Плеханов Андрей Вячеславович. Лесные твари (Бессмертный - 3)

   - Знаешь, как меня зовут? - Седой оскалился. - Парикмахер. Да, вот так меня зовут. Когда тебя спросят на том свете, кто тебя побрил, скажи Парикмахер. Меня там хорошо знают, на том свете. Там много моих клиентов.
   Он медленно приближался. Демид медленно отступал назад. И вдруг споткнулся обо что-то сзади. Кто-то сзади схватил его в тиски, прижал руки к туловищу так, что ребра затрещали и вдох застрял в груди.
   - Держи его, Слон, - сказал Парикмахер. - Упустишь - уши отрежу, идиот! Вдвоем с одним фраером справиться не могли!
   Черт! Черт возьми! Забыл Демид про толстого. Слона-то я и не приметил. Ну ладно. Ноги еще свободны.
   Были свободны. Удар сзади по ногам - и Демид как подкошенный рухнул на колени. Грамотный был удар. По точкам. Демид дернулся, попытался вскочить, но ноги не слушались. Да и Слон висел на спине слоновьим туловищем. Не пошевельнуться.
   - Сейчас закукарекаешь. - Парикмахер приблизился совсем опасно. - Но сперва я тебе свою метку сделаю. Не могу я без этого.
   Он полоснул бритвой наотмашь. Демид только зубы сжал - стерпеть жгучую боль, не закричать. Лезвие рассекло кожу на груди - глубокая ровная полоска, сразу заполнившаяся алой кровью.
   Еще два взмаха - и еще три кровавых полосы-отметины, сливающиеся в кривую букву "П". Парикмахер поднес лезвие к самым глазам и близоруко уставился на него. Потом кинул бритву в угол, не глядя, и слизал каплю крови с пальца.
   - Порезался-таки из-за этого сучонка, - сказал он. - Бритвы сейчас не те делают. Импортные сплошь, острые слишком. Рука еле терпит. Вот в советское время "Нева" была - это самое то! Одним краем по железке проведешь - и носи хоть за щекой.
   И безо всякого предупреждения въехал коленом Демиду в лицо. Голова Демида дернулась, вмялась в мягкий живот Слона. Рот заполнился соленой кровью.
   - П-парикмахер... - Во рту оказалось что-то острое. Демид сплюнул красную слюну - осколок зуба. - Ответишь, Парикмахер.
   - Рано еще вякать! - Седой расставил ноги, полез пальцами в ширинку. Щас ты у меня королевой станешь!
   Демид зажмурился, сосредоточился. Сейчас он разнесет в клочья эту сволоту. Чего бы это ни стоило. Он убьет их, если придется. Лучше так. Лучше так.
   - Эй, ты! Парикмахер! А ну-ка, погодь!
   Голос, раздавшийся из угла, был таким скрипучим и пронзительным, что Демид невольно открыл глаза. Четвертый обитатель камеры - тот самый, что, казалось, никогда не проснется, вскочил со своей лежанки и направлялся к Демиду. Демид, уж на что битый-перебитый в последние дни, привыкший ко всему, обомлел, увидев его.
   Роста человек этот был среднего, но больше ничего среднего в нем не было. Физиономией он обладал такой, что хоть без грима в фильм ужасов вставляй. Верхняя губа - длинная и узкая, хоботом находила на нижнюю, почти не существующую. Подбородок скошен на обезьяний манер, но украшен кокетливой рэйверской бородкой. Нос когда-то был орлиным, крючковатым, но после бесчисленных переломов потерял определенную форму и расплющенным бананом стек куда-то на сторону. Брови - кустистые, свисающие чуть не до ресниц. Воспаленные желто-зеленые глазки с сумасшедшим любопытством таращились из красных глазниц. Лоб - покатый и плоский. Гребень жестких черных волос клином шел по лбу чуть ли не до переносицы - что-то среднее между прической панка и щетиной растревоженного дикобраза. Уши оттопыренные, почему-то остроконечные, поросшие.пучками седых волос. Был этот человек весь какой-то кривой, несуразный, словно сломали его в детстве, а починить так и не удосужились. Кривые маленькие ножки, кривая шея, кривые узловатые пальцы с длинными ногтями. Правое плечо было выше левого, туловище неестественно длинное. Да и одет этот тип был хоть куда расстегнутая кожаная безрукавка, проклепанная на манер почитателей heavy metal, узкие джинсы, вытертые до дыр на коленях, ковбойские сапоги с металлическими дужками на носках. Непонятно, что такой человек делал в тюрьме. Место ему было в кунсткамере, на выставке уродов.
   - Ну-ка, ну-ка... - Он отпихнул Парикмахера плечом довольно небрежно. - Вот те раз! - вдруг завопил он, ткнув пальцем Демиду в грудь. - А ведь это - братишка мой! Ты братишку моего хотел обидеть, Парикмахер! Плохой ты человек, Парикмахер. В кои-то веки я своего братишку увидел, Парикмахер, а ты сразу его забижать!
   - Какого братишку? - Парикмахер, похоже, даже не удивился такому экстравагантному поведению. Стоял поигрывал лезвием, откуда-то снова появившимся в пальцах. - Ты, Кикимора, кончай свои шутки шутить. Я тебя уважаю, не трогаю. А ты в наши дела тоже не лезь. Какой он тебе братишка?
   - Брат он мне, - горячо зашептал человек, названный Кикиморой. - Как есть брат! Вот ты сюда посмотри, Парикмахер. Ты когда-нибудь такое видел? Не видел ты такого, Парикмахер!
   И опять ткнул грязным своим ногтем - прямо в свежую рану Демида. Дема скосил глаза вниз, насколько позволяла негнущаяся шея, и увидел, что порезы на его груди уже перестали кровоточить. Они слегка шевелились, эти порезы, как розовые черви. Они жили своей собственной жизнью. Они уже превратились в свежие рубцы.
   "Феноменальная регенерация - вот как это называется. Заживает на мне все, как в ускоренном кино".
   - Братишка! - Кикимора радовался, как ребенок, и Демид не знал, как ему реагировать на вновь объявившегося "родственничка". Честно говоря, ему было противно. - Теперь ты понял, Парикмахер?! Это брат мой. Братик, братик... - Кикимора погладил Демида по голове. - Где ж ты пропадал, милый? Я так скучал без тебя. Тебя как зовут-то, брат?
   - Демид.
   - И что ж это за брат такой, если ты не знаешь, как его зовут? Парикмахер уже побагровел от злости, видно было, что он уже готов броситься на Кикимору с бритвой, да что-то его сдерживало. - Уйди, Кикимора! Ты что, стукачей уже за братьев держишь?
   - Какой он стукач? Он же брат мой! Мой брат не может быть стукачом! Слон, ну-ка, отпусти его, жирдяй мерзкий. Отпусти Дему, крыса ты турецкая, или я тебе нос откушу!
   Слон, там сзади, испуганно завозился. Везло ему сегодня. Один в голову ногами бьет, второй уши обещает отрезать, третий - нос откусить. И похоже, что угрозу Кикиморы он воспринял всерьез. Вспотел сразу Слон, и хватку свою ослабил.
   - Слон, козел, держать, я сказал! - Парикмахер сделал молниеносный выпад в сторону Кикиморы, и на груди у того появилась алая ссадина.
   Кикимора взвизгнул так, что заложило уши, и бросился на Парикмахера. Демид никогда не видел, чтобы человек дрался так. Кикимора прыгнул на противника и повис на нем - обхватил его ногами, руками вцепился в уши, ударил лбом прямо в переносицу. Парикмахер хлюпнул кровью и начал заваливаться на бок. Он еще падал, этот Парикмахер, а Кикимора уже оттолкнулся от него, взлетел в воздух раскоряченной лягушкой и приземлился на плече Слона. Слон заорал как ошпаренный. Демид вырвался из его рук и покатился по полу. Картина, которую он увидел, была не для слабонервных. Кикимора волок по полу огромного Слона за волосы как пушинку. Так маленький злобный паучок тащит парализованного жирного слепня в укромный уголок, чтобы сожрать. Слон не сопротивлялся. Он только таращил глаза, наполненные смертным ужасом. На шее его зияла рана - казалось, шея была прокушена до самого позвоночника. Кикимора скалился в кошмарной улыбке - зубы его были мелкими, острыми, треугольными, словно обточенными напильником, а по губам текла кровь. Кровь Слона.
   - Отпусти его. - Демиду показалось, что еще мгновение, и Слон умрет сердце разорвется от страха. - Почему ты решил, что я - твой брат?
   - А как же? - Кикимора выпустил толстяка и тут же забыл про него. Вот, смотри!
   Он подскочил к Демиду. Царапина на груди Кикиморы, только что сделанная искусным Парикмахером, уже перестала быть царапиной. Она стала рубцом - белым, едва заметным.
   - Видишь, да? Заросла! Заросла она!!! - Кикимора плясал вокруг Демида, как папуас. - Значит, ты братишка мой! Это ведь только у НАШИХ такое бывает! А я братишек своих давно не видел! Лет сорок не видел! А может, и пятьдесят - забыл уже, когда в последний раз и в лесу-то был. Все зона да зона. Мы еще поговорим с тобой, братишка. Дай я только с этим разберусь. С Парикмахером.
   Седой уже очухался, медленно полз в сторону. Кикимора наклонился за ним, схватил за горло и одним рывком поставил на ноги. Силы в тщедушном теле Кикиморы было немерено.
   - Парикмахер, - сказал Кикимора, - кто тебе сказал, что Дема - стукач?
   - Горло отпусти, - прохрипел Парикмахер. - Задушишь...
   - Кто?!
   - Маляву передали... Человек... Он у мусоров работает... Он знает.
   - Вахитов? Это он?
   - Какой В-вахитов?.. - Парикмахер засипел, задергал ногами, лицо его посинело, а глаза полезли из орбит. - От-пусс-ти... Умираю...
   - Ща умрешь. Если не скажешь. Вахитов тебе напел? Кум?
   - Да!
   - Ах ты, крыса!!! - Кикимора отпустил горло Парикмахера и тут же отправил его в нокаут мощнейшим хуком снизу в челюсть. - Ты понял, брательник, что деется?
   - Ничего я не понял. - Демид сидел на полу и растерянно смотрел на происходящее. - Я вижу только, что второй день мне жрать не дают и бьют, как боксерскую грушу. За что - непонятно.
   - Объясню тогда. Ты как думаешь, почему вертухаи сюда не бегут, разнимать нас? Мы ж тут на всю крытку шумим, шухер наводим. А очень просто. Думают вертухаи, что тут тебя, братик ты мой Дема, здесь обижают. И не встревают они, ждут они, фараоны позорные, когда обидят тебя окончательно. В чушки произведут. А значит это, что не ты, а этот вот Парикмахер ссучился и под мусоров стелиться начал. Ты что думаешь, в эту камеру случайно попал? Кто-то из ментовских начальников приказ отдал - не давать, мол, жить такому-то Демиду. Вот Парикмахер и выслуживается со своими шестерками. Только знаешь, не на таких он напал. Окоротим мы его, боюсь. Ой окоротим...
   Он наклонился над Парикмахером. Тот лежал вроде бы без сознания. Кикимора толкнул его железным носком своего сапога.
   - Слышь, ты, - сказал он. - Ты сявка мелкая. Я крытку подпирал, еще когда твой папа в штаны писал. И если я по почте слушок кину, будет тебе очень плохо. Станешь ты короче, фраер. Короче на один член. Но я добрый человек. К тому же у меня праздник сегодня, Парикмахер. Братишку я нашел. Потому я промолчу. Ты понял, как себя надо вести, а, паскуда?
   - Понял, - сказал Парикмахер, не открывая глаз.
   Глава 17
   Однако не успел поговорить Дема со своим новым "братцем". Так и не узнал он, кто это - "наши". Вертухаи набежали. Шум в камере затих, и, видать, решили они, что уже пора идти, наводить видимость порядка. Да только когда вломились они в камеру, то обнаружили, что все обитатели камеры жестоко избиты, и единственный, кто с довольным видом восседает на шконке целый и невредимый, - это вор-рецидивист Шагаров Федор Ананьевич, известный в уголовном мире как Кикимора. А потому Кикимору схватили за шкирку как возмутителя спокойствия и уволокли. На Демида посмотрели внимательно и, видимо, остались довольны увиденным. Дема выглядел таким измочаленным, словно его била рота солдат.
   А Парикмахер и в самом деле понял. Оставили Демида в покое. Купленной едой, конечно, с ним не делились, но баланду свою тюремную он стал получать регулярно. Никто с ним не разговаривал, но это было только к лучшему. Не хотелось говорить Демиду ни с кем из этих. Лежал он на своем топчане и смотрел в потолок.
   И так прошло четыре дня. А потом Демида снова посадили в "воронок" и повезли к следователю.
   * * *
   - Ну как вы, не одумались? - спросила следователь Фоминых.
   - В каком смысле?
   - Признание добровольное еще не решили написать? Наверное, не сладко сидеть в камере, где вас унижают?
   - А меня никто не унижает, - заявил Демид. - признаваться мне совершенно не в чем, госпожа следователь. Я невиновен. Чист как стеклышко.
   - Напрасно, напрасно вы это. Знаете ли, в тюрьме всякое может случиться. Вы уже притерпелись к побоям со стороны своих однокамерников? Это еще не самое страшное, что с вами будет, если...
   - Никто меня не бьет! - Демид зло усмехнулся. - Ваш кум, Вахитов, вас неправильно информирует. Ужился я нормально с Парикмахером. И с кем угодно уживусь, потому что бить меня - очень неблагодарное занятие. Умные люди это начинают быстро понимать. Надоели мне ваши игры, гражданин начальница. Раньше или позже обвинение вам придется предъявить. У меня есть хороший адвокат. Очень хороший, уверяю вас. И денег на его оплату вполне хватит. Есть у меня деньги в заначке, только вы их не ищите, все равно не найдете. Руки у меня чешутся - не только вылезти на свободу, но и разобраться со всей этой ахинеей, которую вы мне шьете. Пока я вижу только одного человека, которому нужно засадить меня в тюрягу. Это вы, следователь Фоминых. Но мне непонятно, зачем вы хотите это сделать и кто стоит за вашей спиной...
   - Я предъявлю вам обвинение, - произнесла Фоминых. - И дам вам возможность позвонить адвокату. Но для этого вы должны сделать одно дело.
   - Какое?
   - Вы покажете мне вашу линию. Вашу линию, да. Линию для производства мутантов.
   - Что, это так важно для вас? - Демид вцепился глазами в лицо Фоминых - уловить хоть что-то, признаки заинтересованности в этом ледяном лице. Зачем вам это? Хотите знать, как создаются животные-мутанты?
   - Это не мне нужно. Нужно следствию. - Фоминых постучала по папке с бумагами. - Вы свои приборы прячете Бог весть где, а у нас нет времени возиться с каждым упрямым подследственным, как с наследным принцем, раскапывать, куда он там прячет свои клады. Покажете - будем с вами по-хорошему.
   - Покажу. Но только при одном условии.
   - Каком?
   - Накормите меня по-человечески. И деньги мои верните - те, что в бумажнике лежали. Мне ваша баланда уже поперек глотки стоит.
   - Хорошо. Бутерброды с чаем вас устроят?
   - Да.
   Дема торопливо жевал бутерброды. Жевал бутерброды с ветчиной и сыром, которые следователь Фоминых вытащила из своей сумки, домашние вкусные бутерброды, и запивал их горячим чаем из ее же чайника. Он был благодарен ей. В конце концов, приговоренный к смерти имеет право на последнее желание.
   А она приговорила его. Он был в этом уверен. И эта поездка должна была оказаться последней в его жизни.
   * * *
   Ехали "на показ" все в том же "уазике", только на этот раз Дема был один в клетке. Как птичка. А конвойных было, как всегда, двое, и это вселяло в Демида надежду - если чертова баба решила пристрелить его, то, может быть, не будет это делать при свидетелях.
   Ехали к Демиду в деревню. Там, в подвале большого бревенчатого дома, срубленного еще дедом Демида, находилось то, что интересовало Ольгу Игоревну Фоминых.
   Приехали. Высадили Демида на лужайке перед домом - в наручниках, с сопровождением конвойных - красота! Любопытный народ высыпал посмотреть. Леха, сосед, крикнул через забор: "Чё случилось-то, Дем?" Дема хотел ответить, пошутить что-нибудь, но как-то не шутилось. Звякнул кандалами за спиной и пошел к дому.
   Замок был на месте. Ключи Демиду выдали. Бумажник с деньгами и документами, правда, пока зажали... Дема долго возился с ключом - неудобно было в наручниках. Сопровождающие сопели за спиной. Наконец отомкнул ларчик. Вошли внутрь.
   - Вот мои хоромы, - сказал Дема. - Может, чайку?
   - Хватит! - Фоминых просто сгорала от нетерпения. - Весь день чаи гоняете, Коробов. Где там ваша аппаратура?
   - А мы такие, зеки. Любим, понимаешь, чифирку попить. Нам ведь водочки не положено, начальник. А линия? Покажу сейчас. Сами убедитесь, что никаких собак на ней вырастить невозможно. Ошибочка у вас вышла. Убедитесь вот и отпустите меня с миром, Ольга Игоревна. Вот, сюда пройдемте...
   Бормотал что-то успокоительное Демид, приговаривал, время тянул. А сам смотрел цепко на Фоминых, на битюгов ее, решал - сейчас его кончать будут или подождут маленько? Да нет, рано еще. Сперва он линию свою должен показать. Да и народу на улице много. Ошибся он, наверное, сегодня его убивать не будут. Неудобное для этого и время, и место.
   А может, потом, по пути назад? Где-нибудь в лесочке?
   - Браслетки-то снимите, а? Несподручно в этих железках в подвал лезть. Упаду еще.
   Фоминых, как ни странно, молча подошла, ключиком щелкнула, сняла один наручник. Так они и остались болтаться на одной руке. Неудобно, конечно, да все же лучше. Хоть перекреститься можно, в случае неприятностей.
   Дема опустился на колени, поднял люк пола. Щелкнул выключателем.
   - Ничего себе! - Один из конвойных присвистнул. - Да у тебя тут целая лаборатория!..
   Да, конечно, подвалом это можно было назвать с натяжкой. Целый подземный этаж. Они спустились по лестнице - прочной широкой лестнице, даже с перилами, и остановились перед мощной металлической дверью.
   Дверь была приоткрыта.
   - Ну, что вы встали? - Фоминых раздраженно смотрела на Демида, который стоял с ошарашенным видом. - Пойдемте туда.
   - Подождите! - Дема начал приходить в себя, соображать. - Там кто-то был... А может, и сейчас есть. Дверь открыта. А я ее запирал. Я всегда запираю ее.
   - Ой, Коробов, кончайте свои фокусы. - В руках У Фоминых откуда-то появилась видеокамера, она уже снимала Демида и все, что его окружало. Показывайте свою лабораторию. Идет съемка.
   - Слышь, браток, - сказал Дема вполголоса одному из ментов. - Она не понимает. Я говорю, лазил кто-то сюда. А тут замок - высшего класса! Чтоб так его открыть, не сломав ничего, - это каким специалистом быть нужно? Ты это, браток, иди первым. Я боюсь. Пистолетик вперед выстави. Вдруг там сидит кто? Выключатель справа.
   Парень, похоже, даже обрадовался такому приключению. Красиво, как в кино, пошел по стеночке, пистолет в вытянутой руке, весь, как струна, напряженный. Дема вырубил бы такого супермена одним ударом, прячься он в комнате. Да ладно, пусть поиграется. Сегодня его день.
   Люминесцентный синий свет вспыхнул и осветил лабораторию. Дема даже зажмурился. Не от света зажмурился. От ужаса. Никогда не видел он такого в своей лаборатории; в святилище, куда вход посторонним был строго запрещен.
   Кто-то похозяйничал здесь. Причем похозяйничал со знанием дела. Инкубационная линия, которая была отключена Демидом много месяцев назад, теперь работала на всю катушку. Только производила она совсем не то, что Демид ожидал увидеть.
   Огонечки на пульте ровно горели - красные, синие, желтые. Осциллограф вычерчивал зеленую кривую с наглой самоуверенностью. Голубоватая жидкость пульсировала по прозрачным трубкам - туда-сюда, и черная гофрированная гармошка сдувалась и раздувалась, как живая, - дышала, нагнетала кислород. На стеллаже стояло пять стеклянных резервуаров. Пять больших банок-аквариумов, с наглухо закрытыми черными крышками, к которым было подведено все, что требовалось для выращивания эмбрионов. И эмбрион был в каждой банке. В каждой банке плавал маленький зародыш, длиной с палец, живой, шевелящий крохотными лапками, уже покрытый мокрой шерсткой, еще соединенный пуповиной с подобием плаценты, но уже почти готовый родиться на свет, вдохнуть воздух, пискнуть и стать маленькой, но вполне настоящей собакой.
   Все пять эмбрионов были собачьими.
   - Так-так, - произнесла Фоминых. - Значит, законсервирована ваша линия? И не может она производить собак-мутантов? Понятно, понятно...
   - Господи!!! Да что ж это такое!!! - взвыл Демид отчаянно. - Да кто ж, етить твою мать, подставляет меня так, по всем статьям?! Кто мне кутят сюда понапихал? Черт возьми! У меня и не было никогда собачьих клонов! На кой мне собаки-то, их же не едят! Я ведь выключил здесь все к чертовой матери, даже предохранители унес...
   Он бросился к стеллажу, но конвойный перехватил его, заломил руку за спину, притиснул к стене. Фоминых воткнулась глазом в камеру, снимала все подряд. Вид у нее был такой, словно она выиграла в лотерею машину, дачу и поездку на Марс одновременно. Торжествующий вид у нее был.
   - Я хочу сделать заявление! - Демид сделал попытку вырваться, но парень заломил руку еще сильнее. - Это все не мое! Все эти щенки в банках я не знаю, откуда они взялись! Я не знаю, кто тут был в мое отсутствие, но кто-то был. Он взломал мою лабораторию. Каким-то непостижимым мне образом он сумел запустить инкубационную линию и запихнул в инкубаторы эмбрионов собаки. Очевидно, с целью дискредитировать меня. Совершенно очевидно. Эй, товарищ следователь, вы что там снимаете? Вы меня снимайте. Это официальное мое заявление! Я для кого говорю-то?
   - Для себя говорите, - бросила Фоминых, не оборачиваясь. - Звук все равно выключен. Так что вы говорите, Коробов. Может, полегче станет.
   - Эх, мать!.. - Демид резко присел; вывернулся, перекинул через себя конвойного. - А ну, разойдись! Крысенята чертовы! Развалились у меня тут в банках! Щас я вам устрою кесарево сечение!
   Конвойные уже гнались за ним, но он был проворнее, петлял по комнате, бросался из стороны в сторону. Где этот чертов огнетушитель? Тот, кто хозяйничал здесь без него, словно нарочно убрал из комнаты все тяжелое. Ага, вот! Дема схватил увесистый квадратный дисплей-телевизор, поднял его над головой, выдирая провода из гнезд, и с ревом метнул в инкубатор. Банка разлетелась - взорвалась фонтаном, выплеснула все свое содержимое на пол. Двое уже навалились на Демида, связали его узлом, обездвижили, обезножили. Профессионалы, мать их...
   Фоминых сидела на корточках, держала на ладошке неродившегося щеночка. Тот еще двигался, дергал мордочкой, но жить ему оставалось не больше минуты. Фоминых медленно повернула голову к Демиду. Он узнал этот взгляд боль потери и ненависть. Ненависть к нему, Демиду, убийце. Так смотрела она, когда он убил ЕЕ пса мастино. Так смотрела, когда он убил Короля Крыс.
   ЕЕ Короля Крыс?
   - Ты ответишь за это, сволочь, - сказала она. И заплакала. И эти двое, которые держали Демида, засопели носами, тоже расчувствовались. В самом деле, зрелище трагическое было: маленький, трогательный, беззащитный мертвый щеночек с розовой мордочкой, розовой; начинающей подсыхать шерсткой. Слишком розовой для собаки. Он был мутантом, этот ублюдок-щеночек. И маленькие шпоры у него уже были на ножках, и ушки круглые и морщинистые, совсем не собачьи, и даже зубки торчали из ротика. Не бывает таких зубок у новорожденных кутят. Этот маленький монстрик не был создан для того, чтобы сосать молоко матери. Ему сразу нужно было МЯСО.
   Это был еще один карх. Только очень маленький.
   Кто-то выращивал кархов здесь, в заброшенной им лаборатории. В последний раз он входил в этот подвал четыре месяца назад. А это значит, что ни один из эмбрионов кархов не должен был успеть дозреть. Демид попал сюда вовремя. Если только ему удастся что-нибудь сделать, чтобы истребить эту заразу.
   - Связать, - сказала Фоминых.
   Наручники снова щелкнули у Демида за спиной. И ремень обвился вокруг ног - теперь он был скручен по всем правилам. Демид мог только стоять и стараться не дышать, потому что стоило бы ему сделать малейшее движение, и он свалился бы мордой на пол.
   - Я тебя убью, - сказала Фоминых. - Сейчас.
   Никто не услышал этих слов. Она сказала их беззвучно, бессловесно. Сказала глазами. Но Демид понял. Понял, что она готова переступить. Переступить через жизнь Демида, а может быть, и через жизни двух ни о чем не подозревающих конвойных - ненужных свидетелей. Она уже была готова. Пистолет ее медленно начал подниматься по траектории, которая должна была перерасти в траекторию пули, заканчивающуюся во лбу Демида. Демид не мог даже присесть. Завалился на бок - это было все же лучше, чем хрястнуться носом или затылком. И когда он уже катился по полу, с опозданием на долю секунды шарахнул выстрел. Первый выстрел.
   Фоминых уже вела стволом вниз - ловила Демида на мушку и должна была поймать его. Куда он мог деться? Охранники замерли с закрытыми ртами. Вымерли.
   Дверь распахнулась, и в комнату влетел какой-то предмет. Закрутилась по полу зеленая железка. Граната. Демид зажмурил глаза.
   Хлопок - и всю комнату заволокло белой удушливой вонью. Демид попытался вдохнуть, но воздух кончился. Не было больше воздуха в этой комнате. Демид захрипел и, теряя сознание, почувствовал, что кто-то тащит его за ноги.
   * * *
   - Очухался?
   В нос ему сунули ватку с нашатырным спиртом. Дема закашлялся, и шершавый воздух с болью ободрал его легкие. Человек, который сидел перед ним на коленях, мало напоминал человека. Больше он напоминал свинью.
   Знакомое рыло респиратора. Очень знакомое.
   - Ты?! - Демид попытался вскочить на ноги, но они пока плохо слушались его. - Откуда?
   - Лежи пока. Очухивайся. Сейчас нам бежать придется, и очень быстро.
   - Эти... Там, в лаборатории. Погибли?
   - Еще чего. Живые. Вытащил я их оттуда. Связал. Пусть полежат, о жизни подумают.
   - Тебя не узнали?
   - Нет, - сказал Антонов.- Это в мои планы не входит. Я в подполье пока уходить не собираюсь. Тебя вытащу, и - гуляй, Вася.
   - Это не ты в моей лаборатории хозяйничал?
   - Нет. А что, там кто-то хозяйничал, в твоем храме науки? - Антонов явно заинтересовался.
   - Хозяйничал. И очень даже круто. - Демид с кряхтением поднимался. Туда уже можно входить, в лабораторию?
   - Нет! Там еще газа полно.
   - Респиратор дай.
   - Зачем?!
   - Надо. Уничтожить все к чертовой матери.
   - Ты что?! Это же труд твоей жизни!
   - Что - труд? Ты хоть видел, что там в банках плавает? Щенята там плавают. Я не знаю, чей это труд. Но я бы этого трудящегося... Это кархи, Валерий. Будущие кархи.
   - Кархи? - Антонов уже ничего не понимал. - Это что еще такое?