Страница:
сведенном к еще меньшему. Он сообщил ей о том, как он был разочарован, не
найдя ее в беседке, и как он рад, видя ее теперь.
Помолчав, она сказала:
- Я до того разволновалась утром, что весь день у меня ушел на то,
чтобы собраться с духом, а тут еще новости. Горничная моя говорит, будто вы
решили запрячь этого ужасного коня, да еще в фаэтон собственного
изобретения, а кучера говорят, что и близко не подойдут к этому коню, в
какую бы он ни был впряжен карету, а к карете этой не подойдут, какой бы ни
вез ее конь, а, мол, вы так и так свернете себе шею. Я забыла все, чтоб
умолять вас оставить вашу затею.
Лорд Сом отвечал, что он вполне уверен в своей власти над лошадьми и в
совершенстве нового своего изобретенья, так что опасности нет никакой; но
что он готов ездить лишь на самых смиренных клячах и в экипажах самых
покойных, готов и вовсе отказаться от всех коней и всех экипажей, если ей
это угодно, и жертва эта даже еще слишком мала.
- И от парусных лодок, - присовокупила мисс Найфет.
- И от парусных лодок.
- И от воздушных шаров, - сказала она.
- И от воздушных шаров, - сказал он. - Но отчего вы вдруг о них
вспомнили?
- Оттого, - сказала мисс Найфет, - что они опасны, а вы любознательны и
безрассудны.
- Сказать по правде, - отвечал он. - Я уже побывал на воздушном шаре.
И, пожалуй, это было наиприятнейшее впечатление. Я собирался повторить его.
Я изобрел...
- О боже! - вскричала мисс Найфет. - Но вы же дали мне слово касательно
коней, экипажей, парусников и шаров!
- И буду строго его придерживаться, - заверил его сиятельство. Она
поднялась, чтобы идти. На сей раз он последовал за нею, и они вместе
вернулись к дому.
Подчиняясь запрету власти, которую он сам над собою поставил, лорд
решил отказаться от дальнейших опытов, которые могли бы стоить ему жизни,
направить свою изобретательность в русло более безопасное и во всем
уподобить вверенное ему устройство театру афинскому. Среди прочего он
внимательно изучил и явление echeia, или звучащих амфор, с помощью которых
звук четко разносился во все концы обширного театра, и, хоть уменьшенные
масштабы постройки вряд ли к тому вынуждали, все же он рассчитывал на
благоприятный эффект. Но, как ни ломал он голову при любезном содействии
преподобного отца Опимиана, лорд так и не постиг до конца сути этого
приспособления; ибо свидетельство Витрувия {144} о том, что вазы эти
резонировали в кварту, в квинту и в октаву, не вязалось со сменами тоник и
едва ли примирялось с учением о гармонии. Наконец его сиятельство успокоился
на том, что тоника тут не важна, а важна лишь высота звука, преобразуемая
верно рассчитанным расстоянием между вазами. Он усердно принялся за труды,
заказал множество ваз, удостоверился, что резонанс от них есть, и велел
расставить их на соответственных расстояниях вокруг части театра,
назначаемой для публики. Собрались кто в зале, кто на сцене, чтобы проверить
действие ваз. Первое слово хора вызвало грохот, подобный шуму приложенной к
уху морской раковины, но безмерно усиленной; то был тысячекратный гул
липовой рощи, полной майских жуков, надсаживающихся в теплый весенний вечер.
Опыт повторили уже с пением соло: гул был меньше сам по себе, зато
усугубление звука заметней. Попробовали вместо пения речь: результат был
сходствен - мощный и долгий гул, не соответствовавший никакому диатессарону,
диапенту и диапазону, а являвший некий новый вариант постоянно звучащей
басовой фигуры.
- Что ж, я спокоен, - сказал лорд Сом. - Искусство изготовления этих
амфор столь же безнадежно утрачено, как искусство изготовления мумий.
Мисс Найфет ободрила его в трудах. Она сказала:
- Вы, безусловно, сумели достигнуть определенной звучности; теперь
остается только несколько ее умерить, и может быть, это удастся вам, если
ваз вы возьмете меньше, а расстояние между ними увеличите.
Он согласился с ее советом, и она покамест успокоилась. Но когда на
театре что-то пели либо говорили, echeia приходилось на время убирать.
ВЕС ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ. НОВЫЙ РЫЦАРСКИЙ ОРДЕН
Si, Mimnermus uti censet, sine amore jocisque
Nil est jucundum, vivas in amore jocisque.
Hor. Epist. I, 6, 65-66
Если, как судит Минерм, без любви и без шуток на свете
Радости нет никакой, то живи и в любви ты, и в шутках {145}.
Театр был построен, и без echeia звук в нем распространялся прекрасно.
Его использовали не только для утренних репетиций, но часто в плохую погоду
там вечерами читались стихи, а то и лекции; ибо, хоть кое-кто из компании не
очень ценил такой способ познания, большинство, и юные дамы в особенности,
решительно высказывались за него.
Однажды дождливым вечером лорда Сома упрашивали прочесть в театре
лекцию о Рыбе. Он скоро покорился и сумел развлечь и наставить своих
слушателей не хуже любого записного лектора. Пересказывать эту лекцию мы тут
не станем, а кому она любопытна, тех приглашаем на ближайшее собрание
Общества Пантопрагматиков, где председателем лорд Кудаветер и
вице-председателем лорд Склок. Там они получат о ней самое точное
представление.
В другие непогожие вечера кое-кого еще просили тоже что-нибудь почитать
или рассказать. Мистер Мифасоль прочитал лекцию о музыке, мистер Шпатель о
живописи; мистер Принс, хоть и не привычный читать лекции, сообщил об
устройстве дома и хозяйства во времена гомерические. Даже и мистер Грилл в
свой черед осветил суть философии эпикурейцев. Мистер Мак-Мусс, не возражая
против лекций перед ужином, разразился одной лекцией, но зато уж обо всем на
свете - о делах в отечестве и за его пределами, о морали, литературе,
политике. Коснулся он и Реформы {146}.
