Страница:
было допущено. Настала ночь. Тело, оставленное на растерзание диким зверям,
охраняла стража. Ночь была темная, утром тело исчезло. Ангелы отнесли его на
вершину самой высокой горы Хоребского хребта, и поныне взор путника
встречает там скалу, природой созданную в виде гробницы. Там, в неувядаемой
красоте, охраняли Катарину ангелы, покуда святой муж не нашел ее, и уж он
поместил ее в раку, и там лежит она поныне. Рака помещена в основанном позже
монастыре - монастырь святой Катарины Синайской. И поныне сверкает у нее на
пальце кольцо.
Преподобный отец Опимиан:
- Ничего почти из всего этого я прежде не знал. Правда, обручение
святой Катарины знакомо мне по многим картинам великих итальянских мастеров.
Однако вот картина, которой нет соответствия в рассказанной вами истории.
Что значат эта гробница, и пламя, и отпрянувшие в ужасе монахи?
Мистер Принс:
- Здесь изображено замечательное происшествие у гробницы святой.
Императрица Екатерина II, много благодетельствовавшая Синайскому монастырю,
захотела взять себе кольцо святой Катарины. И послала высокую духовную особу
попросить кольцо у братии. Монахи, не желая нарушать волю государыни,
отвечали, что не смеют снять кольцо сами, однако согласны открыть гробницу и
пусть-де государынин посланный снимет его. Так и сделали, и посланный увидел
руку и кольцо. И подошел, чтобы снять его; из гроба вырвалось пламя; он
отпрянул, гробница закрылась. Увидев недовольство святой, отцы не пытались
более открывать гробницу {"Изображения Иерусалима и горы Синай" (1837), с.
27. (Примеч. автора).}.
Преподобный отец Опимиан:
- Хотелось бы мне взглянуть на лицо императрицы, когда ей докладывали о
происшедшем.
Мистер Принс:
- Оно отражало степень той веры, какую она подлинно имела либо считала
приличным выказать на людях. Отцы, во всяком случае, доказали свою
набожность и дали ей возможность покрасоваться своею. Больше она не
добивалась кольца.
Преподобный отец Опимиан:
- А что это за горные часовни, три в одной раме?
Мистер Принс:
- Часовни эти изображены так, как могли они выглядеть еще в
католической Англии. Три сестры - Катарина, Марта и Анна - их построили в
честь своих святых на вершинах трех холмов, носящих эти имена и поныне. С
каждой вершины видны две другие. Сестры думали увековечить свою верность
сестринской любви и церкви католической. Реформация все разрушила. От
часовни святой Анны осталось только несколько серых камней, пошедших на
постройку стены, которой лет пятьдесят тому назад обнесли тамошние поля.
Холм ныне более связан с памятью Чарлза Фокса {69}, нежели с древней святой.
Часовню святой Марты отстроили и приспособили для надобностей протестантов.
Часовня святой Катарины так и стоит живописной развалиной вблизи Гидфорда.
Преподобный отец Опимиан:
- А что это за старинный храм?
Мистер Принс:
- Старинный храм святой Катарины, на месте которого ныне красуется
пристань, позорно носящая ее имя; надругательство, за которым последовало
множество других и еще последуют, коль скоро в интересах коммерции
понадобится осквернить освященную землю и развеять по ветру прах мертвецов;
а ведь Гораций считал кощунством даже и глядеть на то, как это делают
варвары {Epod. 16, 1370. (Примеч. автора).}. Каковы бы ни были преимущества
новейшего вероисповедания, мы далеко уступаем древним в почтении к храмам и
гробницам.
Преподобный отец Опимиан:
- Не решаюсь оспаривать ваше сужденье. А что там за витраж?
Мистер Принс:
- Это уменьшенная копия окна Уест-Уикэмской церкви, но главная фигура
тут дышит более совершенной итальянской красотой. Она попирает императора
Максенция. Вы видите все ее эмблемы - тут пальмовая ветвь, венчающая всех
великомучеников; корона, колесо, огонь и меч, присущие ей одной; и книга, с
какой всегда ее изображают, ибо она чудо учености и избрана в средние века
покровительницей школ.
Преподобный отец Опимиан:
- История, бесспорно, занимательная. Вера ваша покуда просто
поэтическая. Но берегитесь, мой юный друг, как бы не сделаться вам жертвой
собственной вашей мистификации.
Мистер Принс:
- Этого я не боюсь. Надеюсь, я умею отличить поклонение идеальной
красоте от суеверия. Поклонение же такое мне надобно, чтобы заполнить
пустоту, какую истинная картина мира оставляет в моем сердце. Мне надобно
верить в доброго домашнего духа; духа здешних мест; ангела или нимфу; духа,
связующего нас чем-то похожим на привязанность человеческую, только
возвышенней и чище, - с вездесущим, созидающим и охраняющим духом
вселенским; в жизни действительной я его не нахожу. Проза жизни грубо во все
вторгается. Разве ступит ангел в лес, оскверненный надписью "Вход воспрещен,
нарушители подвергаются штрафу"? разве захочет наяда плескаться в потоке,
работающем на бумагопрядильню? придет ли в дол дриада, если поезд тащит по
нему товары вандалов? вздумается ли нереиде гулять вдоль моря там, где
береговая охрана стережет контрабандистов? Никак. Жизнь духовная умерла в
материальном нашем мире. Воображение ее не заменит. Но предстательством
святых еще держится связь видимого и невидимого. Они подают мне знаки,
помогающие ощутить их присутствие. В тиши собственных раздумий мы можем
сохранить эти знаки от вторжения мира внешнего. А святая, какую я избрал,
представляется мне безупречнейшим воплощением совершенства ума, наружности и
души.
Преподобный отец Опимиан:
- Не могу оспаривать ваш вкус. Надеюсь, однако, что вы не станете
искать в своем идеале свойств слишком реальных. Я огорчился бы, увидав, что
вы слишком погрязли в почитании святых. Надеюсь, вы способны примириться с
Мартином, однако сторонясь Петра и Джека {71}.
Мистер Принс:
- Ничто не могло бы так способствовать моей сговорчивости, как общество
вашего преподобия. Столь мудрая терпимость хоть кого убедит.
После этого отступления друзья вернулись к своим трудам над
Аристофановой комедией, и оба внесли свою долю, подобно Флетчеру и Бомонту
{72}.
ГРОЗА
Si bene calculum ponas, ubique naufragium est.
