Писемский Алексей Феофилактович. Мещане

всегда разумел его за остроумного бонмотиста и человека очень приятного в
обществе; но тут вышел такой случай, что лет пятнадцать тому назад он уже
служил у меня и занимал именно это место, которого теперь искал, и я
вынужденным был... хоть никогда не слыл за жестокого и бессердечного
начальника... был принужден заставить графа выйти в отставку.
- За что? - спросил Бегушев.
Генерал пожал плечами.
- Он растратил у меня казенные деньги!..
Последние слова генерал хотя и говорил по-русски во французском
ресторане, но все-таки счел за лучшее сказать почти шепотом Бегушеву.
- Так что я, спасая уже честь моего ведомства, внес за него, и внес
довольно значительную сумму - понимаете?
- Понимаю, - проговорил Бегушев.
- Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил
ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой
Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое
письмо: "Ефим Федорович, - пишу я ему, - зная ваше строгое и никогда ни
перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам
факты... - и подробно описал ему самый факт, - и спрашиваю вас: быв в моем
положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?"
- Очень хорошо сделали, что так прямо поставили Тюменеву вопрос; он,
вероятно, и не знал этой проделки Хвостикова, - сказал Бегушев.
- А вышло, cher cousin*, нехорошо!.. - продолжал генерал грустным
голосом. - Ефим Федорович страшно на меня обиделся и, встретясь вскоре после
того со мной в Английском клубе, он повернулся ко мне спиной и даже ушел из
той комнаты, где я сел обедать; а потом, как водится, это стало отражаться и
на самой службе: теперь, какое бы то ни было представление от моего
ведомства, - Ефим Федорович всегда против и своей неумолимой логикой
разбивает все в пух...
______________
* дорогой кузен (франц.).

На этом месте генерал был отвлечен от своего разговора: принесли барбю
с дымящимся соусом. При виде этого блага нечто вроде легкого радостного
ржания послышалось из груди генерала. Он забыл в одно мгновение Тюменева,
все служебные дрязги и принялся есть.
- Эта рыба, я вам говорю, как бархат мягкий, щекотит приятно во рту. А
соус как вы находите?
- Хорош! - одобрил Бегушев.
- Изобретатель его я! - произнес генерал с гордостью, указывая на себя.
- Виват вам! - сказал Бегушев, улыбаясь.
Генерал потом обратился к стоявшему невдалеке гарсону.
- Французской публике нравится мой соус? - спросил он.
- Oui, monsieur! - воскликнул тот и с свойственной французам
льстивостью объяснил, что весь Париж в восторге от этого соуса.
Генерал самодовольно улыбнулся.
- Но почему вы, - сказал ему Бегушев, - еще раз не написали Тюменеву
или даже просто не подошли к нему и не спросили у него, за что он так сильно
на вас рассердился?
- Ну, cher cousin, согласитесь, что это было бы очень щекотливо для
моего самолюбия; кроме того, оказалось бы, вероятно, и бесполезно... мне
вскоре потом рассказали... - Тут генерал приостановился как бы в
нерешительности, говорить ли то, что он хотел говорить. - Но только,
пожалуйста, чтобы это было entre nous*, и не проговоритесь как-нибудь
Тюменеву, - начал он. - Мне рассказали... вот уж именно, как справедливо
говорят, что если где выйдет неприятность, так прежде всего надо спрашивать:
какую тут роль женщина играла?.. Рассказали, что madame Мерова, дочь графа
Хвостикова, которую, может быть, вы видали?..
______________
* между нами (франц.).

- Видал! - проговорил Бегушев.
- Она очень хорошенькая и, главное, чрезвычайно пикантная, что весьма
редко между русскими женщинами: они или совсем больные, или толстые...
madame Мерова прежде была в интимных отношениях с Янсутским, которого вы
тоже, вероятно, встречали в обществе?
- Встречал, - отвечал с презрительною улыбкою Бегушев.
- А кстати, он здесь, в Париже, и хотел сюда прийти завтракать со мной.
Бегушев нахмурился.
