Писемский Алексей. В водовороте

   - А я к вам опять насчет князя, - начал он с полуулыбкой.
   - Насчет князя? - спросила Анна Юрьевна.
   - Да-с, насчет его и госпожи Жиглинской!
   - Но он дает им там что-то такое?
   - Дает-то дает-c! Но старуха Жиглинская не хочет этим удовольствоваться и желает, чтобы князь еще единовременно дал им тысяч тридцать, так как дочь ее теперь постигнута известным положением.
   - Est il possible?* - воскликнула Анна Юрьевна почти испуганным голосом.
   ______________
   * Возможно ли? (франц.).
   - Постигнута! - повторил еще раз Елпидифор Мартыныч, поднимая свои брови.
   - Как это жаль!.. Как это жаль! - продолжала Анна Юрьевна тем же тоном.
   Она сама, бывши на именинном вечере у княгини, заметила что-то странное в наружности Елены, и ей тогда еще пришло в голову, что не в известном ли положении бедная девушка? Теперь эти подозрения ее, значит, оправдались. Главное, Анну Юрьевну беспокоило то, что как ей поступить с Еленой? Она девушка, а между тем делается матерью, - это, вероятно, распространится по всей Москве, и ей очень трудно будет оставить Елену начальницей женского учебного заведения; но в то же время она ни за что не хотела отпустить от себя Елену, так как та ей очень нравилась и казалась необыкновенной умницей. "Ничего, как-нибудь уговорю, успокою этих старикашек; они сами все очень развратны!" - подумала про себя Анна Юрьевна. Под именем старикашек она разумела высших лиц, поставленных наблюдать за благочинием и нравственностью. На Елпидифора Мартыныча Анна Юрьевна на этот раз не рассердилась: она начинала уже верить, что он в самом деле передает ей все это из расположения к князю и к Елене.
   - Ну так вот что! - начала она после короткого молчания. - Вы скажите этой старушонке Жиглинской, - она ужасно, должно быть, дрянная баба, - что когда у дочери ее будет ребенок, то князь, конечно, его совершенно обеспечит.
   - Слушаю-с! - отвечал покорно Елпидифор Мартыныч.
   - И потом посоветуйте вы ей, - продолжала Анна Юрьевна, - чтобы не болтала она об этом по всем углам, и что это никоим образом не может сделать чести ни для нее, ни для ее дочери!
   - Слушаю-с! - повторил еще раз смиренным голосом Елпидифор Мартыныч и стал раскланиваться с Анной Юрьевной.
   - А вы отсюда через Останкино поедете? - спросила она его.
   - Через Останкино, если вы прикажете, - доложил ей Елпидифор Мартыныч.
   - Ну так вот: заезжайте, пожалуйста, к Григоровым!.. Скажите им, что в воскресенье в Петровском парке гулянье и праздник в Немецком клубе; я заеду к ним, чтобы ехать вместе туда сидеть вечер и ужинать.
   - Слушаю-с! - сказал и на это с покорностью Елпидифор Мартыныч. - А вы ничего не изволите сказать князю при свидании об этих тридцати тысячах на младенца, о которых я вам докладывал?.. - прибавил он самым простодушным голосом.
   - Нет, ничего не изволю сказать и нахожу, что это глупо, гадко и жадно со стороны этой старушонки! - отвечала с досадливой насмешкой Анна Юрьевна.
   - Конечно, что-с!.. - согласился опять с покорностью Елпидифор Мартыныч и отправился в Останкино.
   Здесь он, подъехав к даче Григоровых, прямо наткнулся на самого князя, который выходил из своего флигеля. Елпидифор Мартыныч счел на этот раз нужным хоть несколько официально и сухо, но поклониться князю. Тот тоже ответил ему поклоном.
   - Анна Юрьевна поручила мне передать княгине, что в воскресенье она заедет за вами ехать вместе в Немецкий клуб, - проговорил Елпидифор Мартыныч.
   - Хорошо, я передам жене, - сказал князь.
   - Мне поэтому можно и не заезжать? - спросил Елпидифор Мартыныч.
   - Совершенно можете! - разрешил ему князь.
   Елпидифор Мартыныч на это опять только, как бы официально, поклонился и направился в Москву; такой ответ князя снова его сильно оскорбил. "Я не лакей же какой-нибудь: передал поручение и ступай назад!" - рассуждал он сам с собою всю дорогу.
   Князь между тем прошел в большой флигель. Княгиню он застал играющею на рояле, а барона слушающим ее. Он передал им приглашение Анны Юрьевны ехать в Немецкий клуб ужинать.
   - Хорошо! - отвечала ему на это довольно сухо княгиня.
   - Мы поедем таким образом, - продолжал князь, - ты с бароном в кабриолете, а я с Еленой в фаэтоне!
   - Хорошо, - сказала и на это совершенно равнодушно княгиня.
   Князь после того пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала князя. Он приходил... Она сажала его около себя... клала ему голову на плечо... по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
   В воскресенье Анна Юрьевна приехала к Григоровым по обыкновению, в кабриолете и с грумом. Для княгини и барона тоже был готов кабриолет, а для князя фаэтон, в котором он и заехал за Еленой, чтобы взять ее с собой. Когда, наконец, все уже были в своих экипажах, то Анна Юрьевна впереди всех улетела на своем рысаке. За ней поехали в кабриолете княгиня и барон, и так как княгиня сама пожелала править, то они поехали довольно тихо. Сзади их тронулся князь с Еленой, который, как ни старался в продолжение всей дороги не смотреть даже вперед, но ему, против воли его, постоянно бросалось в глаза то, что княгиня, при каждом посильнее толчке кабриолета, крепко прижималась своим плечом к плечу барона. Такого рода наблюдения нельзя сказать, чтобы успокоительно подействовали на князя, и в парк он приехал недовольный и раздраженный.
   В Немецком клубе наше маленькое общество собралось в одну группу, и сначала, как водится, пили чай, потом слушали хор полковых музыкантов, слушали охриплое пение тирольцев, гиканье и беснованье цыган, и все это никому не доставило большого удовольствия. Анна Юрьевна, собственно, затеяла ехать в Немецкий клуб с единственною целью встретиться там с своим юным музыкальным талантом, которого вряд ли не предполагала простить даже и которого она в самом деле встретила, но в таком сотовариществе, что никакое снисхождение ее не могло перенести того. Она увидала его входящим в сад под руку с весьма молоденькой девицей, но уже пьяной и с таким нахальным видом, что о роде занятий ее сомневаться было нечего. Юный же талант, увидав Анну Юрьевну, поспешил вместе с своей спутницей стушеваться, а затем и совсем исчез из клуба. Вследствие всего этого Анна Юрьевна весь остальной вечер была злая-презлая!
   - Пойдемте ужинать, гадко все тут! - сказала она, и все с удовольствием приняли ее предложение. Анна Юрьевна за свою сердечную утрату, кажется, желала, по крайней мере, ужином себя вознаградить и велела было позвать к себе повара, но оказалось, что он такой невежда был, что даже названий, которые говорила ему Анна Юрьевна, не понимал.
   - Поди, мой милый, ты, видно, кроме чернослива разварного да сосисок, ничего и изготовить не умеешь, - проговорила она.
   - Рыба у нас, ваше превосходительство, есть добрая, хорошая, - отвечал ей на это немец повар.
   - Осетрина, что ли, эта ваша противная?
   - Осетрина, ваше превосходительство! Есть цыплята молодые с салатом.
   - Скажите, какая редкость! - произнесла Анна Юрьевна с презрением. Ну, давайте уж вашей осетрины и цыплят!
   Повар поклонился ей и, неуклюже ступая своими аляповатыми сапогами по паркету, вышел из залы.
   - А вы дайте мне того розового вина, которое вы мне подавали, когда я заезжала к вам как-то тут... - отнеслась потом Анна Юрьевна к официанту.
   - Это 48-й номер, - отвечал тот не без гордости и пошел за вином.
   Анна Юрьевна пила это вино, когда была в клубе еще в начале лета с юным своим музыкальным талантом. При этой мысли она невольно вздохнула, постаравшись скрыть от всех этот вздох.