Petronius Arbiter
Словом, если поразмыслить {73}, то крушенья ждут нас
повсюду.
Отец Опимиан собирался домой после завтрака, но дальние раскаты грома
его задержали, и приятели снова поднялись в библиотеку, чтобы оттуда
наблюдать волнение стихий. Широкий вид открывался там из окон.
Гром урчал вдали, однако ни дождь, ни молния его не сопровождали.
- Гроза где-то далеко, - сказал его преподобие, - и, верно, пройдет
стороной.
Но вот на горизонте показалась черная туча, она быстро росла и
надвигалась прямо на Башню. Впереди катила она более легкое, однако же
достаточно мрачное облако тумана, и оно вилось и курилось как дым пред
густой чернотою невспоротой тучи. А потом блеснула молния, загрохотал гром и
грянул ливень так, будто прорвало водосточные трубы.
Друзья сидели, молча наблюдая грозу с ветром, дождем и градом, покуда
тьма почти ночная застилала небеса, рассекаясь почти непрестанно вспышками
молний.
Вдруг слепящая искра озарила весь небосвод, и тотчас ухнул
оглушительный раскат грома, свидетельствуя о том, что молния ударила где-то
неподалеку.
Его преподобие оглянулся, чтобы поделиться с приятелем силой
испытанного впечатления, но тот исчез. Воротясь, он сказал, что ходил
посмотреть, куда угодила молния.
- И что же? - осведомился отец Опимиан.
- Дома все в порядке, - отвечал хозяин.
"Весталки, - подумал отец Опимиан, - вот и вся его забота".
Но, хотя мистер Принс тревожился лишь о судьбе весталок, внимание его
скоро привлек переполох внизу, говоривший о серьезной беде, которую
причинила гроза; а потом явилась самая младшая из сестер и, вся трепеща,
доложила, что убило наповал одну из двух лошадей в какой-то господской
упряжке, что барышня без памяти, и неизвестно еще, ранило ее или нет, а
другая лошадь испугалась, понесла и опрокинула бы карету, если б ее не
усмирила смелая рука молодого фермера; он отнес барышню в дом, и она
отдыхает теперь на женской половине, а сестры за ней приглядывают.
Мистер Принс и отец Опимиан спустились вниз, и там их удостоверили, что
юная леди невредима, но нуждается в покое, чтобы окончательно оправиться.
Пожилой господин показался из женских покоев, и, к немалому удивлению
своему, его преподобие узнал в нем мистера Грилла, вместе с племянницей
пострадавшего от выходки злополучной лошади.
Прелестное утро выманило их из дому на долгую прогулку; они сочли, что
пора хотя б отчасти удовлетворить любопытство, подстрекаемое рассказами его
преподобия о Княжей Прихоти и ее обитателях. И потому они избрали маршрут,
проходивший мимо стен Башни. Они совсем удалились от усадьбы, когда
разразилась гроза, и поравнялись с Башней, когда молния поразила лошадь.
Гарри Плющ вез на Башню плоды своих сельских трудов, как раз когда случилась
беда, и он-то и был тем юным фермером, который укротил перепуганную лошадь и
отнес леди в дом мистера Принса. Мистер Грилл, не скупясь на слова, хвалил
его поступок, а отец Опимиан от души пожал руку своему знакомцу и сказал,
что такому молодцу не следует унывать. Гарри принял эти слова как благой
знак, ибо Дороти все слыхала и взглянула на него с подобающим, хоть и немым,
одобрением.
Gynaeceum, или женская половина, отделялась от башни гостиной и
комнатами для гостей, то есть была удалена от остального дома, как то
водилось разве в Афинах.
В ответ на тревожные расспросы удалось узнать, что барышня спит и одна
из сестриц при ней неотлучно. Мистера Грилла, следственно, усадили обедать и
оставили ночевать. Перед ужином он выслушал заключение медика, что скоро все
обойдется.
Гарри Плющ вспомнил про отставного лекаря, жившего неподалеку от Башни
со своей сестрой-вековухой, который часто пользовал бесплатно больных
соседей-бедняков. Если прописанное лекарство оказывалось не по средствам
больному, он либо сестра его тотчас вызывались безвозмездно его доставить.
Хотя сами едва сводили концы с концами, они стали добрыми ангелами всего
околотка.
Старик лекарь подтвердил уже высказанное сестрицами сужденье, что
барышне нужен только покой; однако согласился переночевать у мистера Принса
на случай, если вдруг понадобятся его услуги.
Итак, мисс Грилл осталась на попечении старших сестер. Мистер Грилл и
двое докторов - один доктор теологии, целитель душ, другой же - целитель
бренной плоти - уселись за стол с мистером Принсом, а прислуживали им, как
всегда, младшие весталки.
НАУКА ОБ ЭЛЕКТРИЧЕСТВЕ. СМЕРТЬ ФИЛЕМОНА. ВЫЗДОРАВЛИВАЮЩАЯ
Οἰνου μὴ παρεόντος, ἀτερπέα δεῑπνα τραπέζης˙
Οἰνου μὴ παρεόντος, ἀθελγέες εἰσι χορεῐαι.
Ἀνὴρ πένθος ἔχων, ὕτε, γεύσεται ἡδέος οἰνου.
Στυγνὸν ἀεξομένης ἀποσείσεται ὄγκον ἀνίης.
Где нет вина, там и веселья нет,
И в танцах нет огня, тускнеет свет.
Поднимет чашу и забудет человек
Обиды, горе, дней докучных бег.
Вакх при рождении вина в предвидении
благ, им доставляемых. В двенадцатой
песни "Деяний Дионисия" Нонна {74}.
