Страница:
у нас в кухне и просится сюда, я и в том виноват?
- Как горничная? - произнесли в один голос Бегушев и Домна Осиповна.
- Горничная-с!.. Супруг ихний приехал к ним и требуют их к себе, -
продолжал Прокофий.
- Муж? - произнесла Домна Осиповна, как бы совершенно удивленная и
потупляя в землю глаза.
- Это что такое значит? - спросил ее тоже удивленный и пораженный
Бегушев.
- Не знаю, я сейчас пойду и расспрошу горничную, - проговорила Домна
Осиповна и хотела было идти.
- Лучше позовите ее сюда: я тоже хочу узнать и расспросить ее, -
остановил Домну Осиповну запальчиво Бегушев. - Позови сюда горничную! -
приказал он затем Прокофью.
Тот пошел и почти громким голосом произнес:
- То вот зови у них, то нет!
Но Бегушев и Домна Осиповна, под влиянием услышанной новости, и не
слыхали этого.
- Он писал вам, что будет и приедет сюда? - спрашивал Бегушев.
- Ничего не писал! - едва достало силы у Домны Осиповны ответить ему.
Пришла горничная.
Домна Осиповна поспешила расспрашивать ее.
- Михайло Сергеич приехал?
- Да-с! - отвечала та.
- Один?
Горничная несколько позамялась.
- Да говори, все говори... Не один? - настаивала Домна Осиповна.
- Не один-с!.. С этой дамой какой-то.
- Где ж они?.. У меня в доме?
- У нас внизу.
- И поэтому Михайло Сергеич тебя послал за мной?
- Никак нет-с; они только спросили, что могут ли вас видеть? Я им
сказала, что вы уехали, а потом переговорила с кухаркой, та и говорит:
"Съезди за барыней!"
- Мне надобно ехать! - сказала Домна Осиповна.
- Если нужно, то конечно, - отвечал Бегушев.
- Но вы вечером приезжайте - узнать эту загадку!.. Я вовсе не намерена
стеснять себя для господина Олухова, - проговорила Домна Осиповна и,
торопливо надев шляпку, уехала вместе с горничной.
Бегушев остался один, как громом пришибленный. Он все задавал себе
вопрос: зачем приехал муж к Домне Осиповне? Она несколько раз, и особенно
последнее время, говорила ему, что у ней с ее супругом прерваны всякие
человеческие сношения! Но, может быть, по какому-нибудь совершенно
случайному обстоятельству он заехал сюда на короткое время? Однако он
приехал с какой-то госпожой своей - это что значит? Тут Бегушев терял всякую
нить к объяснению.
Чтобы сократить время до вечера, он гулял по Тверскому бульвару, ранее
обыкновенного отобедал, выпил больше вина, чтобы заснуть после обеда, и
все-таки не заснул. Какой-то и на что-то мучительный гнев терзал его.
Наконец, дождавшись вожделенных семи часов, Бегушев поехал к Домне Осиповне.
Подъезжая к дому ее, он увидел, что верхний и нижний этажи его были
освещены. На звонок Бегушева горничная сейчас же отворила ему дверь. Он
прямо прошел в известный нам кабинет. Там сидела Домна Осиповна и была вся в
слезах. Поняв всю тяжесть подвига, на который обрекала себя, она тоже
страдала не менее Бегушева и тут только узнала, до какой степени любила
его!.. Что если он оставит и покинет ее?.. Как и чем ей тогда будет
наполнить жизнь! Очертя голову и не зная, чем все это разрешится, она ждала
его. Бегушев, почти не поздоровавшись с ней, сел на свое обычное кресло.
- Что ж, объяснилось, что это такое? - спросил он.
- Объяснилось! - отвечала Домна Осиповна и утерла платком свои
запекшиеся губы.
- Он надолго приехал?
- Да.
Бегушев, по обыкновению, побагровел в лице.
- С какой же целью?
- С целью, что... - начала Домна Осиповна, овладев несколько собой. - Я
тебе говорила, кажется, что у мужа есть дед-сибиряк, богач?
- Говорила.
- Он там через кого-то узнал, что муж не живет со мной... Вдруг пишет
ему, что он лишит его наследства пяти миллионов, если он не сойдется со
мной.
- Да, вот какая причина!..
И Бегушев сердито постучал ногою.
- Причина очень важная, - произнесла с грустной усмешкой Домна
Осиповна.
- Для кого как! - подхватил Бегушев.
- Мужа так это поразило, он умоляет теперь меня, чтобы я позволила ему
это сделать! - продолжала Домна Осиповна.
Бегушев еще больше побагровел.
- И вы позволили ему? - спросил он.
- Я не сочла себя вправе не позволить, - отвечала Домна Осиповна.
Она была велика в эти минуты по степени той борьбы, которую переживала
внутри, и той власти, какую обнаруживала над собой.
Бегушев провел рукой по своей довольно еще густой гриве волос.
- Наши отношения поэтому должны быть кончены? - спросил он с дрожанием
в голосе.
- Зачем же кончены? - спросила с кроткой усмешкой Домна Осиповна. - Я
схожусь с мужем для виду только; мы будем только жить с ним под одной
кровлей... Я даже ему сказала, что люблю тебя!
Бегушев при этом поглядел ей пристально в лицо.
- Главное, - снова продолжала она, - что я мужу всем обязана: он взял
меня из грязи, из ничтожества; все, что я имею теперь, он сделал; чувство
благодарности, которое даже животные имеют, заставляет меня не лишать его
пяти миллионов наследства, тем более, что у него своего теперь ничего нет,
кроме как на руках женщина, которую он любит... Будь я мужчина, я бы
возненавидела такую женщину, которая бы на моем месте так жестоко отнеслась
к человеку, когда-то близкому к ней.
Бегушев понимал, что в словах Домны Осиповны была, пожалуй, большая
доля правды, только правда эта была из какого-то совершенно иного мира, ему
чуждого, и при этом почему-то, неведомо для него самого, пронесся перед ним
образ Натальи Сергеевны. Бегушев припомнил, как она приехала к нему на
гауптвахту, когда он содержался там за дуэль с ее мужем, припомнил, как она
жила с ним в лагере на Кавказе и питалась одними сухарями с водой. От
окончательно прилившей крови к голове Бегушев встал и начал ходить по
комнате. Домна Осиповна ожидала, что сейчас вот разразится над ней буря, и
трепетала всеми нервами; но Бегушев только сел на довольно отдаленное кресло
и понурил голову. Домна Осиповна видела, что он сильно страдает.
- Я не знаю, собственно, что тебя так сильно может тут тревожить? -
спросила она тихим-тихим голосом.
- Меня? - переспросил Бегушев.
- Да.
- Ложь - всеобщая, круговая, на которой должна устроиться вся будущая
жизнь наша! - проговорил он.
