- Нет-с, этого нельзя, - сказал он ему не совсем, впрочем, смелым голосом.
   - Жаль! - произнес барон и пошел дальше.
   Когда они, наконец, стали совсем выходить, чиновник обратился к князю, которого он немножко знал, и спросил его почти на ухо:
   - Кто это с вами, министр, что ли, какой?
   Барон очень уж важен показался ему по виду своему.
   - Нет, барон один, - отвечал ему с улыбкой и не без умысла князь.
   - Ах, он ягель немецкий, трава болотная! - зашипел, заругался чиновник. - Недаром меня так претило от него!
   Почтенный смотритель древностей был страшный русак и полагал, что все несчастья в мире происходят оттого, что немцы на свете существуют.
   В Троицком трактире барон был поставлен другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако, начал его есть и с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно не мог есть.
   - Ах, ты, габерсупник{87}! - сказал ему почти с презрением князь.
   - Почему же габерсупник? - возразил барон, как бы даже обидевшись таким названием.
   Вина за обедом было выпито достаточное количество, так что барон сильно захмелел, а князь отчасти, в каковом виде они и отправились домой.
   - Это Сухарева башня? - говорил барон не совсем даже твердым языком и устремляя свои мутные глаза на Сухареву башню.
   - Сухарева! - отвечал ему прежним же насмешливым тоном князь.
   - Ее Брюс{87} построил? - продолжал барон надменнейшим и наглейшим образом.
   - И не думал! - возразил ему серьезно князь.
   - Как не думал? - воскликнул барон. - Я положительно знаю, что водопровод ваш и Сухареву башню построил Брюс.
   - Ну, да, Брюс!.. Ври больше! - произнес уже мрачно князь.
   - Нет, не вру, потому что в России все, что есть порядочного, непременно выдумали иностранцы, - сказал барон, вспыхивая весь в лице.
   - Отчего же ты до сих пор ничего порядочного не выдумал? - спросил его князь.
   - Отчего я?.. Что же ты меня привел тут в пример? Я не иностранец! говорил барон.
   - Врешь!.. Врешь! Иностранцем себя в душе считаешь! - допекал его князь.
   - Вот вздор какой! - рассмеялся барон, видимо, стараясь принять все эти слова князя за приятельскую, не имеющую никакого смысла шутку; затем он замолчал, понурил голову и вскоре захрапел.
   Князь же не спал и по временам сердито и насмешливо взглядывал на барона. Его, по преимуществу, бесила мысль, что подобный человек, столь невежественный, лишенный всякого чувства национальности, вылезет, пожалуй, в государственные люди, - и князю ужасно захотелось вышвырнуть барона на мостовую и расшибить ему об нее голову, именно с тою целию, чтобы из него не вышел со временем государственный человек.
   По возвращении в Останкино, барон, не совсем еще проспавшийся, пошел досыпать, а князю доложили, что присылала Анна Юрьевна и что вечером сама непременно будет. Между тем княгиня велела ему сказать, что она никак не может выйти из своей комнаты занимать гостью, а поэтому князю самому надобно было оставаться дома; но он дня два уже не видал Елены: перспектива провести целый вечер без нее приводила его просто в ужас. Проклиная в душе всех на свете кузин, князь пошел к Елене и стал ее умолять прийти тоже к ним вечером.
   - Но меня жена ваша, может быть, не велит принять, или, еще хуже того, приняв, попросит уйти назад! - возразила ему Елена.
   - Что за пустяки! - произнес князь. - Во-первых, жена моя никогда и ни против кого не сделает ничего подобного, а во-вторых, она и не выйдет, потому что больна.
   - Да, если не выйдет, в таком случае приду с удовольствием, - сказала Елена.
   Сидеть с гостями князь предложил в саду, где, по его приказанию, был приготовлен на длинном столе чай с огромным количеством фруктов, варенья и даже вина.