За столом разговор шел об утрешнем приключении и повернулся к
электричеству. Лекарь, много путешествовавший на своем веку, рассказал много
случаев собственного наблюдения; все они сводились к тому, что недомогание
мисс Грилл недолго продлится. Случалось ему при подобных обстоятельствах
видеть как бы и совершенный паралич: однако же больные всегда скоро от него
оправлялись. День-два, от силы неделя - и мисс Грилл непременно будет
здорова. А покамест он рекомендовал полный покой. Мистер Принс заклинал
мистера Грилла чувствовать себя как дома и не спешить с отъездом. На том и
порешили, с тем чтоб наутро отправить человека в усадьбу Гриллов за
недостающим снаряжением. Преподобный отец Опимиан, не менее самого мистера
Грилла привязанный к его племяннице, весьма огорчался ее недомоганьем и не
мог вернуться к обычному своему ровному расположению духа, пока не увидит ее
снова радостной и веселой. Он цитировал Гомера, Эсхила, Аристотеля,
Плутарха, Атенея, Горация, Персия и Плиния в доказательство тому, что все
ныне известное об электричестве было известно уже и древним. В телеграфе же
электрическом не усматривал он решительно никакой пользы, ибо, путая
хронологию, он дает лишь название главы, которой содержание теряет смысл
прежде, чем дойдет до получателя, тем временем уже узнавшего название главы
следующей. И сколько бед от него! Ведь, сообщив только о крупном сражении, о
тысячах убитых и раненых, какую муку неизвестности вселяет он в сердца тех,
у кого были близкие на поле брани, покуда путями более обычными не узнают
они имен пострадавших. Ни один тиран сицилийский не додумался бы до столь
изощренной пытки. Эти выпады против предполагаемых побед новейшей науки,
выслушанные лекарем с удивлением, а прочими с глубоким почтением, слегка
успокоили смятенный дух его преподобия, утешенного к тому же обильными
возлияниями кларета, который превозносил он в красочных цитатах, объявляя
вино средством от всех бедствий мира.
Так промелькнула неделя, и больная заметно оправилась. Мистер Принс
покуда не видел прекрасную свою гостью. Шесть сестер, оставляя седьмую у
постели мисс Грилл, ежевечерне удовлетворяли горячей просьбе мистера Грилла
и ласкали его слух разнообразной музыкой, а в заключение неизменно пели гимн
любимой святой своего господина. Несколько раз наведывался старик лекарь и
оставался переночевать. Преподобный отец Опимиан отправился к себе для
воскресной службы, но, радея о здоровье прекрасной Морганы, не мог не
поспешить обратно. Прибывши утром и поднявшись в библиотеку, он застал
своего юного друга с пером в руках. Он спросил, не Аристофановой ли комедией
тот занят. Мистер Принс отвечал, что этот труд лучше удается ему с помощью
его преподобия.
- А сейчас я пишу, - сказал он, - кое-что связанное с Аристофановой
драмой. Это баллада на смерть Филемона, как рассказывает о ней Свида и
Апулей.
Смерть Филемона {*} {77}
Поэту пробил сотый год:
Театр с нетерпеньем ждет
Последнего творенья.
Как вдруг разверзлись небеса,
И хлынул дождь на два часа
В разгаре представленья.
Домой вернулся Филемон,
Прилег и видит странный сон:
Уходят Музы прочь.
"Куда?" - спросил он, и в ответ:
"Нам оставаться здесь не след,
К вам гость, лишь минет ночь".
И вот рассвет рассеял тьму,
Позвал он сына и ему
Виденье рассказал.
Послал за пьесой, перечел
И думал, опершись о стол,
Что сон сей означал?
Виденье разгадать не смог:
Поэту было невдомек -
Готов приют иной!
И оттого-то пуст очаг,
И Музы убыстряли шаг
Вечор, в тиши ночной.
Наутро шум и гам кругом,
Театр вновь набит битком -
Все жаждут продолженья.
И слышится со всех сторон
Одно лишь имя - Филемон!
И крики нетерпенья.
К нему посланцы между тем
Наведались и тут же всем
Поведали спеша:
"Сидел он молча у стола,
И словно вечность из угла
Глядела не дыша.
Мы речь держали. Он молчал.
И вновь наш голос прозвучал
И замер в тишине.
Мы подошли, и в тот же миг
Всяк тайну страшную постиг:
Он в дальней стороне.
Прекрасным сражены концом
И в восхищении немом
Застыли мы тогда:
Нет, ваш любимец-острослов
Уж не откликнется на зов
И не придет сюда.
Да, смерть пришла в тот самый час,
Когда на сцене, здесь, для вас,
Должны сыграть конец.
Казалось, что едва-едва
Звучат прощальные слова,
Но нет, молчал творец.
Тот ливень - провозвестник слез!
Веселье он от нас унес,
Так пусть же стихнет молвь!
У погребального костра
Собраться нам пришла пора,
А завтра - пьеса вновь!"
{* Свида {75}: sub voce [под именем (лат.)]. Φιλημων Апулей. Флориды
{76}. 16. (Примеч. автора).}
Преподобный отец Опимиан:
- Прелестная выдумка.
Мистер Принс:
- Если бы выдумка. Сверхъестественное здесь - только сон. Прочее весьма
вероятно; я же даже и сон расположен считать истинным.
Преподобный отец Опимиан:
- Вы решились непременно примирить и связать мир мечты с миром
существенным.
Мистер Принс:
- Я предан миру мечты. Блуждать мыслию среди образов прошлого или
возможного, а порой и невозможного - любимое мое занятие.
Преподобный отец Опимиан:
- Разумеется, многое в мире существенном претит чувствительным и
утонченным умам. Но никто из моих знакомцев не имеет меньше оснований на
него сетовать, нежели вы. Вы окружены приятностями, и вам есть чем потешить
взор и занять досуг.
Мистер Принс:
- На собственную мою жизнь я не сетую. Я жалуюсь на мир, который
наблюдаю сквозь "бойницы уединенья" {78}. Я не могу, как некий бог Эпикура,
по словам Цицерона, "целую вечность быть довольным тем, как ему хорошо"
{Comprehende igitur animo, et propone ante oculos, deum nihil aliud in omni
aeternitate, nisi, Mihi pulchre est, et, Ego beatus sum, cogitantera. -
Cicero. De Natura Deorum I, i. 41. (Примеч. автора). ["Вообразите Бога,
который целую вечность только и думает "Все прекрасно" и "Я вполне доволен".
- Цицерон. О природе Бога. I, i. 41 (лат.)].}. С мучительной тоской гляжу я
на бедность и преступление; на изнурительный, неблагодарный, бесплодный
труд, губящий ясную пору детства и женскую молодость: "на всякие угнетения,
какие делаются под солнцем" {79}.
Преподобный отец Опимиан:
- Совершенно вас понимаю; но в мире есть и много доброго. Больше
доброго, нежели злого, я в этом убежден.
Они непременно углубились бы в обсуждение предмета, когда бы часы не
прозвонили им на второй завтрак.
