Страница:
показывая с торжеством на одну из картинок.
М-me Мерова вспыхнула при этом: она чувствовала себя прямо уличенною.
- Знаю я это! Но пусть на картинках это так и будет; носить же и
надевать на себя такое платье я никогда бы не хотела, - произнесла она
капризным голосом.
- Погоди, - остановила ее Домна Осиповна, - а этот капот, который на
тебе, разве не так же сделан?
- Да что капот! Ей-богу, как ты говоришь? - почти выходила из себя
Мерова. - Это глупая какая-то блуза, которую мне шила белошвейка.
- Attendez, mesdames*, я вас помирю!.. - сказал, поднимая знаменательно
свою руку, граф Хвостиков. - Каждая из вас любит то, что требует ее
наружность!.. Madame Олухова брюнетка, к ней идет всякий блеск, всякий яркий
цвет, а Лиза - существо эфира: ей надобно небо я легко облегающий газ!..
______________
* Подождите, сударыни (франц.).
- Да, если это так, то конечно!.. - согласилась с ним Домна Осиповна,
но дочь - нет и продолжала отрицательно качать своею головкою.
В это время послышались звуки сабли.
- Петр Евстигнеич, кажется, - проговорил граф Хвостиков.
Мерова заботливо взглянула на дверь.
Вошел действительно Янсутский, приехавший прямо от Бегушева и бывший
очень не в духе. Несмотря на то, что Тюменев и Бегушев дали слово у него
отобедать, он инстинктивно чувствовал, что они весьма невысоко его
третировали и почти что подсмеивались над ним, тогда как сам Янсутский,
вследствие нахапанных всякого рода проделками денег, считал себя чуть не
гениальным человеком.
Войдя в комнату, он к первой обратился Домне Осиповне.
- Очень рад, что я вас здесь застал, - сказал он, крепко пожимая ей
руку.
- И я отчасти потому приехала, что надеялась встретить вас здесь, -
сказала она.
Янсутский затем мотнул головой Меровой и ее папа, снял саблю и сел.
Елизавета Николаевна пристально посмотрела на него.
- Что вы такой сегодня, - фу, точно кот Васька, сердитый? - спросила
она его.
- Нисколько не сердитый, - отвечал ей небрежно Янсутский и снова
отнесся к Домне Осиповне: - Бегушев будет у меня обедать.
- Будет? - повторила та с удовольствием.
- Будет! - отвечал Янсутский и обратился уже к графу Хвостикову: - У
Бегушева я встретил Тюменева; может, вы знаете его?
- О, боже мой! Это один из лучших моих знакомых! - произнес граф,
поднимая при этом немного глаза вверх.
- И он мне сказал, что наше предприятие действительно рассматривалось,
но что оно провалилось окончательно.
Граф Хвостиков при этом побледнел.
- Что такое провалилось? - спросил он, как бы не поняв этой фразы.
- А то провалилось, что не утверждено, - отвечал ему насмешливо и со
злостью Янсутский.
- Вот видишь, папа, как ты всегда говоришь! - сказала также и дочь
графу, погрозя ему укоризненно пальчиком. - Верно все... решено... кончено!
- Но мне писали об этом! - бормотал граф, совсем, как видно, опешенный.
- Не знаю-с, кто вам это писал, - возразил ему с явным презрением
Янсутский, - но оно никогда не было, да и не могло быть решено в нашу
пользу. Нельзя же в самом деле ожидать, чтобы позволили на воздухе строить
дом.
- Где ж на воздухе, - продолжал кротким голосом граф, - разве "Credit
mobilier"{44} - не то же самое?
- Вот еще что выдумали: "Credit mobilier"! - воскликнул насмешливо
Янсутский. - Предприятие, черт знает когда существовавшее, и где же? В
Париже! При содействии императора, - и то лопнувшее - хорош пример! Я просто
сгорел от стыда, когда Тюменев стал расписывать Бегушеву это наше дурацкое
дело!
Граф на это ничего уж и не возражал.
Дочери, кажется, сделалось жаль его.
- Хотите завтракать?.. - спросила она Янсутского, зная по опыту, что
когда он поест, так бывает подобрее.
- Нет, не хочу!.. - отвечал отрывисто Янсутский (надменный вид Тюменева
никак не мог выйти из его головы). - А у меня еще гость будет - этот
Тюменев, - присовокупил он.
- Ах, это отлично! Мне очень хочется посмотреть на него! - воскликнула
Мерова. - Что он такое: генерал-адъютант?..
- То есть, пожалуй, генерал-адъютант, штатский только: он
статс-секретарь! - отвечал не без важности Янсутский. - Я, собственно,
позвал этого господина, - отнесся он как бы больше к графу, - затем, что он
хоть и надутая этакая скотина, но все-таки держаться к этаким людям поближе
не мешает.
- О, без сомнения! - подтвердил тот невеселым голосом.
Положение графа было очень нехорошее: если бы изобретенное им
предприятие было утверждено, то он все-таки несколько надеялся втянуть
Янсутского в новую аферу и таким образом, заинтересовав его в двух больших
делах, имел некоторое нравственное право занимать у него деньги, что было
необходимо для графа, так как своих доходов он ниоткуда не получал никаких и
в настоящее время, например, у него было в кармане всего только три
целковых; а ему сегодняшним вечером нужно было приготовить по крайней мере
рублей сто для одной своей любовишки: несмотря на свои 60 лет, граф сильно
еще занимался всякого рода любовишками. Но где взять эти сто рублей!.. Не у
Янсутского же просить взаймы после всех дерзостей, которые он позволил себе
сказать: граф все-таки до некоторой степени считал себя джентльменом.
- Этот Тюменев очень много рассказывал интересных вещей, - снова начал
Янсутский.
Граф Хвостиков при этом взглянул на него.
- А именно? - спросил он.
- Да разные там разности! - отвечал Янсутский. - О некоторых переменах,
предполагаемых в министерстве... о своих беседах с разными
высокопоставленными лицами... об их взглядах на Россию! (Но более точным
образом определить, что ему рассказывал Тюменев, Янсутский не мог вдруг
придумать: как человек практический, он владел весьма слабым воображением.)
В такие откровенности пустился, что боже упаси!.. Понравился, видно, я ему
очень! - заключил он, вставая и беря свою саблю.
- А мне еще, Петр Евстигнеич, надобно с вами два слова сказать!.. -
проговорила при этом Домна Осиповна.
- Ваш слуга покорный! - отвечал ей Янсутский.
- Но только по секрету!.. - присовокупила Домна Осиповна.
- И по секрету могу! - подхватил Янсутский.
Они оба пошли.
- Вы не ревнуете? - спросила Домна Осиповна, оборачиваясь к Меровой.
- Немножко ревную! - отвечала та.
В следующей комнате Домна Осиповна и Янсутский сели.
- Послушайте, - начала она заискивающим голосом, - у меня есть теперь
свободные деньги... Я бы желала на них приобресть акции Хмурина - где бы мне
их достать?
