Писемский Алексей Феофилактович. Мещане

голосом Татьяна Васильевна.
- Разговор очень интересен, но спать все-таки надо.
- А если вы такой любитель сна, то я вас не возьму с собой в Европу!
- Очень жаль! - сказал Бегушев и перешел на самое отдаленное кресло.
Генерал в душе благодарил бога, что разговор между Бегушевым и его
супругой кончился, не приняв чересчур острого характера.
Бегушев, улегшись на кресло, притворился, что заснул, а Татьяна
Васильевна начала читать духовный журнал, чем она постоянно утешала себя,
встречая в людях или неблагодарность, или непонимание.
Поутру генерал, отличным образом проспавши всю ночь и видя, что Татьяна
Васильевна, измученная чтением, наконец, заснула, пошел пить кофе и даже
разбудил для этого Бегушева.
Тот пошел с ним.
- Вы до Москвы только едете? - спросил Бегушев генерала, когда они
уселись за стол.
- Нет, до Троицы, - жена там говеть будет.
- И вы будете говеть?
- Буду, конечно!
Все это генерал говорил очень невеселым голосом.
В московском вокзале Татьяну Васильевну встретили: грязный монах с
трясущейся головой, к которому она подошла к благословению и потом
поцеловала его руку, квартальный надзиратель, почтительно приложивший руку к
фуражке, и толстый мужик - вероятно деревенский староста; все они сообща ее
и генерала усадили в карету. С кузеном своим Татьяна Васильевна даже не
простилась - до того она рассердилась на него за быстро прерванный им
накануне разговор.


Глава X

Вскоре по возвращении Бегушева в Москву у него в доме, сверх графа
Хвостикова, появилась еще новая жилица. В самый первый день, как он приехал
и едва только успел немного отдохнуть с дороги, к нему вошел Прокофий и с
глупо-глубокомысленным видом проговорил:
- Ваша сестрица Аделаида Ивановна здесь!
- Ты почему знаешь?
- Они с месяц еще тому назад заезжали и приказывали, чтобы когда вы
приедете, прислать им сказать.
- Где ж она живет? - спросил Бегушев.
- Да тут... так... в каких-то комнатках, у дьячка.
- У какого дьячка?
- Как этот приход, не помню... недалеко от нас!.. Зеленая этакая
церковь... - бестолково объяснил Прокофий.
- Но зачем сестра приехала сюда?
Прокофий придал еще более глубокомысленное выражение своему лицу.
- Надо быть, для свиданья с вами, и там тоже... Мало ли что они
говорили, разве их разберешь!
- Поздравляю!.. Слов человеческих начинаешь уж не понимать!.. - сказал
Бегушев. - Поди, позови ко мне Минодору, она толковей тебя расскажет.
Прокофий, по обыкновению, обиделся.
- Что ж толковей!.. Разве женщина может быть супротив мужчины, -
проговорил он недовольным тоном.
- Позови, - повторил свое приказание Бегушев.
Прокофий нехотя пошел.
- Поди, барин тебя зовет, - сказал он жене, и когда та пошла, произнес
ей насмешливо вслед: - Докладчицу какую нашел себе, ишь ты!
Минодора объяснила Бегушеву, что Аделаида Ивановна приехала в Москву по
делам своим.
- Я недавно у них была, - рассказывала она, - и Аделаида Ивановна сами
мне говорили, что они в хозяйстве своем очень расстроились: запашку, какая у
них была, - мужики не слушаются, не запахивают; дом тоже очень ветх...
боятся, чтобы пол или потолок не провалился.
- Отчего она в мою усадьбу не переедет... там все новое.
- Церемонятся!.. Не желают вас стеснить... Окромя того, - это уж их
Маремьяша по секрету мне сказала, - что Аделаида Ивановна приехала сюда
долги собирать: им очень многие должны!
- Ох, уж мне эти долги ей! - произнес с досадой Бегушев и застучал
ногой.
- И, здесь живя, очень нуждаются, - заключила Минодора.
Бегушев продолжал стучать ногою.