К вечеру того дня молодая красавица уже вполне оправилась и смогла
присоединиться к собравшейся в гостиной небольшой компании, включавшей, как
и прежде, мистера Принса, мистера Грилла, доктора Беллоида и преподобного
отца Опимиана. Ей представили мистера Принса. Она расточала хвалы нежной
заботливости сестер и выразила желание послушать их музыку. Желание ее было
тотчас удовлетворено. Она слушала с удовольствием и, хотя еще и не вполне
окрепла, не удержалась и стала подпевать, когда пели гимн святой Катарине.
Но вот они ушли, и она тоже откланялась.
Преподобный отец Опимиан:
- Полагаю, древние латинские слова эти - подлинные монашеские стихи,
такими они кажутся.
Мистер Принс:
- Да. И положены на старую музыку.
Доктор Беллоид:
- Что-то в этом гимне весьма возвышает и трогает душу. Неудивительно,
что в наш век, когда музыку и поэзию ценят выше других искусств, мы все
более склонны восхищаться старинными формами культа католического.
Пристрастие к старой религии ныне объясняется не столько убеждением, сколько
поэтическим чувством; оно рождает приверженцев; но новоиспеченная эта
набожность весьма отлична от того, что по внешности она напоминает.
Преподобный отец Опимиан:
- Это, как нередко имел я случай заметить и как подтвердит мой юный
друг, одна из форм любви к идеальной красоте, которая, не будучи сама по
себе религией, впечатляет живое воображение и часто бывает похожа на
подлинную веру.
Мистер Принс:
- Одним из правоверных приверженцев церкви был английский поэт, который
пел Пречистой Деве:
Твой образ стал земным. Но каждый перед ним,
Заблудший, не забыт, лишь преклонит колени
Пред лучезарной Силой - нет в ней даже тени.
Все, что вошло в Тебя, все обрело покой:
И матери любовь с девичьей чистотой,
И дух и плоть, и горнее с земным {*}.
{* Водсворт, "Церковные сонеты", I, 21 {80}. (Примеч. автора).}
Преподобный отец Опимиан:
- Да, мой юный друг, любовь к идеальной красоте оказала на вас влияние
благословенное, и не важно, много ли в вашем взгляде на нее истинной
церковности.
И на том господа пожелали друг другу покойной ночи.
ЛЕСНОЙ ДОЛ. ВЛАСТЬ ЛЮБВИ. ЛОТЕРЕЯ БРАКА
Τί δεῖ γὰρ ὄντα θνητόν, ίκετεύω, ποιεἰν,
Πλὴν ἠδέως ζῆν τὸν βίον καθ᾽ ημέραν,
Ἐὰν ἔχη τις ὁπόθεν . . . . . . . . . . . . .
Ἔσται . . .
Какая доля смертному сладка?
Дни, ночи в наслажденьях проводить?
Что лучше? Быстротечна жизнь -
Ты завтрашнему дню не доверяй {81}.
Филетер
Наутро мистер Принс был совершенно убежден, что мисс Грилл еще
недостаточно оправилась, чтобы пуститься в дорогу. Никто не стал опровергать
его; все извлекали много удовольствия от приятного общества и всем, включая
и юную леди, вовсе не хотелось никуда трогаться. В тот день мисс Грилл уже
вышла к обеду, а на другой день и к завтраку, вечером пела вместе с сестрами
- словом, она окончательно выздоровела; однако же мистер Принс по-прежнему
настаивал на том, что путешествие домой может быть для нее губительно. Когда
же этот довод не помог, он продолжал упрашивать новых друзей повременить с
отъездом; и так прошло немало дней. Наконец мистер Грилл объявил, что ехать
пора и даже необходимо, ибо он сам ожидает гостей. Он просил мистера Принса
быть к ним непременно, тот сердечно благодарил и дал слово, да и комедия
Аристофанова тем временем заметно продвинулась.
Проводив гостей, мистер Принс поднялся к себе в библиотеку. Одну за
другой снимал он с полок книги, но, против обыкновения, никак не мог
сосредоточиться; он полистал Гомера и почитал о Цирцее; взял Боярда и
почитал о Моргане и Фалерине и Драгонтине {82}; взял Тасса и почитал об
Армиде {83}. Об Альцине Ариостовой читать ему не захотелось {84}, ибо
превращение ее в старуху разом развеивает все чары ранее обрисованной
картины. Он более задерживался на чаровницах, остававшихся прекрасными. Но и
те не могли толком его занять, мысли его разбегались и скоро устремлялись к
еще более пленительной действительности.
Он поднялся к себе в спальню и стал размышлять об идеальной красоте в
изображениях святой Катарины. Но невольно подумал, что идеальное может
встретиться и в жизни (он знал по крайней мере одно тому доказательство), и
побрел в гостиную. Там сидел он, предаваясь мечтам, покуда две его
камеристки не принесли второй завтрак. При виде них он улыбнулся и сел за
стол как ни в чем не бывало. А потом взял трость, кликнул пса и отправился в
лес.
Неподалеку от Башни был глубокий дол, где протекала речка; в сухую пору
она пересыхала до жалкого ручейка, но в половодье становилась бурным
потоком, который прорыл себе русло меж высоких берегов; речка эта
причудливо, прихотливо извивалась. Над нею по обеим сторонам дола вставали
высокие, старые деревья. Веками почва оседала, и на крутых склонах дола
образовались террасы; там, где сквозь густую сень на них пробивалось солнце,
они поросли мхом, наперстянкой, папоротником и другими лесными травами. На
них любили отдыхать лани, прибавляя живописности зеленой сцене.
Поток все глубже и глубже врезался в русло, все больше оседала почва,
однако ж сцена эта мало менялась от времени. И в двенадцатом столетии взор
встречал здесь приблизительно то же, что встречает он здесь в столетии
девятнадцатом. Призраки минувших веков словно проходят тут покойной чередою,
каждый со своим обличьем, верою, целями, повадками, одеждой. Для того, кто
любит блуждать мечтой в прошедшем, не сыскать места более удачного. Старый
дуб стоял на одном из зеленых уступов, и на узловатых его корнях удобно было
сидеть. Мистер Принс, предоставленный сам себе, нередко проводил тут целые
дни. Лани привыкли к нему и его не пугались, благовоспитанный пес им не
досаждал. Так сиживал мистер Принс часами, читая любимых поэтов. Нет
великого поэта, у которого не нашлось бы строк, соответственных прекрасному
сему виду. Густые заросли, окружавшие обиталище Цирцеи; лесная глушь, где
Дант повстречался с Вергилием; чащобы, сквозь которые бежала Анджелика {85};
очарованные пущи, где Ринальдо обманулся подобием Армиды {86}; лесной ручей,
охраняла стража. Ночь была темная, утром тело исчезло. Ангелы отнесли его на
вершину самой высокой горы Хоребского хребта, и поныне взор путника
встречает там скалу, природой созданную в виде гробницы. Там, в неувядаемой
красоте, охраняли Катарину ангелы, покуда святой муж не нашел ее, и уж он
поместил ее в раку, и там лежит она поныне. Рака помещена в основанном позже
монастыре - монастырь святой Катарины Синайской. И поныне сверкает у нее на
пальце кольцо.