"Камень, который лорд Склок - сей Гракх реформы прежней и Сизиф реформы
новейшей {147} - столь трудолюбиво толкал к вершине горы, ныне лежит внизу,
в Долине тщеты. Ежели он вдруг опять достигнет вершины и свалится по другую
сторону, он непременно обрушится на преимущества класса образованного и все
их раздавит. Ибо у кого же достанет охоты мериться силою с чернью, которая
восторжествует? Тридцать лет назад лорд Склок приводил в пользу Реформы
веские доводы. Один довод был, что все требуют ее, и потому Реформа
необходима. Теперь на стороне лорда довод не менее веский: что все молчат о
Реформе, и тем больше будет ее негаданная милость. В первом случае уличная
логика была неодолима. Те, кто поджигали дома, бросали на проезжающие кареты
дохлых кошек и гнилые яйца и пользовались другими, подобными же методами
воспитания, неопровержимо доказывали, как им необходимо иметь представителей
в парламенте. Они своего добились, и кое-кто полагает, что парламент легко
обошелся бы и без них. Отец мой был ярым приверженцем Реформы. Неподалеку от
его жилища в Лондоне было место встреч клуба Знание - Сила. Члены клуба по
окончании сходок собирали камни по обочинам и швыряли их в окна
направо-налево, разбредаясь восвояси. На знамени их было начертано: "Вес
общественного мнения". Как только открывалось просвещенное собрание, отец
мой запирал ставни, но они затворялись изнутри и стекол не защищали. Однажды
поутру отец обнаружил между ставнями и стеклом весьма крупный и,
следственно, вполне весомый образец убеждающего гранита. Он сохранил его и
поставил на красивый пьедестал с надписью: "Вес общественного мнения". Он
поместил его над камином в библиотеке и, ежедневно его созерцая, излечился
от несчастной страсти к Реформе. Весь остаток дней он уже не говорил, как
бывало "народ, народ", а говорил только "чернь" и очень любил тот пассаж в
"Гудибрасе", где автор изобразил бунт черни в полном согласии с
новообретенным его разумением. Он сделал этот кусок гранита ядром многих
изысканий в политике. Г ранит я храню по сию пору и смотрю на него с
почтением, ибо обязан ему во многом своим воспитанием. И ежели, что,
впрочем, вряд ли возможно, снова начнется безумие из-за Реформы, я
позабочусь плотно закрыть ставни, защищаясь от "Веса общественного мнения"".
Преподобный отец Опимиан, когда и к нему обратились с просьбой помочь
обществу скоротать дождливый вечерок, сказал следующее:
- Лекция в прозе вроде тех, какие привык я произносить, вряд ли
окажется здесь ко времени и к месту. А почитаю-ка я вам лучше стишки,
которые сочинил на досуге, про безрассудство, с каким советчики нашептывают
властям нашим, чтобы рыцарское достоинство, отличие христианское, вдруг
даровалось евреям и язычникам; сами по себе они, быть может, фигуры весьма
почтенные и заслуживают всяческих отличий, но отчего же именно тех, что
существуют для христиан и для них одних только? Да, они делают деньги, и
всеми способами, противными истинному рыцарю. Прочитал я поэму двенадцатого
века Гю де Табаре {148} L'Ordene de Chevalerie, разница меня поразила, и вот
как постарался я передать свои впечатления:
Новое рыцарство
Сэр Аарон, сэр Моисей - биржевики,
Меняла-парс Джамрамаджи {149} по-щегольски
В доспехи рыцарских времен облачены,
И "три шара" на знамени и звон мошны.
И королева наша стоит невдалеке,
И Георгия святого меч в ее руке {150}
Трех чудных рыцарей окидывая взглядом,
Втолковывает смысл таинственных обрядов:
"Омылись вы, и ваш наряд молочно бел,
Вы смыли грязь и мрак греховных дел.
Теперь пускай проникнет в ваши души свет
И нестяжательства пусть прозвучит обет!
Багряный этот шарф наброшен на одежды
Как знамение крови - если вдруг невежды
Заденут веру или рыцарскую честь,
Руками вашими пускай вершится месть!
А этот шелк на туфлях земляного цвета
В напоминанье дан как добрая примета -
Из праха вышли мы и возвратимся в прах,
За веру стойте, чтоб восстать на небесах!
А этот меч, что ныне скрыли ножны.
Пускай предъявлен будет там, где должно.
Пусть ножны вмиг покинет, чтоб врага настичь,
Когда с небес святой Георгий кинет клич!
Сей пояс шелковый сияет белизной -
Знак сердца, славного своею чистотой!
Бросаться должен каждый, словно лев,
Вставая на защиту бедствующих дев!
Как шпорам золотым послушны скакуны,
Так будьте церкви вы послушные сыны!
Она вас призовет - ослушаться нельзя:
Бросайтесь на врагов, нещадно их разя!"
Представьте рыцарей, внимающих словам,
Сутулых, препоясанных и тут и там,
В шарфах, с мечами в ножнах, ярко блещут шпоры,
Они ответствуют, смиренны взоры:
"Хоть вашей милостью мы рыцарями стали,
Не манят нас бои, вой, крики, скрежет стали,
Наемников немало есть, поверьте,
За мзду готовых биться хоть до смерти!
С медведем и быком сразились - бог помог!
Пусть без когтей медведь, а бык безрог,
Но мощный наш удар был так рассчитан тонко,
Что вмиг принес нам славу "гадкого утенка"! {*}
Мы верные друзья враждующих сторон,
Дадим и тем и этим в долг хоть миллион!
Пусть лезут в драку - мы-то ни при чем:
Их гнева на себя вовек не навлечем!
А опекать девиц в их бедах нам негоже!
На государство наплевать, на церковь тоже!
Всегда чтим Выгоду, а биться - нет, шалишь,
Проценты нам, - вопим, - а праведнику шиш!"
Что змей и что святой Георгий? Тот для нас герой,
Кто держит акции - мы за того горой!
И чтоб на бирже пали цены, пусть сожрет
Георгия святого змей, а нам мошну набьет!
Храни, о боже, королеву! Если ж враг
Ей станет угрожать, то пусть подымут стяг
Не парс Джамрамаджи и не биржевики,
А вождь, как лев отважный, пусть ведет полки!
{* Слэнг биржи. Быками называют спекулянтов, играющих на повышение, а
медведями тех, кто играет на понижение. "Гадкий утенок" - это человек,
который не в состоянии заплатить разницу в ставках и поэтому вынужден
покинуть здание биржи вразвалочку. Патриотизм денежного рынка хорошо описан
Понсаром {151} в его комедии "Биржа", акт 2, сцена 3.
Альфред: Курс акций падает - ура! Когда
Он тихо вверх ползет - беда.
Делатур: Как бы успех, для Франции желанный,
Не обернулся бы бедой нежданной.
Альфред: Все биржа! Черт бы взял со всеми вместе!
Пустое брюхо, верь мне, глухо... к чести!
Играть я стану после брачной ночи,
Коль после Ватерлоо курс подскочит!
(Примеч. автора).}
"ПИР". СНОШЕНИЯ С АМЕРИКОЙ. ЛЕКЦИИ ПОСЛЕ УЖИНА. ОБРАЗОВАНИЕ
Trincq est ung mot panomphee, celebre et
entendu de toutes nations, et nous signifie,
BEUVEZ. Et ici maintenons que non rire, ains
boyre est le propre de l'homme. Je ne dy boyre
simplement et absolument, car aussy bien
boyvent les bestes; je dy boyre vin bon et
fraiz.
