Страница:
продолжалось до тех пор, пока Артюс Ришмон грубо не похлопал его по плечу:
- Кажется, Вы ревнивы, Жиль?
Жиль вздрогнул. Лицо его замкнулось, а взгляд стад
высокомерен.
- Ришмон, Бы видели оленя сегодня утром? Это Жанна его позвала.
Коннетабль добродушно усмехнулся.
- И святой Губерт на нашей стороне. Но что мы сделаем, чтобы утешить
Деву?
Дома в Бретани у него остались дочери, и Жанна, несмотря на то, что он
находился рядом с ней совсем недолго, трогала его отцовское сердце.
Тем временем Алансон спросил, кто поедет к королю с известием, и когда
вызвались Жиль и Ла Гир, Жанна бережно опустила мертвого на траву и медленно
подошла к ним. Она вытерла слезы.
- Герцог Алансон, если Вы позаботитесь о раненых и убитых, я поеду с
Вами. У вас у всех хорошие шпоры? Англичане больше не смогут защищаться, а
мы должны наступать им на пятки.
Мертвый англичанин на коленях Жанны фигурирует у Шиллера под именем
Лионель. То, что они встретились в поединке, не соответствует
действительности: сама Жанна ни разу не подняла меча на врага, о чем
свидетельствуют и друзья, и враги. Но поэтическое воображение Шиллера полно
глубокого смысла: ее деяния, в конечном счете, имели значение и для Англии.
Но признали это лишь несколько столетий спустя. Шиллеровская Дева во время
поединка с Лионелем загорается любовью к нему, и эта любовь, измена ее
долгу, является греховной и приводит в драме к гибели на поле брани. На
самом деле, вина Жанны - если таковая вообще была - состояла совсем в
другом, а смерть ее оказалась в сотня раз более горькой.
Жан Алансон, который в те дни был главнокомандующим, много лет спустя
вспоминал: "Она разбиралась
во всем, что имеет отношение к войне: могла вонзить пику и провести
смотр войска, выстроить армию в боевой порядок и разместить пушки. Все
удивлялись, что она была столь осмотрительна в своих делах, как боевой
командир с двадцати- или тридцатилетним опытом".
Джон Лэмонд, шотландский биограф Жанны XX столетия, считает, что
приверженцы идеи реинкарнации легко могли бы объяснить этот необычайный
факт: девушку следует просто считать новым воплощением какого-то героя. Но
это означало бы недооценку законов судьбы. Вся деятельность Жанны проходила
под знаком гораздо более напряженного дара: дара получать инспирации. Вокруг
всех нас волнуется и бушует море духовности, но только избранные обладают
способностью осознанно и безошибочно видеть и слышать то, что находится за
порогом земного бытия.
Проще всего было бы считать одну из "райских сестер", Екатерину или
Маргариту, чьи жизни очень напоминают судьбу Жанны, одним из ее прошлых
воплощений. Но это означало бы провести лишь логические параллели, оставив
без внимания закон метаморфозы, которому следует все живое. В церкви в
Домреми, как, впрочем, и вообще во многих средневековых храмах, были статуи
обеих "сестер", которых часто связывают со святым Михаилом. Жанна, будучи
подростком, могла облекать существа, являвшиеся ей в видениях, в образы
окружавшей ее привычной действительности. Это ни в коей мере не опровергает
реальность ее видений, но имеется разница между духовным существом и его
отражением в сознании человека - так зеркальное отражение всегда перенимает
нечто от свойств зеркала. Серебро отражает не так, как медь, а
необработанное стекло не так, как отшлифованное. "Настоящее мы видим как бы
сквозь тусклое стекло, - пишет апостол Павел в "Послании к коринфянам", -
...настоящее знаю я отчасти, а прошлое Познаю через себя". Оба образа,
Екатерина и Маргарита, относятся к циклу символических фигур, которыми в
средневековых соборах обозначалось восхождение душ из грехопадения в
материю, из богооставленности вновь возвышавшихся до своего вечного
архетипа. Фигура святой Маргариты представлена во многих церквах, например,
во Фрейбургском монастыре, где она символизирует духовную силу "Liberum
arbitrium" - свободного выбора, так как Маргарита возвысилась над внешними
обстоятельствами и отдала свою жизнь раз и навсегда поставленной цели, для
этого она попирает "змия" низких влечений. Святая Екатерина была символом
"сциенция" - знания, усилием воли ей удалось постичь свет божественного
разума и благодаря этому обратить в христианство пятьдесят ученых-язычников.
Надпись около ангела, парившего у ног Екатерины, гласила: "Vigilate et
arate" - бдите и молитесь, она указывала на постоянство бодрствующего
сознания. Согласно Альберту Великому, именно эта надпись относится к
божественному Жениху, Который в Евангелии от Матфея открыл дверь "разумным
девам" - людям, полным стремлений, пробуждающим духовное сознание.
Жанна, не посвященная в эти тайны средневекового богословия,
впоследствии в своих показаниях сообщила, что архангел Михаил привел к ней
обеих этих святых. Не могла она и представить себе, до какой степени точно
жизненные задачи, стоявшие перед Маргаритой и Екатериной, должны были
отразиться в ее судьбе. Но обе эти девы оставались для нее на протяжении
всей ее краткой жизни - исключая один-единственный момент, когда она
испытала умопомрачение при пытке, - "райскими сестрами", явившимися к ней и
в смертный час.
Когда Жанна одержала победу в битве при Пате, ей все еще было только
семнадцать лет.
Не упоминай ее имени
Из освещенных окон замка Сен-Бенуа доносилось пение женщины, которая не
могла быть трезвой. В этот день Тремуй расщедрился, и после обильной трапезы
в его родовом замке Сюлли на Луаре, где гостила королевская семья, они
вместе с Карлом несколько неожиданно отправились в ближайший охотничий замок
Сен-Бенуа. Две девушки, несколько месяцев назад развлекавшие офицеров и
наемников, должны были в этот вечер веселить короля и герцога. Эти создания
лишились куска хлеба с тех пор, как Жанна изгнала их из войска.
- Смотри, старик, как следовало поцеловать Талбота, - сказала
проститутка, сидевшая на коленях у Тремуя, и укусила его за ухо.
- Киска, если бы ты добралась до самого Талбота, ты не была бы такой
дешевой. Впрочем, зубки у тебя хорошие. Покажи их королю, - Тремуй поднял
женщину в воздух, как сверток. - Карл, дай мне штучку, которая сидит у тебя
на коленях. А вот эта будет лучше для тебя.
Глаза у Карла остекленели, язык заплетался.
- Мне все равно, та или эта.
Тремуй посадил девицу на тощее колено короля.
- До чего же ты тяжелая, - пожаловался Карл, - ты что, много выпила?
- Меньше, чем ты, малыш. Сколько же все-таки тебе лет? Когда ты играешь
в короля, то выглядишь стариком.
