Страница:
ненасытную лапу, вот ты и отворачиваешь рыло от этих дел!"
- Я бы вот даже, - снова заговорил Янсутский, оборачиваясь к Тюменеву,
- осмелился спросить ваше превосходительство, если это не будет большою
нескромностью: то предприятие, по которому я имел смелость беспокоить вас, -
как оно и в каком положении?
- Провалилось! - отвечал с явным удовольствием Тюменев.
Янсутский покраснел.
- Очень жаль, - сказал он с гримасой и пожимая плечами. - Но какая же
причина тому?
- Очень оно фантастично, чересчур фиктивно! - отвечал с усмешкой
Тюменев.
- На каких же данных такой взгляд на него мог установиться? - продолжал
Янсутский.
- На самых точных данных, которые были собраны о нем, - отвечал ему
Тюменев и обратился к Бегушеву: - В последний венский кризис... может, это и
выдумка, но во всяком случае очень хорошо характеризующая время... Положим,
можно изобресть предприятие на разработку какого-нибудь вещества, которого
мало в известной местности находится... изобресть предприятие на разработку
предмета, совершенно не существующего в этой местности, - но там открылось
предприятие, утвержденное правительством, и акции которого превосходнейшим
образом разошлись, в котором поименованной местности совсем не существовало
на всем земном шаре; вот и ваше дело несколько в этом роде, - заключил он,
относясь к Янсутскому.
- Я не думаю-с! - возразил тот с прежней гримасою в лице. - Я, впрочем,
тут только денежным образом участвую, паи имею!
- Да, но паи могут быть проданы!.. Я говорю это не лично про вас, но
бывают случаи, что люди, знающие хорошо подкладку дела, сейчас же продают
свои паи и продают очень выгодно, а люди, не ведающие того, покупают их и
потом плачутся, - проговорил насмешливо Тюменев.
- Нет-с, я не продал бы моих паев, я дело понимаю иначе, - сказал с
достоинством Янсутский и затем обратился к Бегушеву: - А я было, Александр
Иванович, приехал к вам попросить вас откушать ко мне; я, собственно, живу
здесь несколько на бивуаках, но тут существуют прекрасные отели, можно
недурно пообедать, - проговорил он заискивающим голосом.
Бегушев нахмурился.
- Но когда вам это угодно? - спросил он.
- В среду, в шесть часов, в Hotel de France. Я именинник, и хочется
немножко отпраздновать этот день... будут некоторые мои знакомые и дамы,
между прочим.
- Дамы? - переспросил Бегушев.
- Да! Вот эта madame Мерова, а потом наша общая с вами знакомая. Домна
Осиповна Олухова, портрет которой я, кажется, и вижу у вас!.. - объяснил
Янсутский, показывая глазами на портрет.
Бегушев при этом немного смутился и вместе с тем переглянулся с
Тюменевым.
- Вы знакомы, значит, с Домной Осиповной? - спросил он.
- О боже мой, сколько лет! - воскликнул Янсутский. - Я начал знать ее с
первых дней ее замужества и могу сказать, что это примерная женщина в наше
время... идеал, если можно так выразиться...
- А что за господин ее муж? - спросил Бегушев.
Янсутский пожал плечами.
- Это купеческий сынок, человек очень добрый, который умеет только
проматывать, но никак не наживать... Домна Осиповна столько от него
страдала, столько перенесла, потому что каждоминутно видела и мотовство, и
прочее все... Она цеплялась за все и употребляла все средства, чтобы
как-нибудь сохранить и удержать свою семейную жизнь, но ничто не помогло.
Бегушев слушал Янсутского с каким-то мрачным вниманием.
- Без лести можно сказать, - продолжал тот с чувством, - не этакого бы
человека любви была достойна эта женщина... Когда я ей сказал, что, может
быть, будете и вы, она говорит: "Ах, я очень рада! Скажите Александру
Ивановичу, чтобы он непременно приехал".
- Я буду-с, - произнес с тем же мрачным видом Бегушев.
- Ваше превосходительство, - отнесся уже к Тюменеву Янсутский и вставая
при этом на ноги, - я осмелился бы покорнейше просить и вас посетить меня.
- Благодарю вас, но я в этот день думаю уехать из Москвы.
- Но день можно переменить; я именины могу раньше отпраздновать! -
подхватил Янсутский.
- Ах, нет, пожалуйста, я вовсе не желаю вас так стеснять, - проговорил
Тюменев, несколько сконфуженный и удивленный такою смешною угодливостью от
человека, которому он сейчас только говорил колкости.
- Что за вздор: уедешь! - вмешался Бегушев. - Оставайся до четверга, и
поедем!
- Ты желаешь этого? - спросил Тюменев.
- Очень; я тебя, кстати, познакомлю тут с Домной Осиповной, - отвечал
Бегушев.
- Извольте-с, я буду! - обратился Тюменев к Янсутскому.
- Очень вам благодарен! - произнес тот действительно обрадованным
голосом, а потом раскланялся и ушел.
- И это вот тоже герой дня, - хорош? - спросил с грустью Бегушев,
разумея, конечно, Янсутского.
- Да, - подтвердил Тюменев, - но я сильно подозреваю, что Домну
Осиповну он для тебя пригласил.
- Конечно!.. - воскликнул Бегушев. - Хотя, в сущности, он это
удовольствие доставляет мне из-за тебя!
- Из-за меня? - спросил не без удивления Тюменев.
- Из-за тебя! Каждый раз, как ты у меня погостишь, несколько этаких
каналий толстосумов являются ко мне для изъявления почтения и уважения. Хоть
и либеральничают на словах, а хамы в душе, трепещут и благоговеют перед
государственными сановниками!
- Трепещут? - спросил Тюменев, проникнутый тайным удовольствием.
- Сильно! - подтвердил Бегушев.
Глава V
В тот же день сводчик и ходатай по разного рода делам Григорий
Мартынович Грохов сидел за письменным столом в своем грязном и темноватом
кабинете, перед окнами которого вплоть до самого неба вытягивалась
нештукатуренная, грязная каменная стена; а внизу на улице кричали, стучали и
перебранивались беспрестанно едущие и везущие всевозможные товары ломовые
извозчики. Это было в одном из переулков между Варваркой и Ильинкой.
Грохов был несколько слонообразной наружности, имел глаза, налитые
кровью, губы толстые и отчасти воспаленные, цвет лица красноватый. Происходя
из ничтожных сенатских писцов, Грохов ездил в настоящее время на рысаках и
имел, говорят, огромные деньги, что, впрочем, он тщательно скрывал, так что
когда его видали иногда покупающим на бирже тысяч на сто - на полтораста
бумаг и при этом спрашивали: "Что, это ваши деньги, Григорий Мартынович?" -
он с сердцем отвечал: "Нет-с, порученные". Несмотря на свое адвокатское
звание, Грохов редко являлся в суд, особенно новый; но вместе с тем, по
общим слухам, вел дела крупные между купечеством и решал их больше сам,
силою своего характера: возьмет, например, какое ни на есть дело, поедет
сначала к противнику своему и напугает того; а если тот очень упрется, так
Грохов пугнет клиента своего; затем возьмет с обоих деньги и помирит их.
