Страница:
более и более краснея.
- А как приехали сюда, так и расхворались, - это очень понятно; я тоже,
- как уж мне хорошо жить у брата, все равно, что в царстве небесном, - но
прихварываю: то ноги пухнут, то голова кружится.
- От любви, может быть! - пошутила Мерова.
Аделаида Ивановна засмеялась самым искренним смехом.
- Очень может быть, очень! - говорила она.
В это время, однако, сметливая Минодора, заметив, что это беседование
смущает и утомляет Мерову, подошла и шепнула Аделаиде Ивановне, что больной
пора ставить мушку.
- Непременно, это необходимо! - согласилась она и, встав, сначала
поцеловала Мерову, а потом перекрестила. - Целую вас и кладу на вашу грудь
крестное знамение с таким же чувством, как бы делала это мать ваша, -
проговорила она и вышла.
Мерова по уходе ее залилась слезами: она с детства не встречала такого
ухода и такой ласки, как нашла это в доме Бегушева.
Глава VIII
Тучи громадных событий скоплялись на Востоке: славянский вопрос все
более и более начинал заинтересовывать общество; газеты кричали,
перебранивались между собой: одни, которым и в мирное время было хорошо,
желали мира; другие, которые или совсем погасали, или начинали погасать,
желали войны; телеграммы изоврались и изолгались до последней степени; в
комитеты славянские сыпались сотни тысяч; сборщицы в кружку с красным
крестом появились на всех сборищах, торжищах и улицах; бедных добровольцев,
как баранов на убой, отправляли целыми вагонами в Сербию; портрет генерала
Черняева виднелся во всех почти лавочках. Все эти явления, конечно, влияли и
на выведенных мною лиц, из которых, впрочем, главный герой мой, Бегушев, как
бы совершенно этим не интересовался и упорно отмалчивался на все вопросы,
которые делали ему многие, так как знали, что некогда он изъездил вдоль и
поперек все славянские земли. Зато граф Хвостиков и Долгов, снова
сблизившиеся, очень много говорили и, ездя неустанно во все дома, куда
только их пускали, старались всюду внушать благородные и гуманные
чувствования. За такие их подвиги одна газета пригласила их к
сотрудничеству, открыв им целую рубрику, где бы они могли излагать свои
мысли. Долгов, разумеется, по своей непривычке писать, не изложил печатно ни
одной мысли; но граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер,
по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно
намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу;
пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось, а потому граф решился
лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у
которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы
пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении
оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по
воспоминаниям. Бегушеву граф не смел и заикнуться о пожертвовании,
предчувствуя, что тот новую изобретенную графом деятельность с первых же
слов обзовет не очень лестным именем. Таким образом, опять оставалась одна
только Домна Осиповна, подающая некоторую надежду, к которой граф нарочно и
приехал поутру, чтоб застать ее без мужа. Принят он на этот раз был очень
скоро и, увидав Домну Осиповну, чуть не вскрикнул от удивления - до такой
степени она похудела и постарела за это непродолжительное время; белила и
румяна только что не сыпались с ее лица.
- А я к вам, - начала она без прежней своей важности, - писать уж
хотела, чтобы узнать о здоровье Лизы... Она, как мне передавали, тоже у
Бегушева обитает.
- У нас, у нас! - поспешно отвечал граф.
- Я бы приехала навестить ее, но господин Бегушев, может быть, не велит
меня принять, - продолжала Домна Осиповна.
- Нет, нет! У нее совсем особое отделение... Александр Иванович отдал
ей комнаты покойной матери своей, - бухнул, не остерегшись, граф.
- Комнаты матери!.. - повторила с ударением Домна Осиповна. - И что же,
Лиза в постели лежит? - присовокупила она.
- Иногда; но больше сидит и вместе с нами увлекается великим движением,
обхватившим все классы общества!.. - ввернул граф газетную фразу, чтобы
сильней повоздействовать на Домну Осиповну. - К вам я тоже приехал с
кружечкой, хоть и сердит на вас, что вы не хотели поддержать газеты, которая
как бы теперь была полезна!.. Впрочем, бог вас простит за это; пожертвуйте,
по крайней мере, теперь нашим соплеменникам, сколько можете!..
И граф развернул перед Домной Осиповной свой пустой бумажник, чтобы
приять в него посильную дань. Но Домна Осиповна вместо дани сделала ему
ручкой и, немного склонив голову, проговорила озлобленнейшим голосом:
- Благодарю вас покорно!.. Очень вам благодарна!.. Я уж много
жертвовала!
Домна Осиповна точно что через разных влиятельных лиц много
пережертвовала, надеясь в них найти помощь по своим делам. Но помощи этой
она до сих пор не ощущала, что ее очень сердило и огорчало.
- Мне теперь не до чужих нужд; у меня своих много!.. - объяснила она
графу.
- Стало быть, правда, что я вам говорил со слов Янсутского? - спросил
тот по наружности как бы с участием, а про себя думал: "Так тебе, скряге, и
надо!"
- Конечно, вздор!.. Он сам все это и выдумал, - воскликнула Домна
Осиповна. - Тут его несколько времени тому назад избили в трактире, -
присовокупила она.
- Скажите! - произнес граф, как бы удивленный тем, что слышит.
- Об этом напечатано было в газетах... Я сама читала!.. Янсутский
назван по имени, а о господине, который бил его, сказано только, что он
очень храбрый и силы необыкновенной!
- Скажите! - повторил еще раз граф, как бы приходивший все более и
более в удивление, хотя от него именно и пущено было это известие в газеты.
- Я, признаться, ужасно порадовалась, что его поколотили, ужасно!.. -
заключила Домна Осиповна.
- А где же теперь Янсутский? - спросил граф.
- Он после этого сраму в Сибирь ускакал... Скупает там векселя
покойного деда по десяти, по двадцати копеек за рубль и сюда пишет, что как
только вернется, так посадит меня в тюрьму, дурак этакой!.. Того не
понимает, что я его нисколько не боюсь...
Домна Осиповна в последних словах своих сказала неправду: она очень
боялась угрожающего ей дела, тем более, что Янсутский всюду рассказывал, что
предполагаемый им процесс он поведет вдвоем с Гроховым.
Граф собрался уходить.
Домна Осиповна при прощанье еще раз повторила, что она непременно
приедет навестить Елизавету Николаевну. Граф ничего ей на это не ответил и,
сухо откланявшись, отправился домой с твердым намерением напечатать самого
ядовитого свойства статейку о черствых и корыстолюбивых людях, к несчастью,
до сих пор существующих в нашем обществе, особенно между купечеством. К
досаде на Домну Осиповну за отказ ее в пожертвовании у Хвостикова
присоединялась и мысль о настойчивом желании Перехватовой посетить
непременно его дочь. "Уж не думает ли она отбить Бегушева у Лизы?" -
спрашивал он себя. В том, что Елизавета Николаевна, хоть и больная,
находится в близких отношениях с Александром Ивановичем, граф не сомневался.