- Я не охотник до него! - произнес он.
- Я сам имел его прежде на очень худом счету; но вот, встретясь в
Париже с ним, убедился, что он человек очень услужливый, расторопный... и
все мне жаловался на madame Мерову - говорил, что она такая мотовка, что
невозможно!.. Последнее время сотни тысяч она стала из него тянуть!
- Врет он все, негодяй! - воскликнул Бегушев. - Последнее время он не
кормил ее даже!
Генерал был поражен.
- Pourquoi* - спросил уж он по-французски.
______________
* Почему? (франц.).

- Черт его знает, pourquoi! Отделаться, видно, хотел от нее, - отвечал
Бегушев.
- Скажите! - произнес генерал. - Но мне потом рассказывали, - прибавил
он негромко, - что madame Мерова составляет предмет страсти Тюменева; вы
слышали это?
- Слышал что-то такое, - проговорил Бегушев.
- И вы не придаете этому никакого значения большого?
- Совершенно никакого!
- Ну-с, а я вам на это скажу, что Ефим Федорович влюблен в эту дамочку
до безумия, до сумасшествия!.. До дурачества... Это в Петербурге все знают и
все говорят!
- До каких дурачеств? - спросил Бегушев.
- До разных!.. Делать можно многое; но, понимаете, приличие во всем!
Еще Пушкин сказал: "Свет не карает заблуждений, но тайны требует для
них!"{152} А Ефим Федорович сделался очень неосторожен... причину его ссоры
со мной, конечно, все очень скоро отгадали, и это бросило на него сильную
тень... Потом... только опять умоляю, чтобы все это осталось между нами!..
Он живет теперь в Петергофе на одной даче с madame Меровой; их постоянно
видят вместе на пароходе и на железной дороге; они катаются, гуляют вдвоем,
а в Петергофе, как нарочно, нынешнее лето очень много поселилось сенаторов,
членов государственного совета... все они знакомы с Ефимом Федоровичем и,
встречая его с этой авантюристкой, удивляются, шокируются!.. Жена моя,
которая тоже живет в Петергофе, просто в отчаянии и не знает, принимать ли
ей Ефима Федоровича, или нет, когда он приедет к ней.
- Фу ты, боже мой, какая строгость! - воскликнул Бегушев. - Мало у вас
этого в Петербурге!
- Без сомнения!.. Но Ефиму Федоровичу не следовало бы это делать; к
нему как-то это нейдет! Жена моя, понимаете, никак не может помириться с
этой мыслью и прямо мне пишет, что она ото всех людей ожидала подобного рода
жизни, но не от Тюменева.
- Мало ли чего женщины ожидают и не ожидают от мужчин!.. - заметил не
без намека Бегушев.
- Разумеется!.. Особенно жена моя, которая чересчур уж prude!..* -
подхватил генерал и потом, после короткого молчания, присовокупил: - А что,
мы не выпьем ли с вами бутылку шампанского? Я - русский человек, не могу без
шампанского!
______________
* строга!.. (франц.).

Бегушев не отказался.
- Шампанского! - приказал генерал гарсону.
- Frappe a la glace?* - спросил тот.
______________
* Замороженного во льду? (франц.).

- Un tout petit peu!* - отвечал генерал.
______________
* Чуть-чуть! (франц.).

Шампанское подали, которое оказалось не frappe a la glace и очень
плоховатого качества; но как бы то ни было, выпив его стакана два, генерал
решительно пришел в умиленное состояние.
- Какие иногда странные мысли приходят в голову человека! Мне вот, сидя
в этом маленьком кабачке, припомнилось, как мы с вами, cousin, служили на
Кавказе и стаивали на бивуаках... Для вас, конечно, это было очень тяжелое
время!
- Напротив, я никогда не был так счастлив, как тогда! - возразил
Бегушев.
- И это возможно!.. Очень возможно!.. - согласился генерал. - Одна
молодость сама по себе - и то уже счастье!.. Я после вас долго оставался на
Кавказе, и вы оставили там по себе очень хорошую память; главное, как об
храбром офицере!
- Что за особенно храбрый я был! - возразил Бегушев скромно.
- Очень храбрый!.. Товарищи и начальники ваши тогда искренно сожалели,
что вы оставили военную службу, для которой положительно были рождены; даже
покойный государь Николай Павлович, - эти слова генерал начал опять говорить
потише, - который, надо говорить правду, не любил вас, но нашему полковому
командиру, который приходился мне и вам дядей, говорил несколько раз: "Какой
бы из этого лентяя Бегушева (извините за выражение!) вышел боевой
генерал!.." Потому что действительно, когда вы на вашем десятитысячном коне
ехали впереди вашего эскадрона, которым вы, заметьте, командовали в чине
корнета, что было тогда очень редко, то мне одна из grandes dames... не
Наталья Сергеевна, нет, другая... говорила, что вы ей напоминаете рыцаря
средневекового!
Бегушев при этом поднялся.
- Куда же вы?.. Подождите Янсутского, все бы вместе день и провели, -
останавливал его генерал.
- Нет, я имею дело! - сказал ему решительно Бегушев, главным образом
спешивший оставить ресторан, чтобы не встретиться с Янсутским.
- Еще одно слово, cher cousin! - воскликнул генерал. - Напишите,
пожалуйста, если можно, завтра же Тюменеву, что я ни в чем перед ним не
виноват, что я не знал даже ничего, отказывая графу Хвостикову.
Генерал главным образом боялся Тюменева по службе!
- Хорошо, напишу, - отвечал ему с улыбкой Бегушев и, расплатившись за
завтрак, ушел.
Генерал дожидался Янсутского часов до трех, наконец тот явился - тоже в
штатском платье, с окончательно пожелтелой, перекошенной и как бы оглоданной
рожей.
- Где вы были это? - спросил его генерал.
- В разных местах!.. - отвечал Янсутский. - Дюжину устриц!.. - прибавил
он гарсону.
- Как можно в мае месяце есть устрицы! - остановил его генерал.
- Отчего не есть? - спросил Янсутский.
- Устрицы в мае любят, а у них четыре сердца, и вообразите, какие они
должны быть исхудалые, - разъяснил генерал.
- В таком случае я ничего не хочу... Дайте мне кофе и коньяку! - сказал
Янсутский гарсону.
Тот подал ему требуемое.
Янсутский, прилив значительное количество коньяку в кофе, начал
прихлебывать его: видимо, что он чем-то был очень встревожен и расстроен.
- Я завтра уезжаю в Петербург, - объявил он генералу.
- Зачем? - спросил тот с удивлением и некоторым сожалением.
- Вызывают по делу Хмурина, - отвечал Янсутский с окончательно
перекошенным ртом.
- Хмурина?.. - повторил генерал еще с большим удивлением.
- В качестве свидетеля, не больше! - поспешил сказать Янсутский; но
втайне он думал, что не в качестве свидетеля, а ожидал чего-нибудь похуже. -
Это в одной только России могут так распоряжаться... вдруг вызывают человека
через посольство, чтобы непременно приехал... Спроси бумагой, если что
нужно, - я им отвечу, а они меня отрывают от всех моих дел, когда у меня
здесь, в Париже, и заказов пропасть по моим делам, и многое другое!
- Но что ж было общего между вами и Хмуриным? - спросил генерал.
- Между нами, крупными деятелями, всегда очень много общего! Офонькина
вон тоже тянут, того даже из Египта, с его виллы, где он проживал.
- Это жида этого Офонькина? - сказал презрительно генерал.
- Положим, он жид, но он человек очень богатый и чрезвычайно честный!..
- возразил Янсутский. - Не чета этому подлецу Хмурину. - Прежде, когда
Янсутский обделывал дела с Хмуриным, то всегда того хвалил больше, чем
Офонькина, а теперь, начав с Офонькиным оперировать, превозносил его до
небес!
- Так наша поездка в Елисейские поля, может быть, не состоится? -
произнес генерал невеселым голосом.