- Так как ты знаешь, где сестра живет, то после обеда вели заложить
карету и поезжай за ней.
- Слушаю-с! - сказала Минодора и ушла.
Аделаида Ивановна - родная сестра Бегушева - была лет на десять старше
его. Он ее очень любил, но в то же время она выводила его иногда совершенно
из терпения: из очень значительного родительского наследства Бегушев отделил
Аделаиде Ивановне втрое более, чем ей следовало, и впоследствии благодарил
бога, что не отдал ей половины, как он думал вначале, - Аделаиде Ивановне
нисколько бы это не послужило в пользу! По всему существу своему Аделаида
Ивановна была кротчайшее и добрейшее существо в мире: хорошо для своего
времени образованная, чувствительная, сентиментальная, превосходная
музыкантша - и не по ученью, а по природному дарованию, - она очень также
любила поля, луга, цветы, ручейки и всех почти животных. Замуж Аделаида
Ивановна не пошла, хоть и были у ней женихи, не потому, чтобы она ненавидела
мужчин, - о, нет! - она многих из чих уважала, с большим удовольствием и не
без некоторого кокетства беседовала с ними, но в то же время как-то
побаивалась, а еще более того стыдилась их. Главною же страстью Аделаиды
Ивановны было ее стремление к знакомству и даже к дружбе хоть и с
захудалыми, но все-таки аристократическими семействами. Это более всего
бесило Бегушева. "Какой ты интерес видишь в этой затхлой среде?" - восклицал
он, когда она начинала бесконечно длинное повествование о ком-нибудь из
своих друзей.
При таком восклицании брата Аделаида Ивановна вспыхивала, конфузилась
очень... "Il etait hors de lui dans се moment"*, - говорила она потом по
секрету некоторым своим подругам. Собственно для этих знакомых Аделаида
Ивановна жила по зимам в Москве, сама их посещала, они ее посещали, уверяли
в уважении и любви и вместе с тем занимали у ней деньги. Аделаида Ивановна с
наслаждением отсыпала им все, сколько у нее было, и в прежнее время
некоторые из этих знакомых возвращали ей вполне всю сумму, а другие
аккуратно платили проценты, причем Аделаида Ивановна отнекивалась, зажимала
себе уши, и ее почти силою надо было заставить взять деньги. Но с отменою
крепостного права, этого единственного источника благосостояния для многих
дворян, она не стала получать от своих высокоблагородных знакомых ни
капиталов, ни процентов, а между тем в этих розданных ею деньгах заключалось
почти все ее состояние, так что Аделаида Ивановна вынужденною нашлась на
безукоризненно правильном французском языке и в самых мягких выражениях
напомнить своим должникам об уплате ей хотя частички; но ни от кого из них
она и ответа даже не получила. Брату Аделаида Ивановна долго не объясняла
своего положения, наконец, решилась и написала ему все откровенно. Бегушев,
заранее это предчувствовавший, выслал ей денег, присовокупив к тому, что
если и впредь она будет нуждаться, так не стеснялась бы и относилась к нему;
но Аделаида Ивановна редко его обременяла и перебивалась кое-как!.. Из слов
Минодоры Бегушев понял, что у сестры очень тонко, и ему пришло в голову
взять к себе Аделаиду Ивановну и поселить ее в своем московском доме до
конца дней. Графа Хвостикова он тоже решился держать до конца дней.
______________
* Он был вне себя в этот момент (франц.).

Часов в восемь Минодора привезла в карете Аделаиду Ивановку, которая
после езды на тряских извозчичьих пролетках с удовольствием проехалась в
покойном экипаже. Минодора, выскочив первая, почтительно высадила ее из
кареты Аделаида Ивановна хоть и совершенно уже была старушка, но еще
довольно свежая, благообразная, несколько похожая на брата, - росту
небольшого, кругленькая, с белыми пухленькими ручками, которые все унизаны
были на пальцах кольцами, носимыми по разным дорогим для нее воспоминаниям:
одно кольцо было покойной матери, другое тетки, третье подруги, четвертое -
с раки Митрофания. Одета Аделаида Ивановна была несколько по-старинному, но
чопорно и со вкусом. Минодора хотела было вести ее под руку на лестницу.