   Барон в настоящий вечер был особенно нежен с княгиней: его белобрысое лицо, с каким-то медовым выражением, так и лезло каждоминутно князю в глаза. Впрочем, начавшийся вскоре ужин и поданное розоватое вино, оказавшееся очень хорошим вином, отвлекли всех на некоторое время от их собственных мыслей: все стали есть и пить и ни слова почти не говорили между собой; только вдруг, посреди этой тишины, в залу вошли двое молодых людей, громко хохоча и разговаривая. Оказалось, что один из них был не кто иной, как Архангелов. Увидав знакомых ему лиц, и лиц такого хорошего круга, Архангелов сейчас же подлетел к ним самым развязным манером, сказал две - три любезности княгине, протянул как-то совершенно фамильярно руку барону, кивнул головой приветливо князю. Все это Архангелов делал, чтобы пустить пыль в глаза своему товарищу; оба молодые люди были писцы из новых присутственных мест и потому, может быть, несколько больше о себе думали, чем обыкновенные писцы. Получив на все свои развязные слова и приветствия почти полное молчание, Архангелов счел за лучше удалиться; но не ушел совсем из комнаты, а стал тут же ходить с своим приятелем взад и вперед по той именно стороне стола, на которой сидели Елена и князь.
   - Мне, знаешь, наскучило уж бывать в свете! - говорил Архангелов своему товарищу.
   - Мне самому тоже наскучило! - врал ему и тот.
   - Знаешь, там эти скандальные исторьицы приятно еще слушать! - болтал Архангелов.
   - Я тоже пропасть их слыхал! - не уступал ему его приятель.
   - Вот эта княгиня, - продолжал Архангелов более уже тихим голосом и показывая глазами на княгиню и барона, - с этим бароном вожжается!
   - Будто? - спросил с любопытством его товарищ.
   - Верно, так-с... Будьте благонадежны!.. Это мне моя сказывала! отвечал самодовольно Архангелов.
   - Ха-ха-ха! - почему-то засмеялся на это его молодой товарищ.
   - Ха-ха-ха! - засмеялся также и сам Архангелов.
   У Елены был прекрасный слух, а у князя - зрение: она расслышала все слова Архангелова, а тот видел, как Архангелов показал глазами на княгиню и барона.
   Когда молодые люди разразились хохотом, князь вдруг, весь побледнев, встал на ноги и, держась за стул, обратился к ним.
   - Чему вы смеетесь над нашим обществом? - проговорил он почти с пеной у рта.
   - Мы ничему не смеемся! - пробормотал, покраснев, Архангелов.
   - Смеетесь, черт возьми, когда вам говорят то! - воскликнул князь и стукнул стулом об пол.
   - Мы, ей-богу, не над вами-с! - говорил Архангелов почти со слезами на глазах.
   - Над чем же вы смеетесь?.. Над чем? - приступал князь и хотел, кажется, схватить молодого человека за воротник.
   - Князь, assez, finissez donc!* - крикнула ему Анна Юрьевна, удивленная до крайности всей этой выходкой князя.
   ______________
   * довольно, прекратите же! (франц.).
   Княгиня тоже сильно смутилась, а барон явно струсил.
   - Я голову вам размозжу, если вы осмелитесь хоть улыбнуться при мне! продолжал кричать на молодых людей князь, причем Архангелов желал только извиниться как-нибудь перед ним, а товарищ его, напротив, делал сердитый вид, но возражать, однако, ничего не решился.
   Елена, с самого начала этой сцены больше и больше изменявшаяся в лице, наконец, тоже встала и прямо взяла князя за руку.
   - Пойдемте, мне нужно с вами переговорить! - сказала она.
   - Сейчас! - отвечал тот и, по-видимому, еще что-то такое хотел крикнуть на Архангелова.
   - Пойдемте, мне очень нужно! - повторила окончательно настойчивым голосом Елена и, не выпуская руки князя, увела его в соседнюю комнату.
   Архангелов после того не преминул обратиться к оставшемуся обществу.
   - Ей-богу, я ничего, решительно ничего не сказал! - проговорил он, разводя руками.
   - Ну, не оправдывайтесь!.. Уходите лучше! - сказала ему Анна Юрьевна.
   - Сию секунду-с! - отвечал тот и, мигнув своему товарищу, вышел с ним из залы.
   В это время Елена разговаривала в соседней комнате с князем.
   - Я теперь все понимаю, всё! - произнесла она с ударением.
   - Что вы понимаете? - возразил ей князь, далеко еще не пришедший в себя от гнева.
   - Все! - отвечала Елена задыхающимся голосом. - Как же? Как он смел оскорбить княгиню!.. Я бы убить его советовала вам! - прибавила она с насмешкой.
   - Я совсем не потому... - проговорил князь.
   - Перестаньте лгать!.. Я говорить после этого с вами не хочу!.. произнесла Елена и проворно вошла опять в залу. - Анна Юрьевна, возьмите меня в свой кабриолет, мне ужасно хочется проехаться на вашем коне! обратилась она к той.
