Писемский Алексей Феофилактович. Мещане

- Это лучше будет!.. Я схожу к ней и переговорю, - сказал Грохов и
поднялся было.
- О, нет, нет, это еще не все!.. Я, как писала вам, пригласила вас по
двум делам, за которые и заплачу вам с удовольствием две тысячи рублей, если
только вы устроите их в мою пользу, - а если нет, так ничего!.. Дед умирает
и оставляет мужу все наследство, то как же мне от мужа получить пятьсот
тысяч?
- О, вы получите с Михаила Сергеевича даже больше! Вы видите, как все
идет в вашу пользу... - сказал Грохов: он понимал хорошо людей!
- Но вы все-таки будете требовать с меня только две тысячи?
- Только-с!.. Какие вы нынче мнительные стали!
- Будешь мнительна - по пословице: кто обжегся на молоке, станет дуть и
на воду, - кольнула его Домна Осиповна; но Грохов, как будто бы совершенно
не поняв ее, раскланялся и ушел.
Через весьма короткое время Домна Осиповна получила от него визитную
карточку с надписью: "Все устроено благополучно!" А к вечеру она увидела
подъехавшую фуру Шиперки для перевозки мебели из квартиры Глаши. Когда Домна
Осиповна спросила дворника, куда эта госпожа переезжает, тот отвечал ей, что
в Грузины, в дом господина Грохова, незадолго перед тем им купленный. Глашу
он, по обыкновенной своей методе, пугнул, сказав ей, чтобы она немедленно
съезжала с квартиры Олуховой, тогда он обещался помирить ее с Михайлом
Сергеичем, от которого Глаша тоже получила письмо понятного содержания; но
когда она не послушается его, - объяснял ей Грохов, - так он плюнет на нее,
и ее выгонят через мирового!


Глава V

В подтверждение петербургских слухов касательно Меровой и Тюменева,
Бегушев получил от сего последнего письмо такого пылкого содержания, что
развел от удивления руками.
"Любезный друг, - писал Тюменев своим красивым, но заметно
взволнованным почерком, - не могу удержаться, чтобы не передать тебе о моем
счастии: я полюбил одну женщину и ею любим. Предчувствую заранее, что ты, по
своей беспощадной откровенности, скажешь мне, что это ложь, старческая
сентиментальность, но ошибаешься!.. Прежде, действительно, я покупал женскую
любовь, но теперь мне ее дали за то, что я сам люблю! Кто эта особа, ты,
вероятно, догадываешься: это прелестная madame Мерова, которая для меня
бросила Янсутского".
На этом месте Бегушев от досады приостановился читать письмо.
- Мерова для него бросила Янсутского?.. Полно, не Янсутский ли бросил
ее?.. - воскликнул он и хотел с этой мысли начать ответ приятелю, но
передумал: "Пускай его обманывается, разве я не так же обманывался, да
обманываюсь еще и до сих пор", - сказал он сам себе и решился лучше ничего
не писать Тюменеву.
Вечером Бегушев поехал к Домне Осиповне, чтобы похвалить ее за
проницательность. Он целые три дня не был у ней. Последнее время они заметно
реже видались. Домну Осиповну Бегушев застал дома и, так как были сумерки,
то сначала и не заметил, что она сидела непричесанная, неодетая и вообще
сама на себя не походила. Усевшись, Бегушев не замедлил рассказать ей
содержание письма Тюменева. Домна Осиповна слегка улыбнулась.
- Я вам говорила это! - сказала она.
- А что же, мечты моего друга о том, что ему подарили чувство,
справедливы? - начал ее выведывать Бегушев.
Домна Осиповна отрицательно покачала головой.
- Не думаю! - проговорила она. - По крайней мере Лиза, рассказывая мне
об объяснении в любви Тюменева, смеялась над ним.
- Однако он лгуном никогда не был и если пишет, что ему дали любовь,
так его, конечно, уверяли в этом.