- Нет, нет, голубушка, не трудись! - сказала кротким голосом Аделаида
Ивановна.
То, что она становится стара и слаба, Аделаида Ивановна тщательно
скрывала от всех, не желая никому быть в тягость.
Встреченная Бегушевым в гостиной, она бросилась ему на шею и начала
целовать его.
- Брат и друг, как я счастлива, что вижу тебя! - повторяла она
неоднократно.
Бегушев поспешил ее усадить в покойное кресло.
- Ну что, здоров ли ты? - говорила старушка, ласково-ласково смотря на
него.
- Здоров! - отвечал Бегушев.
- Но похудел, и, знаешь, значительно похудел, но это хорошо, поверь
мне!.. Полнота не здоровье!.. Я это чувствую по себе!.. Но ты еще молодец -
смотри, какой молодец!.. Чудо что такое!
Брата своего Аделаида Ивановна находила полнейшим совершенством по уму,
по благородству чувств и по наружности... О, наружность его была
неотразима!.. По этому поводу она многое видела и слышала.
- Отчего ты не остановилась у меня в доме, а где-то у дьячка? - спросил
ее Бегушев.
Аделаида Ивановна при этом слегка покраснела.
- Как же у тебя?.. Тебя не было!.. Ты человек холостой!.. Приехал бы, и
я могла стеснить тебя.
- Никогда ты не можешь меня стеснить ни в чем! Завтра же извольте
переезжать ко мне. Я тебе отведу твою прежнюю половину.
- Ах, помню я ее, - сказала Аделаида Ивановна и приостановилась
ненадолго, как бы не решаясь докончить то, что ей хотелось сказать. - У меня
со мной горничная здесь, Маремьяша, и ты, я думаю, знаешь, что мы не можем
жить ни я без нее, ни она без меня, - объяснила она, наконец.
- Переезжай, конечно, и с Маремьяшей! - разрешил ей Бегушев, всегда,
впрочем, терпеть не могший эту Маремьяшу и хорошо знавший, что это за птица.
- Вот за это merci, grand merci!* - произнесла старушка. - Но это еще
не все, - продолжала она и при этом уж засмеялась добродушнейшим смехом, -
со мной также и мои болонки... их целый десяток... прехорошенькие все!.. Я
боюсь, что они тебя будут беспокоить!
______________
* спасибо, большое спасибо! (франц.).

- Чем они могут меня беспокоить, - вели только их держать на твоей
половине!
- Конечно, на моей, - подхватила Аделаида Ивановна, - куда ж их,
дурочек, сюда пускать, хоть я уверена, что когда ты их увидишь, особенно
Партушку, ты полюбишь ее... она всеобщая любимица... я ее потому Парту и
прозвала... comprenes vous?* Всюду и везде...
______________
* вы понимаете? (франц.).

Бегушеву отчасти становилось уж и скучно слушать сестру, но та,
ободренная его ласковым приемом, разболталась до бесконечности.
- А Натали-то, Натали! - говорила она, грустно покачивая головой. - Кто
бы мог подумать: какая цветущая, здоровая... у меня до сих пор сохранился ее
портрет. - Аделаида Ивановна некогда принимала самое живое и искреннее
участие в первой любви брата. - Если ты так добр, - продолжала она далее, -
что приглашаешь меня жить у тебя, то я буду с тобой совершенно откровенна: я
приехала сюда, чтобы попугать некоторых господ и госпож! - Лицо старушки
приняло при этом несколько лукавое выражение. - И теперь вот именно, в сию
минуту, мне пришла мысль... Не знаю, одобришь ли ты ее!.. - рассуждала она.
- Я думаю пригласить их сюда, к тебе в дом, и в присутствии твоем спрошу их,
что когда же они мне заплатят?.. Что они тогда ответят, любопытно будет!..