Преподобный отец Опимиан:
- Ничего почти из всего этого я прежде не знал. Правда, обручение
святой Катарины знакомо мне по многим картинам великих итальянских мастеров.
Однако вот картина, которой нет соответствия в рассказанной вами истории.
Что значат эта гробница, и пламя, и отпрянувшие в ужасе монахи?
Мистер Принс:
- Здесь изображено замечательное происшествие у гробницы святой.
Императрица Екатерина II, много благодетельствовавшая Синайскому монастырю,
захотела взять себе кольцо святой Катарины. И послала высокую духовную особу
попросить кольцо у братии. Монахи, не желая нарушать волю государыни,
отвечали, что не смеют снять кольцо сами, однако согласны открыть гробницу и
пусть-де государынин посланный снимет его. Так и сделали, и посланный увидел
руку и кольцо. И подошел, чтобы снять его; из гроба вырвалось пламя; он
отпрянул, гробница закрылась. Увидев недовольство святой, отцы не пытались
более открывать гробницу {"Изображения Иерусалима и горы Синай" (1837), с.
27. (Примеч. автора).}.
Преподобный отец Опимиан:
- Хотелось бы мне взглянуть на лицо императрицы, когда ей докладывали о
происшедшем.
Мистер Принс:
- Оно отражало степень той веры, какую она подлинно имела либо считала
приличным выказать на людях. Отцы, во всяком случае, доказали свою
набожность и дали ей возможность покрасоваться своею. Больше она не
добивалась кольца.
Преподобный отец Опимиан:
- А что это за горные часовни, три в одной раме?
Мистер Принс:
- Часовни эти изображены так, как могли они выглядеть еще в
католической Англии. Три сестры - Катарина, Марта и Анна - их построили в
честь своих святых на вершинах трех холмов, носящих эти имена и поныне. С
каждой вершины видны две другие. Сестры думали увековечить свою верность
сестринской любви и церкви католической. Реформация все разрушила. От
часовни святой Анны осталось только несколько серых камней, пошедших на
постройку стены, которой лет пятьдесят тому назад обнесли тамошние поля.
Холм ныне более связан с памятью Чарлза Фокса {69}, нежели с древней святой.
Часовню святой Марты отстроили и приспособили для надобностей протестантов.
Часовня святой Катарины так и стоит живописной развалиной вблизи Гидфорда.
Преподобный отец Опимиан:
- А что это за старинный храм?
Мистер Принс:
- Старинный храм святой Катарины, на месте которого ныне красуется
пристань, позорно носящая ее имя; надругательство, за которым последовало
множество других и еще последуют, коль скоро в интересах коммерции
понадобится осквернить освященную землю и развеять по ветру прах мертвецов;
а ведь Гораций считал кощунством даже и глядеть на то, как это делают
варвары {Epod. 16, 1370. (Примеч. автора).}. Каковы бы ни были преимущества
новейшего вероисповедания, мы далеко уступаем древним в почтении к храмам и
гробницам.
Преподобный отец Опимиан:
- Не решаюсь оспаривать ваше сужденье. А что там за витраж?
Мистер Принс:
- Это уменьшенная копия окна Уест-Уикэмской церкви, но главная фигура
тут дышит более совершенной итальянской красотой. Она попирает императора
Максенция. Вы видите все ее эмблемы - тут пальмовая ветвь, венчающая всех
великомучеников; корона, колесо, огонь и меч, присущие ей одной; и книга, с
какой всегда ее изображают, ибо она чудо учености и избрана в средние века
покровительницей школ.
Преподобный отец Опимиан:
- История, бесспорно, занимательная. Вера ваша покуда просто
поэтическая. Но берегитесь, мой юный друг, как бы не сделаться вам жертвой
собственной вашей мистификации.
Мистер Принс:
- Этого я не боюсь. Надеюсь, я умею отличить поклонение идеальной
красоте от суеверия. Поклонение же такое мне надобно, чтобы заполнить
пустоту, какую истинная картина мира оставляет в моем сердце. Мне надобно
верить в доброго домашнего духа; духа здешних мест; ангела или нимфу; духа,
связующего нас чем-то похожим на привязанность человеческую, только
возвышенней и чище, - с вездесущим, созидающим и охраняющим духом
вселенским; в жизни действительной я его не нахожу. Проза жизни грубо во все
вторгается. Разве ступит ангел в лес, оскверненный надписью "Вход воспрещен,
нарушители подвергаются штрафу"? разве захочет наяда плескаться в потоке,
работающем на бумагопрядильню? придет ли в дол дриада, если поезд тащит по
нему товары вандалов? вздумается ли нереиде гулять вдоль моря там, где
береговая охрана стережет контрабандистов? Никак. Жизнь духовная умерла в
материальном нашем мире. Воображение ее не заменит. Но предстательством
святых еще держится связь видимого и невидимого. Они подают мне знаки,
помогающие ощутить их присутствие. В тиши собственных раздумий мы можем
сохранить эти знаки от вторжения мира внешнего. А святая, какую я избрал,
представляется мне безупречнейшим воплощением совершенства ума, наружности и
души.
Преподобный отец Опимиан:
- Не могу оспаривать ваш вкус. Надеюсь, однако, что вы не станете
искать в своем идеале свойств слишком реальных. Я огорчился бы, увидав, что
вы слишком погрязли в почитании святых. Надеюсь, вы способны примириться с
Мартином, однако сторонясь Петра и Джека {71}.
Мистер Принс:
- Ничто не могло бы так способствовать моей сговорчивости, как общество
вашего преподобия. Столь мудрая терпимость хоть кого убедит.
После этого отступления друзья вернулись к своим трудам над
Аристофановой комедией, и оба внесли свою долю, подобно Флетчеру и Бомонту
{72}.
ГРОЗА
Si bene calculum ponas, ubique naufragium est.
Petronius Arbiter
Словом, если поразмыслить {73}, то крушенья ждут нас
повсюду.