- Будешь уверять во всем, как нужда заставит, - сказала невеселым
голосом Домна Осиповна. - Мы, женщины, такие несчастные существа, что нам
ничего не позволяют делать, и, если мы хлопочем немножко сами о себе, нас
называют прозаичными, бессердечными, а если очень понадеемся на мужчин, нами
тяготятся!
Бегушев понял, что в этих словах и ему поставлена была шпилька, но
прямо на нее он ничего не возразил, видя, что Домна Осиповна и без того была
чем-то расстроена, и только, улыбаясь, заметил ей, что она сама очень еще
недавно говорила, что ей понятно, почему мужчины не уважают женщин.
- Да, дрянных женщин!.. Но не все же они такие!.. - возразила она и
затем, без всякой паузы, объявила, что муж ее вернулся из Сибири.
Лицо Бегушева мгновенно омрачилось.
- Когда? - спросил он глухим голосом.
- Третьего дня! - отвечала Домна Осиповна.
- Что же, дед простил его? - продолжал Бегушев.
- Дед умер!
- И господин Олухов поэтому сделался наследником пяти миллионов?
- Не знаю, собственно пяти ли миллионов, но состояние огромное, хоть и
в делах все.
- По которым хлопотать вам придется?
- Конечно, и мне будут хлопоты.
Далее Бегушев не расспрашивал и перенес разговор на другое.
- А с своей привязанностью господин Олухов помирился?
- Нет, кажется!
- И она не живет больше в вашем доме?
- Давно!.. Я тогда же через полицию почти просила ее удалиться!..
И об этом Бегушев не стал более расспрашивать.
Вскоре раздался звонок.
- Это муж ваш, конечно? - проговорил Бегушев и взглянул мельком на свою
шляпу, как бы затем, чтобы взять ее и убраться восвояси.
- Не думаю!.. Скорей, это доктор; муж уехал к нашему адвокату и не
скоро вернется, - отвечала Домна Осиповна.
Приехал в самом деле доктор Перехватов. От потери восьми тысяч в банке
"Бескорыстная деятельность" он несколько утратил свежесть своего
превосходного румянца.
Войдя в кабинет, Перехватов первоначально поклонился почтительно
Бегушеву, а потом отнесся к самой хозяйке.
- Как сегодня ваше здоровье? - говорил он, беря ее за руку и, по
обыкновению, щупая пульс. - Сегодня поспокойнее!.. Гораздо поспокойнее!..
- Разве вы были больны? - спросил Бегушев Домну Осиповну.
- Так, не особенно, - отвечала та.
- Какое не особенно, - обличил ее доктор, - я десять лет практикую, а
таких истерик не встречал!
- Они у меня часто бывают, - объяснила Домна Осиповна.
- Не верю... - возразил доктор, - если бы они у вас в такой степени
часто повторялись, вы давно бы с ума сошли!
- Фантазия какая! С ума сошла! - произнесла Домна Осиповна.
Бегушев внимательно прислушивался к этому разговору. Ему странным
казалось, что Домна Осиповна не прислала ему сказать, что она больна. "И
отчего с ней могла случиться такая сильная истерика?.. Уж не произошло ли у
ней что-нибудь неприятное с мужем?" - пришло ему в голову.
- Когда же вы именно захворали? - спросил он ее.
- Вчера только! - отвечала Домна Осиповна и постаралась весело
улыбнуться.
Бегушев не ошибался в своем предположении: у Домны Осиповны
действительно была неприятность с мужем! Дело в том, что Олухову его Глаша
своей выпивкой, от которой она и дурнела с каждым днем, все более и более
делалась противна, а вместе с тем, видя, что Домна Осиповна к нему добра,
ласкова, и при этом узнав от людей, что она находится с Бегушевым вовсе не в
идеальных отношениях, он начал завидовать тому и мало-помалу снова
влюбляться в свою жену. Домна Осиповна, еще до поездки его в Сибирь, видела,
что он все как-то ласкался к ней, целовал без всякого повода ее руки; тогда
это не смущало ее; она даже была отчасти довольна такого рода его вниманием,
рассчитывая через то сохранить на него более сильное влияние.
Возвратясь же из Сибири и сделавшись обладателем пяти миллионов,
Олухов, несмотря на ничтожность своего характера, уверовал, однако, в одно:
что когда у него денег много, так он может командовать людьми как хочет!
Первоначальное и главное его намерение было заставить Домну Осиповну бросить
Бегушева, которого Олухов начал считать единственным разрушителем его
семейного счастья.
В первый день приезда мужа Домна Осиповна успела только заметить, что
он был сверх обыкновения важен и гораздо солиднее, чем прежде, держал себя,
чему она и порадовалась; но на другой день Олухов приехал домой к обеду
после завтрака в "Славянском Базаре" и был сильно выпивши. Усевшись с
прежнею важностью за стол, он прямо объявил Домне Осиповне, что желает с ней
жить, как муж с женой.
- Будет уж, - присовокупил Олухов, - довольно подурачились и вы и я.
Слова эти, точно стрелы, пропитанные ядом, пронзили все существо Домны
Осиповны. Олухов ей был противен до омерзения.
- Нет, это невозможно... - произнесла она тихо, и перед ней мелькнули
пятьсот тысяч, которые Домна Осиповна, впрочем, надеялась получить от мужа и
через суд, если бы он не стал их отдавать; а из прочего его состояния ей
ничего не надо было, - так, по крайней мере, она думала в настоящую минуту.
Озадаченный ответом жены, Олухов, в свою очередь, побледнел:
самодур-дед в нем отчасти жил еще!
- В таком случае я увезу вас с собою в Сибирь: нам там надобно быть у
наших дел!.. - проговорил он с дрожащими губами.
- Я не поеду с вами! - возразила ему твердо Домна Осиповна. - У меня
есть от вас бумага, по которой я могу жить, где хочу.
- Я бумагу эту уничтожу! - воскликнул Олухов и ударил кулаком по столу.
- А когда вы так, - начала Домна Осиповна (она с своими раздувшимися
ноздрями и горящими глазами была в гневе пострашней мужа), - то убирайтесь
совсем от меня!.. Дом мой!.. Заплатите мне пятьсот тысяч и ни ногой ко мне!
- Пятисот копеек вы от меня не получите!.. - кричал Олухов и, встав
из-за стола, ушел к себе вниз.
После этого разговора с Домной Осиповной и сделался припадок истерики.
Олухов между тем, выспавшись, почувствовал робость в отношении жены,
очень хорошо сознавая, что без ее участия в делах ему одному ничего не
сделать. Придя к ней вечером, как только с ней кончилась истерика и она,
совершенно еще ослабевшая, лежала в постели, он стал просить у ней прощения.
На это ему Домна Осиповна сказала:
- Оставь меня совершенно на свободе и слушайся только, что я тебе буду
советовать.
Олухов на все согласился и уехал в "Эрмитаж", чтобы хоть там рассеяться
после сибирской скуки.
Покорность мужа не очень успокоила Домну Осиповну. Она знала, какие
экспромты от него бывают, по прежней своей жизни с ним. Что касается
Бегушева, так она и подумать об нем боялась, зная наперед, что с ним
бороться ей гораздо будет труднее, чем с мужем... Словом, она находила себя
очень похожей на слабый челн, на который со всех сторон напирают волны и
которому единственное спасение - скользить как-нибудь посреди этого и не
падать духом.
- Муж мне сказывал, - продолжала она занимать своих гостей и обращаясь
более к доктору, - что в деле Хмурина открылись уголовные преступления и что
будто бы он арестован!
- Об этом в газетах есть!.. - сказал Перехватов. - Хоть бы что-нибудь с
этими господами делали!.. - продолжал он с несвойственным ему озлоблением. -
Нельзя же им позволять грабить людей, честно добывающих себе копейку и
сберегших ее.
В это время вдруг вошел Олухов, а за ним и Грохов.
- Это откуда ты и отчего не звонил?.. - спросила не совсем дружелюбно
мужа Домна Осиповна.
- Мы прямо снизу, с моей половины, по черной лестнице прошли, - отвечал
ей Олухов тоже довольно сурово и поместился на самое отдаленное кресло. С
Бегушевым он почти не поклонился!