Все эти злые и беспокойные мысли сразу, впрочем, выскочили из его головы,
когда он встретил ехавшего к нему быстро Долгова, который еще с пролеток
кричал, что им сегодня непременно надобно ехать обедать в Английский клуб,
куда приедет генерал Трахов, аки бы привезший серьезнейшее известие из
Петербурга.
Подозрение графа касательно задней мысли Домны Осиповны было отчасти
справедливо: она в самом деле хотела видеть не Мерову, но Бегушева, которого
Домна Осиповна ревновала к Елизавете Николаевне. Да, читатель, ревновала!..
До последнего времени Домна Осиповна ни от кого не слыхала, чтобы Бегушев,
расставшись с ней, полюбил какую-нибудь другую женщину, так что она, к
великой усладе своего самолюбия, начинала думать, что он всю жизнь будет
страдать по ней; а тут вдруг Бегушев берет к себе Мерову - зачем?.. Для
чего?.. Чтобы он делал это бескорыстно, Домна Осиповна, как и граф
Хвостиков, не думала, и при этом совершенно не верила в нравственность своей
подруги!.. С такого рода мыслями и чувствованиями приехала она в хорошо ей
когда-то знакомый дом, где она провела столько блаженных минут. Готовая
расплакаться при этом воспоминании, Домна Осиповна с замирающим сердцем от
страха, что не примут ее, послала своего ливрейного лакея узнать: может ли
она видеть Елизавету Николаевну Мерову. Встреть сего посланного Прокофий,
тот бы прямо ему объявил, что барыню ихнюю барин его никогда не велел к себе
пускать; но в передней в это время был не он, а один из молодых служителей,
который, увидав подъехавшую карету, не дожидаясь даже звонка, отворил дверь
и, услыхав, что приехала Домна Осиповна навестить госпожу Мерову, пошел и
сказал о том Минодоре, а та передала об этом посещении Елизавете Николаевне,
которая испугалась и встревожилась и послала спросить Александра Ивановича,
что позволит ли он ей принять Домну Осиповну.
Бегушев некоторое время думал.
- Отчего ж не принять? Пусть примут, - отвечал он потом не совсем
спокойным голосом.
Домну Осиповну привели, наконец, в комнату приятельницы; гостья и
хозяйка сначала обнялись, расцеловались и потом обе расплакались: кто из них
несчастнее был в эти минуты - нищая ли Мерова, истерзанная болезнью, или
Домна Осиповна, с каждым днем все более и более теряющая перья из своего
величия, - сказать трудно; еще за год перед тем Домна Осиповна полагала, что
она после долгой борьбы вступила в сад, исполненный одних только цветов
радости, а ей пришлось наскочить на тернии, более колючие, чем когда-либо
случалось проходить.
- Как ты попала сюда? - первое, что спросила Домна Осиповна
приятельницу.
- Александр Иванович нашел меня совсем нищую и перевез к себе, -
отвечала та.
Спросить Елизавету Николаевну, где она была и что делала с тех пор, как
скрылась из Петербурга, Домна Осиповна считала излишним, так как
догадывалась, какого рода жизнь вела ее приятельница.
- И тебе не грех было не написать мне о своем положении, а одолжаться у
почти незнакомого тебе человека? - заметила она ей.
Мерова вспыхнула.
- У Александра Ивановича отец мой живет; ты же, я слышала, вышла замуж,
а потому не зависишь от себя!.. - проговорила она.
- Я никогда ни от первого, ни от второго мужа не была в такой
зависимости, потому что если им дать волю, так они возьмут их две, три!..
Домна Осиповна так резко отозвалась о мужьях потому, что у ней перед
самым отъездом вышла сильная перебранка с супругом, по причинам несколько
отдаленным. Перехватов, как только разнесся слух о возможности для Домны
Осиповны банкротства, утратил к ней всякую внимательность, нежность и
угодливость. Домна Осиповна, конечно, отгадала истинную причину его
холодности и окончательно убедилась, что в душе он подлец; Бегушев показался
ей сравнительно с ним полубогом по благородству своих чувств; он бесился на
нее, когда она наживала деньги, и никогда бы, конечно, не кинул ее при
какой-нибудь денежной беде. Все это она до поры до времени таила и не
высказывала мужу; но когда он услыхал, что Домна Осиповна хочет посетить
Мерову, вскипятился и сказал ей повелительным голосом:
- Вам не следует туда ездить!
Домна Осиповна сначала посмотрела ему в лицо, мгновенно утратившее весь
свой румянец, и тоже произнесла не очень нежно:
- Почему же не следует?
- Потому что господин Бегушев, у которого живет Мерова, ваш старый
поклонник! - ответил ей муж.
- Что ж из того, что он старый мой поклонник; женясь на мне, вы знали
это! - возразила Домна Осиповна.
- Мало ли что было прежде, но теперь возобновлять это знакомство
неприлично, - проговорил Перехватов.
Тут уж более Домна Осиповна не выдержала.
- А вам прилично целые дни не бывать дома и объезжать под видом
практики ваших бывших обожательниц и приискивать, может быть, еще новых?
Что муж делает это, Домна Осиповна твердо была в том убеждена.
- Между нами одна разница, - продолжала она с дрожащими губами и
раздувшимися ноздрями. - Вы с ваших обожательниц берете деньги за визиты, а
я к Бегушеву еду даром, и не к нему даже, а к моей больной подруге!
Намек этот был очень оскорбителен для Перехватова, тем более что прямо
на него он и возразить ничего не мог, так как с самой Домны Осиповны побирал
порядочные деньги за свои любовно-врачебные посещения.
- Вас надобно освидетельствовать в умственных способностях; у вас тут
немного тронулось от ваших истерик и капризов! - проговорил он, показывая
себе на лоб.
- Я знаю, что вы этого желаете и добьетесь, вероятно, потому что все
употребляете, чтобы я умерла или помешалась, - подхватила Домна Осиповна.
Далее супруги от напора гнева не в состоянии были говорить, и вскоре
доктор уехал в больницу свою, а Домна Осиповна поехала к Меровой с великим
желанием встретиться с Бегушевым.
- Александр Иванович заходит к тебе иногда? - спросила она Елизавету
Николаевну.
Мерова при этом вопросе нахмурилась.
- Редко! - ответила она нехотя; но вдруг, как бы в опровержение того,
вошел Бегушев; при появлении его лицо Домны Осиповны просияло, а у Меровой
оно приняло свойственное ему выражение отчаяния.
У Бегушева все это не свернулось с глазу. Домна Осиповна, впрочем,
своей набеленною и старающеюся улыбаться физиономиею показалась ему гадка.
Он ей наскоро и молча поклонился и обратился ласково к больной.
- Как вы себя чувствуете? - сказал он.
- Очень нехорошо! - отвечала та, закидывая свои маленькие ручки на
голову.
- Но граф вчера был у меня и сказал, что ты вовсе не так серьезно
больна, как я тебя нашла! - вмешалась в разговор Домна Осиповна.
- Граф, может быть, думает, что я не серьезно больна, но я больна и
даже желаю еще больнее быть, чтоб умереть скорее! - произнесла Мерова.
- Но ты забываешь окружающих тебя!.. Какое горе, я думаю, для них твоя
болезнь!.. - язвила Домна Осиповна.
- Ах, окружающим меня все равно это! Еще порадуются, когда я умру!.. -
воскликнула Елизавета Николаевна, насколько у ней достало голоса.
Бегушев очень хорошо понимал, что обе эти госпожи прохаживались на его
счет, но Меровой он еще прощал, а Домне Осиповне - нет, и решился ее
отделать.
- Елизавету Николаевну волнуют наши разговоры, а это ей вреднее всего,
- сказал он с резкостью.
Домна Осиповна даже сквозь белила покраснела.
- Извините, я не знала, что мои слова могли почему-либо взволновать
Лизу! Вы позволите мне, по крайней мере, закурить пахитоску? - проговорила
она.
- Больная сама не курит, и при ней тоже не велено курить, - отказал ей
и в том Бегушев.
Домна Осиповна видела, что он с умыслом говорил ей дерзости, и назло
ему, а также и Меровой, решилась продолжить свой визит.
- Александр Иванович до сих пор еще, кажется, сердится на меня, хотя я
в разлуке моей с ним нисколько не виновата! - отнеслась она к Елизавете
Николаевне, у которой опять появилось отчаяние в лице.
Наглость и бесстыдство Домны Осиповны поразили Бегушева.
- О какой это разлуке вы вспоминаете, о которой я давно и забыл... -
проговорил он презрительно-насмешливым тоном.
- Вы забыли?.. Это хорошо и может послужить уроком для других женщин,
как вас понимать! - не унималась Домна Осиповна.
Бегушев насильственно рассмеялся.
- Если вам нечего другого делать, так хоть всех в мире женщин поучайте,
как меня понимать! - проговорил он, вставая, и, сказав Меровой, что он потом
зайдет к ней, ушел, не поклонившись Домне Осиповне.
Та осталась решительно рассвирепелой тигрицей.
- Я тебе еще прежде говорила и писала, что это за человек! Побереги
себя хоть перед смертью в отношении его! - говорила она, забыв всякое
приличие.
- От чего мне себя беречь? - возразила ей Елизавета Николаевна слабым
голосом.
- Знаю я, chere amie*, знаю! Меня нельзя обмануть, и вот к тебе моя
просьба теперь: когда он бросит тебя, то напиши мне, - я возьму тебя к себе!
- произнесла она взволнованным голосом и, поцеловав больную, уехала.
______________
* дорогая подруга (франц.).
Злобе и страданиям в душе Домны Осиповны пределов не было: она приехала
почти уверенная, что помирится с Бегушевым и что даже будет предостерегать
его от Меровой; но вышло, как мы видели, совершенно наоборот.
Бегушев возвратился к Меровой сейчас же, как только уехала Домна
Осиповна. Елизавета Николаевна лежала в своей постели мрачнее ночи.
- Что за штуки эта негодяйка выкидывает! - сказал он.
- Она не негодяйка, - отвечала Елизавета Николаевна, - она знает
только, что вы ее еще любите!
- Господи помилуй! - сказал, усмехаясь и пожимая плечами, Бегушев.
- Как же не любите! - продолжала Мерова, совершенно не обратившая
внимания на его восклицание. - Как только услыхал, что она приехала, сейчас
же велел ее принять и сам явился.
Чтобы успокоить Мерову, Бегушев сознался, что в самом деле глупо было с
его стороны войти к ней в комнату, когда была там Домна Осиповна, но что
сделано было это чисто по необдуманности, а не по какому-нибудь чувству. "Не
мальчишка же я..." - заключил он.
- Вы хуже, чем мальчишка, - перебила его уже со слезами на глазах
больная, - вы старый волокита... Домна Осиповна хорошо вас знает... Но я вам
не позволю этого делать, вы не смейте меня дурачить и обманывать.
- Прежде всего вы не волнуйтесь, это для вас очень вредно!.. -
продолжал ее успокаивать Бегушев.
- Нет, я хочу волноваться, я буду нарочно волноваться, чтобы мне не
оставаться в живых! - говорила Мерова и стукнула ручкой по кровати.
Бегушев не выдержал и тоже вспылил.
- В таком случае плачьте, сколько вам угодно!.. - сказал он и, встав,
хотел было уйти, но Елизавета Николаевна схватила его за полу сюртука.
- А, вы уж и бежать!.. Ах да, обрадовались; но я вас убью, если вы
уйдете, слышите!.. - почти кричала она.
Бегушев при этом невольно вспомнил рассказы Тюменева про ее порывистый
нрав, превосходящий даже характер Домны Осиповны.
- Целуйте меня!.. Целуйте... - бормотала между тем Елизавета
Николаевна.
Бегушев с удовольствием исполнил ее желание и наклонился к ней. Она
обвила его шею своими худенькими ручками и начала целовать без конца.
- Я тебе еще не принадлежала; но теперь хочу принадлежать, - прошептала
она.
Бегушев потерял, наконец, голову. Мерова в своем увлечении казалась ему
очаровательною: глаза ее блистали, все тело пылало в жару.
Приехавший в восемь часов доктор и раздавшийся затем звонок прервал их
свидание. Бегушев поспешил уйти от Елизаветы Николаевны. Доктор, войдя к
ней, заметил, что она была в тревожном состоянии, и первое, что начал
выслушивать, - ее грудь; выражение лица его сделалось недовольным.
- Вам больше всего надобно беречь ваше сердце, а вы его-то и не
бережете, - сказал он укоризненным голосом.
- Нет, ничего!.. Мне сегодня гораздо лучше!.. - отвечала безумица
веселым тоном.
Доктор сомнительно покачал головой и дал ей двойную дозу капель
дигиталис и, уезжая, убедительно просил не волноваться и не тревожиться
ничем.
Бегушев, возвратясь в свой кабинет, застал там Хвостикова и Трахова.
- Это какими судьбами? - воскликнул он, обращаясь к генералу и дружески
пожимая его руку.
- Приехал совсем с женой в Москву.
- А где же его сиятельство вы подцепили? - спрашивал Бегушев.
- В клубе встретились, и, можете себе представить, вдруг там кто-то
выдумал, что я привез из Петербурга по современной политике важную новость,
а я никого даже не видал перед отъездом оттуда, - говорил генерал с
гримасой.