Rabelais: V, c. 45 {*}
{* Слово trink, коим руководствуются все оракулы, известно и понятно
всем народам. и означает оно: "Пей!.." Мы здесь придерживаемся того мнения,
что не способность смеяться, а способность пить составляет отличительное
свойство человека, и не просто пить, пить все подряд - этак умеют и
животные, - нет, я разумею доброе холодное вино (ст. фр.). - Рабле.
Гаргантюа и Пантагрюэль. Кн. 5, гл. 45. (Пер. Н. Любимова).}
Одни гости оставались. Иные уезжали и возвращались. Среди последних и
мистер Мак-Мусс. Однажды по возвращении его лорд Сом сказал ему после ужина:
- Ну так как же, мистер Мак-Мусс, как вы полагаете, остался бы доволен
ваш Джек из Дувра, если б продолжил среди нас свои разыскания?
Мистер Мак-Мусс:
- Ни за что, милорд. Окажись он среди нас, он отчаялся бы и вовсе
забросил свои разыскания. Уж если к такому выводу пришел он в свое время, то
сейчас и подавно. Джек был весел и мудр. Веселья в нас убавилось, ну а
притязаний наших на мудрость Джек бы ни за что не признал.
Преподобный отец Опимиан:
- Он оказался бы в положении Ювенала, искавшего любви к отечеству там,
где повсюду встречал Катилину и нигде Катона или Брута {*}.
{* Et Catilinam
Quocumque in populo videas, quocumque sub axe:
Sed nec Brutus erit, nee avunculus usquam.
Juv. Sat. XIV, 41-43. (Примеч. автора).
[Катилину найдешь ты во всяком народе / В каждой стране и под небом
любым, - но нигде не увидишь / Брута {152}, нигде не найдешь его старого
дяди Катона... (лат.). - Ювенал. Сатира XIV. 41-43. (Пер. Д. Недовича и Ф.
Петровского)].}
Лорд Сом:
- Ну, пусть Джек не нашел бы среди нас того, кто бы его превосходил или
хоть был бы ему равен. Но он не имел бы недостатка в приятном обществе. И
веселья у нас немало, если только кто любит веселье, а мудрости нашей,
возможно, ему бы тоже показалось достаточно. Как же не прибавиться мудрости,
если наука так шагнула вперед?
Преподобный отец Опимиан:
- Наука - это одно, а мудрость совсем другое. Наука - это острое
оружие, которым человечество играет, как дитя, и ранит себе пальцы.
Приглядитесь к тем следствиям, какие проистекают из развития науки, и всегда
почти обнаружите зло. Чего стоит одно слово "взрыв", древним совершенно
неведомое! Взрывы пороховых заводов и пороховых погребов; взрывы угольного
газа в шахтах и домах; взрывы котлов высокого давления на судах и на
фабриках. Вспомните тонкие и сложные орудия уничтожения - все эти
револьверы, ружья, гранаты, ракеты и пушки. Вспомните крушения, столкновения
и прочие катастрофы на суше и на море, а все из-за безумной спешки тех по
большей части, кому вовсе некуда и незачем было гнаться так, будто каждый из
них Меркурий, мчащийся с поручением от Юпитера. Поглядите на осушение почвы
по всем правилам науки, обращающее отбросы в яд. Поглядите вы на лондонскую
подпочву, ведь утечка газа обратила ее в одну мерзкую черноту, так что все
растения на ней чахнут, а тот, кто обречен по ней ходить, уж и дышать скоро
не сможет. Поглядите на все эти научно изобретенные механизмы, заместившие
старое домашнее производство, так что прежние добрые изделия стали гнилью, а
делатели, здоровые и славные селяне, - хилыми обитателями городских трущоб.
Дня не хватит, если я стану перечислять все беды, какие наука обрушила на
несчастное человечество. Я даже думаю: в конце концов науке суждено
уничтожить род людской.
Лорд Сом:
- Вы так широко охватили предмет, что его не исчерпать, пока заодно не
исчерпаешь добрый погреб кларета. Однако уж способность-то передвигаться по
суше и по морю, во всяком случае, куда как приятна и полезна. Нынче можно
увидеть мир, почти не затрачивая на то ни времени, ни трудов.
Преподобный отец Опимиан:
- Да вы можете промчаться по всему миру и ничего не увидеть. Вы
несетесь из одного большого города в другой, где нравы и обычаи мало чем
различны, и чем живее сообщение, тем различий этих все меньше. И вы, не
глядя, проскакиваете межлежащие местности (разве что на них окажется
знаменитая гора или водопад, на которые полагается взглянуть), а там-то и
есть все, ради чего стоит ездить по свету, дабы судить о различиях в природе
разных стран и в людях, их населяющих.
Лорд Сом:
- В вашей же власти не спешить и вдоволь наглядеться на эти местности,
если они вам так любопытны.
Преподобный отец Опимиан:
- Да кому они любопытны? Все носятся по свету с путеводителем, как с
каталогом по залам музея.
Мистер Мак-Мусс:
- И вдобавок в этих самых местностях гостиницы и вино - сущее
наказание; нет уж, меня прошу уволить! Я знавал одного путешественника -
француза, который объездил всю Швейцарию, и где б ни останавливался,
повторял, бедняга, одно: "Mauvaise auberge!" {"Дрянной трактир!" (фр.).}
Лорд Сом:
- Хорошо, ну а что скажете вы о телеграфе электрическом, позволяющем
людям сообщаться на расстоянии тысяч миль? Так что даже Атлантический океан,
я уверен, не будет нам в том помехой?
Мистер Грилл:
- Кое-кто из нас уже слышал мнение на этот счет его преподобия.
Преподобный отец Опимиан:
- Ну, что до меня, я не спешу сообщаться с американцами. Если б силу
электрического отталкивания можно применить так, чтобы мы больше никогда
ничего про них не узнали, тут-то я б почел наконец, что наука принесла
добрые плоды.
Мистер Грилл:
- Вы, ваше преподобие, американцев любите примерно так же, как друг
Цицерона Мариус любил греков. Он делал крюк к своей вилле, потому что прямая
дорога называлась Греческой {Non enira te puto Graecos ludos desiderare:
praessertim quum Graecos ita nona ames, ut ne ad villas quidem tuam via
Graeca ira soleas. - Cicero. Ер. ad. Div. VII, 1. (Примеч. автора). [Думаю,
вряд ли ты желаешь греческих развлечений, ибо даже к вилле своей ездишь
всякий раз обходным путем, дабы избежать Греческой дороги. - Цицерон
(лат.)].}. Наверное, ежели бы прямой путь к дому вашего преподобия назывался
Американская дорога, вы бы тоже, отправляясь к себе, делали крюк.
Преподобный отец Опимиан:
- Бог миловал от эдакого испытания. Магнетизм, гальванизм,
электричество - все "одно под многими именами" {Πολλῶν ὀνομάτων μορφὴ μία.
Эсхил. Прометей. (Примеч. автора).} {153}. Без магнетизма никогда бы нам не
открыть Америки, которой обязаны мы только всяческим злом: она подарила нам
самые страшные из болезней, поражающих человечество, и рабство в самом
мерзком виде, в каком существует на земле рабство. В Старом Свете был и свой
сахарный тростник и хлопковые плантации были, да только худа от них не
бывало. Ну, и что нам проку от этой Америки? Что проку, я спрашиваю, от
континента и всех островов, начиная Эскимосией и кончая Патагонией?
Мистер Грилл:
- А ньюфаундленская соленая рыба, доктор?
Преподобный отец Опимиан:
- Вещь добрая, но не делает погоды.
Мистер Грилл:
- Пусть они нам добра не принесли, да ведь и мы-то им тоже.
Преподобный отец Опимиан:
- Мы подарили им вино и литературу древних; впрочем, и Вакх и Минерва,
боюсь, "сеяли на бесплодной почве" {154}. Правда, мы зато подарили
краснокожим ром, и это-то их, главным образом, и сгубило. Короче говоря,
сношения наши с Америкой суть не что иное, как обмен болезнями и пороками.
Лорд Сом:
- А заменить дикаря человеком культурным - это, по-вашему, ничто?
Преподобный отец Опимиан:
- Культурным. Тут еще определить надобно, что есть культурный человек.
Но, заглядывая в будущее, я полагаю, что в конце концов худшая раса заменит
лучшую. Негры заменят краснокожих индейцев. Краснокожий индеец не станет
работать на хозяина. Никакими побоями не заставишь. Стало быть, он
благороднейший из людей, когда-либо ступавших по земле. А белый человек за
это истребляет его расу. Но настанет время, когда из-за преимущества в числе
всего-навсего возобладает черная раса и она истребит белую. И худшая раса
заменит лучшую, как это случилось уже в Сан-Доминго, где негры заменили
караибов. Перемена явственно к худшему.
Лорд Сом:
- Но по-вашему выходит, что белая раса лучше красной?
Преподобный отец Опимиан:
- Это для меня вопрос покуда сомнительный. Однако я совершенно убежден,
и тут я далеко не первый, что разум человеческий в Америке скудеет и
главенство белой расы поддерживается только сношениями с Европой {155}.
Посмотрите, что у них делается на флоте, какая жестокость; посмотрите, что
делается у них в конгрессе, какие там распри; посмотрите, что делается у них
в судах: истцы, адвокаты даже, а то и судьи доказывают свою правоту с
пистолетом или кинжалом в руках. Посмотрите, как расширяется у них рабство,
как возобновляется торговля живым товаром, пока еще исподтишка, а скоро
пойдет и в открытую. Если б можно так устроить, чтобы Старый и Новый Свет не
сообщались вовсе, через столетие, полагаю, второй Колумб обнаружил бы в
Америке одних дикарей.
Лорд Сом:
- Вы на Америку глядите, доктор, сквозь ненависть свою к рабству. А
вспомните-ка, ведь это мы им его навязали. Избавиться же от него не так-то
легко. Отмена его Францией повела к истреблению белой расы в Сан-Доминго,
точно так, как белая раса истребляла красную. Отмена его Англией привела к
гибели наших вест-индских колоний.
Преподобный отец Опимиан:
- Да, и к одобрению рабского труда в других странах, которое наши
друзья свободы выказывают якобы в целях свободной торговли. Разве не
насмешка, с одной стороны, вооруженной силой препятствовать работорговле, но
- с другой - поощрять ее в десять крат более? Фальшь совершеннейшая.
Мистер Грилл:
- Ах, ваше преподобие, Старый Свет издревле использовал рабский ТРУД -
во времена патриархов, греков, римлян; всегда, одним словом. Цицерон
полагал, что с острова нашего не возьмешь ничего путного, кроме рабов {Etiam
illud jam cognitum est, neque argent! scripulum esse ullum in illa insula,
neque ullam spem praedae, nisi ex mancipiis: ex quibus nulles puto te
literis aut musicis eruditos expectare. - Cicero ad Atticurn IV, 16. ["Кроме
того, уже известно, что на остраве нет ни крупинки серебра и никакой надежды
на добычу: разве только на рабов; но ты, я думаю, не ждешь, что кто-нибудь
из них окажется обученным наукам или музыке. - Цицерон Аттилу IV, 16 (лат.).
(Пер. О. В. Горенштейна)]. Помпоний Мела. III. С. 6 {156} (он писал при
Клавдии) выражал надежду, что скоро с помощью римских воинов остров этот и
его дикари будут изучены лучше. Забавно перечитывать эти страницы в нынешнем
Лондоне. - Гиббон, 1 {157}. (Примеч. автора).}; да и те неискусны в музыке и
не знают грамоте, как бывают рабы в иных странах. Вдобавок рабы в Старом
Свете были той же расы, что и господа. А негры - раса низшая и ни на что
прочее, наверное, не годны.
Преподобный отец Опимиан:
- Не годны ни на что прочее, да, живя среди нас, и для нашей так
называемой культурной жизни. Зато очень годны для своей жизни в Африке,
могут почти ничего не есть и ходить голыми; вот бы там и оставить их в покое
на радость им самим и всему остальному человечеству; им бы монаха Бэкона,
чтоб обнес медной стеной сразу весь их континент {158}.
Мистер Принс:
- Я не уверен, ваше преподобие, что даже и сейчас рабство белых на
наших фабриках легче черного рабства в Америке. Разумеется, многое сделано,
чтобы его облегчить, многое делается, но сколько еще остается сделать!
Преподобный отец Опимиан:
- И сделается, я убежден. Американцы же вовсе не хотят ничего
исправлять. Напротив, из кожи лезут вон, чтобы ухудшать и без того скверное.
Как бы ни оправдывать рабство там, где уже оно существует, нет никаких
оправданий, если его хотят распространять на еще новые территории; или
оживляют торговлю рабами-африканцами. Это вменится Америке в великий грех.
Наше рабство белых, покуда оно существует, тем более ужасно, что ведет к
вырождению лучшей расы. Но ежели его не пресечь (а я-то полагаю, его
пресекут), оно само себя накажет. Как будет со всеми угнетениями под
солнцем. Хоть любого человека кроме краснокожего можно заставить работать на
господина, раб не будет защищать поработителя в день его невзгод. Так
могучие империи обратились в прах, едва ступила на них нога завоевателя. Ибо
гнет мелкий и великий в конце концов сам ведет к возмездию. Оно только
медлит порой. Ut sit magna, tamen certe ienta ira Deorum est {Как ни велик
небожителей гнев, он не скоро наступит {159} (лат.). (Примеч. автора).}. Но
рано или поздно он обрушится.
Raro antecedentem scelestum
Deseruit pede Poena claudo {*}.
{* Вслед чахотка, и с ней новых болезней полк / Вдруг на землю напал
{160} (лат.). (Примеч. автора).}
Лорд Сом:
- Не стану говорить, ваше преподобие: "Я своими глазами видел,
следственно, уж я-то знаю". Но я был в Америке и там встречал, как встречали
найдя ее в беседке, и как он рад, видя ее теперь.
