Страница:
пошла.
Доктор последовал за ней.
Бегушев, как бы не дающий себе отчета в том, что делает, тоже шел за
ними.
В той комнате, где раздают платье, он увидел, что Домна Осиповна и
доктор вместе потребовали свои шубы, и затем у надетого Домною Осиповною
капора, который к ней очень шел, Перехватов завязывал ленты, и она ему за
это улыбалась ласково!..
Если бы Бегушев не прислонился в эту минуту к стене, то наверное бы
упал, потому что у него вся кровь бросилась в голову: ему все сделалось
понятно и ничего не оставалось в сомнении. Домна Осиповна, обернувшись и
увидав Бегушева, в свою очередь вспыхнула, как будто ей сделалось стыдно
его; с лестницы она стала спускаться медленно. Доктор следовал за ней; на
лице его виден был чуть заметный оттенок насмешки. Сев в карету с доктором,
Домна Осиповна вся спряталась в угол ее и ни слова не говорила. Доктор тоже
молчал и только у самого почти ее дома спросил ее: "Вы, кажется, нехорошо
себя чувствуете?" - "Немножко!" - отвечала она, и, когда карета, наконец,
подъехала к крыльцу, Перехватов еще раз спросил Домну Осиповну: "Вы не
позволите к вам зайти?" - "Нет! - проговорила она. - Я очень устала!" Доктор
пожал торопливо поданную ему Домною Осиповною руку и уехал. Она же быстро
поднялась по лестнице, прошла через все парадные комнаты в спальню свою и
бросилась на диван.
- Маша, дай мне ножницы!.. Поскорей!.. Меня очень душит!.. - вскричала
она.
Испуганная горничная прибежала с ножницами.
- Разрезывай мне платье и корсет! - продолжала задыхающимся голосом
Домна Осиповна.
Горничная дрожащими руками то и другое частью расстегнула, а частью
разрезала, так что платье, вместе с корсетом, спало с Домны Осиповны, и она
осталась в одном белье. Накладные волосы прически Домна Осиповна своими
руками сорвала с головы и бросила их.
- Ступай, оставь меня! - приказала она горничной; та, не убрав ничего,
ушла.
Глаза Домны Осиповны, хоть все еще в слезах, загорелись решимостью. Она
подошла к своему письменному столу, взяла лист почтовой бумаги и начала
писать: "Мой дорогой Александр Иванович, вы меня еще любите, сегодня я
убедилась в этом, но разлюбите; забудьте меня, несчастную, я не стою больше
вашей любви..." Написав эти строки, Домна Осиповна остановилась. Падавшие
обильно из глаз ее слезы мгновенно иссякли.
- Нет, - сказала она, закидывая рукою свои красивые распустившиеся
волосы. О, как в этом виде всегда любил ее Бегушев! - Нет, я не буду с ним
совершенно откровенна!.. Он очень оскорбил мое самолюбие, когда я еще ни в
чем не была перед ним виновата!..
Глава I
С наступлением великого поста Аделаида Ивановна каждый день начала
ходить к заутрене и к обедне. В старом салопчике, старом капоре, ведомая под
руку Маремьяшей, она часов в шесть утра направлялась по грязной, но
подмерзшей мостовой в свой приход. Сухой великопостный звон раздавался по
всей Москве; солнце в это время уже всходило, и вообще в воздухе становилось
хорошо; по голым еще ветвям деревьев сидели, как черные кучи, грачи.
Бегушев, не спавший ночи почти напролет, наблюдал все это из окна. Как он в
эти минуты завидовал сестре и желал хоть день прожить ее безыскусственною
жизнью!
В одно утро Аделаида Ивановна, выходя со своей половины, чтобы
отправиться к заутрене, вдруг увидала Бегушева совсем одетым и даже в
бекеше. Старушка перепугалась.
- Что это, друг мой, ты так рано поднялся? - спросила она.
- Я с тобой отправляюсь в церковь, - отвечал Бегушев.
- Ах, это хорошо!.. Очень хорошо!.. - подхватила с удовольствием
Аделаида Ивановна: ей одно только не нравилось в брате, - что он мало
молился.
Церковь в приходе Бегушева была маленькая, приземистая. Она точно
присела и поушла в землю; при входе во внутрь ее надобно было перешагнуть
ступеньку не вверх, а вниз; иконостас блистал сусальным золотом и
ярко-малиновым цветом бакана{218}. Стенная живопись, с подписями внизу на
славянском языке, представляла, для Бегушева по крайней мере, довольно
непонятные изображения: он только и узнал между ними длинную и совершенно
белую фигуру воскресающего Лазаря{218}. Заутрени наши состоят почти
исключительно из чтения. Псаломщик, в пальто, стриженый и более похожий на
пожилого приказного, чем на причетника, читал бойко и громко; но уловить из
его чтения какую-нибудь мысль было совершенно невозможно: он точно с умыслом
останавливался не на запятых, выкрикивал слова ненужные и проглатывал те, в
которых был главный смысл, и делал, кажется, это, во-первых, потому, что сам
плохо понимал, что читал, а потом и надоело ему чрезвычайно это занятие.
Маремьяша, стоявшая около Аделаиды Ивановны, беспрерывно крестилась и при
этом, для выражения своего усердия, она руку свою закидывала несколько на
спину, чтобы сделать таким образом крестное знамение больше, и потом быстро,
как бы на шалнере, сгибалась и точно так же быстро выпрямлялась.
Аделаида Ивановна, по слабости ног своих, молилась сидя и перебирала
своими пухленькими ручками четки. У Бегушева тоже через весьма короткое
время невыносимейшим образом заломило ноги, и он невольно опустился на
ближайший стул. Вышел священник и, склонив голову немного вниз, начал
возглашать: "Господи, владыко живота моего!" Бегушев очень любил эту
молитву, как одно из глубочайших лирических движений души человеческой, и
сверх того высоко ценил ее по силе слова, в котором вылилось это движение;
но когда он наклонился вместе с другими в землю, то подняться затруднился, и
уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при этом сделался как рак и,
не решившись повторять более поклона, опять сел на стул. Скука овладела им
невыносимая. Отправляясь с сестрой в церковь, Бегушев надеялся богомольем
хоть сколько-нибудь затушить раздирающий его душу огонь, в которой
одновременно бушевали море злобы и море любви; он думал даже постоянно
ходить в церковь, но на первом же опыте убедился, что не мог и не умел
молиться!.. В нем слишком много было рефлексии; он слишком много знал
религий и понимал их суть!.. По окончании заутрени псаломщик вошел в алтарь
и сказал священнику, что "господин Бегушев, этот богатый из большого дома,
что на дворе, барин, желает с ним переговорить".
- Сюда пожалует? - спросил священник.
- Да-с!
- Очень рад!.. Я всегда готов к услугам Александра Ивановича, -
произнес священник.
У Бегушева в доме каждый праздник обыкновенно принимали священников с
их славлением и щедро им платили; только он сам редко к ним выходил, и место
его заступали прежде Прокофий и Минодора, а теперь Аделаида Ивановна, а
иногда и граф Хвостиков.