- Передавая московские вести, я обыкновенно прибавляю, с позволения
сказать: это я слышал в Москве! - сострил граф Хвостиков.
- Именно! - подхватил генерал Трахов, видимо, бывший в весьма дурном
расположении духа, что с ним почти всегда случалось, когда он был не в очень
дальнем расстоянии от супруги своей.
- Вы главное скажите Александру Ивановичу, - напомнил Трахову граф.
- Главное, - продолжал тот невеселым голосом, - что в воскресенье у нас
будет une petite soiree litteraire*... будут читать драму жены... Я профан в
этом деле, хоть и очень люблю театр...
______________
* маленький литературный вечер... (франц.).
- Драма будет ко времени... ко времени... - подхватил опять Хвостиков.
- Может быть, - согласился генерал и отнесся к Бегушеву: - Жена умоляет
вас, cousin, приехать к нам и прослушать ее творение. Вы хоть и пикируетесь
с ней всегда немножко, но она вас бесконечно уважает.
Бегушев молчал.
- Приедете? - повторил генерал. - А в противном случае она меня со
света сгонит.
Бегушев колебался еще несколько мгновений: драма кузины заранее ему
представлялась чем-то бесконечно бездарным, мертвящим; но, будучи исполнен
собственного счастья, он обещался быть.
- Merci, тысячу раз merci... - произнес генерал. - Но теперь вот еще
задача! Жена желает, чтобы драму читала актриса Чуйкина... Она где-то
слышала ее, как она декламировала поэму Глинки "Капля"... Vous connaissez
cet ouvrage?*
______________
* Вы знаете это произведение? (франц.).
- Слыхал об нем, - отвечал Бегушев.
- On dit*, что это высокое произведение!.. Quant a moi, pardon, je ne
le comprends pas...** Я случайно прочел эту поэму, найдя ее в библиотеке
покойного тестя, который был - вы, вероятно, слыхали - заклятый масон, носил
звание великого провинциального мастера и ужасно дорожил всеми подобными
писаниями.
______________
* говорят (франц.).
** Что касается меня, то я, простите, его не понимаю... (франц.).
- Но отчего же Татьяна Васильевна сама не хочет нам прочесть своей
драмы? - спросил Бегушев.
- Ссылается на голос... говорит, что голос у ней слаб, а она желает,
чтобы каждое слово из ее пьесы все слышали... Авторское, знаете, самолюбие,
но трудность тут та, что подай ей непременно Чуйкину, которую, конечно, я
видал, и она всегда мне напоминала парижскую кухарочку, а в то же время, по
слухам, очень горда и вдруг на приглашение мое скажет: "Же не ве па, же не
пе па, же не манж па де ля репа"*.
______________
* Эта рифмованная шутка означает: "Я не хочу, я не могу, я не ем репы".
- По-моему, вот какой тут самый практический путь! - отозвался граф
Хвостиков. - Чуйкина живет с Офонькиным, который ее никуда без себя не
пускает... Единственное средство - ехать вам, генерал, к Офонькину и
пригласить его вместе с Чуйкиной.
Генерала покоробило.
- C'est impossible!..* - воскликнул было он сначала.
______________
* Это невозможно!.. (франц.).
- Иначе она не поедет! - повторил граф настойчиво.
- Но когда же ехать? - спросил генерал.
- Сейчас!.. Я хоть и враг Офонькина, но с вами поеду! - отвечал граф.
Генерал вопросительно взглянул на Бегушева.
- Как вы, cousin, думаете: можно? - сказал он тому.
- Это дело вашего вкуса, - отвечал ему Бегушев.
- Mon Dieu, какой тут мой вкус!.. Я только жертва и мученик моей жены!
- воскликнул генерал плачевным голосом.
- Но подобное приглашение, полагаю, не понравится и Татьяне
Васильевне... Она так щепетильна и строга в этом отношении! - проговорил
Бегушев.
- Для драмы своей она готова идти на все... человека, кажется, убить
способна! - заметил генерал.
- Ничего, поедемте! - ободрил его Хвостиков.
Генерал пожал плечами и согласился.
Когда они приехали к Офонькину, то застали его сбирающимся уехать из
дому и отправиться именно к Чуйкиной; он был уже в передней и держал в руках
завернутый в бумагу толстый кусок шелковой материи, которую и вез ей в
подарок.
Увидев знакомую ему фигуру графа Хвостикова, Офонькин сделал
недовольную мину; но, взглянув на его сопутника в генеральских погонах, он
вдруг почувствовал страх. Офонькин подумал, что Трахов - какой-нибудь
жандарм и приехал брать его за то, что он на днях очень развольнодумничался
в клубе и высказал пропасть либеральных мыслей.
- Прошу покорнейше сюда, - сказал он, сразу попятясь назад и сбрасывая
проворно свое пальто, а затем пригласил гостей садиться; ему продолжало
мниться, что генерал приехал к нему по доносу Хвостикова, от которого
Офонькин всякой гадости ожидал.
- Чем могу служить? - спросил он.
- Очень многим и очень малым, - отвечал развязнейшим тоном граф. - Вы
хороший знакомый madame Чуйкиной, а супруга генерала написала превосходную
пьесу, которую и просит madame Чуйкину, со свойственным ей искусством,
прочесть у ней на вечере, имеющемся быть в воскресенье; генерал вместе с тем
приглашает и вас посетить их дом.
Генерал, бывший сначала очень смущен и не могший равнодушно видеть
толстого и черномазого шиворотка Офонькина, наконец, приосанился немного и
проговорил:
- Вы нас очень обяжете вашим посещением.
Офонькин думал было отказаться; но, заметив на Трахове генеральский
погон, счел за лучшее не сказать ничего решительного.
- Я передам ваше желание madame Чуйкиной и какой получу от нее ответ,
вас уведомлю, - проговорил он.
- Нет, уж вы категорически скажите нам, можете ли вы и madame Чуйкина
приехать читать, - настаивал граф.
- И я вас прошу об этом, - повторил за ним генерал.
- Вы знаете, какой огромный талант у madame Чуйкиной, ей стыдно
закапывать его; пьеса скоро будет поставлена на сцену, автору она доставит
славу, а madame Чуйкиной прибавит еще новую ветвь к ее лавровому венку!.. -
расписывал Хвостиков.
- Madame Чуйкина, вероятно, согласится и приедет! - изъяснил, наконец,
Офонькин, видимо, подкупленный похвалами графа.
- Мы будем очень рады ее посещению, - произнес генерал; у него уже пот
со лба выступил от всех этих объяснений и хлопот.
- Приедет! - повторил еще раз Офонькин и при прощанье уже с важностью,
и то слегка только, мотнул головой своим гостям.
Трахов во всю жизнь не бывал в таком унизительном положении, в каком
- А как приехали сюда, так и расхворались, - это очень понятно; я тоже,
- как уж мне хорошо жить у брата, все равно, что в царстве небесном, - но
прихварываю: то ноги пухнут, то голова кружится.
- От любви, может быть! - пошутила Мерова.
Аделаида Ивановна засмеялась самым искренним смехом.
- Очень может быть, очень! - говорила она.
В это время, однако, сметливая Минодора, заметив, что это беседование
смущает и утомляет Мерову, подошла и шепнула Аделаиде Ивановне, что больной
пора ставить мушку.
- Непременно, это необходимо! - согласилась она и, встав, сначала
поцеловала Мерову, а потом перекрестила. - Целую вас и кладу на вашу грудь
крестное знамение с таким же чувством, как бы делала это мать ваша, -
проговорила она и вышла.
Мерова по уходе ее залилась слезами: она с детства не встречала такого
ухода и такой ласки, как нашла это в доме Бегушева.
Глава VIII
Тучи громадных событий скоплялись на Востоке: славянский вопрос все
более и более начинал заинтересовывать общество; газеты кричали,
перебранивались между собой: одни, которым и в мирное время было хорошо,
желали мира; другие, которые или совсем погасали, или начинали погасать,
желали войны; телеграммы изоврались и изолгались до последней степени; в
комитеты славянские сыпались сотни тысяч; сборщицы в кружку с красным
крестом появились на всех сборищах, торжищах и улицах; бедных добровольцев,
как баранов на убой, отправляли целыми вагонами в Сербию; портрет генерала
Черняева виднелся во всех почти лавочках. Все эти явления, конечно, влияли и
на выведенных мною лиц, из которых, впрочем, главный герой мой, Бегушев, как
бы совершенно этим не интересовался и упорно отмалчивался на все вопросы,
которые делали ему многие, так как знали, что некогда он изъездил вдоль и
поперек все славянские земли. Зато граф Хвостиков и Долгов, снова
сблизившиеся, очень много говорили и, ездя неустанно во все дома, куда
только их пускали, старались всюду внушать благородные и гуманные
чувствования. За такие их подвиги одна газета пригласила их к
сотрудничеству, открыв им целую рубрику, где бы они могли излагать свои
мысли. Долгов, разумеется, по своей непривычке писать, не изложил печатно ни
одной мысли; но граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер,
по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно
намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу;
пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось, а потому граф решился
лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у
которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы
пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении
оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по
воспоминаниям. Бегушеву граф не смел и заикнуться о пожертвовании,
предчувствуя, что тот новую изобретенную графом деятельность с первых же
слов обзовет не очень лестным именем. Таким образом, опять оставалась одна
только Домна Осиповна, подающая некоторую надежду, к которой граф нарочно и
приехал поутру, чтоб застать ее без мужа. Принят он на этот раз был очень
скоро и, увидав Домну Осиповну, чуть не вскрикнул от удивления - до такой
степени она похудела и постарела за это непродолжительное время; белила и
румяна только что не сыпались с ее лица.
- А я к вам, - начала она без прежней своей важности, - писать уж
хотела, чтобы узнать о здоровье Лизы... Она, как мне передавали, тоже у
Бегушева обитает.
- У нас, у нас! - поспешно отвечал граф.
- Я бы приехала навестить ее, но господин Бегушев, может быть, не велит
меня принять, - продолжала Домна Осиповна.
- Нет, нет! У нее совсем особое отделение... Александр Иванович отдал
ей комнаты покойной матери своей, - бухнул, не остерегшись, граф.
- Комнаты матери!.. - повторила с ударением Домна Осиповна. - И что же,
Лиза в постели лежит? - присовокупила она.
- Иногда; но больше сидит и вместе с нами увлекается великим движением,
обхватившим все классы общества!.. - ввернул граф газетную фразу, чтобы
сильней повоздействовать на Домну Осиповну. - К вам я тоже приехал с
кружечкой, хоть и сердит на вас, что вы не хотели поддержать газеты, которая
как бы теперь была полезна!.. Впрочем, бог вас простит за это; пожертвуйте,
по крайней мере, теперь нашим соплеменникам, сколько можете!..
И граф развернул перед Домной Осиповной свой пустой бумажник, чтобы
приять в него посильную дань. Но Домна Осиповна вместо дани сделала ему
ручкой и, немного склонив голову, проговорила озлобленнейшим голосом:
- Благодарю вас покорно!.. Очень вам благодарна!.. Я уж много
жертвовала!
Домна Осиповна точно что через разных влиятельных лиц много
пережертвовала, надеясь в них найти помощь по своим делам. Но помощи этой
она до сих пор не ощущала, что ее очень сердило и огорчало.
- Мне теперь не до чужих нужд; у меня своих много!.. - объяснила она
графу.
- Стало быть, правда, что я вам говорил со слов Янсутского? - спросил
тот по наружности как бы с участием, а про себя думал: "Так тебе, скряге, и
надо!"
- Конечно, вздор!.. Он сам все это и выдумал, - воскликнула Домна
Осиповна. - Тут его несколько времени тому назад избили в трактире, -
присовокупила она.
- Скажите! - произнес граф, как бы удивленный тем, что слышит.
- Об этом напечатано было в газетах... Я сама читала!.. Янсутский
назван по имени, а о господине, который бил его, сказано только, что он
очень храбрый и силы необыкновенной!
- Скажите! - повторил еще раз граф, как бы приходивший все более и
более в удивление, хотя от него именно и пущено было это известие в газеты.
- Я, признаться, ужасно порадовалась, что его поколотили, ужасно!.. -
заключила Домна Осиповна.
- А где же теперь Янсутский? - спросил граф.
- Он после этого сраму в Сибирь ускакал... Скупает там векселя
покойного деда по десяти, по двадцати копеек за рубль и сюда пишет, что как
только вернется, так посадит меня в тюрьму, дурак этакой!.. Того не
понимает, что я его нисколько не боюсь...
Домна Осиповна в последних словах своих сказала неправду: она очень
боялась угрожающего ей дела, тем более, что Янсутский всюду рассказывал, что
предполагаемый им процесс он поведет вдвоем с Гроховым.
Граф собрался уходить.
Домна Осиповна при прощанье еще раз повторила, что она непременно
приедет навестить Елизавету Николаевну. Граф ничего ей на это не ответил и,
сухо откланявшись, отправился домой с твердым намерением напечатать самого
ядовитого свойства статейку о черствых и корыстолюбивых людях, к несчастью,
до сих пор существующих в нашем обществе, особенно между купечеством. К
досаде на Домну Осиповну за отказ ее в пожертвовании у Хвостикова
присоединялась и мысль о настойчивом желании Перехватовой посетить
непременно его дочь. "Уж не думает ли она отбить Бегушева у Лизы?" -
спрашивал он себя. В том, что Елизавета Николаевна, хоть и больная,
находится в близких отношениях с Александром Ивановичем, граф не сомневался.
Все эти злые и беспокойные мысли сразу, впрочем, выскочили из его головы,
когда он встретил ехавшего к нему быстро Долгова, который еще с пролеток
кричал, что им сегодня непременно надобно ехать обедать в Английский клуб,
куда приедет генерал Трахов, аки бы привезший серьезнейшее известие из
Петербурга.
Подозрение графа касательно задней мысли Домны Осиповны было отчасти
справедливо: она в самом деле хотела видеть не Мерову, но Бегушева, которого
Домна Осиповна ревновала к Елизавете Николаевне. Да, читатель, ревновала!..
До последнего времени Домна Осиповна ни от кого не слыхала, чтобы Бегушев,
расставшись с ней, полюбил какую-нибудь другую женщину, так что она, к
великой усладе своего самолюбия, начинала думать, что он всю жизнь будет
страдать по ней; а тут вдруг Бегушев берет к себе Мерову - зачем?.. Для
чего?.. Чтобы он делал это бескорыстно, Домна Осиповна, как и граф
Хвостиков, не думала, и при этом совершенно не верила в нравственность своей
подруги!.. С такого рода мыслями и чувствованиями приехала она в хорошо ей
когда-то знакомый дом, где она провела столько блаженных минут. Готовая
расплакаться при этом воспоминании, Домна Осиповна с замирающим сердцем от
страха, что не примут ее, послала своего ливрейного лакея узнать: может ли
она видеть Елизавету Николаевну Мерову. Встреть сего посланного Прокофий,
тот бы прямо ему объявил, что барыню ихнюю барин его никогда не велел к себе
пускать; но в передней в это время был не он, а один из молодых служителей,
который, увидав подъехавшую карету, не дожидаясь даже звонка, отворил дверь
и, услыхав, что приехала Домна Осиповна навестить госпожу Мерову, пошел и
сказал о том Минодоре, а та передала об этом посещении Елизавете Николаевне,
которая испугалась и встревожилась и послала спросить Александра Ивановича,
что позволит ли он ей принять Домну Осиповну.
Бегушев некоторое время думал.
- Отчего ж не принять? Пусть примут, - отвечал он потом не совсем
спокойным голосом.
Домну Осиповну привели, наконец, в комнату приятельницы; гостья и
хозяйка сначала обнялись, расцеловались и потом обе расплакались: кто из них
несчастнее был в эти минуты - нищая ли Мерова, истерзанная болезнью, или
Домна Осиповна, с каждым днем все более и более теряющая перья из своего
величия, - сказать трудно; еще за год перед тем Домна Осиповна полагала, что
она после долгой борьбы вступила в сад, исполненный одних только цветов
радости, а ей пришлось наскочить на тернии, более колючие, чем когда-либо
случалось проходить.
- Как ты попала сюда? - первое, что спросила Домна Осиповна
приятельницу.
- Александр Иванович нашел меня совсем нищую и перевез к себе, -
отвечала та.
Спросить Елизавету Николаевну, где она была и что делала с тех пор, как
скрылась из Петербурга, Домна Осиповна считала излишним, так как
догадывалась, какого рода жизнь вела ее приятельница.
- И тебе не грех было не написать мне о своем положении, а одолжаться у
почти незнакомого тебе человека? - заметила она ей.
Мерова вспыхнула.
- У Александра Ивановича отец мой живет; ты же, я слышала, вышла замуж,
а потому не зависишь от себя!.. - проговорила она.
- Я никогда ни от первого, ни от второго мужа не была в такой
зависимости, потому что если им дать волю, так они возьмут их две, три!..
Домна Осиповна так резко отозвалась о мужьях потому, что у ней перед
самым отъездом вышла сильная перебранка с супругом, по причинам несколько
отдаленным. Перехватов, как только разнесся слух о возможности для Домны
Осиповны банкротства, утратил к ней всякую внимательность, нежность и
угодливость. Домна Осиповна, конечно, отгадала истинную причину его
холодности и окончательно убедилась, что в душе он подлец; Бегушев показался
ей сравнительно с ним полубогом по благородству своих чувств; он бесился на
нее, когда она наживала деньги, и никогда бы, конечно, не кинул ее при
какой-нибудь денежной беде. Все это она до поры до времени таила и не
высказывала мужу; но когда он услыхал, что Домна Осиповна хочет посетить
Мерову, вскипятился и сказал ей повелительным голосом:
- Вам не следует туда ездить!
Домна Осиповна сначала посмотрела ему в лицо, мгновенно утратившее весь
свой румянец, и тоже произнесла не очень нежно:
- Почему же не следует?
- Потому что господин Бегушев, у которого живет Мерова, ваш старый
поклонник! - ответил ей муж.
- Что ж из того, что он старый мой поклонник; женясь на мне, вы знали
это! - возразила Домна Осиповна.
- Мало ли что было прежде, но теперь возобновлять это знакомство
неприлично, - проговорил Перехватов.
Тут уж более Домна Осиповна не выдержала.
- А вам прилично целые дни не бывать дома и объезжать под видом
практики ваших бывших обожательниц и приискивать, может быть, еще новых?
Что муж делает это, Домна Осиповна твердо была в том убеждена.
- Между нами одна разница, - продолжала она с дрожащими губами и
раздувшимися ноздрями. - Вы с ваших обожательниц берете деньги за визиты, а
я к Бегушеву еду даром, и не к нему даже, а к моей больной подруге!
Намек этот был очень оскорбителен для Перехватова, тем более что прямо
на него он и возразить ничего не мог, так как с самой Домны Осиповны побирал
порядочные деньги за свои любовно-врачебные посещения.
- Вас надобно освидетельствовать в умственных способностях; у вас тут
немного тронулось от ваших истерик и капризов! - проговорил он, показывая
себе на лоб.
- Я знаю, что вы этого желаете и добьетесь, вероятно, потому что все
употребляете, чтобы я умерла или помешалась, - подхватила Домна Осиповна.
Далее супруги от напора гнева не в состоянии были говорить, и вскоре
доктор уехал в больницу свою, а Домна Осиповна поехала к Меровой с великим
желанием встретиться с Бегушевым.
- Александр Иванович заходит к тебе иногда? - спросила она Елизавету
Николаевну.
Мерова при этом вопросе нахмурилась.
- Редко! - ответила она нехотя; но вдруг, как бы в опровержение того,
вошел Бегушев; при появлении его лицо Домны Осиповны просияло, а у Меровой
оно приняло свойственное ему выражение отчаяния.
У Бегушева все это не свернулось с глазу. Домна Осиповна, впрочем,
своей набеленною и старающеюся улыбаться физиономиею показалась ему гадка.
Он ей наскоро и молча поклонился и обратился ласково к больной.
- Как вы себя чувствуете? - сказал он.
- Очень нехорошо! - отвечала та, закидывая свои маленькие ручки на
голову.
- Но граф вчера был у меня и сказал, что ты вовсе не так серьезно
больна, как я тебя нашла! - вмешалась в разговор Домна Осиповна.
- Граф, может быть, думает, что я не серьезно больна, но я больна и
даже желаю еще больнее быть, чтоб умереть скорее! - произнесла Мерова.
- Но ты забываешь окружающих тебя!.. Какое горе, я думаю, для них твоя
болезнь!.. - язвила Домна Осиповна.
- Ах, окружающим меня все равно это! Еще порадуются, когда я умру!.. -
воскликнула Елизавета Николаевна, насколько у ней достало голоса.
Бегушев очень хорошо понимал, что обе эти госпожи прохаживались на его
счет, но Меровой он еще прощал, а Домне Осиповне - нет, и решился ее
отделать.
- Елизавету Николаевну волнуют наши разговоры, а это ей вреднее всего,
- сказал он с резкостью.
Домна Осиповна даже сквозь белила покраснела.
- Извините, я не знала, что мои слова могли почему-либо взволновать
Лизу! Вы позволите мне, по крайней мере, закурить пахитоску? - проговорила
она.
- Больная сама не курит, и при ней тоже не велено курить, - отказал ей
и в том Бегушев.
Домна Осиповна видела, что он с умыслом говорил ей дерзости, и назло
ему, а также и Меровой, решилась продолжить свой визит.
- Александр Иванович до сих пор еще, кажется, сердится на меня, хотя я
в разлуке моей с ним нисколько не виновата! - отнеслась она к Елизавете
Николаевне, у которой опять появилось отчаяние в лице.
Наглость и бесстыдство Домны Осиповны поразили Бегушева.
- О какой это разлуке вы вспоминаете, о которой я давно и забыл... -
проговорил он презрительно-насмешливым тоном.
- Вы забыли?.. Это хорошо и может послужить уроком для других женщин,
как вас понимать! - не унималась Домна Осиповна.
Бегушев насильственно рассмеялся.
- Если вам нечего другого делать, так хоть всех в мире женщин поучайте,
как меня понимать! - проговорил он, вставая, и, сказав Меровой, что он потом
зайдет к ней, ушел, не поклонившись Домне Осиповне.
Та осталась решительно рассвирепелой тигрицей.
- Я тебе еще прежде говорила и писала, что это за человек! Побереги
себя хоть перед смертью в отношении его! - говорила она, забыв всякое
приличие.
- От чего мне себя беречь? - возразила ей Елизавета Николаевна слабым
голосом.
- Знаю я, chere amie*, знаю! Меня нельзя обмануть, и вот к тебе моя
просьба теперь: когда он бросит тебя, то напиши мне, - я возьму тебя к себе!
- произнесла она взволнованным голосом и, поцеловав больную, уехала.
______________
* дорогая подруга (франц.).
Злобе и страданиям в душе Домны Осиповны пределов не было: она приехала
почти уверенная, что помирится с Бегушевым и что даже будет предостерегать
его от Меровой; но вышло, как мы видели, совершенно наоборот.
Бегушев возвратился к Меровой сейчас же, как только уехала Домна
Осиповна. Елизавета Николаевна лежала в своей постели мрачнее ночи.
- Что за штуки эта негодяйка выкидывает! - сказал он.
- Она не негодяйка, - отвечала Елизавета Николаевна, - она знает
только, что вы ее еще любите!
- Господи помилуй! - сказал, усмехаясь и пожимая плечами, Бегушев.
- Как же не любите! - продолжала Мерова, совершенно не обратившая
внимания на его восклицание. - Как только услыхал, что она приехала, сейчас
же велел ее принять и сам явился.
Чтобы успокоить Мерову, Бегушев сознался, что в самом деле глупо было с
его стороны войти к ней в комнату, когда была там Домна Осиповна, но что
сделано было это чисто по необдуманности, а не по какому-нибудь чувству. "Не
мальчишка же я..." - заключил он.
- Вы хуже, чем мальчишка, - перебила его уже со слезами на глазах
больная, - вы старый волокита... Домна Осиповна хорошо вас знает... Но я вам
не позволю этого делать, вы не смейте меня дурачить и обманывать.
- Прежде всего вы не волнуйтесь, это для вас очень вредно!.. -
продолжал ее успокаивать Бегушев.
- Нет, я хочу волноваться, я буду нарочно волноваться, чтобы мне не
оставаться в живых! - говорила Мерова и стукнула ручкой по кровати.
Бегушев не выдержал и тоже вспылил.
- В таком случае плачьте, сколько вам угодно!.. - сказал он и, встав,
хотел было уйти, но Елизавета Николаевна схватила его за полу сюртука.
- А, вы уж и бежать!.. Ах да, обрадовались; но я вас убью, если вы
уйдете, слышите!.. - почти кричала она.
Бегушев при этом невольно вспомнил рассказы Тюменева про ее порывистый
нрав, превосходящий даже характер Домны Осиповны.
- Целуйте меня!.. Целуйте... - бормотала между тем Елизавета
Николаевна.
Бегушев с удовольствием исполнил ее желание и наклонился к ней. Она
обвила его шею своими худенькими ручками и начала целовать без конца.
- Я тебе еще не принадлежала; но теперь хочу принадлежать, - прошептала
она.
Бегушев потерял, наконец, голову. Мерова в своем увлечении казалась ему
очаровательною: глаза ее блистали, все тело пылало в жару.
Приехавший в восемь часов доктор и раздавшийся затем звонок прервал их
свидание. Бегушев поспешил уйти от Елизаветы Николаевны. Доктор, войдя к
ней, заметил, что она была в тревожном состоянии, и первое, что начал
выслушивать, - ее грудь; выражение лица его сделалось недовольным.
- Вам больше всего надобно беречь ваше сердце, а вы его-то и не
бережете, - сказал он укоризненным голосом.
- Нет, ничего!.. Мне сегодня гораздо лучше!.. - отвечала безумица
веселым тоном.
Доктор сомнительно покачал головой и дал ей двойную дозу капель
дигиталис и, уезжая, убедительно просил не волноваться и не тревожиться
ничем.
Бегушев, возвратясь в свой кабинет, застал там Хвостикова и Трахова.
- Это какими судьбами? - воскликнул он, обращаясь к генералу и дружески
пожимая его руку.
- Приехал совсем с женой в Москву.
- А где же его сиятельство вы подцепили? - спрашивал Бегушев.
- В клубе встретились, и, можете себе представить, вдруг там кто-то
выдумал, что я привез из Петербурга по современной политике важную новость,
а я никого даже не видал перед отъездом оттуда, - говорил генерал с
гримасой.
- Передавая московские вести, я обыкновенно прибавляю, с позволения
сказать: это я слышал в Москве! - сострил граф Хвостиков.
- Именно! - подхватил генерал Трахов, видимо, бывший в весьма дурном
расположении духа, что с ним почти всегда случалось, когда он был не в очень
дальнем расстоянии от супруги своей.
- Вы главное скажите Александру Ивановичу, - напомнил Трахову граф.
- Главное, - продолжал тот невеселым голосом, - что в воскресенье у нас
будет une petite soiree litteraire*... будут читать драму жены... Я профан в
этом деле, хоть и очень люблю театр...
______________
* маленький литературный вечер... (франц.).
- Драма будет ко времени... ко времени... - подхватил опять Хвостиков.
- Может быть, - согласился генерал и отнесся к Бегушеву: - Жена умоляет
вас, cousin, приехать к нам и прослушать ее творение. Вы хоть и пикируетесь
с ней всегда немножко, но она вас бесконечно уважает.
Бегушев молчал.
- Приедете? - повторил генерал. - А в противном случае она меня со
света сгонит.
Бегушев колебался еще несколько мгновений: драма кузины заранее ему
представлялась чем-то бесконечно бездарным, мертвящим; но, будучи исполнен
собственного счастья, он обещался быть.
- Merci, тысячу раз merci... - произнес генерал. - Но теперь вот еще
задача! Жена желает, чтобы драму читала актриса Чуйкина... Она где-то
слышала ее, как она декламировала поэму Глинки "Капля"... Vous connaissez
cet ouvrage?*
______________
* Вы знаете это произведение? (франц.).
- Слыхал об нем, - отвечал Бегушев.
- On dit*, что это высокое произведение!.. Quant a moi, pardon, je ne
le comprends pas...** Я случайно прочел эту поэму, найдя ее в библиотеке
покойного тестя, который был - вы, вероятно, слыхали - заклятый масон, носил
звание великого провинциального мастера и ужасно дорожил всеми подобными
писаниями.
______________
* говорят (франц.).
** Что касается меня, то я, простите, его не понимаю... (франц.).
- Но отчего же Татьяна Васильевна сама не хочет нам прочесть своей
драмы? - спросил Бегушев.
- Ссылается на голос... говорит, что голос у ней слаб, а она желает,
чтобы каждое слово из ее пьесы все слышали... Авторское, знаете, самолюбие,
но трудность тут та, что подай ей непременно Чуйкину, которую, конечно, я
видал, и она всегда мне напоминала парижскую кухарочку, а в то же время, по
слухам, очень горда и вдруг на приглашение мое скажет: "Же не ве па, же не
пе па, же не манж па де ля репа"*.
______________
* Эта рифмованная шутка означает: "Я не хочу, я не могу, я не ем репы".
- По-моему, вот какой тут самый практический путь! - отозвался граф
Хвостиков. - Чуйкина живет с Офонькиным, который ее никуда без себя не
пускает... Единственное средство - ехать вам, генерал, к Офонькину и
пригласить его вместе с Чуйкиной.
Генерала покоробило.
- C'est impossible!..* - воскликнул было он сначала.
______________
* Это невозможно!.. (франц.).
- Иначе она не поедет! - повторил граф настойчиво.
- Но когда же ехать? - спросил генерал.
- Сейчас!.. Я хоть и враг Офонькина, но с вами поеду! - отвечал граф.
Генерал вопросительно взглянул на Бегушева.
- Как вы, cousin, думаете: можно? - сказал он тому.
- Это дело вашего вкуса, - отвечал ему Бегушев.
- Mon Dieu, какой тут мой вкус!.. Я только жертва и мученик моей жены!
- воскликнул генерал плачевным голосом.
- Но подобное приглашение, полагаю, не понравится и Татьяне
Васильевне... Она так щепетильна и строга в этом отношении! - проговорил
Бегушев.
- Для драмы своей она готова идти на все... человека, кажется, убить
способна! - заметил генерал.
- Ничего, поедемте! - ободрил его Хвостиков.
Генерал пожал плечами и согласился.
Когда они приехали к Офонькину, то застали его сбирающимся уехать из
дому и отправиться именно к Чуйкиной; он был уже в передней и держал в руках
завернутый в бумагу толстый кусок шелковой материи, которую и вез ей в
подарок.
Увидев знакомую ему фигуру графа Хвостикова, Офонькин сделал
недовольную мину; но, взглянув на его сопутника в генеральских погонах, он
вдруг почувствовал страх. Офонькин подумал, что Трахов - какой-нибудь
жандарм и приехал брать его за то, что он на днях очень развольнодумничался
в клубе и высказал пропасть либеральных мыслей.
- Прошу покорнейше сюда, - сказал он, сразу попятясь назад и сбрасывая
проворно свое пальто, а затем пригласил гостей садиться; ему продолжало
мниться, что генерал приехал к нему по доносу Хвостикова, от которого
Офонькин всякой гадости ожидал.
- Чем могу служить? - спросил он.
- Очень многим и очень малым, - отвечал развязнейшим тоном граф. - Вы
хороший знакомый madame Чуйкиной, а супруга генерала написала превосходную
пьесу, которую и просит madame Чуйкину, со свойственным ей искусством,
прочесть у ней на вечере, имеющемся быть в воскресенье; генерал вместе с тем
приглашает и вас посетить их дом.
Генерал, бывший сначала очень смущен и не могший равнодушно видеть
толстого и черномазого шиворотка Офонькина, наконец, приосанился немного и
проговорил:
- Вы нас очень обяжете вашим посещением.
Офонькин думал было отказаться; но, заметив на Трахове генеральский
погон, счел за лучшее не сказать ничего решительного.
- Я передам ваше желание madame Чуйкиной и какой получу от нее ответ,
вас уведомлю, - проговорил он.
- Нет, уж вы категорически скажите нам, можете ли вы и madame Чуйкина
приехать читать, - настаивал граф.
- И я вас прошу об этом, - повторил за ним генерал.
- Вы знаете, какой огромный талант у madame Чуйкиной, ей стыдно
закапывать его; пьеса скоро будет поставлена на сцену, автору она доставит
славу, а madame Чуйкиной прибавит еще новую ветвь к ее лавровому венку!.. -
расписывал Хвостиков.
- Madame Чуйкина, вероятно, согласится и приедет! - изъяснил, наконец,
Офонькин, видимо, подкупленный похвалами графа.
- Мы будем очень рады ее посещению, - произнес генерал; у него уже пот
со лба выступил от всех этих объяснений и хлопот.
- Приедет! - повторил еще раз Офонькин и при прощанье уже с важностью,
и то слегка только, мотнул головой своим гостям.
Трахов во всю жизнь не бывал в таком унизительном положении, в каком