Председательствовал также Грохов во многих конкурсах, любил заведывать
имением малолетних и хлопотал иногда для людей достаточных по делам
бракоразводным. При такого рода значительной деятельности у Грохова была
одна проруха: будучи человеком одиноким, он впадал иногда в загулы; ну,
тогда и дела запускал, и деньжищев черт знает сколько просаживал, и крепкое
здоровье свое отчасти колебал, да вдобавок еще страху какого-то дурацкого
себе наживал недели на две. Настоящая минута для него была именно одною из
таких минут; из всего вчерашнего дня, вечера и ночи Грохов только и помнил
две голые женские ноги, и больше ничего! Может быть, он набуянил где-нибудь,
избил кого-нибудь, убил, пожалуй, - ни за что не мог поручиться! Пот даже
холодный прошибал при этих мыслях Грохова. Но дверь кабинета отворилась, и
вошел письмоводитель его, в поношенном пальто, нечесаный, с опухшим лицом и
тоже, должно быть, вчера бывший сильно пьян.
- Госпожа Олухова к вам приехала, - проговорил он совершенно охриплым
голосом.
Грохов сделал над собою усилие, чтобы вспомнить, кто такая это была
г-жа Олухова, что за дело у ней, и - странное явление: один только вчерашний
вечер и ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой, но
все прошедшее было совершенно ясно в его уме, так что он, встав, сейчас же
нашел в шкафу бумаги с заголовком: "Дело г.г.Олуховых" и положил их на стол,
отпер потом свою конторку и, вынув из нее толстый пакет с надписью: "Деньги
г-жи Олуховой", положил и этот пакет на стол; затем поправил несколько перед
зеркалом прическу свою и, пожевав, чтоб не так сильно пахнуть водкой,
жженого кофе, нарочно для того в кармане носимого, опустился на свой
деревянный стул и, обратясь к письмоводителю, разрешил ему принять
приехавшую госпожу.
Вошла Домна Осиповна в бархатном платье со множеством цепочек на груди
и дорогими кольцами на пальцах. В грязном кабинете Грохова Домна Осиповна
казалась еще красивее.
- Честь и место! - сказал Грохов, стараясь улыбнуться и показывая на
кресло против себя.
Домна Осиповна села. Она заметно была взволнована.
- Я вчера еще была у вас, - начала она.
- Знаю-с!.. Я вчера очень занят был, - перебил ее Грохов.
Чем он, собственно, занят был, мы отчасти знаем.
- Вы были в Петербурге? - продолжала Домна Осиповна.
- Как же-с! - отвечал было Грохов, но у него в это время страшно
закружилась голова, а перед глазами только и мелькали две вчерашние женские
ноги.
Домна Осиповна ожидала, что он будет что-нибудь далее говорить, но
Грохов только в упор смотрел на нее, так что она даже покраснела немного.
- Что ж, муж эту бумагу, о которой я просила вас, дал вам? - сказала
она.
- Выдал-с! - отвечал Грохов и, отыскав в деле Олуховых сказанную
бумагу, подал ее Домне Осиповне и при этом дохнул на нее струею такого
чистого спирта, что Домна Осиповна зажала даже немножко нос рукою. Бумагу
она, впрочем, взяла и с начала до конца очень внимательно прочла ее и
спросила:
- Что же, с этим видом я могу теперь везде свободно жить?
- Конечно-с!.. Без сомнения, - едва достало силы у Грохова ответить ей.
Ему все трудней и трудней становилось существовать; но вдруг... -
таково было счастливое свойство его организма - вдруг он почувствовал легкую
испарину, и голова его начала несколько освежаться.
- Очень можете-с, очень! - повторил он значительно оживленным голосом.
Домна Осиповна несколько мгновений как бы собиралась с мыслями.
- А насчет обеспечения меня, - проговорила она и при этом от волнения
приложила дрожащий свой пальчик к губам, как бы желая кусать ноготь на нем.
- И это устроил-с! - отвечал Грохов; испарина все более и более у него
увеличивалась, и голова становилась ясней. - Я сначала, как и вы тоже
желали, сказал, что вы намерены приехать к нему и жить с ним.
- Интересно, как это он встретил, - заметила Домна Осиповна.
- Испугался очень!.. Точно я из пушки в него выстрелил! - отвечал
Грохов.
Домна Осиповна вспыхнула вся в лице.
- Как лестно это слышать, - произнесла она.
- Кричит, знаете, этой госпоже своей, - продолжал Грохов, - "Глаша,
Глаша, ко мне жена хочет воротиться..." Та прибежала, кричит тоже: "Это
невозможно!.. Нельзя..." - "Позвольте, говорю, господа, закон не лишает
Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также дает и
ей право приехать к нему, когда ей угодно, тем более, что она ничем не
обеспечена!" - "Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил".
- Вот хорошо! - почти воскликнула Домна Осиповна. - Он мне дом подарил,
когда я еще невестой его была.
- Ну, когда бы там ни было, но он все-таки подарил вам... - начал было
Грохов, но при этом вдруг раскашлялся, принялся харкать, плевать; лицо у
него побагровело еще больше, так что Домне Осиповне сделалось гадко и
страшно за него.
- Это все госпожа его натолковывает ему, - проговорила она, когда
Грохов позатих немного.
- Нет-с, ошибаетесь!.. Совершенно ошибаетесь, - возразил он, едва
приходя в себя от трепки, которую задал ему его расходившийся катар. -
Госпожа эта, напротив... когда он написал потом ко мне... О те, черт
поганый, уняться не может! - воскликнул Грохов, относя слова эти к начавшему
снова бить его кашлю. - И когда я передал ему вашу записку... что вы там
желаете получить от него лавки, капитала пятьдесят тысяч... Ну те, дьявол,
как мучит!.. - заключил Грохов, продолжая кашлять.
- Как, однако, вы простудились, - заметила ему с состраданием Домна
Осиповна.
- Страшно простудился... ужасно!.. - говорил Грохов и затем едва
собрался с силами, чтобы продолжать рассказ: - Супруг ваш опять было на
дыбы, но она прикрикнула на него: "Неужели, говорит, вам деньги дороже меня,
но я минуты с вами не останусь жить, если жена ваша вернется к вам"... О
господи, совсем здоровье расклеилось...
И Грохов, как бы в отчаянии, схватил себя за голову.
- Это, я думаю, все от ваших усиленных занятий, - проговорила,
по-прежнему с состраданием, Домна Осиповна. - Но что же, однако, муж мой
выдал вам какой-нибудь документ? - поспешила она прибавить, потому что очень
хорошо видела и понимала, как Грохову трудно было с ней вести объяснение, и
даже почему именно было трудно.