Помолчав, она сказала:
- Я до того разволновалась утром, что весь день у меня ушел на то,
чтобы собраться с духом, а тут еще новости. Горничная моя говорит, будто вы
решили запрячь этого ужасного коня, да еще в фаэтон собственного
изобретения, а кучера говорят, что и близко не подойдут к этому коню, в
какую бы он ни был впряжен карету, а к карете этой не подойдут, какой бы ни
вез ее конь, а, мол, вы так и так свернете себе шею. Я забыла все, чтоб
умолять вас оставить вашу затею.
Лорд Сом отвечал, что он вполне уверен в своей власти над лошадьми и в
совершенстве нового своего изобретенья, так что опасности нет никакой; но
что он готов ездить лишь на самых смиренных клячах и в экипажах самых
покойных, готов и вовсе отказаться от всех коней и всех экипажей, если ей
это угодно, и жертва эта даже еще слишком мала.
- И от парусных лодок, - присовокупила мисс Найфет.
- И от парусных лодок.
- И от воздушных шаров, - сказала она.
- И от воздушных шаров, - сказал он. - Но отчего вы вдруг о них
вспомнили?
- Оттого, - сказала мисс Найфет, - что они опасны, а вы любознательны и
безрассудны.
- Сказать по правде, - отвечал он. - Я уже побывал на воздушном шаре.
И, пожалуй, это было наиприятнейшее впечатление. Я собирался повторить его.
Я изобрел...
- О боже! - вскричала мисс Найфет. - Но вы же дали мне слово касательно
коней, экипажей, парусников и шаров!
- И буду строго его придерживаться, - заверил его сиятельство. Она
поднялась, чтобы идти. На сей раз он последовал за нею, и они вместе
вернулись к дому.
Подчиняясь запрету власти, которую он сам над собою поставил, лорд
решил отказаться от дальнейших опытов, которые могли бы стоить ему жизни,
направить свою изобретательность в русло более безопасное и во всем
уподобить вверенное ему устройство театру афинскому. Среди прочего он
внимательно изучил и явление echeia, или звучащих амфор, с помощью которых
звук четко разносился во все концы обширного театра, и, хоть уменьшенные
масштабы постройки вряд ли к тому вынуждали, все же он рассчитывал на
благоприятный эффект. Но, как ни ломал он голову при любезном содействии
преподобного отца Опимиана, лорд так и не постиг до конца сути этого
приспособления; ибо свидетельство Витрувия {144} о том, что вазы эти
резонировали в кварту, в квинту и в октаву, не вязалось со сменами тоник и
едва ли примирялось с учением о гармонии. Наконец его сиятельство успокоился
на том, что тоника тут не важна, а важна лишь высота звука, преобразуемая
верно рассчитанным расстоянием между вазами. Он усердно принялся за труды,
заказал множество ваз, удостоверился, что резонанс от них есть, и велел
расставить их на соответственных расстояниях вокруг части театра,
назначаемой для публики. Собрались кто в зале, кто на сцене, чтобы проверить
действие ваз. Первое слово хора вызвало грохот, подобный шуму приложенной к
уху морской раковины, но безмерно усиленной; то был тысячекратный гул
липовой рощи, полной майских жуков, надсаживающихся в теплый весенний вечер.
Опыт повторили уже с пением соло: гул был меньше сам по себе, зато
усугубление звука заметней. Попробовали вместо пения речь: результат был
сходствен - мощный и долгий гул, не соответствовавший никакому диатессарону,
диапенту и диапазону, а являвший некий новый вариант постоянно звучащей
басовой фигуры.
- Что ж, я спокоен, - сказал лорд Сом. - Искусство изготовления этих
амфор столь же безнадежно утрачено, как искусство изготовления мумий.
Мисс Найфет ободрила его в трудах. Она сказала:
- Вы, безусловно, сумели достигнуть определенной звучности; теперь
остается только несколько ее умерить, и может быть, это удастся вам, если
ваз вы возьмете меньше, а расстояние между ними увеличите.
Он согласился с ее советом, и она покамест успокоилась. Но когда на
театре что-то пели либо говорили, echeia приходилось на время убирать.
ВЕС ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ. НОВЫЙ РЫЦАРСКИЙ ОРДЕН
Si, Mimnermus uti censet, sine amore jocisque
Nil est jucundum, vivas in amore jocisque.
Hor. Epist. I, 6, 65-66
Если, как судит Минерм, без любви и без шуток на свете
Радости нет никакой, то живи и в любви ты, и в шутках {145}.
Театр был построен, и без echeia звук в нем распространялся прекрасно.
Его использовали не только для утренних репетиций, но часто в плохую погоду
там вечерами читались стихи, а то и лекции; ибо, хоть кое-кто из компании не
очень ценил такой способ познания, большинство, и юные дамы в особенности,
решительно высказывались за него.
Однажды дождливым вечером лорда Сома упрашивали прочесть в театре
лекцию о Рыбе. Он скоро покорился и сумел развлечь и наставить своих
слушателей не хуже любого записного лектора. Пересказывать эту лекцию мы тут
не станем, а кому она любопытна, тех приглашаем на ближайшее собрание
Общества Пантопрагматиков, где председателем лорд Кудаветер и
вице-председателем лорд Склок. Там они получат о ней самое точное
представление.
В другие непогожие вечера кое-кого еще просили тоже что-нибудь почитать
или рассказать. Мистер Мифасоль прочитал лекцию о музыке, мистер Шпатель о
живописи; мистер Принс, хоть и не привычный читать лекции, сообщил об
устройстве дома и хозяйства во времена гомерические. Даже и мистер Грилл в
свой черед осветил суть философии эпикурейцев. Мистер Мак-Мусс, не возражая
против лекций перед ужином, разразился одной лекцией, но зато уж обо всем на
свете - о делах в отечестве и за его пределами, о морали, литературе,
политике. Коснулся он и Реформы {146}.