- На бирже сколько угодно.
- Да, но на бирже они дороже своей цены...
- Еще бы!.. И главное, что с каждым днем поднимаются и будут еще
подниматься.
- Вы думаете? - проговорила Домна Осиповна, и глаза ее при этом
блеснули каким-то особенным блеском.
- Уверен в том!.. А на какую сумму вам нужно этих акций?
- Я еще этого не определила точно! - отвечала уклончиво Домна Осиповна.
- Акции Хмурина, конечно, теперь очень хорошо стоят, но они могут и
понизиться, все-таки это риск!.. У Хмурина, говорят, много еще их на руках,
и он их дает некоторым знакомым по номинальной цене.
- Кому же он дает?.. Лицам, от которых сам в зависимости. Впрочем,
Хмурин будет у меня на обеде... Попробуйте, скажите ему об этом! -
проговорил Янсутский. - Он нежен с дамами.
- Нежен? - спросила, усмехнувшись, Домна Осиповна.
- Очень даже. Вы сначала, будто шутя, попросите у него, а потом и
серьезно скажите.
- Понимаю; но и вы словечко замолвите ему с своей стороны; он, говорят,
вам ни в одной просьбе не отказывает!..
Янсутский пожал плечами.
- Пока еще не отказывал ни в чем; извольте, я ему скажу!
- Пожалуйста!
У графа Хвостикова в это время тоже шел об деньгах разговор с дочерью.
- У тебя нет рублей двухсот - трехсот?.. - спросил он будто случайно и
совершенно небрежным тоном.
- Нет, папа, на вот, хоть возьми ключ и посмотри сам! - отвечала та
совершенно, как видно, искренно.
Граф некоторое время переминался.
- А этак заложить мне что-нибудь не можешь ли дать?
- Ни за что, папа!.. Ни за что!.. - воскликнула, точно даже испуганная
этой просьбой, Мерова. - Петр Евстигнеич и за браслет тогда меня бранил
очень, бранил и тебя также.
- Как же он меня бранил? - имел неосторожность спросить Хвостиков.
- Просто подлецом тебя называл, - объяснила откровенно дочь.
Янсутский и Домна Осиповна возвратились и вскоре затем оба уехали, а
граф Хвостиков, желая сберечь свои единственные три рубля, как ни скучно ему
это было, остался у дочери обедать.
Глава VII
Петр Евстигнеевич Янсутский в день именин своих, часов еще в десять
утра, приехал в один из очень дорогих отелей и объявил там, что он человекам
восьми желает дать обед; потом, заказав самый обед, выбрал для него лучшее
отделение отеля и распорядился, чтобы тут сейчас же начали накрывать на
стол. Затем он съездил, привез и собственными руками внес в избранное им
отделение монстры-ананасы, которые, когда уложили их на вазы, доставали
своею зеленью чуть не до потолка. Янсутский остался этим очень доволен; но
зато в ужас пришел, когда увидел приготовленные для обеда канделябры, - ни
дать ни взять какие бывают на похоронных обедах. Он немедля приказал их
взять к черту, послал в магазин и велел оттуда принести прежде еще им
виденные там четыре очень дорогие, из белой бронзы, многосвечные шандалы и
купил их - с тем, чтобы после отпразднования они были отправлены к m-me
Меровой. По случаю пыли на драпировке, коврах и на мебели у него вышла целая
история с хозяином отеля. Янсутский требовал, чтобы позвали обойщика и все
бы это выбили, вычистили. Хозяин-француз, с своей стороны, уверял, что у
него все выбито, чисто; а Янсутский кричал, что у него все не чисто. Француз
вспыхнул от гнева, и только надежда получить с господина полковника
порядочный барыш удержала его в границах приличия, и он даже велел все
исполнить по желанию Янсутского, который потом прямо из отеля поскакал к
Меровой. Он застал ее чуть не в одном белье, раскричался на нее жесточайшим
образом за то, что она накануне, на каком-то дурацком вечере, просидела
часов до пяти и теперь была с измятой, как тряпка, кожею, тогда как
Янсутский никогда в такой степени не желал, как сегодня, чтобы она была
хороша собою.
Домна Осиповна, в свою очередь, тоже немало хлопотала по случаю
предстоящего обеда. Она еще заранее сказала Бегушеву, что хочет приехать на
обед с ним вместе и даже в его экипаже. Бегушева несколько удивило это.
- Но ловко ли будет? - спросил он.
- Очень ловко!.. Я с сегодняшнего дня вовсе не намерена скрывать наших
отношений, - пояснила Домна Осиповна.
Мы знаем, что она перед тем только покончила с мужем все дела свои.
Бегушев промолчал, но в сущности такое ее намерение ему не понравилось.
По его понятиям, женщине не стараться скрывать подобных отношений не
следовало, потому что это показывало в ней некоторое отсутствие стыдливости.
- И, пожалуйста, заезжайте за мной в вашем новом фаэтоне и на ваших
вороных лошадях, а не на противных гнедых! - дополнила Домна Осиповна.
- Но вороные, - возразил было Бегушев, - ужасно резвы: на них того и
гляди или себе голову сломишь, или задавишь кого-нибудь. Я хочу велеть их
продать.
- Не смейте этого и думать! - почти прикрикнула на него Домна Осиповна.
- Я обожаю этих лошадей, и на них извольте заехать за мной.
Бегушеву и это желание ее показалось довольно странным.
В самый день обеда Домна Осиповна с двенадцати часов затворилась в
своей уборной и стала себе "делать лицо". Для этого она прежде всего
попритерлась несколько, а затем начала себе закопченной шпилькой выводить
линии на веках; потом насурмила себе несколько брови, сгладила их и
подкрасила розовой помадой свои губы. "Сделав лицо", Домна Осиповна
принялась причесываться, что сопровождалось почти драматическими сценами.
Парикмахер, как видно не совсем искусный, делал по-своему, а Домна Осиповна
требовала, чтобы он переделывал по ее. Парикмахер переделывал, но все-таки
выходило не так. Домна Осиповна сердилась, кричала, плакала и, наконец,
прогнала парикмахера, велев, впрочем, ему дожидаться в передней. Оставшись
одна, она, для успокоения нерв, несколько времени ходила по комнате; а
потом, снова подправив себе лицо, позвала опять парикмахера и с ним,
наконец, общими силами устроила себе прическу, которая вышла как-то вся на
сторону; но это-то больше всего и нравилось Домне Осиповне: она видела в
этом выражение какого-то удальства - качество, которое в последнее время
стало нравиться некоторым дамам. Платье Домна Осиповна надела ярко-зеленое
со множеством дорогих вещей.
Когда Бегушев заехал за ней и увидел ее в полном наряде, то не мог
удержаться и произнес:
- Что это какие вы сегодня зеленые!
- Это самый модный цвет! - объяснила ему Домна Осиповна.