- Выдал-с! Сейчас вот вам передам все: это вот-с купчая крепость на
лавки, а это ваши деньги, - говорил он, пододвигая то и другое к Домне
Осиповне.
Она купчую крепость тоже прочла весьма внимательно и начала потом
считать деньги, раскладывая их сначала на сотни, а потом на тысячи.
- Тут всего тридцать тысяч! - произнесла она недоумевающим голосом.
- Тридцать-с! - ответил сначала очень коротко Грохов; но, видя, что
Домна Осиповна все еще остается в недоумении, он присовокупил: - Все
имущество я ценю в двести тысяч, хотя оно и больше стоит... десять процентов
мне - значит, двадцать тысяч, а тридцать - вам!
Слова эти окончательно озадачили Домну Осиповну.
- Но десять процентов, кажется, берется, когда дело ведут! - произнесла
она с какой-то перекошенной и злой улыбкой.
- А я разве не вел дела? - возразил ей Грохов. - Но кроме того, мы
уговорились так с вами... У меня вашей руки письмо есть на то.
- Но я полагала, что дело дойдет до суда, - говорила с той же злой
улыбкой Домна Осиповна.
- Ну, за это вы благодарите бога, что дело до суда не дошло, - произнес
с ударением и тряхнув головой Грохов, - по суду бы супруг ваш шиш вам
показал.
- Как же шиш... и как это деликатно с вашей стороны так выражаться! -
сказала, вся вспыхнув, Домна Осиповна.
- Так, шиш! - повторил еще раз Грохов. - В законах действительно
сказано, что мужья должны содержать своих жен, но каких? Не имеющих никакого
своего имущества; а муж ваш прямо скажет, что у вас есть дом.
- Но дом я, - возразила Домна Осиповна с прежней неприятной улыбкой, -
сейчас могу продать!
- А тогда он скажет, что у вас деньги есть.
- Деньги я тоже могу прожить, подарить, потерять...
Грохов усмехнулся при этом.
- Да, как же, обманешь кого-нибудь этими побасенками: нынешние судьи не
слепо судят и прямо говорят, что они буквы закона держатся только в делах
уголовных, а в гражданских, - так как надо же в чью-либо пользу решить, -
допускают толкования и, конечно, в вашем деле в вашу пользу не растолковали
бы, потому что вы еще заранее более чем обеспечены были от вашего мужа...
Всех этих слов Грохова Домна Осиповна и не слушала, а молча и с заметно
недовольным лицом укладывала бумаги и деньги в карманы своего платья.
- Вы потрудитесь во всем этом дать мне расписочку, - сказал Грохов,
пододвигая Домне Осиповне бумагу и перо.
- Что же я написать должна? - спросила та.
- Напишите-с, что документы и деньги, переданные мне вашим мужем, вы
сполна получили, а я напишу, что следующие мне по делу сему деньги вами тоже
уплочены!.. - отвечал Грохов и написал, что говорил.
- Ну, не очень я деньги сполна получила, - говорила Домна Осиповна,
начиная писать расписку.
- Не знаю-с, по-моему, вы сполна их получили, - сказал Грохов и на лице
своем весьма ясно изобразил желание, чтобы клиентка его поскорее убиралась
от него; но Домна Осиповна не поднималась с своего места.
- Но каких мне бумаг купить на эти деньги, решительно недоумеваю, -
проговорила она, кусая свои розовые губки.
Грохов догадался, что этот вопрос был адресован к нему.
- Из бумаг вам лучше всего купить хмуринские акции, - отвечал он.
- Но они очень высоко стоят, - произнесла грустным голосом Домна
Осиповна.
- На бирже их нечего и покупать, - там приступу нет, но нельзя ли вам
как-нибудь их достать от самого господина Хмурина; дает, говорят, он
некоторым знакомым по номинальной даже цене... Нет ли у вас человека,
вхожего к нему?
Домна Осиповна некоторое время соображала.
- Янсутского разве попросить; он вчера был у меня, - сказала она, опять
как бы больше сама с собой.
- Чего же лучше... Приятели, ни в чем не отказывают друг другу.
- Его попрошу!.. - продолжала Домна Осиповна тем же размышляющим
голосом. - Но самые акции верны ли?
При этом вопросе Грохов даже рассмеялся.
- Вот еще!.. Верны ли акции... - произнес он.
Домна Осиповна, наконец, поднялась.
Грохов тоже встал с своего стула.
- До свиданья! - сказала она довольно сухо ему.
- До свиданья-с! - повторил и он ей, склоняя свою голову к столу и
начиная внимательно смотреть на лежавшие на нем бумаги.
Домна Осиповна ушла.
Грохов после того опять сейчас же сел.
- Ну, барынька... выжига порядочная! - произнес он, утирая градом
катившийся со лба пот; от всех этих объяснений с клиенткою похмелья у него
как будто бы и не бывало.
От Грохова Домна Осиповна проехала в одну из банкирских контор. Там, в
первой же со входа комнате, за проволочной решеткой, - точно птица какая, -
сидел жид с сильными следами на лице и на руках проказы; несмотря на это,
Домна Осиповна очень любезно поклонилась ему и даже протянула ему в
маленькое отверстие решетки свою руку, которую жид, в свою очередь, с
чувством и довольно сильно пожал.
- А я к вам денег еще привезла положить на чек, - сказала она веселым и
развязным тоном.
- А и прекрасно, что привезли! - подхватил тоже весело жид.
Домна Осиповна положила перед ним на прилавок деньги и расчетную
книжку.
Жид рассмотрел сначала книжку, пересчитал потом деньги и, положив их в
ящик, произнес, стараясь приятно улыбнуться:
- К прежним пятидесяти тысячам вы кладете еще тридцать?
- Еще! - отвечала Домна Осиповна с той же веселой улыбкой; эти
пятьдесят тысяч она скопила, когда еще жила с мужем и распоряжалась всем его
хозяйством, о чем сей последний, конечно, не ведал.
- Но вот еще что... Вероятно, я скоро возьму у вас все свои деньги, -
прибавила Домна Осиповна жиду.
Тот почтительно склонил перед ней свою голову.
- О, когда только вам угодно будет! - произнес он, придав своим глазам
какое-то даже сентиментальное выражение, а затем, написав в книжке, что
нужно было, передал ее с некоторою ловкостью Домне Осиповне.
Та, взглянув на написанную в книжке цифру денег, поблагодарила жида
наиприятнейшей улыбкой.
- Скажите, - начала она, приближая уже почти к самой решетке свое лицо
и весьма негромким голосом, - хмуринские акции верны или нет?
- Как то, что завтра солнце взойдет! - отвечал ей жид.
- Так верны? - переспросила Домна Осиповна.
- Так верны! - повторил жид.
- Mersi*, - сказала на это Домна Осиповна и, пожав еще раз пораженную
проказой руку жида, ушла.
______________
* Благодарю (франц.).