   Анна Юрьевна приехала в своей полумужской шляпе и вся раскрасневшаяся от жару. Она сейчас же села и начала тяжело дышать. Увы! Анна Юрьевна, благодаря ли московскому климату, или, может быть, и летам своим, начала последнее время сильно полнеть и брюзгнуть. Князь представил ей барона, который окончательно выспался и был вымытый, причесанный, в черном сюртучке и в легоньком цветном галстуке. Вскоре затем пришла и Елена: огромный черный шиньон и черные локоны осеняли ее бледное лицо, черное шелковое платье шикарнейшим образом сидело на ней, так что Анна Юрьевна, увидав ее, не могла удержаться и невольно воскликнула:
   - Как вы прелестны сегодня!..
   И сама при этом крепко-крепко пожала ей руку.
   Барон тоже благосклонным образом наклонил перед Еленой голову, а она, в свою очередь, грациозно и несколько на польский манер, весьма низко поклонилась всем и уселась потом, по приглашению князя, за стол.
   - Et madame la princesse?* - спросила она, как бы ничего не знавши.
   ______________
   * А госпожа княгиня? (франц.).
   - Она больна, - отвечал князь.
   - И довольно серьезно, кажется, - заметила Анна Юрьевна, на минуту заходившая к княгине.
   - Серьезно? - переспросила ее Елена.
   - По-видимому, - отвечала Анна Юрьевна.
   - Ну, нет! С ней это часто бывает, - возразил князь и, желая показать перед бароном, а отчасти и перед Анной Юрьевной, Елену во всем блеске ее ума и образования, поспешил перевести разговор на одну из любимых ее тем.
   - Mademoiselle Helene! - отнесся он к ней. - Вы знаете ли, что мой друг, барон Мингер, отвергает теорию невменяемости и преступлений{96}!
   - Я? - переспросил барон, совершенно не помнивший, чтобы он говорил или отвергал что-нибудь подобное.
   - Да, вы!.. Во вчерашнем нашем разговоре вы весьма обыкновенные поступки называли даже виной, - пояснил ему князь.
   - А! - произнес многознаменательно, но с улыбкою барон.
   - А вы не согласны с этою теорией? - спросила его Елена.
   - Да, не согласен, - отвечал барон, хотя, в сущности, он решительно не знал, с чем он, собственно, тут не согласен.
   - Но почему же? - спросила его Елена.
   - Потому что преступление... самое название показывает, что человек преступил тут известные законы и должен быть наказан за то.
   - А что такое самые законы, позвольте вас спросить? - допрашивала его Елена.
   - Законы суть поставленные грани, основы, на которых зиждется и покоится каждое государство, - отвечал барон, немного сконфузясь: он чувствовал, что говорит свое, им самим сочиненное определение законов, но что есть какое-то другое, которое он забыл.
   - Законы суть условия, которые люди, составившие известное общество, заключили между собой, чтобы жить вместе, - так?.. - пояснила Елена барону и вместе с тем как бы спросила его.
   - Так! - согласился он с ней.
   Князь при этом усмехнулся.
   - Вот тебе на! - сказал он. - Ты, значит, отказываешься от нашего казенного юридического определения, что законы суть продукт верховной воли, из которой одной они проистекают.
   - Нисколько я не отказываюсь от этого определения, и, по-моему, оно вовсе не противоречит определению mademoiselle Helene, так как касается только формы утверждения законов: законы всюду и везде основываются на потребностях народа и для блага народа издаются, - проговорил барон, начинавший видеть, что ему и тут придется биться, и потому он решился, по крайней мере, взять смелостью и изворотливостью ума.
   - Нет, оно более чем одной только формы утверждения законов касается, возразила ему Елена, - а потому я все-таки буду держаться моего определения, что законы суть договоры{97}; и вообразите, я родилась в известном государстве, когда договоры эти уже были написаны и утверждены, но почему же я, вовсе не подписавшаяся к ним, должна исполнять их? Договоры обязательны только для тех, кто лично их признал.