- Сходясь с замужней женщиной, надобно было быть готовым на это! -
сказала Домна Осиповна опять тихим голосом.
- Но я полагал, что ты не имеешь к мужу никаких обязательств - ни
нравственных, ни денежных!..
Разговор этот был прерван приходом горничной, которая доложила Домне
Осиповне, что Михаил Сергеевич просит позволения прийти к ней.
- Хорошо, я тебе сейчас скажу! - ответила ей торопливо Домна Осиповна.
Горничная ушла.
- Муж может прийти ко мне? - спросила Домна Осиповна Бегушева.
- Конечно!.. - разрешил тот.
Домна Осиповна вышла и что-то приказала горничной.
Супруг ее вскоре явился. Оказалось, что он почти еще молодой человек
(Олухов был ровесник жене своей), очень недурен собой, весьма приличный в
манерах. Он вошел заметно сконфуженный. Домна Осиповна познакомила его с
Бегушевым.
- Муж мой!.. Александр Иванович Бегушев, - сказала она.
Тот и другой поклонились друг другу.
- Как я вам благодарен, - начал Олухов первый, - жена рассказывала мне,
что за границей вы были так добры к ней, приняли такое в ней участие, когда
она была больна...
Бегушев на это молчал. В воображении его опять носилась сцена из
прошлой жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его
свирепое лицо, когда тот подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его
крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: "Сожалею об
одном, что я не убил тебя, злодея!"
Домна Осиповна видела необходимость уж с своей стороны поддержать
разговор.
- Я и нынешнее лето непременно поеду за границу, - сказала она как
будто бы мужу.
- Что ж, можно, - отвечал тот, - а я останусь по делам в Москве...
- Вы на постоянное жительство переехали в Москву? - спросил его
Бегушев.
Олухов заметно растерялся.
- Не думаю, чтобы совсем! От обстоятельств это будет зависеть!.. -
проговорил он и затем обратился к жене: - Я пришел к тебе, чтобы ты
приписала в письме моем к дедушке.
- Давай! - сказала Домна Осиповна и, взяв у мужа приготовленное им
письмо к деду, подошла к своему столику и принялась писать.
Бегушев и Олухов сидели молча.
Домна Осиповна спешила дописать письмо, чтобы снова поддержать беседу;
но когда она кончила, то Бегушев уже взялся за шляпу. Домна Осиповна
обмерла.
- Куда же вы так рано? - сказала она, подавая небрежно письмо мужу.
- Я устал, и при том нездоровится, - произнес Бегушев сколько только
мог ласковым голосом; потом он раскланялся с Олуховым и пошел.
Домна Осиповна пошла проводить его.
В гостиной она его остановила.
- Послушай, ты сердит на меня, ты взбешен? - спросила она задыхающимся
голосом.
- Нет же! - отвечал Бегушев.
- Но отчего ты такой ужасный, страшный?..
- Оттого, что, как я тебе и говорил, ложь воцарится во всех нас, как
это и было нынешний вечер! - отвечал ей знаменательно Бегушев.
- Это ничего, все устроится! - полувоскликнула Домна Осиповна. - Люби
только меня, а я тебя безумно, страстно люблю! Приедешь завтра?..
- Приеду! - отвечал Бегушев и снова пошел.
Домна Осиповна закрыла себе сначала глаза рукой, провела потом этой
рукой по лицу и, с свойственной ей силой характера овладев, наконец, собою,
возвратилась в кабинет.
Бегушев, выйдя на улицу, не сел в экипаж свой, а пошел на
противоположный тротуар и прямо заглянул в освещенные окна кабинета Домны
Осиповны. Он увидел, что Олухов подошел к жене, сказал ей что-то и как будто
бы хотел поцеловать у ней руку. Бегушев поспешил опустить глаза в землю и
взглянул в нижний этаж; там он увидел молодую женщину, которая в домашнем
костюме разбирала и раскладывала вещи. Бегушеву от всего этого сделалось
невыносимо грустно, тошно и гадко!
Глава I
Прошло четыре дня, а Бегушев не приезжал к Домне Осиповне. Напрасно
она, пока было светло, сидела у окна и беспрестанно взглядывала в маленькое
зеркальце, приделанное с улицы к косяку и обращенное в ту сторону, откуда
Бегушев должен был прийти или приехать, напрасно прислушивалась к малейшему
шуму в передней, в ожидании услышать его голос, - надежды ее не исполнялись.
Терпения у Домны Осиповны более недостало. Она велела себе привести
извозчика и сама поехала к Бегушеву с намерением сделать ему хорошенькую
сцену, потому что так поступать, как он поступал, по ее мнению, было не
только что жестоко с его стороны, но даже неблагородно!
Подъехав к крыльцу Бегушева, Домна Осиповна судорожно и громко
позвонила. Ей неторопливо отворил дверь Прокофий, лицо которого было на этот
раз еще мрачнее обыкновенного и какое-то даже исхудалое.
- Александр Иваныч дома? - спросила она.
- Они нездоровы-с очень, - отвечал ей Прокофий протяжно.
- Что ж вы мне не прислали сказать? - проговорила Домна Осиповна.
Прокофий не счел за нужное отвечать ей на это, и тайная мысль ею была
такова: "Ну да, как же, до вас было!"
- Он у себя в спальне?.. - продолжала Домна Осиповна.
- У себя-с... Где же им быть? - говорил Прокофий, снимая с нее салоп.
Домна Осиповна прошла в спальню.
Бегушев лежал на своей кровати, отвернувшись к стене, и был с закрытыми
глазами. Жар так и пылал от него на всю комнату.
"Господи, он умирает!" - пришло в голову Домне Осиповне, и она готова
была разрыдаться, но удержалась, однако, и села в некотором отдалении от
больного.
В спальню вошла тихими шагами Минодора, а вслед за ней в дверях
выглянула и физиономия Прокофия.
- Минодорушка, что такое с Александром Иванычем? - отнеслась к ней
Домна Осиповна.
- Приехали тогда от вас, всю ночь, должно быть, не почивали, а поутру
стали мучиться... метаться... - объяснила ей та.
- Кто же его пользует?
- Никто... Прокофий хотел было сбегать за доктором, - не приказали!
- Но это невозможно! - полувоскликнула Домна Осиповна.
Бегушев при этом открыл глаза.
- Ах, это вы? - проговорил он.
Минодора поспешила выйти из комнаты.
Домна Осиповна подошла к Бегушеву, наклонилась к нему и стала его
целовать.
- Друг мой, это я все виновата, что вы больны! - шептала она.
Бегушев чувствовал, как ее горячие слезы падали ему на лицо.
- Чем же вы? - сказал он.
Домне Осиповне показалась, что он едва говорит.