Отец Опимиан собирался домой после завтрака, но дальние раскаты грома
его задержали, и приятели снова поднялись в библиотеку, чтобы оттуда
наблюдать волнение стихий. Широкий вид открывался там из окон.
Гром урчал вдали, однако ни дождь, ни молния его не сопровождали.
- Гроза где-то далеко, - сказал его преподобие, - и, верно, пройдет
стороной.
Но вот на горизонте показалась черная туча, она быстро росла и
надвигалась прямо на Башню. Впереди катила она более легкое, однако же
достаточно мрачное облако тумана, и оно вилось и курилось как дым пред
густой чернотою невспоротой тучи. А потом блеснула молния, загрохотал гром и
грянул ливень так, будто прорвало водосточные трубы.
Друзья сидели, молча наблюдая грозу с ветром, дождем и градом, покуда
тьма почти ночная застилала небеса, рассекаясь почти непрестанно вспышками
молний.
Вдруг слепящая искра озарила весь небосвод, и тотчас ухнул
оглушительный раскат грома, свидетельствуя о том, что молния ударила где-то
неподалеку.
Его преподобие оглянулся, чтобы поделиться с приятелем силой
испытанного впечатления, но тот исчез. Воротясь, он сказал, что ходил
посмотреть, куда угодила молния.
- И что же? - осведомился отец Опимиан.
- Дома все в порядке, - отвечал хозяин.
"Весталки, - подумал отец Опимиан, - вот и вся его забота".
Но, хотя мистер Принс тревожился лишь о судьбе весталок, внимание его
скоро привлек переполох внизу, говоривший о серьезной беде, которую
причинила гроза; а потом явилась самая младшая из сестер и, вся трепеща,
доложила, что убило наповал одну из двух лошадей в какой-то господской
упряжке, что барышня без памяти, и неизвестно еще, ранило ее или нет, а
другая лошадь испугалась, понесла и опрокинула бы карету, если б ее не
усмирила смелая рука молодого фермера; он отнес барышню в дом, и она
отдыхает теперь на женской половине, а сестры за ней приглядывают.
Мистер Принс и отец Опимиан спустились вниз, и там их удостоверили, что
юная леди невредима, но нуждается в покое, чтобы окончательно оправиться.
Пожилой господин показался из женских покоев, и, к немалому удивлению
своему, его преподобие узнал в нем мистера Грилла, вместе с племянницей
пострадавшего от выходки злополучной лошади.
Прелестное утро выманило их из дому на долгую прогулку; они сочли, что
пора хотя б отчасти удовлетворить любопытство, подстрекаемое рассказами его
преподобия о Княжей Прихоти и ее обитателях. И потому они избрали маршрут,
проходивший мимо стен Башни. Они совсем удалились от усадьбы, когда
разразилась гроза, и поравнялись с Башней, когда молния поразила лошадь.
Гарри Плющ вез на Башню плоды своих сельских трудов, как раз когда случилась
беда, и он-то и был тем юным фермером, который укротил перепуганную лошадь и
отнес леди в дом мистера Принса. Мистер Грилл, не скупясь на слова, хвалил
его поступок, а отец Опимиан от души пожал руку своему знакомцу и сказал,
что такому молодцу не следует унывать. Гарри принял эти слова как благой
знак, ибо Дороти все слыхала и взглянула на него с подобающим, хоть и немым,
одобрением.
Gynaeceum, или женская половина, отделялась от башни гостиной и
комнатами для гостей, то есть была удалена от остального дома, как то
водилось разве в Афинах.
В ответ на тревожные расспросы удалось узнать, что барышня спит и одна
из сестриц при ней неотлучно. Мистера Грилла, следственно, усадили обедать и
оставили ночевать. Перед ужином он выслушал заключение медика, что скоро все
обойдется.
Гарри Плющ вспомнил про отставного лекаря, жившего неподалеку от Башни
со своей сестрой-вековухой, который часто пользовал бесплатно больных
соседей-бедняков. Если прописанное лекарство оказывалось не по средствам
больному, он либо сестра его тотчас вызывались безвозмездно его доставить.
Хотя сами едва сводили концы с концами, они стали добрыми ангелами всего
околотка.
Старик лекарь подтвердил уже высказанное сестрицами сужденье, что
барышне нужен только покой; однако согласился переночевать у мистера Принса
на случай, если вдруг понадобятся его услуги.
Итак, мисс Грилл осталась на попечении старших сестер. Мистер Грилл и
двое докторов - один доктор теологии, целитель душ, другой же - целитель
бренной плоти - уселись за стол с мистером Принсом, а прислуживали им, как
всегда, младшие весталки.
НАУКА ОБ ЭЛЕКТРИЧЕСТВЕ. СМЕРТЬ ФИЛЕМОНА. ВЫЗДОРАВЛИВАЮЩАЯ
Οἰνου μὴ παρεόντος, ἀτερπέα δεῑπνα τραπέζης˙
Οἰνου μὴ παρεόντος, ἀθελγέες εἰσι χορεῐαι.
Ἀνὴρ πένθος ἔχων, ὕτε, γεύσεται ἡδέος οἰνου.
Στυγνὸν ἀεξομένης ἀποσείσεται ὄγκον ἀνίης.
Где нет вина, там и веселья нет,
И в танцах нет огня, тускнеет свет.
Поднимет чашу и забудет человек
Обиды, горе, дней докучных бег.
Вакх при рождении вина в предвидении
благ, им доставляемых. В двенадцатой
песни "Деяний Дионисия" Нонна {74}.