   - Если вы не признаете законов, то можете уйти из этого общества.
   - Нет, не могу, потому что по русским, например, законам меня накажут за это.
   - Да, по русским! - произнес барон с оттенком некоторой уже усмешки.
   - Кроме того-с, - продолжала Елена, вся раскрасневшаяся даже в лице, всех законов знать нельзя, это требование невыполнимое, чтобы неведением законов никто не отзывался: иначе людям некогда было бы ни землю пахать, ни траву косить, ни дорог себе строить. Они все время должны были бы изучать законы; люди, хорошо знающие законы, как, например, адвокаты, судьи, огромные деньги за это получают.
   - Я согласен, что нельзя знать всех законов в подробностях, - сказал барон, - но главные, я думаю, все вообще знают: кто же не знает, что воровство, убийство есть преступление?
   - Положим даже, что это преступление, но наказывать-то за него не следует! - возразила Елена.
   - Как не следует? - спросил барон, откинувшись даже в недоумении на задок стула.
   Анна Юрьевна тоже взглянула на Елену не без удивления.
   - Не следует-с, - повторила та решительно. - Скажите вы мне, обратилась она к барону, - один человек может быть безнравствен?
   - Конечно, может, - отвечал барон, немного подумав: он уже стал немножко и опасаться, не ловит ли она его тут на чем-нибудь.
   - А целое общество может быть безнравственно? - продолжала Елена допрашивать его.
   - Не может, полагаю, - отвечал барон, опять как-то не совсем решительно.
   - И теперь, смотрите, что же выходит, - продолжала Елена.
   Барон даже покраснел при этом, опять полагая, что она его совсем изловила.
   - Человек делает скверный, безнравственный поступок против другого, убивает его, - говорила Елена, - и вдруг потом целое общество, заметьте, целое общество - делает точно такой же безнравственный поступок против убийцы, то есть и оно убивает его!
   Барон вздохнул посвободнее; он сознавал с удовольствием, что не совсем еще был сбит своею оппоненткою.
   - Это делается с целью устрашить других, - произнес он, припоминая еще на школьных скамейках заученную им теорию устрашения{99}.
   - Эге, какую старину ты вынес! - заметил ему князь.
   - Но мало что старину! - подхватила Елена. - А старину совершенно отвергнутую. Статистика-с очень ясно нам показала, - продолжала она, обращаясь к барону, - что страх наказания никого еще не остановил от преступления; напротив, чем сильнее были меры наказания, тем больше было преступлений.
   - Но как же, однако, моя милая, делать с разными негодяями и преступниками? - вмешалась в разговор Анна Юрьевна, далеко не все понимавшая в словах Елены и в то же время весьма заинтересовавшаяся всем этим разговором.
   - Да никак, потому что, в сущности, преступников нет! Они суть только видимое проявление дурно устроенного общественного порядка, а измените вы этот порядок, и их не будет!.. Но положим даже, что порядок этот очень хорош, и что все-таки находятся люди, которые не хотят подчиняться этому порядку и стремятся выскочить из него; но и в таком случае они не виноваты, потому что, значит, у них не нашлось в голове рефлексов{99}, которые могли бы остановить их в том.
   - Но это же самое можно ведь сказать и про общество! - возразил уже князь Елене. - И оно тоже не виновато, что у него нет в мозгу рефлексов, способных удержать его от желания вздернуть всех этих господ на виселицу.
   - Нет, у целого общества никак не может быть этого, - возразила ему, в свою очередь, Елена, - всегда найдется на девять человек десятый, у которого будет этот рефлекс.
   - Но отчего же остальные девять свою волю должны будут подчинять этому десятому: это тоже своего рода насилие, - продолжал князь.
   - Как подчиняются слепые зрячему - не почему более, и пусть он даже насиловать их будет: это зло временное, за которым последует благо жизни, отвечала Елена.
   Последнего спора Елены с князем ни барон, ни Анна Юрьевна не поняли нисколько, и барон, видимо решившийся наблюдать глубочайшее молчание, только придал своему лицу весьма мыслящее выражение, но Анна Юрьевна не унималась.
   - Если уж говорить о несправедливостях, - воскликнула она, тоже, видно, желая похвастать своими гуманными соображениями, - так войны вредней всего. Des milliers d'hommes combattent les uns centre les autres!* Изобретают самые смертоносные орудия!.. Дают кресты и награды тем, кто больше зверства показал!
   ______________
   * Тысячи людей сражаются друг с другом (франц.).
   Теорию эту перед Анной Юрьевной, когда-то за границей, развивал один француз и говорил при этом превосходнейшим французским языком, жаль только, что она не все помнила из его прекрасных мыслей.
   - Война войне розь, - сказал ей с улыбкою князь.
   - Еще бы! - подхватила Елена.
   - Какая розь! Всякая война есть смерть и ужас! - воскликнула Анна Юрьевна.
   - Ужас, но необходимый, - опять прибавил князь и сам сначала хотел было говорить, но, заметив, что и Елена тоже хочет, предоставил ей вести речь.
   - Войны бывают разные{100}, - начала та. - Первая, самая грубая форма войны - есть набег, то есть когда несколько хищных лентяев кидаются на более трудолюбивых поселян, грабят их, убивают; вторые войны государственные, с целью скрепить и образовать государство, то есть когда сильнейшее племя завоевывает и присоединяет к себе слабейшее племя и навязывает формы жизни, совершенно не свойственные тому племени; наконец, войны династические, мотив которых, впрочем, кажется, в позднейшее время и не повторялся уже больше в истории: за неаполитанских Бурбонов{100} никто и не думал воевать! Но есть войны протестующие, когда общество отбивает себе права жизни от какой-нибудь домашней тирании или от внешнего насилия: те войны почтенны, и вожди их стоят благословения людей.
   - О, да вы революционерка ужасная! - опять воскликнула Анна Юрьевна, вполне уже понявшая на этот раз все, что говорила Елена.
   Вообще, в области войн Анна Юрьевна была развитее, чем в других областях знаний человеческих, вероятно, оттого, что очень много в жизни сталкивалась с военными и толковала с ними.
   - Мне, может быть, ничего бы этого перед вами, как перед начальницей моей, не следовало говорить! - произнесла Елена, с веселою покорностью склоняя перед Анной Юрьевной голову.
   - О, как вам не стыдно, ma chere, - произнесла та, - но я надеюсь, что вы подобных вещей детям не говорите!
   - Я думаю! - отвечала Елена голосом, как бы не подлежащим сомнению.
   - Революционерные идеи, как бы кто ни был с ними мало согласен, в вас имеют такую прекрасную проповедницу, что невольно им подчиняешься! - сказал Елене барон.
   - Merci, monsieur! - произнесла та, склоняя тоже несколько и перед ним голову.
   В это время вдруг вошла горничная княгини в сад.
   - Княгиня приказала вас просить не разговаривать так громко; они хотят почивать лечь, - обратилась она к князю.
   Тот побледнел даже от досады, услыхав это.
   - Здесь и то негромко разговаривают! - сказал он.
   - Ах, это я виновата, я говорила громко, - произнесла Елена явно насмешливым голосом.
   - Барыня еще просила вас непременно поутру зайти к ним, - продолжала снова горничная, обращаясь к князю.
   Бедная княгиня, услыхав, что Елена у них в гостях, не выдержала и вознамерилась завтра же непременно и решительно объясниться с мужем.
   - Ну, хорошо, ступай! - отвечал князь все с той же досадой.
   Горничная хотела было уйти, но к ней обратилась Анна Юрьевна:
   - Скажи княгине, что я сейчас зайду к ней проститься.
   - Слушаю-с! - отвечала горничная и ушла.
   Анна Юрьевна начала прощаться с хозяином и с гостями его.
   - Заходите, пожалуйста, ко мне, - сказала она Елене гораздо уже более искренним голосом, чем говорила ей о том прежде. Елена в этот раз показалась ей окончательно умной девушкой. - Надеюсь, что и вы меня посетите! присовокупила Анна Юрьевна барону.
   - Сочту для себя за величайшую честь, - отвечал тот, с почтением поклонившись ей.
   Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина. Князь же и барон пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая. Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века. Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
   - Ты восхитительна сегодня была!.. Обворожительна!.. - говорил он, крепко прижимая своей рукой руку Елены к себе.
   - Вот как, восхитительна, - говорила та, отвечая ему таким же пожатием.
   - Что удивительнее всего, - продолжал князь, - все эти умные женщины, так называемые bas bleux*, обыкновенно бывают некрасивы, а в тебе четыре прелести: ум, образование, красота и грация!
   ______________
   * синие чулки (франц.).
   - Ну да, совершенство природы. - отвечала с усмешкою Елена, - погоди, узнаешь много и пороков во мне! - прибавила она серьезнее.
   - Я пока один только и знаю, - подхватил князь.
   - А именно?
   - Ревность.
   - Ну, это не порок, а скорее глупость, - отвечала Елена.
   - Je vous salue, messieurs, et bonne nuit!* - заключила она, оставляя руку князя и кланяясь обоим кавалерам.
   ______________
   * Я вас приветствую, господа, и спокойной ночи! (франц.).
   В это время они были уже около самой дачи Жиглинских.
   - Adieu! - сказал ей с чувством князь.
   - Adieu! - повторил за ним с чувством и барон.
   Елена скрылась потом в калиточку своего сада, друзья же наши пошли обратно домой.
   - Как вы находите сию девицу? - спросил князь после некоторого молчания.
   - Я умней и образованней женщины еще не встречал! - отвечал барон, по-видимому, совершенно искренно.
   - Я думаю! - произнес самодовольно князь.
   - Уверяю тебя! - подтвердил еще раз барон и, присвистнув, сбил своей палочкой листок с дерева.
   X
   На другой день, часов в двенадцать утра, князь ходил по комнате жены. Княгиня по-прежнему сидела неодетая в постели, и выражение ее доброго лица было на этот раз печальное и сердитое. Объяснение между ними только что еще началось.
   - Как это было глупо вчера с вашей стороны, - начал князь, - прислать вдруг горничную сказать нам, как школьникам, чтобы не шумели и тише разговаривали!..
   - Но я больна - ты это забываешь!.. - возразила ему княгиня.
   - Ничего вы не больны! - сказал с сердцем князь.
   - Как не больна? - воскликнула княгиня с удивлением, - ты после этого какой-то уж жестокий человек!.. Вспомни твои поступки и пойми, что не могу же я быть здорова и покойна! Наконец, я требую, чтобы ты прямо мне сказал, что ты намерен делать со мной.
   - Как что такое делать? - спросил князь.
   - Так!.. Тебе надобно же куда-нибудь девать меня! Нельзя же в одном доме держать любовницу и жену!
   Князь при этом слегка только побледнел.
   - Я любовницы моей не держу с вами в одном доме! - проговорил он.
   Этот ответ, в свою очередь, сильно поразил княгиню: она никак не ожидала от мужа такой откровенности.
   - Но все равно: она в двух шагах отсюда живет, - проговорила она.
   - Нет, дальше, в целой версте!.. - отвечал насмешливо и как бы совершенно спокойно князь.
   - Но научите же, по крайней мере, меня, - продолжала княгиня, и в голосе ее послышались рыдания, - как я должна себя вести; встречаться и видеться с ней я не могу: это выше сил моих!
   - Не видайтесь, если этого вам не угодно, - сказал князь все тем же тоном.