- Как это приятно ходить по грязным черным лестницам!.. - сказала Домна
Осиповна.
Ей очень не понравилось такое нечаянное появление мужа, которое потом
он и повторять, пожалуй, будет!
Грохова она представила Бегушеву и доктору, назвав его: "Адвокат
Грохов".
- Он хлопочет и по вашим делам? - спросил ее доктор тихо.
- Да!
Доктор сделал знаменательную мину и неодобрительно качнул головой.
Грохов неуклюже раскланялся. Бегушеву и доктору.
Домна Осиповна пригласила его садиться.
Грохов сел. Выражение лица его и вообще вся посадка его были исполнены
самодовольства. Домна Осиповна очень хорошо понимала причину этого
самодовольства и заранее предчувствовала, что за дело, которое думала она
предложить ему, он страшную цену заломит; но она дала себе слово не очень
ему поддаваться.
Начавшийся затем разговор опять перешел на Хмурина.
- Не известно ли вам, как человеку, ближе нас стоящему к судебному
ведомству, за что арестован Хмурин? - спросил доктор Грохова.
На лице того появилась насмешливая улыбка.
- Арестовал его еще пока только прокурорский надзор! - проговорил он.
- Но прокурорский надзор, конечно, сделал это на основании каких-нибудь
фактов!.. Факты эти вы знаете?
- Знаю! - отвечал, ядовито усмехаясь, Грохов.
- Какие же они? - допрашивал доктор.
- А такие, - продолжал Грохов, - что будто бы найдены в банковском
портфеле господина Хмурина векселя с фальшивыми подписями от людей уже
умерших, и фальшивыми, заметьте, по мнению только экспертизы, а какова наша
экспертиза, это знает все русское общество!.. Далее, прокурорский надзор
рассказывает, что существуют подложные накладные от фирмы господина Хмурина,
подложные счеты для залога товаров... Спрашивается: стоило ли такому богачу,
как Селивестр Кузьмич, заниматься подобным вздором!.. Вот-с вам факты
прокурорского надзора!..
На прокурорский надзор Грохов главным образом был сердит за то, что сам
его очень побаивался - по случаю своей собственной деятельности.
- Но какой же богач ваш Селивестр Кузьмич, когда он банкротом сделался!
- воскликнул доктор. - Разорил целый банк, а с ним и тысячи людей!
- Банкротом он сделался последнее время, и то по политическим причинам,
а векселя и накладные гораздо раньше существовали, и наконец... Это
невероятно даже... прокурорский надзор дошел до того, что обвиняет господина
Хмурина, - как бы вы думали, в чем? В убийстве-с, ни больше ни меньше, как в
убийстве одного из своих кредиторов, с которым он случайно пообедал в
трактире, и тот вскоре после того помер!.. Значит, господин Хмурин убил его?
- Эта история была вовсе не так! - продолжал горячиться доктор. -
Вовсе!.. Я ее слышал подробно: господин Хмурин несколько времени и весьма
усердно упрашивал этого кредитора своего отобедать с ним, говоря, что тут он
и получит от него расчет... взял для этого обеда самый отдаленный номер... В
номере этом некоторые из публики слышали крик и, когда спрашивали половых:
"Что такое там?", им отвечали, что купцы одни разгулялись; а после этого
кредитор этот, не выходя из трактира, умер, и при нем ни векселя, ни денег
не найдено!
На такой рассказ Грохов громко расхохотался.
- Роман-с!.. Роман! - сказал он. - И как это правдоподобно: убить или
отравить, что ли там, человека средь белого дня... в трактире... при
стечении публики.
- Мне самой это кажется невероятным! - поддержала Грохова и Домна
Осиповна. - Впрочем, что мы все говорим о чужих делах; пора нам о своем деле
потолковать, - прибавила она, взглянув на Бегушева, который все время сидел,
потупя голову.
- Именно-с, лучше о своих делах нам толковать! - согласился с ней
Грохов.
Доктор при этом встал.
- До свиданья! - сказал он, протягивая ей руку.