За столом разговор шел об утрешнем приключении и повернулся к
электричеству. Лекарь, много путешествовавший на своем веку, рассказал много
случаев собственного наблюдения; все они сводились к тому, что недомогание
мисс Грилл недолго продлится. Случалось ему при подобных обстоятельствах
видеть как бы и совершенный паралич: однако же больные всегда скоро от него
оправлялись. День-два, от силы неделя - и мисс Грилл непременно будет
здорова. А покамест он рекомендовал полный покой. Мистер Принс заклинал
мистера Грилла чувствовать себя как дома и не спешить с отъездом. На том и
порешили, с тем чтоб наутро отправить человека в усадьбу Гриллов за
недостающим снаряжением. Преподобный отец Опимиан, не менее самого мистера
Грилла привязанный к его племяннице, весьма огорчался ее недомоганьем и не
мог вернуться к обычному своему ровному расположению духа, пока не увидит ее
снова радостной и веселой. Он цитировал Гомера, Эсхила, Аристотеля,
Плутарха, Атенея, Горация, Персия и Плиния в доказательство тому, что все
ныне известное об электричестве было известно уже и древним. В телеграфе же
электрическом не усматривал он решительно никакой пользы, ибо, путая
хронологию, он дает лишь название главы, которой содержание теряет смысл
прежде, чем дойдет до получателя, тем временем уже узнавшего название главы
следующей. И сколько бед от него! Ведь, сообщив только о крупном сражении, о
тысячах убитых и раненых, какую муку неизвестности вселяет он в сердца тех,
у кого были близкие на поле брани, покуда путями более обычными не узнают
они имен пострадавших. Ни один тиран сицилийский не додумался бы до столь
изощренной пытки. Эти выпады против предполагаемых побед новейшей науки,
выслушанные лекарем с удивлением, а прочими с глубоким почтением, слегка
успокоили смятенный дух его преподобия, утешенного к тому же обильными
возлияниями кларета, который превозносил он в красочных цитатах, объявляя
вино средством от всех бедствий мира.
Так промелькнула неделя, и больная заметно оправилась. Мистер Принс
покуда не видел прекрасную свою гостью. Шесть сестер, оставляя седьмую у
постели мисс Грилл, ежевечерне удовлетворяли горячей просьбе мистера Грилла
и ласкали его слух разнообразной музыкой, а в заключение неизменно пели гимн
любимой святой своего господина. Несколько раз наведывался старик лекарь и
оставался переночевать. Преподобный отец Опимиан отправился к себе для
воскресной службы, но, радея о здоровье прекрасной Морганы, не мог не
поспешить обратно. Прибывши утром и поднявшись в библиотеку, он застал
своего юного друга с пером в руках. Он спросил, не Аристофановой ли комедией
тот занят. Мистер Принс отвечал, что этот труд лучше удается ему с помощью
его преподобия.
- А сейчас я пишу, - сказал он, - кое-что связанное с Аристофановой
драмой. Это баллада на смерть Филемона, как рассказывает о ней Свида и
Апулей.
Смерть Филемона {*} {77}
Поэту пробил сотый год:
Театр с нетерпеньем ждет
Последнего творенья.
Как вдруг разверзлись небеса,
И хлынул дождь на два часа
В разгаре представленья.
Домой вернулся Филемон,
Прилег и видит странный сон:
Уходят Музы прочь.
"Куда?" - спросил он, и в ответ:
"Нам оставаться здесь не след,
К вам гость, лишь минет ночь".
И вот рассвет рассеял тьму,
Позвал он сына и ему
Виденье рассказал.
Послал за пьесой, перечел
И думал, опершись о стол,
Что сон сей означал?
Виденье разгадать не смог:
Поэту было невдомек -
Готов приют иной!
И оттого-то пуст очаг,
И Музы убыстряли шаг
Вечор, в тиши ночной.
Наутро шум и гам кругом,
Театр вновь набит битком -
Все жаждут продолженья.
И слышится со всех сторон
Одно лишь имя - Филемон!
И крики нетерпенья.
К нему посланцы между тем
Наведались и тут же всем
Поведали спеша:
"Сидел он молча у стола,
И словно вечность из угла
Глядела не дыша.
Мы речь держали. Он молчал.
И вновь наш голос прозвучал
И замер в тишине.
Мы подошли, и в тот же миг
Всяк тайну страшную постиг:
Он в дальней стороне.
Прекрасным сражены концом
И в восхищении немом
Застыли мы тогда:
Нет, ваш любимец-острослов
Уж не откликнется на зов
И не придет сюда.
Да, смерть пришла в тот самый час,
Когда на сцене, здесь, для вас,
Должны сыграть конец.
Казалось, что едва-едва
Звучат прощальные слова,
Но нет, молчал творец.
Тот ливень - провозвестник слез!
Веселье он от нас унес,
Так пусть же стихнет молвь!
У погребального костра
Собраться нам пришла пора,
А завтра - пьеса вновь!"
{* Свида {75}: sub voce [под именем (лат.)]. Φιλημων Апулей. Флориды
{76}. 16. (Примеч. автора).}
Преподобный отец Опимиан:
- Прелестная выдумка.
Мистер Принс:
- Если бы выдумка. Сверхъестественное здесь - только сон. Прочее весьма
вероятно; я же даже и сон расположен считать истинным.
Преподобный отец Опимиан:
- Вы решились непременно примирить и связать мир мечты с миром
существенным.
Мистер Принс:
- Я предан миру мечты. Блуждать мыслию среди образов прошлого или
возможного, а порой и невозможного - любимое мое занятие.
Преподобный отец Опимиан:
- Разумеется, многое в мире существенном претит чувствительным и
утонченным умам. Но никто из моих знакомцев не имеет меньше оснований на
него сетовать, нежели вы. Вы окружены приятностями, и вам есть чем потешить
взор и занять досуг.
Мистер Принс:
- На собственную мою жизнь я не сетую. Я жалуюсь на мир, который
наблюдаю сквозь "бойницы уединенья" {78}. Я не могу, как некий бог Эпикура,
по словам Цицерона, "целую вечность быть довольным тем, как ему хорошо"
{Comprehende igitur animo, et propone ante oculos, deum nihil aliud in omni
aeternitate, nisi, Mihi pulchre est, et, Ego beatus sum, cogitantera. -
Cicero. De Natura Deorum I, i. 41. (Примеч. автора). ["Вообразите Бога,
который целую вечность только и думает "Все прекрасно" и "Я вполне доволен".
- Цицерон. О природе Бога. I, i. 41 (лат.)].}. С мучительной тоской гляжу я
на бедность и преступление; на изнурительный, неблагодарный, бесплодный
труд, губящий ясную пору детства и женскую молодость: "на всякие угнетения,
какие делаются под солнцем" {79}.
Преподобный отец Опимиан:
- Совершенно вас понимаю; но в мире есть и много доброго. Больше
доброго, нежели злого, я в этом убежден.
Они непременно углубились бы в обсуждение предмета, когда бы часы не
прозвонили им на второй завтрак.
К вечеру того дня молодая красавица уже вполне оправилась и смогла
присоединиться к собравшейся в гостиной небольшой компании, включавшей, как
и прежде, мистера Принса, мистера Грилла, доктора Беллоида и преподобного
отца Опимиана. Ей представили мистера Принса. Она расточала хвалы нежной
заботливости сестер и выразила желание послушать их музыку. Желание ее было
тотчас удовлетворено. Она слушала с удовольствием и, хотя еще и не вполне
окрепла, не удержалась и стала подпевать, когда пели гимн святой Катарине.