Войдя в алтарь, Бегушев пожал священнику руку, и тот ему тоже пожал.
- У меня к вам, батюшка, покорнейшая просьба, - начал Бегушев. - Вам,
конечно, известны бедные прихожане ваши. Я желал бы им помочь, особенно
многосемейным, больным и старым!
Такого рода просьбы священник никак не ожидал. Сначала он откашлянулся,
а потом проговорил:
- Мы, признаться, не всех наших прихожан знаем; я вот поспрошу кой у
кого.
- У меня брат-с родной - очень бедный чиновник без места!.. -
проговорил псаломщик.
- Грех тебе, Иван Степанович, говорить это!.. - возразил ему священник.
- Брат твой мог бы питаться!..
- И питался прежде, - перебил его дерзко псаломщик, - а тут как почти
год в Титовке{219} продержали...
- За что ж его в Титовке продержали? - спросил Бегушев.
- Невинно, без всякой причины, - отвечал псаломщик.
Священник и на это махнул рукой.
- Как без причины?.. У Иверских ворот облокатствовал: наплутовал там
невесть сколько, а ты говоришь - без причины... - сказал он.
- Плутуют и у алтарей господних! - возразил опять дерзко псаломщик.
Бегушев ожидал, что они разбранятся.
- Так вы, батюшка, узнаете мне?.. - поспешил он отнестись к священнику.
- Непременно разведаю, у кого лишь можно, хоть все-таки советую вам
справиться и в квартале, ибо там доскональнее это должны знать.
- В квартале? - спросил с удивлением Бегушев.
- В квартале... Потому что мы, священники, что ж? Придем в дом со
славой, пославим и уйдем; а полицейский во всякое время вхож в дом и имеет
право войти.
- Совершенная противоположность Англии: там пастор имеет право войти
всегда в дом, а полисмен - никогда!
- Англия - страна просвещенная, - возразил священник, - а у нас,
особенно последнее время, стало очень трудно жить духовенству; в нашем,
примерно, приходе все почти дома скупили либо немцы, либо жиды; дворянство
почти не живет в Москве... купечество тоже сильно ослабло в вере.
- Нынче причту помогать надо, вот кому! - заметил псаломщик.
- Пожалуй, что и так, - согласился с ним на этот раз священник.
Бегушев очень хорошо понял, что у священнослужителей лично для себя
разгорелись глаза на его карман; а потому, сочтя за лишнее с ними долее
разговаривать, он раскланялся и ушел. На паперти, впрочем, его нагнал
трапезник, - это уж был совсем отставной солдат с усами, бакенбардами и даже
в штанах с красным полинялым кантом.
- Ваше превосходительство, не пожертвуете ли чем-нибудь бедному
трапезнику! - больше как бы отрапортовал он.
- Вы из духовного звания? - спросил его Бегушев.
- Сын протопопа, ваше превосходительство, и по несчастию... в
трапезниках теперь очутился.
- Отчего?
- Оттого, что я тут маленько слаб!..
И трапезник щелкнул себя по галстуку.
- Тут много заливаете? - повторил Бегушев.
- Много-с! - подтвердил трапезник.
Такая откровенность его понравилась Бегушеву; он дал ему три рубля
серебром. Трапезник быстро, так что Бегушев не успел остеречься, поцеловал у
него руку.
- А это уж глупо! - сказал ему с досадой Бегушев.
- Виноват, ваше превосходительство, - отвечал трапезник, прикладывая
руки по швам.
В тот же самый день, часов в одиннадцать утра, Бегушев решился сходить
и в квартал, в надежде, что там не узнает ли чего-нибудь о бедных.
Выйдя из дому пешком, он обратился к первому же городовому.
- Где третий квартал помещается?.. - спросил он.
- Недалеко тут, ваше благородие, налево и во второй переулок направо, -
отвечал городовой.
- Ты мне, любезный, не так отвечай, а скажи: в каком именно по названию
переулке и в чьем доме?..
- Дому фамилию, ваше высокородие, я не запомню; переулка - тоже!
- В таком случае проводи меня или, может быть, и сам не найдешь?
Городовой рассмеялся добродушно.
- Как не найти, ваше благородие; только мне нельзя, - я на посту!
- Но у кого же мне узнать? - расспрашивал терпеливо Бегушев.
- Сейчас, ваше благородие, я кликну! - отвечал городовой и, побежав к
будке, крикнул: - Самойлов!
На этот зов из будки выскочил другой городовой - в рубашке и с куском
пирога во рту.
- В чьем доме квартал и как тут переулок этот зовут?.. Барин
спрашивает! - сказал ему первый городовой.
- В Загрябовском переулке, дом Друшелева, - отрезал тот бойко и
прожевывая в то же время пирог.
Бегушев пошел в Загрябовский переулок, прошел его несколько раз, но
дома Друшелева нигде не было; наконец, он совершенно случайно увидел в одном
из дворов, в самом заду его, дощечку с надписью: "3-й квартал". Дом же
принадлежал Дреймеру, а не Друшелеву, как назвал его городовой. Когда
Бегушев вошел в ворота, то на него кинулись две огромные шершавые и, видимо,
некормленые собаки и чуть было не схватили за пальто, так что он,
отмахиваясь только палкой, успел добраться до квартала.
Квартальный, молодой еще человек, при входе его поспешил встать.
- Что это у вас в общественном месте такие собаки, что пройти
невозможно?.. - сказал ему Бегушев.
Квартальный пожал плечами.
- Что делать-с!.. Вы не поверите - всех городовых почти перекусали.
- Но чьи же они?
- Жильца одного!.. Адвоката без практики...
- Говорит, что он очень мнителен и держит собак, чтобы не обокрали
его!.. - заметил старший письмоводитель.
- Да что у него украсть; ему и самому с собаками есть нечего! -
возразил другой письмоводитель помоложе.
- Но полиция имеет же против этого какие-нибудь средства? - сказал
Бегушев.
- Какие средства! - отвечал квартальный. - Должны составлять акты и
представлять мировому судье, а тот сам собачник; напишет резолюцию, чтобы
обязать владельца собак подпискою не выпускать собак из квартиры.
- Он в свою квартиру и не пускает их... все бегают по чужим кухням, -
заметил опять старший письмоводитель.
- Этта тут повар из большой квартиры ловко огрел эту серую собачонку:
целую кастрюлю кипятку кувырнул на нее! - рассказал письмоводитель помоложе.
Квартальный и вся прочая канцелярия его засмеялась.
Бегушев тем временем сел.
- Вам угодно что-нибудь приказать мне? - спросил его квартальный,
по-прежнему стоя на ногах.
- Просьба моя вся состоит в том, чтобы вы мне сказали: есть у вас
списки бедных вашего квартала? - проговорил Бегушев.
Вопрос этот так же удивил квартального, как и священника.
- У нас только паспорта записываются, - объяснил он, - мы стараемся
наблюдать, чтобы просрочек не было и чтобы вся прислуга имела чернорабочие
билеты.
