Писемский Алексей Феофилактович. Мещане

воспоминание о Домне Осиповне: то, что она теперь делала и какого рода жизнь
вела, ему и вообразить было противно, но у него существовало прошедшее с
Домной Осиповной, и хорошее прошедшее. Если бы эта прежняя Домна Осиповна в
настоящую минуту сидела около него в экипаже - пусть бы даже так же глупо,
как сидела она некогда, ехавши с ним по Москве на обед к Янсутскому, - то
Бегушеву и тогда было бы приятно. До ссоры с Домной Осиповной он видел в ней
единственную цель всей своей жизни, а теперь что же у него осталось? -
Ничего!..
Когда Бегушев подъехал к даче Тюменева, то был немного удивлен, что на
террасе никого не было. Обыкновенно в этот час Тюменев и Мерова всегда
сидели на ней. Он хотел через дверь террасы пройти во внутренние комнаты, но
она оказалась запертою. Бегушев пошел через двор.
- Господа дома? - крикнул он мывшей там посуду кухарке, должно быть,
чухонке и безобразнейшей на вид.
- Не знаю, спросите курьера - он там! - отвечала она, показывая
мочалкой на вход с крыльца.
Бегушев вошел в эту дверь. Там его действительно встретил курьер.
- Ефим Федорович у себя? - спросил Бегушев.
- Сейчас доложу-с!.. Потрудитесь пожаловать в гостиную! - отвечал
курьер и указал на смежную комнату. Бегушев вошел туда. Это была приемная
комната, какие обыкновенно бывают на дачах. Курьер скоро возвратился и
просил Бегушева пожаловать к Ефиму Федоровичу наверх. Тот пошел за ним и
застал приятеля сидящим около своего письменного стола в халате, что весьма
редко было с Тюменевым. К озлобленному выражению лица своего Тюменев на этот
раз присоединил важничанье и обычное ему топорщенье.
- Очень рад, что ты приехал! - сказал он, с заметным чувством пожимая
руку Бегушеву.
Тот сел напротив него.
- Ты один на даче? - спросил он.
- Один!
- А где же Елизавета Николаевна?
- Елизавета Николаевна сбежала от меня, - отвечал с презрительной
улыбкой Тюменев.
- Куда?
- Не знаю!
- Но жива ли она? Не случилось ли с ней чего-нибудь? - проговорил с
беспокойством Бегушев.
- Ничего не случилось! - произнес Тюменев.
Презрительная и злая усмешка не сходила с его рта.
- Стало быть, она и ночевать не приезжала? - расспрашивал Бегушев.
- Нет, я ее ждал в одиннадцать часов, в двенадцать, в два часа, в
четыре часа!.. Можешь себе представить, что я перечувствовал... Наконец,
утомленный, только что задремал, как получил от нее телеграмму.
При этих словах Тюменев пододвинул к Бегушеву лежавшую на столе
телеграмму.
Тот прочел.
Мерова коротко телеграфировала: "Не ищите меня, - я полюбила другого".
- Во-первых, какое бесстыдство телеграфировать о себе подобные
известия, - продолжал Тюменев, - и потом, кого она могла полюбить другого?..
Кого!
- Может быть, и полюбила кого-нибудь!.. - сказал Бегушев. - У тебя кто
часто бывал на даче?
- Кроме тебя - никого!
- А молодой человек Мильшинский бывал у вас?
- Мильшинский?.. - переспросил Тюменев, и мозг его как бы осветился
уразумением. - Он тут часто торчал у решетки, но на дачу я его не принимал.
К чему, однако, ты сделал этот вопрос?
- Так, ни к чему! - отвечал Бегушев; ему стало совестно, - точно он
сплетничает.
- Постой, однако, - ты дал мне путеводную нить! - сказал Тюменев и
позвонил.
Вошел курьер.
- Сходи на дачу восьмой номер и спроси: там ли еще живет Мильшинский?..
- приказал Тюменев.
Курьер пошел. Тюменев с заметным нетерпением поджидал его. Курьер,
впрочем, очень скоро воротился и доложил, что Мильшинский переехал с дачи в
Петербург.