Лицо Аделаиды Ивановны при этом дышало окончательным лукавством; она
сама в себе, в совести своей, считала себя очень лукавою, в чем и каялась
даже священнику, который каждый раз ее успокоивал, говоря: "Какие-с вы
лукавые, не подобает вам думать того!"
- Ответят то же, что и не в моем присутствии, то есть обманут тебя! -
возразил ей Бегушев.
- О, нет, это не такие люди!.. В них point d'honnetir* очень силен;
кроме того, тебя побоятся... Они очень тебя уважают и все рассказывали мне,
что часто встречали тебя за границей и что на водах, где они видели тебя, ты
будто бы постоянно гулял с какой-то прехорошенькой дамой!
______________
* чувство чести (франц.).

И старушка засмеялась стыдливым смехом.
На этих словах Аделаиды Ивановны вдруг точно из-под земли вырос граф
Хвостиков, который с самого еще утра, как только успел умыться и переодеться
с дороги, отправился гулять по Москве.
В этом отношении граф Хвостиков представлял собою весьма любопытное
психическое явление: где бы он ни поселялся или, точнее сказать, где бы ни
поставлена была для него кровать - в собственной ли квартире, в гостинице
ли, или в каком постороннем приютившем его доме, - он немедля начинал в этом
месте чувствовать скуку непреодолимую и нестерпимое желание уйти куда-нибудь
в гости!
В настоящем случае Хвостиков прямо продрал на Кузнецкий мост, где купил
себе дюжину фуляровых платков с напечатанными на них нимфами, поглазел в
окна магазинов живописи, зашел потом в кондитерскую к Трамбле, выпил там
чашку шоколада, пробежал наскоро две - три газеты и начал ломать голову,
куда бы ему пробраться с визитом. Зайти к кому-нибудь из мужчин он несколько
стеснялся, заранее предчувствуя, что те, вероятно, слышавшие о его все-таки
прикосновенности к делу Хмурина, будут сухи с ним. Гораздо приятнее было бы
к даме какой-нибудь! "К Домне Осиповне, - чего же лучше!" - пришла ему вдруг
счастливая мысль, и он, не откладывая времени, вышел из кондитерской, взял
извозчика и покатил в Таганку; но там ему сказали, что Домна Осиповна
переехала на Никитскую в свой большой дом. Графу Хвостикову было немножко
это досадно, но он решился поставить на своем и на том же извозчике
отправился на Никитскую. Его приняли. Проходя новое помещение Домны
Осиповны, Хвостиков увидел, что оно было гораздо больше и с лучшим вкусом
убрано, чем прежде. Квартиру эту для Олуховых планировал, отделывал и даже
меблировал, по своему усмотрению, Янсутский. Домна Осиповна сидела в
гостиной разодетая и подкрашенная. Графу Хвостикову Домна Осиповна почему-то
очень обрадовалась.
- Здравствуйте, граф, садитесь и рассказывайте! - говорила она голосом,
исполненным любопытства, и показывая ему на кресло возле себя.
Граф сел и в первые минуты не знал, как себя держать: веселым или
печальным.
- Послушайте, - начала Домна Осиповна, - мне Янсутский писал, - не знаю
даже, верить ли тому, - что будто бы Лиза скрылась от Тюменева?
Граф понял, что ему приличнее быть печальным.
- Да-с! - ответил он и вздохнул.
- И полюбила другого?
- Другого!
- Кого?
- Одного мальчишку... не имеющего даже места.
- Сумасшедшая! - произнесла с оттенком негодования Домна Осиповна.
- Хуже, чем сумасшедшая! Она крест мой! - сказал на это граф. - Я
столько последнее время перестрадал...
- В одном отношении она, по-моему, права, - перебила его Домна
Осиповна, - что любить молодого человека приятнее, чем такого противного
старикашку, как Тюменев; но что же делать?.. В ее положении надобно было
подумать и о будущем!
- О будущем Лиза никогда не думала, - подхватил граф, сам-то пуще всего
думавший когда-нибудь о будущем. - Но ваше как здоровье? - спросил он Домну
Осиповну.