Бегушев невольно потупился: всю молодость свою провел он в свете, кроме
того, родился, вырос в очень достаточном семействе, но таких ярких цветов на
платьях дам что-то не помнил. Впрочем, он и это явление отнес, по своей
привычке, к бездарности века, не умеющего даже придумать хоть сколько-нибудь
сносный туалет для дам.
Сев в фаэтон с Бегушевым, Домна Осиповна сказала кучеру:
- Пожалуйста, поскорей!
Тот, желая ей угодить, понесся на всех рысях, так что на первых порах
Бегушев едва опомнился и только на Тверской взглянул на Домну Осиповну. Он в
первый еще раз видел ее разряженною и едущею в щегольском экипаже.
Полученное им на этот раз впечатление было окончательно неприятное. На Домне
Осиповне оказалась высокая шляпка с каким-то глупо болтающимся вверху
цветком. Сама Домна Осиповна сидела с неописанной важностью, закинув ногу на
ногу, и вместе с тем она с явным презрением смотрела на всех, идущих пешком.
Бегушев, весь свой век ездивший в экипажах, подозревать даже не мог
переживаемого в настоящие минуты удовольствия его дамою, далеко не
пользовавшеюся в молодости довольством средств.
В отеле, между тем, m-me Мерова сидела в качестве хозяйки в маленькой
гостиной взятого отделения, а Янсутский в полной мундирной форме ртом и
мехами раздувал уголья в находящемся тут камине, чтобы скорее они
разгорелись и дали из себя приятную теплоту.
Приехали Домна Осиповна и Бегушев.
- А Тюменев что же... не будет? - спросил последнего Янсутский с
беспокойством.
- Не знаю; вероятно, приедет, - отвечал тот ему довольно сухо.
Дамы, как водится, увидав друг друга, издали легкие восклицания,
поцеловались и, с быстротой молнии осмотрев друг на друге туалеты, уселись.
Домна Осиповна нашла, что m-me Мерова, бывшая в платье из серого фая с
высоким лифом, слишком бедно оделась для такого парадного случая; а Меровой,
напротив, показалось, что Домна Осиповна чересчур разрядилась. Мыслей этих
они, конечно, не высказали.
- Как здесь мило и уютно, - начала разговор первая Домна Осиповна.
- Очень мило! - подхватил Янсутский.
Бегушев, усевшийся несколько в стороне, у окна, тоже окинул глазами
комнату и решительно не понимал, что в ней было милого.
- А как красиво сервирован стол! - продолжал Янсутский, показывая Домне
Осиповне на накрытый в зале стол.
Она, чтобы рассмотреть хорошенько, надела даже пенсне и с своей стороны
подтвердила:
- Очень хорошо.
M-me Мерова в это время вскидывала на мгновение свои глазки на
Бегушева. Она тоже, кажется, подобно ему, не находила ничего особенно
красивого и милого в трактирном убранстве.
Явился граф Хвостиков в черном фраке и белом галстуке.
- Боже мой, сколько лет не видались! - воскликнул было он, растопыривая
перед Бегушевым руки и как бы желая заключить его в свои объятья.
Но тот, однако, не пошевелился с своего места и проговорил только:
- Здравствуйте!
- Каждый день я к вам сбирался, каждый день! - продолжал Хвостиков.
Бегушев и на это промолчал.
Граф, поняв, что ему тут ничего не вытанцевать, расшаркался перед
дамами.
- Je vous salue mesdames*, - и, сейчас же усевшись на кресле, рядом с
Домной Осиповной, начал отдуваться. По решительному отсутствию денег, граф
издалека пришел пешком.
______________
* Приветствую вас, сударыни (франц.).
- Вы устали? - спросила его Домна Осиповна.
- Сидя около вас, я не могу сказать, что я у стали; скорей, я у золота,
- отвечал он.
Домна Осиповна поняла его остроту и искренне засмеялась.
Бегушев при этом нахмурился.
Граф между тем устремил свой взгляд вдаль.
- Однако я так проголодался, что попрошу у тебя позволения выпить рюмку
водки и съесть что-нибудь, - проговорил он Янсутскому и, встав, прямо
отправился в залу к разнообразнейшей закуске, приготовленной там на особом
довольно большом столе.
Янсутский принялся внимательно следить за ним.
Граф съел икры, семги, рыбок разных, омаров маринованных, так что
Янсутский не выдержал и, подойдя к нему, тихо, но со злостью сказал:
- Пожалуйста, не портите все тарелки, а с которых возьмете, - велите,
по крайней мере, переменить их на свежие!
Графа смутило несколько такое замечание.
- Je comprends, mon cher!* - отвечал он тоже негромко и вместе с тем
продолжая есть, а потом, накушавшись, строго приказал лакею пять разоренных
тарелок переменить на новые; накануне Хвостикову удалось только в целый день
три раза пить кофе: ни на обед, ни на ужин он не попал ни к одному из своих
знакомых!
______________
* Я понимаю, дорогой мой! (франц.).
- А я теперь был у Хмурина; у него Офонькин; они сейчас сюда приедут, -
сказал граф Янсутскому, возвращаясь в гостиную.
- Знаю это я! - отвечал тот ему небрежным тоном.
Вошедший быстро лакей доложил, что приехал Тюменев. Янсутский опрометью
бросился в коридор. Он заранее еще распорядился, чтобы его немедля известили
о прибытии Тюменева.
- Здесь, ваше превосходительство, сюда пожалуйте! - говорил он,
раболепно встречая почетного гостя и вводя его в свое отделение.
Тюменев был в трех звездах.
- Не узнаете? - спросил его тотчас же граф Хвостиков, останавливаясь
перед ним.
Тюменев изобразил на лице своем некоторое недоумение.
- Граф Хвостиков, - объяснил ему тот.
- А! - произнес довольно вежливо Тюменев, протягивая ему руку.
- Мы всю молодость, если вы помните, провели с вами в одном кругу!.. -
продолжал Хвостиков.
- Да, но вы были тогда такой лев Петербурга, - сказал Тюменев.
- Зато теперь вы лев! - подхватил Хвостиков, показывая на звезды
Тюменева.
- Какой я лев, - скромно возразил тот, но вряд ли, впрочем, в настоящие
минуты не считал себя львом, потому что очень топорщился и поднимал голову
как только мог высоко.
Янсутский, сиявший удовольствием от посещения Тюменева, ввел его в
гостиную и поспешил представить дамам, или, точнее сказать, поспешил дам
представить ему.
Тюменев молча поклонился им и сел. С Бегушевым они кивнули друг другу
головами.
В маленькой передней после того раздались снова голоса и смех вновь
приехавших гостей. Янсутский тоже поспешно встретил их.
Вошел совсем русский купец, в скобку подстриженный, напомаженный, с
расчесанною седою бородою и в длиннополом, из очень дорогого сукна, сюртуке.