Тюменев злобно засмеялся и махнул курьеру рукой, чтобы он уходил.
Курьер скрылся.
- Как вам это покажется, а?.. Хороша?.. - обратился Тюменев к Бегушеву.
- На днях только я выпустил этого негодяя из службы и очень рад был тому,
так как он был никуда и ни на что не годный чиновник; но, признаюсь, теперь
жалею: останься он у меня, я давнул бы его порядком за эту проделку!
Последние слова Тюменева очень не понравились Бегушеву.
- Что это, какая мелочность! - произнес он.
- Будешь мелочен! - воскликнул Тюменев, и у него при этом маленькая
белая пенка показалась по краям губ. - Но он еще черт с ним! Я его меньше
виню... Главное - Мерова!.. Чего я для нее ни делал?.. Я жертвовал для нее
всеми приличиями, деньгами, временем, хлопотал о ее негодяе-родителе... она
ничего этого не оценила и предпочла мне - кого же?.. Дрянь какую-то,
ничтожество... Говоря откровенно, я очень рад, что она избавила меня от
себя, потому что, кроме того что нравственно, но она физически меня мучила:
готова была швырнуть в меня чем ни попало... царапала меня!.. Последнее
время я целые ночи не спал и должен был или препираться с ней, или
успокоивать ее!
Бегушев слушал приятеля молча: он очень хорошо понимал, что в Тюменеве
не столько было огорчено чувство любви, сколько уязвлено самолюбие.
- А где же отец ее, граф Хвостиков? - спросил он.
- Уехал отыскивать ее в Петербург!.. Любопытно, где он ее найдет? В
доме терпимости, может быть, каком-нибудь!.. Скоро, вероятно, вернется и
разрешит наши сомнения! - проговорил Тюменев и потом вдруг переменил
разговор: - Ты знаешь, я уезжаю за границу - на воды!
- Но не поздно ли теперь на воды? - заметил Бегушев.
- Может быть, и поздно; но мне неловко оставаться здесь, а особенно
если Мерова убежала с Мильшинским!.. Это, конечно, известно во всем
министерстве, и я в глазах всех являюсь каким-то дураком!.. Пускай хоть
время немного попройдет!
- Не стариком ли скорей, чем дураком!.. - заметил Бегушев.
- Но и то нелестно!.. - отвечал Тюменев.
К обеду возвратился граф Хвостиков. На него жаль было смотреть: он как
сел на поставленный ему стул перед прибором на столе, так сейчас же склонил
свою голову на руки и заплакал.
- Разыскали? - спросил Тюменев безжалостным и грубым тоном.
- Да!
- В Петербурге она?
- Нет!.. Уехала!
- Одна?
- С этим чиновничком, Мильшинским.
- Куда?
- Не знаю.
- Прелестнейшая женщина!.. Превосходная!.. - говорил Тюменев. Гнев
снова воскрес в его душе.
Граф Хвостиков ничего уж не говорил на этот раз в защиту дочери.
Тюменев после того отнесся к Бегушеву:
- Значит, мы в одно время уедем из Петербурга: ты покатишь в Москву, а
я за границу!
Слова эти граф Хвостиков прослушал, как бы приговоренный к смертной
казни, и когда Бегушев взялся за шляпу, чтобы уезжать, он, с заметным
усилием над собой, подошел к нему и робко спросил его:
- Не довезете ли вы меня, Александр Иванович, до Петербурга?.. Мне
надобно там сделать распоряжение об оставленном по разным местам гардеробе
дочери!
Тот, конечно, не отказал ему. При прощанье Тюменев с Бегушевым нежно
расцеловался, а графу протянул только руку и даже не сказал ему: "До
свиданья!" По отъезде их он немедленно ушел в свой кабинет и стал
внимательно разбирать свои бумаги и вещи: "прямолинейность" и плотный мозг
Ефима Федоровича совершенно уже восторжествовали над всеми ощущениями. Граф
Хвостиков, едучи в это время с Бегушевым, опять принялся плакать.