- Друг мой, как вы хотите, но я сейчас же поеду за доктором. Вы будете
лечиться, не правда ли?
- Если это вас успокоит, - произнес Бегушев.
- О, да!.. Я очень скоро возвращусь.
С этими словами Домна Осиповна поспешно пошла в переднюю; Прокофий тоже
пошел за ней.
- За доктором? - спросил он ее с несвойственным ему любопытством.
- Да, за доктором!.. - отвечала Домна Осиповна, и, выйдя на улицу, она
наняла извозчика, сказав ему, чтобы он взял, что хочет, только бы скорее
ехал.
Извозчик поскакал благим матом.
Домна Осиповна проехала к своему доктору, Ивану Иванычу Перехватову,
которого, к великому горю своему, не застала дома.
- Я этого ожидала... - произнесла она почти в отчаянии; но в этом
случае ей помогла ее практическая сообразительность.
- Вероятно, он теперь в Английском клубе? - спросила она лакея,
отворившего ей дверь.
- Надо быть, что там! - подтвердил тот.
Домна Осиповна поскакала в Английский клуб.
Старик-швейцар удивился даже, когда в его передней появилась дама.
- Доктор Перехватов, Иван Иваныч, здесь, в клубе? - спросила она его
стремительно.
- Здесь-с, здесь!.. - отвечал швейцар.
- Вызовите его, пожалуйста!.. Скажите, что его просит дама... Олухова.
- Олухова? - переспросил ее швейцар, привыкший к более
аристократическим фамилиям.
Сам он, разумеется, не пошел, а послал одного из лакеев, и через
несколько минут к Домне Осиповне вышел Перехватов, мужчина лет тридцати
пяти, очень красивый из себя и, по случайному, конечно, стечению
обстоятельств, в красоте его было нечто схожее с красотою Домны Осиповны:
тоже что-то мазочное, хотя он вовсе не притирался, как делала это она. Одет
доктор был безукоризненным франтом.
- Бога ради, поскорее к одному больному, самому близкому моему другу...
- говорила стремительно Домна Осиповна, беря доктора за обе руки и пожимая
их.
- К вашим услугам!.. Сию минуту... посажу только кого-нибудь за себя в
карты играть! - сказал тот и ушел.
Домна Осиповна, оставшись в передней одна с швейцаром, была, видимо,
под влиянием сильного беспокойства. Старик смотрел на нее с участием.
- Что же, это ваш сродственник или супруг заболел? - спросил он.
- Родственник! - отвечала отрывисто Домна Осиповна и, когда доктор
возвратился, поспешно прибавила тому: - У меня экипаж есть, вы со мной и
поедете.
- Если вам угодно! - согласился доктор.
Затем они сели на извозчика Домны Осиповны, который и поскакал с ними.
- Кто ж это друг ваш? - спросил доктор, не без удовольствия придерживая
Домну Осиповну за ее стройный стан, чтобы она как-нибудь не упала от быстрой
езды из саней.
- Бегушев, - отвечала она.
- Это известный Бегушев? - переспросил доктор.
- Он! - подтвердила Домна Осиповна.
- О, это очень приятно с ним познакомиться: по слухам, он очень умный
человек!
- Умный и превосходный человек! - подхватила Домна Осиповна.
- А каких он лет?
- Около пятидесяти.
- Уже?.. А дамам, говорят, все-таки еще нравится? - заметил доктор: он
совершенно догадался, в каких отношениях находилась Домна Осиповна с
Бегушевым, и даже припомнил кой-какие городские рассказы об этом.
- Еще бы он не нравился, - произнесла она самодовольным тоном.
В это время они приехали. Домна Осиповна повела доктора прямо в спальню
больного.
- Какой старинный барский дом! - говорил он, идя за ней.
Перехватов имел привычку прежде всего окинуть взглядом обстановку
каждого своего нового пациента, чтобы судить, с каким субъектом он будет
иметь дело. Вообще он был врач не столько ученый и кабинетный, сколько
практический, и здесь я считаю нелишним сказать несколько более подробных
слов о нем, так как он, подобно другим описываемым мною лицам, представлял
собою истинного сына века.
Чтобы составить себе в Москве практику, врачу существует в настоящее
время два пути: один, более верный, - это заслужить внимание и любовь
кого-либо из университетских богов-врачей, обильно и щедро раздающих
практику всем истинно верующим в них; второй же, более рискованный и
трудный, - быть самому ловким и не брезговать никакими средствами...
Перехватову не удалось заслужить любви никого из богов; значит, самому
пришлось пробивать себе дорогу, и он употребил для этого довольно
распространенные за последнее двадцатилетие между врачами приемы. Родом из
сибиряков, неизвестно как и на что существовавши в университете, Перехватов,
тем не менее, однако, кончив курс, успел где-то добыть себе пять тысяч;
может быть, занял их у кого-нибудь из добрых людей, или ему помогла в этом
случае его красивая наружность... На деньги эти он нанял щегольскую
квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там,
чтобы в газетах было напечатано "О работах молодого русского врача
Перехватова"; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты;
затем, возвратившись в Москву, завел себе карету, стал являться во всех
почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из
медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал
в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их
карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о докторе,
так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки,
на которых подробно было обозначено время, когда он у себя принимает и когда
делает визиты.
К Домне Осиповне Перехватов попал в домашние врачи тоже довольно
непонятным образом: она послала дворника за своим обычным старым доктором, и
дворник, сказав, что того доктора не застал, пригласил к ней Перехватова,
кучер которого, как оказалось впоследствии, был большой приятель этому
дворнику. Домна Осиповна, впрочем, рада была такой замене. Перехватов ей
очень понравился своею наружностью и тем, что говорил несколько витиевато, а
она любила это свойство в людях и полагала, что сама не без красноречия!
В результате всей вышеизложенной деятельности молодого врача он с
каждым годом начинал все более и более оперяться и в настоящее время имел
уже маленький капиталец!
Когда Перехватов вошел в спальню Бегушева, то сей последний лежал вверх
лицом, с совершенно открытыми и даже блистающими глазами, и своей
внушительной фигурой произвел довольно сильное впечатление на доктора.
Перехватов в первый еще раз видел Бегушева.
- Господин доктор! - сказала ему Домна Осиповна, показывая на
Перехватова.
Бегушев слегка и молча мотнул головою, приподняв ее немного с подушки.
Перехватов, в свою очередь, тоже не без апломба уселся в кресла и
первоначально стал тереть свои красивые руки, чтобы согреть их, а потом взял
Бегушева за пульс.
- Жарок у вас довольно сильный! - проговорил он и, придав серьезнейшее
выражение лицу своему, принялся тщательно считать удары артерии.
По лицу Бегушева пробежала насмешливая улыбка.
- Но что же вы еще, кроме жару, чувствуете? - заключил Перехватов.
- Злость! - отвечал Бегушев.
Такой ответ несколько озадачил доктора.
- Конечно, злость хоть и считают за чувство нравственное, но, пожалуй,
оно настолько же и физическое! - произнес он, желая в одно и то же время
явить из себя идеалиста и материалиста. - Печень у вас, вероятно,
раздражена; вы позволите вас освидетельствовать?
Бегушев и на это только молча кивнул головой. Домна Осиповна поняла,
что ей нельзя было оставаться в спальне, и вышла в другую комнату; она очень
успокоилась, видя, что Бегушев болен не опасно, а скорее только нравственно
потрясен.
В этой же комнате, прислонясь головой к косяку дверей, идущих в спальню
Бегушева, стоял и Прокофий, с которым решительно случилась невероятная
перемена: с самой болезни Бегушева он сделался ему вдруг очень услужлив, не
спал почти все ночи и все прислушивался, что делается в спальне больного; на
жену свою он беспрестанно кричал: "Ну ты, копытами-то своими завозилась!" и
сам все ходил на цыпочках. Жаль ли ему было Бегушева, или он просто
испугался за себя, смутно сознавая, что если Бегушев умрет, то кто же его,
этакого скота, со столькими детьми, возьмет к себе в услужение. Стоя у
дверей, он уха не отнимал и внимательнейшим образом прислушивался к тому,
что говорил Бегушеву доктор; но вряд ли, однако, что-нибудь понял из их
беседы.
- Вот теперь я совершенно диагностировал вас, - говорил Перехватов,
выслушав и постукав у Бегушева во всевозможных местах.
- Какая же мне польза от того, что вы меня диагностировали? - спросил
Бегушев.
- Такая, что я могу вас сознательно лечить.
Бегушев слегка усмехнулся.
- Лечить я знаю, что вы можете; но вылечить - другой вопрос!
На это уже доктор усмехнулся.
- Разумеется, - начал он, - в медицине бывает и так, что дважды два
выходит пять; но в отношении вас я утвердительно могу сказать, что дважды
два выйдет четыре и что я вас наверное вылечу!
- Чем?
- Пропишу вам курс довольно сильных вод.
Бегушев захохотал.
- Этим меня без всяких постукиваний лет тридцать лечат, - проговорил
он.
- Вас лечили, вероятно, врачи, хорошо знающие ваш организм; мне же
надобно было познакомиться: наука наша строжайшим образом предписывает нам
делать подобные исследования!
- Наука!.. Нашли какую науку! - повторил насмешливо Бегушев.
Перехватов навострил уши.
- Значит, вы медицину не считаете за науку? - спросил он.
- Я считаю ее искусством, а еще более того - шарлатанством.
Доктора несколько передернуло, но он постарался скрыть это.
- Приговор очень резкий, - проговорил он, продолжая улыбаться.
У Перехватова было не в характере и не в привычках возражать своим
пациентам и волновать их ни к чему не ведущими спорами!
- Неужели вы думаете, - продолжал Бегушев все более и более
раздражительным тоном, - что медицина на крупицу может увеличить ту
жизненную силу, которая дана мне при моем зарождении?
- Совершенно справедливо, что мы не можем увеличить этой силы, - начал
уже серьезно возражать доктор, - но человек может уменьшить ее, и наша
обязанность - предостерегать его от этого и уклонять от него всякого рода
вредные влияния.
- Знаю я, как вы уклоняете: к вам приходит чиновничек, получающий
рублей пятнадцать в месяц жалованья, и вы ему говорите: "Вам надобно жить в
сухих квартирах, употреблять здоровую, питательную пищу!", - а у него едва
хватает денег приютиться в конуре какой-нибудь и питаться протухлой
колбасой. "Но всего полезнее для вас, - советуете вы, - поезжайте в теплый,
благорастворенный климат!"
Доктор при этом расхохотался самым веселым смехом, как бы услыхав
величайшую нелепость.
- Кто ж это говорит бедным чиновникам?.. Это обыкновенно говорят людям,
у которых средства на то есть; вот, например, как врачу не сказать вам, что
кухня и ваше питанье повредило вашему, по наружности гигантскому, здоровью,
- проговорил он, показывая Бегушеву на два большие прыща, которые он заметил
на груди его из-под распахнувшейся рубашки.
- Вы думаете, что я без кухни и питанья мог бы жить и существовать? -
спросил тот.
- Питанье питанью рознь; позвольте вас спросить: вы пьете вино?
- Пью, и много!
- А сколько?
- Бутылки по три в день красного вина.
Лицо доктора исполнилось удивления.
- Теперь позвольте мне вам рассчитать, - начал он с знаменательным
видом. - В год, значит, вы выпиваете около тысячи бутылок; разделите это
число бутылок на ведра, и мы получим семьдесят ведер; это - целое море!
В глазах Бегушева отразилась досада.
- А вы не пьете ничего? - спросил он с своей стороны доктора.
- Ничего почти не пью! - отвечал тот.
- Ну, а мяса вы едите, и по скольку? - продолжал его допрашивать
Бегушев.
- Мяса я ем фунта три в день, - отвечал доктор.
- Неправда: больше съедите - фунта четыре, а потому в год вы проглотите
около пятидесяти пудов; это почти два быка!
- О, то совсем другое дело! - воскликнул Перехватов.
- Совершенно одно и то же; и как вы не понимаете, что все, что
поглощается нами в течение времени, в течение этого же времени и
растрачивается! Я убежден, что ваше остроумное исчисление пришло только сию
минуту вам в голову, так что вы не успели хорошенько обдумать, как оно
неосновательно...
Все эти слова Бегушев произнес почти строго - наставническим тоном.
Перехватов не знал, сердиться ли ему на своего нового пациента или
внутренне смеяться над ним, и, сочтя последнее за лучшее, не выразил даже в
лице никакого неудовольствия.
- Чрезвычайно вы строги в ваших приговорах, - проговорил он, - и, как
видно, сильно не любите докторов.
- Настолько же, как и других людей, хоть убежден, что докторская
профессия есть самая лживая из всех человеческих профессий!
- Мысль для меня совершенно новая! - сказал насмешливо доктор.
- Мысль весьма простая, - не унимался Бегушев. - Скажите, сколько раз в
день вы солжете умышленно перед вашими больными?
Если бы Перехватов видел Бегушева в другой, более бедной, обстановке,
то, может быть, наконец обиделся бы при таком вопросе; тут же опять успокоил
себя тем, что на слова людей болеющих и раздражительных не стоит обращать
внимания.
- Очень много, - отвечал он откровенно, - но мы это делаем для блага:
ложь часто бывает во спасение!
- Согласен, что во спасение, только все-таки согласитесь, что каждый
день лгать скучно!
