Страница:
"Господи, как достал меня этот Демид! - подумал доктор и улыбнулся еще вежливее. - Мало того что Демид - сам псих законченный, да еще лезет куда не следует. Окончательно ведь загубит девчонку!"
Доктор Панкратов в обыденной жизни свято следовал принципам, которые исповедовал своим пациентам, а потому был человеком уравновешенным, рассудительным и даже не лишенным, как он считал, внутренней гармонии. Но при одной мысли о Демиде Коробове все внутри его заливала мутная, не поддающаяся контролю волна раздражения. Не терпел Юрий Васильевич, когда дилетанты-шизофреники лезли к нему со своими советами. И терпеть не собирался.
- Знаете, что я вам скажу, Лена? Память - хитрая штука. Страшные воспоминания можно загнать глубоко в подполье, но убить - нельзя. Они все равно оживут. Подавленные эмоции - как бомба замедленного действия. Враг скрытый всегда хуже врага явного. Он стучится - оттуда, из глубин сознания. Он рвется наружу. Это то самое, что Зигмунд Фрейд называл "ОНО". Оно пытается прорваться снизу в ваше "Я", оно истязает вас жуткими снами, оно заставляет вас впадать в депрессию и пугает каждым шорохом за стеной. Но поверьте мне - стоит извлечь это пресловутое "ОНО" на свет Божий, и оно окажется вовсе не таким уж страшным. Знаете, чего больше всего на свете хочет это "ОНО"? Оно жаждет удовольствий! Да, именно удовольствий. Оно очень веселое и разнузданное, это "ОНО"! Ему хочется первобытных, диких удовольствий, против которых протестует современная человеческая мораль. Ваше сознание поставило блок: "Да, со мной было такое. Но я - все же человек, человек двадцатого века. Меня с детства учили, что такого делать нельзя. И я не буду больше делать такого, я забуду о нем". Но "ОНО" помнит об этом, оно снова хочет получить то, чем владело когда-то. Оно бунтует. Что ждет вас, если мы разрешим "ЕМУ" вспомнить? Боль, страх, воспоминания об ужасах, которые вам пришлось пережить. Но все это уже позади, Лена. Сейчас ваша жизнь вполне благополучна. Так стоит ли отравлять ее прежними скрытыми страхами? Лучше добраться до них, препарировать, научиться бороться с ними и развеять по ветру.
Доктор довольно откинулся на спинку стула. Давно он не говорил так хорошо и убедительно. Сейчас он нравился самому себе. Но самое главное, ему нравилась эта девчонка. Очень нравилась. Это, конечно, мешало в работе. Он читал про западных горе-психотерапевтов, которые валили своих клиенток на стол и, убаюкивая слюнявыми сказками про подавленное либидо и очистительный вулкан спермы, лечили их дедовским способом "туда-сюда-обратно". Панкратов сам видел такого молодца, когда учился в Италии. Огромный и обаятельный доктор Д. Маленькие круглые очечки на мясистом носу. Расчетливая похоть в глазах. Безукоризненный пиджак от Армани, не сходящийся на животе. Вечные круги от пота под мышками. Неудовлетворенные бабенки, распрощавшиеся со своей третьей молодостью, валили к нему толпой. Он процветал не один год, раз пять оказывался под судом - и каждый раз счастливо выныривал, похудев от волнений килограммов на пять. Единственное, что могло испортить его карьеру, - это обвисший от чрезмерного производства член.
Бр-р-р. Панкратова аж передернуло. Никогда он не позволял себе хоть сколько-нибудь близких отношений с пациентками. И свадебный портрет его с женой стоял тут же, в кабинете. И доктор Панкратов улыбался с этого портрета, как бы уверяя: "Вы имеете дело с человеком кристальной честности и гарантированы от каких бы то ни было посягательств на свою честь. А потому не бойтесь выложить все самое сокровенное".
"А все же хотелось бы... Может быть, когда-нибудь потом. Когда она уже не будет моей пациенткой. И я пересилю свои комплексы, я прочитаю умную книгу, что надо делать в таких случаях. Я загипнотизирую самого себя - я внушу себе, что я действительно такой сильный, умный и сексуальный, каковым я, собственно, и выгляжу. Я позвоню ей и приглашу ее. Прямо в постель. Шикарную постель с изысканным вином и фруктами, омарами и музыкой Стравинского. Где-нибудь на Сейшелах. И мы будем разговаривать языком любви, а не этим замшелым языком книжных оплетков. Но это будет потом. А сейчас я должен вылечить ее. И не забивать себе голову ничем лишним".
- А вы справитесь с этим "ОНО"? - полюбопытствовала Лека тонким голосочком. - Если оно действительно такое сильное?
- МЫ справимся! - Внутренние страсти ни в малейшей степени не проявились на правильном лице доктора. - То, что предстоит НАМ, - это элементарная психотехника, терапевтические приемы, не мной придуманные. Приемы, отработанные десятками лет и миллионами людей, успешно научившихся справляться с самими собой. МЫ ВДВОЕМ с вами сделаем это.
* * *
Света в подъезде, как всегда, не было. Хотя он не помешал бы сейчас, в полпервого ночи, на узкой площадке съежившейся от преждевременной старости и неуюта хрущевки. Лека вслепую нашаривала ключ в сумочке и вспоминала первый разговор с доктором Панкратовым. Очень обнадеживающий разговор. Месяц прошел с тех пор. Три раза в неделю занятия с Юрием Васильевичем. Мягкий его голос. "Расслабление - все ваши тревоги уходят - сейчас вы вспомните источник ваших страхов - но вы будете смотреть на него как бы со стороны"... Хоть бы хрен! Никакого результата. Страхи остались страхами, раздражение - раздражением, а гадкий сон, все один и тот же, так вообще уже снился каждую ночь. Доктор Панкратов Ю.В. был очень хорошим доктором. Наверное, это Лека была какой-нибудь неправильной. С ней всегда были заморочки.
Вонища на площадке стояла, прямо-таки скажем, выдающаяся. В три раза крепче обычной, кошачье-помойной. Лека ступала осторожно, боясь угодить ногой в какую-нибудь свежеразлагающуюся собаку, но все же поскользнулась в невидимой лужице слизи (будем надеяться, что это была слизь!).
Отдельный дом - вот чего ей хотелось! И даже самая шикарная семикомнатная квартира с лестницей, двумя сортирами и жемчужной джакузи не прельстила бы ее сейчас больше, чем аккуратный домик в лесу. ЕЕ домик. Город надоел ей до тошноты. Это было странно, потому что, кроме города, она нигде не бывала со времен своего дошкольного детства. Наверное, это было самообманом. Лека всегда отвратительно переносила деревню, а леса боялась параноически. Просто ТЕПЕРЬ ей не было места нигде.
Чертова железная дверь громыхнула на весь дом, как Лека ни старалась отворить ее потише. В квартире тишина. Демид, конечно, уже дрыхнет. Лека шагнула через порог и едва не покатилась кубарем. Какая-то зловредная штуковина подвернулась ей под ногу на лестничной площадке. Лека чертыхнулась, включила свет в прихожей... В тусклой луже светового пятна блеснуло что-то, выставив золотой бочок из бетонной щербины пола. Лека наклонилась и подняла перстень.
Перстень-печатка. Средних размеров. Демиду в самый раз. Почему-то Лека сразу решила, что это - Демидова штучка, хотя он и не был подвержен новорусской привычке увешивать свои пальцы "гайками". К тому же на плоской части печатки был выгравирован треугольный вензель, напоминающий букву "Д". Странный узорчик, прямо скажем. Какие-то лапы, как у насекомого. В общем, вполне в духе Демы рисунок. Шизовый.
Девушка сунула находку в карман и заперла дверь. Пусть это даже чужое. Завтра разберемся. Не на лестнице же оставлять?
Одна комната - тесновато. Хотя Демид сейчас занимал места немного. Как всегда, съежился на диване, едва не влез в щель между диваном и стенкой. Стенку всю протер до дыр. Это было очень хорошо - такой экономный способ размещения, потому что Леке места всегда не хватало. Она занимала своими руками, ногами и прочими полагающимися красивой девушке частями тела весь двуспальный диван да еще и бедного Дему норовила лягнуть во сне. Норовистая такая лошадка.
Первым делом - душ. Лека отправилась в ванную, зажигая везде свет и размещая по пути части своего туалета. Наверное, в этом было что-то от звериного инстинкта - так она метила свою территорию. Хорошо, если Демид вставал и уходил утром раньше ее.
Тогда она знала, где искать свои трусики, лифчики, колготки. Аккуратист Дема с меланхоличным ворчанием собирал все это безобразие и запихивал в корзину для грязного белья. Иногда, впрочем, терпение его лопалось, и она находила свое белье кучкой под кроватью, в унитазе или даже под окном - на ветках рябины. Вот если ей приходилось подниматься в несусветную рань - тогда начиналась трагедия. "Дем, ты не видел, где мое платье?" - орала она с кухни, перекрывая гудение газовой колонки. Ежели спящий Демид и отвечал что-то на это, то только такое, что в приличных книжках (а наша книжка, безусловно, относится к произведениям приличным и в чем-то даже высокоморальным) цитировать не полагается. Посылал ее, короче, на три буквы. Лека, естественно, приходила от такой наглости в необузданную ярость. Ну конечно, это он, со своим ненормальным аккуратизмом, встал ночью, взял ее бережно повешенное на унитазный бачок платье, замечательное, переливающееся синим и зеленым итальянское платье, такое обтягивающее, что все мальчики начинают облизываться, как коты, хотя ей и нет до них никакого дела, он схватил ее любимое платье и спрятал в каком-нибудь долбаном месте, чтобы она, опаздывая, искала его, обливаясь слезами, и страдала, страдала, страдала. На этом месте меццо-сопрано Леки достигало такого крещендо, что Дема открывал один глаз, хрипло говорил: "Посмотри, дура, на чем стоишь" и снова засыпал. Лека смотрела под ноги. Платье обычно оказывалось там, на полу, - немножко пыльное, с пятном на боку, но вполне годное к применению после пары стирок.
Лека наскоро сполоснулась под душем и нырнула к Демиду под одеяло. Демид сонно замычал и попытался полностью забраться в щель за диваном. Пахло от него почему-то хлоркой - с головы до ног.
- Фу, противный. - Лека сморщила носик. - Даже приставать не хочется.
- Ага, - сказал Демид, не просыпаясь, и повернулся лицом к стене.
- Нет, ну, Дем, ну подожди! - Она затормошила Демида. - Дема. Демочка. - Она прильнула к нему вся вся вся всем своим таким гладким горячим телом. - Демочка, милый, я хочу... Слышишь?
- Ага, - сказал Демид, не открывая глаз и не поворачиваясь.
- Дем, ну не спи! - Лека стукнула кулачком по его плечу.
- Ага, - сказал негодяй, совершенно и не собираясь просыпаться.
Можно было, конечно, разбудить его ведром ледяной воды, но все мысли о здоровом сексе в этом случае пришлось бы оставить на пару дней. А мысли девушки уже путались - наверное, уже и в самом деле было поздновато.
- В самом деле, чего я дергаюсь? - сказала она себе. - Я такая симпампулька, у меня есть все, что хочешь. Жизнь моя - просто конфетка. А главное - у меня есть Демид. Ведь есть же люди, у которых нет Демида. Как они живут, просто не представляю... А у меня он есть. Поэтому я счастлива.
Она прижалась к Демиду, закинула на него ногу, положила руку ему на живот и сразу заснула.
* * *
Маленькая девочка идет по лесу. Маленькая девочка по имени Ленусик. Маленькая, но уже очень самостоятельная. Она уже сама гуляет по лесу. И совсем не боится заблудиться. Хотя... Если папа узнает, что она сама, без спросу пошла в лес, он будет громко кричать. А может быть, даже шлепнет ее по попе. И мама будет кричать. А может быть, даже плакать. А потом уж шлепать по попе...
Девочка вздыхает. Об этом лучше не думать. Она ведь пошла в лесочек совсем-совсем на немножко. Она только посмотрит на Белую Девушку и вернется.
Белая Девушка с черными-черными волосами. Она там живет. На полянке. Совсем голенькая. И очень красивая. Она так улыбается... Никто ее не видел. Смешно, правда? Мама смотрела прямо на Белую Девушку и не видела ее. И бабуся тоже. Тоже не видела. Только Ленусик увидела ее. И Девушка ей улыбнулась. А потом убежала. Спряталась за березкой. Наверное, она там живет и не хотела, чтобы кто-то нашел ее домик. А Ленусик хочет побывать в ее домике. Она придет к ней в гости, и они будут играть в дочки-матери.
И Ленусик, миленькая симпатичненькая девочка четырех лет, идет одна по лесу, поет песенку и собирает ромашки. Она сделала бы венок, но еще не знает, как это сделать. Белая Девушка научит ее. Ленусик не боится никого. - Она боится только Шмеля. Вредный Шмель живет в клевере. Если он обжалит, будет очень-очень больно.
Шмель никогда не обжаливал Ленусика. Ее обжаливала пчела. Ужасно! А Шмель - такой большой и гудит так громко. Наверное, обжаливает очень-очень больно.
Так думает девочка, и идет, и собирает белые ромашки, и фиолетовые колокольчики, и голубые-голубые цветочки, которые она не знает как называются. И день такой хороший, и солнышко такое ласковое, и травка такая мягкая и зеленая. Все очень-очень хорошо.
И вот уже та самая полянка. Большая-пребольшая, и вокруг нее прохладные березки. А на полянке - землянички. Они прячутся, но найти их совсем просто. Ленусик знает, как это сделать'. Она встает на четвереньки и видит красные землянички. Они сладкие и прячутся под листиками.
А вот Белой Девушки нет. И девочка не знает, совсем не знает, как найти ее. Она зовет ее, она бегает по полянке и заглядывает за каждую березку. Но там никого нет - ни Девушки, ни ее домика.
Но она тут, эта Девушка. Ленусик знает это. Она живет прямо здесь, в каждой березке, во всех березках сразу. Она видит Ленусика, но почему-то не хочет выходить и поиграть с ней. Ей почему-то очень грустно, этой Белой Девушке. Наверное, ей просто поиграть не с кем.
- Выходи, выходи, выходи! - поет девочка, поднимает руки и кружится. И кружится ее голубое платьице, и кружится наверху голубое небо, и белые облачка высоко-высоко кружатся вместе с ней. И голова кружится. И девочка падает на траву и хохочет и брыкает ногами. - Выходи, выходи, выходи! Я знаю, что ты здесь!
"Ты здес-сь..." - шелестят березки и качают темными ветвями.
Девочка поворачивает голову и видит росточек. Он вылезает прямо из травы, прямо рядом с ней. Он растет очень быстро, и девочка даже знает, что он не должен ТАК БЫСТРО расти. Но он растет и разворачивает листочки, потому что хочет поговорить с ней. Это она тоже знает.
Это маленькая березка. Росточек совсем не похож на березку, но Ленусик знает, что это березка. Это Белая Девушка послала его, чтобы поговорить с ней.
Она раскрывает ладошку и дотрагивается до листочка - темно-зеленого, глянцевого и с зазубринками на краях. И листочек прилипает к ладошке.
А потом голова снова начинает кружиться. И Ленусик вдруг выпархивает из себя, как легкое облачко. Сначала она видит полянку, и девочку на полянке (платьице все помялось и травою замаралось - мама будет ругать), и росточек - совсем большой, уже выше девочки. Уже деревце, а не росточек. А потом веточки у этого деревца складываются, как коричневая корзинка, и Ленусик-облачко летит прямо в эту корзинку. Как мячик. Ей очень смешно.
Это Белая Девушка придумала такую игру. Она зовет Ленусика в гости.
И девочка оказывается в деревце. В этой березке. И оказывается, это так хорошо - быть деревцем. И слышно все как-то по-другому. Раньше лес просто шумел, а теперь вдруг заговорил. Все могут разговаривать: и березки, и елочки, и всякие другие деревья. И водичка в ручье тоже может разговаривать. И даже большой камень в чащобе что-то бурчит - по-своему, по-каменьему. Только они не спешат разговаривать, березки. Они - не как люди, которые всегда говорят, и говорят, и даже кричат, и всегда чем-то недовольны. А березки больше молчат или все как бы напевают что-то. Каждая сама по себе, а вместе получается очень красиво. А потом вдруг одна березка скажет словечко - и все отзовутся, каждая скажет свое. Как ветерок по лесу дунул.
Если бы люди знали, как березки красиво поют и разговаривают, они никогда больше не стали бы рубить их.
И так здорово стоять и тянуть веточки-руки к солнышку. А солнечный свет, оказывается, такой вкусный! Не надо его цеплять ложкой, размазывать по противной тарелке, жевать, проглатывать. Он вкусный сам по себе. Вкуснее даже мороженого. И водичка вкусная - там, в земле. Ленусик никогда не пила такой вкусной водички.
Березок много. А Белая Девушка - всего одна. Но это все равно, потому что она может в каждой березке быть. Она за всеми деревцами смотрит - чтобы зайцы-попрыгайцы много коры не погрызли, чтобы дятел-стукотун много дырок не набил. А как придут весной люди, нарежут ножиками на нежной коре-коже ран, чтобы березью кровь пить, ходит Белая Девушка между деревцами и плачет вместе с ними прозрачными слезами. Не все березки тогда удается спасти. Глупые люди и злые. Ведь можно просто воду пить - она куда вкуснее, чем кровь. Глупые.
Только Белая Девушка очень грустная сегодня.
"Уходи, - говорит она. - Уходи, человечья девочка. Ты хорошая девочка. Но сегодня плохой ветер. Плохой туман был утром. Что-то случится сегодня плохое. Уходи, человечек, от беды подальше..."
* * *
Будильник верещит, как кошка, которой наступили на хвост. Сон разлетается тревожными обрывками. Но это все же лучше, чем досмотреть до конца.
Глава 6
День сегодня выдался мерзопакостный. На работе все валилось из рук не стоило и затевать. Все дела сорвались. Впрочем, сорвались из-за него, Демида. Никуда он не поехал. Даже не удосужился никому позвонить, что не появится. Просто послал всех подальше.
- Я устал, - сказал Демид.
Враки. С чего это он устал? Целый день бил баклуши. Ничего не делал. Сидел как идиот и ждал, пока позвонит этот тип в пиджаке. Майор Антонов.
Антонов, само собой, не позвонил. В самом деле, на кой ляд ему сдался какой-то там Дема Коробов? Сделал дело - гуляй смело. Собачку разрезали, Коробов больше не требовался.
Чего ты завелся? Нужен тебе этот Король Крыс? Мало дряни ты видел за свою жизнь?
Мало. Такой выдающейся дряни, как ЭТА, я еще не видел. У меня просто слюнки текут.
От любопытства?
От зависти.
Демид вскочил и зашагал по квартире.
Все. Все. Пора кончать с этой депрессухой. Надо заняться чем-то. Хватит валяться. В квартире бардак просто жуткий. Словно Мамай прошелся. Мамай по имени Лека. Сегодня самое время аккуратно собрать все барахло, что она накидала за неделю. Аккуратно запихнуть в пакет и выкинуть в форточку. Пускай потом ищет, если бомжи не растащат.
Демид сморщил нос. Нет, определенно в комнате что-то было не так. С лестничной клетки тащит? Там с ночи стоял такой аромат, будто некий полуразложившийся покойник ночевал на полу, подложив для мягкости под голову собственную оторванную ногу. Нет, в квартире было что-то другое. Это даже не пахло. Просто это было ЧУЖИМ, шпионски проникшим извне в цитадель Демида. В его дом. В его крепость.
Снова пошел, распинывая ногами Лекины вещички. Свинарник. Утром встала сама не своя. Снова ей этот сон приснился. Наверное, опять к своему психотерапевту побежит. Рассказывать, как спала, с кем спала, что чувствовала при этом.
Это была не его душа. Душа Леки. Но он чувствовал тревожные признаки вторжения - будто пытались залезть в его собственные мысли. То, что Лека забыла и хотела вспомнить, было тем же, что забыл он. Забыл и не хотел вспоминать.
Он вспомнил утренний разговор. Ему показалось, что он сумел ее в чем-то убедить. Показалось? Если этот новоявленный гений Панкратов попытается применить гипноз, девчонке конец. Что делать? Пойти набить ему морду? Нет. Таким ПРАВИЛЬНЫМ, как Панкратов, физиономию бить нельзя. Он сразу пойдет в милицию. А у Демида и так репутация никудышная. На честном слове держится. Непонятно, как этот Антонов, эксперт хренов, допустил его до вскрытия?
Антонов... Залез, стервец, в самую душу. Все же было так хорошо. Ну да, разборки там всякие с этими идиотами иностранцами, которые выгоды своей не понимают. Ерунда все это. Дема все равно нашел бы покупателя для своего мясного ноу-хау. Товар есть товар. Главное в жизни - душевное равновесие. А вот оно-то как раз и рухнуло к чертям собачьим. И все из-за этого Антонова. И его Короля Крыс.
Король Крыс был ОТТУДА. Из Деминого забытого прошлого. Разумеется, это было только догадкой. До большего Дема подниматься не хотел. Если его недавнее прошлое было таким, тем более не стоило о нем вспоминать.
Держаться подальше. Держаться подальше.
Если прошлое само не найдет тебя.
Ну вот, чертов голосок опять завякал. Бог с ним, с навязчивым alter ego [Второе "Я" (лат.).]. Досадный диссонанс сознания, не более того. Если бы он был сильнее, он бы свел Демида с ума. Но Демид сам кого хочешь с ума сведет.
И снова, как всякий раз, когда включался внутренний голос, Демид почувствовал щелчок там, в подсознании, в подкорке, в гиппокампе, в хренокампе, как там он называется, и все вокруг поплыло, качнулось и встало на место, на совсем другое место, и, хотя он стоял на полу, а пол стоял на бетонных балках перекрытия, а балки стояли на опорах, а опоры лежали на фундаменте, а фундамент лежал на земной коре, а кора лежала на раскаленной магме планеты Земля, а Земля, само собой, лежала на трех китах, он уже знал, что стоит совсем в другом месте, которое почему-то притворялось тем же самым местом, в котором никто не находил ничего обычного. Но только время в этом, другом месте вело себя неправильно - оно не просто текло, оно извивалось, оно закручивалось вокруг Демида липкими лентами, норовя приклеить его, как муху, и заставить бить крылышками, и задыхаться, и сохнуть на жаре, превращаясь в бесполезную хитиновую оболочку. И он опять стоял, и боялся пошевелить ногами и руками, чтобы не приклеиться к этому липкому времени, и старался не дышать, но все равно дышал, потому что не мог перестать, и дышал, и стучал сердцем, и сопел дырками носа, и потел, и выдыхал, само собой, углекислый газ. Организм его функционировал как машина. А сознание его совершало судорожные скачки между коробкой черепа и коробкой телевизора, и коробкой квартиры, и коробкой передач старого "фиата" с переломленным хребтом на стоянке соседней улицы, и коробкой пивного ларька на углу, и картонной коробкой страны, валяющейся на окраинной свалке цивилизации. Покоробленный Коробов стоял и глядел в окно, и видел ползучую маресь, которая называлась сумерками, пыльное удушье, которое называлось погодой, двуногих насекомых, которые назывались людьми и ползли по разрезанным вдоль трубам, называющимся улицами. А еще он видел, а может, просто слышал глазами маленькие шарики, снующие туда-сюда по проводам, кашель чужих голосов в черных ловушках телефонных трубок, стрекотание обоев, сползающих по стене, жалобы деревьев, стоящих по щиколотку в соли, и подошвы его жгло, словно и сам он пил корнями не воду, а мутную солено-бензиновую рапу, и мрачные птицы садились на его сучья и сидели, нахохлившись, и ждали смерти - может, своей, а может, и чужой.
Он был всем - не был только собой. Он сделал шаг и поднял вместе с ногой прилипший к ноге земной шар. И стоял так, не в силах опустить ногу, боясь раздавить все, что нечаянно выросло на этой земле за последний день: бородавки гор, лужицы океанов, патагонскую пампу, жирафов и холерных вибрионов, и, конечно, трехпалых ленивцев, и, само собой, биосферу, техносферу и компьютерную сеть Интернет. А ехидный внутренний голос сидел, как наездник, на falx cerebri1 ["Серп мозга" (лат.) - анатомический термин.] и молчал, но Демид, разумеется, знал, что за ним наблюдают и смотрят с усмешкой - что-то теперь он будет делать, чтобы не раздавить своих любимых унау-ленивцев. А Демид - что же он? Опустил ногу обратно, как будто ничего и не случилось. И Земля вернулась на место, даже стала как-то поустойчивей, постабильней, что ли. А Демид терпел - он знал, что еще немного, и сумерки загустеют, и вот уже облезлая лепешка луны шлепнулась на небо, и дырявая завеса ночного купола засветилась звездными прорехами, и воздух стал темнее и кислороднее, а значит, тысячелетие часа уже кончилось и Дема мог вернуться домой - в свое тело, в свое время и в свое "Я".
* * *
- Ф-ф-ф... - Демид растер рукой грудь. - Кажется, отпустило.
Внутренний голос - он, конечно, не уйдет, будет подавать свои ехидные реплики, но это не в счет. Внутренний голос - это он же, Демид, тот, старый Демид, который знает намного больше, только теперешний Демид все равно сильнее, потому что у него есть свой собственный голос, а также туловище, верхние и нижние конечности, аппендикс, член, слюнные железы - все то, чего нет у ТОГО. И, сколько ни насылай на него туманный морок, он все равно останется сильнее и не изменит своего мнения и не захочет вернуться ТУДА, как бы его ни звали, какими бы соблазнами ни искушали.
Уф-ф. Чем заняться-то? Демид ткнул пальцем в глупую кнопку компьютера, и тот послушно выплюнул белые буковки на черный экран. Поиграться, что ли? Компьютер высунул свой белый язык в ожидании подачки. Дема положил на него диск с игрой, и компьютер жадно проглотил его. Во что там Лека сражается? Очередная трехмерная бродилка-стрелялка. Последняя версия. Свежеворованная пиратами. Невиданный рывок в технологии компьютерных игр. Сейчас рванем. Разберемся.
Колонки закашляли разрывами выстрелов. Дема оседлал стул и понесся по ужасным мрачно-грязно-зеленым лабиринтам. Враги рычали справа, слева, сверху, снизу, выпрыгивали из болот с ядовитой водой, сваливались с балконов, с ревом вылетали из-за угла, стреляли, плевались лучами, метали гранаты и ошметки крови. Дема жал на гашетку, разнося в клочья одного урода за другим, нажимал на тайные панели и шел-шел-шел по трупам черт знает куда.
Не стоило ему заниматься этим. Потому что враги вдруг исчезли и знакомая морда появилась на экране.
"Привет, Дема, - сказал Король Крыс. - Ты получил мой подарочек?"
Дема нажал на левый "Ctrl" и метнул в Короля Крыс ракету. Король Крыс игнорировал вспышку, разбившуюся о его нос. "Слабовато, - сказал он. Смелого пуля боится. Теперь моя очередь заниматься вивисекцией. - Он высунул через экран лапу и воткнул коготь Демиду в грудь. - Иди сюда, Защитник, - сказал он и потянул Демида к себе. - Я проголодался. Я так проголодался..."
Доктор Панкратов в обыденной жизни свято следовал принципам, которые исповедовал своим пациентам, а потому был человеком уравновешенным, рассудительным и даже не лишенным, как он считал, внутренней гармонии. Но при одной мысли о Демиде Коробове все внутри его заливала мутная, не поддающаяся контролю волна раздражения. Не терпел Юрий Васильевич, когда дилетанты-шизофреники лезли к нему со своими советами. И терпеть не собирался.
- Знаете, что я вам скажу, Лена? Память - хитрая штука. Страшные воспоминания можно загнать глубоко в подполье, но убить - нельзя. Они все равно оживут. Подавленные эмоции - как бомба замедленного действия. Враг скрытый всегда хуже врага явного. Он стучится - оттуда, из глубин сознания. Он рвется наружу. Это то самое, что Зигмунд Фрейд называл "ОНО". Оно пытается прорваться снизу в ваше "Я", оно истязает вас жуткими снами, оно заставляет вас впадать в депрессию и пугает каждым шорохом за стеной. Но поверьте мне - стоит извлечь это пресловутое "ОНО" на свет Божий, и оно окажется вовсе не таким уж страшным. Знаете, чего больше всего на свете хочет это "ОНО"? Оно жаждет удовольствий! Да, именно удовольствий. Оно очень веселое и разнузданное, это "ОНО"! Ему хочется первобытных, диких удовольствий, против которых протестует современная человеческая мораль. Ваше сознание поставило блок: "Да, со мной было такое. Но я - все же человек, человек двадцатого века. Меня с детства учили, что такого делать нельзя. И я не буду больше делать такого, я забуду о нем". Но "ОНО" помнит об этом, оно снова хочет получить то, чем владело когда-то. Оно бунтует. Что ждет вас, если мы разрешим "ЕМУ" вспомнить? Боль, страх, воспоминания об ужасах, которые вам пришлось пережить. Но все это уже позади, Лена. Сейчас ваша жизнь вполне благополучна. Так стоит ли отравлять ее прежними скрытыми страхами? Лучше добраться до них, препарировать, научиться бороться с ними и развеять по ветру.
Доктор довольно откинулся на спинку стула. Давно он не говорил так хорошо и убедительно. Сейчас он нравился самому себе. Но самое главное, ему нравилась эта девчонка. Очень нравилась. Это, конечно, мешало в работе. Он читал про западных горе-психотерапевтов, которые валили своих клиенток на стол и, убаюкивая слюнявыми сказками про подавленное либидо и очистительный вулкан спермы, лечили их дедовским способом "туда-сюда-обратно". Панкратов сам видел такого молодца, когда учился в Италии. Огромный и обаятельный доктор Д. Маленькие круглые очечки на мясистом носу. Расчетливая похоть в глазах. Безукоризненный пиджак от Армани, не сходящийся на животе. Вечные круги от пота под мышками. Неудовлетворенные бабенки, распрощавшиеся со своей третьей молодостью, валили к нему толпой. Он процветал не один год, раз пять оказывался под судом - и каждый раз счастливо выныривал, похудев от волнений килограммов на пять. Единственное, что могло испортить его карьеру, - это обвисший от чрезмерного производства член.
Бр-р-р. Панкратова аж передернуло. Никогда он не позволял себе хоть сколько-нибудь близких отношений с пациентками. И свадебный портрет его с женой стоял тут же, в кабинете. И доктор Панкратов улыбался с этого портрета, как бы уверяя: "Вы имеете дело с человеком кристальной честности и гарантированы от каких бы то ни было посягательств на свою честь. А потому не бойтесь выложить все самое сокровенное".
"А все же хотелось бы... Может быть, когда-нибудь потом. Когда она уже не будет моей пациенткой. И я пересилю свои комплексы, я прочитаю умную книгу, что надо делать в таких случаях. Я загипнотизирую самого себя - я внушу себе, что я действительно такой сильный, умный и сексуальный, каковым я, собственно, и выгляжу. Я позвоню ей и приглашу ее. Прямо в постель. Шикарную постель с изысканным вином и фруктами, омарами и музыкой Стравинского. Где-нибудь на Сейшелах. И мы будем разговаривать языком любви, а не этим замшелым языком книжных оплетков. Но это будет потом. А сейчас я должен вылечить ее. И не забивать себе голову ничем лишним".
- А вы справитесь с этим "ОНО"? - полюбопытствовала Лека тонким голосочком. - Если оно действительно такое сильное?
- МЫ справимся! - Внутренние страсти ни в малейшей степени не проявились на правильном лице доктора. - То, что предстоит НАМ, - это элементарная психотехника, терапевтические приемы, не мной придуманные. Приемы, отработанные десятками лет и миллионами людей, успешно научившихся справляться с самими собой. МЫ ВДВОЕМ с вами сделаем это.
* * *
Света в подъезде, как всегда, не было. Хотя он не помешал бы сейчас, в полпервого ночи, на узкой площадке съежившейся от преждевременной старости и неуюта хрущевки. Лека вслепую нашаривала ключ в сумочке и вспоминала первый разговор с доктором Панкратовым. Очень обнадеживающий разговор. Месяц прошел с тех пор. Три раза в неделю занятия с Юрием Васильевичем. Мягкий его голос. "Расслабление - все ваши тревоги уходят - сейчас вы вспомните источник ваших страхов - но вы будете смотреть на него как бы со стороны"... Хоть бы хрен! Никакого результата. Страхи остались страхами, раздражение - раздражением, а гадкий сон, все один и тот же, так вообще уже снился каждую ночь. Доктор Панкратов Ю.В. был очень хорошим доктором. Наверное, это Лека была какой-нибудь неправильной. С ней всегда были заморочки.
Вонища на площадке стояла, прямо-таки скажем, выдающаяся. В три раза крепче обычной, кошачье-помойной. Лека ступала осторожно, боясь угодить ногой в какую-нибудь свежеразлагающуюся собаку, но все же поскользнулась в невидимой лужице слизи (будем надеяться, что это была слизь!).
Отдельный дом - вот чего ей хотелось! И даже самая шикарная семикомнатная квартира с лестницей, двумя сортирами и жемчужной джакузи не прельстила бы ее сейчас больше, чем аккуратный домик в лесу. ЕЕ домик. Город надоел ей до тошноты. Это было странно, потому что, кроме города, она нигде не бывала со времен своего дошкольного детства. Наверное, это было самообманом. Лека всегда отвратительно переносила деревню, а леса боялась параноически. Просто ТЕПЕРЬ ей не было места нигде.
Чертова железная дверь громыхнула на весь дом, как Лека ни старалась отворить ее потише. В квартире тишина. Демид, конечно, уже дрыхнет. Лека шагнула через порог и едва не покатилась кубарем. Какая-то зловредная штуковина подвернулась ей под ногу на лестничной площадке. Лека чертыхнулась, включила свет в прихожей... В тусклой луже светового пятна блеснуло что-то, выставив золотой бочок из бетонной щербины пола. Лека наклонилась и подняла перстень.
Перстень-печатка. Средних размеров. Демиду в самый раз. Почему-то Лека сразу решила, что это - Демидова штучка, хотя он и не был подвержен новорусской привычке увешивать свои пальцы "гайками". К тому же на плоской части печатки был выгравирован треугольный вензель, напоминающий букву "Д". Странный узорчик, прямо скажем. Какие-то лапы, как у насекомого. В общем, вполне в духе Демы рисунок. Шизовый.
Девушка сунула находку в карман и заперла дверь. Пусть это даже чужое. Завтра разберемся. Не на лестнице же оставлять?
Одна комната - тесновато. Хотя Демид сейчас занимал места немного. Как всегда, съежился на диване, едва не влез в щель между диваном и стенкой. Стенку всю протер до дыр. Это было очень хорошо - такой экономный способ размещения, потому что Леке места всегда не хватало. Она занимала своими руками, ногами и прочими полагающимися красивой девушке частями тела весь двуспальный диван да еще и бедного Дему норовила лягнуть во сне. Норовистая такая лошадка.
Первым делом - душ. Лека отправилась в ванную, зажигая везде свет и размещая по пути части своего туалета. Наверное, в этом было что-то от звериного инстинкта - так она метила свою территорию. Хорошо, если Демид вставал и уходил утром раньше ее.
Тогда она знала, где искать свои трусики, лифчики, колготки. Аккуратист Дема с меланхоличным ворчанием собирал все это безобразие и запихивал в корзину для грязного белья. Иногда, впрочем, терпение его лопалось, и она находила свое белье кучкой под кроватью, в унитазе или даже под окном - на ветках рябины. Вот если ей приходилось подниматься в несусветную рань - тогда начиналась трагедия. "Дем, ты не видел, где мое платье?" - орала она с кухни, перекрывая гудение газовой колонки. Ежели спящий Демид и отвечал что-то на это, то только такое, что в приличных книжках (а наша книжка, безусловно, относится к произведениям приличным и в чем-то даже высокоморальным) цитировать не полагается. Посылал ее, короче, на три буквы. Лека, естественно, приходила от такой наглости в необузданную ярость. Ну конечно, это он, со своим ненормальным аккуратизмом, встал ночью, взял ее бережно повешенное на унитазный бачок платье, замечательное, переливающееся синим и зеленым итальянское платье, такое обтягивающее, что все мальчики начинают облизываться, как коты, хотя ей и нет до них никакого дела, он схватил ее любимое платье и спрятал в каком-нибудь долбаном месте, чтобы она, опаздывая, искала его, обливаясь слезами, и страдала, страдала, страдала. На этом месте меццо-сопрано Леки достигало такого крещендо, что Дема открывал один глаз, хрипло говорил: "Посмотри, дура, на чем стоишь" и снова засыпал. Лека смотрела под ноги. Платье обычно оказывалось там, на полу, - немножко пыльное, с пятном на боку, но вполне годное к применению после пары стирок.
Лека наскоро сполоснулась под душем и нырнула к Демиду под одеяло. Демид сонно замычал и попытался полностью забраться в щель за диваном. Пахло от него почему-то хлоркой - с головы до ног.
- Фу, противный. - Лека сморщила носик. - Даже приставать не хочется.
- Ага, - сказал Демид, не просыпаясь, и повернулся лицом к стене.
- Нет, ну, Дем, ну подожди! - Она затормошила Демида. - Дема. Демочка. - Она прильнула к нему вся вся вся всем своим таким гладким горячим телом. - Демочка, милый, я хочу... Слышишь?
- Ага, - сказал Демид, не открывая глаз и не поворачиваясь.
- Дем, ну не спи! - Лека стукнула кулачком по его плечу.
- Ага, - сказал негодяй, совершенно и не собираясь просыпаться.
Можно было, конечно, разбудить его ведром ледяной воды, но все мысли о здоровом сексе в этом случае пришлось бы оставить на пару дней. А мысли девушки уже путались - наверное, уже и в самом деле было поздновато.
- В самом деле, чего я дергаюсь? - сказала она себе. - Я такая симпампулька, у меня есть все, что хочешь. Жизнь моя - просто конфетка. А главное - у меня есть Демид. Ведь есть же люди, у которых нет Демида. Как они живут, просто не представляю... А у меня он есть. Поэтому я счастлива.
Она прижалась к Демиду, закинула на него ногу, положила руку ему на живот и сразу заснула.
* * *
Маленькая девочка идет по лесу. Маленькая девочка по имени Ленусик. Маленькая, но уже очень самостоятельная. Она уже сама гуляет по лесу. И совсем не боится заблудиться. Хотя... Если папа узнает, что она сама, без спросу пошла в лес, он будет громко кричать. А может быть, даже шлепнет ее по попе. И мама будет кричать. А может быть, даже плакать. А потом уж шлепать по попе...
Девочка вздыхает. Об этом лучше не думать. Она ведь пошла в лесочек совсем-совсем на немножко. Она только посмотрит на Белую Девушку и вернется.
Белая Девушка с черными-черными волосами. Она там живет. На полянке. Совсем голенькая. И очень красивая. Она так улыбается... Никто ее не видел. Смешно, правда? Мама смотрела прямо на Белую Девушку и не видела ее. И бабуся тоже. Тоже не видела. Только Ленусик увидела ее. И Девушка ей улыбнулась. А потом убежала. Спряталась за березкой. Наверное, она там живет и не хотела, чтобы кто-то нашел ее домик. А Ленусик хочет побывать в ее домике. Она придет к ней в гости, и они будут играть в дочки-матери.
И Ленусик, миленькая симпатичненькая девочка четырех лет, идет одна по лесу, поет песенку и собирает ромашки. Она сделала бы венок, но еще не знает, как это сделать. Белая Девушка научит ее. Ленусик не боится никого. - Она боится только Шмеля. Вредный Шмель живет в клевере. Если он обжалит, будет очень-очень больно.
Шмель никогда не обжаливал Ленусика. Ее обжаливала пчела. Ужасно! А Шмель - такой большой и гудит так громко. Наверное, обжаливает очень-очень больно.
Так думает девочка, и идет, и собирает белые ромашки, и фиолетовые колокольчики, и голубые-голубые цветочки, которые она не знает как называются. И день такой хороший, и солнышко такое ласковое, и травка такая мягкая и зеленая. Все очень-очень хорошо.
И вот уже та самая полянка. Большая-пребольшая, и вокруг нее прохладные березки. А на полянке - землянички. Они прячутся, но найти их совсем просто. Ленусик знает, как это сделать'. Она встает на четвереньки и видит красные землянички. Они сладкие и прячутся под листиками.
А вот Белой Девушки нет. И девочка не знает, совсем не знает, как найти ее. Она зовет ее, она бегает по полянке и заглядывает за каждую березку. Но там никого нет - ни Девушки, ни ее домика.
Но она тут, эта Девушка. Ленусик знает это. Она живет прямо здесь, в каждой березке, во всех березках сразу. Она видит Ленусика, но почему-то не хочет выходить и поиграть с ней. Ей почему-то очень грустно, этой Белой Девушке. Наверное, ей просто поиграть не с кем.
- Выходи, выходи, выходи! - поет девочка, поднимает руки и кружится. И кружится ее голубое платьице, и кружится наверху голубое небо, и белые облачка высоко-высоко кружатся вместе с ней. И голова кружится. И девочка падает на траву и хохочет и брыкает ногами. - Выходи, выходи, выходи! Я знаю, что ты здесь!
"Ты здес-сь..." - шелестят березки и качают темными ветвями.
Девочка поворачивает голову и видит росточек. Он вылезает прямо из травы, прямо рядом с ней. Он растет очень быстро, и девочка даже знает, что он не должен ТАК БЫСТРО расти. Но он растет и разворачивает листочки, потому что хочет поговорить с ней. Это она тоже знает.
Это маленькая березка. Росточек совсем не похож на березку, но Ленусик знает, что это березка. Это Белая Девушка послала его, чтобы поговорить с ней.
Она раскрывает ладошку и дотрагивается до листочка - темно-зеленого, глянцевого и с зазубринками на краях. И листочек прилипает к ладошке.
А потом голова снова начинает кружиться. И Ленусик вдруг выпархивает из себя, как легкое облачко. Сначала она видит полянку, и девочку на полянке (платьице все помялось и травою замаралось - мама будет ругать), и росточек - совсем большой, уже выше девочки. Уже деревце, а не росточек. А потом веточки у этого деревца складываются, как коричневая корзинка, и Ленусик-облачко летит прямо в эту корзинку. Как мячик. Ей очень смешно.
Это Белая Девушка придумала такую игру. Она зовет Ленусика в гости.
И девочка оказывается в деревце. В этой березке. И оказывается, это так хорошо - быть деревцем. И слышно все как-то по-другому. Раньше лес просто шумел, а теперь вдруг заговорил. Все могут разговаривать: и березки, и елочки, и всякие другие деревья. И водичка в ручье тоже может разговаривать. И даже большой камень в чащобе что-то бурчит - по-своему, по-каменьему. Только они не спешат разговаривать, березки. Они - не как люди, которые всегда говорят, и говорят, и даже кричат, и всегда чем-то недовольны. А березки больше молчат или все как бы напевают что-то. Каждая сама по себе, а вместе получается очень красиво. А потом вдруг одна березка скажет словечко - и все отзовутся, каждая скажет свое. Как ветерок по лесу дунул.
Если бы люди знали, как березки красиво поют и разговаривают, они никогда больше не стали бы рубить их.
И так здорово стоять и тянуть веточки-руки к солнышку. А солнечный свет, оказывается, такой вкусный! Не надо его цеплять ложкой, размазывать по противной тарелке, жевать, проглатывать. Он вкусный сам по себе. Вкуснее даже мороженого. И водичка вкусная - там, в земле. Ленусик никогда не пила такой вкусной водички.
Березок много. А Белая Девушка - всего одна. Но это все равно, потому что она может в каждой березке быть. Она за всеми деревцами смотрит - чтобы зайцы-попрыгайцы много коры не погрызли, чтобы дятел-стукотун много дырок не набил. А как придут весной люди, нарежут ножиками на нежной коре-коже ран, чтобы березью кровь пить, ходит Белая Девушка между деревцами и плачет вместе с ними прозрачными слезами. Не все березки тогда удается спасти. Глупые люди и злые. Ведь можно просто воду пить - она куда вкуснее, чем кровь. Глупые.
Только Белая Девушка очень грустная сегодня.
"Уходи, - говорит она. - Уходи, человечья девочка. Ты хорошая девочка. Но сегодня плохой ветер. Плохой туман был утром. Что-то случится сегодня плохое. Уходи, человечек, от беды подальше..."
* * *
Будильник верещит, как кошка, которой наступили на хвост. Сон разлетается тревожными обрывками. Но это все же лучше, чем досмотреть до конца.
Глава 6
День сегодня выдался мерзопакостный. На работе все валилось из рук не стоило и затевать. Все дела сорвались. Впрочем, сорвались из-за него, Демида. Никуда он не поехал. Даже не удосужился никому позвонить, что не появится. Просто послал всех подальше.
- Я устал, - сказал Демид.
Враки. С чего это он устал? Целый день бил баклуши. Ничего не делал. Сидел как идиот и ждал, пока позвонит этот тип в пиджаке. Майор Антонов.
Антонов, само собой, не позвонил. В самом деле, на кой ляд ему сдался какой-то там Дема Коробов? Сделал дело - гуляй смело. Собачку разрезали, Коробов больше не требовался.
Чего ты завелся? Нужен тебе этот Король Крыс? Мало дряни ты видел за свою жизнь?
Мало. Такой выдающейся дряни, как ЭТА, я еще не видел. У меня просто слюнки текут.
От любопытства?
От зависти.
Демид вскочил и зашагал по квартире.
Все. Все. Пора кончать с этой депрессухой. Надо заняться чем-то. Хватит валяться. В квартире бардак просто жуткий. Словно Мамай прошелся. Мамай по имени Лека. Сегодня самое время аккуратно собрать все барахло, что она накидала за неделю. Аккуратно запихнуть в пакет и выкинуть в форточку. Пускай потом ищет, если бомжи не растащат.
Демид сморщил нос. Нет, определенно в комнате что-то было не так. С лестничной клетки тащит? Там с ночи стоял такой аромат, будто некий полуразложившийся покойник ночевал на полу, подложив для мягкости под голову собственную оторванную ногу. Нет, в квартире было что-то другое. Это даже не пахло. Просто это было ЧУЖИМ, шпионски проникшим извне в цитадель Демида. В его дом. В его крепость.
Снова пошел, распинывая ногами Лекины вещички. Свинарник. Утром встала сама не своя. Снова ей этот сон приснился. Наверное, опять к своему психотерапевту побежит. Рассказывать, как спала, с кем спала, что чувствовала при этом.
Это была не его душа. Душа Леки. Но он чувствовал тревожные признаки вторжения - будто пытались залезть в его собственные мысли. То, что Лека забыла и хотела вспомнить, было тем же, что забыл он. Забыл и не хотел вспоминать.
Он вспомнил утренний разговор. Ему показалось, что он сумел ее в чем-то убедить. Показалось? Если этот новоявленный гений Панкратов попытается применить гипноз, девчонке конец. Что делать? Пойти набить ему морду? Нет. Таким ПРАВИЛЬНЫМ, как Панкратов, физиономию бить нельзя. Он сразу пойдет в милицию. А у Демида и так репутация никудышная. На честном слове держится. Непонятно, как этот Антонов, эксперт хренов, допустил его до вскрытия?
Антонов... Залез, стервец, в самую душу. Все же было так хорошо. Ну да, разборки там всякие с этими идиотами иностранцами, которые выгоды своей не понимают. Ерунда все это. Дема все равно нашел бы покупателя для своего мясного ноу-хау. Товар есть товар. Главное в жизни - душевное равновесие. А вот оно-то как раз и рухнуло к чертям собачьим. И все из-за этого Антонова. И его Короля Крыс.
Король Крыс был ОТТУДА. Из Деминого забытого прошлого. Разумеется, это было только догадкой. До большего Дема подниматься не хотел. Если его недавнее прошлое было таким, тем более не стоило о нем вспоминать.
Держаться подальше. Держаться подальше.
Если прошлое само не найдет тебя.
Ну вот, чертов голосок опять завякал. Бог с ним, с навязчивым alter ego [Второе "Я" (лат.).]. Досадный диссонанс сознания, не более того. Если бы он был сильнее, он бы свел Демида с ума. Но Демид сам кого хочешь с ума сведет.
И снова, как всякий раз, когда включался внутренний голос, Демид почувствовал щелчок там, в подсознании, в подкорке, в гиппокампе, в хренокампе, как там он называется, и все вокруг поплыло, качнулось и встало на место, на совсем другое место, и, хотя он стоял на полу, а пол стоял на бетонных балках перекрытия, а балки стояли на опорах, а опоры лежали на фундаменте, а фундамент лежал на земной коре, а кора лежала на раскаленной магме планеты Земля, а Земля, само собой, лежала на трех китах, он уже знал, что стоит совсем в другом месте, которое почему-то притворялось тем же самым местом, в котором никто не находил ничего обычного. Но только время в этом, другом месте вело себя неправильно - оно не просто текло, оно извивалось, оно закручивалось вокруг Демида липкими лентами, норовя приклеить его, как муху, и заставить бить крылышками, и задыхаться, и сохнуть на жаре, превращаясь в бесполезную хитиновую оболочку. И он опять стоял, и боялся пошевелить ногами и руками, чтобы не приклеиться к этому липкому времени, и старался не дышать, но все равно дышал, потому что не мог перестать, и дышал, и стучал сердцем, и сопел дырками носа, и потел, и выдыхал, само собой, углекислый газ. Организм его функционировал как машина. А сознание его совершало судорожные скачки между коробкой черепа и коробкой телевизора, и коробкой квартиры, и коробкой передач старого "фиата" с переломленным хребтом на стоянке соседней улицы, и коробкой пивного ларька на углу, и картонной коробкой страны, валяющейся на окраинной свалке цивилизации. Покоробленный Коробов стоял и глядел в окно, и видел ползучую маресь, которая называлась сумерками, пыльное удушье, которое называлось погодой, двуногих насекомых, которые назывались людьми и ползли по разрезанным вдоль трубам, называющимся улицами. А еще он видел, а может, просто слышал глазами маленькие шарики, снующие туда-сюда по проводам, кашель чужих голосов в черных ловушках телефонных трубок, стрекотание обоев, сползающих по стене, жалобы деревьев, стоящих по щиколотку в соли, и подошвы его жгло, словно и сам он пил корнями не воду, а мутную солено-бензиновую рапу, и мрачные птицы садились на его сучья и сидели, нахохлившись, и ждали смерти - может, своей, а может, и чужой.
Он был всем - не был только собой. Он сделал шаг и поднял вместе с ногой прилипший к ноге земной шар. И стоял так, не в силах опустить ногу, боясь раздавить все, что нечаянно выросло на этой земле за последний день: бородавки гор, лужицы океанов, патагонскую пампу, жирафов и холерных вибрионов, и, конечно, трехпалых ленивцев, и, само собой, биосферу, техносферу и компьютерную сеть Интернет. А ехидный внутренний голос сидел, как наездник, на falx cerebri1 ["Серп мозга" (лат.) - анатомический термин.] и молчал, но Демид, разумеется, знал, что за ним наблюдают и смотрят с усмешкой - что-то теперь он будет делать, чтобы не раздавить своих любимых унау-ленивцев. А Демид - что же он? Опустил ногу обратно, как будто ничего и не случилось. И Земля вернулась на место, даже стала как-то поустойчивей, постабильней, что ли. А Демид терпел - он знал, что еще немного, и сумерки загустеют, и вот уже облезлая лепешка луны шлепнулась на небо, и дырявая завеса ночного купола засветилась звездными прорехами, и воздух стал темнее и кислороднее, а значит, тысячелетие часа уже кончилось и Дема мог вернуться домой - в свое тело, в свое время и в свое "Я".
* * *
- Ф-ф-ф... - Демид растер рукой грудь. - Кажется, отпустило.
Внутренний голос - он, конечно, не уйдет, будет подавать свои ехидные реплики, но это не в счет. Внутренний голос - это он же, Демид, тот, старый Демид, который знает намного больше, только теперешний Демид все равно сильнее, потому что у него есть свой собственный голос, а также туловище, верхние и нижние конечности, аппендикс, член, слюнные железы - все то, чего нет у ТОГО. И, сколько ни насылай на него туманный морок, он все равно останется сильнее и не изменит своего мнения и не захочет вернуться ТУДА, как бы его ни звали, какими бы соблазнами ни искушали.
Уф-ф. Чем заняться-то? Демид ткнул пальцем в глупую кнопку компьютера, и тот послушно выплюнул белые буковки на черный экран. Поиграться, что ли? Компьютер высунул свой белый язык в ожидании подачки. Дема положил на него диск с игрой, и компьютер жадно проглотил его. Во что там Лека сражается? Очередная трехмерная бродилка-стрелялка. Последняя версия. Свежеворованная пиратами. Невиданный рывок в технологии компьютерных игр. Сейчас рванем. Разберемся.
Колонки закашляли разрывами выстрелов. Дема оседлал стул и понесся по ужасным мрачно-грязно-зеленым лабиринтам. Враги рычали справа, слева, сверху, снизу, выпрыгивали из болот с ядовитой водой, сваливались с балконов, с ревом вылетали из-за угла, стреляли, плевались лучами, метали гранаты и ошметки крови. Дема жал на гашетку, разнося в клочья одного урода за другим, нажимал на тайные панели и шел-шел-шел по трупам черт знает куда.
Не стоило ему заниматься этим. Потому что враги вдруг исчезли и знакомая морда появилась на экране.
"Привет, Дема, - сказал Король Крыс. - Ты получил мой подарочек?"
Дема нажал на левый "Ctrl" и метнул в Короля Крыс ракету. Король Крыс игнорировал вспышку, разбившуюся о его нос. "Слабовато, - сказал он. Смелого пуля боится. Теперь моя очередь заниматься вивисекцией. - Он высунул через экран лапу и воткнул коготь Демиду в грудь. - Иди сюда, Защитник, - сказал он и потянул Демида к себе. - Я проголодался. Я так проголодался..."