- Так себе, ничего!.. Дрязги у меня опять разные начались.
- С кем?
- Семейные! - Более этого Домна Осиповна ничего не объяснила и сама
спросила графа: - Зачем вы в Москву приехали и где живете?
Граф грустно улыбнулся.
- Где ж мне жить, кроме Москвы, а обитаю я у Бегушева, вместе с ним и
приехал из Петербурга.
- У Бегушева?.. - повторила Домна Осиповна не без любопытства.
- У него!.. Его благодеяниями существую... Это такой благородный и
добрейший человек!
На это замечание графа Домна Осиповна сделала небольшую гримасу.
- Что он человек благородный, - это может быть, но чтобы добрейший был,
не думаю!
- И добрый!.. Его надобно хорошо узнать!
- Я его знала хорошо, но доброты в нем не замечала, - возразила с
усмешкою Домна Осиповна и потом, как бы совершенно случайно, присовокупила:
- Мне, не помню, кто-то рассказывал, что последнее время он поседел и
постарел!
- То и другое есть!.. Страшно хандрит... невероятно.
Домне Осиповне хотелось спросить, о чем именно хандрит Бегушев, однако
она удержалась; но когда граф Хвостиков стал было раскланиваться с ней,
Домна Осиповна оставила его у себя обедать и в продолжение нескольких часов,
которые тот еще оставался у ней, она несколько раз принималась расспрашивать
его о разных пустяках, касающихся Бегушева. Граф из этого ясно понял, что
она еще интересуется прежним своим другом, и не преминул начать
разглагольствовать на эту тему.
- Бегушев - удивительный человек!.. Натура особенная!.. Не нам,
дюжинным людям, чета.
- В чем же это особенность его видна? - спросила Домна Осиповна.
- Во всем-с! Я, в Петербурге живя, каждый день почти виделся с ним и,
замечая, что он страдает и мучится, стал, наконец, усовещевать его: "Как
тебе, говорю, не грех роптать на бога: ты у всех в почете... ты богат, и
если с тобой бывали неприятные случаи в жизни, то они постигают всех и
каждого!" - "И каждый, - говорит он, - принимает эти случаи различно: на
одних они нисколько не действуют, а у других почеркивают сразу всю их
жизнь!" Согласитесь вы, сказать такую мысль может только человек с
байроновски глубокой душой.
Домна Осиповна слушала это, задумчиво глядя на красивые ногти своей
руки.
- Словом, человек страдает о прошедшем и оплакивает его! - заключил
граф.
Домна Осиповна на мгновение взяла себя за лоб.
- Очень жаль, если это так! Но только этого прошедшего не воротишь! -
проговорила она.
- Почему? - спросил ее граф.
- Так, не воротишь! - повторила Домна Осиповна и не стала больше ни
слова говорить о Бегушеве; но Хвостиков все-таки вынес из этого разговора
твердое убеждение, что можно воротить это прошедшее и что он был бы очень
рад способствовать тому!
Возвратясь домой и увидев сидящую с Бегушевым старушку, граф несколько
удивился.
- Это сестра моя Адель! - пояснил ему Бегушев.
Граф Хвостиков при этом почему-то сконфузился, но потом сейчас же и
поправился.
- Еще одна минута, и я бы догадался, с кем имею честь встретиться, так
вы мало изменились!.. - говорил он, беря и целуя руку Аделаиды Ивановны. -
Извините, я по-старинному...
Старушка сначала тоже не узнала его.
- Граф Хвостиков! - объяснил и ей Бегушев.
- А, граф Хвостиков!.. - произнесла своим добрым голосом Аделаида
Ивановна, не без труда припоминая, что в одну из давнишних зим, когда она
жила в Москве, граф довольно часто у ней бывал и даже занял у ней двести
рублей, о которых она, по незначительности суммы, никогда бы, разумеется, не
решилась ему сказать; но граф, тоже не забывший этого обстоятельства,
все-таки счел за лучшее подольститься к старушке.
- Ну, что ваша музыка? - спросил он.