Но вот они ушли, и она тоже откланялась.
Преподобный отец Опимиан:
- Полагаю, древние латинские слова эти - подлинные монашеские стихи,
такими они кажутся.
Мистер Принс:
- Да. И положены на старую музыку.
Доктор Беллоид:
- Что-то в этом гимне весьма возвышает и трогает душу. Неудивительно,
что в наш век, когда музыку и поэзию ценят выше других искусств, мы все
более склонны восхищаться старинными формами культа католического.
Пристрастие к старой религии ныне объясняется не столько убеждением, сколько
поэтическим чувством; оно рождает приверженцев; но новоиспеченная эта
набожность весьма отлична от того, что по внешности она напоминает.
Преподобный отец Опимиан:
- Это, как нередко имел я случай заметить и как подтвердит мой юный
друг, одна из форм любви к идеальной красоте, которая, не будучи сама по
себе религией, впечатляет живое воображение и часто бывает похожа на
подлинную веру.
Мистер Принс:
- Одним из правоверных приверженцев церкви был английский поэт, который
пел Пречистой Деве:
Твой образ стал земным. Но каждый перед ним,
Заблудший, не забыт, лишь преклонит колени
Пред лучезарной Силой - нет в ней даже тени.
Все, что вошло в Тебя, все обрело покой:
И матери любовь с девичьей чистотой,
И дух и плоть, и горнее с земным {*}.
{* Водсворт, "Церковные сонеты", I, 21 {80}. (Примеч. автора).}
Преподобный отец Опимиан:
- Да, мой юный друг, любовь к идеальной красоте оказала на вас влияние
благословенное, и не важно, много ли в вашем взгляде на нее истинной
церковности.
И на том господа пожелали друг другу покойной ночи.
ЛЕСНОЙ ДОЛ. ВЛАСТЬ ЛЮБВИ. ЛОТЕРЕЯ БРАКА
Τί δεῖ γὰρ ὄντα θνητόν, ίκετεύω, ποιεἰν,
Πλὴν ἠδέως ζῆν τὸν βίον καθ᾽ ημέραν,
Ἐὰν ἔχη τις ὁπόθεν . . . . . . . . . . . . .
Ἔσται . . .
Какая доля смертному сладка?
Дни, ночи в наслажденьях проводить?
Что лучше? Быстротечна жизнь -
Ты завтрашнему дню не доверяй {81}.
Филетер
Наутро мистер Принс был совершенно убежден, что мисс Грилл еще
недостаточно оправилась, чтобы пуститься в дорогу. Никто не стал опровергать
его; все извлекали много удовольствия от приятного общества и всем, включая
и юную леди, вовсе не хотелось никуда трогаться. В тот день мисс Грилл уже
вышла к обеду, а на другой день и к завтраку, вечером пела вместе с сестрами
- словом, она окончательно выздоровела; однако же мистер Принс по-прежнему
настаивал на том, что путешествие домой может быть для нее губительно. Когда
же этот довод не помог, он продолжал упрашивать новых друзей повременить с
отъездом; и так прошло немало дней. Наконец мистер Грилл объявил, что ехать
пора и даже необходимо, ибо он сам ожидает гостей. Он просил мистера Принса
быть к ним непременно, тот сердечно благодарил и дал слово, да и комедия
Аристофанова тем временем заметно продвинулась.
Проводив гостей, мистер Принс поднялся к себе в библиотеку. Одну за
другой снимал он с полок книги, но, против обыкновения, никак не мог
сосредоточиться; он полистал Гомера и почитал о Цирцее; взял Боярда и
почитал о Моргане и Фалерине и Драгонтине {82}; взял Тасса и почитал об
Армиде {83}. Об Альцине Ариостовой читать ему не захотелось {84}, ибо
превращение ее в старуху разом развеивает все чары ранее обрисованной
картины. Он более задерживался на чаровницах, остававшихся прекрасными. Но и
те не могли толком его занять, мысли его разбегались и скоро устремлялись к
еще более пленительной действительности.
Он поднялся к себе в спальню и стал размышлять об идеальной красоте в
изображениях святой Катарины. Но невольно подумал, что идеальное может
встретиться и в жизни (он знал по крайней мере одно тому доказательство), и
побрел в гостиную. Там сидел он, предаваясь мечтам, покуда две его
камеристки не принесли второй завтрак. При виде них он улыбнулся и сел за
стол как ни в чем не бывало. А потом взял трость, кликнул пса и отправился в
лес.
Неподалеку от Башни был глубокий дол, где протекала речка; в сухую пору
она пересыхала до жалкого ручейка, но в половодье становилась бурным
потоком, который прорыл себе русло меж высоких берегов; речка эта
причудливо, прихотливо извивалась. Над нею по обеим сторонам дола вставали
высокие, старые деревья. Веками почва оседала, и на крутых склонах дола
образовались террасы; там, где сквозь густую сень на них пробивалось солнце,
они поросли мхом, наперстянкой, папоротником и другими лесными травами. На
них любили отдыхать лани, прибавляя живописности зеленой сцене.
Поток все глубже и глубже врезался в русло, все больше оседала почва,
однако ж сцена эта мало менялась от времени. И в двенадцатом столетии взор
встречал здесь приблизительно то же, что встречает он здесь в столетии
девятнадцатом. Призраки минувших веков словно проходят тут покойной чередою,
каждый со своим обличьем, верою, целями, повадками, одеждой. Для того, кто
любит блуждать мечтой в прошедшем, не сыскать места более удачного. Старый
дуб стоял на одном из зеленых уступов, и на узловатых его корнях удобно было
сидеть. Мистер Принс, предоставленный сам себе, нередко проводил тут целые
дни. Лани привыкли к нему и его не пугались, благовоспитанный пес им не
досаждал. Так сиживал мистер Принс часами, читая любимых поэтов. Нет
великого поэта, у которого не нашлось бы строк, соответственных прекрасному
сему виду. Густые заросли, окружавшие обиталище Цирцеи; лесная глушь, где
Дант повстречался с Вергилием; чащобы, сквозь которые бежала Анджелика {85};
очарованные пущи, где Ринальдо обманулся подобием Армиды {86}; лесной ручей,