"Камень, который лорд Склок - сей Гракх реформы прежней и Сизиф реформы
новейшей {147} - столь трудолюбиво толкал к вершине горы, ныне лежит внизу,
в Долине тщеты. Ежели он вдруг опять достигнет вершины и свалится по другую
сторону, он непременно обрушится на преимущества класса образованного и все
их раздавит. Ибо у кого же достанет охоты мериться силою с чернью, которая
восторжествует? Тридцать лет назад лорд Склок приводил в пользу Реформы
веские доводы. Один довод был, что все требуют ее, и потому Реформа
необходима. Теперь на стороне лорда довод не менее веский: что все молчат о
Реформе, и тем больше будет ее негаданная милость. В первом случае уличная
логика была неодолима. Те, кто поджигали дома, бросали на проезжающие кареты
дохлых кошек и гнилые яйца и пользовались другими, подобными же методами
воспитания, неопровержимо доказывали, как им необходимо иметь представителей
в парламенте. Они своего добились, и кое-кто полагает, что парламент легко
обошелся бы и без них. Отец мой был ярым приверженцем Реформы. Неподалеку от
его жилища в Лондоне было место встреч клуба Знание - Сила. Члены клуба по
окончании сходок собирали камни по обочинам и швыряли их в окна
направо-налево, разбредаясь восвояси. На знамени их было начертано: "Вес
общественного мнения". Как только открывалось просвещенное собрание, отец
мой запирал ставни, но они затворялись изнутри и стекол не защищали. Однажды
поутру отец обнаружил между ставнями и стеклом весьма крупный и,
следственно, вполне весомый образец убеждающего гранита. Он сохранил его и
поставил на красивый пьедестал с надписью: "Вес общественного мнения". Он
поместил его над камином в библиотеке и, ежедневно его созерцая, излечился
от несчастной страсти к Реформе. Весь остаток дней он уже не говорил, как
бывало "народ, народ", а говорил только "чернь" и очень любил тот пассаж в
"Гудибрасе", где автор изобразил бунт черни в полном согласии с
новообретенным его разумением. Он сделал этот кусок гранита ядром многих
изысканий в политике. Г ранит я храню по сию пору и смотрю на него с
почтением, ибо обязан ему во многом своим воспитанием. И ежели, что,
впрочем, вряд ли возможно, снова начнется безумие из-за Реформы, я
позабочусь плотно закрыть ставни, защищаясь от "Веса общественного мнения"".
Преподобный отец Опимиан, когда и к нему обратились с просьбой помочь
обществу скоротать дождливый вечерок, сказал следующее:
- Лекция в прозе вроде тех, какие привык я произносить, вряд ли
окажется здесь ко времени и к месту. А почитаю-ка я вам лучше стишки,
которые сочинил на досуге, про безрассудство, с каким советчики нашептывают
властям нашим, чтобы рыцарское достоинство, отличие христианское, вдруг
даровалось евреям и язычникам; сами по себе они, быть может, фигуры весьма
почтенные и заслуживают всяческих отличий, но отчего же именно тех, что
существуют для христиан и для них одних только? Да, они делают деньги, и
всеми способами, противными истинному рыцарю. Прочитал я поэму двенадцатого
века Гю де Табаре {148} L'Ordene de Chevalerie, разница меня поразила, и вот
как постарался я передать свои впечатления:
Новое рыцарство
Сэр Аарон, сэр Моисей - биржевики,
Меняла-парс Джамрамаджи {149} по-щегольски
В доспехи рыцарских времен облачены,
И "три шара" на знамени и звон мошны.
И королева наша стоит невдалеке,
И Георгия святого меч в ее руке {150}
Трех чудных рыцарей окидывая взглядом,
Втолковывает смысл таинственных обрядов:
"Омылись вы, и ваш наряд молочно бел,
Вы смыли грязь и мрак греховных дел.
Теперь пускай проникнет в ваши души свет
И нестяжательства пусть прозвучит обет!
Багряный этот шарф наброшен на одежды
Как знамение крови - если вдруг невежды
Заденут веру или рыцарскую честь,
Руками вашими пускай вершится месть!
А этот шелк на туфлях земляного цвета
В напоминанье дан как добрая примета -
Из праха вышли мы и возвратимся в прах,
За веру стойте, чтоб восстать на небесах!
А этот меч, что ныне скрыли ножны.
Пускай предъявлен будет там, где должно.
Пусть ножны вмиг покинет, чтоб врага настичь,
Когда с небес святой Георгий кинет клич!
Сей пояс шелковый сияет белизной -
Знак сердца, славного своею чистотой!
Бросаться должен каждый, словно лев,
Вставая на защиту бедствующих дев!
Как шпорам золотым послушны скакуны,
Так будьте церкви вы послушные сыны!
Она вас призовет - ослушаться нельзя:
Бросайтесь на врагов, нещадно их разя!"
Представьте рыцарей, внимающих словам,
Сутулых, препоясанных и тут и там,
В шарфах, с мечами в ножнах, ярко блещут шпоры,
Они ответствуют, смиренны взоры:
"Хоть вашей милостью мы рыцарями стали,
Не манят нас бои, вой, крики, скрежет стали,
Наемников немало есть, поверьте,
За мзду готовых биться хоть до смерти!
С медведем и быком сразились - бог помог!
Пусть без когтей медведь, а бык безрог,
Но мощный наш удар был так рассчитан тонко,
Что вмиг принес нам славу "гадкого утенка"! {*}
Мы верные друзья враждующих сторон,
Дадим и тем и этим в долг хоть миллион!
Пусть лезут в драку - мы-то ни при чем:
Их гнева на себя вовек не навлечем!
А опекать девиц в их бедах нам негоже!
На государство наплевать, на церковь тоже!
Всегда чтим Выгоду, а биться - нет, шалишь,
Проценты нам, - вопим, - а праведнику шиш!"
Что змей и что святой Георгий? Тот для нас герой,
Кто держит акции - мы за того горой!
И чтоб на бирже пали цены, пусть сожрет
Георгия святого змей, а нам мошну набьет!
Храни, о боже, королеву! Если ж враг
Ей станет угрожать, то пусть подымут стяг
Не парс Джамрамаджи и не биржевики,
А вождь, как лев отважный, пусть ведет полки!
{* Слэнг биржи. Быками называют спекулянтов, играющих на повышение, а
медведями тех, кто играет на понижение. "Гадкий утенок" - это человек,
который не в состоянии заплатить разницу в ставках и поэтому вынужден
покинуть здание биржи вразвалочку. Патриотизм денежного рынка хорошо описан
Понсаром {151} в его комедии "Биржа", акт 2, сцена 3.
Альфред: Курс акций падает - ура! Когда
Он тихо вверх ползет - беда.
Делатур: Как бы успех, для Франции желанный,
Не обернулся бы бедой нежданной.
Альфред: Все биржа! Черт бы взял со всеми вместе!
Пустое брюхо, верь мне, глухо... к чести!
Играть я стану после брачной ночи,
Коль после Ватерлоо курс подскочит!
(Примеч. автора).}
"ПИР". СНОШЕНИЯ С АМЕРИКОЙ. ЛЕКЦИИ ПОСЛЕ УЖИНА. ОБРАЗОВАНИЕ
Trincq est ung mot panomphee, celebre et
entendu de toutes nations, et nous signifie,
BEUVEZ. Et ici maintenons que non rire, ains
boyre est le propre de l'homme. Je ne dy boyre
simplement et absolument, car aussy bien
boyvent les bestes; je dy boyre vin bon et
fraiz.
Rabelais: V, c. 45 {*}
{* Слово trink, коим руководствуются все оракулы, известно и понятно
всем народам. и означает оно: "Пей!.." Мы здесь придерживаемся того мнения,
что не способность смеяться, а способность пить составляет отличительное
свойство человека, и не просто пить, пить все подряд - этак умеют и
животные, - нет, я разумею доброе холодное вино (ст. фр.). - Рабле.