Глава VI
Елизавета Николаевна Мерова, в широчайшем утреннем капоте, обшитом
кругом кружевами и оборками, сидела на небольшом диванчике, вся утонув в
него, так что только и видно было ее маленькое личико и ее маленькие
обнаженные ручки, а остальное все как будто бы была кисея. Квартира
Елизаветы Николаевны, весьма небольшая, в противоположность дому Домны
Осиповны представляла в своем убранстве замечательное изящество и простоту;
в ней ничего не было лишнего, а если что и было, так все очень красивое и,
вероятно, очень дорогое. Квартира ее таким образом была убрана, конечно, на
деньги Янсутского; но собственно вкус, руководствовавший всем этим
убранством, принадлежал родителю Елизаветы Николаевны, графу Николаю
Владимировичу Хвостикову, некогда блестящему камергеру, а теперь, как он сам
даже про себя выражался, - аферисту и прожектеру.
Граф в это время сидел у дочери. Он был уже старик, но совершенно еще
стройный, раздушенный, напомаженный, с бородой a la Napoleon III и в
безукоризненно модной сюртучной паре.
- Как же, chere amie*, ты это утверждаешь!.. - говорил он (даже в
русской речи графа Хвостикова слышалось что-то французское). - Как женщина,
ты не можешь даже этого понимать!..
______________
* дорогой друг (франц.).
- Я, может быть, и не понимаю; но Петр Евстигнеич говорит, что все это
одна фантазия, вздор!.. - возразила ему Елизавета Николаевна.
- Как, вздор? - спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у
него в руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только что перед
тем пил с дочерью шоколад.
- Так, вздор, - повторила она. - Петр Евстигнеич говорит, что надобно
сначала первое дело покончить.
- Но оно уже кончено... с неделю, как оно рассмотрено и разрешено... -
сказал с уверенностью граф.
- А если кончено, так и прекрасно!.. А другое предприятие, Петр
Евстигнеич говорит, надобно подождать...
- Для тебя, chere amie, каждое слово твоего Петра Евстигнеича... Oh,
diable*... от одного отчества его язык переломишь!.. Тебе он, по твоим
чувствам к нему, представляется богом каким-то, изрекающим одни непреложные
истины, но другие, может быть, понимают его иначе!
______________
* О, черт... (франц.).
Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись
ее ветреностью и тем, что она осталась вдовою, - и сделал это не по
какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est
une affaire avantageuse - предприятие не безвыгодное, а выгодными
предприятиями граф в последнее время бредил.
- В сущности, твой Петр Евстигнеич кулак и привык только считать гроши!
- присовокупил он вполголоса.
- Пожалуйста, папа, не говорите так, - остановила его дочь. - Я люблю
этого человека и не позволю никому об нем дурно отзываться.
Говоря это, Елизавета Николаевна вся вспыхнула даже.
- Что ж, это семейный разговор был... - возразил было граф.
- А я и семейного разговора такого не желаю иметь, - подхватила дочь.
Граф замолчал.
Вскоре затем приехала Домна Осиповна. Елизавета Николаевна очень ей
обрадовалась.
- Ах, вот кто это! - воскликнула она, увидав входящую подругу, и,
вскочив, как козочка, с дивана, бросилась обнимать ее.
Граф Хвостиков тоже сейчас встал и поклонился гостье; при этом случае
нельзя не заметить, что поклониться так вежливо и вместе с тем с таким
сохранением собственного достоинства, как сделал это граф, вряд ли многие
умели в Москве.
- Ты, однако, - начала Елизавета Николаевна, перестав, наконец,
целовать Домну Осиповну, - опять в обновке, в бархатном платье!
- Да, я с болезнью моею и поездкою за границу так истрепала мой туалет,
что решительно теперь весь возобновляю его!.. - отвечала та не без важности.
- Постой, постой! - останавливала между тем Мерова приятельницу, не
давая ей садиться и осматривая ее с головы до ног. - Но знаешь, ma chere*,
платье это тяжело на тебе сидит.
______________
* моя дорогая (франц.).
- Я не нахожу этого, - отвечала Домна Осиповна, не совсем, видимо,
довольная этим замечанием.
- Тяжело, - повторила Мерова, - не правда ли, папа? - отнеслась она к
отцу.
Граф Хвостиков лукаво усмехнулся.
- "В мои ль лета свое суждение иметь!"{41} - произнес он уклончиво.
- Как вы ни молоды, граф, но все-таки, я полагаю, свое мнение вы можете
иметь! - отнеслась к нему с улыбкою Домна Осиповна. - Скажите, тяжело это
платье?
- Pardon, madame, je ne comprends pas ce que cela signifie*: тяжело!
Тяжело только то, что трудно поднять, но вам, я надеюсь, не тяжело носить
ваше платье, а приятно.
______________
* Извините, мадам, я не понимаю, что это значит (франц.).
Граф хотел этим что-то такое сострить.
- Даже очень приятно, оно такое теплое, в нем так уютно, - подтвердила
Домна Осиповна.
- Но оно не платье, chere amie, - силилась доказать Мерова, - а
драпировка какая-то.
- Хорошо сказано, хорошо!.. О, ты дочь, достойная меня! - подхватил
граф (он еще смолоду старался слыть за остряка, и даже теперь в обществе
называли его "тупым шилом").
- Поэтому вы, - отнесся он к Домне Осиповне, - прекрасная дорическая
колонна, а платье ваше драпри... Vous etes une dame aux draperies!..*
______________
* Вы - дама в драпировке! (франц.).
- Не знаю... Я что-то колонн в драпировках не видала, - произнесла та,
несколько уже обидевшись и садясь на кресло.
Граф Хвостиков тоже сел.
- Ну что, пустяки - колонна!.. - подхватила Мерова, также усаживаясь
около приятельницы. - Я убеждена, - продолжала она, - что это тебе, по
обыкновению, шила твоя Дарья Петровна.
- Конечно, Дарья Петровна, которая никак не хуже шьет твоей madame
Минангуа, и разница вся в том, что та вдвое берет за фасон и вдвое материи
требует, - возразила Домна Осиповна.
- Как же это возможно! - произнесла почти с плачем в голосе Мерова. -
Папа, разве правда это? - обратилась она опять к отцу.
- Я не знаю фасонов madame Минангуа; но в окнах у ней я только видал
прелестные цветки, - отвечал граф.
- А разве она делает цветы? - спросила Домна Осиповна.
- Нет, он все глупости говорит: засматривался там на хорошеньких
мастериц! - перебила с досадой Мерова и снова обратилась к главному
предмету, ее занимающему: - Ты спрашиваешь, отчего тяжело, но зачем такие
широкие складки? - сказала она, показывая на одну из складок на платье Домны
Осиповны.
Та пожала при этом плечами.
- Ты, значит, не видала последних фасонов; есть у тебя какой-нибудь
модный журнал? - спросила она.
- Два даже! - воскликнула Мерова и, проворно сходив, принесла оба
журнала.