- Как горничная? - произнесли в один голос Бегушев и Домна Осиповна.
- Горничная-с!.. Супруг ихний приехал к ним и требуют их к себе, -
продолжал Прокофий.
- Муж? - произнесла Домна Осиповна, как бы совершенно удивленная и
потупляя в землю глаза.
- Это что такое значит? - спросил ее тоже удивленный и пораженный
Бегушев.
- Не знаю, я сейчас пойду и расспрошу горничную, - проговорила Домна
Осиповна и хотела было идти.
- Лучше позовите ее сюда: я тоже хочу узнать и расспросить ее, -
остановил Домну Осиповну запальчиво Бегушев. - Позови сюда горничную! -
приказал он затем Прокофью.
Тот пошел и почти громким голосом произнес:
- То вот зови у них, то нет!
Но Бегушев и Домна Осиповна, под влиянием услышанной новости, и не
слыхали этого.
- Он писал вам, что будет и приедет сюда? - спрашивал Бегушев.
- Ничего не писал! - едва достало силы у Домны Осиповны ответить ему.
Пришла горничная.
Домна Осиповна поспешила расспрашивать ее.
- Михайло Сергеич приехал?
- Да-с! - отвечала та.
- Один?
Горничная несколько позамялась.
- Да говори, все говори... Не один? - настаивала Домна Осиповна.
- Не один-с!.. С этой дамой какой-то.
- Где ж они?.. У меня в доме?
- У нас внизу.
- И поэтому Михайло Сергеич тебя послал за мной?
- Никак нет-с; они только спросили, что могут ли вас видеть? Я им
сказала, что вы уехали, а потом переговорила с кухаркой, та и говорит:
"Съезди за барыней!"
- Мне надобно ехать! - сказала Домна Осиповна.
- Если нужно, то конечно, - отвечал Бегушев.
- Но вы вечером приезжайте - узнать эту загадку!.. Я вовсе не намерена
стеснять себя для господина Олухова, - проговорила Домна Осиповна и,
торопливо надев шляпку, уехала вместе с горничной.
Бегушев остался один, как громом пришибленный. Он все задавал себе
вопрос: зачем приехал муж к Домне Осиповне? Она несколько раз, и особенно
последнее время, говорила ему, что у ней с ее супругом прерваны всякие
человеческие сношения! Но, может быть, по какому-нибудь совершенно
случайному обстоятельству он заехал сюда на короткое время? Однако он
приехал с какой-то госпожой своей - это что значит? Тут Бегушев терял всякую
нить к объяснению.
Чтобы сократить время до вечера, он гулял по Тверскому бульвару, ранее
обыкновенного отобедал, выпил больше вина, чтобы заснуть после обеда, и
все-таки не заснул. Какой-то и на что-то мучительный гнев терзал его.
Наконец, дождавшись вожделенных семи часов, Бегушев поехал к Домне Осиповне.
Подъезжая к дому ее, он увидел, что верхний и нижний этажи его были
освещены. На звонок Бегушева горничная сейчас же отворила ему дверь. Он
прямо прошел в известный нам кабинет. Там сидела Домна Осиповна и была вся в
слезах. Поняв всю тяжесть подвига, на который обрекала себя, она тоже
страдала не менее Бегушева и тут только узнала, до какой степени любила
его!.. Что если он оставит и покинет ее?.. Как и чем ей тогда будет
наполнить жизнь! Очертя голову и не зная, чем все это разрешится, она ждала
его. Бегушев, почти не поздоровавшись с ней, сел на свое обычное кресло.
- Что ж, объяснилось, что это такое? - спросил он.
- Объяснилось! - отвечала Домна Осиповна и утерла платком свои
запекшиеся губы.
- Он надолго приехал?
- Да.
Бегушев, по обыкновению, побагровел в лице.
- С какой же целью?
- С целью, что... - начала Домна Осиповна, овладев несколько собой. - Я
тебе говорила, кажется, что у мужа есть дед-сибиряк, богач?
- Говорила.
- Он там через кого-то узнал, что муж не живет со мной... Вдруг пишет
ему, что он лишит его наследства пяти миллионов, если он не сойдется со
мной.
- Да, вот какая причина!..
И Бегушев сердито постучал ногою.
- Причина очень важная, - произнесла с грустной усмешкой Домна
Осиповна.
- Для кого как! - подхватил Бегушев.
- Мужа так это поразило, он умоляет теперь меня, чтобы я позволила ему
это сделать! - продолжала Домна Осиповна.
Бегушев еще больше побагровел.
- И вы позволили ему? - спросил он.
- Я не сочла себя вправе не позволить, - отвечала Домна Осиповна.
Она была велика в эти минуты по степени той борьбы, которую переживала
внутри, и той власти, какую обнаруживала над собой.
Бегушев провел рукой по своей довольно еще густой гриве волос.
- Наши отношения поэтому должны быть кончены? - спросил он с дрожанием
в голосе.
- Зачем же кончены? - спросила с кроткой усмешкой Домна Осиповна. - Я
схожусь с мужем для виду только; мы будем только жить с ним под одной
кровлей... Я даже ему сказала, что люблю тебя!
Бегушев при этом поглядел ей пристально в лицо.
- Главное, - снова продолжала она, - что я мужу всем обязана: он взял
меня из грязи, из ничтожества; все, что я имею теперь, он сделал; чувство
благодарности, которое даже животные имеют, заставляет меня не лишать его
пяти миллионов наследства, тем более, что у него своего теперь ничего нет,
кроме как на руках женщина, которую он любит... Будь я мужчина, я бы
возненавидела такую женщину, которая бы на моем месте так жестоко отнеслась
к человеку, когда-то близкому к ней.
Бегушев понимал, что в словах Домны Осиповны была, пожалуй, большая
доля правды, только правда эта была из какого-то совершенно иного мира, ему
чуждого, и при этом почему-то, неведомо для него самого, пронесся перед ним
образ Натальи Сергеевны. Бегушев припомнил, как она приехала к нему на
гауптвахту, когда он содержался там за дуэль с ее мужем, припомнил, как она
жила с ним в лагере на Кавказе и питалась одними сухарями с водой. От
окончательно прилившей крови к голове Бегушев встал и начал ходить по
комнате. Домна Осиповна ожидала, что сейчас вот разразится над ней буря, и
трепетала всеми нервами; но Бегушев только сел на довольно отдаленное кресло
и понурил голову. Домна Осиповна видела, что он сильно страдает.
- Я не знаю, собственно, что тебя так сильно может тут тревожить? -
спросила она тихим-тихим голосом.
- Меня? - переспросил Бегушев.
- Да.
- Ложь - всеобщая, круговая, на которой должна устроиться вся будущая
жизнь наша! - проговорил он.
- Сходясь с замужней женщиной, надобно было быть готовым на это! -
сказала Домна Осиповна опять тихим голосом.
- Но я полагал, что ты не имеешь к мужу никаких обязательств - ни
нравственных, ни денежных!..
Разговор этот был прерван приходом горничной, которая доложила Домне
Осиповне, что Михаил Сергеевич просит позволения прийти к ней.
- Хорошо, я тебе сейчас скажу! - ответила ей торопливо Домна Осиповна.
Горничная ушла.
- Муж может прийти ко мне? - спросила Домна Осиповна Бегушева.
- Конечно!.. - разрешил тот.
Домна Осиповна вышла и что-то приказала горничной.
Супруг ее вскоре явился. Оказалось, что он почти еще молодой человек
(Олухов был ровесник жене своей), очень недурен собой, весьма приличный в
манерах. Он вошел заметно сконфуженный. Домна Осиповна познакомила его с
Бегушевым.
- Муж мой!.. Александр Иванович Бегушев, - сказала она.
Тот и другой поклонились друг другу.
- Как я вам благодарен, - начал Олухов первый, - жена рассказывала мне,
что за границей вы были так добры к ней, приняли такое в ней участие, когда
она была больна...
Бегушев на это молчал. В воображении его опять носилась сцена из
прошлой жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его
свирепое лицо, когда тот подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его
крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: "Сожалею об
одном, что я не убил тебя, злодея!"
Домна Осиповна видела необходимость уж с своей стороны поддержать
разговор.
- Я и нынешнее лето непременно поеду за границу, - сказала она как
будто бы мужу.
- Что ж, можно, - отвечал тот, - а я останусь по делам в Москве...
- Вы на постоянное жительство переехали в Москву? - спросил его
Бегушев.
Олухов заметно растерялся.
- Не думаю, чтобы совсем! От обстоятельств это будет зависеть!.. -
проговорил он и затем обратился к жене: - Я пришел к тебе, чтобы ты
приписала в письме моем к дедушке.
- Давай! - сказала Домна Осиповна и, взяв у мужа приготовленное им
письмо к деду, подошла к своему столику и принялась писать.
Бегушев и Олухов сидели молча.
Домна Осиповна спешила дописать письмо, чтобы снова поддержать беседу;
но когда она кончила, то Бегушев уже взялся за шляпу. Домна Осиповна
обмерла.
- Куда же вы так рано? - сказала она, подавая небрежно письмо мужу.
- Я устал, и при том нездоровится, - произнес Бегушев сколько только
мог ласковым голосом; потом он раскланялся с Олуховым и пошел.
Домна Осиповна пошла проводить его.
В гостиной она его остановила.
- Послушай, ты сердит на меня, ты взбешен? - спросила она задыхающимся
голосом.
- Нет же! - отвечал Бегушев.
- Но отчего ты такой ужасный, страшный?..
- Оттого, что, как я тебе и говорил, ложь воцарится во всех нас, как
это и было нынешний вечер! - отвечал ей знаменательно Бегушев.
- Это ничего, все устроится! - полувоскликнула Домна Осиповна. - Люби
только меня, а я тебя безумно, страстно люблю! Приедешь завтра?..
- Приеду! - отвечал Бегушев и снова пошел.
Домна Осиповна закрыла себе сначала глаза рукой, провела потом этой
рукой по лицу и, с свойственной ей силой характера овладев, наконец, собою,
возвратилась в кабинет.
Бегушев, выйдя на улицу, не сел в экипаж свой, а пошел на
противоположный тротуар и прямо заглянул в освещенные окна кабинета Домны
Осиповны. Он увидел, что Олухов подошел к жене, сказал ей что-то и как будто
бы хотел поцеловать у ней руку. Бегушев поспешил опустить глаза в землю и
взглянул в нижний этаж; там он увидел молодую женщину, которая в домашнем
костюме разбирала и раскладывала вещи. Бегушеву от всего этого сделалось
невыносимо грустно, тошно и гадко!
Глава I
Прошло четыре дня, а Бегушев не приезжал к Домне Осиповне. Напрасно
она, пока было светло, сидела у окна и беспрестанно взглядывала в маленькое
зеркальце, приделанное с улицы к косяку и обращенное в ту сторону, откуда
Бегушев должен был прийти или приехать, напрасно прислушивалась к малейшему
шуму в передней, в ожидании услышать его голос, - надежды ее не исполнялись.
Терпения у Домны Осиповны более недостало. Она велела себе привести
извозчика и сама поехала к Бегушеву с намерением сделать ему хорошенькую
сцену, потому что так поступать, как он поступал, по ее мнению, было не
только что жестоко с его стороны, но даже неблагородно!
Подъехав к крыльцу Бегушева, Домна Осиповна судорожно и громко
позвонила. Ей неторопливо отворил дверь Прокофий, лицо которого было на этот
раз еще мрачнее обыкновенного и какое-то даже исхудалое.
- Александр Иваныч дома? - спросила она.
- Они нездоровы-с очень, - отвечал ей Прокофий протяжно.
- Что ж вы мне не прислали сказать? - проговорила Домна Осиповна.
Прокофий не счел за нужное отвечать ей на это, и тайная мысль ею была
такова: "Ну да, как же, до вас было!"
- Он у себя в спальне?.. - продолжала Домна Осиповна.
- У себя-с... Где же им быть? - говорил Прокофий, снимая с нее салоп.
Домна Осиповна прошла в спальню.
Бегушев лежал на своей кровати, отвернувшись к стене, и был с закрытыми
глазами. Жар так и пылал от него на всю комнату.
"Господи, он умирает!" - пришло в голову Домне Осиповне, и она готова
была разрыдаться, но удержалась, однако, и села в некотором отдалении от
больного.
В спальню вошла тихими шагами Минодора, а вслед за ней в дверях
выглянула и физиономия Прокофия.
- Минодорушка, что такое с Александром Иванычем? - отнеслась к ней
Домна Осиповна.
- Приехали тогда от вас, всю ночь, должно быть, не почивали, а поутру
стали мучиться... метаться... - объяснила ей та.
- Кто же его пользует?
- Никто... Прокофий хотел было сбегать за доктором, - не приказали!
- Но это невозможно! - полувоскликнула Домна Осиповна.
Бегушев при этом открыл глаза.
- Ах, это вы? - проговорил он.
Минодора поспешила выйти из комнаты.
Домна Осиповна подошла к Бегушеву, наклонилась к нему и стала его
целовать.
- Друг мой, это я все виновата, что вы больны! - шептала она.
Бегушев чувствовал, как ее горячие слезы падали ему на лицо.
- Чем же вы? - сказал он.
Домне Осиповне показалась, что он едва говорит.
- Друг мой, как вы хотите, но я сейчас же поеду за доктором. Вы будете
лечиться, не правда ли?
- Если это вас успокоит, - произнес Бегушев.
- О, да!.. Я очень скоро возвращусь.
С этими словами Домна Осиповна поспешно пошла в переднюю; Прокофий тоже
пошел за ней.
- За доктором? - спросил он ее с несвойственным ему любопытством.
- Да, за доктором!.. - отвечала Домна Осиповна, и, выйдя на улицу, она
наняла извозчика, сказав ему, чтобы он взял, что хочет, только бы скорее
ехал.
Извозчик поскакал благим матом.
Домна Осиповна проехала к своему доктору, Ивану Иванычу Перехватову,
которого, к великому горю своему, не застала дома.
- Я этого ожидала... - произнесла она почти в отчаянии; но в этом
случае ей помогла ее практическая сообразительность.
- Вероятно, он теперь в Английском клубе? - спросила она лакея,
отворившего ей дверь.
- Надо быть, что там! - подтвердил тот.
Домна Осиповна поскакала в Английский клуб.
Старик-швейцар удивился даже, когда в его передней появилась дама.
- Доктор Перехватов, Иван Иваныч, здесь, в клубе? - спросила она его
стремительно.
- Здесь-с, здесь!.. - отвечал швейцар.
- Вызовите его, пожалуйста!.. Скажите, что его просит дама... Олухова.
- Олухова? - переспросил ее швейцар, привыкший к более
аристократическим фамилиям.
Сам он, разумеется, не пошел, а послал одного из лакеев, и через
несколько минут к Домне Осиповне вышел Перехватов, мужчина лет тридцати
пяти, очень красивый из себя и, по случайному, конечно, стечению
обстоятельств, в красоте его было нечто схожее с красотою Домны Осиповны:
тоже что-то мазочное, хотя он вовсе не притирался, как делала это она. Одет
доктор был безукоризненным франтом.
- Бога ради, поскорее к одному больному, самому близкому моему другу...
- говорила стремительно Домна Осиповна, беря доктора за обе руки и пожимая
их.
- К вашим услугам!.. Сию минуту... посажу только кого-нибудь за себя в
карты играть! - сказал тот и ушел.
Домна Осиповна, оставшись в передней одна с швейцаром, была, видимо,
под влиянием сильного беспокойства. Старик смотрел на нее с участием.
- Что же, это ваш сродственник или супруг заболел? - спросил он.
- Родственник! - отвечала отрывисто Домна Осиповна и, когда доктор
возвратился, поспешно прибавила тому: - У меня экипаж есть, вы со мной и
поедете.
- Если вам угодно! - согласился доктор.
Затем они сели на извозчика Домны Осиповны, который и поскакал с ними.
- Кто ж это друг ваш? - спросил доктор, не без удовольствия придерживая
Домну Осиповну за ее стройный стан, чтобы она как-нибудь не упала от быстрой
езды из саней.
- Бегушев, - отвечала она.
- Это известный Бегушев? - переспросил доктор.
- Он! - подтвердила Домна Осиповна.
- О, это очень приятно с ним познакомиться: по слухам, он очень умный
человек!
- Умный и превосходный человек! - подхватила Домна Осиповна.
- А каких он лет?
- Около пятидесяти.
- Уже?.. А дамам, говорят, все-таки еще нравится? - заметил доктор: он
совершенно догадался, в каких отношениях находилась Домна Осиповна с
Бегушевым, и даже припомнил кой-какие городские рассказы об этом.
- Еще бы он не нравился, - произнесла она самодовольным тоном.
В это время они приехали. Домна Осиповна повела доктора прямо в спальню
больного.
- Какой старинный барский дом! - говорил он, идя за ней.
Перехватов имел привычку прежде всего окинуть взглядом обстановку
каждого своего нового пациента, чтобы судить, с каким субъектом он будет
иметь дело. Вообще он был врач не столько ученый и кабинетный, сколько
практический, и здесь я считаю нелишним сказать несколько более подробных
слов о нем, так как он, подобно другим описываемым мною лицам, представлял
собою истинного сына века.
Чтобы составить себе в Москве практику, врачу существует в настоящее
время два пути: один, более верный, - это заслужить внимание и любовь
кого-либо из университетских богов-врачей, обильно и щедро раздающих
практику всем истинно верующим в них; второй же, более рискованный и
трудный, - быть самому ловким и не брезговать никакими средствами...
Перехватову не удалось заслужить любви никого из богов; значит, самому
пришлось пробивать себе дорогу, и он употребил для этого довольно
распространенные за последнее двадцатилетие между врачами приемы. Родом из
сибиряков, неизвестно как и на что существовавши в университете, Перехватов,
тем не менее, однако, кончив курс, успел где-то добыть себе пять тысяч;
может быть, занял их у кого-нибудь из добрых людей, или ему помогла в этом
случае его красивая наружность... На деньги эти он нанял щегольскую
квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там,
чтобы в газетах было напечатано "О работах молодого русского врача
Перехватова"; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты;
затем, возвратившись в Москву, завел себе карету, стал являться во всех
почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из
медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал
в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их
карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о докторе,
так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки,
на которых подробно было обозначено время, когда он у себя принимает и когда
делает визиты.
К Домне Осиповне Перехватов попал в домашние врачи тоже довольно
непонятным образом: она послала дворника за своим обычным старым доктором, и
дворник, сказав, что того доктора не застал, пригласил к ней Перехватова,
кучер которого, как оказалось впоследствии, был большой приятель этому
дворнику. Домна Осиповна, впрочем, рада была такой замене. Перехватов ей
очень понравился своею наружностью и тем, что говорил несколько витиевато, а
она любила это свойство в людях и полагала, что сама не без красноречия!
В результате всей вышеизложенной деятельности молодого врача он с
каждым годом начинал все более и более оперяться и в настоящее время имел
уже маленький капиталец!
Когда Перехватов вошел в спальню Бегушева, то сей последний лежал вверх
лицом, с совершенно открытыми и даже блистающими глазами, и своей
внушительной фигурой произвел довольно сильное впечатление на доктора.
Перехватов в первый еще раз видел Бегушева.
- Господин доктор! - сказала ему Домна Осиповна, показывая на
Перехватова.
Бегушев слегка и молча мотнул головою, приподняв ее немного с подушки.
Перехватов, в свою очередь, тоже не без апломба уселся в кресла и
первоначально стал тереть свои красивые руки, чтобы согреть их, а потом взял
Бегушева за пульс.
- Жарок у вас довольно сильный! - проговорил он и, придав серьезнейшее
выражение лицу своему, принялся тщательно считать удары артерии.
По лицу Бегушева пробежала насмешливая улыбка.
- Но что же вы еще, кроме жару, чувствуете? - заключил Перехватов.
- Злость! - отвечал Бегушев.
Такой ответ несколько озадачил доктора.
- Конечно, злость хоть и считают за чувство нравственное, но, пожалуй,
оно настолько же и физическое! - произнес он, желая в одно и то же время
явить из себя идеалиста и материалиста. - Печень у вас, вероятно,
раздражена; вы позволите вас освидетельствовать?
Бегушев и на это только молча кивнул головой. Домна Осиповна поняла,
что ей нельзя было оставаться в спальне, и вышла в другую комнату; она очень
успокоилась, видя, что Бегушев болен не опасно, а скорее только нравственно
потрясен.
В этой же комнате, прислонясь головой к косяку дверей, идущих в спальню
Бегушева, стоял и Прокофий, с которым решительно случилась невероятная
перемена: с самой болезни Бегушева он сделался ему вдруг очень услужлив, не
спал почти все ночи и все прислушивался, что делается в спальне больного; на
жену свою он беспрестанно кричал: "Ну ты, копытами-то своими завозилась!" и
сам все ходил на цыпочках. Жаль ли ему было Бегушева, или он просто
испугался за себя, смутно сознавая, что если Бегушев умрет, то кто же его,
этакого скота, со столькими детьми, возьмет к себе в услужение. Стоя у
дверей, он уха не отнимал и внимательнейшим образом прислушивался к тому,
что говорил Бегушеву доктор; но вряд ли, однако, что-нибудь понял из их
беседы.
- Вот теперь я совершенно диагностировал вас, - говорил Перехватов,
выслушав и постукав у Бегушева во всевозможных местах.
- Какая же мне польза от того, что вы меня диагностировали? - спросил
Бегушев.
- Такая, что я могу вас сознательно лечить.
Бегушев слегка усмехнулся.
- Лечить я знаю, что вы можете; но вылечить - другой вопрос!
На это уже доктор усмехнулся.
- Разумеется, - начал он, - в медицине бывает и так, что дважды два
выходит пять; но в отношении вас я утвердительно могу сказать, что дважды
два выйдет четыре и что я вас наверное вылечу!
- Чем?
- Пропишу вам курс довольно сильных вод.
Бегушев захохотал.
- Этим меня без всяких постукиваний лет тридцать лечат, - проговорил
он.
- Вас лечили, вероятно, врачи, хорошо знающие ваш организм; мне же
надобно было познакомиться: наука наша строжайшим образом предписывает нам
делать подобные исследования!
- Наука!.. Нашли какую науку! - повторил насмешливо Бегушев.
Перехватов навострил уши.
- Значит, вы медицину не считаете за науку? - спросил он.
- Я считаю ее искусством, а еще более того - шарлатанством.
Доктора несколько передернуло, но он постарался скрыть это.
- Приговор очень резкий, - проговорил он, продолжая улыбаться.
У Перехватова было не в характере и не в привычках возражать своим
пациентам и волновать их ни к чему не ведущими спорами!
- Неужели вы думаете, - продолжал Бегушев все более и более
раздражительным тоном, - что медицина на крупицу может увеличить ту
жизненную силу, которая дана мне при моем зарождении?
- Совершенно справедливо, что мы не можем увеличить этой силы, - начал
уже серьезно возражать доктор, - но человек может уменьшить ее, и наша
обязанность - предостерегать его от этого и уклонять от него всякого рода
вредные влияния.
- Знаю я, как вы уклоняете: к вам приходит чиновничек, получающий
рублей пятнадцать в месяц жалованья, и вы ему говорите: "Вам надобно жить в
сухих квартирах, употреблять здоровую, питательную пищу!", - а у него едва
хватает денег приютиться в конуре какой-нибудь и питаться протухлой
колбасой. "Но всего полезнее для вас, - советуете вы, - поезжайте в теплый,
благорастворенный климат!"
Доктор при этом расхохотался самым веселым смехом, как бы услыхав
величайшую нелепость.
- Кто ж это говорит бедным чиновникам?.. Это обыкновенно говорят людям,
у которых средства на то есть; вот, например, как врачу не сказать вам, что
кухня и ваше питанье повредило вашему, по наружности гигантскому, здоровью,
- проговорил он, показывая Бегушеву на два большие прыща, которые он заметил
на груди его из-под распахнувшейся рубашки.
- Вы думаете, что я без кухни и питанья мог бы жить и существовать? -
спросил тот.
- Питанье питанью рознь; позвольте вас спросить: вы пьете вино?
- Пью, и много!
- А сколько?
- Бутылки по три в день красного вина.
Лицо доктора исполнилось удивления.
- Теперь позвольте мне вам рассчитать, - начал он с знаменательным
видом. - В год, значит, вы выпиваете около тысячи бутылок; разделите это
число бутылок на ведра, и мы получим семьдесят ведер; это - целое море!
В глазах Бегушева отразилась досада.
- А вы не пьете ничего? - спросил он с своей стороны доктора.
- Ничего почти не пью! - отвечал тот.
- Ну, а мяса вы едите, и по скольку? - продолжал его допрашивать
Бегушев.
- Мяса я ем фунта три в день, - отвечал доктор.
- Неправда: больше съедите - фунта четыре, а потому в год вы проглотите
около пятидесяти пудов; это почти два быка!
- О, то совсем другое дело! - воскликнул Перехватов.
- Совершенно одно и то же; и как вы не понимаете, что все, что
поглощается нами в течение времени, в течение этого же времени и
растрачивается! Я убежден, что ваше остроумное исчисление пришло только сию
минуту вам в голову, так что вы не успели хорошенько обдумать, как оно
неосновательно...
Все эти слова Бегушев произнес почти строго - наставническим тоном.
Перехватов не знал, сердиться ли ему на своего нового пациента или
внутренне смеяться над ним, и, сочтя последнее за лучшее, не выразил даже в
лице никакого неудовольствия.
- Чрезвычайно вы строги в ваших приговорах, - проговорил он, - и, как
видно, сильно не любите докторов.
- Настолько же, как и других людей, хоть убежден, что докторская
профессия есть самая лживая из всех человеческих профессий!
- Мысль для меня совершенно новая! - сказал насмешливо доктор.
- Мысль весьма простая, - не унимался Бегушев. - Скажите, сколько раз в
день вы солжете умышленно перед вашими больными?
Если бы Перехватов видел Бегушева в другой, более бедной, обстановке,
то, может быть, наконец обиделся бы при таком вопросе; тут же опять успокоил
себя тем, что на слова людей болеющих и раздражительных не стоит обращать
внимания.
- Очень много, - отвечал он откровенно, - но мы это делаем для блага:
ложь часто бывает во спасение!
- Согласен, что во спасение, только все-таки согласитесь, что каждый
день лгать скучно!