- Только!.. - протянул Бегушев. - Но квартал, вероятно, вы обходите
каждодневно и знаете всех его жителей?
- Извините... господин Бегушев, если я не ошибаюсь?..
- Бегушев, - подтвердил тот, - меня вот вы знаете!
- Я видал вас часто в театре, когда бывал дежурным, а квартал я не могу
весь знать, потому что поступил сюда недавно.
- Но ваш помощник, может быть, знает?
- Не думаю!.. Он тоже недавно перешел.
- А вы не знаете? - обратился Бегушев к писарям.
- Мы вот с ними поступили, - отвечали те, показывая на квартального.
- В таком случае, предместник ваш не знает ли? - отнесся Бегушев к сему
последнему.
- И того не думаю!.. Он также был тут недолго; но для какой,
собственно, надобности вам нужны списки о бедных? - проговорил квартальный.
- Я желал бы помогать им немного!.. - пробормотал Бегушев.
Писаря при этом все переглянулись между собою.
- Для этого вам всего лучше обратиться в благотворительный дамский
комитет... там все сведения есть об этом!.. - посоветовал квартальный.
- Не пойду я туда! - отозвался сердито Бегушев.
"Вот вам вселюбящая церковь наша и всеведущая полиция! - рассуждал он,
идя домой, а затем ругнул всю Россию и больше всех самого себя: - Задумал я
делать, чего совсем не умею; захотел вдруг полюбить человечество, тогда как
всю жизнь никого не любил, кроме самого себя!"
Дома Бегушев, как нарочно, наскочил на довольно неприятную сцену.
Усевшись в своем кабинете, он услыхал, что в гостиной раздавался чей-то
мало знакомый ему мужской голос, и спросил подававшего ему кофей лакея:
- Кто у нас?
- Князь Мамелюков приехал к Аделаиде Ивановне, - отвечал тот.
Бегушев сделал недовольную мину. Князь Мамелюков был один из должников
Аделаиды Ивановны, которая, будучи почти каждодневно пилима Маремьяшей, что
"когда же вы, сударыня, будете собирать долги?.. Когда ж?.." - написала,
наконец, циркуляр ко всем своим должникам, приглашая их приехать к ней и
поговорить с ней в присутствии ее брата. Князь Мамелюков явился первый.
Бегушев, знавший его немного по обществу, всегда его презирал. Князь, при
своей гордой и благородной наружности, был отъявленный аферист и прожектер,
только не такой невинный, как граф Хвостиков. Он тоже писал проекты, но умел
их и проводить. Аделаиде Ивановне он должен был тысяч сорок и, конечно,
давным бы давно мог ей выплатить; но князь очень просто рассчитал, что
старушка, по своей доброте, никогда не решится подать на него вексель ко
взысканию. Время пройдет, десятилетняя давность минует, старушка, бог даст,
умрет, и эти сорок тысяч останутся у него в кармане. Прибыв к Аделаиде
Ивановне, князь начал с того, что поцеловал ее в плечо, а затем, слегка
упомянув об ее письме, перешел к воспоминаниям о том, как покойная мать его
любила Аделаиду Ивановну и как, умирая, просила ее позаботиться об
оставляемых ею сиротах, а в том числе и о нем - князе. Старушка сильно
начала поддаваться его влиянию, как вдруг появился Бегушев. Князь Мамелюков
был несколько озадачен его приходом; Аделаида же Ивановна очень
обрадовалась, что брат ее и друг пришел к ней на помощь. Бегушев и Мамелюков
весьма сухо раскланялись между собою. Последний снова стал продолжать
прежний разговор с Аделаидой Ивановной и как бы совершенно случайно
объяснил, что старший брат его - атташе при посольстве. "Знаю, знаю!" -
говорила старушка. - "А младший, Петя, ее любимец, вероятно скоро будет
полковником!" - "Вот как, очень рада!" - произнесла она, мельком взглядывая
на брата, которому начинало сильно надоедать слушать эту ни к чему не
ведущую болтовню.
- Вы к сестре по делу вашему, конечно, приехали? - спросил он князя.
- Да, так, по маленькому, - отвечал тот с легкой улыбкой.
Он не полагал даже, что Бегушев знал об его долге Аделаиде Ивановне.
- Что ж, вам угодно будет заплатить ей деньги? - продолжал Бегушев.
Князь немного покраснел.
- К сожалению, теперь я не могу: я в совершенном безденежье!.. - сказал
он.
- Тогда мы представим вексель ко взысканию!.. - отнесся Бегушев к
Аделаиде Ивановне.
- Да, - едва достало духу у той проговорить: она почти вся дрожала.
- Но я именно о том бы и просил Аделаиду Ивановну, чтобы она мне
отсрочила, - продолжал князь, окончательно смутившись. - Если угодно, я
перепишу ей вексель?
- Сестре деньги-с нужны, а не векселя! - сказал ему резко Бегушев.
- Но Аделаида Ивановна сейчас была почти согласна!.. - заметил князь.
- Нет!.. Нет, я не могу согласиться!.. Я столько времени живу без
копейки, благодеянием только брата!
- Александру Ивановичу есть, я думаю, из чего поддерживать вас!.. -
проговорил с усмешкой князь.
- Считать в моем кармане, я полагаю, вы не можете, как не считаю я в
вашем! - проговорил Бегушев, едва сдерживая себя.
- Нет, вы считаете некоторым образом, убеждая Аделаиду Ивановну
непременно взыскать с меня деньги.
- Ах, нет, нет, это я сама! - повторила еще раз старушка, хоть и
трепетным голосом.
- Очень жаль, - проговорил князь, вставая и натягивая перчатки, - что
ни старое знакомство, ни дружба - ничто не может вас убедить подождать.
Не будь брата, Аделаида Ивановна непременно бы сказала, что подождать
она может, - только недолго, но тут промолчала, потому что Бегушев на нее
сурово смотрел.
Князь, раскланявшись, уехал.
- Князь, должно быть, очень, очень запутался в своих делах! - начала
Аделаида Ивановна глубокомысленным голосом. - А в душе он благородный
человек.
- Не серди ты меня, пожалуйста, этим "благородный человек"!.. Ты
спроси, что о нем говорят в Петербурге... Его считают там за первейшего
плута в России, а у нас, слава богу, плутов довольно, и есть отличные!
- Ну, ты очень строг! - возразила ему кротко Аделаида Ивановна.
- А ты очень добра. Вексель мне извольте сегодня же прислать, я его
подам ко взысканию, - проговорил Бегушев и ушел.
Аделаида Ивановна осталась в совершенно расстроенном состоянии: брата
не послушаться она боялась, но и взыскивать с князя ей было совестно и жаль
его; от всего этого у ней так разболелась голова, что она не в состоянии
даже была выйти к столу.
Бегушев решился допечь князя до последней степени и посадить его, если
это нужно будет, даже в тюрьму. Хлопотать по этому делу он предположил сам,
рассуждая, что помогать ему истинно несчастным вряд ли удастся; по крайней
мере он будет наказывать негодяев, - и это тоже в своем роде доброе дело.