- Музыка? - переспросила не без удовольствия Аделаида Ивановна. - Играю
еще... Фортепьян только у меня хороших нет!
- Здесь Вирт превосходный! - говорил Хвостиков, показывая рукой на
стоявший в гостиной рояль. - Надеюсь, что вы подарите нам несколько ваших
волшебных звуков!
- Да, поиграю как-нибудь, - отвечала Аделаида Ивановна, очень довольная
любезничаньем графа.
В это время вошла Минодора и доложила ей:
- Ваша Маремьяша прислала сына дьячка сказать вам, что пора домой;
затемнеет очень, и вы будете бояться ехать!
- Да, да, пора!.. - заторопилась старушка.
- Но карета готова ли? - спросил Бегушев.
- Подана-с... у крыльца, - отвечала Минодора.
Аделаида Ивановна расцеловалась с братом и при этом говорила:
- Какова Маремьяша моя? Каково усердие ее?
"Хороша, нечего сказать!" - думал про себя Бегушев, а вслух проговорил
Минодоре:
- Адель завтра же переезжает ко мне!.. Скажи ты это Маремьяше этой!
- Скажу-с! - отвечала та.
Старушка пошла. Граф Хвостиков провожал ее. Она было хотела не
позволить ему этого, но он следовал за ней и посадил ее под руку в карету.
В продолжение всего остального вечера граф Хвостиков не решался
заговорить с Бегушевым о Домне Осиповне, но за ужином, выпив стакана два
красного вина, отважился на то.
- Я сегодня, между прочим, был и даже обедал у Домны Осиповны, которая
переехала близехонько сюда, на Никитскую, в свой новый дом.
- Для чего вы так поспешили? Я не знал, что вы такие с ней друзья! -
заметил Бегушев, немного вспыхнувший от слов графа.
- Мы давно с ней дружны, - отвечал тот, - и я убедился... Впрочем, я не
знаю, позволишь ли ты мне быть с тобою совершенно откровенным...
- Будь! - разрешил ему Бегушев.
Краска все более и более появлялась в лице его.
- Я убедился, - продолжал граф, - что она тебя до сих пор любит!
Бегушев окончательно вспыхнул.
- А при этом других двух любит и сверх того супруга обожает! -
проговорил он с ядовитостью.
- Кого ж она любит?.. Неправда! - воскликнул граф.
- Но ты сам же рассказывал дочери твоей! - уличил его Бегушев.
- Я только говорил, что за Домной Осиповной ухаживают; может быть, даже
не двое, а и больше... она так еще интересна! - вывернулся граф. - Но что я
наблюл и заметил в последнее свиданье, то меня решительно убеждает, что
любит собственно она тебя.
- Из чего ты это наблюл и заметил? - спросил его как бы с
неудовольствием Бегушев.
- Слов ее я тебе не могу передать!.. Их, если ты хочешь, и не было; но
эти улыбки, полугрустный трепет в голосе, явное волнение, когда она о тебе
что-нибудь расспрашивала...
- Но что ж она расспрашивала обо мне? - допытывался Бегушев: ему в одно
и то же время досаден и приятен был этот разговор.
- Опять-таки тоже многое и, пожалуй, ничего не расспрашивала!
- Фантазер! - воскликнул Бегушев и, встав со своего стула, так как ужин
в это время уже кончился, пошел было.
- Нет, я тебе это докажу - хочешь? - говорил ему вслед Хвостиков.
- Чем?.. - спросил Бегушев, обертываясь к нему лицом.
- Тем, что помирю вас.
Бегушев махнул только на это рукой и ушел к себе в спальную.
Граф Хвостиков, оставшись один, допил все красное вино и решился
непременно привести в исполнение то, что задумал.


Глава XI

Вещи Аделаиды Ивановны, как приказал Бегушев, на другой же день стали
переносить к нему в дом. Прежде всего сам дьячок, у которого она
квартировала, сынишка его и сторож церковный притащили на руках божницу с
довольно дорогими образами, и при этом дьячок просил доложить Бегушеву, что
все они поздравляют Александра Ивановича с приездом сестрицы; но Минодора не
пошла докладывать, а сама поднесла дьячку и сторожу по огромному стакану
водки, которую оба они с удовольствием выпили, крякнули и пожелали закусить.