На вид он, как кажется, был очень низкопоклонлив. За ним следовал другой
господин, уже во фраке и в весьма открытом жилете, из-под которого виднелось
дорогое белье с брильянтовыми запонками, - господин с лицом корявым и с
какою-то совершенно круглою головою, плотно посаженною в высокие, крепко
накрахмаленные воротнички. В противоположность товарищу своему, он держал
себя очень гордо; но Янсутский заметно встретил с большим почетом купца и
его первого рекомендовал Тюменеву.
- Господин Хмурин! - сказал он.
- Знает меня его превосходительство! Знакомы мы тоже маненечко! -
говорил Хмурин, низко и по-мужицки кланяясь Тюменеву, а вместе с тем,
однако, протягивая ему руку, которую тот, с своей стороны, счел за нужное
пожать.
- Господин Офонькин! - добавил Янсутский, показывая на господина во
фраке, которому Тюменев только издали кивнул головой.
Офонькин тоже весьма немного наклонил свою голову вперед: он, вероятно,
в некотором отношении был вольнодумец!
- Господин Хмурин, - объяснил Янсутский дамам.
Те любезно улыбнулись старику, который и им тоже низко и по-мужицки
поклонился.
- Извините, сударыни, не умею, как дамам представляться и
раскланиваться им, - сказал он и затем указал на своего товарища. - Вон
Василий Иваныч у нас... тоже, надо сказать, вместе мы с ним на шоссе
воспитание получили... Ну, а ведь на камне да на щебне не много ловким
манерам научишься, - так вот он недавно танцмейстера брал себе и теперь как
есть настоящий кавалер, а я-с - как был земляник{53}, так и остался.
- Вы все шутите! - проговорил еще первое слово Василий Иванович и сразу
обнаружил свое бердичевское происхождение.
- Не угодно ли вам будет присесть? - сказал Хмурину Янсутский.
- Благодарю вас покорно! - отвечал тот, и ему низко кланяясь; а потом
хотел было сесть на одно из кресел, в котором, впрочем, вряд ли бы и
уместился, но в это время поспешила встать с дивана Домна Осиповна.
- Не угодно ли вам лучше здесь сесть? - сказала она Хмурину.
Он сначала было растопырил руки.
- Нет, сударыня, извините, не могу этого...
- Очень можете, - перебила его Домна Осиповна, - вы человек пожилой,
почтенный и непременно должны сидеть на диване.
Хмурин затем поклонился еще раз ей, сел и принял такую позу, которой
явно показал, что он нисколько не стесняется и совершенно привык сидеть
перед дамами, перед всякими статс-секретарями и даже руководствовать всей
беседой.
- Сейчас я читал в газетах, - начал он совершенно развязно и свободно,
между тем как друг его Офонькин делал над собой страшное усилие, чтобы
занять все кресло, а не сидеть на краешке его, - читал в газетах, -
продолжал Хмурин, - что, положим, там жена убила мужа и затем сама
призналась в том, суд ее оправдал, а публика еще денег ей дала за то. Бывали
ведь такие случаи, по старинной это выходит поговорке русской: "Милость на
суде хвалится" - прекрасно-с, отлично!.. Читаю я далее-с: один там из моих
подрядчиков, мужичонко глупый, выругал, что ли, повариху свою, которая про
артель ему стряпала и говядины у него украла, не всю сварила, - повариха в
обиду вошла и к мировому его, и господин мировой судья приговаривает мужика
на десять дней в тюрьму. Значит, убивать можно, потому что еще денег за это
дают, а побранить нельзя - наказывают; странно что-то!
- Это потому, - начал ему возражать Янсутский, - что поводом к убийству
могут быть самые благородные побуждения; но мужчине оскорбить женщину - это
подло и низко. В этом случае строгие наказания только и могут смягчать и
цивилизовать нравы!
Хмурин склонил голову, чтобы внимательнее выслушать и лучше понять, что
говорил Янсутский.
- Только это-с? - спросил он его каким-то плутовато-насмешливым
голосом.
- Конечно! - подтвердил Янсутский. - Даже в наших предприятиях - вы,
конечно, хорошо это знаете - ни подрядчики, ни мы сами в настоящее время не
станем так строго обращаться с подчиненными, как это бывало прежде.
- Это отчего-с? Я нынче так же строго держу... еще строже даже!.. -
возразил Хмурин.
- Поэтому вы рискуете быть наказанным, - заметил ему Янсутский.
- Да хоть бы двадцать раз меня наказывали!.. В нашем деле без строгости
нельзя-с!
- Что ж, вы и терпели наказание? - спросил Хмурина Тюменев.
- Никак нет-с! - отвечал тот с усмешкой. - И терпеть даже никогда не
буду, потому я богат... Ну, когда тоже очень этак не остережешься, призовешь
после этого "пострадавшее лицо", как нынче их, окаянных, именуют, сунешь ему
в зубы рублей тридцать - он же тебе в ноги поклонится.
- Ну, не всякий вам поклонится, извините! - возразил ему опять
Янсутский.
- Не всякий? - повторил насмешливо Хмурин. - Я даже... не для огласки
это будь молвлено... генерала было одного "оскорбил действием", - прибавил
он, видимо, зная все юридические термины из новой судебной практики и сильно
их не любя.
- Генерала? - спросил не без удивления Тюменев.
- Точно так-с! - ответил Хмурин. - Кирпичу я ему поручил для меня
купить, тысяч на сто, а он тут и сплутовал сильно; я этого не стерпел,
соскочил с пролеток, да с плетью за ним... "Ну, думаю, пропал совсем!.." А
выходит, что на другой день он сам же пришел ко мне: добрый, значит, этакой
уж человек, и до сей поры мы приятели!..
Говоря это, Хмурин все почему-то старался смотреть в окно, а граф
Хвостиков тоже как-то глядел в совершенно противоположную сторону, и сильно
можно было подозревать, что вряд ли эта история была не с ним.
- Сильвестр Кузьмич любит и выдумывать на себя, - отозвался вдруг
Офонькин на своем бердичевском наречии.
- Пошто ж мне выдумывать?.. Не выдумываю!.. - отвечал ему как бы
совершенно равнодушным тоном Хмурин. - А говорю только к тому, что я суда
мирового не боюсь.
- Прекрасно-с, но в этом случае вы вините общество, а не суд, - начал
снова с ним препираться Янсутский. - В давешнем же споре нашем вы смешали
два совершенно разные суда: один суд присяжных, которые считают себя вправе
судить по совести и оправдывать, а в другом судит единичное лицо - судья.
- Позвольте-с! Позвольте! - перебил его Хмурин, как-то отстраняя даже
рукою его доказательства. - Господину мировому судье закон тоже позволяет
судить по совести - раз!.. Второе - коли убийцу какого-нибудь или вора судят
присяжные, суди и драчуна присяжные: суд для всех должен быть одинакий!
- Я не нахожу существенной разницы в обоих этих судах, - вмешался в
разговор Тюменев, - как тут, так и там судят лица, выбранные обществом.
Хмурин на это засмеялся.
- Ах, ваше превосходительство! - воскликнул он. - Изволите вы жить в
Питере: видно, это оченно высоко и далеко, и ничего вы не знаете, как на
М-me Мерова вспыхнула при этом: она чувствовала себя прямо уличенною.
