Потурцин М.. Жанна д'Арк

Рупертус Гейер. Маршал откашлялся и сказал, что он не будет мешать господам
в их беседах, несомненно, более ученых, чем разговоры старого служаки.
- Я намеревался на всякий случай предупредить Вас. Не знаю, буду ли я
завтра иметь удовольствие играть роль хозяина этого замка, - он встал со
стула. Маколей и каноник также встали, каноник сказал, что завтра рано утром
он должен двинуться дальше, ведь его ждут в родном Шпейере. Англичанин и
немец поблагодарили маршала, который по-дружески с ними распрощался, прежде
чем захлопнул за собой дверь.
- Увидимся ли мы когда-нибудь еще раз, господин каноник? - спросил
Маколей.
- Это одному Богу известно. Но я сохраню в памяти нашу встречу, а
поскольку наш генеральный викарий всегда страстно интересуется и мирскими
делами, то Вы можете быть уверены в том, что, с Вашего позволения, я
воспользуюсь нашей беседой и сведениями, полученными от Вас.
Каноник выполнил обещание. Содержание этого разговора у камина с
английским доктором права, состоявшегося в ту достопамятную ночь 9 сентября
1429 года, сохранилось в рукописи под названием "Французская сивилла" и
датировано 27 сентября 1429 года. Считают, что в XVI веке рукопись была
приобретена Мельхиором Гольдастом, который завещал ее городу Бремену. Во
время Тридцатилетней войны рукопись попала в Швецию, откуда королева
Кристина привезла ее в Рим, по всей вероятности, для Ватиканского архива.
Имя автора в поврежденной рукописи безвозвратно утеряно, уже в собрании
Гольдаста он фигурировал как "анонимный клирик". Копию этой ватиканской
рукописи в 1787 году приобрела Парижская Национальная библиотека.

Безмолвие
Почему Жанна не вернулась к себе домой после коронации в Реймсе? Ведь с
самого начала она не обещала ничего, кроме освобождения Орлеана и помазания
Карла как законного короля Франции. И то и другое было выполнено. Отчаянное
письмо Жанны гражданам Реймса, в котором она просит их "никогда не
сомневаться в благом деле борьбы за королевский род", ясно показывает, что
она знала о темных нитях интриг, натянутых у нее за спиной. Тремуй настаивал
на продлении перемирия больше, чем на пятнадцать дней; что же касается
Режинальда, то сохранилось его письмо, написанное несколько позднее, в
котором он без обиняков заявил, что Дева должна уйти из армии, так как этого
желает сам Господь. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Бургундцы даже и
не думали о том, чтобы выполнить свое обещание и не собирались отступать из
Парижа по истечении пятнадцати дней; Бедфорд, английский наместник во
Франции, вновь обрел надежду и написал гневное письмо Карлу VII, в котором
назвал причиной всех несчастий французов его и эту "извращенную женщину,
одетую в мужское платье". После чего Карл, несмотря на законную коронацию,
исчерпал всю скудную силу воли, и для него теперь существовало лишь одно
желание: опять удалиться в свои замки на Луаре.
Итак, почему Жанна осталась? Этот вопрос тем более правомерен, что
видения, направлявшие девушку, - насколько нам известно - теперь к ней не
являлись, и в этой связи мы можем указать на ее немногословные признания:
никакие инспирации не призывали ее к новым деяниям. Если же она вопреки
этому осталась в войске и продолжала свою деятельность, то можно ли сказать,
что в этом была ее вина? А может быть, просто наступила пора зрелости,
взрослой самостоятельности, со всеми вытекающими отсюда возможностями
заблуждения или вины? Как бы то ни было, после реймсской кульминации
произошла внезапная перемена, вслед за которой с неумолимой
последовательностью готовился последний акт ее жизненной драмы. Жанна
прервала перемирие, заключенное Тремуем и Режинальдом. Конечно, с самого
начала она предупреждала друзей и врагов, устно и письменно, что не оставит
армию и поведет ее дальше, если по истечении пятнадцатидневного срока не
наступит мира. Ведь Париж - столица, а Париж находился в руках врагов.
Это случилось 8 сентября, в одиннадцать часов утра, спустя семь недель
после реймсской коронации. Не успели парижане разойтись по домам по
окончании торжественной мессы в честь праздника Рождества Богородицы, как у
ворот Сент-Оноре в западной части города послышались выстрелы. В общей
суматохе невозможно было установить, кто первый начал кричать на улицах, что
французы ворвались в город и нужно сдаваться. Поскольку англичане накануне
распространяли слухи о том, что "господин де Валуа" - как они называли Карла
VII, - войдя в город, тут же перебьет всех, мужчин и женщин, знать и
бедняков, жители Парижа стремглав бросились в свои дома и крепко заперли
засовы.
Тем временем наемники, находившиеся на городских стенах, увидели, что
французы уже взяли первый крепостной вал и при поддержке артиллерийского
огня начали штурмовать бастионы. В два часа пополудни Дева со своим знаменем
стояла у второго рва и кричала, призывая город капитулировать. Ров был
глубокий и до краев наполненный водой, она пыталась найти в нем мелкое
место, спокойно и беззаботно измеряя копьем глубину, словно это был
обыкновенный водоем, куда не сыпались ни стрелы, ни камни. Маршал де Рэ
находился поблизости от нее, к нему и к тем, кто шли за ним, она обратилась
с приказом бросать в ров фашины, чтобы соорудить переправу.
Только услышав радостный крик, донесшийся со стен, где находились
англичане, знаменосец Девы обратил внимание, что что-то произошло. Он
огляделся и заметил, как Жанна содрогнулась от боли, которую ей причинила
стрела, вонзившаяся в бедро. Он бессознательно открыл забрало, желая помочь
Деве, но в тот же миг в его незащищенную переносицу попал камень, и
знаменосец рухнул замертво.
Послышался новый крик радости с городских стен, а затем голос Девы:
- Друзья, сохраняйте мужество, я не отступлю, пока город не будет взят!
Но защитникам на городских стенах было хорошо видно, что "ведьма" еле
держится на ногах, и, как только она исчезла за рвом, битва, не дававшая
перевеса ни одной, ни другой стороне, разгорелась с новой силой и
продолжалась до захода солнца. В сумерках Алансон подал сигнал к
отступлению.
- Дева Жанна, мы заберем Вас с собой, - Жан Орлеанский и Алансон
подошли к Жанне, лежащей у стены.
- Я останусь здесь, я это обещала, - в надвинувшихся сумерках ее лицо
выглядело бледным и печальным.
- Вы не можете оставаться здесь на ночь, Вам нужно
перевязать ногу.
Подошел Жиль и, склонившись над кровавой стрелой, которую Жанна вынула
из раны, спросил, требуют ли от нее голоса, чтобы она сегодня стремилась
взять
Париж?
- Нет, они не говорят, что я должна занять Париж.
- Пойдемте, Жанна, завтра наступит новый день, и мы на рассвете
попытаемся совершить прорыв с другой стороны, мост уже готов, - уговаривал
ее Алансон. А Бастрад тем временем подмигнул Жилю де Рэ. Жанна от них
некоторое время отбивалась, но все же они втроем усадили ее на коня и
привезли в лагерь. Жиль подумал о том, что это был первый случай, когда Дева
позволила себя к чему-либо принудить.
На следующее утро, при бледном свете солнца, едва пробивавшегося сквозь
надвигающийся туман, в лагерь со стороны Сен-Дени прискакали всадники.
- Проклятье, кто это? - пробормотал Алансон. Вот уже несколько дней его
преследовали дурные предчувствия.
- По приказу короля, - закричал предводитель всадников, фаворит Тремуя
граф Клермон. - Где Дева?
Она сидела вместе с командирами перед палаткой, в кольчуге, с
перевязанной ногой.
- Я здесь.
- Его Величество король передает Вам привет. Он приказывает прекратить
наступление на Париж. Сегодня не...
- Что же нам - ждать, пока англичане не пришлют подкрепление? -
воскликнул Алансон, а Жан Орлеанский добавил:
- Сегодня или никогда!
И все же Жанна сказала
- Договаривайте до конца, граф Клермон. Клермон обвел присутствующих
высокомерным холодным взглядом, наслаждаясь своим могуществом.
- Наступление не состоится ни сегодня, ни завтра. Армия будет
распущена. Тотчас же. По приказу короля.
Послышалось ворчание, похожее на начинающуюся грозу, зазвенели
кольчуги, и через мгновение Жанну обступили преданные ей люди, а Клермон
заручился поддержкой шестидесяти дворян, составляющих его охрану.
"Невозможно! Мы наступаем! Посторонитесь, наши кони затопчут вас!" Кони
вставали на дыбы, руки сжимали оружие.
- Тихо! - закричала Жанна, и шум затих, лишь на подступах к Парижу
слышался глухой угрожающий гул.
- Граф Клермон, каковы причины этого решения?
-Я изложил содержание приказа. Прочего мне не сообщили.
- Известно ли королю, что уже подготовлен мост, по которому мы
собираемся совершить прорыв с северо-востока?
- Сегодня ночью мы по высочайшему повелению разобрали этот мост.
Щеки Жанны лихорадочно горели.
- И когда же мы все-таки наступаем?
- У нас есть приказ применить к Вам силу, Дева Жанна!
Внезапно воцарилась такая мертвая тишина, что можно было подумать,
будто ударила молния и поразила все живое в округе.
- Во имя Господа, мы сдаемся. Герцог Алансон, сделайте, как приказал
король. Скажите всем, что Дева желает этого.
Того, что случилось в дальнейшем, никто точно не знает. Кровь пролита
не была, кулаки разжались, коней расседлали, наемников отпустили.
Солнце взошло над башнями Парижа, англичане были изумлены случившимся,
а затем расхохотались. Эти дни были описаны в летописи следующими скупым
словами: "Так была сломлена воля Девы и распущена армия короля".
В суматохе Дева исчезла. Наемники, разошедшиеся по домам, жители
Сен-Дени, еще позавчера державшиеся за край ее плаща, командиры, искавшие ее
с тоской в сердце, - никто не знал, где она. Жиль де Рэ пустым взглядом
блуждал по окрестностям, он отправлял своих слуг на поиски Жанны: они должны
были прочесать каждый ров, каждый дом. Они возвращались ни с чем. Никто из
них не видел Жанны. Ни Паскерель, ни паж Луи. Король уже давно отправился
куда-то в южном направлении; рыцари собрались последовать за ним.
-Алансон, где, во имя Христа, Дева? -спросил Жиль. Жан Алансон выглядел
заплаканным.
- Не знаю. Нам не следовало слушаться короля. Случилась беда. Если
Жанна не ранена... то я полагаю, что она все выдержит. Пойдем, нужно
двигаться вперед, а то нас схватят годоны.
- А Жанна?
- Должно быть, она поехала к королю.
Но Жиль в это не верил, он опять слез с коня.
Когда он вошел в собор Сен-Дени, смеркалось; в вечернем свете
великолепное окно переливалось мягкими зелеными, голубыми и золотыми тонами,
неф был погружен во тьму и тишину. Только перед алтарем святого Дионисия
горели две свечи - и вот, когда глаза Жиля привыкли к сумраку, он увидел,
что там стоит на коленях какая-то фигурка, маленькая фигурка в кольчуге и в
штанах, с поднятой головой, постриженными "под кружок" волосами.
Так значит, она здесь! Жиль, не шелохнувшись, смотрел на горевшие
свечи. С ним происходило нечто странное - он не мог понять что. Усиливалась
боль, столь мучительная и безнадежная, словно он не нашел Жанну, а потерял
ее навсегда... Но что же висит там, над сотней портретов жертвователей, над
восковыми фигурками и сердцами тех, кто на протяжении десятилетий, вероятно,
даже столетий приносил пожертвования этому собору в знак благодарности или
самоотречения? Что-то большое, блестящее... Он всмотрелся пристальнее, затем
его взгляд вернулся к кольчуге Жанны, и только теперь Жиль понял: это были
сияющие доспехи, безупречно изготовленные турскими кузнецами, они висели на
гвозде рядом с алтарем - принесенные в жертву.
Тишину нарушил крик, похожий на вопль человека, раненного в сердце.
Жанна повернула голову. На каменном полу на коленях стоял Жиль, спрятав лицо
в ладони. Он не услышал, как Дева мимо него прошла к выходу. Жиль остался
стоять на коленях, но он не молился. В этом соборе был погребен Дионисий,
ученик апостола Павла, а вместе с ним - и тайна девяти чинов ангельских.
Дионисий был последним, кто еще мог видеть ангелов. На этом же самом месте
он, Жиль де Рэ, хоронил свою веру в то, что и в его эпоху существовал
человек, для которого дверь в царство ангелов была раскрыта. Жанна
отреклась, Жанна покорилась, Жанну победил этот дьявол Тремуй.
Сквозь осенний туман, по опавшей листве ехали они к королю. Лицо Жанны
горело, зубы стучали в лихорадке; сопровождавшие ее мужчины глухо ворчали.
- Если бы я не была ранена, я бы не сдалась, - сказала она.
- Тогда зачем Вы пожертвовали храму Ваши доспехи?
- В знак благодарности, во имя спасения. Разве военные люди так не
делают, когда бывают ранены?
- А Ваш меч, меч из Фьербуа, Вы тоже принесли в жертву?
- Меч из Фьербуа сломан.
Жанна посмотрела вперед, отпустила поводья и замолчала. Первым впустил
сомнения в свою душу Жиль де Рэ, теперь оно вползало в сердца остальных
рыцарей. Деву больше не понимали.
Короля догнали только в Жьене; не останавливаясь, он спешил в свои
замки на Луаре, рыцарям он сказал, что у него не осталось денег, что он их
отпускает и каждый из них может подумать о том, чтобы вернуться в свою
семью. Архиепископ и Тремуй участвовали в переговорах, при успешном
проведении которых, по словам Карла, отпадала всякая необходимость в
продолжении военных действий. Наступила пора сбора винограда, с деревьев
падали орехи величиной с детский кулак. Карл объявил, что все должны
отправиться на зимние квартиры.
Из Сен-Дени донесся слух о том, что англичане украли из собора доспехи
"ведьмы" и, радостно горланя, разбили их. С ожесточенным лицом Алансон
настойчиво пытался убедить Жанну:
- Начнем наступление на Руан! Пока Вы здесь, наемники и деньги
найдутся.
- Король не позволяет этого, Алансон. Возвращайтесь к себе домой, я
обещала Вашей жене, что Вы вернетесь цел и невредим.
Что это значит - вспылил он, - неужели она больше не думает о Франции?
Она покачала головой с улыбкой, обидевшей его до глубины души. Но затем он
все же пришел с ней попрощаться. Он сказал, что ненавидит Тремуя, который
ведет себя при дворе так, словно короновали его. Алансон собирался вернуться
в свои владения и ждать, пока Жанна его не позовет. Она отпустила его,
своего "прекрасного герцога", поверившего в нее с тех пор, как в первый раз
поклонился ей в замке Шинон в присутствии короля, или даже в тот час, когда
он охотился на перепелов и ему рассказали, что некая девушка приехала в
Шинон, чтобы спасти Францию. За семь месяцев, прошедших с того дня, ни
малейшая тень не омрачила их дружбы. Он был ей братом, и она была к нему
ближе, чем к другим, и здесь не требовались слова.
Но сейчас, когда Алансон склонился перед Жанной, а она с бодрой улыбкой
сказала: "Идите с Богом, Он вознаградит Вас за то, что Вы сделали для
Франции", - сейчас он и не подозревал, как тяжело Деве расставаться с ним,
как тяжело видеть его в сомнении и - молчать.
Это был триумф для Тремуя, и вечером он хотел его отметить, ибо никогда
не мог терпеть взаимопонимания между Жанной и Алансоном и думал, что если
Алансон уйдет, то ему будет легко отделаться от всех остальных.
На следующий день Жан Орлеанский опустился на колени перед Карлом, он
умолял короля, чтобы тот позволил ему продолжать борьбу с англичанами до тех
пор, пока последний англичанин не будет изгнан из Франции и Франция снова не
заживет мирной жизнью.
Карл неуверенно посмотрел на него, затем сказал тонким и упрямым
голосом:
- Как и Вы, я желаю мира, но для чего нам еще сражаться? Бургундцы
просили о продолжении перемирия, а англичане также не стремятся к сражениям,
они устали, - он топнул ногой. - Я запрещаю впредь сражаться во имя короля!
- Это Ваше последнее слово, сир?
- Мое последнее слово.
Итак, Жан Орлеанский также вынужден был вернуться в родной город и
попросил Жанну приехать к нему в гости. Но Жанна обещала посетить храбрых
граждан Орлеана только на Рождество. Ла Гир, не уходя в отставку, объявлялся
то в одном, то в другом месте. На свой страх и риск он начал наступление в
Нормандии, заявив, что если кто-нибудь желает ему в этом воспрепятствовать,
то пусть сообщит. Тремуй с облегчением вздохнул. Из всех друзей Жанны при
дворе остался один Жиль де Рэ. Он с угрюмым видом, не говоря ни слова,
слонялся по округе, затем стал разыскивать мальчиков, имеющих талант к
пению; он избегал Жанну, и злая предательская складка появилась около его
красного рта. Тремуй не понимал его состояния, но иногда, когда он тайком
смотрел на Жиля, его охватывало нечто вроде страха перед любимым
племянником. Несколько лет назад один астролог предупреждал Тремуя
относительно отпрысков его собственного рода: когда один из них вырастет, он
будет покушаться на его жизнь. Тремуй никогда не забывал об этих словах;
несмотря на внешнюю самоуверенность, он был подозрителен и суеверен.
Недавно, когда он упал с лошади и чуть не сломал себе шею, его конюший
заявил, что лошадь была заколдована чародеем, тем флорентийцем со злым
взглядом, который служит барону де Рэ. Затем любящий лакомства слуга
попробовал вина, поднесенного к столу, и через три дня умер по так и не
выясненным причинам. Тогда Тремуй приказал одному из своих старых слуг
наблюдать за племянником, но тот не заметил ничего подозрительного, а
флорентийца по имени Прелати никто больше не видел. Вероятно, все это было
предубеждением, и Тремуй, любя Жиля, был склонен уговаривать себя, что
совершает ошибку. И по-прежнему дядя и племянник вместе охотились, а
вечерами вместе напивались... Но почему все-таки Жиль не находил себе места?
Только потому, что он все еще верил в Жанну.
Тремуй спросил Карла, не обращалась ли Жанна с его ведома с письмом к
жителям Реймса, не написала ли она, что придет к ним на помощь в случае
продвижения англичан - и не навсегда ли Франция оказалась под властью этой
крестьянской девушки? Тремуй появлялся рядом с королевой и шептал ей на ухо,
что Жанна стала играть роль первой дамы при дворе, а Жилю говорил, что если
тот не позаботится о своих имениях, то у него вскоре кончатся доходы. Но
Жиль в ответ пренебрежительно пожимал плечами, Карл отмалчивался, а королева
просто смеялась: такая соперница ей даже нравилась. Только Режинальд
сочувственно кивал головой, он говорил о терпении, которое должен проявлять
человек, если в каких-то поступках открывается воля Господня. Тремуй пил
больше, чем когда-либо, хотя вино из каждой бутылки сначала должны были
пробовать слуги.
Как-то утром, устав от безделья, Жиль предстал перед Жанной с
умоляющими глазами. По его мнению, она должна была, в конце концов, призвать
их к дальнейшим действиям; разве она не видит, что Тремуй хочет сначала
убрать всех командиров, а затем и ее? Он, Жиль, был готов сделать все, что
бы ей ни посоветовали голоса.
Склонившись перед ней, нахмурив брови, он ожидал ответа. Некоторое
время она молчала, затем ответила с некоторым высокомерием:
- Кто говорит Вам, что мои голоса что-то советуют?
Он прислушался - и вдруг понял: голос Жанны, известный ему лучше других
голосов, изменился. Глаза и слова могли хранить ее тайну, но голос не мог
обмануть его. Но что это была за тайна? Может быть, Дева внезапно стала
обыкновенным человеком, с сомнениями и трудностями, как у всех?
- Ваши советники из потустороннего мира... Дева Жанна, разве Вы их уже
не слышите? Девушка отвела глаза.
- Не нужно больше о войне, - тихо сказала она.
- Но зачем же Вы остаетесь при дворе? - у него перехватило дыхание, он
думал о Сен-Дени. Той Жанны, которая разговаривала с ангелами, слышала
голоса мертвых, знала небесные запахи, больше не было. Стоявшая перед ним
женщина-пережила ли она хоть что-нибудь из того, что пережил он сам? Или она
стала такой же, как другие?
Он распростер руки, словно желая обнять девушку и по-братски ее
утешить, и все-таки содрогнулся от странного ощущения триумфа. Но тут в
комнату вошел д'Олон, и Жанна сказала более отчужденным, чем прежде, тоном:
- Вы не в состоянии все понять, господин де Рэ.
Казалось, что в ту неделю события, наконец, стали разворачиваться так,
как хотел Тремуй. Жиль внезапно куда-то исчез, не попрощавшись, вместе со
всеми своими слугами; Жанна опять преклоняла колени перед королем, умоляя
его о том, чтобы Карл использовал ее для военных действий до конца года.
Тремуй сказал, что французам пока не сдались два города:
Сен-Пьер-ле-Мутье и Ла- Шарите. Не хочет ли Жанна начать их осаду? Жители
города Буржа обещали ей выдать авансом тысячу триста золотых крон, если
посланница Господа, Дева, что-нибудь предпримет.
Сен-Пьер-ле-Мутье был взят штурмом, но Ла-Шарите не сдавалась. Наступил
ноябрь, напрасно ждала Жанна тысячу триста крон, обещанных Тремуем. У
наемников не было шерстяной одежды, которую раньше присылал верный Орлеан,
они находились в бедственном положении. Жанне пришлось отступить от
Ла-Шарите несолоно хлебавши, началась зима, оставалось совсем немного
времени до Рождества.
- Почему Вы не взяли этот город, хотя Господь повелел Вам сделать это?
- спросил Режинальд Жанну, как только она возвратилась а Бурж, на зимнюю
квартиру короля.
- Кто Вам сказал, что Господь мне это повелел?
Режинальд пригласил Паскереля, которого восемь месяцев назад назначил
духовником девушки. Всякий раз, когда он видел этого монаха августинца, его
охватывал гнев. Он полагал, что совершил ошибку.
- Как поживает Ваша подопечная? - глаза у Режинальда были
полуприщурены, от его взгляда монах всегда терял присутствие духа. - Вы мне
уже давно ничего не рассказывали о Жанне.
- Она причащается как обычно, господин архиепископ. Здесь в Бурже она
ведет крайне уединенный образ жизни. Она живет в доме почтенной дамы
Маргариты Ла-Турульд, которая готовит ей пищу и ходит с ней в баню; эта дама
уверяет меня, что Жанна во всем остается целомудренной и непорочной.
- Это мы уже давно знаем, Паскерель. Речь идет о другом. Как обстоит
дело с ее инспирациями?
- Об этом мне ничего не известно. Всякий раз, когда я о них начинаю
спрашивать, она молчит.
- Даже на исповеди? Паскерель опустил голову.
- Да, господин, даже на исповеди.
- Мне сообщили, что граф Арманьяк спросил ее, какой из троих пап
подлинный, об этом Вам тоже ничего не известно?
- Известно, господин архиепископ, у меня есть вот это письмо, -
Паскерель пошарил в своем широком рукаве и вынул оттуда свернутый пергамент,
в который Режинальд, по своему обыкновению, жадно впился.
- "Моя возлюбленная госпожа, - тихо читал Режинальд. - Я смею смиренно
к Вам обратиться... На Священный престол теперь претендуют три человека:
один из них живет в Риме, и зовут его Мартин, его слушаются все христианские
короли; другой живет в городе Панискола в королевстве Валенсия, и его зовут
Климент VII; о третьем вообще неизвестно, где он живет... Не соблаговолите
ли Вы спросить Господа нашего Иисуса Христа, чтобы Он, проявив Свою
бесконечную благость, объяснил нам Вашими устами, который из троих пап
подлинный.
Преданный Вам, граф д'Арманьяк?
Режинальд положил письмо на столик рядом с собой, возникла пауза, от
которой у Паскереля стало тяжело на душе. Он вздохнул, сложил руки и
продолжил свой отчет:
- Недавно она получила запрос по поводу гуситов. И это письмо я хотел
бы Вам...
- Один момент, - прервал его Режинальд, - мы остановились на послании
графа д'Арманьяка. Что на него ответила Жанна?
- Ничего, господин архиепископ. Она садилась на коня, вокруг нее, как
всегда, собрались люди, и когда в приехавшем к ней человеке узнали
Арманьяка, у всех стали вздыматься кулаки. Вы знаете, что Арманьяки
свирепствовали в нашей стране более люто, чем англичане и сарацины, - да
сжалится над их жертвами Господь! В спешке Жанна сказала, что у нее нет
никакого мнения по этому вопросу и она вообще ничего не знает о том, что
трое пап претендуют на престол святого Петра...
- Не хватает только приглашать детей на Вселенские Соборы, - обозленно
пробормотал Режинальд. - А что она сказала о гуситах?
- Господин архиепископ, письмо пока находится у нее. Некоторые граждане
хотят знать, что навлекает на себя эта секта, сжигающая в Богемии храмы и
статуи святых. Она сказала мне, что ей нечего на это возразить.
Режинальд встал, подошел к окну и стал смотреть на проплывающие снежные
облака. Казалось, он забыл о присутствии Паскереля.
- С Вашего разрешения я задам Вам вопрос: Вы были на Констанцском
Соборе? - наконец спросил августинец.
- Да. Как архиепископу Реймсскому, мне пришлось наблюдать за сожжением
Яна Гуса... Какой упрямец, с его уст не слетело ни звука, хотя горел он
медленно... - Режинальд обернулся, и тут же раздался стук в дверь. Паж
спросил, можно ли принять господина канцлера. Не успел Режинальд рассеянно
кивнуть, как вошел Тремуй.
- Я, должно быть, мешаю?
- Нет, но я буду занят еще некоторое время.
С подчеркнутым равнодушием Тремуй опустился на табурет и пробурчал, что
пока он погреется у камина, ведь сегодня чертовски холодный декабрьский
день.
- Верно ли, что сегодня рано утром Дева уехала из города? - спросил
Режинальд монаха августинца.
- Да, господин, ее пригласил город Орлеан, в ее распоряжение
предоставили дом. Жанна там встретится с матерью и будет с ней и с братьями
справлять Рождество.
- Вас она не взяла с собой?
- Поездка не должна быть столь долгой. И я подумал...
Режинальд столь внезапно хлопнул Паскереля по плечу, что тот вздрогнул.
- Вы не думали! Вы вообще слишком мало думаете. Поезжайте вслед за ней.