- Смотри: узенькая это складка или широкая? - говорила Домна Осиповна,
- Я бы вот даже, - снова заговорил Янсутский, оборачиваясь к Тюменеву,
- осмелился спросить ваше превосходительство, если это не будет большою
нескромностью: то предприятие, по которому я имел смелость беспокоить вас, -
как оно и в каком положении?
- Провалилось! - отвечал с явным удовольствием Тюменев.
Янсутский покраснел.
- Очень жаль, - сказал он с гримасой и пожимая плечами. - Но какая же
причина тому?
- Очень оно фантастично, чересчур фиктивно! - отвечал с усмешкой
Тюменев.
- На каких же данных такой взгляд на него мог установиться? - продолжал
Янсутский.
- На самых точных данных, которые были собраны о нем, - отвечал ему
Тюменев и обратился к Бегушеву: - В последний венский кризис... может, это и
выдумка, но во всяком случае очень хорошо характеризующая время... Положим,
можно изобресть предприятие на разработку какого-нибудь вещества, которого
мало в известной местности находится... изобресть предприятие на разработку
предмета, совершенно не существующего в этой местности, - но там открылось
предприятие, утвержденное правительством, и акции которого превосходнейшим
образом разошлись, в котором поименованной местности совсем не существовало
на всем земном шаре; вот и ваше дело несколько в этом роде, - заключил он,
относясь к Янсутскому.
- Я не думаю-с! - возразил тот с прежней гримасою в лице. - Я, впрочем,
тут только денежным образом участвую, паи имею!
- Да, но паи могут быть проданы!.. Я говорю это не лично про вас, но
бывают случаи, что люди, знающие хорошо подкладку дела, сейчас же продают
свои паи и продают очень выгодно, а люди, не ведающие того, покупают их и
потом плачутся, - проговорил насмешливо Тюменев.
- Нет-с, я не продал бы моих паев, я дело понимаю иначе, - сказал с
достоинством Янсутский и затем обратился к Бегушеву: - А я было, Александр
Иванович, приехал к вам попросить вас откушать ко мне; я, собственно, живу
здесь несколько на бивуаках, но тут существуют прекрасные отели, можно
недурно пообедать, - проговорил он заискивающим голосом.
Бегушев нахмурился.
- Но когда вам это угодно? - спросил он.
- В среду, в шесть часов, в Hotel de France. Я именинник, и хочется
немножко отпраздновать этот день... будут некоторые мои знакомые и дамы,
между прочим.
- Дамы? - переспросил Бегушев.
- Да! Вот эта madame Мерова, а потом наша общая с вами знакомая. Домна
Осиповна Олухова, портрет которой я, кажется, и вижу у вас!.. - объяснил
Янсутский, показывая глазами на портрет.
Бегушев при этом немного смутился и вместе с тем переглянулся с
Тюменевым.
- Вы знакомы, значит, с Домной Осиповной? - спросил он.
- О боже мой, сколько лет! - воскликнул Янсутский. - Я начал знать ее с
первых дней ее замужества и могу сказать, что это примерная женщина в наше
время... идеал, если можно так выразиться...
- А что за господин ее муж? - спросил Бегушев.
Янсутский пожал плечами.
- Это купеческий сынок, человек очень добрый, который умеет только
проматывать, но никак не наживать... Домна Осиповна столько от него
страдала, столько перенесла, потому что каждоминутно видела и мотовство, и
прочее все... Она цеплялась за все и употребляла все средства, чтобы
как-нибудь сохранить и удержать свою семейную жизнь, но ничто не помогло.
Бегушев слушал Янсутского с каким-то мрачным вниманием.
- Без лести можно сказать, - продолжал тот с чувством, - не этакого бы
человека любви была достойна эта женщина... Когда я ей сказал, что, может
быть, будете и вы, она говорит: "Ах, я очень рада! Скажите Александру
Ивановичу, чтобы он непременно приехал".
- Я буду-с, - произнес с тем же мрачным видом Бегушев.
- Ваше превосходительство, - отнесся уже к Тюменеву Янсутский и вставая
при этом на ноги, - я осмелился бы покорнейше просить и вас посетить меня.
- Благодарю вас, но я в этот день думаю уехать из Москвы.
- Но день можно переменить; я именины могу раньше отпраздновать! -
подхватил Янсутский.
- Ах, нет, пожалуйста, я вовсе не желаю вас так стеснять, - проговорил
Тюменев, несколько сконфуженный и удивленный такою смешною угодливостью от
человека, которому он сейчас только говорил колкости.
- Что за вздор: уедешь! - вмешался Бегушев. - Оставайся до четверга, и
поедем!
- Ты желаешь этого? - спросил Тюменев.
- Очень; я тебя, кстати, познакомлю тут с Домной Осиповной, - отвечал
Бегушев.
- Извольте-с, я буду! - обратился Тюменев к Янсутскому.
- Очень вам благодарен! - произнес тот действительно обрадованным
голосом, а потом раскланялся и ушел.
- И это вот тоже герой дня, - хорош? - спросил с грустью Бегушев,
разумея, конечно, Янсутского.
- Да, - подтвердил Тюменев, - но я сильно подозреваю, что Домну
Осиповну он для тебя пригласил.
- Конечно!.. - воскликнул Бегушев. - Хотя, в сущности, он это
удовольствие доставляет мне из-за тебя!
- Из-за меня? - спросил не без удивления Тюменев.
- Из-за тебя! Каждый раз, как ты у меня погостишь, несколько этаких
каналий толстосумов являются ко мне для изъявления почтения и уважения. Хоть
и либеральничают на словах, а хамы в душе, трепещут и благоговеют перед
государственными сановниками!
- Трепещут? - спросил Тюменев, проникнутый тайным удовольствием.
- Сильно! - подтвердил Бегушев.
Глава V
В тот же день сводчик и ходатай по разного рода делам Григорий
Мартынович Грохов сидел за письменным столом в своем грязном и темноватом
кабинете, перед окнами которого вплоть до самого неба вытягивалась
нештукатуренная, грязная каменная стена; а внизу на улице кричали, стучали и
перебранивались беспрестанно едущие и везущие всевозможные товары ломовые
извозчики. Это было в одном из переулков между Варваркой и Ильинкой.
Грохов был несколько слонообразной наружности, имел глаза, налитые
кровью, губы толстые и отчасти воспаленные, цвет лица красноватый. Происходя
из ничтожных сенатских писцов, Грохов ездил в настоящее время на рысаках и
имел, говорят, огромные деньги, что, впрочем, он тщательно скрывал, так что
когда его видали иногда покупающим на бирже тысяч на сто - на полтораста
бумаг и при этом спрашивали: "Что, это ваши деньги, Григорий Мартынович?" -
он с сердцем отвечал: "Нет-с, порученные". Несмотря на свое адвокатское
звание, Грохов редко являлся в суд, особенно новый; но вместе с тем, по
общим слухам, вел дела крупные между купечеством и решал их больше сам,
силою своего характера: возьмет, например, какое ни на есть дело, поедет
сначала к противнику своему и напугает того; а если тот очень упрется, так
Грохов пугнет клиента своего; затем возьмет с обоих деньги и помирит их.
Председательствовал также Грохов во многих конкурсах, любил заведывать
имением малолетних и хлопотал иногда для людей достаточных по делам
бракоразводным. При такого рода значительной деятельности у Грохова была
одна проруха: будучи человеком одиноким, он впадал иногда в загулы; ну,
тогда и дела запускал, и деньжищев черт знает сколько просаживал, и крепкое
здоровье свое отчасти колебал, да вдобавок еще страху какого-то дурацкого
себе наживал недели на две. Настоящая минута для него была именно одною из
таких минут; из всего вчерашнего дня, вечера и ночи Грохов только и помнил
две голые женские ноги, и больше ничего! Может быть, он набуянил где-нибудь,
избил кого-нибудь, убил, пожалуй, - ни за что не мог поручиться! Пот даже
холодный прошибал при этих мыслях Грохова. Но дверь кабинета отворилась, и
вошел письмоводитель его, в поношенном пальто, нечесаный, с опухшим лицом и
тоже, должно быть, вчера бывший сильно пьян.
- Госпожа Олухова к вам приехала, - проговорил он совершенно охриплым
голосом.
Грохов сделал над собою усилие, чтобы вспомнить, кто такая это была
г-жа Олухова, что за дело у ней, и - странное явление: один только вчерашний
вечер и ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой, но
все прошедшее было совершенно ясно в его уме, так что он, встав, сейчас же
нашел в шкафу бумаги с заголовком: "Дело г.г.Олуховых" и положил их на стол,
отпер потом свою конторку и, вынув из нее толстый пакет с надписью: "Деньги
г-жи Олуховой", положил и этот пакет на стол; затем поправил несколько перед
зеркалом прическу свою и, пожевав, чтоб не так сильно пахнуть водкой,
жженого кофе, нарочно для того в кармане носимого, опустился на свой
деревянный стул и, обратясь к письмоводителю, разрешил ему принять
приехавшую госпожу.
Вошла Домна Осиповна в бархатном платье со множеством цепочек на груди
и дорогими кольцами на пальцах. В грязном кабинете Грохова Домна Осиповна
казалась еще красивее.
- Честь и место! - сказал Грохов, стараясь улыбнуться и показывая на
кресло против себя.
Домна Осиповна села. Она заметно была взволнована.
- Я вчера еще была у вас, - начала она.
- Знаю-с!.. Я вчера очень занят был, - перебил ее Грохов.
Чем он, собственно, занят был, мы отчасти знаем.
- Вы были в Петербурге? - продолжала Домна Осиповна.
- Как же-с! - отвечал было Грохов, но у него в это время страшно
закружилась голова, а перед глазами только и мелькали две вчерашние женские
ноги.
Домна Осиповна ожидала, что он будет что-нибудь далее говорить, но
Грохов только в упор смотрел на нее, так что она даже покраснела немного.
- Что ж, муж эту бумагу, о которой я просила вас, дал вам? - сказала
она.
- Выдал-с! - отвечал Грохов и, отыскав в деле Олуховых сказанную
бумагу, подал ее Домне Осиповне и при этом дохнул на нее струею такого
чистого спирта, что Домна Осиповна зажала даже немножко нос рукою. Бумагу
она, впрочем, взяла и с начала до конца очень внимательно прочла ее и
спросила:
- Что же, с этим видом я могу теперь везде свободно жить?
- Конечно-с!.. Без сомнения, - едва достало силы у Грохова ответить ей.
Ему все трудней и трудней становилось существовать; но вдруг... -
таково было счастливое свойство его организма - вдруг он почувствовал легкую
испарину, и голова его начала несколько освежаться.
- Очень можете-с, очень! - повторил он значительно оживленным голосом.
Домна Осиповна несколько мгновений как бы собиралась с мыслями.
- А насчет обеспечения меня, - проговорила она и при этом от волнения
приложила дрожащий свой пальчик к губам, как бы желая кусать ноготь на нем.
- И это устроил-с! - отвечал Грохов; испарина все более и более у него
увеличивалась, и голова становилась ясней. - Я сначала, как и вы тоже
желали, сказал, что вы намерены приехать к нему и жить с ним.
- Интересно, как это он встретил, - заметила Домна Осиповна.
- Испугался очень!.. Точно я из пушки в него выстрелил! - отвечал
Грохов.
Домна Осиповна вспыхнула вся в лице.
- Как лестно это слышать, - произнесла она.
- Кричит, знаете, этой госпоже своей, - продолжал Грохов, - "Глаша,
Глаша, ко мне жена хочет воротиться..." Та прибежала, кричит тоже: "Это
невозможно!.. Нельзя..." - "Позвольте, говорю, господа, закон не лишает
Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также дает и
ей право приехать к нему, когда ей угодно, тем более, что она ничем не
обеспечена!" - "Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил".
- Вот хорошо! - почти воскликнула Домна Осиповна. - Он мне дом подарил,
когда я еще невестой его была.
- Ну, когда бы там ни было, но он все-таки подарил вам... - начал было
Грохов, но при этом вдруг раскашлялся, принялся харкать, плевать; лицо у
него побагровело еще больше, так что Домне Осиповне сделалось гадко и
страшно за него.
- Это все госпожа его натолковывает ему, - проговорила она, когда
Грохов позатих немного.
- Нет-с, ошибаетесь!.. Совершенно ошибаетесь, - возразил он, едва
приходя в себя от трепки, которую задал ему его расходившийся катар. -
Госпожа эта, напротив... когда он написал потом ко мне... О те, черт
поганый, уняться не может! - воскликнул Грохов, относя слова эти к начавшему
снова бить его кашлю. - И когда я передал ему вашу записку... что вы там
желаете получить от него лавки, капитала пятьдесят тысяч... Ну те, дьявол,
как мучит!.. - заключил Грохов, продолжая кашлять.
- Как, однако, вы простудились, - заметила ему с состраданием Домна
Осиповна.
- Страшно простудился... ужасно!.. - говорил Грохов и затем едва
собрался с силами, чтобы продолжать рассказ: - Супруг ваш опять было на
дыбы, но она прикрикнула на него: "Неужели, говорит, вам деньги дороже меня,
но я минуты с вами не останусь жить, если жена ваша вернется к вам"... О
господи, совсем здоровье расклеилось...
И Грохов, как бы в отчаянии, схватил себя за голову.
- Это, я думаю, все от ваших усиленных занятий, - проговорила,
по-прежнему с состраданием, Домна Осиповна. - Но что же, однако, муж мой
выдал вам какой-нибудь документ? - поспешила она прибавить, потому что очень
хорошо видела и понимала, как Грохову трудно было с ней вести объяснение, и
даже почему именно было трудно.
- Выдал-с! Сейчас вот вам передам все: это вот-с купчая крепость на
лавки, а это ваши деньги, - говорил он, пододвигая то и другое к Домне
Осиповне.
Она купчую крепость тоже прочла весьма внимательно и начала потом
считать деньги, раскладывая их сначала на сотни, а потом на тысячи.
- Тут всего тридцать тысяч! - произнесла она недоумевающим голосом.
- Тридцать-с! - ответил сначала очень коротко Грохов; но, видя, что
Домна Осиповна все еще остается в недоумении, он присовокупил: - Все
имущество я ценю в двести тысяч, хотя оно и больше стоит... десять процентов
мне - значит, двадцать тысяч, а тридцать - вам!
Слова эти окончательно озадачили Домну Осиповну.
- Но десять процентов, кажется, берется, когда дело ведут! - произнесла
она с какой-то перекошенной и злой улыбкой.
- А я разве не вел дела? - возразил ей Грохов. - Но кроме того, мы
уговорились так с вами... У меня вашей руки письмо есть на то.
- Но я полагала, что дело дойдет до суда, - говорила с той же злой
улыбкой Домна Осиповна.
- Ну, за это вы благодарите бога, что дело до суда не дошло, - произнес
с ударением и тряхнув головой Грохов, - по суду бы супруг ваш шиш вам
показал.
- Как же шиш... и как это деликатно с вашей стороны так выражаться! -
сказала, вся вспыхнув, Домна Осиповна.
- Так, шиш! - повторил еще раз Грохов. - В законах действительно
сказано, что мужья должны содержать своих жен, но каких? Не имеющих никакого
своего имущества; а муж ваш прямо скажет, что у вас есть дом.
- Но дом я, - возразила Домна Осиповна с прежней неприятной улыбкой, -
сейчас могу продать!
- А тогда он скажет, что у вас деньги есть.
- Деньги я тоже могу прожить, подарить, потерять...
Грохов усмехнулся при этом.
- Да, как же, обманешь кого-нибудь этими побасенками: нынешние судьи не
слепо судят и прямо говорят, что они буквы закона держатся только в делах
уголовных, а в гражданских, - так как надо же в чью-либо пользу решить, -
допускают толкования и, конечно, в вашем деле в вашу пользу не растолковали
бы, потому что вы еще заранее более чем обеспечены были от вашего мужа...
Всех этих слов Грохова Домна Осиповна и не слушала, а молча и с заметно
недовольным лицом укладывала бумаги и деньги в карманы своего платья.
- Вы потрудитесь во всем этом дать мне расписочку, - сказал Грохов,
пододвигая Домне Осиповне бумагу и перо.
- Что же я написать должна? - спросила та.
- Напишите-с, что документы и деньги, переданные мне вашим мужем, вы
сполна получили, а я напишу, что следующие мне по делу сему деньги вами тоже
уплочены!.. - отвечал Грохов и написал, что говорил.
- Ну, не очень я деньги сполна получила, - говорила Домна Осиповна,
начиная писать расписку.
- Не знаю-с, по-моему, вы сполна их получили, - сказал Грохов и на лице
своем весьма ясно изобразил желание, чтобы клиентка его поскорее убиралась
от него; но Домна Осиповна не поднималась с своего места.
- Но каких мне бумаг купить на эти деньги, решительно недоумеваю, -
проговорила она, кусая свои розовые губки.
Грохов догадался, что этот вопрос был адресован к нему.
- Из бумаг вам лучше всего купить хмуринские акции, - отвечал он.
- Но они очень высоко стоят, - произнесла грустным голосом Домна
Осиповна.
- На бирже их нечего и покупать, - там приступу нет, но нельзя ли вам
как-нибудь их достать от самого господина Хмурина; дает, говорят, он
некоторым знакомым по номинальной даже цене... Нет ли у вас человека,
вхожего к нему?
Домна Осиповна некоторое время соображала.
- Янсутского разве попросить; он вчера был у меня, - сказала она, опять
как бы больше сама с собой.
- Чего же лучше... Приятели, ни в чем не отказывают друг другу.
- Его попрошу!.. - продолжала Домна Осиповна тем же размышляющим
голосом. - Но самые акции верны ли?
При этом вопросе Грохов даже рассмеялся.
- Вот еще!.. Верны ли акции... - произнес он.
Домна Осиповна, наконец, поднялась.
Грохов тоже встал с своего стула.
- До свиданья! - сказала она довольно сухо ему.
- До свиданья-с! - повторил и он ей, склоняя свою голову к столу и
начиная внимательно смотреть на лежавшие на нем бумаги.
Домна Осиповна ушла.
Грохов после того опять сейчас же сел.
- Ну, барынька... выжига порядочная! - произнес он, утирая градом
катившийся со лба пот; от всех этих объяснений с клиенткою похмелья у него
как будто бы и не бывало.
От Грохова Домна Осиповна проехала в одну из банкирских контор. Там, в
первой же со входа комнате, за проволочной решеткой, - точно птица какая, -
сидел жид с сильными следами на лице и на руках проказы; несмотря на это,
Домна Осиповна очень любезно поклонилась ему и даже протянула ему в
маленькое отверстие решетки свою руку, которую жид, в свою очередь, с
чувством и довольно сильно пожал.
- А я к вам денег еще привезла положить на чек, - сказала она веселым и
развязным тоном.
- А и прекрасно, что привезли! - подхватил тоже весело жид.
Домна Осиповна положила перед ним на прилавок деньги и расчетную
книжку.
Жид рассмотрел сначала книжку, пересчитал потом деньги и, положив их в
ящик, произнес, стараясь приятно улыбнуться:
- К прежним пятидесяти тысячам вы кладете еще тридцать?
- Еще! - отвечала Домна Осиповна с той же веселой улыбкой; эти
пятьдесят тысяч она скопила, когда еще жила с мужем и распоряжалась всем его
хозяйством, о чем сей последний, конечно, не ведал.
- Но вот еще что... Вероятно, я скоро возьму у вас все свои деньги, -
прибавила Домна Осиповна жиду.
Тот почтительно склонил перед ней свою голову.
- О, когда только вам угодно будет! - произнес он, придав своим глазам
какое-то даже сентиментальное выражение, а затем, написав в книжке, что
нужно было, передал ее с некоторою ловкостью Домне Осиповне.
Та, взглянув на написанную в книжке цифру денег, поблагодарила жида
наиприятнейшей улыбкой.
- Скажите, - начала она, приближая уже почти к самой решетке свое лицо
и весьма негромким голосом, - хмуринские акции верны или нет?
- Как то, что завтра солнце взойдет! - отвечал ей жид.
- Так верны? - переспросила Домна Осиповна.
- Так верны! - повторил жид.
- Mersi*, - сказала на это Домна Осиповна и, пожав еще раз пораженную
проказой руку жида, ушла.
______________
* Благодарю (франц.).
Глава VI
Елизавета Николаевна Мерова, в широчайшем утреннем капоте, обшитом
кругом кружевами и оборками, сидела на небольшом диванчике, вся утонув в
него, так что только и видно было ее маленькое личико и ее маленькие
обнаженные ручки, а остальное все как будто бы была кисея. Квартира
Елизаветы Николаевны, весьма небольшая, в противоположность дому Домны
Осиповны представляла в своем убранстве замечательное изящество и простоту;
в ней ничего не было лишнего, а если что и было, так все очень красивое и,
вероятно, очень дорогое. Квартира ее таким образом была убрана, конечно, на
деньги Янсутского; но собственно вкус, руководствовавший всем этим
убранством, принадлежал родителю Елизаветы Николаевны, графу Николаю
Владимировичу Хвостикову, некогда блестящему камергеру, а теперь, как он сам
даже про себя выражался, - аферисту и прожектеру.
Граф в это время сидел у дочери. Он был уже старик, но совершенно еще
стройный, раздушенный, напомаженный, с бородой a la Napoleon III и в
безукоризненно модной сюртучной паре.
- Как же, chere amie*, ты это утверждаешь!.. - говорил он (даже в
русской речи графа Хвостикова слышалось что-то французское). - Как женщина,
ты не можешь даже этого понимать!..
______________
* дорогой друг (франц.).
- Я, может быть, и не понимаю; но Петр Евстигнеич говорит, что все это
одна фантазия, вздор!.. - возразила ему Елизавета Николаевна.
- Как, вздор? - спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у
него в руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только что перед
тем пил с дочерью шоколад.
- Так, вздор, - повторила она. - Петр Евстигнеич говорит, что надобно
сначала первое дело покончить.
- Но оно уже кончено... с неделю, как оно рассмотрено и разрешено... -
сказал с уверенностью граф.
- А если кончено, так и прекрасно!.. А другое предприятие, Петр
Евстигнеич говорит, надобно подождать...
- Для тебя, chere amie, каждое слово твоего Петра Евстигнеича... Oh,
diable*... от одного отчества его язык переломишь!.. Тебе он, по твоим
чувствам к нему, представляется богом каким-то, изрекающим одни непреложные
истины, но другие, может быть, понимают его иначе!
______________
* О, черт... (франц.).
Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись
ее ветреностью и тем, что она осталась вдовою, - и сделал это не по
какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est
une affaire avantageuse - предприятие не безвыгодное, а выгодными
предприятиями граф в последнее время бредил.
- В сущности, твой Петр Евстигнеич кулак и привык только считать гроши!
- присовокупил он вполголоса.
- Пожалуйста, папа, не говорите так, - остановила его дочь. - Я люблю
этого человека и не позволю никому об нем дурно отзываться.
Говоря это, Елизавета Николаевна вся вспыхнула даже.
- Что ж, это семейный разговор был... - возразил было граф.
- А я и семейного разговора такого не желаю иметь, - подхватила дочь.
Граф замолчал.
Вскоре затем приехала Домна Осиповна. Елизавета Николаевна очень ей
обрадовалась.
- Ах, вот кто это! - воскликнула она, увидав входящую подругу, и,
вскочив, как козочка, с дивана, бросилась обнимать ее.
Граф Хвостиков тоже сейчас встал и поклонился гостье; при этом случае
нельзя не заметить, что поклониться так вежливо и вместе с тем с таким
сохранением собственного достоинства, как сделал это граф, вряд ли многие
умели в Москве.
- Ты, однако, - начала Елизавета Николаевна, перестав, наконец,
целовать Домну Осиповну, - опять в обновке, в бархатном платье!
- Да, я с болезнью моею и поездкою за границу так истрепала мой туалет,
что решительно теперь весь возобновляю его!.. - отвечала та не без важности.
- Постой, постой! - останавливала между тем Мерова приятельницу, не
давая ей садиться и осматривая ее с головы до ног. - Но знаешь, ma chere*,
платье это тяжело на тебе сидит.
______________
* моя дорогая (франц.).
- Я не нахожу этого, - отвечала Домна Осиповна, не совсем, видимо,
довольная этим замечанием.
- Тяжело, - повторила Мерова, - не правда ли, папа? - отнеслась она к
отцу.
Граф Хвостиков лукаво усмехнулся.
- "В мои ль лета свое суждение иметь!"{41} - произнес он уклончиво.
- Как вы ни молоды, граф, но все-таки, я полагаю, свое мнение вы можете
иметь! - отнеслась к нему с улыбкою Домна Осиповна. - Скажите, тяжело это
платье?
- Pardon, madame, je ne comprends pas ce que cela signifie*: тяжело!
Тяжело только то, что трудно поднять, но вам, я надеюсь, не тяжело носить
ваше платье, а приятно.
______________
* Извините, мадам, я не понимаю, что это значит (франц.).
Граф хотел этим что-то такое сострить.
- Даже очень приятно, оно такое теплое, в нем так уютно, - подтвердила
Домна Осиповна.
- Но оно не платье, chere amie, - силилась доказать Мерова, - а
драпировка какая-то.
- Хорошо сказано, хорошо!.. О, ты дочь, достойная меня! - подхватил
граф (он еще смолоду старался слыть за остряка, и даже теперь в обществе
называли его "тупым шилом").
- Поэтому вы, - отнесся он к Домне Осиповне, - прекрасная дорическая
колонна, а платье ваше драпри... Vous etes une dame aux draperies!..*
______________
* Вы - дама в драпировке! (франц.).
- Не знаю... Я что-то колонн в драпировках не видала, - произнесла та,
несколько уже обидевшись и садясь на кресло.
Граф Хвостиков тоже сел.
- Ну что, пустяки - колонна!.. - подхватила Мерова, также усаживаясь
около приятельницы. - Я убеждена, - продолжала она, - что это тебе, по
обыкновению, шила твоя Дарья Петровна.
- Конечно, Дарья Петровна, которая никак не хуже шьет твоей madame
Минангуа, и разница вся в том, что та вдвое берет за фасон и вдвое материи
требует, - возразила Домна Осиповна.
- Как же это возможно! - произнесла почти с плачем в голосе Мерова. -
Папа, разве правда это? - обратилась она опять к отцу.
- Я не знаю фасонов madame Минангуа; но в окнах у ней я только видал
прелестные цветки, - отвечал граф.
- А разве она делает цветы? - спросила Домна Осиповна.
- Нет, он все глупости говорит: засматривался там на хорошеньких
мастериц! - перебила с досадой Мерова и снова обратилась к главному
предмету, ее занимающему: - Ты спрашиваешь, отчего тяжело, но зачем такие
широкие складки? - сказала она, показывая на одну из складок на платье Домны
Осиповны.
Та пожала при этом плечами.
- Ты, значит, не видала последних фасонов; есть у тебя какой-нибудь
модный журнал? - спросила она.
- Два даже! - воскликнула Мерова и, проворно сходив, принесла оба
журнала.
- Смотри: узенькая это складка или широкая? - говорила Домна Осиповна,