- Отчего же не состоится?.. Нисколько!.. - воскликнул повеселевшим
голосом Янсутский; он в это время выпил еще чашку кофе с коньяком. - Я, что
касается до удовольствий, особенно парижских, перед смертной казнью готов
идти на них.
- В таком случае жаль, что я Бегушева не пригласил на нашу прогулку, -
продолжал генерал. - Он сейчас здесь со мной завтракал!..
- С Бегушевым, - слуга покорный! - я никуда не поеду!
- Но что такое у вас с ним? - спросил генерал с любопытством. - Он
как-то этак... да и вы тоже!..
- Решительно ничего!.. Просто не любим друг друга, взаимные антипатии!
- сказал Янсутский, начавший окончательно ненавидеть Бегушева потому, что
Домна Осиповна, после разрыва с последним, в порыве досады на него,
рассказала Янсутскому, как Бегушев бранил ее за обед у него и как даже
бранил самого Янсутского!
- Между прочим, Бегушев мне сказал, что он знал madame Мерову? -
продолжал расспрашивать генерал.
Он очень любил разговаривать о молоденьких и хорошеньких женщинах, чего
дома ему решительно не позволялось делать.
- Как ему не знать... она близкая приятельница его бывшей приятельницы.
- Это madame Олуховой, если я не ошибаюсь?..
- Сей самой-с! - подхватил Янсутский.
- Но она уж больше не приятельница Бегушева? - спросил генерал.
- Нет!.. Напротив - враг его!.. Историю эту вашему превосходительству
так надо рассказать... Существовали в Москве два гражданские брака: мой с
Меровой и Бегушева с Олуховой, и оба в очень недолгом времени один после
другого расторглись - по причинам далеко не схожим.
- А именно? - любопытствовал генерал.
- Я-с должен был расстаться потому, что, как говорил вам, когда прилив
денег был большой, тогда можно еще было удовлетворять желания госпожи
Меровой, но когда их уменьшилось, так что же тут сделаешь?..
- Гм! - произнес генерал, припомня слова Бегушева по этому поводу. - А
какая же причина у Бегушева?.. - спросил он.
- Несколько иная!.. Домна Осиповна главным образом возмущалась тем, что
Бегушев оказался скупцом великим!
- Бегушев! - даже воскликнул генерал, зная всегда кузена за человека
весьма тороватого.
- То есть, не в смысле жизни для себя, нет, а для других!
- И то неправда! - сказал генерал. - Он мне кузен, его щедрость
известна в нашем родственном крупу!
Янсутский, по обыкновению, ненадолго опешил: он не знал, что Бегушев
был родня генералу.
- По крайней мере в отношении Домны Осиповны Александр Иванович был
таков. Он ей, в продолжение всей их любви, не подарил даже какой-нибудь
ленты рублевой, - проговорил он.
Генерал сделал небольшую гримасу. Он решительно недоумевал, зачем Домне
Осиповне была нужна рублевая лента.
Янсутский, как бы поняв его, выразился точнее.
- Конечно, дело не в ленте рублевой, но Домна Осиповна, что очень
натурально и свойственно женщинам, желала, чтобы Александр Иванович подарил
ей что-нибудь: ну, хоть какую-нибудь дачку тысяч в пять, в шесть!
- Она сама богата! Сама бы могла купить себе дачу! - заметил генерал.
- Но Домна Осиповна желала получить от него, потому что кто же к
богатству не стремится присоединить еще большего богатства, - это общее
свойство людей! Кроме того, в подарке Бегушева Домна Осиповна увидела бы
доказательство любви его.
Генерал понимал, что женщину, не имеющую средств, мужчина должен на
последние средства поддерживать, понимал, что женщина может разорить
мужчину: его самого в молодости одна танцовщица так завертела, что он только
женитьбой поправил состояние; но чтобы достаточной женщине ждать подарков от
своего ami de coeur*... это казалось генералу чувством горничных.
______________
* друга сердца... (франц.).

- За то, что Бегушев не подарил madame Олуховой дешевенькой дачки, она
и подала ему карету? - спросил он с несвойственной ему ядовитостью.
- За то, - отвечал Янсутский, которому вовсе это было не удивительно в
Домне Осиповне. - По крайней мере, она сама мне говорила, что это одна из
главных причин! - присовокупил он.
Хорошо, что седовласый герой мой не слыхал, что рассказывал Янсутский в
настоящие минуты о нем и с Домне Осиповне. О, как бы возненавидел он ее, а
еще более - самого себя, за то, что любил подобную женщину!
Вечером Бегушев еще раз встретил генерала. Томимый скукою, он шел с
понуренной головой по бульварам, среди многолюдной толпы - идущей,
разговаривающей, смеющейся, евшей, пившей в открытых кофейнях, - и,
совершенно случайно, взмахнув глазами в сторону, увидал небыстро едущее
ландо, в котором на задней скамейке сидели две молодые дамы, а на передней -
Янсутский и генерал. Оба кавалера разговаривали с своими дамами самым
развязным и веселым образом. О том, какого сорта были эти особы, сомневаться
нечего!.. Бегушев, попав в луч зрения кузена и вспомнив суждения его о
Тюменеве, погрозил ему пальцем.
Генерал довольно громко крикнул ему по-русски:
- Я в Париже, а не в Петербурге, - и затем приложил пальцы своей руки к
губам, давая тем знать Бегушеву, что он касательно этой встречи должен всю
жизнь носить замок на устах своих!


Глава VII

Все, что ни говорил генерал Трахов о Тюменеве, была правда. Ефим
Федорович, как бы забыв все в мире, предавался идиллии и жил на
прелестнейшей даче в Петергофе вместе с m-me Меровой; при них также обитал и
папаша ее, граф Хвостиков. С Ефимом Федоровичем случилось явление, весьма
часто повторяющееся между грубой половиной человеческого рода - мужчинами.
Вначале он предполагал войти в легкие и кратковременные отношения с m-me
Меровой. Ефим Федорович, как мы знаем, не испытывал ни разу еще так
называемых благородных интриг и не ведал ни роз, ни терниев оных; на первых
порах m-me Мерова совершенно его очаровала, и только благодаря своему
благоразумному темпераменту он не наделал окончательных дурачеств.
В одно утро Тюменев сидел на широкой террасе своей дачи и пил кофе,
который наливала ему Мерова. Тюменев решительно являл из себя молодого
человека: на нем была соломенная шляпа, летний пиджак и узенькие брючки. Что
касается до m-me Меровой, то она была одета небрежно и нельзя сказать, чтобы
похорошела: напротив - похудела и постарела. Напившись кофе, Тюменев стал
просматривать газету, a m-me Мерова начала глядеть задумчиво вдаль. Вдруг
она увидела подъехавшую к их даче пролетку, в которой сидел Бегушев.
- Боже мой, кого я вижу! - воскликнула Мерова с неподдельным
удовольствием и, соскочив с террасы, бросилась навстречу Бегушеву, обняла и
даже поцеловала его.
За ней следовал и Тюменев. Он был очень доволен этою искреннею радостью
Меровой приезду его друга.
- Откуда? - спрашивал он, тоже обнимая и целуя Бегушева.
- Из-за границы! - отвечал тот.
- Но как же тебе не грех было не ответить мне на мое весьма важное для
меня письмо, да и потом ни строчки!
- Я к тебе и прежде не часто писал! - произнес себе под нос Бегушев и
при этом потупился.
- Знаю я... этим только и успокоивал себя... Но где же Домна
Осиповна?.. Отчего ты не привез ее к нам?
Мерова взглянула при этом на Бегушева.
Домна Осиповна давно уведомила ее о разрыве своем с ним и при этом
описала его в самых черных красках, называя его эгоистом, скупцом, злецом.
Мерова об этом письме ничего не говорила Тюменеву.
- Домны Осиповны, вероятно, здесь нет! Я не знаю даже, где она, -
объяснил ему Бегушев.
Тюменев исполнился удивления.
- Даже не знаешь!.. - проговорил он.
- Даже не знаю! - отвечал Бегушев с ударением.
Во все это время Мерова чрезвычайно внимательно смотрела на него.
- А за границей вы лечились? - спросила она его.
- Нет, - отвечал Бегушев.
- Но ты, однако, очень переменился... Совсем поседел... похудел!.. -
сказал ему Тюменев.
- Ужасно!.. Невероятно!.. - подхватила с участием Мерова.
Бегушев при этом улыбнулся.
- В природе все меняется - таков ее закон! - сказал он.
Затем Тюменев начал было его расспрашивать об Европе, об ее
литературных, художественных, политических новостях, и при этом, к удивлению
своему, заметил, что Бегушев как бы никого там не видал и ничего не читал.
- Но где же ты, собственно, был? - спросил он его в заключение.
- В Париже.
- И что ж там делал?
- Спал.
Тюменев расхохотался.
- Господи!.. В Париже спать?.. - воскликнула Мерова, припоминая, как
она, бывши там с Янсутским, бегала по красивым парижским улицам в каком-то
раже, почти в сумасшествии.
Вслед за тем она, так как ей пора было делать туалет, оставила террасу,
взяв наперед слово с Бегушева, чтобы он никуда-никуда не смел от них
уезжать!
Когда приятели остались вдвоем, между ними сейчас же начался более
откровенный разговор.
- Я все-таки, любезный друг, желаю знать определительно, что неужели же
между тобой и Домной Осиповной совершенно и навсегда все кончено?
- Совершенно и навсегда!
- По какому поводу?
- По какому... - отвечал Бегушев неторопливо, - не скрываю, что я,
может быть, неправ: по поводу того, что она пошлянка и мещанка!
Тюменев махнул рукою.
- Ну да, понимаю! - сказал он. - А с ее стороны?
- С ее стороны - я не знаю! Впрочем, она меня не оставляла, а я ее
оставил.
Тюменев покачал неодобрительно головою.
- Капризник ты величайший, вот что я тебе скажу.
- Не спорю!.. - согласился Бегушев. - Но сам ты счастлив вполне с
madame Меровой? - добавил он.
Что-то вроде кислой улыбки проскользнуло на губах Тюменева.
- Полного счастья в жизни нет; но насколько оно возможно, я счастлив, -
отвечал он.
- А против тебя тут вопиет все общество за твою любовь, - продолжал
Бегушев.
- Кто тебе это говорил?
- Кузен мой, Трахов.
- А, генерал от кухни!.. - произнес Тюменев с явным озлоблением.
- Он умоляет тебя простить его за то, что им не был принят на службу
граф Хвостиков, хоть ты и ходатайствовал за него, - говорил Бегушев с
полуулыбкой.
- Твой кузен этот - такой дурак, - начал Тюменев, все более и более
разгорячаясь, - и дурак неблагодарный: я делал ему тысячи одолжений, а он не
захотел взять к себе больного, голодающего старика на какое-то пустейшее
место, которое тот уж и занимал прежде.
- Но граф на этом месте проворовался! - заметил Бегушев.
- Вздор-с, выдумки все это! - воскликнул Тюменев.
Хвостиков с божбой и клятвой успел его уверить, что он никогда ничего
подобного не делал.
- Тут, главное, то досадно, - продолжал Тюменев, - что у этого
кухонного генерала половина чиновников хуже графа, а он еще ломается,
благородничает!.. Впрочем, будем говорить о чем-нибудь более приятном...
Скажи, madame Мерову ты хорошо знаешь? - заключил он.
- Нет; слыхал только, что она добрая.
- Ну, а еще что слышал? Пожалуйста, говори откровенно.
- Слышал еще, что мотовка великая!
Об этом свойстве Меровой Бегушеву натвердила Домна Осиповна и очень
всегда обвиняла за то приятельницу.
- Это есть отчасти, мотовата! - подтвердил Тюменев. - Но полагаю, что
от этого недостатка всякую женщину можно отучить убеждениями и
разъяснениями!
Бегушев на лице своем как будто бы выразил, что "пожалуй, можно, а
пожалуй, и нельзя!"
- Ты не предполагаешь жениться на Меровой?.. Она вдова! - сказал он.
При этом вопросе Тюменева даже всего подернуло.
- Что за странная мысль пришла тебе в голову; разве это возможно! -
проговорил он.
- Отчего же невозможно?
Тюменев пожал плечами.
- Жена моя, - сказал он, - должна бывать во дворце, но Елизавету
Николаевну туда не пригласят, потому что прошедшее ее слишком небезупречно;
сверх того и характер ее!.. Характер ее во всяком случае меня остановил бы.
- Что ж, она капризна, зла?
- Не то что зла, - взбалмошна! - отвечал Тюменев и, встав, притворил
дверь с террасы на дачу. - Нагляднее всего это можно видеть из наших
сердечных отношений, - продолжал он. - То иногда она сама начнет теребить,
тормошить меня, спрашивать: "Люблю ли я ее?" Я, конечно, в восторге, а
потом, когда я спрошу ее: "Лиза, любишь ты меня?", она то проговорит: "Да,
немножко!", или комическим образом продекламирует: "Люблю, люблю безумно!
Пламенно!" А вот на днях так уж прямо, не церемонясь, объявила мне, что я,
по моим летам, ничего от нее не имею права требовать, кроме уважения, а
потом задумалась и сделалась мрачна, как я не знаю что! Разумеется, я очень
хорошо понимаю, что все это какое-то школьничество, резвость, но все-таки,
при отсутствии других данных, необходимых для семейной жизни, жениться мне
на Лизе страшновато!
M-me Мерова возвратилась и была, как следует на даче, очень мило и
просто одета. Бегушев, взглянув на часы, предложил было ехать в Петербург
обедать к Донону, но Тюменев, под влиянием своего идиллического настроения,
не согласился.
- Нет, отобедаемте здесь, на чистом воздухе; у нас есть превосходная
зелень, свежее молоко, грибы, вообще ты встретишь, благодаря хозяйству
Елизаветы Николаевны, обед недурной, - проговорил он.
Но - увы! - обед оказался очень плох, так что Тюменев принужден был
объяснить Бегушеву, что кухарка у них очень плохая.
- Да и хозяйка такая же!.. - созналась откровенно Мерова.
- О, нет! - хотел возразить ей Тюменев, но в это время проходивший мимо
дачи почтальон подал Елизавете Николаевне письмо, прочитав которое она
побледнела.
- От кого это и что такое? - спросил ее Тюменев, обеспокоенный ее
видом.
- Я не знаю, что такое?.. Ничего не понимаю!.. Прочтите!.. - говорила
она трепетным голосом и подала письмо Тюменеву; глаза ее были полны слез.
Тюменев, пробежав бегло письмо, тоже, как видно, был поражен. Мерова
между тем начала уже рыдать.
- Папа, мой бедный папа! - восклицала она.
- Помер, что ли, граф? - спросил Бегушев.
- Нет, это бы еще было в порядке вещей; но он сегодня уехал в Петербург
и пишет теперь, что арестован.
Бегушев тоже удивился.
- За что?
- Будто бы за знакомство с Хмуриным, но за знакомство по политическим
только делам арестуют... Боюсь, чтобы со стороны графа не было более
серьезного проступка!
- Какой у него может быть серьезный проступок! - воскликнула m-me
Мерова, продолжая рыдать. - Вероятно, взял чьи-нибудь чужие деньги и прожил
их... Это все я, гадкая, скверная, виновата... Я мало ему помогала последнее
время. В Москве он мне сам говорил, что по нескольку дней ему есть было
нечего! Я сейчас поеду к нему в Петербург!
- Что ж вы поедете, - остановил ее Тюменев, - себя еще больше
расстроите и никакой пользы не принесете. Лучше я поеду, все там узнаю и
поправлю, сколько возможно!
- Ничего вы не поправите!.. Очень нужен вам мой отец! - капризничала
Мерова.
- Не отец ваш, но ваше спокойствие мне нужно! - заметил ей тот с