- Он не стар, но и не молод, - сказал Тремуй. - Попробуй определить,
сколько ему лет.
- Волосы у тебя редкие, я понимаю, почему Жанна хочет надеть на тебя
корону. Скажи, она может больше, чем я?
Когда Карл напивался, он становился плаксивым.
- Замолчи, не хочу слушать. Не упоминай ее имени.
- Ты должна знать, что король постоянно общается с архиепископом,
который прививает нашему господину исключительно святость.
- Ты имеешь в виду Режинальда? - девушка сморщила нос. - Его я тоже
знаю.
- Ты лжешь, киска. Режинальд любит только самого себя.
- Выпьем за Режинальда! - одна из девушек подняла бокал, но Тремуй
вырвал его у нее из рук.
- Заткнись, проклятая шлюха, - Тремуй поднял голову и напряженно стал
прислушиваться к шуму, нарушавшему ночной покой во дворе замка. - Кто-то
приехал.
Сквозь стрельчатое окно донеслись конский топот, крик стражи, и Карл
вскочил столь стремительно, что девушка упала с его колен на пол.
- Англичане? - прошептал он, внезапно обретя трезвый рассудок. Ужас
перед англичанами сидел в нем с тех пор, как он, еще будучи
шестнадцатилетним мальчиком, вынужден был бежать от них из Парижа в одной
ночной рубашке.
- Чепуха. Эти люди прибыли с известиями из армии. Я дам им указания.
Не успел Тремуй подойти к двери, как она распахнулась. Жиль де Рэ,
облаченный в доспехи, стоял перед своим дядей.
- Проклятый мальчишка, неужели ты не видишь, что у меня гости?
Жиль стиснул зубы, осмотрелся, внимательно и неприязненно. Карл
поудобнее устроился на своем стуле, он успокоился:
- А, Жиль! Какие новости из армии?
Жиль не стал преклонять колени, он даже не поклонился, девушки со
страхом смотрели на него; дыхание его участилось.
- Все-таки - все-таки не поражение?
- Нет. Полная победа над Талботом. Армия его уничтожена, сам Талбот
взят в плен. Величайшая победа из всех, когда-либо нами одержанных, - сделав
паузу, Жиль безжалостно продолжил: - Победа для ничтожнейшего короля,
который когда-либо нами правил, - он порывисто отвернулся от короля и вышел,
с грохотом захлопнув за собой двери замка.
Его уже давно ждали. Жанна и Ла Гир стояли на лестнице.
- Сегодня король никого больше не принимает, он должен спать.
- И Тремуй тоже? - рассердился Ла Гир. - Проклятье, этот ведь не будет
лежать в пеленках?
- Он тоже не принимает. Но это продлится недолго. Пойдемте, Дева Жанна,
я подыщу Вам ночлег. Ла Гир стукнул кулаком по перилам.
- Черт побери, для этого мы ехали сюда чуть ли не всю ночь? Извините,
Дева Жанна, - добавил он более мягким тоном, но она покачала головой, а лица
ее не было видно.
- До завтра, - сказала она и побежала вниз по лестнице так быстро, как
это можно было в доспехах; затем она позвала д'Олона и пажа, объявив им, что
будет искать ночлег в ближайшем городке.
Жанна д'Арк
Жиль оказался в одной из роскошных комнат нижнего этажа, он согнал с
кровати спавшего там слугу, позвал Ла Гира и приказал своим наемникам встать
в караул у двери.
- Напился? - спросил Ла Гир, сняв доспехи.
- Не только это.
- Свинство. Мне жаль Деву. Этот Тремуй... - Л а Гир провел по воздуху
огромной немытой рукой, словно Тремуй не стоил и того, чтобы доводить о нем
речь до конца. Он вспомнил, что Жиль - племянник Тремуя.
Затем они заметили, насколько устали, и как только легли на мешок,
набитый листьями, оба погрузились в глубокий сон без сновидений. Под окнами
замка Сен-Бенуа трещали цикады, стояла июньская ночь, и даже в комнатах
Тремуя погасли свечи.
- Как, король еще не встал? - спросил епископ Режинальд, приехавший к
полудню в Сен-Бенуа.- Он еще не слышал вестей от посланников?
- Если господин архиепископ имеет в виду битву при Пате... - сказал
камердинер тоном, полным достоинства.
- Что же происходит? На всех улицах только об этом и слышно, а здесь...
Можно поговорить с королевой?
- Госпожи королевы здесь нет, здесь только господин де Тремуй.
- Ладно. Мне хотелось бы с ним поговорить. И передай королю, что я
здесь.
Толстопузый, только что умывшийся Тремуй доплелся до двери, зевнул во
весь рот.
- О, господин епископ, в такую рань и уже на ногах?
- В такую рань? Вас что, покинул Господь? Уже одиннадцать часов, и я
думаю, что у нас есть повод бодрствовать. Разве никто не приезжал к Вам из
Пате?
Тремуй сел.
- Ну, были Жиль и Ла Гир. Но они отправились назад. Дева тоже приехала
сегодня ночью, она, наверное, еще спит.
- У нее для этого больше оснований, чем у остальных, - возразил
Режинальд, бросив уничтожающий взгляд в сторону. - Но нам, я полагаю, не
следует терять время. Со вчерашнего дня положение полностью изменилось.
Тремуй прищурился.
- Ну почему же? Ведь до Реймса по-прежнему ровно восемьдесят часов
пути. А городов на пути не стало меньше от того, что Талбот взят в плен.
Режинальд, погрузившись в собственные мысли, достал из складок плаща
какой-то свиток, тщательно, с подчеркнутой медлительностью развернул его и
углубился в чтение, держа отшлифованную линзу перед дальнозоркими глазами.
Казалось, он забыл о присутствии Тремуя.
Перед всяким написанным текстом Тремуй ощущал себя неуверенно, читал он
с трудом, а латыни, на которой обычно вели переписку церковные иерархи, не
знал совсем.
- Любовное письмо от Девы? - ухмыльнулся он с наигранным равнодушием.
- Письмо из моей реймсской общины.
- Паства взывает к пастырю? Должно быть, они истосковались по Вас,
ведь, по-моему, Вы не были в своем епископстве уже пятнадцать лет. Или,
может быть, двадцать?
Режинальд пропустил этот вопрос мимо ушей; с тех пор, как Иоанн XXIII
назначил его архиепископом Реймсским, он ни разу не посетил города.
- Мне пишут, что настроения там благоприятны для нашего короля, - он
откашлялся. - Меня просят, чтобы мы приехали туда по возможности скорее, ибо
все предзнаменования указывают на то, что Бедфорд в ближайшее время
собирается короновать в Реймсе мальчика Генриха.
-- Если англичанина будет короновать... например, Ваш заместитель - не
так ли? - то это, вероятно, не будет служить препятствием тому, чтобы Вы
впоследствии короновали нашего дофина, - если мы вообще когда-нибудь попадем
в Реймс. Сейчас у нас две некоронованные особы, которые называют себя
королями Франции, потом будут две коронованные особы. Мы живем во времена
множественности: трое пап, двое французских королей... - Тремуй качал ногой
и стучал пальцем по спинке своего стула.
- Вы говорите как мирянин. Миром святого Ремигия можно помазать и
узурпатора - то есть, я хотел сказать, сделать его законным королем. Во
всяком случае, после успешной коронации Генриха было бы гораздо сложнее
совершить законное миропомазание нашего дофина. Нужно было бы обдумать целый
ряд богословских вопросов.
Прежде, чем Режинальд успел договорить, отодвинулся занавес: король
пригласил господ к себе.
Первым поклонился Карлу Режинальд.
- Позвольте, сир, поздравить Вас от моего взволнованного сердца.
Карл прищурился, затем по его бледному лицу скользнула усмешка:
- Вы слышали, епископ? Правда ли, что победа оказалась столь
подавляющей? Сегодня ночью мне было не по себе, когда приходил Жиль, а утром
- да простит меня Господь - я не мог и мечтать о такой большой удаче.
Сегодня утром мне рекомендовали поспать, так как врач... Это моя старая
болезнь головы...
- В первый раз вижу, чтобы от вин болела голова, - пробурчал Тремуй. -
Жиль и Ла Гир сегодня утром возвратились в армию. А Дева-Дверь торжественно
распахнулась, и прежде чем камердинер успел доложить, в комнату мелкими
шажками вошла королева, в белом плаще и с очень высокой прической.
- Я не ожидала этого, - заплакала она. - Я сюда приехала. Счастье!
Какая милость Божья!
Карл встал, обнял жену и подвел ее к креслу, в котором сидел сам. Если
ему даже и не слишком нравилось, что жена приехала сюда вслед за ним - а он
ее не вызывал, - то после такой ночи ему было приятно играть роль любящего
супруга.
- Только ты делаешь мое счастье полным, любовь моя. А мы как раз
совещаемся, как нам лучше воспользоваться милостью Божьей.
- Я тебе не помешаю, - она улыбнулась Режинальду и Тремую, - а теперь я
хотела бы поприветствовать Деву. В пути я слышала, что она у тебя.
- Да... то есть сегодня ночью я ее не видел. А сегодня утром - я не
хотел, чтобы ее беспокоили.
- Но ведь сейчас полдень, дорогой, и, насколько я знаю Деву, она только
и ждет того, чтобы ты ее пригласил.
- Ты права. Передайте Деве, что мы ждем ее.
Режинальд сказал, что он тоже вызывает Жанну, но тут слуга сообщил, что
в гостинице ее уже нет, что она уехала, а куда - неизвестно.
- Уехала? - воскликнул Карл, и на мгновение лицо его осунулось. Затем
он стал в ярости топать ногами, как мальчишка, и кричать, что во всем
виноват Тремуй. Тот брюзгливо оправдывался, что сегодня ночью он был столь
же неспособен к каким-либо действиям, как и его господин, на что Режинальд
сердито откашлялся, посмотрев на королеву, а она пожаловалась, что так
всегда и бывает, если женщина не следит за порядком. Почему Деве не дали
приют в замке, ведь она, не дай Бог, может и заболеть?
Режинальд спокойно сказал, что с Жанной, несомненно, были господа де Рэ
и Ла Гир, которые, по слухам, возвратились в армию. Лучше всего было бы
начать совещание, обсудив неотложные вопросы, связанные с новой ситуацией, и
принять решение. В ответ на это королева тут же вышла из комнаты, а Карл не
преминул галантно проводить ее до двери и несколько раз поцеловать ей руки.
И действительно, Жанна пропала. Посланники сообщали, что не нашли ее ни
в войске, ни где-либо еще. Приехал сам Алан сон, у которого из-за Жанны
произошла такая острая стычка с королем, приходившимся ему кузеном, что их
возбужденные голоса были слышны и в других комнатах. Тремуй был щедр, как
всегда, вино лилось у него рекой; как только королева отправилась назад в
Сюлли, он снова привел в замок проституток, а своим людям в Сюлли сделал
строгое предупреждение, что будет наказывать их палками за неожиданные
визиты королевы - разумеется, из соображений безопасности столь высокой
особы. Что касается Карла, то он не хотел и слышать ни о торжестве, ни о
совете, он повелел привести к себе своего духовника, заперся с ним, рано лег
спать, а утром присутствовал на двух мессах.
- Ничего не поделаешь, - сказал Тремуй Режинальду. - Когда он с
похмелья, его охватывает страх. Чего он хочет, этот сын сумасшедшего и
нимфоманки? - только когда Тремуй был в очень плохом настроении, он говорил
то, что думал.
- Нельзя больше терять времени, мы должны ехать в Реймс, - настаивал
Режинальд.
- Как Вы себе представляете, мы сможем в один миг освободить три
занятых врагом города, которые лежат по пути в Реймс? И Вы думаете, что
англичане, в чьих руках Реймс, будут безучастно на нас смотреть?
- Дева говорит, что города будут наши.
- С каких это пор Вы клянетесь предсказаниями
Жанны?
- Христианину нет необходимости клясться, господин де Тремуй, - епископ
выпрямился и презрительно посмотрел поверх тучной фигуры. - Я думаю о
коронации в Реймсе. Только когда она состоится, вступит в свои права
политика. Законным образом помазанный король Франции, чьи войска одерживают
непрерывные победы вот уже два месяца, может вести переговоры с англичанами.
- А если эти войска останутся лежать в реймсских канавах?
Епископ ничего не ответил. Он встал и торжественно прошествовал к
двери. Ему предстояло сделать нечто важное. Он должен был ободрить Карла,
который сидел в своем кабинете и жаловался, что Жанну не могут найти уже три
дня.
- Если Господь отвернулся от меня, ибо моя жизнь столь
недобродетельна... - Карл в задумчивости уставился перед собой, разглядывая
свои тощие руки.
- Молитесь, и Господь Вас простит, сир. Обещайте Ему, что Вы выступите
в поход.
- На Реймс?
- Да, на Реймс.
- Разве Вы не слышали, что нас не пропустят ни Оксер, ни Труа, ни
Шалон? Реймс тоже в руках англичан, епископ. И разве Вы сами не говорили о
том, что мы должны не сражаться, а вести переговоры? - Карл, вздыхая,
покачал головой, словно он не понимал такого безрассудства.
- Вести переговоры я предлагал, когда мы еще не знали, что английский
мальчик-король должен приехать в Реймс и короноваться. Позвольте, сир,
напомнить Вам о том, что у нас уже нет выбора, и что мы не можем больше
терять времени. Тот, кто будет коронован в Реймсе, будет обладать Францией.
С королем Англии участвовать в переговорах может законный король Франции, а
не дофин, которого не без основания можно назвать и узурпатором, - по мере
того, как Режинальд высказывал свои соображения, он становился все
ожесточеннее, краска гнева ударила ему в лицо. - Мужайтесь, сир, отдайте
приказ о наступлении. Тогда Дева опять будет с нами.
- А если нет?
- Тогда мы пойдем в наступление без нее.
- Без нее? На это никто не отважится. А если с ней что-то случилось,
если она вообще не придет, что тогда?
Чтобы решить, что тогда нужно будет делать, ответил Режинальд,
необходимо еще подумать; он, однако, готов поручиться, что, как только
король выступит на Реймс, объявится и Жанна.
- Сир, так Вы отдадите нам приказ о наступлении?
-- Возможно, - ответил Карл.
Коронация в Реймсе
Режинальду удалось склонить короля на свою сторону, и прежде чем Карл
присоединился к своему войску в Жьене, приехала Жанна в развевающемся
красном плаще поверх сверкающих доспехов. Ее встретило ликование наемников,
радостно восклицавших, что готовы идти с ней куда угодно даже без жалованья.
Двадцать девятого июня король и Жанна выступили с войском по направлению к
Реймсу.
Но вскоре между фаворитами Карла снова возникли разногласия. Поскольку
Оксер, гордый город, находящийся на возвышенном месте, не открыл своих ворот
перед французской армией, через два дня после начала наступления Жанна
предложила начать его осаду. Оксер был занят бургундскими войсками, и Тремуй
заявил, что атака на этот город приведет в бешенство герцога Бургундского,
чего допустить нельзя. Карл уступил Тремую, он приказал обойти город, но,
вероятно, и не подозревал, что Тремуй за этот совет уже получил от
бургундцев две тысячи крон. Королевский любимец помешал и примирению Карла с
коннетаблем Ришмоном, который опять вынужден был удалиться вместе со своими
1200 наемниками. За спиной Карла раздавался шепот, многие возмущались, сам
Карл, однако, молчал. Когда же затем показался город Труа и разведчики
принесли оттуда известие о том, что наместник города не желает оказывать
дружественный прием "дофину и его потаскухе", стало очевидно: об осаде Труа
нечего было и думать, так как в тылу его лежал занятый врагом Оксер.
Совет прошел без Жанны, но в конце Режинальд настоял на том, чтобы
выслушали и ее.
- Благородный дофин, подождите еще три дня, - сказала она.
- Если больше ничего не понадобится, то можно и шесть, - засмеялся
Режинальд. - Ты уверена, что Труа капитулирует через три дня?
- Город сдастся нам завтра.
- Это удивило бы меня, - послышался голос господина де Гокура, и
Алансон горячо возразил, что если ни одно из чудес до сих пор его не
убедило, хотя причин для них, видит Бог, достаточно, то это может
объясняться лишь злой волей. Жанна попросила разрешения удалиться, а Алансон
последовал за ней. С каждым днем ему все труднее было дышать воздухом
королевского окружения.
Жанна позвала Паскереля, чтобы продиктовать ему. письмо жителям Труа. У
них не должно быть страха за свою жизнь и собственность, и это означает, что
им следует принять короля с надлежащим почтением; в противном же случае, она
заверяет их жизнью, что Труа, как и все города королевства, будет занят,
какое бы сопротивление они ни оказывали. "Ответьте скорее".
В то время в городе жил некий монах францисканец по имени Ришар, весьма
благочестивый человек, который с первых криков петухов до глубокой ночи имел
обыкновение вести проповеди о покаянии и грехах; под воздействием его
проповедей люди сжигали роскошные одежды, карты и игральные кости. Ришар уже
давно предсказывал, что в 1429 году чудеса будут происходить одно за другим,
сам он верил в предсказания некой дамы, которую почитал пророчицей, Катрин
де Ла-Рошель. Эта последняя, когда во французских городах звонили колокола в
честь победы под Орлеаном, также утверждала, что она должна спешить на
помощь королю. В то десятилетие было более чем полдюжины женщин, и даже один
мужчина, которых считали чудотворцами. Некоторые из них исчезли как
авантюристы, не оставив и следа, других говорили или сожгли, двоих считали
святыми. После смерти Жанны появились две лже-Девы, выдававшие себя за свою
предшественницу; одна из них пользовалась верой и поддержкой Жиля де Рэ. Но
и она исчезла неизвестно куда.
Брат Ришар был послан к Карлу в качестве парламентера от города Труа, и
как только он увидел Жанну в королевской палатке, он осенил себя крестным
знамением от злых духов.
- Подойдите поближе, брат Ришар, я отсюда не улечу, - лукаво сказала
девушка.
От имени городского совета монах пообещал, что город капитулирует. Карл
заверил горожан в своей благосклонности и отпустил Ришара. Но брат Ришар,
прежде чем уйти, преклонил колени сначала перед королем, а затем перед
девушкой: "Простите, Ангелоподобная!"
Анжелика-таким именем народ называл Жанну, когда она ехала через города
и деревни. Мужчины и женщины страстно хотели поцеловать ей руку, а когда им
это не удавалось, целовали полы ее плаща. Ей приноси-I новорожденных, чтобы
Дева стала крестной матерью, пальчиков называли именем Карл, а девочек -
Жан-. Когда июльским днем она ехала через невозделанные юля и цветущие луга,
видели, как около ее штандарта порхали стаи бабочек. По-прежнему все ее
имущество состояло из доспехов, представляющих собой искусное проведение
оружейника из Тура, ее знамени, красного плаща, зеленого мундира - подарка
благодарного города Орлеана - и дюжины лошадей. Лошади также были подарены,
Жанна любила прекрасных коней, не говоря уже о том, что они были ей
необходимы, так как за год и два месяца она проехала пять тысяч километров -
больше, чем расстояние от Франции до Индии. Имелись у нее еще меч - тот
самый таинственный меч из Фьербуа, - и два дешевых колечка, которые она
привезла из Домреми и носила до тех пор, пока их не отняли, на одном из них
были выгравированы инициалы Иисуса и Марии. В кармане же плаща хранилось то,
о чем никто не подозревал. Шалон, город на Марне, широко распахнул свои
ворота, и именно в Шалоне к Жанне явились двое крестьян из Домреми. Сойдя с
коня, Жанна обняла обоих, глаза ее сияли от радости, как две звездочки.
- Это Вы, господин крестный, и Вы, Жерарден Эпинель! - казалось, что
они долго не виделись, а между тем, прошло совсем немного месяцев.
- До чего же ловко у тебя все получилось! - похвалил ее крестный Жан
Морель. - Ведь нам теперь больше не нужно бояться бургундцев и годонов...
- Ничего не нужно бояться - кроме измены, - тихо сказала Жанна, но
когда Морель спросил, что она имеет в виду и, может быть, что-то не в
- Кажется, Вы ревнивы, Жиль?
Жиль вздрогнул. Лицо его замкнулось, а взгляд стад
высокомерен.
- Ришмон, Бы видели оленя сегодня утром? Это Жанна его позвала.
Коннетабль добродушно усмехнулся.
- И святой Губерт на нашей стороне. Но что мы сделаем, чтобы утешить
Деву?
Дома в Бретани у него остались дочери, и Жанна, несмотря на то, что он
находился рядом с ней совсем недолго, трогала его отцовское сердце.
Тем временем Алансон спросил, кто поедет к королю с известием, и когда
вызвались Жиль и Ла Гир, Жанна бережно опустила мертвого на траву и медленно
подошла к ним. Она вытерла слезы.
- Герцог Алансон, если Вы позаботитесь о раненых и убитых, я поеду с
Вами. У вас у всех хорошие шпоры? Англичане больше не смогут защищаться, а
мы должны наступать им на пятки.
Мертвый англичанин на коленях Жанны фигурирует у Шиллера под именем
Лионель. То, что они встретились в поединке, не соответствует
действительности: сама Жанна ни разу не подняла меча на врага, о чем
свидетельствуют и друзья, и враги. Но поэтическое воображение Шиллера полно
глубокого смысла: ее деяния, в конечном счете, имели значение и для Англии.
Но признали это лишь несколько столетий спустя. Шиллеровская Дева во время
поединка с Лионелем загорается любовью к нему, и эта любовь, измена ее
долгу, является греховной и приводит в драме к гибели на поле брани. На
самом деле, вина Жанны - если таковая вообще была - состояла совсем в
другом, а смерть ее оказалась в сотня раз более горькой.
Жан Алансон, который в те дни был главнокомандующим, много лет спустя
вспоминал: "Она разбиралась
во всем, что имеет отношение к войне: могла вонзить пику и провести
смотр войска, выстроить армию в боевой порядок и разместить пушки. Все
удивлялись, что она была столь осмотрительна в своих делах, как боевой
командир с двадцати- или тридцатилетним опытом".
Джон Лэмонд, шотландский биограф Жанны XX столетия, считает, что
приверженцы идеи реинкарнации легко могли бы объяснить этот необычайный
факт: девушку следует просто считать новым воплощением какого-то героя. Но
это означало бы недооценку законов судьбы. Вся деятельность Жанны проходила
под знаком гораздо более напряженного дара: дара получать инспирации. Вокруг
всех нас волнуется и бушует море духовности, но только избранные обладают
способностью осознанно и безошибочно видеть и слышать то, что находится за
порогом земного бытия.
Проще всего было бы считать одну из "райских сестер", Екатерину или
Маргариту, чьи жизни очень напоминают судьбу Жанны, одним из ее прошлых
воплощений. Но это означало бы провести лишь логические параллели, оставив
без внимания закон метаморфозы, которому следует все живое. В церкви в
Домреми, как, впрочем, и вообще во многих средневековых храмах, были статуи
обеих "сестер", которых часто связывают со святым Михаилом. Жанна, будучи
подростком, могла облекать существа, являвшиеся ей в видениях, в образы
окружавшей ее привычной действительности. Это ни в коей мере не опровергает
реальность ее видений, но имеется разница между духовным существом и его
отражением в сознании человека - так зеркальное отражение всегда перенимает
нечто от свойств зеркала. Серебро отражает не так, как медь, а
необработанное стекло не так, как отшлифованное. "Настоящее мы видим как бы
сквозь тусклое стекло, - пишет апостол Павел в "Послании к коринфянам", -
...настоящее знаю я отчасти, а прошлое Познаю через себя". Оба образа,
Екатерина и Маргарита, относятся к циклу символических фигур, которыми в
средневековых соборах обозначалось восхождение душ из грехопадения в
материю, из богооставленности вновь возвышавшихся до своего вечного
архетипа. Фигура святой Маргариты представлена во многих церквах, например,
во Фрейбургском монастыре, где она символизирует духовную силу "Liberum
arbitrium" - свободного выбора, так как Маргарита возвысилась над внешними
обстоятельствами и отдала свою жизнь раз и навсегда поставленной цели, для
этого она попирает "змия" низких влечений. Святая Екатерина была символом
"сциенция" - знания, усилием воли ей удалось постичь свет божественного
разума и благодаря этому обратить в христианство пятьдесят ученых-язычников.
Надпись около ангела, парившего у ног Екатерины, гласила: "Vigilate et
arate" - бдите и молитесь, она указывала на постоянство бодрствующего
сознания. Согласно Альберту Великому, именно эта надпись относится к
божественному Жениху, Который в Евангелии от Матфея открыл дверь "разумным
девам" - людям, полным стремлений, пробуждающим духовное сознание.
Жанна, не посвященная в эти тайны средневекового богословия,
впоследствии в своих показаниях сообщила, что архангел Михаил привел к ней
обеих этих святых. Не могла она и представить себе, до какой степени точно
жизненные задачи, стоявшие перед Маргаритой и Екатериной, должны были
отразиться в ее судьбе. Но обе эти девы оставались для нее на протяжении
всей ее краткой жизни - исключая один-единственный момент, когда она
испытала умопомрачение при пытке, - "райскими сестрами", явившимися к ней и
в смертный час.
Когда Жанна одержала победу в битве при Пате, ей все еще было только
семнадцать лет.
Не упоминай ее имени
Из освещенных окон замка Сен-Бенуа доносилось пение женщины, которая не
могла быть трезвой. В этот день Тремуй расщедрился, и после обильной трапезы
в его родовом замке Сюлли на Луаре, где гостила королевская семья, они
вместе с Карлом несколько неожиданно отправились в ближайший охотничий замок
Сен-Бенуа. Две девушки, несколько месяцев назад развлекавшие офицеров и
наемников, должны были в этот вечер веселить короля и герцога. Эти создания
лишились куска хлеба с тех пор, как Жанна изгнала их из войска.
- Смотри, старик, как следовало поцеловать Талбота, - сказала
проститутка, сидевшая на коленях у Тремуя, и укусила его за ухо.
- Киска, если бы ты добралась до самого Талбота, ты не была бы такой
дешевой. Впрочем, зубки у тебя хорошие. Покажи их королю, - Тремуй поднял
женщину в воздух, как сверток. - Карл, дай мне штучку, которая сидит у тебя
на коленях. А вот эта будет лучше для тебя.
Глаза у Карла остекленели, язык заплетался.
- Мне все равно, та или эта.
Тремуй посадил девицу на тощее колено короля.
- До чего же ты тяжелая, - пожаловался Карл, - ты что, много выпила?
- Меньше, чем ты, малыш. Сколько же все-таки тебе лет? Когда ты играешь
в короля, то выглядишь стариком.
- Он не стар, но и не молод, - сказал Тремуй. - Попробуй определить,
сколько ему лет.
- Волосы у тебя редкие, я понимаю, почему Жанна хочет надеть на тебя
корону. Скажи, она может больше, чем я?
Когда Карл напивался, он становился плаксивым.
- Замолчи, не хочу слушать. Не упоминай ее имени.
- Ты должна знать, что король постоянно общается с архиепископом,
который прививает нашему господину исключительно святость.
- Ты имеешь в виду Режинальда? - девушка сморщила нос. - Его я тоже
знаю.
- Ты лжешь, киска. Режинальд любит только самого себя.
- Выпьем за Режинальда! - одна из девушек подняла бокал, но Тремуй
вырвал его у нее из рук.
- Заткнись, проклятая шлюха, - Тремуй поднял голову и напряженно стал
прислушиваться к шуму, нарушавшему ночной покой во дворе замка. - Кто-то
приехал.
Сквозь стрельчатое окно донеслись конский топот, крик стражи, и Карл
вскочил столь стремительно, что девушка упала с его колен на пол.
- Англичане? - прошептал он, внезапно обретя трезвый рассудок. Ужас
перед англичанами сидел в нем с тех пор, как он, еще будучи
шестнадцатилетним мальчиком, вынужден был бежать от них из Парижа в одной
ночной рубашке.
- Чепуха. Эти люди прибыли с известиями из армии. Я дам им указания.
Не успел Тремуй подойти к двери, как она распахнулась. Жиль де Рэ,
облаченный в доспехи, стоял перед своим дядей.
- Проклятый мальчишка, неужели ты не видишь, что у меня гости?
Жиль стиснул зубы, осмотрелся, внимательно и неприязненно. Карл
поудобнее устроился на своем стуле, он успокоился:
- А, Жиль! Какие новости из армии?
Жиль не стал преклонять колени, он даже не поклонился, девушки со
страхом смотрели на него; дыхание его участилось.
- Все-таки - все-таки не поражение?
- Нет. Полная победа над Талботом. Армия его уничтожена, сам Талбот
взят в плен. Величайшая победа из всех, когда-либо нами одержанных, - сделав
паузу, Жиль безжалостно продолжил: - Победа для ничтожнейшего короля,
который когда-либо нами правил, - он порывисто отвернулся от короля и вышел,
с грохотом захлопнув за собой двери замка.
Его уже давно ждали. Жанна и Ла Гир стояли на лестнице.
- Сегодня король никого больше не принимает, он должен спать.
- И Тремуй тоже? - рассердился Ла Гир. - Проклятье, этот ведь не будет
лежать в пеленках?
- Он тоже не принимает. Но это продлится недолго. Пойдемте, Дева Жанна,
я подыщу Вам ночлег. Ла Гир стукнул кулаком по перилам.
- Черт побери, для этого мы ехали сюда чуть ли не всю ночь? Извините,
Дева Жанна, - добавил он более мягким тоном, но она покачала головой, а лица
ее не было видно.
- До завтра, - сказала она и побежала вниз по лестнице так быстро, как
это можно было в доспехах; затем она позвала д'Олона и пажа, объявив им, что
будет искать ночлег в ближайшем городке.
Жанна д'Арк
Жиль оказался в одной из роскошных комнат нижнего этажа, он согнал с
кровати спавшего там слугу, позвал Ла Гира и приказал своим наемникам встать
в караул у двери.
- Напился? - спросил Ла Гир, сняв доспехи.
- Не только это.
- Свинство. Мне жаль Деву. Этот Тремуй... - Л а Гир провел по воздуху
огромной немытой рукой, словно Тремуй не стоил и того, чтобы доводить о нем
речь до конца. Он вспомнил, что Жиль - племянник Тремуя.
Затем они заметили, насколько устали, и как только легли на мешок,
набитый листьями, оба погрузились в глубокий сон без сновидений. Под окнами
замка Сен-Бенуа трещали цикады, стояла июньская ночь, и даже в комнатах
Тремуя погасли свечи.
- Как, король еще не встал? - спросил епископ Режинальд, приехавший к
полудню в Сен-Бенуа.- Он еще не слышал вестей от посланников?
- Если господин архиепископ имеет в виду битву при Пате... - сказал
камердинер тоном, полным достоинства.
- Что же происходит? На всех улицах только об этом и слышно, а здесь...
Можно поговорить с королевой?
- Госпожи королевы здесь нет, здесь только господин де Тремуй.
- Ладно. Мне хотелось бы с ним поговорить. И передай королю, что я
здесь.
Толстопузый, только что умывшийся Тремуй доплелся до двери, зевнул во
весь рот.
- О, господин епископ, в такую рань и уже на ногах?
- В такую рань? Вас что, покинул Господь? Уже одиннадцать часов, и я
думаю, что у нас есть повод бодрствовать. Разве никто не приезжал к Вам из
Пате?
Тремуй сел.
- Ну, были Жиль и Ла Гир. Но они отправились назад. Дева тоже приехала
сегодня ночью, она, наверное, еще спит.
- У нее для этого больше оснований, чем у остальных, - возразил
Режинальд, бросив уничтожающий взгляд в сторону. - Но нам, я полагаю, не
следует терять время. Со вчерашнего дня положение полностью изменилось.
Тремуй прищурился.
- Ну почему же? Ведь до Реймса по-прежнему ровно восемьдесят часов
пути. А городов на пути не стало меньше от того, что Талбот взят в плен.
Режинальд, погрузившись в собственные мысли, достал из складок плаща
какой-то свиток, тщательно, с подчеркнутой медлительностью развернул его и
углубился в чтение, держа отшлифованную линзу перед дальнозоркими глазами.
Казалось, он забыл о присутствии Тремуя.
Перед всяким написанным текстом Тремуй ощущал себя неуверенно, читал он
с трудом, а латыни, на которой обычно вели переписку церковные иерархи, не
знал совсем.
- Любовное письмо от Девы? - ухмыльнулся он с наигранным равнодушием.
- Письмо из моей реймсской общины.
- Паства взывает к пастырю? Должно быть, они истосковались по Вас,
ведь, по-моему, Вы не были в своем епископстве уже пятнадцать лет. Или,
может быть, двадцать?
Режинальд пропустил этот вопрос мимо ушей; с тех пор, как Иоанн XXIII
назначил его архиепископом Реймсским, он ни разу не посетил города.
- Мне пишут, что настроения там благоприятны для нашего короля, - он
откашлялся. - Меня просят, чтобы мы приехали туда по возможности скорее, ибо
все предзнаменования указывают на то, что Бедфорд в ближайшее время
собирается короновать в Реймсе мальчика Генриха.
-- Если англичанина будет короновать... например, Ваш заместитель - не
так ли? - то это, вероятно, не будет служить препятствием тому, чтобы Вы
впоследствии короновали нашего дофина, - если мы вообще когда-нибудь попадем
в Реймс. Сейчас у нас две некоронованные особы, которые называют себя
королями Франции, потом будут две коронованные особы. Мы живем во времена
множественности: трое пап, двое французских королей... - Тремуй качал ногой
и стучал пальцем по спинке своего стула.
- Вы говорите как мирянин. Миром святого Ремигия можно помазать и
узурпатора - то есть, я хотел сказать, сделать его законным королем. Во
всяком случае, после успешной коронации Генриха было бы гораздо сложнее
совершить законное миропомазание нашего дофина. Нужно было бы обдумать целый
ряд богословских вопросов.
Прежде, чем Режинальд успел договорить, отодвинулся занавес: король
пригласил господ к себе.
Первым поклонился Карлу Режинальд.
- Позвольте, сир, поздравить Вас от моего взволнованного сердца.
Карл прищурился, затем по его бледному лицу скользнула усмешка:
- Вы слышали, епископ? Правда ли, что победа оказалась столь
подавляющей? Сегодня ночью мне было не по себе, когда приходил Жиль, а утром
- да простит меня Господь - я не мог и мечтать о такой большой удаче.
Сегодня утром мне рекомендовали поспать, так как врач... Это моя старая
болезнь головы...
- В первый раз вижу, чтобы от вин болела голова, - пробурчал Тремуй. -
Жиль и Ла Гир сегодня утром возвратились в армию. А Дева-Дверь торжественно
распахнулась, и прежде чем камердинер успел доложить, в комнату мелкими
шажками вошла королева, в белом плаще и с очень высокой прической.
- Я не ожидала этого, - заплакала она. - Я сюда приехала. Счастье!
Какая милость Божья!
Карл встал, обнял жену и подвел ее к креслу, в котором сидел сам. Если
ему даже и не слишком нравилось, что жена приехала сюда вслед за ним - а он
ее не вызывал, - то после такой ночи ему было приятно играть роль любящего
супруга.
- Только ты делаешь мое счастье полным, любовь моя. А мы как раз
совещаемся, как нам лучше воспользоваться милостью Божьей.
- Я тебе не помешаю, - она улыбнулась Режинальду и Тремую, - а теперь я
хотела бы поприветствовать Деву. В пути я слышала, что она у тебя.
- Да... то есть сегодня ночью я ее не видел. А сегодня утром - я не
хотел, чтобы ее беспокоили.
- Но ведь сейчас полдень, дорогой, и, насколько я знаю Деву, она только
и ждет того, чтобы ты ее пригласил.
- Ты права. Передайте Деве, что мы ждем ее.
Режинальд сказал, что он тоже вызывает Жанну, но тут слуга сообщил, что
в гостинице ее уже нет, что она уехала, а куда - неизвестно.
- Уехала? - воскликнул Карл, и на мгновение лицо его осунулось. Затем
он стал в ярости топать ногами, как мальчишка, и кричать, что во всем
виноват Тремуй. Тот брюзгливо оправдывался, что сегодня ночью он был столь
же неспособен к каким-либо действиям, как и его господин, на что Режинальд
сердито откашлялся, посмотрев на королеву, а она пожаловалась, что так
всегда и бывает, если женщина не следит за порядком. Почему Деве не дали
приют в замке, ведь она, не дай Бог, может и заболеть?
Режинальд спокойно сказал, что с Жанной, несомненно, были господа де Рэ
и Ла Гир, которые, по слухам, возвратились в армию. Лучше всего было бы
начать совещание, обсудив неотложные вопросы, связанные с новой ситуацией, и
принять решение. В ответ на это королева тут же вышла из комнаты, а Карл не
преминул галантно проводить ее до двери и несколько раз поцеловать ей руки.
И действительно, Жанна пропала. Посланники сообщали, что не нашли ее ни
в войске, ни где-либо еще. Приехал сам Алан сон, у которого из-за Жанны
произошла такая острая стычка с королем, приходившимся ему кузеном, что их
возбужденные голоса были слышны и в других комнатах. Тремуй был щедр, как
всегда, вино лилось у него рекой; как только королева отправилась назад в
Сюлли, он снова привел в замок проституток, а своим людям в Сюлли сделал
строгое предупреждение, что будет наказывать их палками за неожиданные
визиты королевы - разумеется, из соображений безопасности столь высокой
особы. Что касается Карла, то он не хотел и слышать ни о торжестве, ни о
совете, он повелел привести к себе своего духовника, заперся с ним, рано лег
спать, а утром присутствовал на двух мессах.
- Ничего не поделаешь, - сказал Тремуй Режинальду. - Когда он с
похмелья, его охватывает страх. Чего он хочет, этот сын сумасшедшего и
нимфоманки? - только когда Тремуй был в очень плохом настроении, он говорил
то, что думал.
- Нельзя больше терять времени, мы должны ехать в Реймс, - настаивал
Режинальд.
- Как Вы себе представляете, мы сможем в один миг освободить три
занятых врагом города, которые лежат по пути в Реймс? И Вы думаете, что
англичане, в чьих руках Реймс, будут безучастно на нас смотреть?
- Дева говорит, что города будут наши.
- С каких это пор Вы клянетесь предсказаниями
Жанны?
- Христианину нет необходимости клясться, господин де Тремуй, - епископ
выпрямился и презрительно посмотрел поверх тучной фигуры. - Я думаю о
коронации в Реймсе. Только когда она состоится, вступит в свои права
политика. Законным образом помазанный король Франции, чьи войска одерживают
непрерывные победы вот уже два месяца, может вести переговоры с англичанами.
- А если эти войска останутся лежать в реймсских канавах?
Епископ ничего не ответил. Он встал и торжественно прошествовал к
двери. Ему предстояло сделать нечто важное. Он должен был ободрить Карла,
который сидел в своем кабинете и жаловался, что Жанну не могут найти уже три
дня.
- Если Господь отвернулся от меня, ибо моя жизнь столь
недобродетельна... - Карл в задумчивости уставился перед собой, разглядывая
свои тощие руки.
- Молитесь, и Господь Вас простит, сир. Обещайте Ему, что Вы выступите
в поход.
- На Реймс?
- Да, на Реймс.
- Разве Вы не слышали, что нас не пропустят ни Оксер, ни Труа, ни
Шалон? Реймс тоже в руках англичан, епископ. И разве Вы сами не говорили о
том, что мы должны не сражаться, а вести переговоры? - Карл, вздыхая,
покачал головой, словно он не понимал такого безрассудства.
- Вести переговоры я предлагал, когда мы еще не знали, что английский
мальчик-король должен приехать в Реймс и короноваться. Позвольте, сир,
напомнить Вам о том, что у нас уже нет выбора, и что мы не можем больше
терять времени. Тот, кто будет коронован в Реймсе, будет обладать Францией.
С королем Англии участвовать в переговорах может законный король Франции, а
не дофин, которого не без основания можно назвать и узурпатором, - по мере
того, как Режинальд высказывал свои соображения, он становился все
ожесточеннее, краска гнева ударила ему в лицо. - Мужайтесь, сир, отдайте
приказ о наступлении. Тогда Дева опять будет с нами.
- А если нет?
- Тогда мы пойдем в наступление без нее.
- Без нее? На это никто не отважится. А если с ней что-то случилось,
если она вообще не придет, что тогда?
Чтобы решить, что тогда нужно будет делать, ответил Режинальд,
необходимо еще подумать; он, однако, готов поручиться, что, как только
король выступит на Реймс, объявится и Жанна.
- Сир, так Вы отдадите нам приказ о наступлении?
-- Возможно, - ответил Карл.
Коронация в Реймсе
Режинальду удалось склонить короля на свою сторону, и прежде чем Карл
присоединился к своему войску в Жьене, приехала Жанна в развевающемся
красном плаще поверх сверкающих доспехов. Ее встретило ликование наемников,
радостно восклицавших, что готовы идти с ней куда угодно даже без жалованья.
Двадцать девятого июня король и Жанна выступили с войском по направлению к
Реймсу.
Но вскоре между фаворитами Карла снова возникли разногласия. Поскольку
Оксер, гордый город, находящийся на возвышенном месте, не открыл своих ворот
перед французской армией, через два дня после начала наступления Жанна
предложила начать его осаду. Оксер был занят бургундскими войсками, и Тремуй
заявил, что атака на этот город приведет в бешенство герцога Бургундского,
чего допустить нельзя. Карл уступил Тремую, он приказал обойти город, но,
вероятно, и не подозревал, что Тремуй за этот совет уже получил от
бургундцев две тысячи крон. Королевский любимец помешал и примирению Карла с
коннетаблем Ришмоном, который опять вынужден был удалиться вместе со своими
1200 наемниками. За спиной Карла раздавался шепот, многие возмущались, сам
Карл, однако, молчал. Когда же затем показался город Труа и разведчики
принесли оттуда известие о том, что наместник города не желает оказывать
дружественный прием "дофину и его потаскухе", стало очевидно: об осаде Труа
нечего было и думать, так как в тылу его лежал занятый врагом Оксер.
Совет прошел без Жанны, но в конце Режинальд настоял на том, чтобы
выслушали и ее.
- Благородный дофин, подождите еще три дня, - сказала она.
- Если больше ничего не понадобится, то можно и шесть, - засмеялся
Режинальд. - Ты уверена, что Труа капитулирует через три дня?
- Город сдастся нам завтра.
- Это удивило бы меня, - послышался голос господина де Гокура, и
Алансон горячо возразил, что если ни одно из чудес до сих пор его не
убедило, хотя причин для них, видит Бог, достаточно, то это может
объясняться лишь злой волей. Жанна попросила разрешения удалиться, а Алансон
последовал за ней. С каждым днем ему все труднее было дышать воздухом
королевского окружения.
Жанна позвала Паскереля, чтобы продиктовать ему. письмо жителям Труа. У
них не должно быть страха за свою жизнь и собственность, и это означает, что
им следует принять короля с надлежащим почтением; в противном же случае, она
заверяет их жизнью, что Труа, как и все города королевства, будет занят,
какое бы сопротивление они ни оказывали. "Ответьте скорее".
В то время в городе жил некий монах францисканец по имени Ришар, весьма
благочестивый человек, который с первых криков петухов до глубокой ночи имел
обыкновение вести проповеди о покаянии и грехах; под воздействием его
проповедей люди сжигали роскошные одежды, карты и игральные кости. Ришар уже
давно предсказывал, что в 1429 году чудеса будут происходить одно за другим,
сам он верил в предсказания некой дамы, которую почитал пророчицей, Катрин
де Ла-Рошель. Эта последняя, когда во французских городах звонили колокола в
честь победы под Орлеаном, также утверждала, что она должна спешить на
помощь королю. В то десятилетие было более чем полдюжины женщин, и даже один
мужчина, которых считали чудотворцами. Некоторые из них исчезли как
авантюристы, не оставив и следа, других говорили или сожгли, двоих считали
святыми. После смерти Жанны появились две лже-Девы, выдававшие себя за свою
предшественницу; одна из них пользовалась верой и поддержкой Жиля де Рэ. Но
и она исчезла неизвестно куда.
Брат Ришар был послан к Карлу в качестве парламентера от города Труа, и
как только он увидел Жанну в королевской палатке, он осенил себя крестным
знамением от злых духов.
- Подойдите поближе, брат Ришар, я отсюда не улечу, - лукаво сказала
девушка.
От имени городского совета монах пообещал, что город капитулирует. Карл
заверил горожан в своей благосклонности и отпустил Ришара. Но брат Ришар,
прежде чем уйти, преклонил колени сначала перед королем, а затем перед
девушкой: "Простите, Ангелоподобная!"
Анжелика-таким именем народ называл Жанну, когда она ехала через города
и деревни. Мужчины и женщины страстно хотели поцеловать ей руку, а когда им
это не удавалось, целовали полы ее плаща. Ей приноси-I новорожденных, чтобы
Дева стала крестной матерью, пальчиков называли именем Карл, а девочек -
Жан-. Когда июльским днем она ехала через невозделанные юля и цветущие луга,
видели, как около ее штандарта порхали стаи бабочек. По-прежнему все ее
имущество состояло из доспехов, представляющих собой искусное проведение
оружейника из Тура, ее знамени, красного плаща, зеленого мундира - подарка
благодарного города Орлеана - и дюжины лошадей. Лошади также были подарены,
Жанна любила прекрасных коней, не говоря уже о том, что они были ей
необходимы, так как за год и два месяца она проехала пять тысяч километров -
больше, чем расстояние от Франции до Индии. Имелись у нее еще меч - тот
самый таинственный меч из Фьербуа, - и два дешевых колечка, которые она
привезла из Домреми и носила до тех пор, пока их не отняли, на одном из них
были выгравированы инициалы Иисуса и Марии. В кармане же плаща хранилось то,
о чем никто не подозревал. Шалон, город на Марне, широко распахнул свои
ворота, и именно в Шалоне к Жанне явились двое крестьян из Домреми. Сойдя с
коня, Жанна обняла обоих, глаза ее сияли от радости, как две звездочки.
- Это Вы, господин крестный, и Вы, Жерарден Эпинель! - казалось, что
они долго не виделись, а между тем, прошло совсем немного месяцев.
- До чего же ловко у тебя все получилось! - похвалил ее крестный Жан
Морель. - Ведь нам теперь больше не нужно бояться бургундцев и годонов...
- Ничего не нужно бояться - кроме измены, - тихо сказала Жанна, но
когда Морель спросил, что она имеет в виду и, может быть, что-то не в