   - Но она бывает у нас! - возразила княгиня. - Следовательно, я должна убегать и оставлять мой дом.
   - Не бывать она у нас не может, потому что это повлечет огласку и прямо даст повод объяснить причину, по которой она у нас не бывает! - проговорил князь.
   - Вы боитесь огласки, которая, вероятно, и без того есть, - сказала княгиня, - а вам не жаль видеть бог знает какие мои страдания!
   - Ваши страдания, поверьте вы мне, слишком для меня тяжелы! - начал князь, и от душевного волнения у него даже пересохло во рту и голос прервался, так что он принужден был подойти к стоявшему на столе графину с водой, налил из него целый стакан и залпом выпил его.
   - Мне очень вас жаль, - продолжал он, - и чтобы хоть сколько-нибудь улучшить вашу участь, я могу предложить вам одно средство: разойдемтесь; разойдемтесь, если хотите, форменным порядком; я вам отделю треть моего состояния и приму даже на себя, если это нужно будет, наказанье по законам...
   Такое предложение мужа княгиню в ужас привело: как! Быть разводкой?.. Потерять положение в обществе?.. Не видеть, наконец, князя всю жизнь?.. Но за что же все это?.. Что она сделала против него?..
   - Нет, князь, я не желаю с вами расходиться, - проговорила она, и рыдания заглушили ее слова.
   - Отчего же? - спросил князь каким-то трудным голосом.
   - Оттого... оттого... - рыдания княгини все усиливались и усиливались, - оттого, что я, несчастная, люблю еще вас! - почти прокричала она.
   Князь при этом потемнел даже весь в лице: если бы княгиня продолжала сердиться и укорять его, то он, вероятно, выдержал бы это стойко, но она рыдала и говорила, что еще любит его, - это было уже превыше сил его.
   - Пощадите и вы меня тоже! - едва выговорил он и, растирая грудь, подошел к открытому окну, как бы затем, чтобы вдохнуть в себя свежего воздуха.
   Такое проявление чувства в муже княгиня сейчас же подметила, и это ее порадовало: рыдания ее стали мало-помалу утихать.
   - Но, может быть, ты когда-нибудь разлюбишь ее и полюбишь меня снова, проговорила она уже вкрадчивым голосом.
   - Нет, я ее не разлюблю! - отвечал князь, продолжая смотреть в окно.
   Слова эти опять оскорбили и огорчили княгиню.
   - Как она очаровала тебя, но чем, я желала бы знать? - проговорила она.
   Князь молчал.
   - А что, если я сама кого полюблю, как тебе это покажется? присовокупила княгиня уже внушительным тоном: она, кажется, думала сильно напугать этим мужа.
   - О, ты тогда такое ярмо снимешь с души моей! - произнес он.
   - Так, стало быть, ты в самом деле желаешь этого? - спросила княгиня стремительно.
   - Очень желаю! - отвечал князь глухо.
   - Благодарю за позволение, и теперь действительно какого мне ждать возвращения от вас, когда вы таким образом третируете меня?
   - Но чем же я вас дурно третирую? - спросил князь, повертываясь лицом к жене.
   - Тем, что мы горничной, я думаю, не желаем в доме иметь с такими милыми качествами, а вы хотите, чтобы у вас жена была такая.
   - Ну, в этом случае мы никогда с тобой не столкуемся! - сказал князь и не хотел более продолжать разговора об этом.
   Княгине, разумеется, и в голову не приходило того, что князь разрешает ей любовь к другому чисто из чувства справедливости, так как он сам теперь любит другую женщину. Она просто думала, что он хочет этим окончательно отделаться от нее.
   - Объяснение наше, полагаю, кончилось? - проговорил он, протягивая княгине руку.
   - Если хотите, кончилось! - отвечала она с грустной усмешкой и пожимая плечами.
   - И надеюсь, что вы скоро выздоровеете? - присовокупил князь.
   - Не знаю! - отвечала княгиня.
   Князь ушел.
   Княгиня после его ухода сейчас же встала с постели и начала ходить по комнате. Она как бы мгновенно выросла душой: в том, что муж ее не любил, княгиня больше не сомневалась, и, в отмщение ему, ей ужасно захотелось самой полюбить кого-нибудь. Но кого же? Разве барона? Тем более, что он в нее был прежде влюблен так, что она даже не желала его приезда к ним в Москву именно из опасения, что он будет ухаживать за ней; а теперь - пусть ухаживает! Она сама даже ответит на его чувства и посмотрит, как этим снимет тяжелое ярмо с души князя: тонкое чувство женщины, напротив, говорило в княгине, что это очень и очень не понравится князю. Чтобы начать приводить свой план в исполнение, княгиня тут же позвала горничную, оделась; мало того, постаралась одеться щеголевато, велела себе вынести кресло на террасу и вышла туда, чтобы сейчас же послать за бароном, но, сверх всякого ожидания, увидала его уже гуляющим в их небольшом палисадничке. По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты думал почти то же самое, что и княгиня: в начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию с какой-нибудь купеческой дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве, он на другой день своего приезда ни с того ни с сего обратился с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
   - А что, любезный, купцы здесь живут? - спросил он его.
   - Нет-с, купечество здесь мало живет; они больше в парках и Сокольниках живут; там их настоящее место, - отвечал тот.
   - Так здесь они и не бывают совсем?
   - Наезжают по временам в праздники; вон лошади-то и экипажи, которые лучшие у сада стоят, все это купеческие.
   - А здесь так-таки совсем и не живут?
   - Живут и здесь два-три купца.
   - Которое же это место?
   - Да вон тут, как влево из саду пойдете.
   - Богатые тоже?
   - Сильно богатые! Я работаю у них.
   - А семейные или одинокие?
   - Какое одинокие, семьища у обоих.
   - Сыновья или дочери?
   - Есть и дочери, барышни славные! - отвечал садовник, неизвестно почему догадавшийся, что барон, собственно, о барышнях купеческих и интересовался.
   - И много за ними приданого дадут? - спросил барон.
   - Отвалят порядочно! - протянул садовник.
   Барон отошел от него и прямо направился к указанным ему купеческим дачам; прошел мимо них раз десять, все ожидая увидеть в садиках или на балконах какую-нибудь юную фигуру, но не видал ни одной. Вечером он тоже, пойдя в большой сад, заглядывал со вниманием во все хоть сколько-нибудь сносные молодые лица, следил за ними, когда они выходили из сада, и наблюдал в этом случае главным образом над тем, что на извозчиков ли они садились, или в свои экипажи, и какого сорта экипажи, хорошие или посредственные. Все эти розыски, впрочем, не привели его ни к каким желанным результатам, и барон начал уже вспоминать о хорошенькой привязанности Михайла Борисовича, с которой Мингер последние годы весьма приятно проводил время, потому что Михайло Борисович платил только деньги этой привязанности, но любила она, собственно, барона. Барон даже подумывал написать ей, что не приедет ли она на недельку в Москву, взглянуть на этот первопрестольный и никогда не виданный ею город, но в настоящее утро ему пришла совершенно новая мысль. "А что если за княгиней примахнуть?" - подумал он, тем более, что она не только что не подурнела, но еще прелестнее стала, и встретилась с ним весьма-весьма благосклонно; муж же прямо ему сказал, что он будет даже доволен, если кто заслужит любовь его супруги; следовательно, опасаться какой-нибудь неприятности с этой стороны нечего! Скучно тут только, - соображал барон далее, - возиться с барынями; они обыкновенно требуют, чтобы с ними сидели и проводили целые дни; но что ж теперь другое и делать барону было? Службы у него не было, да и когда она еще будет - неизвестно! Значит, приволокнуться за ее сиятельством следует... На этом его решении вдруг раздался голос с террасы: