Писемский Алексей. В водовороте

   Лакей возвратился и доложил:
   - Господин Жуквич пришел засвидетельствовать вам свое почтение и передать письмо от княгини из-за границы.
   - От княгини... письмо?.. - повторил князь и, подумав немного, присовокупил: - Проси.
   Елпидифор Мартыныч только взорами своими продолжал как бы спрашивать князя: кто такой этот Жуквич?
   Господин Жуквич, наконец, показался в дверях. Это был весьма благообразный из себя мужчина, с окладистою, начинавшею седеть бородою, с густыми, кудрявыми, тоже с проседью, волосами, одетый во франтоватую черную фрачную пару; глаза у него были голубые и несколько приподнятые вверх; выражение лица задумчивое. При виде князя он весь как-то склонился и имел на губах какую-то неестественную улыбку.
   - Позволяю ж себе, ваше сиятельство, напомнить вам наше старое знакомство и вручить вам письмо от княгини! - проговорил он несколько певучим голосом и подавая князю письмо.
   Князь движением руки указал ему на место около себя.
   Жуквич сел и продолжал сохранять задумчивое выражение. На Елпидифора Мартыныча он не обратил никакого внимания. Тот этим, разумеется, сейчас же обиделся и, в свою очередь, приняв осанистый вид, а для большего эффекта поставив себе на колени свою, хотя новую, но все-таки скверную, круглую шляпу, стал почти с презрением смотреть на Жуквича.
   Княгиня писала князю:
   "Мой дорогой Грегуар! Рекомендую тебе господина Жуквича, с которым я познакомилась на водах. Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит. Он едет на житье в Москву и не имеет никого знакомых. Надеюсь, что по доброте твоей ты его примешь и обласкаешь. На днях я переезжаю в Париж; по России я очень скучаю и каждоминутно благословляю память о тебе!"
   Окончив чтение письма, князь обратился к Жуквичу.
   - Княгиня мне, между прочим, пишет, - начал он с небольшой усмешкой, что вы ей превозносили до небес меня?.. Признаюсь, я никак не ожидал того...
   Жуквич при этих словах заметно сконфузился.
   - Вы, может быть, - начал он тоже с небольшой улыбкой и вскинув на мгновение свои глаза на Елпидифора Мартыныча, - разумеете тот ж маленький спор, который произошел между нами в Лондоне?..
   - Ну, я не нахожу, чтоб этот спор был маленький, - произнес князь, окончательно усмехнувшись, и делая ударение на слова свои.
   - Боже ж мой! - подхватил Жуквич опять тем же певучим голосом. - Между кем из молодых людей не бывает того? - Увлечение, патриотизм! Я сознаюсь теперь, что мы поступили тогда вспыльчиво; но что ж делать? Это порок нашей нации; потом ж, когда я зрело это обдумал, то увидел, что и вы тут поступили как честный и благородный патриот.
   - В том-то и дело-с! - воскликнул князь. - Что вам позволялось быть патриотами, а нам нет... ставилось даже это в подлость.
   - Дух времени ж был таков, - отвечал Жуквич, смиренно пожимая плечами, - теперь ж переменилось многое и во многих людях. Позволите мне закурить папироску? - присовокупил он, вряд ли не с целию, чтобы позамять этот разговор.
   - Сделайте одолжение! - сказал князь.
   Жуквич вынул из кармана красивый портсигар, наполненный турецким табаком, и своими белыми руками очень искусно свернул себе папироску и закурил ее.
   Князь во все это время внимательно смотрел на него.
   - Зачем, собственно, вы приехали сюда? - спросил он его.
   Жуквич заметно недоумевал, как ему отвечать.
   - Я препровожден сюда!.. - произнес он, пуская густую струю дыма и скрывая тем выражение своего лица.
   - А!.. - протянул князь. - Но для чего же вы в таком случае из-за границы возвращались?
   Жуквич пустил еще более густую струю дыма перед лицом своим.
   - По многим обстоятельствам... - проговорил он наконец, держа совершенно опущенными свои глаза в землю.
   - К-ха! - откашлянулся при этом громко и недоверчиво Елпидифор Мартыныч.
   - Я имею еще письмо к панне Жиглинской, - продолжал Жуквич опять уже заискивающим голосом.
   - От княгини? - спросил его князь несколько удивленным тоном.
   - О, нет ж... от господина Миклакова! - отвечал с расстановкой Жуквич. - И он мне сказал, что вы знаете ж ее адрес, - присовокупил он.
   - Очень знаю, потому что она живет у меня в доме, - сказал князь, не совсем, по-видимому, довольный тем, что Елена переписывается с Миклаковым.
   - И я поэтому могу ее видеть или должен ж передать ей это письмо через вас? - покорно говорил Жуквич.
   - Нет, я попрошу вас лично ей передать, - произнес князь и позвонил.
   Вошел лакей.
   - Доложи Елене Николаевне, что некто господин Жуквич привез ей письмо от Миклакова, а потому может ли она принять его?
   Лакей пошел и очень скоро воротился.
   - Могут-с! - доложил он.
   - Проводи господина Жуквича! - сказал ему князь.
   Жуквич поднялся, почтительно раскланялся с князем, слегка поклонился Елпидифору Мартынычу и пошел за лакеем.
   - Поляк!.. Голову мою прозакладываю, что поляк! - произнес ему вслед раздраженным голосом Елпидифор Мартыныч.
   - Как же вы это так догадались? - спросил его в насмешку князь.
   - Да так уж, сейчас видно! - отвечал не без самодовольства Елпидифор Мартыныч. - Коли ты выше его, так падам до ног он к тебе, а коли он выше тебя, боже ты мой, как нос дерет! Знай он, что я генерал и что у меня есть звезда (у Елпидифора Мартыныча, в самом деле, была уж звезда, которую ему выхлопотала его новая начальница, весьма его полюбившая), - так он в дугу бы передо мной согнулся, - словом, поляк!..
   - Хороши и русские по этой части есть! - возразил ему князь, прямо разумея в этом случае самого Елпидифора Мартыныча.
   - Есть и русские! - подхватил Иллионский, совершенно не приняв этого намека на свой счет.
   * * *
   Жуквич, войдя к Елене, которая приняла его в большой гостиной, если не имел такого подобострастного вида, как перед князем, то все-таки довольно низко поклонился Елене и подал ей письмо Миклакова. Она, при виде его, несколько даже сконфузилась, потому что никак не ожидала в нем встретить столь изящного и красивого господина. Жуквич, с своей стороны, тоже, кажется, был поражен совершенно как бы южною красотой Елены. Не зная, с чего бы начать разговор с ним, она проговорила ему:
   - Пожалуйста, садитесь.
   Жуквич сел. Елена тоже села и принялась прежде всего читать письмо Миклакова.
   Тот писал о Жуквиче несколько иное, чем княгиня князю:
   "Эту записочку мою доставит вам один седовласый юноша, господин Жуквич. Он социалист, коммунист, демократ и все, что вам угодно, и всему этому я, разумеется, не придал бы большого значения, но он человек умный, много видавший и много испытавший; вам, вероятно, будет приятно с ним встречаться. Что сказать вам про Европу?.. Климат лучше нашего; города ее красивее наших; жизнь и газеты европейские поумнее наших, но сами людишки - такая же дрянь, как и мы. Наши братья, славяне, это какие-то неумытые господа, умеющие только воздыхать о своем политическом положении; итальянец - красив, но сильно простоват; от каждого француза воняет медными пятаками или лежьон-д'онером{296}; немцы - глубокомысленно тупы; англичане - торгаши; наши заатлантические друзья, американцы, по-моему - все кочегары: шведов и датчан я не видал, но, должно быть, такая же физическая бесцветность, как и чухна наша. На прощание желаю вам больше всего не страдать скукою, так как я часто замечал, что за улыбающимся и счастливым личиком амура всегда почти выглядывает сморщенное лицо старухи-скуки!"
   - Скажите, - начала Елена, все еще не совсем совладев с собой, - где вы встретились с Миклаковым?
   - Я жил с ним месяца три ж на водах, - отвечал Жуквич.
   - Значит, вы и княгиню Григорову знаете?
   - Да!..
   - И госпожу Петицкую?
   - И госпожу Петицкую.
   - Они все трое в одном доме живут? - присовокупила Елена после небольшого молчания.
   - Нет ж!.. Княгиня и Петицкая в одной гостинице, а господин Миклаков в совершенно другой, более скромной.
   - Но все-таки видаются между собою довольно часто?
   - Каждодневно ж! - отвечал, слегка улыбаясь, Жуквич.
   Елена опять помолчала некоторое время.
   - А вот что еще, - начала она с каким-то уж нервным волнением, - вам известно содержание письма Миклакова?
   - Нет! - отвечал Жуквич.
   - Прочтите! - проговорила Елена и показала Жуквичу то, что писал о нем Миклаков.
   Прочитав о себе отзыв, Жуквич только слегка и несколько грустно усмехнулся.
   - Что же, Миклаков правду пишет про вас? Я, конечно, касательно только убеждений ваших говорю, - допрашивала его Елена.
   - Кто ж в наше время, смотрящий здраво и не эгоистично на вещи, не имеет этих ж убеждений? - отвечал он ей тоже как бы больше вопросом.
   - Ах, очень многие! - произнесла, слегка вздохнув, Елена. - Я потому так и спешу вас исповедать, чтобы знать, как с вами говорить.
   - Говорите ж так, как вы сами желаете того! - произнес, склоняя перед ней голову свою, Жуквич.
   - Ну, и прекрасно, значит!.. Скажите: делается ли в Европе, по крайней мере, что-нибудь во имя социалистических начал?
   Жуквич сделал соображающую мину в лице.
   - В общем, если хотите, мало ж!.. Так что самый съезд членов лиги мира{297} в Женеве вышел какой-то странный... - проговорил он.
   - А вы были на этом съезде? - спросила его Елена.
   - Нет, я не был!.. Я ж был в это время болен в Брюсселе, - отвечал Жуквич, и если б Елена внимательно смотрела на него в это время, то очень хорошо бы заметила, что легкий оттенок краски пробежал у него при этом по всему лицу его. - Но в частности, боже ж мой, - продолжал он, несколько восклицая, - сколько есть утешительных явлений!.. Я сам лично знаю в Лондоне очень многих дам, которые всю жизнь свою посвятили вопросу о рабочих; потом, сколько ж в этом отношении основано ассоциаций, учреждено собственно с этою целью кредитных учреждений; наконец, вопрос о женском труде у вас, в России ж, на такой, как мне говорили, близкой череде к осуществлению...
   Елена слушала Жуквича все с более и более разгорающимися глазами.
   - Все это так-с! - произнесла она. - Но все это, как хотите, очень бледные начинания, тогда как другое-то, старое, отжившее, очень еще ярко цветет!
   - А вы думаете ж, что начинания в каждом деле мало значат?.. - произнес с чувством Жуквич. - Возьму вами ж подсказанный пример... - продолжал он, устремляя вдаль свои голубые глаза и как бы приготовляясь списывать с умственной картины, нарисовавшейся в его воображении. - Взгляните вы на дерево, когда оно расцветает, - разве ж вся растительная сила его направляется на то, чтобы развивать цветки, и разве ж эти цветки вдруг покрывают все дерево? - Нисколько ж! Мы видим, что в это ж самое время листья дерева делаются больше, ветви становятся раскидистее; цветы ж только то тут, то там еще показываются; но все ж вы говорите, что дерево в периоде цветения; так и наше время: мы явно находимся в периоде социального зацветания!
   - Это хорошо! - воскликнула Елена. - Эти бедные социальные цветки поцветут-поцветут да и опадут, а корни и ветви останутся старые.
   - Да нет ж: эти цветки дадут семена, из которых начнут произрастать новые деревья!
   - С такими точно корнями и ветвями, как и прежние! - подхватила Елена.
   - Нет, с другими ж, с другими! - произнес многознаменательно Жуквич.
   - Ах, не думаю, что с другими!.. - сказала грустным голосом Елена. Может быть, у вас там в Европе это предчувствуется, а здесь - нисколько, нисколько!
   - Но как ж меня заверяли, и наконец, я читал ж много, - перебил ее с живостью Жуквич, - что здесь социалистические понятия очень хорошо прививаются и усвоиваются...
   - В Петербурге - может быть! - сказала ему Елена.
   - Нет, здесь, именно ж в Москве! - повторил настойчиво Жуквич.
   Елена сомнительно покачала головой.
   - Прежде еще было кое-что, - начала она, - но и то потом оказалось очень нетвердым и непрочным: я тут столько понесла горьких разочарований; несколько из моих собственных подруг, которых я считала за женщин с совершенно честными понятиями, вдруг, выходя замуж, делались такими негодяйками, что даже взяточничество супругов своих начинали оправдывать. Господа кавалеры - тоже, улыбнись им хоть немного начальство или просто богатый человек, сейчас же продавали себя с руками и ногами.
   - Грустно ж это слышать, - сказал Жуквич в самом деле грустным голосом, - а я ж было думал тут встретить участие, сочувствие и даже помощь некоторую, - присовокупил он после короткого молчания.
   - Но в чем вам, собственно, помощь нужна? - спросила его Елена.
   Жуквич опять некоторое время обдумывал свой ответ.
   - Я - поляк, а потому прежде ж всего сын моей родины! - начал он, как бы взвешивая каждое свое слово. - Но всякий ж человек, как бы он ни желал душою идти по всем новым путям, всюду не поспеет. Вот отчего, как я вам говорил, в Европе все это разделилось на некоторые группы, на несколько специальностей, и я ж, если позволите мне так назвать себя, принадлежу к группе именуемых восстановителей народа своего.
   - То есть поляков, конечно? - подхватила Елена.
   - О, да! - подтвердил Жуквич.
   - А вы знаете, что я ведь тоже полька? - сказала Елена.
   - Да, знаю ж! - воскликнул Жуквич. - И как землячку, прошу вас не оставить меня вашим вниманием! - прибавил он с улыбкою и протягивая Елене руку.
   - В чем только могу! - проговорила она, подавая ему взаимно свою руку и отвечая на довольно крепкое пожатие Жуквича таким же крепким пожатием.
   - Но я прошу вас, панна Жиглинская, об одном! - присовокупил он затем каким-то почти встревоженным голосом. - Все ж, о чем я вам говорил теперь, вы сохраните в тайне...
   - Разумеется, сохраню в тайне! - подхватила она.
   - В тайне ж от всех, даже от князя! - говорил Жуквич тем же встревоженным голосом.
   - И от князя? - переспросила Елена.
   - Да... Я князя давно знаю. Он не любит ж поляков очень, а я ж сосланный!.. На меня достаточно глазом указать, чтоб я был повешен... расстрелян...
   - Извольте, я и князю не скажу!.. - отвечала Елена, припоминая, что князь, в самом деле, не очень прилюбливал поляков, и по поводу этого она нередко с ним спорила. - Но надеюсь, однако, что вы будете бывать у нас.
   - Если вы мне позволите то! - отвечал Жуквич, уже вставая и приготовляясь уйти.
   - Я даже буду просить вас о том! - подхватила Елена. - Приходите, пожалуйста, без церемонии, обедать, на целый день. Послезавтра, например, можете прийти?
   - Могу.
   - Ну, так и приходите! - заключила Елена.
   При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора с князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
   - А у меня все сидел этот Жуквич, который привез мне письмо от Миклакова! - сказала Елена.
   - Что такое тебе пишет Миклаков? - спросил ее князь, не оставляя своего чтения.
   - Ничего особенного! - отвечала Елена и села на кресло, занимаемое до того Елпидифором Мартынычем. - Я позвала Жуквича послезавтра обедать к нам!.. - присовокупила она.
   - Зачем? - спросил как бы с некоторым недоумением и даже неудовольствием князь.
   - Затем, что он здесь заезжий человек... никого не знает.
   Князь на это промолчал, и Елена, по выражению его лица, очень хорошо видела, что у него был на уме какой-то гвоздик против Жуквича.
   - Ты знал его за границей? - спросила она.
   - Знал!.. - отвечал протяжно князь.
   - Что же, по-твоему, он за человек?
   - Черт его знает, что за человек!.. Что поляк - это я знаю! - произнес князь, продолжая свое чтение.
   - Но что тут дурного, что он поляк? - возразила ему насмешливо Елена.
   Князь ей на это ничего не сказал и, как будто бы даже не расслышав ее слов, принялся что-то такое выписывать из читаемой им книги.
   Елене, наконец, сделалось досадно это полувнимание к ней князя.
   - Что ты тут такое делаешь? - начала она приставать к нему.
   Елена еще и прежде спрашивала об этом князя, но он все как-то отмалчивался.
   - Так себе, ничего! - сказал было он ей и на этот раз; но Елена этим не удовольствовалась.
   - Вовсе не так, а непременно делаешь что-то такое большое!.. Отчего ты не хочешь сказать мне?
   - Оттого, что нельзя говорить о том, что у самого еще смутно в голове.
   - Это ничего не значит; ты мне должен сказать, и ты вовсе не потому не говоришь, - вовсе не потому!
   - Почему же?
   - Да потому, что я знаю почему; во-первых, я вижу по книгам, ты что-то такое по русской истории затеваешь - так?.. Да?
   - Может быть, и по русской истории.
   - Но что из нее можно написать?.. Все уж, кажется, написано!
   - Нет, много еще не написано.
   - А именно?
   - А именно, например, - начал князь, закидывая назад свою голову, сколько мне помнится, ни одним историком нашим не прослежены те вольности удельные, которые потом постоянно просыпались и высказывались в московский период и даже в петербургский.
   Елена рассмеялась громким смехом.
   - Вольности еще какие-то нашел! - произнесла она.
   Князь при этом покраснел несколько в лице.
   - Никаких я вольностей, признаюсь, у русского народа не вижу, продолжала Елена.
   - Ты не видишь, а я их вижу! - сказал князь.
   - Но где, скажи, докажи? - воскликнула Елена.
   - Вольности я вижу во всех попытках Новгорода и Пскова против Грозного!.. - заговорил князь с ударением. - Вольности проснувшиеся вижу в период всего междуцарствия!.. Вольности в расколе против московского православия!.. Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех наших украйн!..
   - Какой же результат всех этих вольностей?.. Петербург?.. - возразила ему Елена.
   - Я говорю не о результатах, а о том, что есть же в русском народе настоящая, живая сила.
   - Тебя за эту статью, если ты только напечатаешь ее, так раскатают, так раскатают, как ты и не воображаешь! - произнесла Елена.
   - Но за что же?.. Я могу дурно выполнить, дурно написать - это другое дело; но не за самую мысль.
   - Нет, за самую мысль, потому что в ней ложь и натяжка есть.
   - По-твоему - натяжка, а по-моему, как говорит мое внутреннее чувство, она есть величайшая истина.
   - Чувство ему говорит!.. История - не роман сентиментальный, который под влиянием чувства можно писать.
   - Нет, именно нашу историю под влиянием чувства надобно было бы написать, - чувства чисто-народного, демократического, и которого совершенно не было ни у одного из наших историков, а потому они и не сумели в маленьких явлениях подметить самой живучей силы народа нашего.
   - Никакой такой силы не существует! - произнесла Елена. - Ведь это странное дело - навязывать народу свободолюбие, когда в нем и намека нет на то. Я вон на днях еще как-то ехала на извозчике и разговаривала с ним. Он горьким образом оплакивает крепостное право, потому что теперь некому посечь его и поучить после того, как он пьян бывает!
   - Мало ли что тебе наболтает один какой-нибудь дуралей; нельзя по нем судить о целом народе! - возразил князь.
   - Нет, это не он один, а и более высшие сословия. Ты посмотри когда-нибудь по большим праздникам, какая толпа рвется к подъездам разных начальствующих лиц... Рабство и холопство - это скрывать нечего - составляют главную черту, или, как другие говорят, главную мудрость русского народа.
   - Господин Жуквич, что ли, успел натолковать тебе это?.. И поляков, вероятно, перевознес до небес? - проговорил князь.
   - Нет, я еще до господина Жуквича знала это очень хорошо, и уж, конечно, поляки всегда были и будут свободолюбивее русских! - воскликнула Елена. - Когда еще в целой Европе все трепетало перед королевской властью, а у нас уж король был выборный. На сейме{302} воскликнет кто: "не позволям!" и кончено: тормоз всякому произволу.
   - До многого и докричались вы!..
   - Да, но все-таки кричали, а не низкопоклонничали.
   - Что ж такое кричали?.. И собаки на улице лают беспрестанно, однако от того большой пользы ни им, ни человечеству нет! - возразил князь и сам снова принялся за свою работу.
   Елена даже покраснела вся при этом в лице.
   - Какое глупое сравнение! - произнесла она и, как видно, не на шутку рассердилась на князя, потому что не медля встала и пошла из кабинета.
   - Господин Жуквич послезавтра будет у нас обедать? - крикнул ей вслед князь.
   - Послезавтра! - отвечала Елена, не поворачиваясь к нему.
   - Послезавтра!.. - повторил сам с собою князь.
   II
   Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать, так что в тот день, когда у князя Григорова должен был обедать Жуквич, она сидела в своем будуаре в совершенно распущенной блузе; слегка подпудренные волосы ее были не причесаны, лицо не подбелено. Барон был тут же и, помещаясь на одном из кресел, держал голову свою наклоненною вниз и внимательным образом рассматривал свои красивые ногти.
   - Я вам давно говор, - начал он в одно и то же время грустным и насмешливым голосом, - что в этой проклятой Москве задохнуться можно от скуки!
   - Что же, в Петербурге вашем разве лучше? - возразила ему Анна Юрьевна.
   - Без всякого сомнения!.. Там люди живут человеческой жизнью, а здесь, я не знаю, - жизнью каких-то... - "свиней", вероятно, хотел добавить барон, но удержался.
   - Ужасно какой человеческой жизнью! - воскликнула Анна Юрьевна. - Целое утро толкутся в передних у министров; потом побегают, высуня язык, по Невскому, съедят где-нибудь в отеле протухлый обед; наконец, вечер проведут в объятиях чахоточной камелии, - вот жизнь всех вас, петербуржцев.
   - То для мужчин, а для женщин мало ли есть там развлечений: отличная опера, концерты, театры.
   - Все это и здесь есть; но я не девчонка какая-нибудь, чтобы мне всюду ездить и восхищаться этим...
   - В таком случае, поедемте за границу, - сказал ей на это барон: последнего он даже еще больше желал.
   - Вам за границей в диво побывать!.. Вы никогда там не бывали; mais moi, j'ai voyage par monts et par vaux!..* Не мадонну же рафаэлевскую мне в тысячный раз смотреть или дворцы разные.
   ______________
   * но я, я путешествовала по горам и долам!.. (франц.).
   - Но где же лучше? - воскликнул барон.
   - В молодости, вот где лучше. В молодости везде хорошо, - отвечала ему Анна Юрьевна.
   - Но в эту страну нельзя воротиться, - произнес барон с небольшой улыбкой.
   На этих словах его Анна Юрьевна увидела, что в гостиную входил приехавший князь Григоров.
   - Ah!.. Voila qui nous arrive!* - воскликнула она ему навстречу радостным голосом. - Наконец-то удостоил великой чести посетить.
   ______________
   * А!.. Вот кто к нам прибыл! (франц.).
   Князь пожал руку кузины, пожал руку и барону.
   - Я, шутки в сторону, начинала на тебя сердиться, что ты совсем не ездишь, - говорила Анна Юрьевна.
   - Некогда все было, - отвечал князь.
   - Да что ты такое делаешь? Неужели все целуешься со своей Еленой?.. Не надоело разве тебе еще это?
   - Нет, не надоело.
   - А другой нет у тебя пока никакой?
   - Нет другой пока.
   - Mensonge, je n'en crois rien*.
   ______________
   * Выдумка, я ничему этому не верю (франц.).
   - Но у барона же нет другой, - сказал князь, показывая глазами на барона.
   - Барон что?.. Барон - рыба.
   - Рыба он?
   - Совершенная... мерзлая даже.
   - О, это ужасно! - воскликнул князь. Барон краснел только, слушая этот милый разговор двух родственников.
   - А я, кузина, приехал вас звать сегодня обедать к себе, - продолжал князь.
   - Это что тебе вздумалось? - спросила Анна Юрьевна.
   - Да так, тут один мой знакомый поляк будет у меня обедать, красавец из себя мужчина; приезжайте, пожалуйста!.. Поболтаем о нашей заграничной жизни.
   - А обед будет порядочный?
   - Самолучший заказан повару.
   - Посмотрим! При княгине у тебя в этом случае нехорошо было: она, как немка, только и знала вкус в картофеле да в кофее.
   - Теперь у меня другая хозяйка; а кстати, вы не скомпрометируетесь быть у меня тем, что встретите mademoiselle Жиглинскую?
   - Quelle idee*... Скомпрометируюсь я!.. Меня теперь, я думаю, ничто уж в мире не скомпрометирует!.. А что ж ты барона не зовешь? - прибавила Анна Юрьевна.
   ______________
   * Что за мысль... (франц.).
   - Барон, разумеется, приедет. Приедете? - спросил князь барона.
   - Приеду! - отвечал тот, держа по-прежнему голову потупленною и каким-то мрачным голосом: слова князя о том, что у него будет обедать красивый поляк, очень неприятно отозвались в ухе барона. Надобно сказать, что барон, несмотря на то, что был моложе и красивее Анны Юрьевны, каждую минуту опасался, что она изменит ему и предпочтет другого мужчину. Чтобы предохранить себя с этой стороны, барон, как ни скучно это было ему, всюду ездил с Анной Юрьевной и старался не допускать ее сближаться с кем бы то ни было из мужчин. Князь же, в свою очередь, кажется, главною целию и имел, приглашая Анну Юрьевну, сблизить ее с Жуквичем, который, как он подозревал, не прочь будет занять место барона: этим самым князь рассчитывал показать Елене, какого сорта был человек Жуквич; а вместе с тем он надеялся образумить и спасти этим барона, который был когда-то друг его и потому настоящим своим положением возмущал князя до глубины души.
   Выйдя от Анны Юрьевны, князь отправился домой не в экипаже, а пошел пешком и, проходя по Кузнецкому, он вдруг столкнулся лицом к лицу с шедшим к нему навстречу Николя Оглоблиным.
   - Здравствуйте, князь! - проговорил тот трепещущим от радости голосом.
   В прежнее время князь, встречаясь с Николя, обыкновенно на все его приветствия отвечал только молчаливым кивком головы; но тут почему-то приостановился с ним и пожал даже ему руку.
   Ободренный этим, Николя не преминул повернуться и пойти с князем в одну сторону.
   - Это черт знает, что за город Москва! - заговорил он. - Болтают!.. Врут!.. Так что я хотел ехать к вам и сказать, чтобы вы зажали некоторым господам рот!