Вечером у Аделаиды Ивановны произошло еще новое свидание с одним из ее
должников. Часов в восемь Бегушев сидел с графом Хвостиковым, и тот ему
показывал фокусы из карт; ловкость Хвостикова в этом случае была невероятна:
он с одной из карт произвел такую штуку, что Бегушев воскликнул: "Как вы
могли ее украсть из-под моего носа?" - "Карта - это что! А вот если бы бог
привел к осени украсть где-нибудь шубу!" - сострил Хвостиков. - "Не воруйте,
к осени я вам подарю шубу!" - утешил его Бегушев. Граф усмехнулся и
внутренне был очень доволен, зная, что если Бегушев сказал, так и сделает
это. Вдруг раздался звук тяжело въехавшей на двор кареты.
- Кто бы это мог быть? - спросил Бегушев.
Граф Хвостиков поспешил встать, пойти и справиться.
- Сенаторша Круглова прислала к Аделаиде Ивановне внучка своего с
гувернером, - проговорил он, вернувшись.
Бегушев рассмеялся.
- Младенцев уж начинают подсылать! - проговорил он.
Перед Аделаидой Ивановной между тем, опять-таки принявшей своих
посетителей в гостиной, стоял прехорошенький собой мальчик, лет десяти, и за
ним мозглый{226} и белобрысый гувернер его.
- Бабушка больна, она не может к вам приехать, - лепетал на французском
языке ребенок, - и она вам прислала! - заключил он, показывая большой пакет.
- C'est l'argent!* - подхватил гувернер.
______________
* Это деньги! (франц.).
- О, благодарю, благодарю! - воскликнула на первых порах радостным
голосом старушка.
Гувернер, взяв у ребенка пакет, разорвал его и начал считать деньги.
- Dix, trente, cinquante... cent roubles!* - сосчитал он.
______________
* Десять, тридцать, пятьдесят... сто рублей! (франц.).
Лицо у Аделаиды Ивановны несколько вытянулось.
- Что ж это, проценты? - произнесла она тихим-тихим голосом.
- Je n'en sais rien, madame*, - отвечал гувернер. Аделаида Ивановна,
впрочем, сейчас же помирилась и на этой сумме.
______________
* Я ничего об этом не знаю, мадам (франц.).
- Благодари, душенька, бабушку, очень благодари, - говорила она, целуя
ребенка. - Но мне надобно дать вам записочку, что я получила деньги, -
отнеслась она к гувернеру.
- Non, non, c'est inutile, madame!* - отвечал гувернер и пояснил, что
сенаторша не приказала брать никаких расписок от Аделаиды Ивановны.
______________
* Нет, нет, это не нужно, мадам! (франц.).
Стук четырехместной кареты вскоре возвестил, что они уехали.
Проводив гостей своих, Аделаида Ивановна вошла к брату, стараясь иметь
довольное лицо.
- А вот подруга моя, Оля, не так поступила, как князь: помнишь, я
думаю, жену покойного сенатора Круглова?.. Она мне часть долга уплатила!
Бегушев уж и не спросил сестру, как велика была эта часть.
- Главное, она, бедная, очень больна, - продолжала Аделаида Ивановна,
желая разжалобить брата в пользу своей приятельницы, - и присылала своего
внучка, это тоже очень мило с ее стороны.
Бегушев молчал.
Аделаида Ивановна чувствовала, что он был недоволен ею.
- А вексель на князя Мамелюкова я тебе принесла!.. С него ты взыщи!.. -
проговорила она, подавая ему вексель и думая хоть тем извинить в его глазах
свою слабость в отношении сенаторши Кругловой.
Бегушев велел ей сделать на векселе бланковую надпись и положил его в
карман себе.
Когда Аделаида Ивановна возвратилась в свою комнату, Маремьяша
немедленно же спросила, сколько заплатила ей сенаторша; Аделаида Ивановна
призналась, что всего сто рублей. Маремьяша принялась ее точить.
- Что это, сударыня, - затрещала она озлобленным голосом, - старушонка
эта смеется, что ли, над вами? Мы - мужички, да и то не позволим так с собой
делать!.. - И кончила свои выговоры тем, что взяла себе полученные Аделаидой
Ивановной деньги в счет жалованья.
- Вы знаете хорошо князя Мамелюкова? - спросил Бегушев графа
Хвостикова, когда сестра ушла.
- Очень хорошо.
- Что, он богат или только дутый пузырь?
- О, нет, напротив! - воскликнул граф. - И что ужасно обидно: я и князь
в одно и то же время начали заниматься одною и тою же деятельностью - он в
сотнях тысяч очутился, а я нищий!
"Потому что тот умен, а ты дурак!" - подумал Бегушев.
На другой день он отправился подать вексель князя Мамелюкова ко
взысканию. Ему обещали, что недели через две он может надеяться взыскать по
этому векселю, а если должник не заплатит, то посадить его в тюрьму.
Бегушев был очень этим доволен, но ненадолго: в ближайших номерах одной
газеты он прочел, что действительный статский советник князь Мамелюков
отправился на целый год за границу.
- Поди, ищи его там! - воскликнул Бегушев и разорвал газету на мелкие
куски.
Глава II
Вскоре та же газета принесла снова известие, поразившее Бегушева и его
сожильцов за одним из утренних чаев, который они сходились пить вместе, и,
по большей части, все молчали. Бегушев - потому, что последнее время он как
будто бы разучился говорить; граф Хвостиков был, видимо, чем-то серьезным
занят: он целые утра писал, а потом после обеда пропадал на всю ночь;
Аделаида Ивановна грустила, поняв, наконец, всю лживость и бесстыдство своих
кредиторов: не говоря уже о поступке князя Мамелюкова, но даже ее друг,
сенаторша Оля, когда Аделаида Ивановна приехала к ней навестить ее в болезни
и, уже прощаясь, скромно спросила, что когда же она может от нее, милушки,
получить хоть сколько-нибудь в уплату, - сенаторша рассердилась и
прикрикнула на нее:
- Chere Adele*, я вам так недавно уплатила, что вы не имеете даже права
снова требовать этого.
______________
* Дорогая Адель (франц.).
Возвратясь домой, Аделаида Ивановна тихонько проплакала целый день: ее
не столько огорчило то, что сенаторша не хочет ей платить денег, как то, что
она видаться с ней, вероятно, не будет после того.
Когда хотели было уже расходиться из-за чайного стола, Прокофий подал
Бегушеву газету; тот сердито отстранил ее рукой, но граф взял газету и,
пробежав ее, воскликнул во все горло:
- Скажите, какое происшествие! - и затем торопливо прочел: "Третьего
мая в номера трактира "Дон" приехал почетный гражданин Олухов с девицею
Глафирою Митхель. Оба они были в нетрезвом виде и, взяв номер, потребовали
себе еще вина, после чего раздался крик девицы Митхель. Вбежавший к ним в
Доктор последовал за ней.
Бегушев, как бы не дающий себе отчета в том, что делает, тоже шел за
ними.
В той комнате, где раздают платье, он увидел, что Домна Осиповна и
доктор вместе потребовали свои шубы, и затем у надетого Домною Осиповною
капора, который к ней очень шел, Перехватов завязывал ленты, и она ему за
это улыбалась ласково!..
Если бы Бегушев не прислонился в эту минуту к стене, то наверное бы
упал, потому что у него вся кровь бросилась в голову: ему все сделалось
понятно и ничего не оставалось в сомнении. Домна Осиповна, обернувшись и
увидав Бегушева, в свою очередь вспыхнула, как будто ей сделалось стыдно
его; с лестницы она стала спускаться медленно. Доктор следовал за ней; на
лице его виден был чуть заметный оттенок насмешки. Сев в карету с доктором,
Домна Осиповна вся спряталась в угол ее и ни слова не говорила. Доктор тоже
молчал и только у самого почти ее дома спросил ее: "Вы, кажется, нехорошо
себя чувствуете?" - "Немножко!" - отвечала она, и, когда карета, наконец,
подъехала к крыльцу, Перехватов еще раз спросил Домну Осиповну: "Вы не
позволите к вам зайти?" - "Нет! - проговорила она. - Я очень устала!" Доктор
пожал торопливо поданную ему Домною Осиповною руку и уехал. Она же быстро
поднялась по лестнице, прошла через все парадные комнаты в спальню свою и
бросилась на диван.
- Маша, дай мне ножницы!.. Поскорей!.. Меня очень душит!.. - вскричала
она.
Испуганная горничная прибежала с ножницами.
- Разрезывай мне платье и корсет! - продолжала задыхающимся голосом
Домна Осиповна.
Горничная дрожащими руками то и другое частью расстегнула, а частью
разрезала, так что платье, вместе с корсетом, спало с Домны Осиповны, и она
осталась в одном белье. Накладные волосы прически Домна Осиповна своими
руками сорвала с головы и бросила их.
- Ступай, оставь меня! - приказала она горничной; та, не убрав ничего,
ушла.
Глаза Домны Осиповны, хоть все еще в слезах, загорелись решимостью. Она
подошла к своему письменному столу, взяла лист почтовой бумаги и начала
писать: "Мой дорогой Александр Иванович, вы меня еще любите, сегодня я
убедилась в этом, но разлюбите; забудьте меня, несчастную, я не стою больше
вашей любви..." Написав эти строки, Домна Осиповна остановилась. Падавшие
обильно из глаз ее слезы мгновенно иссякли.
- Нет, - сказала она, закидывая рукою свои красивые распустившиеся
волосы. О, как в этом виде всегда любил ее Бегушев! - Нет, я не буду с ним
совершенно откровенна!.. Он очень оскорбил мое самолюбие, когда я еще ни в
чем не была перед ним виновата!..
Глава I
С наступлением великого поста Аделаида Ивановна каждый день начала
ходить к заутрене и к обедне. В старом салопчике, старом капоре, ведомая под
руку Маремьяшей, она часов в шесть утра направлялась по грязной, но
подмерзшей мостовой в свой приход. Сухой великопостный звон раздавался по
всей Москве; солнце в это время уже всходило, и вообще в воздухе становилось
хорошо; по голым еще ветвям деревьев сидели, как черные кучи, грачи.
Бегушев, не спавший ночи почти напролет, наблюдал все это из окна. Как он в
эти минуты завидовал сестре и желал хоть день прожить ее безыскусственною
жизнью!
В одно утро Аделаида Ивановна, выходя со своей половины, чтобы
отправиться к заутрене, вдруг увидала Бегушева совсем одетым и даже в
бекеше. Старушка перепугалась.
- Что это, друг мой, ты так рано поднялся? - спросила она.
- Я с тобой отправляюсь в церковь, - отвечал Бегушев.
- Ах, это хорошо!.. Очень хорошо!.. - подхватила с удовольствием
Аделаида Ивановна: ей одно только не нравилось в брате, - что он мало
молился.
Церковь в приходе Бегушева была маленькая, приземистая. Она точно
присела и поушла в землю; при входе во внутрь ее надобно было перешагнуть
ступеньку не вверх, а вниз; иконостас блистал сусальным золотом и
ярко-малиновым цветом бакана{218}. Стенная живопись, с подписями внизу на
славянском языке, представляла, для Бегушева по крайней мере, довольно
непонятные изображения: он только и узнал между ними длинную и совершенно
белую фигуру воскресающего Лазаря{218}. Заутрени наши состоят почти
исключительно из чтения. Псаломщик, в пальто, стриженый и более похожий на
пожилого приказного, чем на причетника, читал бойко и громко; но уловить из
его чтения какую-нибудь мысль было совершенно невозможно: он точно с умыслом
останавливался не на запятых, выкрикивал слова ненужные и проглатывал те, в
которых был главный смысл, и делал, кажется, это, во-первых, потому, что сам
плохо понимал, что читал, а потом и надоело ему чрезвычайно это занятие.
Маремьяша, стоявшая около Аделаиды Ивановны, беспрерывно крестилась и при
этом, для выражения своего усердия, она руку свою закидывала несколько на
спину, чтобы сделать таким образом крестное знамение больше, и потом быстро,
как бы на шалнере, сгибалась и точно так же быстро выпрямлялась.
Аделаида Ивановна, по слабости ног своих, молилась сидя и перебирала
своими пухленькими ручками четки. У Бегушева тоже через весьма короткое
время невыносимейшим образом заломило ноги, и он невольно опустился на
ближайший стул. Вышел священник и, склонив голову немного вниз, начал
возглашать: "Господи, владыко живота моего!" Бегушев очень любил эту
молитву, как одно из глубочайших лирических движений души человеческой, и
сверх того высоко ценил ее по силе слова, в котором вылилось это движение;
но когда он наклонился вместе с другими в землю, то подняться затруднился, и
уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при этом сделался как рак и,
не решившись повторять более поклона, опять сел на стул. Скука овладела им
невыносимая. Отправляясь с сестрой в церковь, Бегушев надеялся богомольем
хоть сколько-нибудь затушить раздирающий его душу огонь, в которой
одновременно бушевали море злобы и море любви; он думал даже постоянно
ходить в церковь, но на первом же опыте убедился, что не мог и не умел
молиться!.. В нем слишком много было рефлексии; он слишком много знал
религий и понимал их суть!.. По окончании заутрени псаломщик вошел в алтарь
и сказал священнику, что "господин Бегушев, этот богатый из большого дома,
что на дворе, барин, желает с ним переговорить".
- Сюда пожалует? - спросил священник.
- Да-с!
- Очень рад!.. Я всегда готов к услугам Александра Ивановича, -
произнес священник.
У Бегушева в доме каждый праздник обыкновенно принимали священников с
их славлением и щедро им платили; только он сам редко к ним выходил, и место
его заступали прежде Прокофий и Минодора, а теперь Аделаида Ивановна, а
иногда и граф Хвостиков.
Войдя в алтарь, Бегушев пожал священнику руку, и тот ему тоже пожал.
- У меня к вам, батюшка, покорнейшая просьба, - начал Бегушев. - Вам,
конечно, известны бедные прихожане ваши. Я желал бы им помочь, особенно
многосемейным, больным и старым!
Такого рода просьбы священник никак не ожидал. Сначала он откашлянулся,
а потом проговорил:
- Мы, признаться, не всех наших прихожан знаем; я вот поспрошу кой у
кого.
- У меня брат-с родной - очень бедный чиновник без места!.. -
проговорил псаломщик.
- Грех тебе, Иван Степанович, говорить это!.. - возразил ему священник.
- Брат твой мог бы питаться!..
- И питался прежде, - перебил его дерзко псаломщик, - а тут как почти
год в Титовке{219} продержали...
- За что ж его в Титовке продержали? - спросил Бегушев.
- Невинно, без всякой причины, - отвечал псаломщик.
Священник и на это махнул рукой.
- Как без причины?.. У Иверских ворот облокатствовал: наплутовал там
невесть сколько, а ты говоришь - без причины... - сказал он.
- Плутуют и у алтарей господних! - возразил опять дерзко псаломщик.
Бегушев ожидал, что они разбранятся.
- Так вы, батюшка, узнаете мне?.. - поспешил он отнестись к священнику.
- Непременно разведаю, у кого лишь можно, хоть все-таки советую вам
справиться и в квартале, ибо там доскональнее это должны знать.
- В квартале? - спросил с удивлением Бегушев.
- В квартале... Потому что мы, священники, что ж? Придем в дом со
славой, пославим и уйдем; а полицейский во всякое время вхож в дом и имеет
право войти.
- Совершенная противоположность Англии: там пастор имеет право войти
всегда в дом, а полисмен - никогда!
- Англия - страна просвещенная, - возразил священник, - а у нас,
особенно последнее время, стало очень трудно жить духовенству; в нашем,
примерно, приходе все почти дома скупили либо немцы, либо жиды; дворянство
почти не живет в Москве... купечество тоже сильно ослабло в вере.
- Нынче причту помогать надо, вот кому! - заметил псаломщик.
- Пожалуй, что и так, - согласился с ним на этот раз священник.
Бегушев очень хорошо понял, что у священнослужителей лично для себя
разгорелись глаза на его карман; а потому, сочтя за лишнее с ними долее
разговаривать, он раскланялся и ушел. На паперти, впрочем, его нагнал
трапезник, - это уж был совсем отставной солдат с усами, бакенбардами и даже
в штанах с красным полинялым кантом.
- Ваше превосходительство, не пожертвуете ли чем-нибудь бедному
трапезнику! - больше как бы отрапортовал он.
- Вы из духовного звания? - спросил его Бегушев.
- Сын протопопа, ваше превосходительство, и по несчастию... в
трапезниках теперь очутился.
- Отчего?
- Оттого, что я тут маленько слаб!..
И трапезник щелкнул себя по галстуку.
- Тут много заливаете? - повторил Бегушев.
- Много-с! - подтвердил трапезник.
Такая откровенность его понравилась Бегушеву; он дал ему три рубля
серебром. Трапезник быстро, так что Бегушев не успел остеречься, поцеловал у
него руку.
- А это уж глупо! - сказал ему с досадой Бегушев.
- Виноват, ваше превосходительство, - отвечал трапезник, прикладывая
руки по швам.
В тот же самый день, часов в одиннадцать утра, Бегушев решился сходить
и в квартал, в надежде, что там не узнает ли чего-нибудь о бедных.
Выйдя из дому пешком, он обратился к первому же городовому.
- Где третий квартал помещается?.. - спросил он.
- Недалеко тут, ваше благородие, налево и во второй переулок направо, -
отвечал городовой.
- Ты мне, любезный, не так отвечай, а скажи: в каком именно по названию
переулке и в чьем доме?..
- Дому фамилию, ваше высокородие, я не запомню; переулка - тоже!
- В таком случае проводи меня или, может быть, и сам не найдешь?
Городовой рассмеялся добродушно.
- Как не найти, ваше благородие; только мне нельзя, - я на посту!
- Но у кого же мне узнать? - расспрашивал терпеливо Бегушев.
- Сейчас, ваше благородие, я кликну! - отвечал городовой и, побежав к
будке, крикнул: - Самойлов!
На этот зов из будки выскочил другой городовой - в рубашке и с куском
пирога во рту.
- В чьем доме квартал и как тут переулок этот зовут?.. Барин
спрашивает! - сказал ему первый городовой.
- В Загрябовском переулке, дом Друшелева, - отрезал тот бойко и
прожевывая в то же время пирог.
Бегушев пошел в Загрябовский переулок, прошел его несколько раз, но
дома Друшелева нигде не было; наконец, он совершенно случайно увидел в одном
из дворов, в самом заду его, дощечку с надписью: "3-й квартал". Дом же
принадлежал Дреймеру, а не Друшелеву, как назвал его городовой. Когда
Бегушев вошел в ворота, то на него кинулись две огромные шершавые и, видимо,
некормленые собаки и чуть было не схватили за пальто, так что он,
отмахиваясь только палкой, успел добраться до квартала.
Квартальный, молодой еще человек, при входе его поспешил встать.
- Что это у вас в общественном месте такие собаки, что пройти
невозможно?.. - сказал ему Бегушев.
Квартальный пожал плечами.
- Что делать-с!.. Вы не поверите - всех городовых почти перекусали.
- Но чьи же они?
- Жильца одного!.. Адвоката без практики...
- Говорит, что он очень мнителен и держит собак, чтобы не обокрали
его!.. - заметил старший письмоводитель.
- Да что у него украсть; ему и самому с собаками есть нечего! -
возразил другой письмоводитель помоложе.
- Но полиция имеет же против этого какие-нибудь средства? - сказал
Бегушев.
- Какие средства! - отвечал квартальный. - Должны составлять акты и
представлять мировому судье, а тот сам собачник; напишет резолюцию, чтобы
обязать владельца собак подпискою не выпускать собак из квартиры.
- Он в свою квартиру и не пускает их... все бегают по чужим кухням, -
заметил опять старший письмоводитель.
- Этта тут повар из большой квартиры ловко огрел эту серую собачонку:
целую кастрюлю кипятку кувырнул на нее! - рассказал письмоводитель помоложе.
Квартальный и вся прочая канцелярия его засмеялась.
Бегушев тем временем сел.
- Вам угодно что-нибудь приказать мне? - спросил его квартальный,
по-прежнему стоя на ногах.
- Просьба моя вся состоит в том, чтобы вы мне сказали: есть у вас
списки бедных вашего квартала? - проговорил Бегушев.
Вопрос этот так же удивил квартального, как и священника.
- У нас только паспорта записываются, - объяснил он, - мы стараемся
наблюдать, чтобы просрочек не было и чтобы вся прислуга имела чернорабочие
билеты.
- Только!.. - протянул Бегушев. - Но квартал, вероятно, вы обходите
каждодневно и знаете всех его жителей?
- Извините... господин Бегушев, если я не ошибаюсь?..
- Бегушев, - подтвердил тот, - меня вот вы знаете!
- Я видал вас часто в театре, когда бывал дежурным, а квартал я не могу
весь знать, потому что поступил сюда недавно.
- Но ваш помощник, может быть, знает?
- Не думаю!.. Он тоже недавно перешел.
- А вы не знаете? - обратился Бегушев к писарям.
- Мы вот с ними поступили, - отвечали те, показывая на квартального.
- В таком случае, предместник ваш не знает ли? - отнесся Бегушев к сему
последнему.
- И того не думаю!.. Он также был тут недолго; но для какой,
собственно, надобности вам нужны списки о бедных? - проговорил квартальный.
- Я желал бы помогать им немного!.. - пробормотал Бегушев.
Писаря при этом все переглянулись между собою.
- Для этого вам всего лучше обратиться в благотворительный дамский
комитет... там все сведения есть об этом!.. - посоветовал квартальный.
- Не пойду я туда! - отозвался сердито Бегушев.
"Вот вам вселюбящая церковь наша и всеведущая полиция! - рассуждал он,
идя домой, а затем ругнул всю Россию и больше всех самого себя: - Задумал я
делать, чего совсем не умею; захотел вдруг полюбить человечество, тогда как
всю жизнь никого не любил, кроме самого себя!"
Дома Бегушев, как нарочно, наскочил на довольно неприятную сцену.
Усевшись в своем кабинете, он услыхал, что в гостиной раздавался чей-то
мало знакомый ему мужской голос, и спросил подававшего ему кофей лакея:
- Кто у нас?
- Князь Мамелюков приехал к Аделаиде Ивановне, - отвечал тот.
Бегушев сделал недовольную мину. Князь Мамелюков был один из должников
Аделаиды Ивановны, которая, будучи почти каждодневно пилима Маремьяшей, что
"когда же вы, сударыня, будете собирать долги?.. Когда ж?.." - написала,
наконец, циркуляр ко всем своим должникам, приглашая их приехать к ней и
поговорить с ней в присутствии ее брата. Князь Мамелюков явился первый.
Бегушев, знавший его немного по обществу, всегда его презирал. Князь, при
своей гордой и благородной наружности, был отъявленный аферист и прожектер,
только не такой невинный, как граф Хвостиков. Он тоже писал проекты, но умел
их и проводить. Аделаиде Ивановне он должен был тысяч сорок и, конечно,
давным бы давно мог ей выплатить; но князь очень просто рассчитал, что
старушка, по своей доброте, никогда не решится подать на него вексель ко
взысканию. Время пройдет, десятилетняя давность минует, старушка, бог даст,
умрет, и эти сорок тысяч останутся у него в кармане. Прибыв к Аделаиде
Ивановне, князь начал с того, что поцеловал ее в плечо, а затем, слегка
упомянув об ее письме, перешел к воспоминаниям о том, как покойная мать его
любила Аделаиду Ивановну и как, умирая, просила ее позаботиться об
оставляемых ею сиротах, а в том числе и о нем - князе. Старушка сильно
начала поддаваться его влиянию, как вдруг появился Бегушев. Князь Мамелюков
был несколько озадачен его приходом; Аделаида же Ивановна очень
обрадовалась, что брат ее и друг пришел к ней на помощь. Бегушев и Мамелюков
весьма сухо раскланялись между собою. Последний снова стал продолжать
прежний разговор с Аделаидой Ивановной и как бы совершенно случайно
объяснил, что старший брат его - атташе при посольстве. "Знаю, знаю!" -
говорила старушка. - "А младший, Петя, ее любимец, вероятно скоро будет
полковником!" - "Вот как, очень рада!" - произнесла она, мельком взглядывая
на брата, которому начинало сильно надоедать слушать эту ни к чему не
ведущую болтовню.
- Вы к сестре по делу вашему, конечно, приехали? - спросил он князя.
- Да, так, по маленькому, - отвечал тот с легкой улыбкой.
Он не полагал даже, что Бегушев знал об его долге Аделаиде Ивановне.
- Что ж, вам угодно будет заплатить ей деньги? - продолжал Бегушев.
Князь немного покраснел.
- К сожалению, теперь я не могу: я в совершенном безденежье!.. - сказал
он.
- Тогда мы представим вексель ко взысканию!.. - отнесся Бегушев к
Аделаиде Ивановне.
- Да, - едва достало духу у той проговорить: она почти вся дрожала.
- Но я именно о том бы и просил Аделаиду Ивановну, чтобы она мне
отсрочила, - продолжал князь, окончательно смутившись. - Если угодно, я
перепишу ей вексель?
- Сестре деньги-с нужны, а не векселя! - сказал ему резко Бегушев.
- Но Аделаида Ивановна сейчас была почти согласна!.. - заметил князь.
- Нет!.. Нет, я не могу согласиться!.. Я столько времени живу без
копейки, благодеянием только брата!
- Александру Ивановичу есть, я думаю, из чего поддерживать вас!.. -
проговорил с усмешкой князь.
- Считать в моем кармане, я полагаю, вы не можете, как не считаю я в
вашем! - проговорил Бегушев, едва сдерживая себя.
- Нет, вы считаете некоторым образом, убеждая Аделаиду Ивановну
непременно взыскать с меня деньги.
- Ах, нет, нет, это я сама! - повторила еще раз старушка, хоть и
трепетным голосом.
- Очень жаль, - проговорил князь, вставая и натягивая перчатки, - что
ни старое знакомство, ни дружба - ничто не может вас убедить подождать.
Не будь брата, Аделаида Ивановна непременно бы сказала, что подождать
она может, - только недолго, но тут промолчала, потому что Бегушев на нее
сурово смотрел.
Князь, раскланявшись, уехал.
- Князь, должно быть, очень, очень запутался в своих делах! - начала
Аделаида Ивановна глубокомысленным голосом. - А в душе он благородный
человек.
- Не серди ты меня, пожалуйста, этим "благородный человек"!.. Ты
спроси, что о нем говорят в Петербурге... Его считают там за первейшего
плута в России, а у нас, слава богу, плутов довольно, и есть отличные!
- Ну, ты очень строг! - возразила ему кротко Аделаида Ивановна.
- А ты очень добра. Вексель мне извольте сегодня же прислать, я его
подам ко взысканию, - проговорил Бегушев и ушел.
Аделаида Ивановна осталась в совершенно расстроенном состоянии: брата
не послушаться она боялась, но и взыскивать с князя ей было совестно и жаль
его; от всего этого у ней так разболелась голова, что она не в состоянии
даже была выйти к столу.
Бегушев решился допечь князя до последней степени и посадить его, если
это нужно будет, даже в тюрьму. Хлопотать по этому делу он предположил сам,
рассуждая, что помогать ему истинно несчастным вряд ли удастся; по крайней
мере он будет наказывать негодяев, - и это тоже в своем роде доброе дело.
Вечером у Аделаиды Ивановны произошло еще новое свидание с одним из ее
должников. Часов в восемь Бегушев сидел с графом Хвостиковым, и тот ему
показывал фокусы из карт; ловкость Хвостикова в этом случае была невероятна:
он с одной из карт произвел такую штуку, что Бегушев воскликнул: "Как вы
могли ее украсть из-под моего носа?" - "Карта - это что! А вот если бы бог
привел к осени украсть где-нибудь шубу!" - сострил Хвостиков. - "Не воруйте,
к осени я вам подарю шубу!" - утешил его Бегушев. Граф усмехнулся и
внутренне был очень доволен, зная, что если Бегушев сказал, так и сделает
это. Вдруг раздался звук тяжело въехавшей на двор кареты.
- Кто бы это мог быть? - спросил Бегушев.
Граф Хвостиков поспешил встать, пойти и справиться.
- Сенаторша Круглова прислала к Аделаиде Ивановне внучка своего с
гувернером, - проговорил он, вернувшись.
Бегушев рассмеялся.
- Младенцев уж начинают подсылать! - проговорил он.
Перед Аделаидой Ивановной между тем, опять-таки принявшей своих
посетителей в гостиной, стоял прехорошенький собой мальчик, лет десяти, и за
ним мозглый{226} и белобрысый гувернер его.
- Бабушка больна, она не может к вам приехать, - лепетал на французском
языке ребенок, - и она вам прислала! - заключил он, показывая большой пакет.
- C'est l'argent!* - подхватил гувернер.
______________
* Это деньги! (франц.).
- О, благодарю, благодарю! - воскликнула на первых порах радостным
голосом старушка.
Гувернер, взяв у ребенка пакет, разорвал его и начал считать деньги.
- Dix, trente, cinquante... cent roubles!* - сосчитал он.
______________
* Десять, тридцать, пятьдесят... сто рублей! (франц.).
Лицо у Аделаиды Ивановны несколько вытянулось.
- Что ж это, проценты? - произнесла она тихим-тихим голосом.
- Je n'en sais rien, madame*, - отвечал гувернер. Аделаида Ивановна,
впрочем, сейчас же помирилась и на этой сумме.
______________
* Я ничего об этом не знаю, мадам (франц.).
- Благодари, душенька, бабушку, очень благодари, - говорила она, целуя
ребенка. - Но мне надобно дать вам записочку, что я получила деньги, -
отнеслась она к гувернеру.
- Non, non, c'est inutile, madame!* - отвечал гувернер и пояснил, что
сенаторша не приказала брать никаких расписок от Аделаиды Ивановны.
______________
* Нет, нет, это не нужно, мадам! (франц.).
Стук четырехместной кареты вскоре возвестил, что они уехали.
Проводив гостей своих, Аделаида Ивановна вошла к брату, стараясь иметь
довольное лицо.
- А вот подруга моя, Оля, не так поступила, как князь: помнишь, я
думаю, жену покойного сенатора Круглова?.. Она мне часть долга уплатила!
Бегушев уж и не спросил сестру, как велика была эта часть.
- Главное, она, бедная, очень больна, - продолжала Аделаида Ивановна,
желая разжалобить брата в пользу своей приятельницы, - и присылала своего
внучка, это тоже очень мило с ее стороны.
Бегушев молчал.
Аделаида Ивановна чувствовала, что он был недоволен ею.
- А вексель на князя Мамелюкова я тебе принесла!.. С него ты взыщи!.. -
проговорила она, подавая ему вексель и думая хоть тем извинить в его глазах
свою слабость в отношении сенаторши Кругловой.
Бегушев велел ей сделать на векселе бланковую надпись и положил его в
карман себе.
Когда Аделаида Ивановна возвратилась в свою комнату, Маремьяша
немедленно же спросила, сколько заплатила ей сенаторша; Аделаида Ивановна
призналась, что всего сто рублей. Маремьяша принялась ее точить.
- Что это, сударыня, - затрещала она озлобленным голосом, - старушонка
эта смеется, что ли, над вами? Мы - мужички, да и то не позволим так с собой
делать!.. - И кончила свои выговоры тем, что взяла себе полученные Аделаидой
Ивановной деньги в счет жалованья.
- Вы знаете хорошо князя Мамелюкова? - спросил Бегушев графа
Хвостикова, когда сестра ушла.
- Очень хорошо.
- Что, он богат или только дутый пузырь?
- О, нет, напротив! - воскликнул граф. - И что ужасно обидно: я и князь
в одно и то же время начали заниматься одною и тою же деятельностью - он в
сотнях тысяч очутился, а я нищий!
"Потому что тот умен, а ты дурак!" - подумал Бегушев.
На другой день он отправился подать вексель князя Мамелюкова ко
взысканию. Ему обещали, что недели через две он может надеяться взыскать по
этому векселю, а если должник не заплатит, то посадить его в тюрьму.
Бегушев был очень этим доволен, но ненадолго: в ближайших номерах одной
газеты он прочел, что действительный статский советник князь Мамелюков
отправился на целый год за границу.
- Поди, ищи его там! - воскликнул Бегушев и разорвал газету на мелкие
куски.
Глава II
Вскоре та же газета принесла снова известие, поразившее Бегушева и его
сожильцов за одним из утренних чаев, который они сходились пить вместе, и,
по большей части, все молчали. Бегушев - потому, что последнее время он как
будто бы разучился говорить; граф Хвостиков был, видимо, чем-то серьезным
занят: он целые утра писал, а потом после обеда пропадал на всю ночь;
Аделаида Ивановна грустила, поняв, наконец, всю лживость и бесстыдство своих
кредиторов: не говоря уже о поступке князя Мамелюкова, но даже ее друг,
сенаторша Оля, когда Аделаида Ивановна приехала к ней навестить ее в болезни
и, уже прощаясь, скромно спросила, что когда же она может от нее, милушки,
получить хоть сколько-нибудь в уплату, - сенаторша рассердилась и
прикрикнула на нее:
- Chere Adele*, я вам так недавно уплатила, что вы не имеете даже права
снова требовать этого.
______________
* Дорогая Адель (франц.).
Возвратясь домой, Аделаида Ивановна тихонько проплакала целый день: ее
не столько огорчило то, что сенаторша не хочет ей платить денег, как то, что
она видаться с ней, вероятно, не будет после того.
Когда хотели было уже расходиться из-за чайного стола, Прокофий подал
Бегушеву газету; тот сердито отстранил ее рукой, но граф взял газету и,
пробежав ее, воскликнул во все горло:
- Скажите, какое происшествие! - и затем торопливо прочел: "Третьего
мая в номера трактира "Дон" приехал почетный гражданин Олухов с девицею
Глафирою Митхель. Оба они были в нетрезвом виде и, взяв номер, потребовали
себе еще вина, после чего раздался крик девицы Митхель. Вбежавший к ним в