   - Хорошо! - отвечала как-то протяжно Анна Юрьевна. - Но где же князь и что с ним происходит? - прибавила она с беспокойством.
   - Отдыхает там от своего гнева, я с ним и ехать боюсь - решительно! отвечала, как бы смеясь, Елена.
   - Но за что же он тут рассердился? - спрашивала Анна Юрьевна.
   - За то, что эти господа болтали что-то такое про всех нас.
   - О, как это смешно с его стороны! - воскликнула Анна Юрьевна.
   - И я ему говорила, что странно это!.. - подхватила Елена.
   Княгиня, при всем этом разговоре их, ничего не сказала, а барон так даже отошел от нее и стоял уже вдали.
   - Только мы теперь же и поедемте! - обратилась Елена почти с умоляющим видом к Анне Юрьевне. - У меня maman больна: мне надобно поскорее домой!..
   - Пожалуй, поедемте! - произнесла опять с расстановкой Анна Юрьевна; ей самой было противно оставаться в клубе. - Скажите князю, чтобы он довез моего грума, - присовокупила она княгине, уходя; и, когда Елена стала садиться в кабриолет, Анна Юрьевна ей сказала с участием:
   - Поосторожней, ma chere, смотрите, берегите себя!
   - Нет, ничего! Что мне сделается! - произнесла Елена почти с каким-то презрением к самой себе.
   - Как что!.. Очень может сделаться! - возразила Анна Юрьевна и лошадь свою не погнала, по обыкновению, а поехала, явно желая поберечь Елену, самой легкой рысцой: Анна Юрьевна в душе была очень добрая женщина.
   Тотчас после их отъезда воротился и князь в залу.
   - Где ж Елена Николаевна? - было первое слово его.
   - Она уехала с Анной Юрьевной, - отвечала княгиня, не смея, кажется, взглянуть мужу в лицо.
   - Уехала?.. С Анной Юрьевной? - повторил князь. - В таком случае вы поедете со мною в фаэтоне! - прибавил он княгине.
   - Хорошо, - отвечала она ему покорно.
   - А я, значит, один в кабриолете поеду? - спросил барон с заметным удовольствием.
   - Вы возьмите с собою грума Анны Юрьевны! - сказала ему княгиня.
   - Ах да, так! - подхватил барон.
   Во всю дорогу князь слова не промолвил с женой, и только, когда они приехали домой, он, выходя из экипажа, произнес полунасмешливо и полусердито:
   - Извините, что я вас разлучил!
   - Нисколько!.. Нисколько!.. Вы должны извиняться передо мною совершенно в другом!.. - воскликнула княгиня, и голос ее в этом случае до того был искренен и правдив, что князь невольно подумал: "Неужели же она невинна?" и вместе с тем он представить себе без ужаса не мог, что теперь делается с Еленой.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   I
   Часов в двенадцать дня Елена ходила по небольшому залу на своей даче. Она была в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из парка приехала как сумасшедшая, не спала целую ночь; потом все утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в комнату.
   - Леночка, ангел мой, что такое с тобой? - спросила она ее как-то робко.
   С тех пор, как князь стал присылать к ним деньги, Елизавета Петровна сделалась очень нежна с дочерью и начала постоянно беспокоиться об ее здоровье.
   Елена молчала и ничего не отвечала, и только выступившие на глазах ее слезы и вздрагивающие щечки говорили об ее страшном душевном настроении.
   - Верно, с князем что-нибудь вышло?.. Непременно уж так, непременно! произнесла Елизавета Петровна каким-то успокоивающим голосом.
   - Он такой низкий человек, такой лгун! - проговорила, наконец, Елена.
   - Ах, господи, ничего этого нет!.. Нам всегда так кажется, когда мы кого любим, - продолжала Елизавета Петровна тем же кротким и успокоивающим голосом.
   Она в первый еще раз так прямо заговорила с дочерью об ее любви к князю.
   - Нет, мне это не показалось!.. Я никогда бы не стала говорить, если бы мне это только показалось! - говорила Елена. - Впрочем, я сейчас сама ему тем же заплачу, - освобожу его от себя!.. Дайте мне бумаги и чернильницу!.. - прибавила она почти повелительно матери.
   Та послушно встала, сходила и принесла ей то и другое.
