Страница:
- Я только предуведомлю ее о вас, - сказал князь, войдя с Еленою в залу Анны Юрьевны и уходя вперед ее в кабинет к той.
- Я к вам, кузина, заехал с mademoiselle Жиглинской! - сказал он.
- Ах, очень рада! - отвечала Анна Юрьевна каким-то странным голосом.
Анна Юрьевна вовсе не считала любовь чем-нибудь нехорошим или преступным, но все-таки этот заезд к ней кузена со своей любовницей, которая была подчиненною Анны Юрьевны, показался ей несколько странным и не совсем приличным с его стороны, и потому, как она ни старалась скрыть это чувство, но оно выразилось в ее голосе и во всех манерах ее.
- Пожалуйте сюда, mademoiselle Helene! - крикнула она, услышав, что та в зале дожидается.
Елена вошла. Она заметно конфузилась несколько.
- Vous etes bien aimable*, что заехали ко мне, - продолжала Анна Юрьевна, крепко пожимая ей руку. - Прошу вперед посещать меня sans ceremonie**.
______________
* Вы очень любезны (франц.).
** без церемоний, запросто (франц.).
- Но я могу помешать вашим занятиям! - возразила ей Елена.
- О, моя милая! - воскликнула Анна Юрьевна. - Зачем вы это говорите? Вы очень хорошо убеждены, что я решительно ничего не делаю, как только сплю и ем.
- Нет, я в этом не убеждена, - отвечала ей серьезно Елена.
- А мы с mademoiselle Еленой ездили дачу нанимать в Останкино, вмешался в разговор князь. - Она наняла дачку для себя, а я для себя!
- Вот как! - произнесла Анна Юрьевна. - Это, однако, дает и мне мысль нанять дачу, только не в Останкине, а по соседству около него, в Свиблове! Иван Иваныч! - крикнула затем Анна Юрьевна, звоня в то же время в колокольчик.
На этот зов вошел ее главный дворецкий.
- Съездите, мой милый, завтра в Свиблово и наймите мне там дачку. Помещение для меня какое хотите, - мне все равно, но главное, чтобы конюшни были хорошие и сараи.
Иван Иваныч поклонился ей на это и опять ушел к себе.
- Я там поселюсь, - начала Анна Юрьевна, обращаясь к гостям своим, - и буду кататься по свибловским полям на моих милых конях, или, как князь называет их, моих бешеных львах, - чудесно!
Анна Юрьевна страстно любила лошадей и, в самом деле, ездила почти на львах.
- Ну, эти львы ваши, кузина, вам сломят когда-нибудь голову, - заметил ей князь.
- Ах, мой милый!.. Ils feront tres bien!..* - отвечала, слегка вздохнув, Анна Юрьевна. - Я так часто в жизни моей близка была сломать себе голову, но не успела только, так пусть же они мне помогут в этом... Ваши занятия в конце мая совершенно окончатся? - отнеслась она затем к Елене, как бы чувствуя необходимость ее немножко приласкать.
______________
* Они сделают очень хорошо!.. (франц.).
- Да! - отвечала та ей сухо.
Она очень хорошо видела, что Анна Юрьевна, говоря с ней, почти насилует себя. Досада забушевала в сердце Елены против Анны Юрьевны, и, в отмщение ей, она решилась, в присутствии ее, посмеяться над русской аристократией.
- Мне очень бы желалось знать, - начала она, - что пресловутая Наталья Долгорукова{69} из этого самого рода Шереметевых, которым принадлежит теперь Останкино?
- Из этого! - отвечала Анна Юрьевна с несколько надменным видом. - Не правда ли, que c'est un etre tres poetique?.. L'ideal des femmes russes!*.
______________
* что это очень поэтичное существо?.. Идеал русских женщин! (франц.).
Елена сделала гримасу.
- По-моему, она очень, должно быть, недалека была, - проговорила Елена.
Анна Юрьевна взглянула на нее вопросительно.
- Потому что, - продолжала Елена, - каким же образом можно было до такой степени полюбить господина Долгорукова, человека весьма дурных качеств и свойств, как говорит нам история, да и вообще кого из русских князей стоит так полюбить?
- Князь! Remerciez pour се compliment; inclinez vous!..* - воскликнула Анна Юрьевна к князю.
______________
* Благодарите за такой комплимент; кланяйтесь! (франц.).
- Я потому и позволяю себе говорить это в присутствии князя, подхватила Елена, - что он в этом случае совершенно исключение: в нем, сколько я знаю его, ничего нет княжеского. А шутки в сторону, - продолжала она как бы более серьезным тоном, - скажите мне, был ли из русских князей хоть один настоящим образом великий человек, великий полководец, великий поэт, ученый, великий критик, публицист?.. Везде они являются дилетантами, играют какую-то второстепенную роль. Суворов был не князь; Пушкин, несмотря на свои смешные аристократические замашки, тоже не князь, Ломоносов не князь, Белинский не князь, Чернышевский и Добролюбов тоже не князья!
- Ну, а князь Пожарский{70}, например?.. - перебила ее Анна Юрьевна, слушавшая весьма внимательно все эти слова ее.
Елена при этом мило пожала плечами своими.
- По-моему-с, он только человек счастливой случайности, - сказала она. - И кто в это действительно серьезное для России время больше действовал: он или Минин - история еще не решила.
- Пожарский что? - заметил и князь. - Вот Долгорукий, князь Яков Долгорукий{70} - то другое дело, это был человек настоящий!
- Это тот, который царские указы рвал?.. Но разве одна грубость и дерзость дают право на звание великого человека? - возразила ему Елена.
- Но кроме там вашего князя Якова Долгорукова мало ли было государственных людей из князей? - воскликнула Анна Юрьевна. - Сколько я сама знала за границей отличнейших дипломатов и посланников из русских князей!..
- О, если вы таких людей разумеете великими, то, конечно, их всегда было, есть и будет очень много, - проговорила Елена.
- Но каких же вы-то разумеете великими людьми? - спросила ее Анна Юрьевна уже с некоторою запальчивостью.
- Я разумею великим человеком только того, - отвечала Елена, - кто создал что-нибудь новое, избрал какой-нибудь новый путь, неизвестный, по крайней мере, в его народе; а кто идет только искусно по старым дорожкам это, пожалуй, люди умные... ловкие в жизни...
- Но как же в жизни различить, кто идет по новым путям или по старым? воскликнула Анна Юрьевна. - La vie n'est pas un champ*, где видно, что есть дорога или нет... Вы говорите, моя милая, какую-то утопию!
______________
* Жизнь не поле (франц.).
- Почему же я говорю утопию? - спросила Елена удивленным голосом: ее больше всего поразило то, с какой это стати и в каком значении употребила тут Анна Юрьевна слово "утопия".
- Решительную утопию! - повторила та настойчиво с своей стороны.
Анна Юрьевна простодушно полагала, что утопиею называется всякая ложь, всякий вздор.
- Ну, однако, поедемте, пора! - сказал вдруг князь, вставая и обращаясь к Елене.
Он, кажется, несколько опасался, чтобы разговор между дамами не достигнул еще до больших резкостей.
- Пора! - отозвалась с удовольствием и Елена.
Анна Юрьевна, несмотря на происшедший спор, постаралась проститься с Еленой как можно радушнее, а князя, когда он пошел было за Еленой, приостановила на минуту.
- Посмотри, как ты девочку изнурил: ее узнать нельзя, - проговорила она ему шепотом.
- Подите вы, изнурил!.. - отвечал ей со смехом князь.
- Непременно изнурил!.. Она, впрочем, преумненькая, но предерзкая, должно быть...
- Есть это отчасти! - отвечал князь, еще раз пожимая руку кузины и уходя от нее.
Когда он завез Елену домой, то Елизавета Петровна, уже возвратившаяся и приведшая себя в порядок, начала его убедительно упрашивать, чтобы он остался у них отужинать. Князь согласился. Елена за ужином ничего не ела.
- Вы, кажется, хотите голодом себя уморить? - заметил ей князь.
- Все противно! - отвечала ему Елена.
Елизавета Петровна при этом ответе дочери внимательно посмотрела на нее.
VII
В самый день переезда Григоровых на дачу их постигнул траур; получена была телеграмма, что скоропостижно скончался Михайло Борисович Бахтулов. Князю Григорову непременно бы следовало ехать на похороны к дяде; но он не поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.
В Петербурге смерть Михайла Борисовича, не говоря уже о Марье Васильевне, с которой с самой сделался от испуга удар, разумеется, больше всех поразила барона Мингера. Барон мало того, что в Михайле Борисовиче потерял искреннейшим образом расположенного к нему начальника, но, что ужаснее всего для него было, - на место Бахтулова назначен был именно тот свирепый генерал, которого мы видели у Бахтулова и который на первом же приеме своего ведомства объяснил, что он в подчиненных своих желает видеть работников, тружеников, а не друзей. Барон, насчет которого были прямо сказаны эти слова, только слегка побледнел, и затем генерал при каждом докладе его стал придираться ко всевозможным пустым промахам и резко выговаривать за них. Барон молча выслушивал все это и в душе решился сначала уехать в четырехмесячный отпуск, а потом, с наступлением осени, хлопотать о переходе на какое-нибудь другое место. В один день, наконец, он высказал генералу свою просьбу об отпуске.
- Вы едете за границу? - спросил его тот насмешливо.
- Нет-с, в Москву! - отвечал ему барон.
- Отчего же не за границу? - повторил генерал опять насмешливо.
- Я не имею средств на то, - отвечал барон, гордо выпрямляясь перед ним.
- Я могу испросить вам пособие, - произнес генерал уже серьезно.
- Я не болен и не имею права на пособие, - проговорил барон тем же гордым тоном.
Он не хотел от этого дикого сатрапа{72} принимать никакого одолжения.
Генерал затем, весьма равнодушно написав на его докладной записке: "Уволить!", - возвратил ее барону, который, в свою очередь, холодно с ним раскланялся и удалился.
На другой день после этого объяснения, барон написал к князю Григорову письмо, в котором, между прочим, излагал, что, потеряв так много в жизни со смертью своего благодетеля, он хочет отдохнуть душой в Москве, а поэтому спрашивает у князя еще раз позволения приехать к ним погостить. "Этот Петербург, товарищи мои по службе, даже комнаты и мебель, словом, все, что напоминает мне моего богоподобного Михайла Борисовича, все это еще более раскрывает раны сердца моего", - заключал барон свое письмо, на каковое князь в тот же день послал ему телеграфическую депешу, которою уведомлял барона, что он ждет его с распростертыми объятиями и что для него уже готово помещение, именно в том самом флигеле, где и князь жил. Барон после того не замедлил прибыть в Москву и прямо с железной дороги в извозчичьей карете, битком набитой его чемоданами, проехал в Останкино.
Самого князя не было в это время дома, но камердинер его показал барону приготовленное для него помещение, которым тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему. Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к нему, князь не утерпел и ахнул. Он увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
- Зачем у вас такая пропасть этой дряни? - воскликнул он.
- Цветных брюк надобно иметь или много, или ни одних, а то они очень приглядываются! - отвечал барон с улыбкою и крепко целуясь с другом своим.
- Княгиню видели? - спросил князь.
- Нет еще! - отвечал барон.
- Ну, так пойдемте к ней.
- Позвольте мне несколько привести себя в порядок, - отвечал барон.
- Будем ждать вас! - сказал князь и ушел к жене.
Ему поскорее хотелось видеть ее, потому что княгиня, как он успел подметить, не совсем большое удовольствие изъявила, услыхав, что барон собрался, наконец, и едет к ним гостить. Князь застал ее в зале играющею на рояле. Звуки сильные, энергические, исполненные глубокой тоски, вылетали из-под ее беленьких пальчиков. Княгиня в последнее время только и развлечение находила себе, что в музыке. Князь некоторое время простоял на балконе, как бы не решаясь и совестясь прервать игру жены. Невольное чувство совести говорило в нем, что эти сильные и гневные звуки были вызваны из кроткой души княгини им и его поведением; наконец, он вошел, княгиня сейчас же перестала играть. Она никогда больше при муже не играла и вообще последнее время держала себя в отношении его в каком-то официально-покорном положении, что князь очень хорошо замечал и в глубине души своей мучился этим.
- Барон приехал! - сказал он как можно более приветливым голосом.
- Слышала это я, - отвечала княгиня холодно.
"Опять этот холод и лед!" - подумал про себя князь. Обедать этот раз он предположил дома и даже весь остальной день мог посвятить своему приехавшему другу, так как Елена уехала до самого вечера в Москву, чтобы заказать себе там летний и более скрывающий ее положение костюм.
Часа в три, наконец, барон явился к княгине в безукоризненно модной жакетке, в щегольской соломенной летней шляпе, с дорогой тросточкой в руке и, по современной моде, в ярко-зеленых перчатках.
- Я привез вам поклон от вашего папа, мама, сестриц, - говорил он, подходя и с чувством пожимая руку княгини. - Все они очень огорчены, что вы пишете им об нездоровье вашем; и вы действительно ужасно как похудели!.. прибавил он, всматриваясь в лицо княгини.
- Стареюсь, и от скуки, вероятно, - отвечала княгиня.
- А вы в Москве скучаете? - спросил барон.
- Ужасно!.. Препротивный город!.. - почти воскликнула княгиня.
Князь при этом разговоре сидел молча. Он догадывался, что жена всеми этими словами в его огород кидает камушки.
На даче Григоровы обедали ранее обыкновенного и потому вскоре затем пошли и сели за стол.
- Как чувствует себя бедная Марья Васильевна? - спросила княгиня барона.
- Ах, боже мой! Виноват, и забыл совсем! Она прислала вам письмо, проговорил тот, вынимая из бумажника письмо и подавая его князю, который с недовольным видом начал читать его.
- Марья Васильевна поручила мне умолять князя, чтобы он хоть на несколько дней приехал к ней в Петербург, - объяснил барон княгине.
- Я и сама думаю, что ему надобно съездить, - проговорила та.
- Ты думаешь, а я не думаю! - произнес сердито князь, кидая письмо на стол. - Черт знает, какая-то там полоумная старуха - и поезжай к ней!.. Что я для нее могу сделать? Ничего! - говорил он, явно вспылив.
- Утешил бы ее тем, что она увидит тебя, больше ничего, - подхватила княгиня.
- Если ей так хочется видеть меня, так пусть сама сюда едет, - сказал тем же досадливым голосом князь.
- Как же самой ей ехать! - возразила княгиня.
- Она тронуться с постели теперь не может! - поддержал ее барон.
- Ну, когда не может, так и сиди там себе! - сказал князь резко, и вместе с тем очень ясно было видно, до какой степени он сам хорошо сознавал, что ему следовало съездить к старушке, и даже желал того, но все-таки не мог этого сделать по известной уже нам причине.
Княгиня на последние слова его ничего не сказала; барон тоже. Он, кажется, начинал немножко догадываться, что между супругами что-то неладное происходит.
После обеда князь пригласил барона перейти опять в их мужской флигель. Барон при этом взглянул мельком на княгиню, сидевшую с опущенными в землю глазами, и покорно последовал за князем.
Княгиня, оставшись одна, опять села за рояль и начала играть; выбранная на этот раз ею пьеса была не такая уже грустная и гневная, а скорее сентиментальная. Видимо, что играющая была в каком-то более мечтающем и что-то вспоминающем настроении.
Князь между тем велел подать во флигель шампанского и льду и заметно хотел побеседовать с приятелем по душе. Приглашая так быстро и радушно барона приехать к ним, князь делал это отчасти и с эгоистическою целью: он был в таком страстном фазисе любви своей, у него так много по этому поводу накопилось мыслей, чувств, что он жаждал и задыхался от желания хоть с кем-нибудь всем этим поделиться. Барон для этого казался ему удобнее всех. Во-первых, он был старый его приятель, во-вторых, заметно любил и уважал его и, наконец, был скромен, как рыба. Князь совершенно был убежден, что барон, чисто по своей чиновничьей привычке, никогда и никому звука не скажет из того, что услышит от него. Когда стакана по два, по три было выпито и барон уже покраснел в лице, а князь еще и больше его, то сей последний, развалясь на диване, начал как бы совершенно равнодушным голосом:
- Я хочу вам, мой милый Эдуард, открыть тайну, в отношении которой прошу прежде всего вашей скромности, а потом, может быть, и некоторого совета по случаю оной.
- За первое ручаюсь, а за второе, не знаю, сумею ли, - отвечал барон.
- Сумеете, потому что в этом случае вам подскажет ваша дружба и беспристрастие ко мне.
- О, если так, то конечно! - подхватил барон.
Сделав такого рода предисловие, князь перешел затем прямо к делу.
- У меня тут в некотором роде роман затеялся! - начал он как-то не вдруг и постукивая нервно ногою.
- Роман? С кем же это? - спросил барон.
- С девушкой одной и очень хорошей!.. - отвечал князь, окончательно краснея в лице.
- С девушкой даже? - повторил барон. - Но как же княгиня на это смотрит? - прибавил он.
- Княгиня пока ничего, - отвечал князь, держа голову потупленною, и хоть не смотрел в это время приятелю в лицо, но очень хорошо чувствовал, что оно имеет не совсем одобрительное выражение для него.
- Вы лучше других знаете, - продолжал князь, как бы желая оправдаться перед бароном, - что женитьба моя была решительно поступок сумасшедшего мальчишки, который не знает, зачем он женится и на ком женится.
Барон молчал.
- К счастию, как и вы, вероятно, согласитесь, - разъяснял князь, - из княгини вышла женщина превосходная; я признаю в ней самые высокие нравственные качества; ее счастие, ее спокойствие, ее здоровье дороже для меня собственного; но в то же время, как жену, как женщину, я не люблю ее больше...
Барон при этом гордо поднял голову и вопросительно взглянул на приятеля.
- Но за что же именно вы разлюбили ее? - спросил он его.
- И сам не знаю! - отвечал князь; о причинах, побудивших его разлюбить жену, он не хотел открывать барону, опасаясь этим скомпрометировать некоторым образом княгиню.
- Ну, так как вы, мой милый Эдуард Федорович, - заключил он, полагаете: виноват я или нет, разлюбя, совершенно против моей воли, жену мою?
- Конечно, виноваты, потому что зачем вы женились, не узнав хорошенько девушки, - отвечал барон.
- Совершенно согласен, но в таковой мере виновата и княгиня: зачем она шла замуж, не узнав хорошенько человека?
- Но княгиня, однако, не разлюбила вас?
- А я-то чем виноват, что разлюбил ее? - спросил князь.
- Тем, что позволили себе разлюбить ее, - отвечал барон, сделав заметное ударение на слове позволили.
Князь усмехнулся при этом.
- Вы, мой милый Эдуард, - отвечал он, - вероятно не знаете, что существует довольно распространенное мнение, по которому полагают, что даже уголовные преступления - поймите вы, уголовные! - не должны быть вменяемы в вину, а уж в деле любви всякий французский роман вам докажет, что человек ничего с собой не поделает.
- Но, однако, почему же вы спрашиваете меня: виноваты ли вы или нет? возразил ему с усмешкою барон.
Князь подумал некоторое время: он и сам хорошенько не давал себе отчета, зачем он спрашивает о подобных вещах барона.
- Очень просто-с! - начал он, придумав, наконец, объяснение. - В каждом человеке такая пропасть понятий рациональных и предрассудочных, что он иногда и сам не разберет в себе, которое в нем понятие предрассудочное и которое настоящее, и вот ради чего я и желал бы слышать ваше мнение, что так называемая верность брачная - понятие предрассудочное, или настоящее, рациональное?
- По-моему, совершенно рациональное, - подтвердил барон.
- Жду доказательств от вас тому!
- Доказательством тому может служить, - отвечал барон совершенно уверенно, - то, что брак{77} есть лоно, гнездо, в котором вырастает и воспитывается будущее поколение.
- Но будущее поколение точно так же бы хорошо возрастало и воспитывалось и при контрактных отношениях между супругами без всякой верности!
- Может быть! Но в таком случае отношения между мужем и женою были бы слишком прозаичны.
- Но зато они были бы честней нынешних, и в них не было бы этой всеобщей мерзости деяний человеческих - лжи! Вы вообразите себе какого-нибудь верного, по долгу, супруга, которому вдруг жена его разонравилась, ну, положим, хоть тем, что растолстела очень, и он все-таки идет к ней, целует ее ножку, ручку, а самого его в это время претит, тошнит; согласитесь, что подобное зрелище безнравственно даже!.. И сей верный супруг, по-моему, хуже разных господ камелий, приносящих себя в жертву замоскворецким купчихам; те, по крайней мере, это делают из нужды, для добычи денег, а он зачем же? Затем, что поп ему приказал так!
Барон усмехнулся: подобная картина верного супруга и ему показалась странна и смешна.
- А что за Москвой-рекой в самом деле можно выгодно жениться на какой-нибудь богатой купеческой дочке? - спросил он вдруг.
- Весьма. Хотите, я буду хлопотать для вас об этом?
- Сделайте одолжение! - подхватил барон шутя. - Однако вот что вы мне скажите, - прибавил он уже серьезно, - что же будет, если княгиня, так вполне оставленная вами, сама полюбит кого-нибудь другого?
- Имеет полное нравственное право на то!.. Полнейшее! - воскликнул князь.
- Ну нет, вы шутите! - произнес барон, краснея даже немножко в лице.
- Нисколько! Я даже душевно желаю того по простому чувству справедливости: я полюбил другую женщину, поэтому и княгиня, если пожелает того, может отдать свое сердце другому; желаю только в этом случае, чтобы этот другой был человек порядочный!
Барон при этом опять усмехнулся и покачал только головой.
- Я все-таки не могу верить, чтобы могли между вами существовать такие отношения, - проговорил он.
- Совершенно такие существуют! - отвечал князь, нахмуривая брови: ему было уже и досадно, зачем он открыл свою тайну барону, тем более, что, начиная разговор, князь, по преимуществу, хотел передать другу своему об Елене, о своих чувствах к ней, а вышло так, что они все говорили о княгине.
- Странно, очень странно, - сказал ему на это барон, в самом деле, как видно, удивленный тем, что слышал.
В это время из сада под окном флигеля раздался голос княгини.
- Эдуард Федорыч! - крикнула она оттуда. - Не хотите ли прогуляться со мной по Останкину?
- Ах, очень рад! - воскликнул тот и, сейчас же встав и схватив свою соломенную шляпу, пошел к княгине.
- И я с вами пойду! - подхватил князь и тоже пошел за бароном.
Княгиня, кажется, не ожидала увидеть мужа.
- А ты разве дома еще? - спросила она его.
- Дома! - отвечал князь.
- Мы в сад не пойдем; там из Москвы наехало купечество, а потому толпа ужасная! - говорила княгиня.
- А барон, напротив, стремится к замоскворецкому купечеству: партию хочет себе составить посреди их! - заметил князь.
- Партию вы хотите между купчих составить? - спросила княгиня барона как бы несколько укоризненным голосом.
- Это ваш супруг мне предлагает, - отвечал тот.
Разговаривая таким образом, они шли по дороге к Марьиной роще, и когда вышли в поле, то княгиня, которая была очень дальнозорка, начала внимательно глядеть на ехавшую им навстречу пролетку с дамой.
- Это, кажется, Елена? - спросила она мужа.
- Да, она, - произнес тот протяжно.
Он уже давно узнал Елену, возвращавшуюся из Москвы. О том, что Жиглинские будут в Останкине жить и даже переехали с ними в один день, князь до сих пор еще не говорил жене.
- Она, вероятно, к нам едет! - прибавила княгиня.
- Не думаю, скорее домой! - возразил князь.
- Стало быть, она здесь живет? - произнесла княгиня, устремляя на мужа внимательный взгляд.
- Здесь! - отвечал он ей почти сердито.
Елена в это время подъехала к ним очень близко. Сначала она, видимо, недоумевала - выйти ли ей из экипажа или нет; наконец, заметно пересилив себя, она сошла и прямо обратилась к княгине.
- Bonjour, princesse! - произнесла она как бы радостным голосом.
- Bonjour! - отвечала княгиня. - А вы в Останкине тоже живете? присовокупила она после короткого молчания.
- В Останкине! - сказала Елена.
- А давно ли переехали?
- Недели две.
Княгиня сделала при этом знаменательную мину.
Князь же с своей стороны спешил познакомить Елену с бароном.
- Барон Мингер!.. Mademoiselle Жиглинская!.. - отрекомендовал он их друг другу.
Елена довольно равнодушно поклонилась барону, но тот с удовольствием оглядел ее с головы до ног; все пошли потом обратно в Останкино.
- Это именно та особа, о которой я вам говорил, - сказал негромко барону князь.
- А!.. - произнес тот.
У ворот сада дамы стали прощаться; после того разговора, который произошел у них при встрече, они не сказали между собою больше ни полслова.
- Прощайте, княгиня! - произнесла Елена как бы отдыхающим от удушья голосом.
- Прощайте, - сказала и та не без удовольствия.
- Заходите как-нибудь к нам! - сказала Елена князю, садясь на своего извозчика.
- Непременно! - отвечал тот.
Княгиня после того, ссылаясь на нездоровье, ушла к себе в дом, а мужчины прошли в свой флигель и стали играть на бильярде. Разговор об Елене и о княгине между ними не начинался более, как будто бы им обоим совестно было заговорить об этом.
VIII
После описанной нами прогулки княгиня в самом деле видно расхворалась не на шутку, потому что дня два даже не выходила из своей комнаты. В продолжение всего этого времени князь ни разу не зашел к ней; на третье утро, наконец, княгиня сама прислала к нему свою горничную.
- Княгиня приказали вас спросить, что могут они послать за Елпидифором Мартынычем? - доложила ему та.
- Я к вам, кузина, заехал с mademoiselle Жиглинской! - сказал он.
- Ах, очень рада! - отвечала Анна Юрьевна каким-то странным голосом.
Анна Юрьевна вовсе не считала любовь чем-нибудь нехорошим или преступным, но все-таки этот заезд к ней кузена со своей любовницей, которая была подчиненною Анны Юрьевны, показался ей несколько странным и не совсем приличным с его стороны, и потому, как она ни старалась скрыть это чувство, но оно выразилось в ее голосе и во всех манерах ее.
- Пожалуйте сюда, mademoiselle Helene! - крикнула она, услышав, что та в зале дожидается.
Елена вошла. Она заметно конфузилась несколько.
- Vous etes bien aimable*, что заехали ко мне, - продолжала Анна Юрьевна, крепко пожимая ей руку. - Прошу вперед посещать меня sans ceremonie**.
______________
* Вы очень любезны (франц.).
** без церемоний, запросто (франц.).
- Но я могу помешать вашим занятиям! - возразила ей Елена.
- О, моя милая! - воскликнула Анна Юрьевна. - Зачем вы это говорите? Вы очень хорошо убеждены, что я решительно ничего не делаю, как только сплю и ем.
- Нет, я в этом не убеждена, - отвечала ей серьезно Елена.
- А мы с mademoiselle Еленой ездили дачу нанимать в Останкино, вмешался в разговор князь. - Она наняла дачку для себя, а я для себя!
- Вот как! - произнесла Анна Юрьевна. - Это, однако, дает и мне мысль нанять дачу, только не в Останкине, а по соседству около него, в Свиблове! Иван Иваныч! - крикнула затем Анна Юрьевна, звоня в то же время в колокольчик.
На этот зов вошел ее главный дворецкий.
- Съездите, мой милый, завтра в Свиблово и наймите мне там дачку. Помещение для меня какое хотите, - мне все равно, но главное, чтобы конюшни были хорошие и сараи.
Иван Иваныч поклонился ей на это и опять ушел к себе.
- Я там поселюсь, - начала Анна Юрьевна, обращаясь к гостям своим, - и буду кататься по свибловским полям на моих милых конях, или, как князь называет их, моих бешеных львах, - чудесно!
Анна Юрьевна страстно любила лошадей и, в самом деле, ездила почти на львах.
- Ну, эти львы ваши, кузина, вам сломят когда-нибудь голову, - заметил ей князь.
- Ах, мой милый!.. Ils feront tres bien!..* - отвечала, слегка вздохнув, Анна Юрьевна. - Я так часто в жизни моей близка была сломать себе голову, но не успела только, так пусть же они мне помогут в этом... Ваши занятия в конце мая совершенно окончатся? - отнеслась она затем к Елене, как бы чувствуя необходимость ее немножко приласкать.
______________
* Они сделают очень хорошо!.. (франц.).
- Да! - отвечала та ей сухо.
Она очень хорошо видела, что Анна Юрьевна, говоря с ней, почти насилует себя. Досада забушевала в сердце Елены против Анны Юрьевны, и, в отмщение ей, она решилась, в присутствии ее, посмеяться над русской аристократией.
- Мне очень бы желалось знать, - начала она, - что пресловутая Наталья Долгорукова{69} из этого самого рода Шереметевых, которым принадлежит теперь Останкино?
- Из этого! - отвечала Анна Юрьевна с несколько надменным видом. - Не правда ли, que c'est un etre tres poetique?.. L'ideal des femmes russes!*.
______________
* что это очень поэтичное существо?.. Идеал русских женщин! (франц.).
Елена сделала гримасу.
- По-моему, она очень, должно быть, недалека была, - проговорила Елена.
Анна Юрьевна взглянула на нее вопросительно.
- Потому что, - продолжала Елена, - каким же образом можно было до такой степени полюбить господина Долгорукова, человека весьма дурных качеств и свойств, как говорит нам история, да и вообще кого из русских князей стоит так полюбить?
- Князь! Remerciez pour се compliment; inclinez vous!..* - воскликнула Анна Юрьевна к князю.
______________
* Благодарите за такой комплимент; кланяйтесь! (франц.).
- Я потому и позволяю себе говорить это в присутствии князя, подхватила Елена, - что он в этом случае совершенно исключение: в нем, сколько я знаю его, ничего нет княжеского. А шутки в сторону, - продолжала она как бы более серьезным тоном, - скажите мне, был ли из русских князей хоть один настоящим образом великий человек, великий полководец, великий поэт, ученый, великий критик, публицист?.. Везде они являются дилетантами, играют какую-то второстепенную роль. Суворов был не князь; Пушкин, несмотря на свои смешные аристократические замашки, тоже не князь, Ломоносов не князь, Белинский не князь, Чернышевский и Добролюбов тоже не князья!
- Ну, а князь Пожарский{70}, например?.. - перебила ее Анна Юрьевна, слушавшая весьма внимательно все эти слова ее.
Елена при этом мило пожала плечами своими.
- По-моему-с, он только человек счастливой случайности, - сказала она. - И кто в это действительно серьезное для России время больше действовал: он или Минин - история еще не решила.
- Пожарский что? - заметил и князь. - Вот Долгорукий, князь Яков Долгорукий{70} - то другое дело, это был человек настоящий!
- Это тот, который царские указы рвал?.. Но разве одна грубость и дерзость дают право на звание великого человека? - возразила ему Елена.
- Но кроме там вашего князя Якова Долгорукова мало ли было государственных людей из князей? - воскликнула Анна Юрьевна. - Сколько я сама знала за границей отличнейших дипломатов и посланников из русских князей!..
- О, если вы таких людей разумеете великими, то, конечно, их всегда было, есть и будет очень много, - проговорила Елена.
- Но каких же вы-то разумеете великими людьми? - спросила ее Анна Юрьевна уже с некоторою запальчивостью.
- Я разумею великим человеком только того, - отвечала Елена, - кто создал что-нибудь новое, избрал какой-нибудь новый путь, неизвестный, по крайней мере, в его народе; а кто идет только искусно по старым дорожкам это, пожалуй, люди умные... ловкие в жизни...
- Но как же в жизни различить, кто идет по новым путям или по старым? воскликнула Анна Юрьевна. - La vie n'est pas un champ*, где видно, что есть дорога или нет... Вы говорите, моя милая, какую-то утопию!
______________
* Жизнь не поле (франц.).
- Почему же я говорю утопию? - спросила Елена удивленным голосом: ее больше всего поразило то, с какой это стати и в каком значении употребила тут Анна Юрьевна слово "утопия".
- Решительную утопию! - повторила та настойчиво с своей стороны.
Анна Юрьевна простодушно полагала, что утопиею называется всякая ложь, всякий вздор.
- Ну, однако, поедемте, пора! - сказал вдруг князь, вставая и обращаясь к Елене.
Он, кажется, несколько опасался, чтобы разговор между дамами не достигнул еще до больших резкостей.
- Пора! - отозвалась с удовольствием и Елена.
Анна Юрьевна, несмотря на происшедший спор, постаралась проститься с Еленой как можно радушнее, а князя, когда он пошел было за Еленой, приостановила на минуту.
- Посмотри, как ты девочку изнурил: ее узнать нельзя, - проговорила она ему шепотом.
- Подите вы, изнурил!.. - отвечал ей со смехом князь.
- Непременно изнурил!.. Она, впрочем, преумненькая, но предерзкая, должно быть...
- Есть это отчасти! - отвечал князь, еще раз пожимая руку кузины и уходя от нее.
Когда он завез Елену домой, то Елизавета Петровна, уже возвратившаяся и приведшая себя в порядок, начала его убедительно упрашивать, чтобы он остался у них отужинать. Князь согласился. Елена за ужином ничего не ела.
- Вы, кажется, хотите голодом себя уморить? - заметил ей князь.
- Все противно! - отвечала ему Елена.
Елизавета Петровна при этом ответе дочери внимательно посмотрела на нее.
VII
В самый день переезда Григоровых на дачу их постигнул траур; получена была телеграмма, что скоропостижно скончался Михайло Борисович Бахтулов. Князю Григорову непременно бы следовало ехать на похороны к дяде; но он не поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.
В Петербурге смерть Михайла Борисовича, не говоря уже о Марье Васильевне, с которой с самой сделался от испуга удар, разумеется, больше всех поразила барона Мингера. Барон мало того, что в Михайле Борисовиче потерял искреннейшим образом расположенного к нему начальника, но, что ужаснее всего для него было, - на место Бахтулова назначен был именно тот свирепый генерал, которого мы видели у Бахтулова и который на первом же приеме своего ведомства объяснил, что он в подчиненных своих желает видеть работников, тружеников, а не друзей. Барон, насчет которого были прямо сказаны эти слова, только слегка побледнел, и затем генерал при каждом докладе его стал придираться ко всевозможным пустым промахам и резко выговаривать за них. Барон молча выслушивал все это и в душе решился сначала уехать в четырехмесячный отпуск, а потом, с наступлением осени, хлопотать о переходе на какое-нибудь другое место. В один день, наконец, он высказал генералу свою просьбу об отпуске.
- Вы едете за границу? - спросил его тот насмешливо.
- Нет-с, в Москву! - отвечал ему барон.
- Отчего же не за границу? - повторил генерал опять насмешливо.
- Я не имею средств на то, - отвечал барон, гордо выпрямляясь перед ним.
- Я могу испросить вам пособие, - произнес генерал уже серьезно.
- Я не болен и не имею права на пособие, - проговорил барон тем же гордым тоном.
Он не хотел от этого дикого сатрапа{72} принимать никакого одолжения.
Генерал затем, весьма равнодушно написав на его докладной записке: "Уволить!", - возвратил ее барону, который, в свою очередь, холодно с ним раскланялся и удалился.
На другой день после этого объяснения, барон написал к князю Григорову письмо, в котором, между прочим, излагал, что, потеряв так много в жизни со смертью своего благодетеля, он хочет отдохнуть душой в Москве, а поэтому спрашивает у князя еще раз позволения приехать к ним погостить. "Этот Петербург, товарищи мои по службе, даже комнаты и мебель, словом, все, что напоминает мне моего богоподобного Михайла Борисовича, все это еще более раскрывает раны сердца моего", - заключал барон свое письмо, на каковое князь в тот же день послал ему телеграфическую депешу, которою уведомлял барона, что он ждет его с распростертыми объятиями и что для него уже готово помещение, именно в том самом флигеле, где и князь жил. Барон после того не замедлил прибыть в Москву и прямо с железной дороги в извозчичьей карете, битком набитой его чемоданами, проехал в Останкино.
Самого князя не было в это время дома, но камердинер его показал барону приготовленное для него помещение, которым тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему. Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к нему, князь не утерпел и ахнул. Он увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
- Зачем у вас такая пропасть этой дряни? - воскликнул он.
- Цветных брюк надобно иметь или много, или ни одних, а то они очень приглядываются! - отвечал барон с улыбкою и крепко целуясь с другом своим.
- Княгиню видели? - спросил князь.
- Нет еще! - отвечал барон.
- Ну, так пойдемте к ней.
- Позвольте мне несколько привести себя в порядок, - отвечал барон.
- Будем ждать вас! - сказал князь и ушел к жене.
Ему поскорее хотелось видеть ее, потому что княгиня, как он успел подметить, не совсем большое удовольствие изъявила, услыхав, что барон собрался, наконец, и едет к ним гостить. Князь застал ее в зале играющею на рояле. Звуки сильные, энергические, исполненные глубокой тоски, вылетали из-под ее беленьких пальчиков. Княгиня в последнее время только и развлечение находила себе, что в музыке. Князь некоторое время простоял на балконе, как бы не решаясь и совестясь прервать игру жены. Невольное чувство совести говорило в нем, что эти сильные и гневные звуки были вызваны из кроткой души княгини им и его поведением; наконец, он вошел, княгиня сейчас же перестала играть. Она никогда больше при муже не играла и вообще последнее время держала себя в отношении его в каком-то официально-покорном положении, что князь очень хорошо замечал и в глубине души своей мучился этим.
- Барон приехал! - сказал он как можно более приветливым голосом.
- Слышала это я, - отвечала княгиня холодно.
"Опять этот холод и лед!" - подумал про себя князь. Обедать этот раз он предположил дома и даже весь остальной день мог посвятить своему приехавшему другу, так как Елена уехала до самого вечера в Москву, чтобы заказать себе там летний и более скрывающий ее положение костюм.
Часа в три, наконец, барон явился к княгине в безукоризненно модной жакетке, в щегольской соломенной летней шляпе, с дорогой тросточкой в руке и, по современной моде, в ярко-зеленых перчатках.
- Я привез вам поклон от вашего папа, мама, сестриц, - говорил он, подходя и с чувством пожимая руку княгини. - Все они очень огорчены, что вы пишете им об нездоровье вашем; и вы действительно ужасно как похудели!.. прибавил он, всматриваясь в лицо княгини.
- Стареюсь, и от скуки, вероятно, - отвечала княгиня.
- А вы в Москве скучаете? - спросил барон.
- Ужасно!.. Препротивный город!.. - почти воскликнула княгиня.
Князь при этом разговоре сидел молча. Он догадывался, что жена всеми этими словами в его огород кидает камушки.
На даче Григоровы обедали ранее обыкновенного и потому вскоре затем пошли и сели за стол.
- Как чувствует себя бедная Марья Васильевна? - спросила княгиня барона.
- Ах, боже мой! Виноват, и забыл совсем! Она прислала вам письмо, проговорил тот, вынимая из бумажника письмо и подавая его князю, который с недовольным видом начал читать его.
- Марья Васильевна поручила мне умолять князя, чтобы он хоть на несколько дней приехал к ней в Петербург, - объяснил барон княгине.
- Я и сама думаю, что ему надобно съездить, - проговорила та.
- Ты думаешь, а я не думаю! - произнес сердито князь, кидая письмо на стол. - Черт знает, какая-то там полоумная старуха - и поезжай к ней!.. Что я для нее могу сделать? Ничего! - говорил он, явно вспылив.
- Утешил бы ее тем, что она увидит тебя, больше ничего, - подхватила княгиня.
- Если ей так хочется видеть меня, так пусть сама сюда едет, - сказал тем же досадливым голосом князь.
- Как же самой ей ехать! - возразила княгиня.
- Она тронуться с постели теперь не может! - поддержал ее барон.
- Ну, когда не может, так и сиди там себе! - сказал князь резко, и вместе с тем очень ясно было видно, до какой степени он сам хорошо сознавал, что ему следовало съездить к старушке, и даже желал того, но все-таки не мог этого сделать по известной уже нам причине.
Княгиня на последние слова его ничего не сказала; барон тоже. Он, кажется, начинал немножко догадываться, что между супругами что-то неладное происходит.
После обеда князь пригласил барона перейти опять в их мужской флигель. Барон при этом взглянул мельком на княгиню, сидевшую с опущенными в землю глазами, и покорно последовал за князем.
Княгиня, оставшись одна, опять села за рояль и начала играть; выбранная на этот раз ею пьеса была не такая уже грустная и гневная, а скорее сентиментальная. Видимо, что играющая была в каком-то более мечтающем и что-то вспоминающем настроении.
Князь между тем велел подать во флигель шампанского и льду и заметно хотел побеседовать с приятелем по душе. Приглашая так быстро и радушно барона приехать к ним, князь делал это отчасти и с эгоистическою целью: он был в таком страстном фазисе любви своей, у него так много по этому поводу накопилось мыслей, чувств, что он жаждал и задыхался от желания хоть с кем-нибудь всем этим поделиться. Барон для этого казался ему удобнее всех. Во-первых, он был старый его приятель, во-вторых, заметно любил и уважал его и, наконец, был скромен, как рыба. Князь совершенно был убежден, что барон, чисто по своей чиновничьей привычке, никогда и никому звука не скажет из того, что услышит от него. Когда стакана по два, по три было выпито и барон уже покраснел в лице, а князь еще и больше его, то сей последний, развалясь на диване, начал как бы совершенно равнодушным голосом:
- Я хочу вам, мой милый Эдуард, открыть тайну, в отношении которой прошу прежде всего вашей скромности, а потом, может быть, и некоторого совета по случаю оной.
- За первое ручаюсь, а за второе, не знаю, сумею ли, - отвечал барон.
- Сумеете, потому что в этом случае вам подскажет ваша дружба и беспристрастие ко мне.
- О, если так, то конечно! - подхватил барон.
Сделав такого рода предисловие, князь перешел затем прямо к делу.
- У меня тут в некотором роде роман затеялся! - начал он как-то не вдруг и постукивая нервно ногою.
- Роман? С кем же это? - спросил барон.
- С девушкой одной и очень хорошей!.. - отвечал князь, окончательно краснея в лице.
- С девушкой даже? - повторил барон. - Но как же княгиня на это смотрит? - прибавил он.
- Княгиня пока ничего, - отвечал князь, держа голову потупленною, и хоть не смотрел в это время приятелю в лицо, но очень хорошо чувствовал, что оно имеет не совсем одобрительное выражение для него.
- Вы лучше других знаете, - продолжал князь, как бы желая оправдаться перед бароном, - что женитьба моя была решительно поступок сумасшедшего мальчишки, который не знает, зачем он женится и на ком женится.
Барон молчал.
- К счастию, как и вы, вероятно, согласитесь, - разъяснял князь, - из княгини вышла женщина превосходная; я признаю в ней самые высокие нравственные качества; ее счастие, ее спокойствие, ее здоровье дороже для меня собственного; но в то же время, как жену, как женщину, я не люблю ее больше...
Барон при этом гордо поднял голову и вопросительно взглянул на приятеля.
- Но за что же именно вы разлюбили ее? - спросил он его.
- И сам не знаю! - отвечал князь; о причинах, побудивших его разлюбить жену, он не хотел открывать барону, опасаясь этим скомпрометировать некоторым образом княгиню.
- Ну, так как вы, мой милый Эдуард Федорович, - заключил он, полагаете: виноват я или нет, разлюбя, совершенно против моей воли, жену мою?
- Конечно, виноваты, потому что зачем вы женились, не узнав хорошенько девушки, - отвечал барон.
- Совершенно согласен, но в таковой мере виновата и княгиня: зачем она шла замуж, не узнав хорошенько человека?
- Но княгиня, однако, не разлюбила вас?
- А я-то чем виноват, что разлюбил ее? - спросил князь.
- Тем, что позволили себе разлюбить ее, - отвечал барон, сделав заметное ударение на слове позволили.
Князь усмехнулся при этом.
- Вы, мой милый Эдуард, - отвечал он, - вероятно не знаете, что существует довольно распространенное мнение, по которому полагают, что даже уголовные преступления - поймите вы, уголовные! - не должны быть вменяемы в вину, а уж в деле любви всякий французский роман вам докажет, что человек ничего с собой не поделает.
- Но, однако, почему же вы спрашиваете меня: виноваты ли вы или нет? возразил ему с усмешкою барон.
Князь подумал некоторое время: он и сам хорошенько не давал себе отчета, зачем он спрашивает о подобных вещах барона.
- Очень просто-с! - начал он, придумав, наконец, объяснение. - В каждом человеке такая пропасть понятий рациональных и предрассудочных, что он иногда и сам не разберет в себе, которое в нем понятие предрассудочное и которое настоящее, и вот ради чего я и желал бы слышать ваше мнение, что так называемая верность брачная - понятие предрассудочное, или настоящее, рациональное?
- По-моему, совершенно рациональное, - подтвердил барон.
- Жду доказательств от вас тому!
- Доказательством тому может служить, - отвечал барон совершенно уверенно, - то, что брак{77} есть лоно, гнездо, в котором вырастает и воспитывается будущее поколение.
- Но будущее поколение точно так же бы хорошо возрастало и воспитывалось и при контрактных отношениях между супругами без всякой верности!
- Может быть! Но в таком случае отношения между мужем и женою были бы слишком прозаичны.
- Но зато они были бы честней нынешних, и в них не было бы этой всеобщей мерзости деяний человеческих - лжи! Вы вообразите себе какого-нибудь верного, по долгу, супруга, которому вдруг жена его разонравилась, ну, положим, хоть тем, что растолстела очень, и он все-таки идет к ней, целует ее ножку, ручку, а самого его в это время претит, тошнит; согласитесь, что подобное зрелище безнравственно даже!.. И сей верный супруг, по-моему, хуже разных господ камелий, приносящих себя в жертву замоскворецким купчихам; те, по крайней мере, это делают из нужды, для добычи денег, а он зачем же? Затем, что поп ему приказал так!
Барон усмехнулся: подобная картина верного супруга и ему показалась странна и смешна.
- А что за Москвой-рекой в самом деле можно выгодно жениться на какой-нибудь богатой купеческой дочке? - спросил он вдруг.
- Весьма. Хотите, я буду хлопотать для вас об этом?
- Сделайте одолжение! - подхватил барон шутя. - Однако вот что вы мне скажите, - прибавил он уже серьезно, - что же будет, если княгиня, так вполне оставленная вами, сама полюбит кого-нибудь другого?
- Имеет полное нравственное право на то!.. Полнейшее! - воскликнул князь.
- Ну нет, вы шутите! - произнес барон, краснея даже немножко в лице.
- Нисколько! Я даже душевно желаю того по простому чувству справедливости: я полюбил другую женщину, поэтому и княгиня, если пожелает того, может отдать свое сердце другому; желаю только в этом случае, чтобы этот другой был человек порядочный!
Барон при этом опять усмехнулся и покачал только головой.
- Я все-таки не могу верить, чтобы могли между вами существовать такие отношения, - проговорил он.
- Совершенно такие существуют! - отвечал князь, нахмуривая брови: ему было уже и досадно, зачем он открыл свою тайну барону, тем более, что, начиная разговор, князь, по преимуществу, хотел передать другу своему об Елене, о своих чувствах к ней, а вышло так, что они все говорили о княгине.
- Странно, очень странно, - сказал ему на это барон, в самом деле, как видно, удивленный тем, что слышал.
В это время из сада под окном флигеля раздался голос княгини.
- Эдуард Федорыч! - крикнула она оттуда. - Не хотите ли прогуляться со мной по Останкину?
- Ах, очень рад! - воскликнул тот и, сейчас же встав и схватив свою соломенную шляпу, пошел к княгине.
- И я с вами пойду! - подхватил князь и тоже пошел за бароном.
Княгиня, кажется, не ожидала увидеть мужа.
- А ты разве дома еще? - спросила она его.
- Дома! - отвечал князь.
- Мы в сад не пойдем; там из Москвы наехало купечество, а потому толпа ужасная! - говорила княгиня.
- А барон, напротив, стремится к замоскворецкому купечеству: партию хочет себе составить посреди их! - заметил князь.
- Партию вы хотите между купчих составить? - спросила княгиня барона как бы несколько укоризненным голосом.
- Это ваш супруг мне предлагает, - отвечал тот.
Разговаривая таким образом, они шли по дороге к Марьиной роще, и когда вышли в поле, то княгиня, которая была очень дальнозорка, начала внимательно глядеть на ехавшую им навстречу пролетку с дамой.
- Это, кажется, Елена? - спросила она мужа.
- Да, она, - произнес тот протяжно.
Он уже давно узнал Елену, возвращавшуюся из Москвы. О том, что Жиглинские будут в Останкине жить и даже переехали с ними в один день, князь до сих пор еще не говорил жене.
- Она, вероятно, к нам едет! - прибавила княгиня.
- Не думаю, скорее домой! - возразил князь.
- Стало быть, она здесь живет? - произнесла княгиня, устремляя на мужа внимательный взгляд.
- Здесь! - отвечал он ей почти сердито.
Елена в это время подъехала к ним очень близко. Сначала она, видимо, недоумевала - выйти ли ей из экипажа или нет; наконец, заметно пересилив себя, она сошла и прямо обратилась к княгине.
- Bonjour, princesse! - произнесла она как бы радостным голосом.
- Bonjour! - отвечала княгиня. - А вы в Останкине тоже живете? присовокупила она после короткого молчания.
- В Останкине! - сказала Елена.
- А давно ли переехали?
- Недели две.
Княгиня сделала при этом знаменательную мину.
Князь же с своей стороны спешил познакомить Елену с бароном.
- Барон Мингер!.. Mademoiselle Жиглинская!.. - отрекомендовал он их друг другу.
Елена довольно равнодушно поклонилась барону, но тот с удовольствием оглядел ее с головы до ног; все пошли потом обратно в Останкино.
- Это именно та особа, о которой я вам говорил, - сказал негромко барону князь.
- А!.. - произнес тот.
У ворот сада дамы стали прощаться; после того разговора, который произошел у них при встрече, они не сказали между собою больше ни полслова.
- Прощайте, княгиня! - произнесла Елена как бы отдыхающим от удушья голосом.
- Прощайте, - сказала и та не без удовольствия.
- Заходите как-нибудь к нам! - сказала Елена князю, садясь на своего извозчика.
- Непременно! - отвечал тот.
Княгиня после того, ссылаясь на нездоровье, ушла к себе в дом, а мужчины прошли в свой флигель и стали играть на бильярде. Разговор об Елене и о княгине между ними не начинался более, как будто бы им обоим совестно было заговорить об этом.
VIII
После описанной нами прогулки княгиня в самом деле видно расхворалась не на шутку, потому что дня два даже не выходила из своей комнаты. В продолжение всего этого времени князь ни разу не зашел к ней; на третье утро, наконец, княгиня сама прислала к нему свою горничную.
- Княгиня приказали вас спросить, что могут они послать за Елпидифором Мартынычем? - доложила ему та.