- Знаю я это! Но пусть на картинках это так и будет; носить же и
надевать на себя такое платье я никогда бы не хотела, - произнесла она
капризным голосом.
- Погоди, - остановила ее Домна Осиповна, - а этот капот, который на
тебе, разве не так же сделан?
- Да что капот! Ей-богу, как ты говоришь? - почти выходила из себя
Мерова. - Это глупая какая-то блуза, которую мне шила белошвейка.
- Attendez, mesdames*, я вас помирю!.. - сказал, поднимая знаменательно
свою руку, граф Хвостиков. - Каждая из вас любит то, что требует ее
наружность!.. Madame Олухова брюнетка, к ней идет всякий блеск, всякий яркий
цвет, а Лиза - существо эфира: ей надобно небо я легко облегающий газ!..
______________
* Подождите, сударыни (франц.).
- Да, если это так, то конечно!.. - согласилась с ним Домна Осиповна,
но дочь - нет и продолжала отрицательно качать своею головкою.
В это время послышались звуки сабли.
- Петр Евстигнеич, кажется, - проговорил граф Хвостиков.
Мерова заботливо взглянула на дверь.
Вошел действительно Янсутский, приехавший прямо от Бегушева и бывший
очень не в духе. Несмотря на то, что Тюменев и Бегушев дали слово у него
отобедать, он инстинктивно чувствовал, что они весьма невысоко его
третировали и почти что подсмеивались над ним, тогда как сам Янсутский,
вследствие нахапанных всякого рода проделками денег, считал себя чуть не
гениальным человеком.
Войдя в комнату, он к первой обратился Домне Осиповне.
- Очень рад, что я вас здесь застал, - сказал он, крепко пожимая ей
руку.
- И я отчасти потому приехала, что надеялась встретить вас здесь, -
сказала она.
Янсутский затем мотнул головой Меровой и ее папа, снял саблю и сел.
Елизавета Николаевна пристально посмотрела на него.
- Что вы такой сегодня, - фу, точно кот Васька, сердитый? - спросила
она его.
- Нисколько не сердитый, - отвечал ей небрежно Янсутский и снова
отнесся к Домне Осиповне: - Бегушев будет у меня обедать.
- Будет? - повторила та с удовольствием.
- Будет! - отвечал Янсутский и обратился уже к графу Хвостикову: - У
Бегушева я встретил Тюменева; может, вы знаете его?
- О, боже мой! Это один из лучших моих знакомых! - произнес граф,
поднимая при этом немного глаза вверх.
- И он мне сказал, что наше предприятие действительно рассматривалось,
но что оно провалилось окончательно.
Граф Хвостиков при этом побледнел.
- Что такое провалилось? - спросил он, как бы не поняв этой фразы.
- А то провалилось, что не утверждено, - отвечал ему насмешливо и со
злостью Янсутский.
- Вот видишь, папа, как ты всегда говоришь! - сказала также и дочь
графу, погрозя ему укоризненно пальчиком. - Верно все... решено... кончено!
- Но мне писали об этом! - бормотал граф, совсем, как видно, опешенный.
- Не знаю-с, кто вам это писал, - возразил ему с явным презрением
Янсутский, - но оно никогда не было, да и не могло быть решено в нашу
пользу. Нельзя же в самом деле ожидать, чтобы позволили на воздухе строить
дом.
- Где ж на воздухе, - продолжал кротким голосом граф, - разве "Credit
mobilier"{44} - не то же самое?
- Вот еще что выдумали: "Credit mobilier"! - воскликнул насмешливо
Янсутский. - Предприятие, черт знает когда существовавшее, и где же? В
Париже! При содействии императора, - и то лопнувшее - хорош пример! Я просто
сгорел от стыда, когда Тюменев стал расписывать Бегушеву это наше дурацкое
дело!
Граф на это ничего уж и не возражал.
Дочери, кажется, сделалось жаль его.
- Хотите завтракать?.. - спросила она Янсутского, зная по опыту, что
когда он поест, так бывает подобрее.
- Нет, не хочу!.. - отвечал отрывисто Янсутский (надменный вид Тюменева
никак не мог выйти из его головы). - А у меня еще гость будет - этот
Тюменев, - присовокупил он.
- Ах, это отлично! Мне очень хочется посмотреть на него! - воскликнула
Мерова. - Что он такое: генерал-адъютант?..
- То есть, пожалуй, генерал-адъютант, штатский только: он
статс-секретарь! - отвечал не без важности Янсутский. - Я, собственно,
позвал этого господина, - отнесся он как бы больше к графу, - затем, что он
хоть и надутая этакая скотина, но все-таки держаться к этаким людям поближе
не мешает.
- О, без сомнения! - подтвердил тот невеселым голосом.
Положение графа было очень нехорошее: если бы изобретенное им
предприятие было утверждено, то он все-таки несколько надеялся втянуть
Янсутского в новую аферу и таким образом, заинтересовав его в двух больших
делах, имел некоторое нравственное право занимать у него деньги, что было
необходимо для графа, так как своих доходов он ниоткуда не получал никаких и
в настоящее время, например, у него было в кармане всего только три
целковых; а ему сегодняшним вечером нужно было приготовить по крайней мере
рублей сто для одной своей любовишки: несмотря на свои 60 лет, граф сильно
еще занимался всякого рода любовишками. Но где взять эти сто рублей!.. Не у
Янсутского же просить взаймы после всех дерзостей, которые он позволил себе
сказать: граф все-таки до некоторой степени считал себя джентльменом.
- Этот Тюменев очень много рассказывал интересных вещей, - снова начал
Янсутский.
Граф Хвостиков при этом взглянул на него.
- А именно? - спросил он.
- Да разные там разности! - отвечал Янсутский. - О некоторых переменах,
предполагаемых в министерстве... о своих беседах с разными
высокопоставленными лицами... об их взглядах на Россию! (Но более точным
образом определить, что ему рассказывал Тюменев, Янсутский не мог вдруг
придумать: как человек практический, он владел весьма слабым воображением.)
В такие откровенности пустился, что боже упаси!.. Понравился, видно, я ему
очень! - заключил он, вставая и беря свою саблю.
- А мне еще, Петр Евстигнеич, надобно с вами два слова сказать!.. -
проговорила при этом Домна Осиповна.
- Ваш слуга покорный! - отвечал ей Янсутский.
- Но только по секрету!.. - присовокупила Домна Осиповна.
- И по секрету могу! - подхватил Янсутский.
Они оба пошли.
- Вы не ревнуете? - спросила Домна Осиповна, оборачиваясь к Меровой.
- Немножко ревную! - отвечала та.
В следующей комнате Домна Осиповна и Янсутский сели.
- Послушайте, - начала она заискивающим голосом, - у меня есть теперь
свободные деньги... Я бы желала на них приобресть акции Хмурина - где бы мне
их достать?
- На бирже сколько угодно.
- Да, но на бирже они дороже своей цены...
- Еще бы!.. И главное, что с каждым днем поднимаются и будут еще
подниматься.
- Вы думаете? - проговорила Домна Осиповна, и глаза ее при этом
блеснули каким-то особенным блеском.
- Уверен в том!.. А на какую сумму вам нужно этих акций?
- Я еще этого не определила точно! - отвечала уклончиво Домна Осиповна.
- Акции Хмурина, конечно, теперь очень хорошо стоят, но они могут и
понизиться, все-таки это риск!.. У Хмурина, говорят, много еще их на руках,
и он их дает некоторым знакомым по номинальной цене.
- Кому же он дает?.. Лицам, от которых сам в зависимости. Впрочем,
Хмурин будет у меня на обеде... Попробуйте, скажите ему об этом! -
проговорил Янсутский. - Он нежен с дамами.
- Нежен? - спросила, усмехнувшись, Домна Осиповна.
- Очень даже. Вы сначала, будто шутя, попросите у него, а потом и
серьезно скажите.
- Понимаю; но и вы словечко замолвите ему с своей стороны; он, говорят,
вам ни в одной просьбе не отказывает!..
Янсутский пожал плечами.
- Пока еще не отказывал ни в чем; извольте, я ему скажу!
- Пожалуйста!
У графа Хвостикова в это время тоже шел об деньгах разговор с дочерью.
- У тебя нет рублей двухсот - трехсот?.. - спросил он будто случайно и
совершенно небрежным тоном.
- Нет, папа, на вот, хоть возьми ключ и посмотри сам! - отвечала та
совершенно, как видно, искренно.
Граф некоторое время переминался.
- А этак заложить мне что-нибудь не можешь ли дать?
- Ни за что, папа!.. Ни за что!.. - воскликнула, точно даже испуганная
этой просьбой, Мерова. - Петр Евстигнеич и за браслет тогда меня бранил
очень, бранил и тебя также.
- Как же он меня бранил? - имел неосторожность спросить Хвостиков.
- Просто подлецом тебя называл, - объяснила откровенно дочь.
Янсутский и Домна Осиповна возвратились и вскоре затем оба уехали, а
граф Хвостиков, желая сберечь свои единственные три рубля, как ни скучно ему
это было, остался у дочери обедать.
Глава VII
Петр Евстигнеевич Янсутский в день именин своих, часов еще в десять
утра, приехал в один из очень дорогих отелей и объявил там, что он человекам
восьми желает дать обед; потом, заказав самый обед, выбрал для него лучшее
отделение отеля и распорядился, чтобы тут сейчас же начали накрывать на
стол. Затем он съездил, привез и собственными руками внес в избранное им
отделение монстры-ананасы, которые, когда уложили их на вазы, доставали
своею зеленью чуть не до потолка. Янсутский остался этим очень доволен; но
зато в ужас пришел, когда увидел приготовленные для обеда канделябры, - ни
дать ни взять какие бывают на похоронных обедах. Он немедля приказал их
взять к черту, послал в магазин и велел оттуда принести прежде еще им
виденные там четыре очень дорогие, из белой бронзы, многосвечные шандалы и
купил их - с тем, чтобы после отпразднования они были отправлены к m-me
Меровой. По случаю пыли на драпировке, коврах и на мебели у него вышла целая
история с хозяином отеля. Янсутский требовал, чтобы позвали обойщика и все
бы это выбили, вычистили. Хозяин-француз, с своей стороны, уверял, что у
него все выбито, чисто; а Янсутский кричал, что у него все не чисто. Француз
вспыхнул от гнева, и только надежда получить с господина полковника
порядочный барыш удержала его в границах приличия, и он даже велел все
исполнить по желанию Янсутского, который потом прямо из отеля поскакал к
Меровой. Он застал ее чуть не в одном белье, раскричался на нее жесточайшим
образом за то, что она накануне, на каком-то дурацком вечере, просидела
часов до пяти и теперь была с измятой, как тряпка, кожею, тогда как
Янсутский никогда в такой степени не желал, как сегодня, чтобы она была
хороша собою.
Домна Осиповна, в свою очередь, тоже немало хлопотала по случаю
предстоящего обеда. Она еще заранее сказала Бегушеву, что хочет приехать на
обед с ним вместе и даже в его экипаже. Бегушева несколько удивило это.
- Но ловко ли будет? - спросил он.
- Очень ловко!.. Я с сегодняшнего дня вовсе не намерена скрывать наших
отношений, - пояснила Домна Осиповна.
Мы знаем, что она перед тем только покончила с мужем все дела свои.
Бегушев промолчал, но в сущности такое ее намерение ему не понравилось.
По его понятиям, женщине не стараться скрывать подобных отношений не
следовало, потому что это показывало в ней некоторое отсутствие стыдливости.
- И, пожалуйста, заезжайте за мной в вашем новом фаэтоне и на ваших
вороных лошадях, а не на противных гнедых! - дополнила Домна Осиповна.
- Но вороные, - возразил было Бегушев, - ужасно резвы: на них того и
гляди или себе голову сломишь, или задавишь кого-нибудь. Я хочу велеть их
продать.
- Не смейте этого и думать! - почти прикрикнула на него Домна Осиповна.
- Я обожаю этих лошадей, и на них извольте заехать за мной.
Бегушеву и это желание ее показалось довольно странным.
В самый день обеда Домна Осиповна с двенадцати часов затворилась в
своей уборной и стала себе "делать лицо". Для этого она прежде всего
попритерлась несколько, а затем начала себе закопченной шпилькой выводить
линии на веках; потом насурмила себе несколько брови, сгладила их и
подкрасила розовой помадой свои губы. "Сделав лицо", Домна Осиповна
принялась причесываться, что сопровождалось почти драматическими сценами.
Парикмахер, как видно не совсем искусный, делал по-своему, а Домна Осиповна
требовала, чтобы он переделывал по ее. Парикмахер переделывал, но все-таки
выходило не так. Домна Осиповна сердилась, кричала, плакала и, наконец,
прогнала парикмахера, велев, впрочем, ему дожидаться в передней. Оставшись
одна, она, для успокоения нерв, несколько времени ходила по комнате; а
потом, снова подправив себе лицо, позвала опять парикмахера и с ним,
наконец, общими силами устроила себе прическу, которая вышла как-то вся на
сторону; но это-то больше всего и нравилось Домне Осиповне: она видела в
этом выражение какого-то удальства - качество, которое в последнее время
стало нравиться некоторым дамам. Платье Домна Осиповна надела ярко-зеленое
со множеством дорогих вещей.
Когда Бегушев заехал за ней и увидел ее в полном наряде, то не мог
удержаться и произнес:
- Что это какие вы сегодня зеленые!
- Это самый модный цвет! - объяснила ему Домна Осиповна.
Бегушев невольно потупился: всю молодость свою провел он в свете, кроме
того, родился, вырос в очень достаточном семействе, но таких ярких цветов на
платьях дам что-то не помнил. Впрочем, он и это явление отнес, по своей
привычке, к бездарности века, не умеющего даже придумать хоть сколько-нибудь
сносный туалет для дам.
Сев в фаэтон с Бегушевым, Домна Осиповна сказала кучеру:
- Пожалуйста, поскорей!
Тот, желая ей угодить, понесся на всех рысях, так что на первых порах
Бегушев едва опомнился и только на Тверской взглянул на Домну Осиповну. Он в
первый еще раз видел ее разряженною и едущею в щегольском экипаже.
Полученное им на этот раз впечатление было окончательно неприятное. На Домне
Осиповне оказалась высокая шляпка с каким-то глупо болтающимся вверху
цветком. Сама Домна Осиповна сидела с неописанной важностью, закинув ногу на
ногу, и вместе с тем она с явным презрением смотрела на всех, идущих пешком.
Бегушев, весь свой век ездивший в экипажах, подозревать даже не мог
переживаемого в настоящие минуты удовольствия его дамою, далеко не
пользовавшеюся в молодости довольством средств.
В отеле, между тем, m-me Мерова сидела в качестве хозяйки в маленькой
гостиной взятого отделения, а Янсутский в полной мундирной форме ртом и
мехами раздувал уголья в находящемся тут камине, чтобы скорее они
разгорелись и дали из себя приятную теплоту.
Приехали Домна Осиповна и Бегушев.
- А Тюменев что же... не будет? - спросил последнего Янсутский с
беспокойством.
- Не знаю; вероятно, приедет, - отвечал тот ему довольно сухо.
Дамы, как водится, увидав друг друга, издали легкие восклицания,
поцеловались и, с быстротой молнии осмотрев друг на друге туалеты, уселись.
Домна Осиповна нашла, что m-me Мерова, бывшая в платье из серого фая с
высоким лифом, слишком бедно оделась для такого парадного случая; а Меровой,
напротив, показалось, что Домна Осиповна чересчур разрядилась. Мыслей этих
они, конечно, не высказали.
- Как здесь мило и уютно, - начала разговор первая Домна Осиповна.
- Очень мило! - подхватил Янсутский.
Бегушев, усевшийся несколько в стороне, у окна, тоже окинул глазами
комнату и решительно не понимал, что в ней было милого.
- А как красиво сервирован стол! - продолжал Янсутский, показывая Домне
Осиповне на накрытый в зале стол.
Она, чтобы рассмотреть хорошенько, надела даже пенсне и с своей стороны
подтвердила:
- Очень хорошо.
M-me Мерова в это время вскидывала на мгновение свои глазки на
Бегушева. Она тоже, кажется, подобно ему, не находила ничего особенно
красивого и милого в трактирном убранстве.
Явился граф Хвостиков в черном фраке и белом галстуке.
- Боже мой, сколько лет не видались! - воскликнул было он, растопыривая
перед Бегушевым руки и как бы желая заключить его в свои объятья.
Но тот, однако, не пошевелился с своего места и проговорил только:
- Здравствуйте!
- Каждый день я к вам сбирался, каждый день! - продолжал Хвостиков.
Бегушев и на это промолчал.
Граф, поняв, что ему тут ничего не вытанцевать, расшаркался перед
дамами.
- Je vous salue mesdames*, - и, сейчас же усевшись на кресле, рядом с
Домной Осиповной, начал отдуваться. По решительному отсутствию денег, граф
издалека пришел пешком.
______________
* Приветствую вас, сударыни (франц.).
- Вы устали? - спросила его Домна Осиповна.
- Сидя около вас, я не могу сказать, что я у стали; скорей, я у золота,
- отвечал он.
Домна Осиповна поняла его остроту и искренне засмеялась.
Бегушев при этом нахмурился.
Граф между тем устремил свой взгляд вдаль.
- Однако я так проголодался, что попрошу у тебя позволения выпить рюмку
водки и съесть что-нибудь, - проговорил он Янсутскому и, встав, прямо
отправился в залу к разнообразнейшей закуске, приготовленной там на особом
довольно большом столе.
Янсутский принялся внимательно следить за ним.
Граф съел икры, семги, рыбок разных, омаров маринованных, так что
Янсутский не выдержал и, подойдя к нему, тихо, но со злостью сказал:
- Пожалуйста, не портите все тарелки, а с которых возьмете, - велите,
по крайней мере, переменить их на свежие!
Графа смутило несколько такое замечание.
- Je comprends, mon cher!* - отвечал он тоже негромко и вместе с тем
продолжая есть, а потом, накушавшись, строго приказал лакею пять разоренных
тарелок переменить на новые; накануне Хвостикову удалось только в целый день
три раза пить кофе: ни на обед, ни на ужин он не попал ни к одному из своих
знакомых!
______________
* Я понимаю, дорогой мой! (франц.).
- А я теперь был у Хмурина; у него Офонькин; они сейчас сюда приедут, -
сказал граф Янсутскому, возвращаясь в гостиную.
- Знаю это я! - отвечал тот ему небрежным тоном.
Вошедший быстро лакей доложил, что приехал Тюменев. Янсутский опрометью
бросился в коридор. Он заранее еще распорядился, чтобы его немедля известили
о прибытии Тюменева.
- Здесь, ваше превосходительство, сюда пожалуйте! - говорил он,
раболепно встречая почетного гостя и вводя его в свое отделение.
Тюменев был в трех звездах.
- Не узнаете? - спросил его тотчас же граф Хвостиков, останавливаясь
перед ним.
Тюменев изобразил на лице своем некоторое недоумение.
- Граф Хвостиков, - объяснил ему тот.
- А! - произнес довольно вежливо Тюменев, протягивая ему руку.
- Мы всю молодость, если вы помните, провели с вами в одном кругу!.. -
продолжал Хвостиков.
- Да, но вы были тогда такой лев Петербурга, - сказал Тюменев.
- Зато теперь вы лев! - подхватил Хвостиков, показывая на звезды
Тюменева.
- Какой я лев, - скромно возразил тот, но вряд ли, впрочем, в настоящие
минуты не считал себя львом, потому что очень топорщился и поднимал голову
как только мог высоко.
Янсутский, сиявший удовольствием от посещения Тюменева, ввел его в
гостиную и поспешил представить дамам, или, точнее сказать, поспешил дам
представить ему.
Тюменев молча поклонился им и сел. С Бегушевым они кивнули друг другу
головами.
В маленькой передней после того раздались снова голоса и смех вновь
приехавших гостей. Янсутский тоже поспешно встретил их.
Вошел совсем русский купец, в скобку подстриженный, напомаженный, с
расчесанною седою бородою и в длиннополом, из очень дорогого сукна, сюртуке.
На вид он, как кажется, был очень низкопоклонлив. За ним следовал другой
господин, уже во фраке и в весьма открытом жилете, из-под которого виднелось
дорогое белье с брильянтовыми запонками, - господин с лицом корявым и с
какою-то совершенно круглою головою, плотно посаженною в высокие, крепко
накрахмаленные воротнички. В противоположность товарищу своему, он держал
себя очень гордо; но Янсутский заметно встретил с большим почетом купца и
его первого рекомендовал Тюменеву.
- Господин Хмурин! - сказал он.
- Знает меня его превосходительство! Знакомы мы тоже маненечко! -
говорил Хмурин, низко и по-мужицки кланяясь Тюменеву, а вместе с тем,
однако, протягивая ему руку, которую тот, с своей стороны, счел за нужное
пожать.
- Господин Офонькин! - добавил Янсутский, показывая на господина во
фраке, которому Тюменев только издали кивнул головой.
Офонькин тоже весьма немного наклонил свою голову вперед: он, вероятно,
в некотором отношении был вольнодумец!
- Господин Хмурин, - объяснил Янсутский дамам.
Те любезно улыбнулись старику, который и им тоже низко и по-мужицки
поклонился.
- Извините, сударыни, не умею, как дамам представляться и
раскланиваться им, - сказал он и затем указал на своего товарища. - Вон
Василий Иваныч у нас... тоже, надо сказать, вместе мы с ним на шоссе
воспитание получили... Ну, а ведь на камне да на щебне не много ловким
манерам научишься, - так вот он недавно танцмейстера брал себе и теперь как
есть настоящий кавалер, а я-с - как был земляник{53}, так и остался.
- Вы все шутите! - проговорил еще первое слово Василий Иванович и сразу
обнаружил свое бердичевское происхождение.
- Не угодно ли вам будет присесть? - сказал Хмурину Янсутский.
- Благодарю вас покорно! - отвечал тот, и ему низко кланяясь; а потом
хотел было сесть на одно из кресел, в котором, впрочем, вряд ли бы и
уместился, но в это время поспешила встать с дивана Домна Осиповна.
- Не угодно ли вам лучше здесь сесть? - сказала она Хмурину.
Он сначала было растопырил руки.
- Нет, сударыня, извините, не могу этого...
- Очень можете, - перебила его Домна Осиповна, - вы человек пожилой,
почтенный и непременно должны сидеть на диване.
Хмурин затем поклонился еще раз ей, сел и принял такую позу, которой
явно показал, что он нисколько не стесняется и совершенно привык сидеть
перед дамами, перед всякими статс-секретарями и даже руководствовать всей
беседой.
- Сейчас я читал в газетах, - начал он совершенно развязно и свободно,
между тем как друг его Офонькин делал над собой страшное усилие, чтобы
занять все кресло, а не сидеть на краешке его, - читал в газетах, -
продолжал Хмурин, - что, положим, там жена убила мужа и затем сама
призналась в том, суд ее оправдал, а публика еще денег ей дала за то. Бывали
ведь такие случаи, по старинной это выходит поговорке русской: "Милость на
суде хвалится" - прекрасно-с, отлично!.. Читаю я далее-с: один там из моих
подрядчиков, мужичонко глупый, выругал, что ли, повариху свою, которая про
артель ему стряпала и говядины у него украла, не всю сварила, - повариха в
обиду вошла и к мировому его, и господин мировой судья приговаривает мужика
на десять дней в тюрьму. Значит, убивать можно, потому что еще денег за это
дают, а побранить нельзя - наказывают; странно что-то!
- Это потому, - начал ему возражать Янсутский, - что поводом к убийству
могут быть самые благородные побуждения; но мужчине оскорбить женщину - это
подло и низко. В этом случае строгие наказания только и могут смягчать и
цивилизовать нравы!
Хмурин склонил голову, чтобы внимательнее выслушать и лучше понять, что
говорил Янсутский.
- Только это-с? - спросил он его каким-то плутовато-насмешливым
голосом.
- Конечно! - подтвердил Янсутский. - Даже в наших предприятиях - вы,
конечно, хорошо это знаете - ни подрядчики, ни мы сами в настоящее время не
станем так строго обращаться с подчиненными, как это бывало прежде.
- Это отчего-с? Я нынче так же строго держу... еще строже даже!.. -
возразил Хмурин.
- Поэтому вы рискуете быть наказанным, - заметил ему Янсутский.
- Да хоть бы двадцать раз меня наказывали!.. В нашем деле без строгости
нельзя-с!
- Что ж, вы и терпели наказание? - спросил Хмурина Тюменев.
- Никак нет-с! - отвечал тот с усмешкой. - И терпеть даже никогда не
буду, потому я богат... Ну, когда тоже очень этак не остережешься, призовешь
после этого "пострадавшее лицо", как нынче их, окаянных, именуют, сунешь ему
в зубы рублей тридцать - он же тебе в ноги поклонится.
- Ну, не всякий вам поклонится, извините! - возразил ему опять
Янсутский.
- Не всякий? - повторил насмешливо Хмурин. - Я даже... не для огласки
это будь молвлено... генерала было одного "оскорбил действием", - прибавил
он, видимо, зная все юридические термины из новой судебной практики и сильно
их не любя.
- Генерала? - спросил не без удивления Тюменев.
- Точно так-с! - ответил Хмурин. - Кирпичу я ему поручил для меня
купить, тысяч на сто, а он тут и сплутовал сильно; я этого не стерпел,
соскочил с пролеток, да с плетью за ним... "Ну, думаю, пропал совсем!.." А
выходит, что на другой день он сам же пришел ко мне: добрый, значит, этакой
уж человек, и до сей поры мы приятели!..
Говоря это, Хмурин все почему-то старался смотреть в окно, а граф
Хвостиков тоже как-то глядел в совершенно противоположную сторону, и сильно
можно было подозревать, что вряд ли эта история была не с ним.
- Сильвестр Кузьмич любит и выдумывать на себя, - отозвался вдруг
Офонькин на своем бердичевском наречии.
- Пошто ж мне выдумывать?.. Не выдумываю!.. - отвечал ему как бы
совершенно равнодушным тоном Хмурин. - А говорю только к тому, что я суда
мирового не боюсь.
- Прекрасно-с, но в этом случае вы вините общество, а не суд, - начал
снова с ним препираться Янсутский. - В давешнем же споре нашем вы смешали
два совершенно разные суда: один суд присяжных, которые считают себя вправе
судить по совести и оправдывать, а в другом судит единичное лицо - судья.
- Позвольте-с! Позвольте! - перебил его Хмурин, как-то отстраняя даже
рукою его доказательства. - Господину мировому судье закон тоже позволяет
судить по совести - раз!.. Второе - коли убийцу какого-нибудь или вора судят
присяжные, суди и драчуна присяжные: суд для всех должен быть одинакий!
- Я не нахожу существенной разницы в обоих этих судах, - вмешался в
разговор Тюменев, - как тут, так и там судят лица, выбранные обществом.
Хмурин на это засмеялся.
- Ах, ваше превосходительство! - воскликнул он. - Изволите вы жить в
Питере: видно, это оченно высоко и далеко, и ничего вы не знаете, как на