   Елена принялась писать к князю письмо.
   "Вы понимаете, конечно, черноту ваших поступков. Я просила вас всегда об одном: быть со мной совершенно откровенным и не считать меня дурой; любить женщину нельзя себя заставить, но не обманывать женщину - это долг всякого, хоть сколько-нибудь честного человека; между нами все теперь кончено; я наложницей вашей состоять при вашем семействе не желаю. Пожалуйста, не трудитесь ни отвечать мне письмом, ни сами приходить - все это будет совершенно бесполезно".
   Елизавета Петровна, усевшаяся невдалеке от Елены, употребляла было все усилия, чтобы прочесть то, что пишет Елена, но, по малограмотству своему, никак не могла этого сделать.
   - Потрудитесь приказать Марфуше сходить к князю и отдать ему это письмо! - говорила Елена, запечатав облаткой письмо.
   Елизавета Петровна нерешительно приняла его из рук дочери.
   - Что ты такое, по крайней мере, пишешь к нему? - спросила она, вовсе не ожидая, что Елена ответит ей что-нибудь; но та, однако, отвечала:
   - Пишу ему, что он нечестный человек и что между нами все кончено!
   Елизавета Петровна даже побледнела при этом.
   - Ах, не советовала бы я тебе этого делать, не советовала бы! проговорила она, не уходя из комнаты.
   - Позвольте мне в этом случае ничьих советов не спрашивать, - возразила ей Елена.
   - Но ты только выслушай меня... выслушай несколько моих слов!.. произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым голосом. - Я, как мать, буду говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь князя, - прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, - прекрасно! Но дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.
   - Вы никогда не любили!.. Вы только, бог вас знает зачем, продавали себя! - сказала Елена.
   Елизавета Петровна сильно покраснела.
   - Нет, я любила, - повторила она и не стала больше говорить: она очень хорошо видела, что Елену нельзя вразумить, и только разве придется услышать от нее еще несколько крупных дерзостей.
   - Марфуша! - крикнула между тем та.
   - Я пойду и отдам ей письмо!.. - остановила ее с досадой Елизавета Петровна.
   - Да вы непременно же отдайте! - сказала ей Елена.
   - Отдам... Что мне!.. Делай глупости... - отвечала Елизавета Петровна, уходя, но, покуда шла из комнат в кухню, где была Марфуша, она кой-что попридумала.
   - Поди, отдай это письмо князю!.. - начала она приказывать той. Непременно отдай ему в руки сама и скажешь ему, что это письмо от Елены Николаевны, а что Елизавета Петровна приказала-де вам на словах сказать, чтобы вы очень не беспокоились и пожаловали бы к нам сегодня, - поняла ты меня?
   - Поняла, барыня! - отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря на простоту деревенскую в словах, она была препонятливая. - А что же, барыня, мне делать, как я князя не застану дома? - спросила она, принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.
   - Подожди его.
   - А если он долго не придет?
   - Подожди подольше, - разрешила ей Елизавета Петровна.
   Марфуша после того проворно пошла через большой сад к Григоровым на дачу. Не возвращалась она, по крайней мере, часа два - три, так что Елена всякое терпение потеряла.
   - Да что Марфуша пропала, что ли, совсем? - спросила она.
   - Вероятно, забежала куда-нибудь к приятельницам! - отвечала Елизавета Петровна; о том, что она велела Марфуше лично передать князю письмо и подождать его, если его дома не будет, Елизавета Петровна сочла более удобным не говорить дочери.
   Часу в четвертом, наконец, Елизавету Петровну вызвала кухарка, - это возвратилась Марфуша.
   - Барыня, я не застала князя, - доложила ей та как-то таинственно, ждала-ждала, все тамотко сидела.
   - А письмо куда же ты девала?
   - Письмо оставила там. Камердинер говорит: "Дай, говорит, я положу его на стол".
   - Но где же может быть князь? - спросила Елизавета Петровна, все более и более приходя в досаду на то, что Марфуша не застала князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать от себя, не услышит и потому бог знает чем все может кончиться.
   - И там-то, дома-то, не знают, где он, - толковала ей Марфуша, - в шесть часов утра еще ушел и до сей поры нет.
   Елизавета Петровна понять не могла, что это значит. Она возвратилась к дочери.
   - Марфуша пришла, князя дома нет, он в шесть часов еще утра уехал из дому, - проговорила она неторопливо.
