Потурцин М.. Жанна д'Арк

Бедфорд приказал войскам приблизиться к Парижу на случай, если вспыхнет
восстание.
Начиналась неравная борьба между крестьянской девушкой, которая не
отличала "а" от "б", и сотней ученейших профессоров первого университета
мира; неравная борьба между мужчинами, живое мировоззрение которых
окаменело, превратившись в неподвижный закон, и девушкой, своими
собственными силами читавшей по Книге Господней; между людьми, которые,
будучи воплощением земной мощи, действовали из страха перед земными
властями, и существом, лишенным всяческой земной поддержки, но черпавшим
силу из областей, не принадлежащих к этому миру. То, что здесь решалось,
лишь на поверхности было борьбой Англии за ее господство во Франции; в
действительности же речь шла о наступлении новой эпохи для христиан.
На последнюю из тринадцати святых ночей, опустившихся над Руаном, выпал
девятнадцатый день рождения девушки Жанны.
Она сидела в башне герцогского замка, может быть, даже в специально
изготовленной клетке из железных прутьев, где в первые недели ей можно было
только стоять, с кандалами у шеи, на руках и ногах. Что касается
подробностей ее страшного заключения, то разные источники значительно
отличаются друг от друга в этом вопросе, ибо впоследствии хронисты не были
склонны к раскрытию всей правды. Во всяком случае, день и ночь английские
наемники подглядывали за ней, издевались, а по некоторым источникам - даже
мучали ее. Разумеется, держать Жанну под мирской охраной было нарушением
закона, ибо обвиняемому Церковью полагалась церковная охрана и к тому же
одного пола с заключенным, но англичане этого не позволили. Жанна была не
обыкновенной женщиной, а существом, пользовавшимся магическими силами, как
бы то ни было, Катрин де Ла-Рошель - сама оказавшаяся в Париже и
заподозренная в колдовстве - предупреждала, что в какую бы трудную ситуацию
ни попала Жанна, дьявол поможет ей из нее выскользнуть. Уорвик оказался
коварнее черта.
Всегда считалось неприличным для посетителей-мужчин в любое время дня
лицезреть мучения жертвы-женщины, но Уорвик и его люди, даже Бедфорд и
маленький король подали дурной пример и появлялись у нее в камере. Так же
постыдно - хотя эта хитрость уже использовалась в деле с альбигойцами, - что
наняли клирика, который представился другом Жанны и сообщал ей фальшивые
новости из Домреми. Казалось, Жанна ему верила, поскольку он был
священником, и исповедовалась ему. Но исповедь не выявила ничего, что для
писца, спрятавшегося за дощатой стенкой, могло бы показаться важным. Это,
однако, были лишь незначительные попытки, которые епископ Кошон считал
целесообразными, чтобы сломить у пленницы волю к сопротивлению. Процесс
должен был состояться по всей форме, и тем большим оказалось бы его
воздействие.
Пленнице были дозволены только вода, хлеб и кое-какая скудная пища -
едва ли Жанна ела что-то еще. Но освященной гостии, значившей для нее
больше, чем просто питание, ей не давали. Тело Господне - не для чертовой
потаскухи.
Кошон собрал все, что только удалось собрать: высказывания и письма,
мнения богословов-экспертов, сообщения пленной и военные доказательства. Он
тщательно подобрал себе сотрудников и заседателей, и от главного инквизитора
Франции, который сам, к сожалению, отсутствовал, получил неограниченные
полномочия "ножом вырезать болезнь ереси, подобно раку свирепствующую в теле
больной". Были приглашены аббаты ученейших орденов: доминиканского,
францисканского; образованнейшие господа Руана, субинквизитор Нормандии,
более ста докторов, лиценциатов и профессоров богословия, юриспруденции и
философии, все они имели духовный сан и, само собой разумеется, подбирались
по принципу отсутствия враждебности к английским завоевателям.
Но не был выслушан ни один свидетель защиты. И не было предусмотрено
оказать Жанне какую бы то ни было судебную поддержку. Когда процесс уже
продолжался более месяца, Жанне предложили выбрать "советника", но только из
присутствовавших заседателей. Она отказалась. Девятнадцатилетняя девушка в
полном одиночестве вела защиту, и не только самой себя, но и короля, и дела
Франции.
Прошло два месяца с тех пор, как Жанну привезли в Руан, два месяца она
была закована в кандалы: испытывала непрерывные муки под глумливыми
взглядами и наглыми руками, беспомощная, молчаливая и осознавшая
неизбежность своей судьбы.
Наступило 21 февраля 1431 года, было восемь часов утра.
- Эй, вставай! - закричал грубый голос. Со скрежетом открылась дверь в
камеру, на которой висело три замка, Жанне расковали ноги и столкнули ее
вниз по лестнице. Ноги не слушались, свет причинял боль глазам, у нее
кружилась голова. Длинные коридоры, новые лестницы, множество дверей. И,
наконец - какое блаженство она ощутила! - легкий запах фимиама, комната в
часовне, освещенная свечами. Жанна посмотрела на алтарь и захотела
преклонить перед ним колени. Только тогда она обнаружила, что алтарь пуст, а
справа и слева на церковных стульях, поставленных длинными косыми рядами,
сидят мужчины в сутанах, в черных и белых рясах. Сорок три пары любопытных
глаз уставились на нее, ту, про которую епископ Кошон сказал, что она сидит
в темнице как небольшая горстка смертной плоти.
Эта "небольшая горстка" оказалась существом в рейтузах и пажеском
камзоле, но с телом женственным и прекрасно сложенным. Волосы, теперь
ниспадавшие на плечи, окаймляли бледное, на редкость милое лицо, глаза
смотрели ясно и мужественно. Она встала в центре комнаты, сложив руки,
закованные в кандалы.
- Нужно позволить ей сесть, а то она может оказаться без сил, -
прошептал молодой доминиканец Изамбар своему соседу. Тот покачал головой,
взглянул на Кошона и в знак предупреждения поднес палец к губам.
Епископ Кошон, сидя на высоком церковном стуле с роскошной резьбой,
гордо поднял свою величественную голову и открыл заседание.
- Известная женщина, обыкновенно называемая Девой Жанной, которая была
взята в плен на территории нашей епархии Бове, передана нам нашим
благородным христианским государем, королем Франции и Англии, по подозрению
в суеверии. Мы, епископ Бове, изучив ее деяния, позорящие нашу святую веру
не только во Французском королевстве, но и во всем христианском мире,
постановили предать Жанну нашему суду с тем, чтобы допросить ее относительно
вопросов веры, которые ей будут предложены.
Кошон сделал паузу, со своего возвышения он посмотрел на стоявшую
девушку.
- Жанна, ты, которая здесь присутствуешь, от всего нашего милосердия мы
требуем от тебя говорить только чистую и полную правду, чтобы этот процесс
во имя сохранения и возвышения католической веры и с благодатной помощью
Иисуса Христа, Господа нашего, Чье дело мы представляем, быстро продвигался
вперед и твоя совесть была бы очищена. Итак, поклянись, положив два пальца
на Евангелие, говорить только правду.
В комнате стояла тишина, лишь скрипели по пергаменту перья двух писцов,
они также были духовными лицами. Старшие судьи равнодушно смотрели перед
собой, молодые бросали стремительные взгляды на девушку, а затем опускали
головы. Тусклый свет февральского солнца преломлялся в небесной голубизне и
рубиново-красном цвете великолепных окон.
- Я не знаю, о чем Вы меня собираетесь спрашивать, - раздался голос
девушки - голос, о котором Жиль де Рэ, знаток голосов, говорил, что никогда
не слышал ничего подобного. Он звенит, как серебряный колокольчик,
призывающий на молитву, подумал доминиканец Изамбар, сидевший в последнем
ряду. - Вы можете задавать мне вопросы о таких вещах, про которые я Вам
ничего сказать не могу.
- Поклянешься ли ты говорить правду обо всем, что касается веры, если
ты это поймешь?
-Я охотно буду говорить об отце и матери и обо всем, что я сделала с
тех пор, как ушла от них. Но что касается моих вдохновений, которые я
получаю от Господа, о них я не говорила ни с кем, за исключением моего
короля. Я о них не расскажу ничего, даже если Вы мне отрежете голову. Мои
голоса приказали мне молчать.
- Делай, что я тебе говорю. Поклянись в отношении веры.
Один из господ протянул ей требник, она преклонила колени и положила на
него обе руки в кандалах.
- Об этих вещах я клянусь говорить правду, во имя Господне.
Только теперь Кошон подал ей знак сесть на приготовленную для нее
скамью.
- Как тебя зовут?
- На моей родине меня называли Жаннеттой. С тех пор, как я приехала во
Францию, меня стали звать Жанной.
- Место твоего рождения?
- Я родилась в Домреми.
- Как зовут твоих родителей?
- Отца зовут Жакоб д'Арк, а мать - Изабель Роме.
Кошон спросил, когда она крестилась и кто ее крестил; его интересовали
имена ее крестного отца и крестной матери, затем он спросил, сколько ей лет.
- Девятнадцать.
- Какие молитвы тебе известны?
- "Отче наш", "Богородица" и "Верую". Никаких других молитв я не знаю.
- Расскажи "Отче наш"! - считалось, что одержимые дьяволом не могут
произносить священных слов. Все в ожидании смотрели на нее. Сможет ли Жанна
молиться?
- Если Вы пожелаете выслушать мою исповедь, то охотно.
- А в противном случае нет?
Жанна молчала. Она покачала головой: нет. Делать было нечего. Кошон
бросил на судей многозначительный взгляд.
- Мы запрещаем тебе убегать из твоей тюрьмы, ибо обвиняем тебя в
суеверии. Ты это обещаешь?
- Если бы я могла убежать, то никто меня не упрекнул бы в каких-либо
преступлениях против веры.
Кошон поднял брови, а затем подумал, что против такой логики трудно
что-либо возразить.
- Ты на что-нибудь жалуешься?
- Да. На то, что мои руки и ноги держат в кандалах.
- В других местах ты уже не раз пыталась бежать, поэтому приказали тебя
заковать.
- Правильно, я действительно хотела бежать и сделала бы это даже
сегодня. Каждый пленный имеет право бежать.
Кошон не намеревался в тот день затягивать заседание. Он спросил лишь о
подробностях ее ухода из Домреми, о ее прибытии в Шинон, затем посмотрел на
коллег и сделал знак стражникам отпустить девушку. Трое англичан должны были
поклясться в том, что будут наблюдать, чтобы ни один человек не посетил
девушку в заточении, таков приказ епископа.
На следующий день, в четверг, она предстала перед судьями во второй раз
и должна была снова клясться. Сегодня епископ Кошон поручил допрос Жану
Боперу, доктору богословия из Сорбонны. Это означало, что говорить должен
был не он один; кроме того, на Бопера можно было положиться, он знал, чего
хотел. Один из его рукавов был пуст: Бопер потерял руку в схватке с
грабителями.
- Я уже вчера поклялась, этого достаточно, - ответила Жанна.
Жан Бопер проглотил этот ответ, но разве вчера Кошон не пропускал
многого мимо ушей?
- Обучена ли ты какому-либо ремеслу или искусству?
- Да, шить и прясть. Что касается этого, я не уступлю ни одной женщине
из Руана.
- Что ты делала дома?
- Помогала по хозяйству.
Доктор Бопер планировал не останавливаться долго на подробностях, а
сразу перейти к основному.
- Каждый ли год ты исповедовалась в грехах?
- Да. Господину приходскому священнику, а когда он был занят, то
какому-либо другому
- Когда ты в первый раз услышала свои голоса?
- Когда мне было примерно тринадцать лет, около полудня, когда я
находилась в отцовском саду... Я услышала их справа, со стороны церкви. Там
было большое сияние.
Бопер наклонился.
- Как ты могла заметить сияние, если оно было сбоку?
Услышала ли что-нибудь Жанна? Она молчала.
- В каком обличье предстал перед тобой голос?
Бопер был образованным богословом, он знал, что сверхъестественные
явления можно не только слышать, но и видеть.
- Это был архангел Михаил. Сначала я не знала его имени... Голос два
или три раза призывал меня идти во Францию, к королю... пока я совсем не
ушла из дома. Я должна была отыскать капитана Бодрикура, чтобы он меня
сопровождал, и мне требовалось найти коня. Я была бедной девушкой, и денег у
меня не было. В Вокулере я познакомилась с капитаном, голос сказал мне, что
это он. Дважды он мне отказал, лишь на третий раз предоставил людей в мое
распоряжение.
- Значит, именно тогда ты впервые надела мужское платье - и по чьему
совету? - теперь спросил Кошон. Она покачала головой.
- Спрашивайте дальше.
В этом пункте следовало быть непреклонным.
- Это какой-нибудь мужчина тебе посоветовал? На лице Жанны появилось
подобие улыбки.
- За это не несет ответственности ни один мужчина.
- Это тебе посоветовали твои голоса?
- Я полагаю, что мои голоса давали мне хорошие советы.
Кошон посмотрел на Бопера взглядом, который говорил: вот видишь, как
следует поступать, если что-то нужно выведать. Почтенные ученые зашептались,
склонив головы, то тут, то там к старческому уху прикладывали ладонь, чтобы
лучше расслышать нежный голос. Маншон и Колль, оба священники, служившие
писарями, быстрее заскрипели перьями по пергаменту.
- Когда я прибыла к королю, то узнала его по подсказке моих голосов. Я
сказала ему, что меня послал Господь освободить Орлеан и привести его к
коронации.
- Когда голоса указали тебе на короля, не видела ли ты там какого-либо
сияния? - из хитрости был задан этот вопрос или же из любопытства? Карл VII
- враг Англии, и увидеть Божью помощь на его стороне означало
государственную измену.
- Простите меня, позвольте мне пропустить это. Но перед тем, как мы с
королем двинулись к Орлеану, мне неоднократно были явления разных лиц, от
которых я получала указания.
- Какие явления и указания получил твой король?
- Этого я Вам не скажу. Пошлите за королем, и он Вам ответит, - король
не мог найти лучшего адвоката, чем эта девушка, защитить которую он сам не
сделал ни малейшей попытки.
- Ты часто слышишь твои голоса?
- Не проходит и дня, чтобы я их не слышала. Я давно бы уже умерла, если
бы они меня не утешали.
- Какими словами они тебя утешают?
- Обычно они мне говорят, что меня освободит великая победа. Или же
так: будь спокойна, принимай все как есть, в конце концов ты окажешься в
раю.
- Когда же, по-твоему, ты будешь на свободе? - поспешил спросить Бопер;
было важно поймать ее на несбывшемся пророчестве.
- Это не должно Вас касаться. Я не знаю, когда я буду на свободе.
- В тюрьме ты тоже слышишь голоса? - речь шла об инспирациях, и судьи
готовы были задавать любые вопросы для установления всех "что" и "как".
- Да.
- Когда ты в последний раз ела или пила?
- Вчера после полудня.
- А когда ты в последний раз слышала свои голоса?
- Вчера - и сегодня.
- В котором часу?
- Рано утром, затем к вечерней молитве, а в третий раз - когда колокола
звонили к "Богородице", - это было сказано с такой осознанностью и
уверенностью, как если бы человек в абсолютно здравом уме отвечал, когда он
в последний раз исповедовался.
- А вчера?
- Когда я спала. Голос разбудил меня. Кошон спросил:
- Коснулся ли голос твоей руки, чтобы разбудить
тебя?
- Он меня вообще ни разу не коснулся.
- Он в этой комнате?
- Нет, не думаю, но в замке.
- Что он говорит?
- "Отвечай мужественно, Господь тебе поможет", - Жанна посмотрела в
лицо Кошону, человеку, в чьих руках находилась ее жизнь, и некоторое время
казалось, что они поменялись ролями. - Вы говорите, что Вы мой судья.
Обратите внимание на то, о чем Вы спрашиваете. Ибо, в действительности, это
я послана Господом, а Вы подвергаетесь опасности!
Никто не осмелился поднять глаз. Кошона, уполномоченного инквизиции и
английского короля, оскорбила ведьма! Но Кошон продолжал вести допрос,
словно Жанна не обидела ни его, ни остальных в этой комнате. Пусть юноши
учатся на его примере: дьявол не в силах оскорбить праведника.
- Эти голоса никогда не меняют своих мнений?
- Мне не приходилось слышать, чтобы они говорили двусмысленные вещи.
- Эти голоса запретили тебе говорить все? Ты думаешь, Господу не
понравится, если ты скажешь правду?
- Голоса говорят мне вещи, касающиеся короля, а Вам я их не скажу.
- Разве ты не можешь отослать свои голоса к королю?
- Не знаю, послушаются ли меня голоса, но если Господу будет угодно, Он
Сам известит короля, и я бы в этом случае только обрадовалась.
- Почему голоса сообщают о короле тогда, когда ты находишься рядом с
ним?
- Не знаю, вероятно, такова воля Господня.
- Были ли у тебя какие-либо иные явления, подобные твоим голосам?
- Я не обязана отвечать Вам на этот вопрос.
- Есть ли у твоих голосов лица и фигуры? - он подумал о дьявольской
роже, должна же она появиться хотя бы раз!
- Пока об этом я Вам ничего не скажу. Дайте мне, пожалуйста, отсрочку.
Я помню, маленьким детям говорят, что людей часто вешают за правду.
Судьи откашлялись, один из монахов высморкался, в рядах послышался
смешок. Эта девушка, вероятно, может одурачить любого богослова. Но епископ
Кошон не задумался ни на секунду.
- Считаешь ли ты, что продолжаешь получать благодать Господню? -
спросил он высокомерно. Этот вопрос касался жизни и смерти, и некоторые
судьи невольно нахмурились. Как можно задавать простой девушке вопросы, не
содержащие в себе ничего, кроме ловушки? Ни один ученый не смог бы
выпутаться из такой петли, но Жанна ответила утвердительно: это в ней
заговорила дьявольская гордыня, притом она не готова была в чем-то себя
упрекнуть. "Смертельный вопрос", - нацарапал писец на полях протокола, а
Изамбар, доминиканец, сидевший в последнем ряду, подал ей знак, что она не
должна отвечать.
Но Жанна задумалась на столь же краткое время, как и Кошон, уверенной
рукой, с обезоруживающей грацией, она отбила удар.
- Если я не получаю благодати, да осенит ею меня Господь. Если я ее
получаю, да оставит Он меня в этом состоянии.
По рядам церковных стульев прошло нечто вроде вздоха облегчения, Бопер
переглянулся с Кошоном, а тот кивнул. Бопер захотел узнать подробности о
некоем дереве, растущем в окрестностях Домреми, под названием "волшебное
дерево". Поблизости от него бьет источник, и народ говорит, что в обоих
местах что-то нечисто.
- Да, - ответила Жанна, она собственными глазами видела, как больные
лихорадкой носили воду из этого источника. Вылечились ли они от этого - ей
не известно. Также она слышала от стариков, что вблизи большого дерева
встречали фей. Она там никогда никаких фей не видела, а видела ли она их
где-нибудь еще - не помнит. Конечно, вокруг того дерева она танцевала и
пела, точно так же, как и другие дети, то есть, точнее говоря, больше пела,
чем танцевала.
Известно ли ей пророчество Мерлина, что из того дерева появится фея и
совершит чудо?
Да, ее уже об этом спрашивали, но подробностей она не знает.
Жанна сидела все еще в старых рыцарских штанах, они были потрепанные и
в пятнах и могли только шокировать почтенных мужей. Волосы же успели отрасти
до плеч, и возмутительная стрижка "под кружок" исчезла.
- Ты не желаешь носить женское платье? - спросил один из докторов.
Возможно, в его словах прозвучало сердечное сострадание. Если бы она
ответила, что желает, а мужское платье носит только из кокетства, то отпал
бы небольшой пункт, по которому она обвинялась.
- Укажите мне, в какой одежде я должна ходить. Другой у меня нет. Я
довольна одеждой, которая сейчас на мне, ибо Господу угодно, чтобы я ее
носила.
Какое мнение можно было составить о девушке, которая лучше тридцати
трех профессоров разбиралась в богословии, которая знала, что угодно
Господу, что следует говорить и о чем молчать, которая не плакала и не
раскаивалась, а на восьмом допросе держалась столь же твердо, как и на
первом; которая даже противостояла искушению надеть новое платье? Казалось
все более вероятным, что только дьявол может внушить такую гордыню. По
поводу же костюма некоторые из судей придерживались иного мнения. Разве Фома
Аквинский не учил, что женщина по разумным соображениям может носить мужскую
одежду? У девушки, видит Бог, достаточно было причин не снимать рейтуз и в
полевой обстановке, и теперь, под наблюдением стражников.
Поскольку на протяжении трех месяцев состоялось пятнадцать заседаний
суда, в конце концов, не осталось вопроса, который не был бы уже многократно
обсужден, начиная с того, что ее отцу Жакобу д'Арку приснилось, как дочь
убежала с солдатами, и кончая поклонами, которыми Жанна приветствовала
ангелов и святых. Она пересказала эпизоды битв с точностью до мельчайших
подробностей, ее допросили о так называемом воскрешении в Лани, о пропавшем
мече из Фьербуа и о ее намерениях совершить самоубийство, то есть о прыжке
из боревуарской башни. Интересовались деталями появления "Женщины в белом" в
Бурже, спрашивали о расстоянии, разделявшем ее и короля при беседе, а также
о запахе ангелов. Она ответила отрицательно на вопросы, может ли она с
помощью ясновидения найти потерянную вещь и пишет ли ей какой-либо ангел
письма. Она промолчала, когда спросили о росте, телосложении, возрасте и
одежде архангела Михаила, но подтвердила, что верует в него так же, как и в
Страсти Господа ее Иисуса Христа.
Каждый день за столами в трактирах и перед закрытыми дверями суда
передавали сплетни, касающиеся утренних или вечерних допросов, хотя
присутствовать на них имели право только духовные лица, само собой
разумеется, не болтавшие лишнего. А может быть, были и такие, кто болтал? Во
всяком случае, новости с процесса каким-то непостижимым образом
распространялись повсюду, и в городе стали беспокоиться: а что если судьи
ошибаются? А вдруг упорство девушки не от дьявола, а от Господа? И почему,
если она дьявольская потаскушка, (она до сих пор остается девственницей? В
Средние века это понятие воспринимали буквально. Но девственность Жанны была
доподлинно известна, осмотр, произведенный герцогиней Бедфорд, опроверг
любые сомнения.
Уорвик, день за днем получавший сообщения с процесса - несмотря на свой
ранг, он имел право присутствовать на заседаниях суда только от случая к
случаю, - поехал в сопровождении нескольких своих рыцарей вниз по течению
Сены, чтобы насладиться первым чудесным весенним днем.
- Процесс для меня слишком затянулся, - сказал он. - Я полагаю, что не
должен был выплачивать попам столь высокое ежедневное денежное содержание.
Двадцать су в день - со временем это стало бы кругленькой суммой. Случай
ясен как день: девица служит дьяволу. Она умнее, чем четыре дюжины клириков,
и мужественнее, чем полк. Черт побери, меня невозможно упрекнуть в том, что
я не знаю женщин, но если бы это была настоящая женщина, не хотел бы я,
чтобы она мне досталась! Что Вы на это скажете, доктор Маколей?
Он обернулся к юристу, ехавшему слева от него, это был тот самый юрист,
который ночь напролет спорил с каноником Гейером о "французской сивилле".
- Полагаю, Жанна совершила одну-единственную ошибку. Ей не следует
говорить: я знаю, что мои голоса принадлежат архангелу Михаилу или тому или
иному святому, но она должна говорить: я полагаю, что это те или иные
голоса. Ибо тогда - формально - ей не могли бы подстроить никакую западню,
Вы понимаете, со стороны инквизиции.
Уорвик сегодня был в благодушном настроении.
- О, доктор, как хорошо, что Вы не французский клирик, а английский
юрист. А Вы, капитан Бэкстон, что считаете Вы? Я ценю военных людей, они
ничего не читали, и головы у них не засорены.
Капитан выпрямился в седле и беспечно расхохотался.
- Клянусь Господом, девушка права. У этой Жанны есть лишь один
недостаток: она не англичанка.
Десятое заседание суда началось 1 марта в восемь часов утра. У Кошона в
руках были два письма, он положил их перед Жанной. Напрасно: она не знала
грамоты.
- Вот письмо, написанное Жанне графом Арманьяком, где содержится
вопрос, который из троих пап, ныне борющихся за престол святого Петра,
подлинный. Давайте ее выслушаем, - обратился Кошон к своим заседателям. -
Жанна, которого из пап ты считаешь истинным?
- А разве их трое?
- Ты что, не прочла письмо графа Арманьяка? И разве ты не диктовала
письма, лежащего перед нами?
- Я никогда не писала и не диктовала каких-либо писем о троих папах.
Письмо показали присутствовавшим, оно было подписано крестом, как чаще
всего делала Жанна.
- Я за то, чтобы не обсуждать вопрос о виновности по данному делу, -
посоветовал Лемэр, заместитель инквизитора. Он появился на процессе совсем
недавно, да и то лишь потому, что ему сообщили, что если он и впредь будет
отсутствовать, господин епископ накажет его. С тех пор он угрюмо сидел рядом
с Кошоном, мучаясь угрызениями совести. А Кошон ясно давал понять, что он
нужен не из-за своих умственных способностей, а только из-за титула.
- Ты веруешь в папу? - спросил Лемэр, старательно избегая встречаться с
девушкой взглядом.
- Я верую, что мы должны следовать господину нашему, папе, который в
Риме.
Этот ответ не мог считаться умным, поскольку в Авиньоне находился
антипапа, признававшийся французами законным. Вероятно, Жанна совсем ничего
не знала об этой злосчастной путанице. Лемэр уклонился от этой темы и
решительным жестом указал, что и другие тоже должны задавать вопросы. Его
совершенно не устраивало быть чересчур замешанным в этом деле, оно ему не
нравилось.
Четверо или пятеро господ одновременно попросили разрешения спрашивать,
у каждого на языке вертелся вопрос, не дававший покоя.
- Пожалуйста, только по одному, - сказала Жанна с улыбкой, то тут, то
там находившей отклик в благожелательных лицах. Лишь один Кошон мрачно