Гаргантюа и Пантагрюэль. Кн. 5, гл. 45. (Пер. Н. Любимова).}
Одни гости оставались. Иные уезжали и возвращались. Среди последних и
мистер Мак-Мусс. Однажды по возвращении его лорд Сом сказал ему после ужина:
- Ну так как же, мистер Мак-Мусс, как вы полагаете, остался бы доволен
ваш Джек из Дувра, если б продолжил среди нас свои разыскания?
Мистер Мак-Мусс:
- Ни за что, милорд. Окажись он среди нас, он отчаялся бы и вовсе
забросил свои разыскания. Уж если к такому выводу пришел он в свое время, то
сейчас и подавно. Джек был весел и мудр. Веселья в нас убавилось, ну а
притязаний наших на мудрость Джек бы ни за что не признал.
Преподобный отец Опимиан:
- Он оказался бы в положении Ювенала, искавшего любви к отечеству там,
где повсюду встречал Катилину и нигде Катона или Брута {*}.
{* Et Catilinam
Quocumque in populo videas, quocumque sub axe:
Sed nec Brutus erit, nee avunculus usquam.
Juv. Sat. XIV, 41-43. (Примеч. автора).
[Катилину найдешь ты во всяком народе / В каждой стране и под небом
любым, - но нигде не увидишь / Брута {152}, нигде не найдешь его старого
дяди Катона... (лат.). - Ювенал. Сатира XIV. 41-43. (Пер. Д. Недовича и Ф.
Петровского)].}
Лорд Сом:
- Ну, пусть Джек не нашел бы среди нас того, кто бы его превосходил или
хоть был бы ему равен. Но он не имел бы недостатка в приятном обществе. И
веселья у нас немало, если только кто любит веселье, а мудрости нашей,
возможно, ему бы тоже показалось достаточно. Как же не прибавиться мудрости,
если наука так шагнула вперед?
Преподобный отец Опимиан:
- Наука - это одно, а мудрость совсем другое. Наука - это острое
оружие, которым человечество играет, как дитя, и ранит себе пальцы.
Приглядитесь к тем следствиям, какие проистекают из развития науки, и всегда
почти обнаружите зло. Чего стоит одно слово "взрыв", древним совершенно
неведомое! Взрывы пороховых заводов и пороховых погребов; взрывы угольного
газа в шахтах и домах; взрывы котлов высокого давления на судах и на
фабриках. Вспомните тонкие и сложные орудия уничтожения - все эти
револьверы, ружья, гранаты, ракеты и пушки. Вспомните крушения, столкновения
и прочие катастрофы на суше и на море, а все из-за безумной спешки тех по
большей части, кому вовсе некуда и незачем было гнаться так, будто каждый из
них Меркурий, мчащийся с поручением от Юпитера. Поглядите на осушение почвы
по всем правилам науки, обращающее отбросы в яд. Поглядите вы на лондонскую
подпочву, ведь утечка газа обратила ее в одну мерзкую черноту, так что все
растения на ней чахнут, а тот, кто обречен по ней ходить, уж и дышать скоро
не сможет. Поглядите на все эти научно изобретенные механизмы, заместившие
старое домашнее производство, так что прежние добрые изделия стали гнилью, а
делатели, здоровые и славные селяне, - хилыми обитателями городских трущоб.
Дня не хватит, если я стану перечислять все беды, какие наука обрушила на
несчастное человечество. Я даже думаю: в конце концов науке суждено
уничтожить род людской.
Лорд Сом:
- Вы так широко охватили предмет, что его не исчерпать, пока заодно не
исчерпаешь добрый погреб кларета. Однако уж способность-то передвигаться по
суше и по морю, во всяком случае, куда как приятна и полезна. Нынче можно
увидеть мир, почти не затрачивая на то ни времени, ни трудов.
Преподобный отец Опимиан:
- Да вы можете промчаться по всему миру и ничего не увидеть. Вы
несетесь из одного большого города в другой, где нравы и обычаи мало чем
различны, и чем живее сообщение, тем различий этих все меньше. И вы, не
глядя, проскакиваете межлежащие местности (разве что на них окажется
знаменитая гора или водопад, на которые полагается взглянуть), а там-то и
есть все, ради чего стоит ездить по свету, дабы судить о различиях в природе
разных стран и в людях, их населяющих.
Лорд Сом:
- В вашей же власти не спешить и вдоволь наглядеться на эти местности,
если они вам так любопытны.
Преподобный отец Опимиан:
- Да кому они любопытны? Все носятся по свету с путеводителем, как с
каталогом по залам музея.
Мистер Мак-Мусс:
- И вдобавок в этих самых местностях гостиницы и вино - сущее
наказание; нет уж, меня прошу уволить! Я знавал одного путешественника -
француза, который объездил всю Швейцарию, и где б ни останавливался,
повторял, бедняга, одно: "Mauvaise auberge!" {"Дрянной трактир!" (фр.).}
Лорд Сом:
- Хорошо, ну а что скажете вы о телеграфе электрическом, позволяющем
людям сообщаться на расстоянии тысяч миль? Так что даже Атлантический океан,
я уверен, не будет нам в том помехой?
Мистер Грилл:
- Кое-кто из нас уже слышал мнение на этот счет его преподобия.
Преподобный отец Опимиан:
- Ну, что до меня, я не спешу сообщаться с американцами. Если б силу
электрического отталкивания можно применить так, чтобы мы больше никогда
ничего про них не узнали, тут-то я б почел наконец, что наука принесла
добрые плоды.
Мистер Грилл:
- Вы, ваше преподобие, американцев любите примерно так же, как друг
Цицерона Мариус любил греков. Он делал крюк к своей вилле, потому что прямая
дорога называлась Греческой {Non enira te puto Graecos ludos desiderare:
praessertim quum Graecos ita nona ames, ut ne ad villas quidem tuam via
Graeca ira soleas. - Cicero. Ер. ad. Div. VII, 1. (Примеч. автора). [Думаю,
вряд ли ты желаешь греческих развлечений, ибо даже к вилле своей ездишь
всякий раз обходным путем, дабы избежать Греческой дороги. - Цицерон
(лат.)].}. Наверное, ежели бы прямой путь к дому вашего преподобия назывался
Американская дорога, вы бы тоже, отправляясь к себе, делали крюк.
Преподобный отец Опимиан:
- Бог миловал от эдакого испытания. Магнетизм, гальванизм,
электричество - все "одно под многими именами" {Πολλῶν ὀνομάτων μορφὴ μία.
Эсхил. Прометей. (Примеч. автора).} {153}. Без магнетизма никогда бы нам не
открыть Америки, которой обязаны мы только всяческим злом: она подарила нам
самые страшные из болезней, поражающих человечество, и рабство в самом
мерзком виде, в каком существует на земле рабство. В Старом Свете был и свой
сахарный тростник и хлопковые плантации были, да только худа от них не
бывало. Ну, и что нам проку от этой Америки? Что проку, я спрашиваю, от
континента и всех островов, начиная Эскимосией и кончая Патагонией?
Мистер Грилл:
- А ньюфаундленская соленая рыба, доктор?
Преподобный отец Опимиан:
- Вещь добрая, но не делает погоды.
Мистер Грилл:
- Пусть они нам добра не принесли, да ведь и мы-то им тоже.
Преподобный отец Опимиан:
- Мы подарили им вино и литературу древних; впрочем, и Вакх и Минерва,
боюсь, "сеяли на бесплодной почве" {154}. Правда, мы зато подарили
краснокожим ром, и это-то их, главным образом, и сгубило. Короче говоря,
сношения наши с Америкой суть не что иное, как обмен болезнями и пороками.
Лорд Сом:
- А заменить дикаря человеком культурным - это, по-вашему, ничто?
Преподобный отец Опимиан:
- Культурным. Тут еще определить надобно, что есть культурный человек.
Но, заглядывая в будущее, я полагаю, что в конце концов худшая раса заменит
лучшую. Негры заменят краснокожих индейцев. Краснокожий индеец не станет
работать на хозяина. Никакими побоями не заставишь. Стало быть, он
благороднейший из людей, когда-либо ступавших по земле. А белый человек за
это истребляет его расу. Но настанет время, когда из-за преимущества в числе
всего-навсего возобладает черная раса и она истребит белую. И худшая раса
заменит лучшую, как это случилось уже в Сан-Доминго, где негры заменили
караибов. Перемена явственно к худшему.
Лорд Сом:
- Но по-вашему выходит, что белая раса лучше красной?
Преподобный отец Опимиан:
- Это для меня вопрос покуда сомнительный. Однако я совершенно убежден,
и тут я далеко не первый, что разум человеческий в Америке скудеет и
главенство белой расы поддерживается только сношениями с Европой {155}.
Посмотрите, что у них делается на флоте, какая жестокость; посмотрите, что
делается у них в конгрессе, какие там распри; посмотрите, что делается у них
в судах: истцы, адвокаты даже, а то и судьи доказывают свою правоту с
пистолетом или кинжалом в руках. Посмотрите, как расширяется у них рабство,
как возобновляется торговля живым товаром, пока еще исподтишка, а скоро
пойдет и в открытую. Если б можно так устроить, чтобы Старый и Новый Свет не
сообщались вовсе, через столетие, полагаю, второй Колумб обнаружил бы в
Америке одних дикарей.
Лорд Сом:
- Вы на Америку глядите, доктор, сквозь ненависть свою к рабству. А
вспомните-ка, ведь это мы им его навязали. Избавиться же от него не так-то
легко. Отмена его Францией повела к истреблению белой расы в Сан-Доминго,
точно так, как белая раса истребляла красную. Отмена его Англией привела к
гибели наших вест-индских колоний.
Преподобный отец Опимиан:
- Да, и к одобрению рабского труда в других странах, которое наши
друзья свободы выказывают якобы в целях свободной торговли. Разве не
насмешка, с одной стороны, вооруженной силой препятствовать работорговле, но
- с другой - поощрять ее в десять крат более? Фальшь совершеннейшая.
Мистер Грилл:
- Ах, ваше преподобие, Старый Свет издревле использовал рабский ТРУД -
во времена патриархов, греков, римлян; всегда, одним словом. Цицерон
полагал, что с острова нашего не возьмешь ничего путного, кроме рабов {Etiam
illud jam cognitum est, neque argent! scripulum esse ullum in illa insula,
neque ullam spem praedae, nisi ex mancipiis: ex quibus nulles puto te
literis aut musicis eruditos expectare. - Cicero ad Atticurn IV, 16. ["Кроме
того, уже известно, что на остраве нет ни крупинки серебра и никакой надежды
на добычу: разве только на рабов; но ты, я думаю, не ждешь, что кто-нибудь
из них окажется обученным наукам или музыке. - Цицерон Аттилу IV, 16 (лат.).
(Пер. О. В. Горенштейна)]. Помпоний Мела. III. С. 6 {156} (он писал при
Клавдии) выражал надежду, что скоро с помощью римских воинов остров этот и
его дикари будут изучены лучше. Забавно перечитывать эти страницы в нынешнем
Лондоне. - Гиббон, 1 {157}. (Примеч. автора).}; да и те неискусны в музыке и
не знают грамоте, как бывают рабы в иных странах. Вдобавок рабы в Старом
Свете были той же расы, что и господа. А негры - раса низшая и ни на что
прочее, наверное, не годны.
Преподобный отец Опимиан:
- Не годны ни на что прочее, да, живя среди нас, и для нашей так
называемой культурной жизни. Зато очень годны для своей жизни в Африке,
могут почти ничего не есть и ходить голыми; вот бы там и оставить их в покое
на радость им самим и всему остальному человечеству; им бы монаха Бэкона,
чтоб обнес медной стеной сразу весь их континент {158}.
Мистер Принс:
- Я не уверен, ваше преподобие, что даже и сейчас рабство белых на
наших фабриках легче черного рабства в Америке. Разумеется, многое сделано,
чтобы его облегчить, многое делается, но сколько еще остается сделать!
Преподобный отец Опимиан:
- И сделается, я убежден. Американцы же вовсе не хотят ничего
исправлять. Напротив, из кожи лезут вон, чтобы ухудшать и без того скверное.
Как бы ни оправдывать рабство там, где уже оно существует, нет никаких
оправданий, если его хотят распространять на еще новые территории; или
оживляют торговлю рабами-африканцами. Это вменится Америке в великий грех.
Наше рабство белых, покуда оно существует, тем более ужасно, что ведет к
вырождению лучшей расы. Но ежели его не пресечь (а я-то полагаю, его
пресекут), оно само себя накажет. Как будет со всеми угнетениями под
солнцем. Хоть любого человека кроме краснокожего можно заставить работать на
господина, раб не будет защищать поработителя в день его невзгод. Так
могучие империи обратились в прах, едва ступила на них нога завоевателя. Ибо
гнет мелкий и великий в конце концов сам ведет к возмездию. Оно только
медлит порой. Ut sit magna, tamen certe ienta ira Deorum est {Как ни велик
небожителей гнев, он не скоро наступит {159} (лат.). (Примеч. автора).}. Но
рано или поздно он обрушится.
Raro antecedentem scelestum
Deseruit pede Poena claudo {*}.
{* Вслед чахотка, и с ней новых болезней полк / Вдруг на землю напал
{160} (лат.). (Примеч. автора).}
Лорд Сом:
- Не стану говорить, ваше преподобие: "Я своими глазами видел,
следственно, уж я-то знаю". Но я был в Америке и там встречал, как встречали