа освещала пока еще чистую, без единой буковки бумагу.
   Молча выслушал Бугай сбивчивые слова конвойца, потянулся за ириской, взял одну из кучки на столе, швырнул в рот, как тыквенное семечко.
   - Усе понятно, Ухналь. Одно непонятно: почему ты живой?
   - Живой... - Ухналь знал пользу глупейшего смирения и потому покорно склонил голову: секи ее, коли надо.
   - Перелякався? - Бугай почмокал конфеткой, оторвал ее от зубов. Почему не пошел на выручку?
   - Не було приказу. Кони... - промямлил Ухналь.
   - А де зараз кони? Ну? - Бугай даже не взглянул на Ухналя, сидел в прежней усталой позе, равнодушно посасывая ириску. Кто поймет его думы?
   Ухналь, переступив с ноги на ногу, ответил:
   - Мий конь у Студента.
   - Твий? - неожиданно гаркнул Бугай. - А четверик?
   Ухналь объяснил, почему им брошены кони: надо было спешить к нему, Бугаю, с вестью, предупредить, а разве с четвериком проскочишь...
   - На козьих тропах с ими не управишься, друже зверхныку.
   Ухналь потупился, ждал, зная: выручить может только тупая покорность, иначе пропал.
   Один из вожаков, вскинув голову, басовито пророкотал:
   - Не могу понять, а як представник с "головного провода"? Его теж взяли?
   Гнида ответил:
   - Представника не було, була подставка.
   - Видкиля це известно? - спросил второй, недавно побрившийся в уголке. От него еще пахло одеколоном, а упругие щеки сизо поблескивали, будто отполированные.
   Бугай не ответил, обратился к Ухналю:
   - Скильки наших вели прикордонники? А то ты все кони, кони, а люди?
   - Издали разве разберешь? Може, двох, може, трех. Бачил, Катерину провели. - Ухналь загнул черный палец. - Пронесли когось. - Загнул второй палец. - Третий сам... четвертый. - Морщил лоб с мучительным видом. Може, був и четвертый, народу багато, мрак...
   - Дурья хребтина! - Бугай выругался. - Коней по мастям знаешь, а людей... - Развел руками, полуобернулся к тому, кто спрашивал о связнике, неуверенно сказал: - Поки неизвестно, по всему видать, энкеведисты дали пидставку. Ще треба проверить. Ясно? - Бугай долго молчал, размышляя, потом, взглянув исподлобья на Ухналя, спросил: