Потурцин М.. Жанна д'Арк

жилье. Там слуги представили ему мальчика, которого послал господин Тремуй,
так как у мальчика был прекрасный голос.
- Пой, - прошептал Жиль, бросил плащ одному из слуг и сел. - Если у
тебя действительно хороший голос, позволь мне с тобой заниматься.
Музыка была единственным, что еще могло успокоить бури его души,
укротить и очаровать ее. В одном из замков у Жиля был прекраснейший орган, о
котором он думал повсюду, музыке часто удавалось разогнать его тоску. И все
же музыка в чем-то была подобна плащу, которым он только прикрывал бездну
своей души.
Жители Фьербуа хорошо запомнили, что выкопанный ими меч был
необыкновенный. Перед смертью Жанна призналась, да и все ее товарищи по
оружию уверяли, что этим мечом никогда не был убит ни один человек.
Ветер меняет направление
Господин де Тремуй пребывал в дурном настроении. Армия выступила в
поход, и ни девушка, ни полевые командиры не хотели делать остановок. Во
всяком случае, пока не дошли до Блуа, который расположен в тридцати милях к
юго-западу от Орлеана. Там собирались устроить привал в ожидании новых
приказов. Король вместе со своим двором остался в Туре. Сегодня ранним утром
в замке должно было состояться заседание совета, но Тремуй счел необходимым
подольше поспать после утомительной ночи. В полночь к нему пришли его люди с
сообщением об удачной добыче. В ближнем лесу им удалось задержать каких-то
господ, представителей королевского собрания сословий, которые из страха
перед англичанами намеревались закопать деньги. Деньги отобрали, невзирая на
протесты и уверения этих господ, что деньги принадлежат не им, а трем
городам... А как же еще можно пополнять запасы казны?
После этого Тремуй с удовлетворением лег спать. Но его снова разбудили
еще до рассвета. Прибыли дворяне, которые желали говорить только с
господином де Тре-муем, и притом тотчас же. Это были иностранцы.
С иностранцами следовало держать ухо востро: существовали вещи, которых
никто не должен был знать в этой разделенной надвое стране. Тремуй принял
письмо с королевской печатью: доставили долгожданную весть из Арагона. Он
развернул пергамент такой красоты, каких уже не умели делать во Франции, и
начал читать, двигая нижней челюстью. Сначала пожелания благословения для
Его Величества Карла Седьмого, затем льстивые слова для его министра Тремуя
- нужно было перевернуть листок, чтобы перейти к главному. Король
Арагонский, к его большому сожалению, в настоящее время находился с
экспедицией в Сицилии, и поэтому ему представляется, что подкрепление через
Пиренеи отправить невозможно. Пусть король Карл, как и он сам, рассчитывает
на Божью помощь...
Тремуй усмехнулся коротким язвительным смешком. Еще одну надежду
придется похоронить. Хотя для него окончить эту войну казалось не таким уж
важным делом, ведь за свои шестьдесят восемь лет ему и дня не довелось жить
в состоянии мира. Его наемники заняли приличную часть провинции Пуату,
которая подчинялась королю Англии, и поэтому там всегда были запасы
съестного. К англичанам следовало относиться как и прежде; забавно было
играть с двумя правителями страны, когда оба называли себя королями Франции,
- при условии, что смысл игры понятен.
Прежде чем взошло солнце, Тремуй продиктовал письмо своему брату Жану,
он желает помочь англичанам, что бы ни случилось, и хочет известить герцога
Бедфорда, что он, Тремуй, будет всячески способствовать англичанам после
предполагаемого падения Орлеана. Поэтому он напомнил англичанам, что они
дали обещание не разорять ни графство Пуату, ни его имения.
После Тремуй уже не мог уснуть. Он ворочался до тех пор, пока петухи не
перестали кричать, а теперь в девять часов нужно было снова явиться в замок.
Черт побери всех королей и девственниц! К тому же, цирюльник порезал ему
щеку, так как он приказал побрить себя побыстрее.
Конечно же, Тремуй опоздал, Ла Гир, Алансон и де Гокур - последний в
качестве посланника Орлеанского Бастарда - ночью приехали из Блуа и уже
сидели в королевском кабинете вместе с епископом Режинальдом.
- Мы услышали радостные известия, - благосклонно обратился к Тремую
Карл, - в наше войско влилось много пехотинцев, Деве удается поддерживать
поразительную дисциплину, грабежи прекратились.
- Даже дурных женщин она изгнала, - заметил Алансон.
- И ругаться запретила, не так ли, Л а Гир? Ла Гир, к которому только
что обратились, ругался даже во время молитвы. Он стал тереть нос.
- Верно, меня она отучила, эта девица любого обведет вокруг пальца.
Черт побери, сначала ей приходилось взбираться на камень, чтобы в броне
сесть на коня, но теперь она даже спит в доспехах, если мы располагаемся
лагерем. Шутка ли сказать, будь я проклят!
Тремуй откашлялся, будучи в плохом настроении:
- Разве мы собрались для того, чтобы беседовать о Жанне? Время дорого -
Ваше время, сир.
Ла Гир что-то пробурчал без всякого уважения, его совершенно не
интересовало время своего господина с тех пор, как, передавая Карлу
донесение, он застал его занимающимся балетом.
- Ты прав, Тремуй, - веки Карла напряженно прищурились. - Нужно
обсудить чрезвычайно сложный вопрос. Жанна заявила, что она желает повести
войско в Орлеан незамедлительно.
- Вопреки прямому приказу оставаться в Блуа?
- Не вопреки моему приказу, поскольку я не отдавал никакого приказа.
Орлеанский Бастард считает, что о наступлении на Орлеан можно будет думать
лишь в том случае, если придет подкрепление из Арагона. Если же мы
легкомысленно отнесемся к доброй воле Жанны... - Карл пожал плечами,
запнулся, и Режинальд пришел к нему на помощь.
- Сформулируем вопрос еще раз, он состоит в следующем: будем ли мы
действовать так, как предлагает орлеанский главнокомандующий, или же так,
как хочет Дева Жанна?
- Как вы считаете? - обратился Карл к собравшимся. Ла Гир покачал
головой.
- Мне известно лучше, чем кому-нибудь, что три месяца назад мы
потерпели поражение при Руврэ. В нашей армии насчитывается три тысячи
человек, а у англичан, должно быть, около десяти тысяч. Но если Господь
захочет нам помочь...
- Мой совет таков, - раздался низкий голос Гокура. - Дадим Деве
четыреста телят и еще что-нибудь из провианта, и пусть она переправит это в
Орлеан. Если удастся...
- Дева говорит, что мы привезем в Орлеан столько продовольствия,
сколько захотим, и ни один англичанин не сможет нам в этом
воспрепятствовать, - с волнением воскликнул Алан сон.
- А что будет с армией? Мы что, будем сидеть в Блуа сложа руки? -
фыркнул Ла Гир.
- Лучше сидеть в Блуа сложа руки, чем сдохнуть под Орлеаном, - Рауль де
Гокур уже сражался с турками, и никто не мог бросить ему упрек в том, что за
свою пятидесятилетнюю жизнь он хотя бы раз испугался битвы.
- Как это сдохнуть! Вы, должно быть, полагаете, что мы позволим им
спокойно нас перебить?
- И все же можно было бы и подождать, пока не придет подкрепление из
Арагона, - успокоил собравшихся Режинальд.
Тремуй поднял руку и важно посмотрел поверх голов.
- Сир, до сих пор мне не представилось удобного случая взять слово.
Король Арагона сегодня ночью прислал послов с известием.
- И что?
- В данный момент он нам не может помочь из-за похода в Сицилию.
Возможно, что потом... Во всяком случае, определенных сроков он не назвал.
Никто больше не смотрел на Тремуя, все головы повернулись в сторону
Карла, который медленно, с редким чувством собственного достоинства, открыл
глаза:
- Так я и думал. Теперь остается надеяться только на чудо.
- Епископ Режинальд знает толк в чудесах, - позлорадствовал Тремуй. -
Но войску полагается жалованье. Я могу дать кое-какие деньги. Но, сир, при
одном условии: армия останется в Блуа!
- Дева на это не пойдет! - вскричал Алансон, а Ла Гир промычал, что он
вообще не понимает, зачем они отправились в Тур, если все решают деньги
господина Тремуя, а не те, кто воюют.
Режинальд подождал, пока страсти улеглись, затем сказал, еще более
задумчиво, чем прежде:
- Вероятно, здесь можно пойти на компромисс, так, например, как
предложил господин де Гокур. Армия остается в Блуа. Но если Деве удастся
доставить провиант в Орлеан, она выступит в поход и будет наступать во имя
Господа.
Теперь король улыбался, это было правильное решение, и разве не все с
ним были согласны?
- Но кто же ручается за то, что армия выполнит приказы? - пылко спросил
Алансон.
- Его Величество.
Тремуй посмотрел на епископа из-под кустистых бровей взглядом, который
не предвещал ничего хорошего.
Отчаяние, вот уже несколько недель как овладевшее жителями Орлеана,
объяснялось не столько пустыми желудками - о голоде речи пока не было, -
сколько безнадежностью, полной безысходностью положения. Бастард Жан
Орлеанский, возглавлявший оборону города с тех пор, как его брат, законный
герцог Орлеанский, попал в плен к англичанам, на все вопросы горожан о том,
может ли король хотя бы вспомнить о городе, который остался ему верен, с
сожалением отвечал, что пока нет никаких средств для формирования
деблокирующих войск. Перед стенами пустили всходы озимые, на деревьях
завязались плоды, опадающие цветы, как бабочки, парили в воздухе до сих пор,
но вот уже шесть месяцев, как было запрещено даже высовывать нос за любые из
городских ворот, не говоря о том, чтобы возделывать виноградники. Каждый
вечер, едва лишь стихала стрельба, становилось слышно, как спокойно и мирно
шумит Луара, но смотреть на нее можно было только через бойницы городских
стен. Двенадцать английских бастионов окружали Орлеан, англичане хотели
взять его измором. Кроме того, никто не был уверен в том, не решатся ли
"годоны" в один прекрасный день на атаку. Для обороны стены и башни
тщательно отремонтировали, а часовые с двух церковных башен днем и ночью
обозревали окрестности. Граждане отдавали все новые суммы денег Бастарду на
военные машины, пули и порох, им уже удалось собрать несколько сот фунтов.
Женщины готовили серу и селитру для пушек; имелись и катапульты - двадцати
двум лошадям было под силу сдвинуть их с места, а их каменные ядра весили
около ста двадцати фунтов. Лучше обстояли дела с "полевыми змеями" -
новейшим видом легкой артиллерии, которую легко и удобно можно было
перевозить куда потребуется. Но артиллеристов насчитывалось всего
двенадцать, и их не хватало, чтобы в случае крайней необходимости все орудия
выстрелили одновременно. Да и вообще орлеанский батальон - около трех тысяч
человек- был слишком слаб и плохо обучен. Правда, можно было рассчитывать с
грехом пополам ввести в бой пять тысяч мужского населения города, но о
благоприятном исходе не приходилось и думать.
Всех этих голодных людей требовалось кормить, а подвоз провианта с
каждым днем становился все более трудным делом. Женщины готовили у очагов
еду для своих мужей, детей и для наемников, которым подносили ее прямо к
городским стенам. Женщины жаловались на то, что этой вечной войне не видно
конца, что они должны рожать детей под градом каменных ядер, что они больше
не могут стирать белье в Луаре, что запасы сыра, масла, пшеницы и мяса скоро
кончатся и что жизнь в осажденном городе можно сравнить только с чистилищем.
"Когда же, наконец, король освободит нас?"
Бастард объяснял мужчинам, что, хотя король и умолял о помощи из-за
границы, пока еще никто ее не обещал. Когда же мужчины после изнурительных
совещаний возвращались домой в плохом настроении, они боялись своих жен,
которые с упорством, присущим женскому полу, до поздней ночи выпытывали,
знают ли их мужья, что делать, а если нет, то на что надеется Бастард.
Хорошо еще, что они не слышали, о чем говорили англичане, осаждавшие Орлеан:
стоит только подождать, пока Орлеан падет, и Карлу Седьмому явно не
поздоровится.
В марте у Бастарда улучшилось настроение, и однажды он объявил, что
если все это не обман, то, с Божьей помощью, случилось чудо. Двое его
приближенных принесли из Шинона весть о том, что там появилась какая-то
девушка из Лотарингии, которая утверждает, что Господь послал ее спасти
Орлеан. Конечно, такое известие ни дня не могло оставаться в тайне. Всякий,
у кого были ноги и кто не должен был стоять на часах, выбегал на площадь и
бормотал или кричал о том, что люди Бастарда должны во всем отчитаться:
может ли Дева, в конце концов, собрать армию? возглавит ли ее она сама? и,
прежде всего, когда она придет?
Крайне тяжелой задачей для Бастарда теперь было все время объяснять,
почему миновали неделя за неделей, но ничего не происходило, кроме того, что
Деву подвергали дотошным испытаниям то в Шиноне, то в Пуатье, то в Туре.
Люди хотели знать, почему король все это дозволяет, и им было
невозможно объяснить, что происходило это с ведома и согласия короля, тем
более Бастард, находясь под глубоким впечатлением от получаемых сообщений, и
сам не понимал нерешительности короля. У Карла была только одна эта карта, и
ею следовало воспользоваться, конечно же, осторожно и разумно, но не теряя
драгоценного времени. Если бы Орлеан пал, то со всей Францией было бы
покончено.
Наконец, 27 апреля сообщили, что Дева выступила из Блуа с большим
продовольственным обозом. А 29-го - это была пятница - колонна стояла в двух
милях к юго-востоку от города на противоположном берегу Луары.
Бастард подождал, пока стемнело, затем сел в лодку, чтобы между
покрытыми лесом островами переправиться на южный берег. Ему казалось, что
"годоны" не слишком пунктуально несут караульную службу, возможно, потому,
что им приказали взять город измором, не выходя из укреплений. За шесть
месяцев осады было и множество проявлений дружелюбия: так, например, в день
Рождества англичане, как всегда тоскующие по музыке, наняли у французов
несколько музыкантов, трубачей и флейтистов, которые играли с девяти часов
утра до трех часов дня, развлекая осаждавших; а Бастард послал лорду
Суффолку, главнокомандующему и своему коллеге, шубу, отблагодарив таким
образом за корзину инжира, подаренную англичанами.
Сегодня Орлеан жужжал как улей, никто не мог и думать о покое до тех
пор, пока не увидит Деву. Известно было, что она находится по ту сторону
Луары, и Бастард обещал привести ее с собой сегодня вечером.
Шел проливной дождь, дул пронизывающий восточный ветер с такой силой,
что волны выбросили лодку прямо на берег. Закутанный в свой промокший до
нитки плащ, орлеанский главнокомандующий предстал перед командирами. Он
узнал доспехи Ла Гира и Гокура и приветственно склонил голову, но глаза его
рыскали во тьме, а когда он нашел то, что искал, поклонился по всей форме.
Он был не просто королевской крови, но воспитан Валентиной Висконти, дочерью
того Джан Галеаццо Висконти, чей миланский двор украшали великие художники.
Италия была высшей школой всех тонкостей этикета: когда французские
путешественники ночевали в итальянских гостиницах, им делали замечания
относительно того, что в этой стране не принято сморкаться в полог кроватей.
Бастард был сведущ в изящной словесности, его брат, настоящий герцог, писал
в плену даже стихи, он считается основателем светской французской поэзии.
Жан Орлеанский попытался представиться девушке: он готов был преклонить
рыцарские колени перед благочестивой доброй Девой. Но из-под открытого
забрала на него смотрело недовольное детское лицо.
- Это Вас называют Орлеанским Бастардом? - спросила она совершенно не
нежным голосом.
- Это я, Дева Жанна, и я рад, что Вы приехали.
- Вы отдали приказ оставить армию в Блуа? Орлеанский Бастард увидел,
что все мужчины потупились, словно наказанные мальчишки.
- Этот приказ отдал король, - сказал он, - но и я, и те, кто поумнее,
давали ему такие советы.
- Командиры сказали мне, что эта дорога ведет в Орлеан. Теперь мы
подошли к городу, но он расположен на другом берегу реки. А моста нет!
- Мосты разобраны.
- Вы обманули меня, но еще пожалеете об этом.
- Советы короля... - раскрыл рот Орлеанский Бастард, но Жанна прервала
его, прежде чем он успел закончить:
- Советы Господа нашего мудрее и надежнее.
Никто не пришел Бастарду на помощь, поэтому ему пришлось объяснять,
что, по мнению знатоков, такой большой обоз провезти в город можно, лишь
обойдя город по южному берегу реки с тем, чтобы войти туда с востока, где
располагался только один форт "годонов". Разумеется, на другой берег можно
было переправиться только по следующему мосту, в Шеей, в трех милях к
востоку.
- Мы распрягли лошадей, им нужно отдохнуть.
- Обоз догонит Вас завтра, Дева Жанна. У меня есть лодка, прошу Вас,
давайте вместе переправимся в город!
- Я войду в Орлеан только вместе с обозом.
На лбу Бастарда мелкими каплями выступил пот. Ла Гир выпил глоток воды
из фляжки, затем добродушно передал фляжку Орлеанскому Бастарду.
- Вот, выпейте. Если она не хочет, тут уж ничего не поделаешь.
Но у Бастарда не было никакой охоты пить и не хватало смелости
возвращаться в город без девушки, которая наконец-то была совсем рядом.
- Тогда давайте поплывем со мной в Шеей, а остальные пусть подождут, -
попросил он. Казалось, он добился успеха.
- Ладно, отдайте приказ садиться в лодки.
- Сразу же?
- Да, во имя Господа.
- Дева Жанна, Вы видите, что ветер дует с востока! Невозможно и
помыслить о том, чтобы поплыть против течения к востоку, пока он дует. И
сегодня ночью нет никакой надежды на то, что он изменит направление.
Она впервые улыбнулась, и улыбка совершенно неожиданно оказалась
нежной, а лицо под открытым забралом было очаровательно.
- Подождите еще немного, и ветер изменит направление. Присаживайтесь,
благородный господин.
В случае необходимости от дождя и бури можно было укрыться под елью,
люди присели на пни. Жанну интересовало, не голодают ли уже жители Орлеана,
мужчины осведомлялись о состоянии английских укреплений в последние дни, но
прежде всего - правдивы ли слухи о скором прибытии Фальстолфа с новым
подкреплением, чего все опасались.
Наверное, и часа не прошло, как один из мужчин поднял голову.
- Бастард, убедитесь в том, что ветер изменил направление!
Все вскочили с мест настолько стремительно, насколько позволяли
доспехи, последней встала Жанна. Она быстро кивнула головой:
- Отдавайте приказ отплывать. Орлеанский Бастард посмотрел на небо,
проверил направление ветра, вытянув руку, затем склонил голову:
- Простите, правы были Вы, а не я.
По лагерю разносились крики о том, что Дева совершила чудо и ветер
подчинился ее воле, хотя это предсказание вряд ли могло означать что-то
иное, чем инстинктивную связь Жанны со стихиями.
Люди поднимались, обозу было приказано следовать в Шеей с такой
скоростью, какая требовалась, чтобы не утомлять лошадей, там будет ждать
Жанна. И тогда перед девушкой возникло решительное лицо Ла Гира.
- Отправляйтесь с миром, Жанна, мы с Гокуром возвратимся в Блуа. Мы
приведем Вам армию, - они не доверяли обещанию короля. Жанна была в
безопасности, теперь следовало подумать о войске.
К счастью, на этот раз Жанна ничего не имела против. Еще до полуночи
Бастард высадился вместе с ней в Шеей.
Остановилась она в доме некоего господина Кайи, которого прежде ни разу
не видела. Ранним утром, когда она выходила из своей комнаты, ей встретился
хозяин дома.
- Если позволите, Дева Жанна, то я поеду вместе с Вами.
- В Орлеан?
- Куда бы Вы ни приказали. Сегодня ночью мне явились три архангела, они
стояли рядом с Вами.
Ги де Кайи сдержал слово. Через три месяца он получил от короля
исполненное энтузиазма письмо. До нас дошла копия XVI века письма Карла
Седьмого, в котором тот пожаловал Ги де Кайи новый герб. Ему теперь
разрешалось иметь в своем гербе изображение троих крылатых "архангелов в
пламенеющем сиянии", так как в ту ночь "он верил, что видит их". Кажется,
что в присутствии Жанны воздух становился прозрачным для тех людей, кому
жестокая ночь еще не омрачила разум, а в те годы таких людей было больше,
чем принято считать сейчас.
Святой Михаил
На следующий день до самого вечера обоз с убойным скотом прибывал к
мосту в Шеей. Жан Орлеанский объявил, что следует подождать наступления
темноты. Несмотря на то, что с этой восточной стороны на пути было лишь одно
укрепление, рисковать столь драгоценным грузом, провозя его средь бела дня,
ни в коем случае не следовало. Сохранились записи о том, что 30 апреля
потемнело только в девять часов вечера.
У Жанны была привычка, о которой можно узнать из протоколов
многочисленных допросов, в том числе и более поздних, трижды в день
"погружаться в молитву", и очевидно, что на нее всякий раз нисходило
вдохновение. После этого она, попросту говоря, знала, что делать и чего не
делать. Когда солнце еще стояло на западе, она села на белого коня, держа в
руке знамя, и скомандовала идти в наступление. Пятьдесят человек
выстроились, приготовившись к прорыву; подчинился приказу и Бастард
разумеется, с большим страхом. Он знал, что от Удачного исхода этой вылазки
зависит не только подвоз продовольствия, но и поход армии на Орлеан и, в
конечном счете, освобождение Орлеана. Но бояться было нечего, поскольку
казалось, что англичане спали. В восемь часов вечера восточные ворота города
закрылись за всадниками и скотом.
Шаг за шагом Жанна ехала по улицам. Девушку хотели видеть мужчины,
женщины, наемники... Все тридцатитысячное население Орлеана радовалось так,
"словно к ним сошел Бог". "Позвольте мне прикоснуться к Вашему плащу, к
Вашей руке, к Вашей лошади!"
Стало темнеть. Жители города зажгли факелы, чтобы лучше рассмотреть
Жанну, один из горожан поднес свой факел так близко к ее забралу, что огонь
коснулся знамени Жанны. Оно загорелось.
Спустя краткий миг толпа отпрянула назад. Жанна, пришпорив коня,
размахивала знаменем. Огонь погас. Народ увидел, что изображенные на знамени
инсигнии остались невредимы: Бог-Отец над радугой, два ангела рядом с ним,
надпись "ИИСУС МАРИЯ" и лилии французского королевства. "Ни один старый
солдат не смог бы лучше погасить", - удивлялись наемники.
На Большой улице, в доме господина Буше, который был казначеем
находившегося в плену герцога Орлеанского, для девушки была подготовлена
комната, на столе ее ожидал ужин, а казначейша, то и дело извиняясь, просила
ее удовольствоваться тем немногим, что она предлагает, ведь в осажденном
городе вряд ли найдешь жареное мясо и сало, не говоря уже о более изысканных
блюдах. К ее большому огорчению, Жанна так и не отведала ни одного из лучших
блюд, она налила воду в кубок с вином, обмакнула в разбавленное вино два
куска хлеба и захотела спать.
Госпожа Буше, наследница старинного патрицианского рода, не упустила
представившейся ей возможности помочь Жанне снять доспехи.
- Как Вы выдерживаете, - удивилась она. - Столько железа на теле, я бы
от этого умерла.
Простодушная женщина и не подозревала, что Жанне пришлось вынести шесть
дней и ночей, не снимая ни одного из доспехов, что крайне изумило всех ее
товарищей по оружию. Казначейша жаловалась на то, что их жизнь с каждым днем
все более напоминает ад, а не чистилище, но мужчины этого не понимают, иначе
бы они нашли выход.
- Но большие господа, видите ли, живут за счет того, что платим мы,
простые граждане. Разумеется, король тоже бедный человек. Верно ли, что он
взял взаймы колыбель для своего ребенка? И что повара дают ему еду в долг?
Нам сказали, он и королева едят только овечьи хвосты. Правда, у нас нет и
этого. Вы только подумайте, ни тебе козленка к Пасхе, ни салата, а вниз по
реке у нас были такие прекрасные сады. Наш салат был знаменит, Вы можете
спросить где угодно.
Жанна никогда не произносила длинных речей, но сегодня вечером была еще
молчаливее, чем обычно. Казначейша же, как только ее увидела, стала говорить
без умолку. Лишь когда тяжелая работа была завершена и Жанна сняла с себя
доспехи, она, наконец, ответила:
- Утешьтесь, госпожа Буше, осада скоро прекратится. Лицо казначейши
осветила улыбка.
- Дай Бог. А теперь доброй ночи, Дева Жанна. Вы не возражаете, если
будете спать вместе с моей Шарлоттой? Ребенок во сне не ворочается, а у нас
только две кровати, на другой спим мы с мужем.
Что снилось Жанне, и о чем она могла думать под крышами города, чье имя
впоследствии стала носить? Маленькая девочка Шарлотта спала, а сама она не
раскрыла секрета половины своей жизни, пожалуй, даже большей ее части.
На следующий день Орлеанский Бастард совещался со своими приближенными.
Этой же ночью он хотел отправиться в Блуа просить о помощи, чтобы вернуться
только вместе с войском. Все согласились с его предложением, никто не
доверял королю, шесть месяцев назад
бросившему город на произвол судьбы. Если все командиры давали честное
слово, то разве у Карла не было других советников, которых он мог бы
выслушать?
- В казне шестьсот турнезских фунтов, этого вам пока хватит. Если все
будет хорошо, через четыре дня я вернусь к вам с армией.
Только одному человеку по имени де Гамаш что-то не понравилось.
- Вы хотите оставить город, когда годоны стоят у его стен? - спросил он
Бастарда.
- Нет, с вами останется Дева.
- Как, мы должны слушаться глупую бабенку из низшего сословия? -
возразил Гамаш, покраснев от гнева.
Жан Орлеанский тяжело вздохнул. Нелегко было убедить Жанну не ехать с
ним, а оставаться в городе, как своеобразный залог спасения. А девушка,
поняв, что и часа не проходит без того, чтобы о ней не спрашивали, не хотели