- До свиданья! - проговорила Домна Осиповна, всовывая ему в руку
пятирублевку.
Она очень рада была, что доктор уезжает, рассчитывая, что совещание ее
с Гроховым и мужем недолго продолжится, что те тоже уедут скоро, и она
останется с Бегушевым вдвоем.
- Извините, Александр Иванович, я через минуту вернусь к вам, -
отнеслась Домна Осиповна к тому.
Бегушев ни слова ей не ответил и, когда Домна Осиповна, Олухов и Грохов
ушли, он стал с понуренной головой и мрачным выражением в лице
прислушиваться к довольно оживленному разговору, начавшемуся между ними в
соседней комнате.
Грохов говорил:
- Прежде всего-с надобно, чтобы духовная была утверждена, а потом
ходатайствовать о вводе во владение!
- Но кто же это сделает?.. Кто?.. - настойчиво спрашивала Домна
Осиповна.
- Я-с, если это вам угодно!.. - отвечал Грохов.
- А что же это будет стоить со всеми казенными расходами и с платой
вам? - любопытствовала Домна Осиповна.
- Стоить будет порядочно, но, слава богу, найдется потом из чего
заплатить!.. - объяснял Грохов.
- Да, но эта неопределенность хуже всего!.. - произнесла Домна
Осиповна. - И потом как же и от кого я получу следующие мне собственно
пятьсот тысяч?
- В таком случае, - возразил ей Грохов, - возьмите вы доверенность от
Михаила Сергеевича и хлопочите сами, тогда не будет для вас никакой
неопределенности.
Домна Осиповна видела, что он обиделся, и сочла за лучшее несколько
уступить ему.
- Сама хлопотать я не могу, вы это знаете... Хлопотать вы будете, и
только возьмите за это к тем двум тысячам, которые я вам должна, еще три, и
выйдет пять! - проговорила она.
- А дорога в Сибирь ваша? - спросил Грохов.
- Нет уж, все ваше! - отвечала Домна Осиповна.
- Как это можно: дорога должна быть наша! - произнес еще первое слово
Олухов, припомнивший, сколько он сам просадил денег по дороге в Сибирь и
оттуда и напиваясь на каждой станции шампанским.
- Вот поди ты и разговаривай с барынями! - сказал, усмехнувшись и
мотнув ему головой, Грохов.
- Что ж с барынями?.. Адвокатов нынче много, не первое время... -
заметила Домна Осиповна.
- Но много ли добросовестных?.. - спросил Грохов.
- Есть и добросовестные! Извольте: дорога наша... - раскошелилась,
наконец, Домна Осиповна.
- Слушаю-с! - произнес не без удовольствия в голосе Грохов.
- Итак, по рукам, значит? - сказала Домна Осиповна.
- Да-с, по рукам!.. - подхватил Грохов, и они в самом деле ударили рука
в руку.
После этого Грохов и Олухов стали собираться уезжать... Последнему
смертельно хотелось в "Эрмитаж", чтобы там так же рассеяться, как и вчера;
но только у него в кармане денег не было ни копейки.
- Дай мне, пожалуйста, рублей двести! - шепнул он жене.
Та с удовольствием подала ему из своего портмоне просимую им сумму и
при этом тоже очень тихо сказала ему:
- Вы, пожалуйста, когда возвратитесь, то проходите к себе вниз, я знаю,
какие вы явитесь!
- Понимаю я это! - отвечал тот и не замедлил уехать вместе с Гроховым.
Бегушев из всего предыдущего разговора, конечно, слышал только
половину, но и того было очень достаточно!
Домна Осиповна возвратилась к нему с лицом добрым, любящим и,
по-видимому, совершенно покойным. По ее мнению, что ей было скрывать перед
ним?.. То, что она хлопотала по своим делам? Но это очень натурально; а что
в отношении его она была совершенно чиста, в этом он не должен был бы
сомневаться!
Бегушев, когда она уселась около него, все еще не поднимал головы.
Домна Осиповна сама уже взяла и поцеловала его руку, тогда только он
взмахнул на нее глазами.