- Перестаньте! Что за малодушие! - сказал тот не без досады.
- Но вы поймите мое положение, - начал граф. - Тюменев уезжает за
границу, да если бы и не уезжал, так мне оставаться у него нельзя!.. Это не
человек, а вот что!.. - И Хвостиков постучал при этом по железной пластинке
коляски. - Я вполне понимаю дочь мою, что она оставила его, и не укоряю ее
нисколько за то; однако что же мне с собой осталось делать?.. Приехать вот с
вами в Петербург и прямо в Неву!
Бегушеву сделалось жаль его.
- Зачем же в Неву?.. Поезжайте лучше со мной в Москву и поживите у
меня!.. - проговорил он.
- Неужели?.. Нет... Не может быть!.. - воскликнул граф, и у него голос
даже захлебывался от радости.
- Только вы на меня не претендуйте, я сам тоже старик и капризен! -
прибавил ему Бегушев.
- Ах, боже мой!.. Мне быть на вас в претензии за все ваши благодеяния,
когда все меня кинули, все!..
И слезы, как их ни старался удержать граф, снова заискрились на его
глазах, и он только старался поскорее их смигнуть, чтобы не сердить ими
Бегушева. Собственно, под распоряжением по гардеробу дочери Хвостиков
разумел то, что, собрав оставленные ею вещи и платья в городской квартире
Тюменева, продал их за бесценок!


Глава IX

Через несколько дней на станцию Московской железной дороги к вечернему
экстренному поезду приехал Бегушев вместе с графом Хвостиковым, и когда он
стал было брать два билета, граф вдруг воскликнул:
- Пожалуйста, берите один билет, а я возьму себе!
- Что за вздор! - возразил тот.
- Ну, если непременно хотите, так возьмите мне, по крайней мере, во
втором классе; в нем едет один мой знакомый, и мне с ним переговорить нужно!
Бегушев взял графу во втором классе, не понимая, отчего в том вдруг
такая расчетливость явилась. Граф Хвостиков, получив билет, мгновенно
скрылся из вокзала.
Все это скоро объяснилось: когда Бегушев после второго звонка вошел в
вагон, то на самых первых шагах увидал кузена своего - генерала Трахова.
Понятно, что граф Хвостиков, сообразивший, что Трахов непременно поедет в
первом классе, от него удирал, считая генерала злейшим врагом себе за то,
что тот откровенно написал о нем Тюменеву. Встретя кузена, Бегушев сначала
сделал довольную мину, но потом переменил ее на сердитую, вследствие того,
что вместе с генералом ехала и супруга его, m-me Трахова... Здесь я должен
оговориться, что этим именем сию даму никто никогда не называл, и все
именовали ее Татьяной Васильевной, даже мужу ее давали иногда титул не
генерала Трахова, а мужа Татьяны Васильевны, - до такой степени она была
лицо распространенное.
Как ни было неприятно Бегушеву, однако он уселся рядом с своими
родственниками. Татьяна Васильевна сначала осмотрела его с головы до ног, а
затем не преминула обратиться к нему с упреком:
- Я вас тысячу лет не видала и только мельком иногда слышу об вас!
- Уж не тысячу же лет, - возразил Бегушев.
- Немного меньше!.. Впрочем, нынешний год мы не видимся даже и с вашим
другом, Ефимом Федоровичем Тюменевым.
- Теперь, вероятно, вы будете опять скоро видаться с ним, - проговорил
с улыбкой Бегушев.
- Вы думаете?.. - спросил с радостью генерал. - Поэтому вы говорили
ему, убедили его?
- Нет, но по другим обстоятельствам я это предполагаю.
Татьяна Васильевна внимательно прислушивалась к их разговору.
Если бы Бегушева спросили, чтобы он сказал, какая, по его мнению, самая
противная и несносная женщина в России, то он, конечно бы, не задумавшись,
указал на свою кузину, которая тоже, в свою очередь, не прилюбливала его. По
происхождению своему Татьяна Васильевна была дочь некогда известного масона,
богача и скупца, и в молодости она до приторности сладким языком писала
сентиментально-нравственные повести. Сделавшись дамою, Татьяна Васильевна
пыталась было играть роль в наших государственных и дипломатических кружках,
но тут у ней не вытанцовывалось, и она, перейдя в оппозицию, устремилась в
православие: устроила у себя домовую церковь, наняла священника и ежедневно
выстаивала заутреню, обедню и даже вечерню. Последнее время Татьяна
Васильевна, по преимуществу, витала в области спиритизма. Благодаря всем
этим штучкам она слыла в обществе за женщину очень умную и в высокой степени
нравственную, хотя в этом отношении, кажется, никогда не могло и быть ей
опасности, так как Татьяна Васильевна с самых юных лет одновременно походила
на лягушку и на сову, вечно была с флюсом то на одной щеке, то на другой,
вечно пахнула какими-то аптекарскими травами, мазями и вообще, как говорил
про нее Бегушев, она принадлежала не к женщинам, а к каким-то бесполым
существам, потому что не представляла в себе никаких женских признаков. Будь
на месте генерала другой человек, он давно бы убежал от Татьяны Васильевны
на край света, утопился бы, удавился; но он, в силу своего превосходного
пищеварения, как будто бы не видел ее безобразия, не чувствовал ее злого
характера, и только одно его очень уедало: это ее философствование. Что
касается до Тюменева, то почти положительно можно сказать, что Татьяна
Васильевна была влюблена в него или, по крайней мере, она долгое время и с
большим увлечением считала его идеалом всех мужчин. Тюменев же,
действительно весьма часто бывавший у Траховых, делал это вначале чисто по
служебному расчету, чтобы показывать себя в известном, высшем слое общества,
а потом у него это обратилось в привычку; кроме того, Татьяна Васильевна
очень уж ему и льстила.
- Вы, кузен, предполагаете, что Тюменев опять будет посещать нас; но он
сказал вам, за что я на него сердита? - спросила Татьяна Васильевна, сделав
сильное ударение на слове за что.
- Муж ваш мне говорил, что вы сердитесь на Тюменева за его дурное
поведение.
- Более чем дурное, - ужасное, совершенно непонятное для меня в нем;
но, без сомнения, вы в этом случае не будете со мной согласны!
- Совершенно не согласен, - отвечал Бегушев и, видя, что кузина
начинает посерживаться, решился еще более ее разозлить: - А мы тогда, кузен,
с вами в Париже очень недурно позавтракали у Адольфа Пеле!.. - отнесся он
вдруг к генералу.
- Отлично!.. Превосходно!.. - подхватил было тот с одушевлением, но,
вспомнив о присутствии супруги, мгновенно смолк.
Татьяна Васильевна терпеть не могла гастрономических восторгов мужа и с
отвращением всегда говорила, что он не для того ест, чтобы жить, но для того
живет, чтобы есть. С приближением к Любаньской станции генерал, впрочем, не
вытерпел и, как-то особенным образом встрепенувшись и взяв Бегушева за руку,
проговорил ему почти нежным голосом:
- Вы пойдете со мной поужинать?
- Непременно! - утешил его тот.
Когда поезд остановился, они отправились в вокзал.
- Пришли мне чаю! - приказала Татьяна Васильевна мужу.
- А хлеба белого хотите?.. - спросил он ее.
- Нет, я с просфорой буду пить!
Войдя в вокзал, генерал прежде всего исполнил приказание супруги и
отправил к ней в вагон огромный чайник чая с приличным количеством сахара.
- Татьяна Васильевна по-прежнему любит чай? - спросил его Бегушев.
- Целые ведра его выпивает с своими монахами, - отвечал генерал, махнув
рукой, и быстро устремился к главному буфетчику.
- Готово? - спросил он.
- Готово-с! - отвечал тот, показывая на стоявшее особняком закрытое
блюдо.
Генерал и Бегушев сели около этого блюда. Оказалось, что там была
мерная, жирная разварная стерлядь.
- Когда вы успели заказать это? - поинтересовался Бегушев.
- По телеграфу!.. Выезжая, дал знать, чтобы заранее приготовили: нельзя
же есть эту дрянь, которая стоит у них на столах! - отвечал генерал.
По возвращении в вагон они нашли Татьяну Васильевну выпившую чашки
четыре крепчайшего чая и потому пришедшую несколько в экзальтированное
состояние.
- Александр Иванович, сядьте со мной рядом, а муж пусть пересядет к
окну! - распорядилась она.
Бегушев поуперся было, но генерал, согласно приказанию супруги, занял
его место, так что Бегушев по необходимости должен был сесть рядом с
Татьяной Васильевной и при этом тщательно старался, чтобы ни одной точкой
своего платья не прикоснуться к ней. Татьяна Васильевна хотела серьезно
побеседовать с Бегушевым, потому что хоть и не любила его, но все-таки
считала за человека далеко не дюжинного, - напротив, за очень даже умного,
много видевшего, но, к сожалению, не просвещенного истинно; и с каким бы
удовольствием она внесла в его душу луч истинного просвещения, если бы
только он сам захотел того!
Прежде всего она начала с ним разговаривать об Европе.
- А вы и нынешний год не утерпели и были в этой Европе?
Татьяна Васильевна обыкновенно никогда не говорила: Париж, Лондон,
Франция, Германия, - все это было для нее безразлично, и она, совершенно
соглашаясь с довольно ходячим мнением, считала, что весь Запад гниет или
даже уже сгнил!
- Был в этой Европе, - отвечал ей насмешливо Бегушев.
Он, как мы знаем, далеко не был большим поклонником Европы, но перед
Татьяной Васильевной, назло ей, хвалил безусловно все существующее там.
- Удивляюсь вам! - сказала она.
- Отчего ж вы мужу вашему не удивляетесь? - заметил Бегушев. - Он тоже
был за границей, и еще дольше меня!
Генерал сделал Бегушеву легонький знак рукою и глазами, но тот как
будто бы этого не видел.
- Я на мужа давно махнула рукой! - произнесла Татьяна Васильевна.
Она, в самом деле, давно считала генерала за дурака набитого и
безвозвратно падшего нравственно.
- Но неужели же Москва, куда мы теперь едем, лучше больших европейских
городов? - поддразнивал ее Бегушев.
- Москва!.. Наша Москва? - воскликнула Татьяна Васильевна. - Это город
святыни нашей!.. Город народа!..
- Но таких святых и народных городов, по-своему, конечно, и в Европе
много!
- И вы полагаете, что мы и европейцы - одно и то же?
- Полагаю!.. С тою только разницей, что те племена постарше нас,
поумней и больше нашего сделали!
- Те?.. - произнесла Татьяна Васильевна и далее говорить не могла: у
ней прервался голос.
- Те!.. - повторил Бегушев, и хоть в это время генерал уж толкал его
ногой, умоляя не сердить больше Татьяны Васильевны, он, однако, продолжал: -
Насчет этого существуют довольно меткие афоризмы.
- Какие? - спросила Татьяна Васильевна.
- Такие, что... Где немец, там интрига...
Татьяна Васильевна в знак согласия мотнула головой.
- Где француз, там фраза!
Татьяна Васильевна и на это одобрительно кивнула головой.
- Где поляк, там лесть!
Татьяна Васильевна и это выслушала благосклонно.
- Где англичанин, там лукавство и корысть!
- Так!.. Так!.. - произнесла она с восторгом. - И послушайте, вот что
мне рассказывал один священник, - продолжала она с одушевлением. - Раз его
призвали к умирающему человеку - очень хорошему, честному, самобытному, но,
к несчастью, неверующему!.. - Тут Татьяна Васильевна сделала на груди
небольшое крестное знамение. - Священник стал увещевать его и говорить ему:
"Причаститесь, иначе вы лишитесь царствия небесного!" - "Царствия небесного
нет!" - закричал несчастный. - Татьяна Васильевна снова слегка
перекрестилась. - "А если бы оно было, так англичане давно бы туда
пробрались и заняли бы все места!" - Не правда ли, что как ни безумны эти
слова, но они ярко и верно характеризуют англичан?
- Да, конечно! - отвечал вежливо Бегушев. - Но вы позволите, однако,
мне продолжать мои афоризмы?
- Даже прошу вас о том! - разрешила ему Татьяна Васильевна.
- Где итальянец, там le soleil и far niente!*.
______________
* солнце и ничегонеделание! (франц. и итал.).

- Так!.. - согласилась и с этим Татьяна Васильевна.
- Где русский...
- Слушаю!.. Слушаю!.. - произнесла Татьяна Васильевна, навастривая уши.
- Где русский, там либо "терпи", либо "авось"!
Татьяна Васильевна задумалась над ответом Бегушева; главным образом она
недоумевала, что это такое: порицание или сожаление?
- Что вы хотели сказать последним афоризмом? - спросила она.
- Право, не знаю, не я автор этих изречений, - отвечал Бегушев.
- Ну, это неправда, - вы автор; во всяком случае я все-таки вижу, что
Россия, по-вашему, лучше Европы!
- Нет, хуже! - возразил Бегушев.
- Чем?
- Хоть бы тем, что тот же спиритизм, - это великое открытие последнего
времени... (Бегушев прежде еще слышал, что Татьяна Васильевна сильно
ударилась на эту сторону), - разве Россия, а не Европа выдумала его?
- Но и не Европа, а Америка! - воскликнула Татьяна Васильевна; к
Америке она была еще несколько благосклонна и даже называла американцев, по
примеру своих единомышленников: "Наши заатлантические друзья!"
- Но Америка - та же Европа. Это все переселенцы европейские! - заметил
Бегушев.
- Да, но какие переселенцы! - произнесла Татьяна Васильевна, прищуривая
свои золотушные глаза. - Это все сектанты, не хотевшие, чтобы церковь была
подчинена государству, не признававшие ни папы, ни Лютера!
- Я скорее полагаю, что это просто были люди беспорядка -
антигосударственники.
- А вы думаете, что я за государство? Что я государственница? -
спросила Татьяна Васильевна каким-то уж торжественным тоном. - Впрочем, об
этом не время и не место говорить!
- Кажется! - произнес, грустно усмехаясь, генерал.
- Но зато, вот видите, муж ваш - чистейший государственник! - указал на
генерала Бегушев.
- Он, я думаю, ни то, ни другое! - отозвалась с презрительной гримасой
Татьяна Васильевна.
- Нет, я - государственник! - возразил генерал, начинавший не на шутку
сердиться на Бегушева, что тот болтал всю эту чепуху с его супругой, которую
Трахов, в свою очередь, тоже считал дурой, но только ученой и начитанной. В
настоящий момент, когда разговор коснулся государства, генерал более всего
боялся, чтобы речь как-нибудь не зашла о Петре Великом, - пункт, на котором
Татьяна Васильевна была почти помешана и обыкновенно во всеуслышание
объявляла, что она с детских лет все, что писалось о Петре Великом,
обыкновенно закалывала булавкою и не читала! "Поэтому вы не знаете деяний
Петра?" - осмеливались ей замечать некоторые. - "Знаю!" - восклицала Татьяна
Васильевна и затем начинала говорить часа два-три... На этот раз она, слава
богу, о Петре не вспомнила, может быть потому, что в голове ее вдруг
мелькнула мысль, что нельзя ли Бегушева обратить к спиритизму, так как он
перед тем только сказал, что это учение есть великое открытие нашего
времени!
- А что, скажите, как поживает спиритизм в Париже? - спросила она
сначала издалека и как бы в шутку.
- Не знаю, я что-то там с ним не встречался! - отвечал Бегушев. - Не
правда ли, кузен, мы не встречались в Париже с спиритизмом! - обратился он к
генералу.
Тот обмер.
- Нет, я там бывал на нескольких сеансах спиритов, - пробормотал он.
- Он бывал на сеансах... - повторила за мужем Татьяна Васильевна. -
Расскажи, что ты там видел?
Генерал поставлен был в отчаянное положение: он, как справедливо
говорил Бегушев, нигде не встречался с спиритизмом; но, возвратясь в Россию
и желая угодить жене, рассказал ей все, что пробегал в газетах о
спиритических опытах, и, разумеется, только то, что говорилось в пользу их.
- Что ты видел, рассказывай! - повторила Татьяна Васильевна.
- Видел я женскую руку и плечи, - начал он.
- Женских рук и плеч мы с вами, кузен, много видели; но, сколько
помнится, все это были живые и на земле существующие! - заметил Бегушев.
Генерал чуть не провалился на месте.
- Бегушев, не забывайтесь, - вы знаете, что я терпеть не могу этого! -
сказала строго Татьяна Васильевна.
- Чего этого? - спросил Бегушев.
- Ну, будет! Пожалуйста, не развивайте далее. Говори, что ты еще видел!
- повторила она снова мужу.
- Еще видел я... видел летающие гитары! - бухнул тот на авось.
- Нет, постойте, этого вы не могли, кузен, видеть: это было в Лондоне!
- остановил его Бегушев.
- Точно то же было и в Париже! - вздумал было возразить генерал.
- Не говори неправду: это было только в Лондоне! - объявила ему
супруга.
- Я, наконец, перезабыл, где и что видел, - этому столько времени
прошло! - произнес генерал с досадой.
- И подобные вещи можно забывать!.. Забывать могут!.. - воскликнула
Татьяна Васильевна. - Стыдись!.. Это простительно такому неверующему ни во
что, как Бегушев, а не тебе!
Генерал постоянно притворялся перед женой и выдавал себя за искреннего
последователя спиритизма.
- Почему же вы меня считаете совершенно неверующим? - спросил Бегушев
по наружности смиренным и покорным голосом.
- Потому что спиритизм отыскивает сердца простые, а не такие, как ваше!
- Мое сердце точно такое же, как у Тюменева! - возразил Бегушев.
- Теперь - да! - оно такое же, но прежде сердца ваши были разные! -
произнесла знаменательно Татьяна Васильевна. - Ефим Федорович верит искренне
в спиритизм!
Тюменев, в самом деле, всегда очень терпеливо выслушивал Татьяну
Васильевну, когда она по целым часам развивала перед ним всевозможные
объяснения спиритических явлений.
- Если бы я и неверующий был, то согласитесь, что могу сделаться и
верующим: уверовал же Савл{188} во Христа, - говорил Бегушев, как бы
угадывая тайное намерение Татьяны Васильевны посвятить его в адепты
спиритизма.
Золотушные глаза той при этом заблистали.
- Вы правду это говорите или нет? - спросила она.
- Как кажется мне, что правду, - отвечал Бегушев уже уклончиво.
- В таком случае вот видите что, - произнесла Татьяна Васильевна,
энергически повертываясь лицом к Бегушеву на своем длинном кресле, на
котором она до того полулежала, вся обернутая пледами, и при этом ее
повороте от нее распространился запах камфары на весь вагон. - Поедемте
вместе со мной на будущее лето по этой ненавистной мне Европе: я вас введу
во все спиритические общества, и вы, может быть, в самом деле уверуете!..
- Пожалуй!.. - согласился Бегушев, бывший, как мы видели, в этот вечер
в давно уже небывалом у него веселом настроении и даже не на шутку
подумавший, что было бы очень забавно прокатиться по Европе с смешной
кузиной и поближе посмотреть спиритов. Он этого нового шарлатанства
человечества не знал еще в подробностях.
- Не верь, ma chere, не поедет!.. Он в Париже даже скучал, а поедет он
с тобой!.. - неосторожно проговорился генерал: он по опыту знал, каково было
путешествовать с его супругой.
- С тобой он скучал, а со мной не будет! Не правда ли? - спросила
Татьяна Васильевна Бегушева.
- Конечно, - подтвердил тот и потом вдруг встал: ему уж надоело
дурачиться.
- До свиданья! - сказал он.
- Куда же вы? - спросила Татьяна Васильевна почти с испугом.
- Спать хочу!
- При таком интересном разговоре... спать идти, - возразила обиженным