Минодора дала им и закусить холодной барской кулебяки с налимами и
осетровыми печенками, а маленькому семинаристу насыпала целый карман
сладкого печенья. Затем вещи начали подносить один уж сторож и два поденщика
с дикими, зверообразными лицами. Поденщики наши, как известно, смирный
народ, но с виду очень страшны, и, главное, определить совершенно
невозможно, во что они, по большей части, бывают одеты: на старшем,
например, из настоящих поденщиков были худые резиновые калоши на босу ногу и
дырявый полушубок, а на другом лапти и коротенькая визитка. Первоначально
они притащили на головах ванны Аделаиды Ивановны - ножные, поясные, и
огромный умывальник: m-lle Бегушева любила очень полоскаться в воде и каждый
день почти все утро употребляла на это. За умывальником был принесен попугай
в клетке старым лакеем Аделаиды Ивановны Дормидонычем, тоже обитавшим при
ней и о котором она не решалась и упомянуть брату. Дормидоныч, по приказанию
госпожи своей, прежде всего велел спросить Александра Ивановича, что
позволит ли он ей взять с собой попугая, а равно и его, Дормидоныча. Бегушев
на это сказал, что она может всех и все перевозить к нему. За попугаем
вскоре прибыла Маремьяша, пожилая горничная девушка, с лицом точно
татуированным и испещренным черными пятнышками, но в шляпке, новом бурнусе,
в перчатках и даже с зонтиком в руках. Она привела с собой на своре десять
болоночек, которые, вбежав в свое новое помещение, сначала было залаяли,
завизжали, но после окрика Маремьяши и после того, как она налила им на
блюдечко принесенного с собой в пузырьке молока, они принялись лакать его и
сейчас же стихли. Маремьяша, сколько можно это судить по ее изжелта-зеленым
и беспрестанно бегающим из стороны в сторону глазам, была девка неглупая и
очень плутоватая. Аделаиду Ивановну, когда та была богата, она обкрадывала
сколько возможно и в настоящее время, имея уже довольно значительный
капиталец, не теряла надежды поувеличить его с получением Аделаидою
Ивановною долгов ее. Вскоре за Маремьяшей сторож и поденщики, опять-таки на
головах, принесли огромные перины и целый ворох подушек для Аделаиды
Ивановны и для Маремьяши: обе они спали всегда очень мягко!
На всю эту сцену переноски Прокофий глядел молча, но когда Дормидоныч
спросил Минодору, что где же ему можно будет приютиться, и когда та ответила
ему: "В комнатке около кухни", Прокофий не выдержал и воскликнул: "Али здесь
в доме!.. Будет, что про вас еще и клеушков{201} осталось". Молодые лакеи
при этом захохотали. Дормидоныча это оскорбило.
- Не смейтесь, господа, может быть, и самим вам придется в клеушках
жить, - проговорил он.
Прокофий собственно Аделаиду Ивановну уважал, как сестру барина, но
прислугу ее считал за чистую сволочь.
Вскоре прибыла в карете Бегушева и сама Аделаида Ивановна. Она все утро
объезжала чудотворные иконы и равные монастыри и везде со слезами
благодарила бога, что он дал ей такого друга и брата, с которым, по приезде
облобызавшись, прямо отправилась в свое отделение размещать и расставлять
там вещи. За этой работой она провела часа три и так утомилась, такой
сделалась замарашкой, что не решилась даже выйти к обеду и просила к себе в
комнату прислать чего-нибудь. Покушав, Аделаида Ивановна легла почивать и
заснула сном младенца. Вечером Аделаида Ивановна, почувствовав себя после
сна бодрой, приоделась и вышла на мужскую половину, где застала брата, по
обыкновению, в диванной, а вместе с ним и графа Хвостикова, нарочно целый
день не уходившего для нее из дому, чтобы еще более к ней приласкаться. Как