- Ну вот, наконец начинает все понемногу устраиваться, - сказала она. -
Через какие-нибудь полгода я уеду с вами надолго... надолго...
- Никогда ты не уедешь со мной надолго!.. - проговорил Бегушев. -
Полгода еще ждать! - воскликнул он. - Но как же я эти полгода буду
существовать посреди того общества, в которое вы меня поставили?
- В какое я тебя общество поставила? - спросила с удивлением Домна
Осиповна.
- А в такое, какое сегодня у вас было!
- Ах, боже мой, ты можешь совсем не видать этого общества; я к тебе
буду ездить, а ты ко мне и не заглядывай.
У Бегушева на языке вертелось сказать ей: "А сама ты разве не такая,
как окружающее тебя общество?"
- Но как же ты хочешь, чтобы мы устроили жизнь нашу? - спросила его
Домна Осиповна.
- Не знаю как!.. - отвечал Бегушев. - Я захочу устроить так, а твои
дела потребуют другого!
Домне Осиповне показалось, что Бегушев отбояривается от нее и что она
ему надоела; но, взглянув на мученическое выражение лица его, она убедилась,
что он любит ее, и глубоко любит!
- Ты сегодня не в духе, и я не в духе; не будем больше об этом
говорить; дай, я тебя поцелую!..
И она начала его целовать, но Бегушев сидел, как истукан, и потом,
вдруг поднявшись, сказал:
- Прощай!
Домна Осиповна начала было умолять его, чтобы он посидел, но Бегушев,
отрицательно мотнув головой, поцеловал ее, и она заметила при этом, что
глаза его были полны слез.
Домна Осиповна хотела было проводить его, по обыкновению, до передней,
но Бегушев не позволил ей того.
- Не провожайте меня!.. Для чего это? - проговорил он досадливым
голосом и быстро ушел.
Домна Осиповна опустилась тогда на свое кресло и, услыхав, что за
Бегушевым горничная заперла дверь, она взяла себя за голову и произнесла с
рыданием в голосе: "Несчастная, несчастная я женщина, никто меня не
понимает!" Ночь Домна Осиповна всю не спала, а на другой день ее ожидала еще
новая радость: она получила от Бегушева письмо, в котором он писал ей:
"Прощайте, я уезжаю!.. Я ли вас мучил, вы ли меня, - не знаю!.. Но нам
вместе жить нельзя! Всякие человеческие отношения между нами должны быть
покончены навсегда!" Домна Осиповна затрепетала от ужаса и сейчас же поехала
к Бегушеву; но там ее Прокофий не принял и сказал, что барин уехал или в
Петербург, или за границу - неизвестно! У Домны Осиповны едва достало силы
возвратиться домой, где с ней опять сделалась истерика. Олухов, бывший в это
время дома, поспешил послать за Перехватовым, который незамедля приехал и
оставался у Домны Осиповны до глубокой ночи; постигший ее на этот раз
припадок был еще сильнее прежнего.
Бегушев, когда приезжала к нему Домна Осиповна, был дома и только
заранее еще велел всем говорить, что он уехал из Москвы. После ее звонка и
когда Прокофий не принял ее, Бегушев усмехнулся, но так усмехаться не дай
бог никому! Через неделю он в самом деле уехал за границу.


Глава VI

Париж, освещенный полдневным солнцем, блистал белизною своих зданий. К
театру Большой Оперы подходили с противоположных сторон два человека и,
сойдясь у переднего фаса, они оба произнесли на русском языке довольно
радостные восклицания.
- Кузен!.. - сказал один из них.
- Ваше превосходительство! - отвечал другой.
Это были Бегушев и тот широкоплечий генерал, которого мы некогда
встретили в Москве. Они были несколько сродни и считались кузенами.
Генерал на этот раз был, по заграничному обычаю, в штатском платье и от
этого много утратил своей воинственности. Оказалось, что плечи его в мундире
были ваточные, грудь - тоже понастегана. Коротенькое пальто совершенно не
шло к нему и неловко на нем сидело, но при всем том маленькая рука генерала
и с высоким подъемом нога, а более всего мягкие манеры - говорили об его
чистокровном аристократическом происхождении. Фамилия генерала была Трахов.
- Не правда ли, как хорош этот театр! - говорил он Бегушеву.
- Нет, нехорош! - отвечал тот.
Генерал был удивлен таким мнением.
- Чем? - спросил он.
- Пестро и линий ломаных много!
- Да, но согласитесь, что и вид сундука, как у наших театров, не очень
приятен!
Бегушев на это ничего не ответил и пошел еще раз обходить кругом театр.
Генерал тоже последовал за ним, но ему скоро сделалось это скучно.
- Где вы завтракаете? - спросил он Бегушева.
- Где придется! - отвечал тот.
- В таком случае пойдемте вот тут недалеко к Адольфу Пеле, в недавно
открытый ресторанчик - прелесть что такое!
Бегушев согласился.
В ресторанчике Адольфа Пеле, должно быть, очень хорошо знали генерала и
бесконечно его уважали, потому что сейчас же отвели ему маленькое, но особое
отделение. Усевшись там с Бегушевым, он произнес, с удовольствием потирая
руки:
- Вы, конечно, ничего не будете иметь против спинки молодого барашка? -
сказал он Бегушеву.
- Напротив, я всегда за это блюдо!
Генерал приказал приготовить сказанную спинку, пояснив при этом
главному гарсону, что друг его, Бегушев, такой же, если не больший,
гастроном, как и сам генерал.
- О, один вид monsieur... (фамилию Бегушева француз не запомнил
сразу)... вид monsieur говорит это.
Баранья спинка скоро была подана. Генерал с классическим мастерством
разрезал ее и одну половинку положил Бегушеву на тарелку, а другую себе.
- Вы согласны, что парижская баранина - лучшая в мире? - говорил он.
- Кавказская, по-моему, лучше!.. - сказал Бегушев.
- Так!.. Так!.. Виноват, я и забыл это! - воскликнул генерал. - Вообще,
mon cher, я очень счастлив, что встретил вас, - продолжал он, удовлетворив
первое чувство голода.
Бегушев поблагодарил его.
- Я чрезвычайно люблю всех москвичей, даже самую Москву - грязноватую,
конечно, но в которой в то же время есть что-то родное, близкое сердцу
каждого русского человека!
- Может быть, эта самая грязь и есть нам родное! - произнес, усмехаясь,
Бегушев.
- Может быть, - согласился генерал, - но, как бы то ни было, я Москву
люблю!
- А я, напротив, всегда считал вас заклятым петербуржцем, - продолжал
Бегушев с прежней усмешкой.
- Нет!.. Нет!.. - возразил генерал. - Особенно последнее время,
особенно!.. Когда все там как-то перессорились...
Бегушев вопросительно взглянул на него.
- Чего лучше было наших отношений с вашим другом Ефимом Федоровичем
Тюменевым, - объяснил генерал, разводя своими небольшими руками. - Он каждую
неделю у нас обедал... Жена моя, вы знаете, была в постоянном восторге от
него и говорила, что это лучший человек, какого она когда-либо знала, - а
теперь мы не кланяемся!
Бегушев усмехнулся.
- Из-за службы, вероятно, что-нибудь вышло? - спросил он.
Генерал пожал плечами.
- Из-за службы, если хотите... Впрочем, прежде надобно рыбу заказать:
барбю, конечно?
- Хорошо, - одобрил Бегушев.
- Барбю с этим... моим соусом! - сказал генерал гарсону.
- Oui, monsieur!* - отвечал тот.
______________
* Да, сударь! (франц.).

Генерал снова приступил к своему рассказу.
- Прошлой зимой с письмом от Ефима Федоровича вдруг является ко мне...
вы непременно знаете его... является граф Хвостиков.
- Хвостиков с письмом от Тюменева? - переспросил Бегушев.
- Да!.. С письмом, где Ефим Федорович просит меня определить графа
Хвостикова на одно вакантное место. Я давным-давно знаю графа лично...