   - Как в шесть часов утра?.. Куда же это он мог уехать? - спросила Елена.
   - Там дома никто не знает.
   - Что за вздор такой! Пошлите ко мне Марфушу.
   Елизавета Петровна сходила и позвала Марфушу.
   - Куда князь уехал? - спросила ее Елена.
   - Никто, барышня, не знает, - отвечала ей Марфуша, - княгиня уж людей по лесу искать его послала; в Москву если бы поехал, так лошадей бы тоже велел заложить.
   - Но, может быть, он на извозчике поехал, - заметила Елизавета Петровна.
   - Николи, барыня, он на извозчиках не ездит, николи!.. Люди ихние мне это говорили, - объясняла Марфуша.
   Елена, слушая ее, все больше и больше бледнела.
   - Ну, поди к себе, - сказала она каким-то тихим голосом Марфуше. Подите и вы, - прибавила она матери.
   Елизавета Петровна, взглянув с беспокойством на дочь, вышла; но, впрочем, села в ближайшей комнате и стала прислушиваться. Елена сидела несколько времени, не шевелясь на своем месте; лицо ее постепенно начало принимать какое-то испуганное выражение. Ей, после рассказа Марфуши, пришла в голову страшная мысль: "Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, - что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?" Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга. Затем Елена не могла более владеть собой; она вдруг встала с своего места.
   - Дайте мне поскорее одеться!.. Дайте!.. - почти вскрикнула она.
   На этот зов ее вбежала к ней сама Елизавета Петровна.
   - Что такое, ангел мой, с тобой, что тебе надобно? - спросила она ее с беспокойством.
   Елизавета Петровна по преимуществу боялась, чтобы от таких душевных волнений Елена не выкинула.
   - Оденьте меня, maman, поскорее!.. Оденьте! - говорила Елена почти каким-то помешанным голосом.
   - Но куда же ты, ангел мой, идешь? - спросила ее Елизавета Петровна робко.
   - Я пойду поищу князя; я знаю, где он может гулять, - отвечала Елена тем же как бы помешанным голосом.
   Такой ответ дочери Елизавету Петровну очень порадовал. "Слава богу, подумала она про себя, - теперь они встретятся и наверно помирятся".
   - Что ж, сходи; тебе и самой пройтись недурно! - произнесла она вслух.
   Елена проворно вышла, прошла весь большой сад, всю Каменку, но ни в начале ее, ни в конце не нашла князя. Шедши, она встречала многих мужчин и, забыв всякую осторожность, ко всем им обращалась с вопросом:
   - Скажите, вы князя Григорова знаете?
   Большая часть мужчин несколько удивленным голосом отвечали: "Нет-с, не знаем!", но двое или трое из них сказали ей: "Знаем-с!"
   - Бога ради, скажите, не видали ли вы его гуляющим здесь? - начала она приступать к ним.
   - Решительно не видали, - отвечали те.
   В конце Каменки Елене почему-то вообразилось, что князь, может быть, прошел в Свиблово к Анне Юрьевне и, прельщенный каким-нибудь ее пудингом, остался у нее обедать. С этою мыслию она пошла в Свиблово: шла-шла, наконец, силы ее начали оставлять. Елена увидала на дороге едущего мужика в телеге.
   - Послушай, довези меня до Свиблова, - сказала она ему, - вот тебе двугривенный.
   Мужик посадил ее. Елену начало сильно трясти, так, что угрожала опасность ее положению; она, однако, ничего этого не чувствовала и не понимала. Доехав до Свиблова, Елена послала мужика справиться, что не тут ли князь Григоров. Мужик очень долго ходил, наконец пришел и сказал, что там нет никакого князя Григорова. Елена была в отчаянии. Обратиться с просьбою в полицию, чтобы та разыскала князя по Останкинскому лесу, ей казалось единственным средством. Для этого она решилась ехать в Москву и в Останкино должна была возвращаться пешком, потому что мужик поехал далее за Свиблово. Елена пошла, но, дойдя до конца Каменки, она снова до такой степени утомилась, что почти упала на траву; а день между тем был теплый, ясный; перед глазами у ней весело зеленели деревья, красиво и покойно располагались по небу золотистые облачка, - этот контраст с душевным настроением Елены еще более терзал ее. Она принялась плакать и долго ли, коротко ли плакала, сама даже не помнит; только вдруг она услыхала над собой тихий и вкрадчивый голос: